Колычев Владимир. Я промазал, опер – нет

   Она сидела за приставным столом, слева от нее находился Мережик, а я занял место в ряду стульев, спинками прижатых к стене. Хотелось скрестить руки на животе, но тогда женщина могла подумать, что я боюсь ее и закрываюсь, чтобы она не смогла меня уязвить. Поэтому я сел, откинувшись назад и расправив плечи, раскрытыми ладонями опершись о бедра. И ноги сильно раздвигать не стал, но это уже из этических соображений. Рядом со мной с недовольным видом опустился Вадим Агранов и тут же оказался в фокусе женского взгляда. Похоже, начальница почувствовала его неприязнь. А как она думала? В уголовном розыске люди работают, а не борются за права эмансипированных женщин...
   Глядя на нее, я уже не думал о том, что мое место она заработала чем-то непотребным. Ну не позарился бы на нее генерал. Да и Хворостов тоже... Может, я и впрямь стал жертвой гипертрофированной феминизации?.. Если так, то я не должен злиться на эту женщину. Но при этом вправе бежать из этого дурдома, в который превращалась наша славная милиция.
   – Прошу любить и жаловать, капитан Бесчетова Дарья Борисовна, – пристально глядя на меня, представил начальницу Мережик.
   Похоже, он внушал мне, что я обязан любить ее и жаловать. Напрасные потуги. Я сидел с непроницаемо беспечным лицом и мысленно чихал на мысленные посылы начальника. Он молодой и перспективный, пусть сам любит всех, кого жалует. А я всего лишь номер отбываю, ну и заодно думаю о пенсии. Всего-то два года, и здравствуй, свободная жизнь.
   – Дарья Борисовна служила в управлении уголовного розыска нашего ГУВД, работала в отделе по раскрытию имущественных преступлений, – продолжал майор.
   Агранов демонстративно зевнул, чем заслужил мысленные аплодисменты, и, похоже, не только с моей стороны. Я заметил, как, сдерживая смешки, опустили глаза Витя Кузема и Антон Данилов. Но при этом я почему-то не обрадовался, а напротив, загрустил. До чего же ты докатился, капитан Петрович, если такие каверзы против своих недругов поощряешь?.. Так и застыдиться недолго.
   – Четыре года стажа, восемь благодарностей от начальства.
   – Всего четыре? – удивленно спросил Вадим.
   – До этого я работала инспектором по делам несовершеннолетних, – строго посмотрев на него, довольно жестким тоном сказала Бесчетова. И, слегка замявшись, добавила: – Три года.
   Голос у нее был слегка дребезжащий, с гортанной хрипотцой, но слух он вовсе не раздражал, скорее наоборот.
   – Впечатляет.
   – А чего тебе так весело, Агранов? – насупил брови Мережик. – Дарья Борисовна служит в органах всего семь лет, но это ничуть не умаляет ее достоинств.
   – Кто бы сомневался, – буркнул Вадим.
   – А ты, Петрович, чего молчишь? – провокационно, как мне показалось, спросил Мережик.
   Похоже, он хотел, чтобы я излил свое недовольство прямо сейчас, при нем, чтобы затем не ошпарил им Бесчетову.
   – А мне что, слово давали? – с наивным удивлением спросил я.
   – Что-то громко ты молчишь, Петрович.
   – Не знаю, не слышу.
   – Ну-ну... Дарья Борисовна, вы, если что, говорите мне, жалуйтесь, я всегда вас поддержу. – Мережик смотрел на меня, а обращался к Бесчетовой.
   – Я не привыкла жаловаться, – покачала головой женщина.
   Эта фраза прозвучали бы пафосно, если бы не совершенно спокойный тон, которым она ее произнесла.
   – Ну, тогда у меня все. Вы, Дарья Борисовна, можете идти, осваивайтесь в своем кабинете, а через два часа я вас всех снова соберу... Все свободны. А ты, Петрович, останься.
   Я лишь слегка пожал плечами. Надо так надо. Я лицо подневольное, к тому же бесперспективное, как могу ответить отказом своему начальнику?.. На Бесчетову даже не глянул... Впрочем, если она потребует приветствовать свою персону троекратным «ку», я, пожалуй, не откажусь, по той же причине. Но пусть сначала потребует...
   Не знаю, может, она почувствовала ноту, на которой вибрировала моя душа, или у нее был какой-то замысел, но в дверях она остановилась и, взыскательно глянув на меня, обратилась к начальнику:
   – Товарищ майор, если можно, пусть капитан Петрович зайдет потом ко мне.
   – Ну конечно, товарищ капитан! – прощально улыбнулся ей Мережик.
   И, оставшись со мной с глазу на глаз, не без упрека сказал:
   – Напрасно ты на нее дуешься, Петрович. Она к нам вовсе не стремилась, ей и в управлении было неплохо. Ну попала генералу вожжа под хвост, что ж теперь?
   – Да я понимаю, – равнодушно сказал я.
   – Понимаешь. А вид похмельный. Знатно, видать, употребил.
   – Вчера не жаловался.
   – А сегодня?.. То-то же... Почему не спрашиваешь, сколько Бесчетовой лет?
   – Все равно.
   – Тридцать шесть, твоя ровесница. И всего семь лет стажа... Она раньше в солидной фирме работала, в юридическом отделе. А муж в милиции служил, в управлении, в уголовном розыске, как раз в том отделе, где она до нас была. Может, помнишь, был такой капитан Бесчетов.
   – Ну, помню... Он с нами по кражам работал, – вспомнил я. – Убили его.
   Память у меня хорошая, пока не жалуюсь. Потому и Бесчетова смог вспомнить. Ему и тридцати не было, когда его застрелили. В городе тогда орудовала банда борсеточников, Бесчетов пытался одного задержать, а у преступника оказался пистолет... В общем, пал капитан смертью храбрых. А ведь неплохой был парень, бойкий, улыбчивый и дело свое четко знал.
   – Ну вот видишь, сам знаешь... Когда это случилось, Дарья наша Борисовна уволилась, надела погоны. Сразу в уголовный розыск ее не взяли, но баба она упрямая, своего добилась. Я так понимаю, дело мужа продолжила...
   – Честь ей за это и хвала, – сонно посмотрел я на Мережика. – От меня что нужно?
   – Помочь ты ей должен.
   – Всегда пожалуйста. Пока рапорт не удовлетворят, буду помогать, по мере сил.
   – Какой рапорт?
   – Домой хочу, в родную деревню, до пенсии два года осталось, участковым дослужу. Кстати, деревня у нас тоже не перспективная, такая же, как я.
   – Ты не дури, Петрович, не надо! – насупился Мережик.
   – Я не дурю. Это я раньше дурил, когда голову под пули подставлял. А сейчас я умным буду и осторожным, как все перспективные. Они же все, такие хорошие, дома сидели, когда меня убивали. А теперь еще и смеются надо мной. Ну да ладно, пусть смеются, мы, неперспективные, не гордые.
   – Все сказал?
   – Все.
   – Может, домой пойдешь, отоспишься, успокоишься? – неуверенно посмотрел на меня майор.
   – Это вопрос или разрешение? Если разрешение, пойду. Чего напрягаться? От работы кони дохнут.
   – От работы кони крепнут.
   – Ну, это молодые кони крепнут, те, что перспективные. А мы, простые и бесперспективные, нас никто не бережет, нам самим о себе заботиться надо.
   – Да, развело тебя, Петрович, – огорченно вздохнул Мережик.
   – Ну, так что, домой идти можно? – апатично спросил я.
   – Иди. Если работы нет.
   – Да работа всегда есть.
   – Ну тогда иди, работай. И не хнычь, тебе это не идет.
   Я мог бы послать его на три буквы за такой совет. Но не стал этого делать. Всплеск эмоций окрасит мою обиду в черный цвет. А она должна быть фиолетовой. К тому же мой гнев утвердит начальника во мнении, что со мной не все в порядке. А полное равнодушие к его реплике утвердит меня самого, а он ощутит свою неправоту... Впрочем, какая мне разница, что думает про меня начальник, хороший я или плохой? Все равно недолго мне здесь осталось. Завтра, когда похмельная тяжесть в голове рассосется, напишу рапорт и отправлю его по команде. Хворостов только рад будет избавиться от меня, старого и неперспективного.
   Я даже ухом не повел в сторону Мережика. Как будто и не расслышал его колкость. С абсолютным безразличием ко всему поднялся и вышел из кабинета.
   – Да, к Бесчетовой зайди! – бросил мне вслед начальник, с досадой, как мне показалось, на самого себя.
   Может, он и винит себя за то, что вслух причислил меня к нытикам, но мне действительно было все равно. Такая апатия отуманила меня сейчас, что даже обижаться было лень.

Глава 4

   Дверь в кабинет начальника уголовного розыска была закрыта. Деревянное полотно, обитое жестью, краска серого цвета, трещины, вмятины, даже чернильная клякса под красной табличкой с золотистыми буквами. Я ведь сам лично собирался перекрасить эту дверь, освежить, облагородить. Но ведь не дали. Потому что я никчемный капитан, недостойный высочайшего расположения... Обидно.
   В дверь я стучать не стал, дернул за ручку, открыл, зашел в кабинет. Хмуро, но вовсе не исподлобья глянул на Бесчетову. Она стояла ко мне боком и смотрелась в зеркало, подкрашивая губы.
   – Стучаться надо!
   Недовольно глянув на меня, она спрятала тюбик помады и одной губой промокнула другую.
   – Виноват, – флегматично отозвался я.
   – «Виноват», – передразнила меня капитан.
   Она неторопливо заняла начальственное кресло, локоть правой руки поставила на стол, подперла щеку левой ладонью, направив вверх указательный палец. Она оценивала меня, и, судя по всему, весьма негативно. Впрочем, я выслуживаться перед ней не собирался, и мне без разницы, что она обо мне думает.
   – Со всех сторон вы виноваты, товарищ капитан, – выдержав начальственную паузу, сказала она.
   Я молча пожал плечами. Она, конечно же, не права, но спорить с ней совершенно не хотелось.
   – Вчера самовольно покинули место происшествия.
   Я кивнул, соглашаясь. Лицо мое ничего сейчас не могло выражать, кроме неимоверной скуки.
   – Жалоба на вас поступила, приставали к свидетельнице, – продолжала Бесчетова.
   – Устная или письменная? – кисло спросил я.
   – К счастью для вас, устная. Но ведь было?
   – Может, и было. Но вам это не грозит.
   – Что мне не грозит? – вскинулась она.
   – Обещаю, к вам приставать не буду.
   – А я еще и не позволю!
   – Не позволите, и не надо. Что еще?
   – А этого мало? Самовольно покинули службу, непотребно вели себя с женщиной!
   – А чего воздух сотрясать? Выговор мне запишите, всего-то делов.
   – Выговор... – В нервном раздумье Бесчетова взяла со стола карандаш, импульсивно постучала кончиком по столу. – Выговор – это всегда успеется... Между прочим, вчера человека убили, женщину, а вам и дела до этого нет.
   – Да нет, ее убили не между прочим, – в снисходительной насмешке слегка скривил я губы. – Ее убили профессионально.
   – Я была на месте. После того, как вы самовольно оттуда ушли. Видела труп, – прикрыв глаза, пальцами правой руки она несильно ущипнула себя за переносицу.
   Сосредоточиться пытается, думает, размышляет. Что ж, ей без этого никуда. Начальник уголовного розыска – дело серьезное. И, главное, ответственное. Вот пусть она и ломает голову, как убийцу найти, как отчитаться перед начальством, если вместо галки поймает глухаря. А мое дело маленькое – что сказали, то и сделал.
   – И с женщиной разговаривала, с соседкой покойной...
   Бесчетова с ожиданием смотрела на меня. Я, наверное, по ее мнению, должен был уточнить, та ли эта женщина, любви которой я домогался. Но я молчал, потому что все мои эмоции были окрашены в нейтральные цвета. Чего переживать, если нет письменного заявления со стороны «пострадавшей»? А слова – это всего лишь слова.
   Не дождавшись реакции с моей стороны, Бесчетова продолжила:
   – Так вот, гражданка Чижова утверждает, что позавчера вечером к потерпевшей приходил бывший муж. А предположительно, ночью она была задушена...
   – Бывшего мужа зовут Родион, – меланхолично дополнил я. – И мать потерпевшей считает, что он мог претендовать на ее квартиру.
   – Ну вот видите, все указывает на бывшего мужа потерпевшей! – взбодрилась Бесчетова.
   – Что указывает? – сонно зевнув, спросил я.
   – Я же сказала, все! Родион ночевал у своей бывшей жены, он ее и задушил.
   – Ну да, задушил. Профессионально задушил, удавкой. А потом навел на кухне идеальный порядок и ушел.
   – При чем здесь кухня? – пытливо посмотрела на меня капитан.
   – Ну, видимо, они совершали там прелюдию.
   – Что делали?
   – Вино пили, может быть, коньяк, я не знаю. Но пили, для раскрепощения чувств. А потом в постель...
   – И что?
   – А то, что следы торжества по этому случаю были тщательно уничтожены... Не знаю, возможно, там, на кухне, вообще ничего не было. Может, он и она сразу нырнули в постель, так иногда бывает, как это ни странно... И вообще, информацией я не владею, чтобы судить точнее. Но кажется мне, что у экспертов на кухне работы не было, как не было там и отпечатков пальцев... Ну может, отпечатки пальцев покойной и нашлись, но посторонних не было...
   – Я не знаю, результаты экспертизы пока не готовы, – пожала плечами Бесчетова. – Но я точно знаю, что на кухонном столе ничего не обнаружено, как будто все специально было стерто... И посуды на столе не было... Но это указывает лишь на то, что, совершив убийство, бывший муж потерпевшей уничтожил за собой следы.
   – Он что, идиот?
   – Ну, не знаю. Если убил, то, наверное, да...
   – Сомневаюсь. Зачем ему было уничтожать следы, если перед тем, как попасть в квартиру к своей бывшей жене, он засветился перед соседкой? Причем засветился по своей собственной воле. Письмо из налоговой передал.
   – Возможно, он забыл об этом. Убил, разволновался, а оттого и забыл... От волнения, знаете ли, всякое бывает...
   – Может, и так, – не стал спорить я.
   – Бывший муж потерпевшей виноват, больше некому, – заключила Бесчетова.
   – Ну да, Дездемона... то есть Эльвира молилась на ночь, а Отелло... пардон, Родион подошел к ней сзади и задушил.
   – Банальное сравнение. Но по существу, – кивнула капитан.
   – А молилась гражданка Моносеева голышом, стоя на коленях на самом краешке своей постели. Бывший муж подошел к ней сзади, и...
   – Я видела положение трупа. Не знаю, молилась ли Моносеева, но, в общем, все примерно так и происходило. Возможно, она собиралась лечь на кровать, поставила коленку на край, и в это время на нее сзади набросили удавку. И действительно, она в этот момент была без одежды...
   – И Родион, видимо, тоже. Ведь они спали вместе...
   – Судя по характерным пятнам на постели, между ними был физический контакт, – Бесчетова пристально, немигающе смотрела на меня, как будто давала понять, что в силу профессионального долга ей совершенно не стыдно говорить о «характерных пятнах» в присутствии мужчины. А может, она хотела сказать, что не видит во мне мужчину. Мне, в общем-то, было все равно и совсем не обидно. – Конечно, патологоанатом даст более точное заключение...
   – Допустим, был контакт, и что? – флегматично спросил я.
   – Как что? – эмоционально отреагировала начальница. – Это объясняет, почему в момент своей гибели Моносеева была без одежды...
   – Без халата.
   – К чему такие подробности?
   – Скажите, вы ходите по дому в халате?
   – Ну, хожу, – чуточку зарумянилась Бесчетова. И отвела в сторону слегка застыдившийся взгляд.
   – А когда спать ложитесь, снимаете?
   – Разумеется... К чему вы клоните, товарищ капитан?
   Не скажу, что ей потребовалось неимоверное усилие, но все же она немного напряглась, заставляя себя смотреть на меня.
   – И как вы складываете свой халат? Укладываете его по-солдатски вдвое или втрое, перебрасываете через спинку стула или вешаете в шкаф?
   – Когда через спинку стула, а когда и в шкаф... По-солдатски точно не укладываю.
   – Потому что в армии не служили, в казарме не спали.
   – Это что, упрек?
   – Нет, простая констатация. И Моносеева в армии не служила. А ее халат уложен по-солдатски. Ну, это мое личное мнение. Может, сейчас в «Космополитене» проповедуют новомодный способ укладки халатов...
   – Не знаю, вряд ли... А как лежал халат покойной, я видела. Действительно, не совсем естественно. Но у каждой женщины свои причуды, и без всяких там «Космополитенов»...
   – А пуговицы вы не отрываете, когда халат расстегиваете?
   – Ну, если нитка перетерлась, то может и пуговица отвалиться...
   – Да нет, там не нитка перетерлась, там с мясом вырвано... Только не думайте, что я претендую на лавры Пинкертона. Тем более у меня нет даже данных о предварительном осмотре места происшествия. Но сдается мне, что Моносеева в халате была, когда ее душили. А убийца потом этот халат с нее снимал, потому и пуговица была вырвана с мясом...
   – Но, возможно, это сделал бывший муж потерпевшей.
   – Зачем?.. Он спал с Моносеевой, и многие об этом знают. Тем более контакт, возможно, был. Если бы он хотел, чтобы подумали на кого-то другого, он бы, напротив, надел на нее халат... К тому же он маленький, щупленький... Ну, если верить соседке... А Моносеева была задушена профессионально... Я так полагаю, гитарной струной... Знаете, почему профессионалы пользуются струной? Потому что она не просто душит, но и в кожу глубоко врезается. Есть даже специальная струна с алмазным напылением, эта просто голову отрезает... Но тут, видимо, толстая струна была, потому что в кожу врезалась, но не до крови...
   – Разве не мог Родион купить струну в магазине... Кстати, не так уж и много магазинов, где можно купить гитарную струну, надо бы обойти их...
   – Кому нужно, тот пусть и обходит... Но этого мало, струну купить. Нужно еще петли на концах сделать...
   – Может, Родион и сделал...
   – Не исключено. Хотя не думаю... Легче инсулин купить, чем удавку сделать. Вколол сверх дозы – и все...
   – Ну, он мог этого не знать.
   – Там еще один момент был. Моносееву душили по всем правилам военной науки. Когда разведчик часового снимает, он удавку на него набрасывает, затягивая узел, тянет на себя, бьет в спину, чтобы свалить с ног, а на земле уже дожимает... На пояснице потерпевшей я видел кровоподтек, возможно, от удара. Хотя, конечно, я могу ошибаться. Но чувствуется, что работал профессионал, служивший в армии...
   – А бывший муж покойной в армии служил?
   – Чего не знаю, того не знаю.
   – Узнаем... В общем, я думаю, что его нужно брать.
   – А санкция есть?
   – Надо позаботиться.
   – Этим пусть следователь занимается, – без всякого энтузиазма парировал я.
   – Его еще не назначили. А мы по горячим следам работаем.
   – Желаю удачи.
   – Я не поняла, вы что, товарищ капитан, отказываетесь работать?
   – Ну, если санкция нужна, могу посодействовать. А на задержание ехать отказываюсь.
   – Почему?
   – А если этот Родион профессионал? Может, он в каком-нибудь элитном спецназе служил, может, с трех рук стреляет? А я жить еще хочу.
   – Вы что, боитесь? – обличительно вытаращилась на меня Бесчетова.
   – Ну да. Нормальным человеком решил стать. А нормальные люди под пули не лезут. Тем более когда им всего два года до пенсии осталось.
   – Но тогда за вас кто-то другой на это дело пойдет. И вам что, не будет стыдно?
   – Воспитывать меня собираетесь? Что ж, я не против. Только говорите потише, а то я засыпаю.
   – Я вижу, что вы засыпаете, – неприязненно оттопырив нижнюю губку, гневно сказала капитан. – И ваше отношение к службе вижу... Ведете себя как трус и еще воображаете из себя что-то! А если хотите спать, пожалуйста, идите домой, проспитесь!
   – А если у меня работа? – безнадежно скучным тоном спросил я.
   – Оставьте свою работу для других. Для тех, кто ее более достоин!
   Похоже, она всерьез собралась воззвать к моей совести. Ну до чего же наивными бывают люди!
   – Очень рад, что у меня такой заботливый начальник. До завтра!
   Бесчетова недоуменно смотрела, как я поднимаюсь и поворачиваюсь к ней спиной. Неужели она действительно рассчитывала, что я всерьез проникнусь внушаемой мне моралью?
   Моя «Нива» со вчерашнего дня стояла на стоянке перед зданием РОВД, трогать я ее не стал, потому что всерьез вознамерился поправить свое здоровье холодным пивком.
   Солнце сегодня разошлось не на шутку. Начало лета, но жара такая, что через подошву чувствуется, как нагрелся асфальт. И ветра нет – выхлопы проезжающих машин стелятся над землей, миазмами расползаются от дороги, растекаются по тротуарам. А вокруг – каменные коробки домов, редкие тополя, с которых вместо прохлады срывается раздражающий пух... Сейчас бы в деревню, в освежающую сень шелестящего леса, бегом к реке, скинуть одежду и с разгона в холодную воду, взмылить руками глинистое дно, с шумным фырканьем вынырнуть и заорать от счастья во всю мощь своего голоса...
   Но сегодня мне пришлось довольствоваться летним кафе, столиком под тенистой кроной старого вяза и двумя кружками студеного «Туборга». Я не стал крепить водкой бархатистую мягкость оживляющего напитка, поэтому домой пришел в ясном сознании. Укол совести лишь слегка царапнул душу и не смог прогнать сон, встряхнув меня изнутри. Я мгновенно заснул.
   Встал рано утром, с легкой головой, размялся перед открытым окном, освежился под холодным душем, соорудил пару бутербродов, заправился кофе и отправился на службу.
   Там я и узнал, что вчера ночью был задержан бывший муж гражданки Моносеевой. Рабочий день еще не начался, а Вадим Агранов уже допрашивал его.
   Я зашел в его, верней, в наш общий кабинет и увидел невысокого худосочного мужчину с большими навыкате глазами и маленьким ртом. Он сидел на стуле, забросив обе руки назад, за спинку – со стороны могло показаться, что его запястья стягивают стальные браслеты. Но не было никаких наручников, зачем же тогда этот тип изображал из себя жертву? Может, он и в жизни ведет себя как непризнанная невинность...
   – Я еще раз спрашиваю вас, гражданин Багеров, где вы находились в ночь с восьмого на девятое июня? – подмигнув мне, спросил у задержанного Агранов.
   Уж он-то на жертву обстоятельств никак не был похож. Животом навалившись на стол, грудью опираясь на скрещенные руки, он глыбой навис над мужчиной. При этом он благодушно улыбался, но в его неподвижных глазах я видел свинцовый блеск и чугунную тяжесть.
   – Я же говорю, дома был, – задержанный робко потупил взгляд.
   – Вот я вас два раза спросил, Родион Андреевич, а вы мне два раза ответили неправду. Два раза спросил – два раза неправда... Зачем вы неправду мне говорите? – давил на него Вадим.
   – Но это правда.
   – Что, и к своей бывшей жене не заходили?
   – Нет.
   – Ну зачем же так категорично? Скажите, что заходили своей бывшей жене, спросить, как жизнь, какие планы на будущее. Я советую вам это сказать, Родион Андреевич. Хотя бы потому, что вас видела гражданка Чижова, вы ей письмо из налоговой приносили.
   – Ах да! – неубедительно встрепенулся Багеров. – Было дело, заходил я к соседке. Все как вы говорите, за жизнь спросить, о планах на будущее...
   – Вот видите, как все хорошо, Родион Андреевич, – с виду искренне обрадовался Агранов. – Легко работается, когда следствие и подследственный друг друга понимают с полуслова. Но я еще не следствие, да и вы можете избежать участи подследственного. Если, конечно, будете внимать моим советам. Вы же видите, Родион Андреевич, я совершенно не желаю вам зла... Итак, один совет вы приняли, теперь давайте дальше, в том же направлении...
   Вадим умел увещевающей нитью голоса плести крепкие сети. Я хорошо знал своего коллегу, поэтому почти уверен был в том, что в его советах таится подвох.
   – Итак, совет второй. Вы должны сказать мне, что от Эльвиры ушли ночью, в третьем часу ночи... Гражданка Нагорнова точно не помнит, в каком часу возвращалась домой, но точно помнит, что видела, как вы садились в свою машину...
   – Какая гражданка Нагорнова? – напрягся Багеров.
   – Ну, «гражданка» в этом случае звучит как-то не очень, – потянувшись на стуле, благодушно зевнул Агранов. – Ее просто Любка зовут. Эльвира на четвертом этаже живет, а Любка на седьмом. Вы, Родион Андреевич, ее, наверное, и не знаете. Вы когда с женой развелись, ей всего четырнадцать лет было. А сейчас она уже девушка-красавица... Соседи говорят, что не совсем она порядочная, с кавалерами по ночам таскается, ай-яй-яй. Ну, мы-то верить сплетням не будем, правда, Родион Андреевич? Мы же мужчины, да?.. Может, все-таки знаете ее? Мелкие косички у нее на голове, красится очень сильно, груди в декольте – ух, а ножки, так вообще сказка...
   – Мелкие косички? – схватил наживку Багеров. – Ну, видел, знаю...
   – Значит, в ночь с восьмого на девятое июня вы видели ее во дворе дома, когда садились в свою машину.
   – Нет, не видел!.. – встрепенулся задержанный. – То есть видел, но не тогда!
   – Но она-то вас видела. В третьем часу ночи... Точней пока сказать не могу. Мы сейчас ее кавалеров ищем, ну, с кем она тогда к дому подъезжала, вернее, уже нашли, сейчас поедем, узнаем, они нам более точное время скажут...
   – Но я в первом часу ночи уехал, – не выдержал прессинга Багеров.
   – Домой?
   – Домой.
   – От Эльвиры?
   – От Эльвиры.
   – Браво, Родион Андреевич! Приятно работать с умными людьми, которые следуют твоим советам... Только вот плохо, что вы все время мне врете. То говорите, что вообще вас не было у Эльвиры Васильевны, то рассказываете, что на чуть-чуть к ней заскочили, а сами провели у нее... давайте считать... пять часов у нее дома провели... Я, конечно, понимаю, она ваша бывшая жена и дом ее, считай, ваш... Ваш дом, да? Вы же квартиру на совместно заработанные деньги купили, да? – Агранов нажимал на растерянного мужчину, не давая ему передышки. – Вы когда с Эльвирой разводились, квартиру ей оставили. А сами с новой женой и ребенком втроем в одной комнате живете, а Эльвира одна трехкомнатную квартиру занимает. Несправедливо, правда?