– Это факт, – задумчиво сказал я, вспомнив пару похожих эпизодов из собственной жизни.
– И вот идут они по какой-то там улице на окраине, там, где обычно селится всякий протестный электорат, лодыри и оборванцы, и вдруг по ним открывают огонь. Парень видит, что стрельба ведется из жилого дома, с восьмого этажа. Все занимают позицию, а он просит себе матюгальник и орет в него: «Панки, это не сраный полицейский наряд или национальные гвардейцы. С вами говорит такой-то и такой-то офицер из восемьдесят шестого регулярного десантного полка американской армии. Если вы сейчас же не прекратите палить, я дам команду, и ваш дом сровняют с землей, а вас и в аду со свечкой никто не найдет». Стрельба тут же прекратилась, а на третий день восстания к солдатам стали подходить девушки с целью завязать отношения для создания крепкой американской семьи или как минимум быстрого и яркого секса. И вот тогда, в шестьдесят восьмом году, Капитан Америка понял, что дальше ничего не будет. Все успокоится. Если девушки хотят заниматься с солдатами постельным рестлингом, то мир не за горами. Все и успокоилось. «А сейчас, – сказал он, – когда эти идиоты выберут президентом Обаму, тут-то всем и придет крышка». Как говорится, каркали-каркали, мол, «скоро Америку постигнет катастрофа», вот и накаркали.
Мне стало совсем интересно. Так интересно, что я забыл даже о негодяйской выходке Семена:
– Ну! Так что будет?
– «Обаму застрелят, – так сказал Капитан. – Причем постараются сделать это еще до президентских выборов». Одно дело, когда убивают кандидата в президенты, и совершенно другое, когда шлепают президента. Хотя в случае с Кеннеди все получилось. Застрелили и его, уже президента, и его брата, сенатора и кандидата в президенты. Стоило Кеннеди-старшему заикнуться о правах черных и отмене сегрегации, [11]как его тут же убрали. «И не надо, – сказал этот ветеран-всезнайка, – искать в убийстве обоих Кеннеди руку Москвы или что-то вроде этого. Всегда найдется быдло, реднек, [12]который купит в магазине карабин с оптическим прицелом или многозарядную сорокапятку, подойдет к Обаме поближе и снесет ему полчерепа. И вот тогда-то начнется такое, что значительно страшнее, чем изменение климата, нашествие динозавров и все то дерьмо, которым пугает обывателей Голливуд. Произойдет черная революция, и Америка превратится во вторую ЮАР. Я уже стар, но мне противно от того, во что превратилась моя страна с таким пониманием политкорректности. Черные – они другие. Я поэтому даже не спрашиваю, для чего тебе – мне, то есть, – пояснил Семен, – зачем тебе полоний. Может, ты траванешь им Обаму или твои друзья? Революция всегда начинается с евреев». Вот что он сказал, – не без гордости закончил Семен.
– Чем же занимается этот старичок на пенсии, если смог достать такое? – не выдержал я.
– Я думаю, – Семен перешел на шепот, а лицо его выразило испуг, – что он посредник.
– Кто же «первые руки»?
– Витя.
– Бут?
– Да заткнись ты! – Семен побледнел. – Кто Витю помянет, в живых не будет. Он из-под земли достанет.
– Клал я на него, – я щелкнул пальцами на испанский манер. Получился сухой резкий звук кастаньеты. – Я с Витей знаком не хуже, чем с тобой, я, может, с ним спирт пил, с Витей-то. Витя никто, чтоб ты знал. Он просто наемный менеджер, кто-то вроде разъездного коммивояжера. У него контракты с нашим «Росвооружением», «Локхид-Мартин», израильским «Галалом», австрийским «Глоком» и еще с тьмой производителей, которые не могут официально продавать свой товар некоторым, скажем так, странам и категориям населения. И всем им нужен Витя. Он оперирует чужим товаром и чужими деньгами, а расплачиваются с ним всегда после сделки, то есть деньги от продажи оружия он сперва заносит на базу, а потом получает свои посреднические. Классические отношения работодатель – наемник, поэтому даже если какой-нибудь безголовый журналюга или писатель утратит инстинкт самосохранения и вздумает написать про Витю Бута правду, этого бумагомараку никто не издаст, а если издаст, то его больше нигде никогда не найдут. Жаль, я не знал, что «Локхид» делает такую прелесть. Я думал, «Першинги», «Стелсы», «Томагавки», то есть что-то такое крупное, а у них, оказывается, есть радиоактивные проекты. Ведь штуковина-то, кажется, серийная?
Семен умоляюще сложил руки на груди:
– Дорогой мой, я ничего этого не хочу слушать, и знать я тоже ничего больше не хочу. Ты продолжаешь играть в свои игры – я лишь скромный владелец лавочки. Ты попросил – я достал. И все, и ладно: свиделись и разбежались.
– Да иду я, иду… Я и впрямь что-то заболтался. Неожиданно прорезавшаяся болтливость – первый признак старости, Сеня, как ни крути. Ну…
– Прощай! – со значением в голосе выпалил Семен, и я видел, как помрачнело его лицо, когда я поставил перед ним сумку, чиркнул зиппером и вывалил содержимое прямо на пол: пачки ценных бумаг, много пачек. Я таскал с собой по Нью-Йорку капитал, нескромный даже для Манхэттена.
– Что это? – Семен маскарадно прищурился. Это был его фирменный «близорукий» прищур.
– Это? Это плата за товар.
– Но мы ни о чем таком вроде не договаривались, – Семен, не отрываясь, смотрел на пол, усеянный разноцветными пачками акций. На каждой акции в одной из верхних пачек был проставлен ее номинал: один миллион долларов.
– Семен, мне не нужно, чтобы кто-то, кто помог тебе достать полоний, мог узнать, для чего именно он мне понадобился. Во всяком случае, пусть это остается секретом какое-то нужное мне время. Потом-то скрывать не будет никакой надобности, скорее наоборот. Так что передай это сам знаешь кому. Не стану произносить его имени, раз уж ты так его боишься.
– А что это? Ведь это не деньги?
– А ты хочешь, чтобы я таскал с собой несколько килограммов наличности? Это акции Уоррена Баффета. [13]Каждая номиналом в миллион. Я не ошибся с суммой?
– Да нет… Даже много.
– Я хочу, чтобы ты взял себе пяток. Ремонт сделаешь в магазине, купишь пару конкурентов-соседей, то да се. Лишними ведь не будут?
– Будь ты проклят, – надрывным, со стоявшими в нем слезами голосом ответил Семен. – Ведь я думал, что вы от меня отвяжетесь.
Я уже стоял в дверях, но повернулся и с сожалением пожал плечами:
– Кто из нас волен распоряжаться своим словом? Никогда не спеши говорить «прощай». Мне.
Сегодняшняя встреча с Семеном, разумеется, запомнится, и это будет вторым по счету ярким отрывком моей новой, совсем еще крохотной жизни. Жизни, которая началась после того, как открылась дверь камеры и меня извлекли на свет, предварительно критически осмотрев и посоветовав как следует помыться, побриться и вообще привести себя, что называется, «в порядок».
Я угодил в тюрьму после бегства Оли. Она не просто ушла от меня, как уходят обычно: сцена, хлопанье дверью… Нет. Она именно сбежала, и ничто не предвещало такого ее поступка. Утром, а она всегда просыпалась очень рано, за ней приехал автомобиль. «Я жаворонок, доживу до ста лет назло всяким гадам», – эту ритуальную поговорку она произнесла и тогда, в наш последний день. Мне никуда не нужно было ехать, я догуливал отпуск, оставалось еще три дня, и я, вернувшийся из южных широт, приходил в себя после смены часовых поясов. Получалось плохо, оставался один способ: напиться до беспамятства, тогда организм сам переведет часы в нужное ему положение. Я сонно улыбнулся Оле, и тогда мне показалось, что она посмотрела на меня не так, как обычно, а со странной смесью испуга, любопытства и какого-то непонятного торжества. Когда долго живешь с одним и тем же человеком и вам все еще есть чем заняться по ночам, то без труда можно научиться вот так вот «послойно» считывать его взгляд. Будь мой мозг на острие восприятия, я, возможно, дернул бы жену за рукав и потребовал от нее объяснений или, во всяком случае, спросил: «Почему ты ТАК смотришь? Со мной что-то не в порядке?» Но я ужасно хотел спать, тело ломало, и мне желалось, чтобы она как можно скорее уехала в свой банк, куда угодно, лишь бы я остался один. Я вышел на балкон и успел увидеть, как машина выезжает с проселка на асфальтовую дорогу. Помахал ей, на мгновение вернулся в дом – лишь для того, чтобы достать из шкафа бутылку купленного в магазинчике аэропорта виски. Как и у всякого пьющего человека, в моем доме никогда не было бара, мы просто покупали спиртное в количестве, достаточном для одного-двух застолий, и все. На моей работе спиртное возведено в ранг члена коллектива, в генеральское звание. Пьют у нас много, и я вообще думаю, что к нам подсознательно идут люди с железобетонной печенью: коллектив преимущественно мужской, и в каждом кабинете найдется водка или коньяк – это составная, пополняемая часть инвентарно-казенного интерьера.
С бутылкой и надетым на ее горлышко стаканом я вернулся на балкон, устроился поуютней, налил полстакана и залпом выпил. Бутылка была объемной, августовское солнце медленно поднималось над Истринским водохранилищем, и я смотрел на его ярко-алый диск, с наслаждением вдыхая запах, шедший от спокойной воды, идеальную зеркальность которой еще не нарушили серферы и любители ревущих водных мотоциклов. Как ни странно, за все годы, что я жил здесь, мне удалось застать эту картину всего лишь в третий раз, и сейчас я наслаждался своим алкогольным одиночеством и обостренным после виски восприятием окружающего. Я провел на балконе бог знает сколько часов, отвлекаясь по естественным делам и совершая короткие набеги на холодильник. Кипевший от виски мозг лишь раз обожгла удивленным холодком мысль: «А почему молчит телефон?» Но расслабленная беззаботность тут же нагрела эту мысль до нужного градуса, превратив ее в успокоительную: «Я же в отпуске, вот и не хотят беспокоить». Если бы это было правдой хоть на один процент! После очередного возвращения на балкон я увидел, как на проселок свернули сразу четыре больших автомобиля, внешний вид которых запросто мог свидетельствовать в пользу их принадлежности моей организации. И если утренней природой за последние пятнадцать лет мне удавалось полюбоваться с родного балкона крайне редко, то такие вот представительные визиты были для меня делом привычным, и поэтому я совершенно не удивился этим четырем черным машинам, вернее, почти не удивился. Меня слегка озадачило присутствие среди них микроавтобуса – с виду ничего особенного, а изнутри автозак, бронированная тюремная камера вип-класса. Кто только не становился пассажиром этого автобуса! Если бы он мог говорить и имел на это право, то рассказал бы столько, что точно хватит на сюжеты для нескольких романов в стиле «фикшн» карманного формата. Такие читают в электричках.
«Какого черта они приперлись без звонка! Куда я сейчас поеду в таком виде?!» Я посмотрел в зеркало, увидел красную, как утренний солнечный диск, собственную физиономию, еще раз в сердцах плюнул и пошел встречать не дорогих, но ожидаемых гостей.
Оказалось, что никто из моих посетителей и не надеялся на гостеприимство с моей стороны, поэтому я столкнулся с одним из них уже в прихожей. Спрашивать, как он проник в мой дом, было бессмысленно: для таких гостей еще не придумали замков. В руке он держал какие-то безобидные с виду бумаги, а вот двое его спутников в черных масках были вооружены автоматами:
– Привет, Виталик, – с усмешкой обратился я к державшему бумаги человеку. – Я хоть и выпимши слегка, но все же удивлен причиной столь откровенного вторжения. Короче, что случилось-то?
– Понимаешь, – он мялся и заглядывал в свои листки, – я даже не знаю, с чего начать.
Виталик мой заместитель. Во время моего отпуска он полноценный руководитель, а случись со мной что-то непоправимое, он встанет к рулю вместо меня. Мы знаем друг друга двадцать два года, еще с четвертого курса института, и между нами никогда не пробегала кошка.
– Начни с чего-нибудь, – ответил я, – например, присядь и попроси ребят выйти.
– Не могу.
– Почему? – искренне удивился я.
– Боюсь твоей неадекватной реакции, – Виталик был официален и по-прежнему избегал встретиться со мной взглядом. – Если в доме есть оружие, лучше сдай.
«Быть может, это шутка?» Я, пожалуй, простил бы им этот маскарад, они знают, что с чувством юмора у меня все в порядке. Но что-то безжалостно подсказывало мне – никакая это не шутка.
– Есть охотничье ружье, твой подарок. На втором этаже, в сейфе.
– Ключи, – Виталик был непреклонен.
– Вот, – я положил перед ним связку ключей, – желтый ключ от сейфа.
– Сходи на второй этаж, – скомандовал Виталик одной из «масок», – и повнимательней там.
– Слушай, – я начал с обычной тональности, но, по мере того как я говорил, голос мой повышался, и закончил я на совсем высокой частоте. Парень в маске откровенно направил на меня автомат, но мне было уже все равно: я был в бешенстве. – Какого черта все это значит, твою мать! Вы что себе позволяете!
– Ну вот, теперь можно и присесть, – хамовато ухмыльнулся Виталик и, опустившись на стул, положил перед собой бумаги. – А случилось вот что: твоя жена арестована.
Вот тут меня по-настоящему накрыло. Воздух в легких превратился в раскаленный пустынный суховей, а сердце замолотило, словно заячий хвост:
– Оля?! Арестована?! Как?! Ты что несешь?!
– Несет на толчке, а у меня предписание на твой арест и обыск в доме.
И все. Я сразу понял, что сейчас попытка что-то сделать лишь поставит Виталика в еще более неудобное положение. Если я окажу сопротивление, ему придется… Мало ли какие мысли у него в голове. Ведь случись что со мной, кто тогда становится начальником? А формулировку «оказал вооруженное сопротивление при аресте» никто не отменял, ее придумала сама жизнь – дама мудрая и бескомпромиссная.
У Оли свой банк, и я, разумеется, имею к нему кое-какое отношение. Во всяком случае, именно благодаря мне банк обслуживает немало ведущих государственных компаний и в нем никогда не было ни одной серьезной внешней проверки. Знаю я этих «проверяльщиков»: все мысли только о том, как бы набить карман. Я никогда глубоко не вникал в Олины дела, и на мой вопрос «Как у тебя в банке?» она неизменно отвечала, что все в полном порядке, что все работает как часы и мне не о чем беспокоиться. Я всегда доверял ей, а она открывала филиалы и пропадала на работе по четырнадцать часов. Я могу поклясться на чем угодно, что не знаю, откуда в моем доме взялись какие-то деньги и кокаин. Но что есть, то есть, и после таких результатов обыска кроме как в микроавтобус и податься-то больше некуда.
Виталик сел в автозак вместе со мной и, лишь когда мы остались наедине, превратился из бездушного исполнителя в прежнего человека.
– Где Оля?
Виталик пожал плечами:
– Я этого не знаю.
– Тогда какого же ты говоришь, что ее арестовали?
– А ее и арестовали, только не учли, что она у тебя очень прыткая. Как кузнечик. Арестовали ее недалеко отсюда, в пяти километрах от твоего дома. Все прошло тихо, спокойно, – Виталик рассказывал так, как будто сам он и арестовывал мою жену, – повезли ее в Москву, даже в другую машину не пересаживали, только поменяли шофера. Привезли в следственное управление, там сразу на допрос…
– Но в чем ее обвиняют?! – я не выдержал и сорвался на крик. Хорошо, что стенки в нашем автозаке звуконепроницаемые.
– Сокрытие налогов, отмывание денег, занижения там всякие, но это так, по мелочи. На ней четыре убийства висит.
– Бред.
– Нет, брат. Не бред, – Виталик был очень серьезен и с сочувствием смотрел на меня. – На вот, погляди.
Из папки он достал фотографии, много фотографий, а на фотографиях этих была моя Оля, совершенно голая. Ну, голая и голая, с кем не бывает, только вместе с ней были мужики, много мужиков, на каждой фотографии разные. Молодняк, лет двадцать, не больше, и Оля моя с ними… А Виталик все говорил и говорил. Из всей его речи мне запомнилось немногое, но суть ее была чудовищной. Моя жена жила двумя жизнями: обычной и вот такой, как на этих фотографиях, – и я ничего об этом не знал.
– Четверо из таких вот осеменителей, – Виталик брезгливо дотронулся до какой-то из фотографий, – были ею застрелены собственноручно, они пытались ее шантажировать. А на допросе она заявила, что выполнила все это под твоим давлением, якобы тебе все стало известно и ты настаивал на таком вот ритуале, чтобы сохранить семью. И по части ухода от налогов у тебя тоже была первая партия. Ты же официально не можешь быть учредителем банка? Короче, она все свалила на тебя, а потом с ней случился сердечный приступ.
– Так она умерла? – я был абсолютно спокоен. Эти несколько минут зачеркнули целую жизнь, так чего теперь волноваться.
– Ага, если бы! Вызвали «Скорую», те сказали, что необходима госпитализация в специализированный стационар, иначе умрет. Отвезли ее в Бакулевский институт, а она оттуда – пшик! – испарилась в неизвестном направлении. Вот такие дела. Начали искать. Стали тормошить местную станцию «Скорой помощи» и выяснили, что такой бригады у них отродясь не было, а раз не было бригады, то это заранее прекрасно спланированный вариант плана отхода, не иначе.
Я даже забыл на время о своем незавидном положении и машинально стал прокручивать версии Ольгиного побега.
– А как же охрана? Вы оставили кого-то в больнице?
– В том-то и дело! Она испарилась прямо с каталки, когда ее везли в оперблок. Ребят туда не пустили, и они, само собой, теперь не в курсе, как и что там было. Короче, вот что я тебе скажу, – Виталик вплотную придвинулся ко мне и очень тихо произнес: – Ты теперь крайний, брат. Позвонили сверху, настолько сверху, что отмазать тебя вот прямо сейчас никак не получится.
– А то, что у меня дома оказалось? Тоже, видимо, чей-то план?
Виталик сразу ответил, он явно ждал этого вопроса:
– Мы ничего не делали. Твоя жена, перед тем как свалиться с мнимым приступом, рассказала, что ты организатор наркотрафика, террорист, оборотень в погонах, внук Адольфа Гитлера, одним словом, ужас ходячий, а она человек подневольный. Еще сказала, что между вами давно нет ничего общего и ваши отношения держались исключительно на ее страхе перед тобой, и это ты заставил ее выводить активы банка из госкомпаний и тому подобное. Она обналичила почти миллиард долларов, брат. Миллиард чужих денег. И с ними или отчалила в неизвестном направлении, или…
– Что или?
– Или ее убрали.
– Кто?
– Ты.
Шурик
– И вот идут они по какой-то там улице на окраине, там, где обычно селится всякий протестный электорат, лодыри и оборванцы, и вдруг по ним открывают огонь. Парень видит, что стрельба ведется из жилого дома, с восьмого этажа. Все занимают позицию, а он просит себе матюгальник и орет в него: «Панки, это не сраный полицейский наряд или национальные гвардейцы. С вами говорит такой-то и такой-то офицер из восемьдесят шестого регулярного десантного полка американской армии. Если вы сейчас же не прекратите палить, я дам команду, и ваш дом сровняют с землей, а вас и в аду со свечкой никто не найдет». Стрельба тут же прекратилась, а на третий день восстания к солдатам стали подходить девушки с целью завязать отношения для создания крепкой американской семьи или как минимум быстрого и яркого секса. И вот тогда, в шестьдесят восьмом году, Капитан Америка понял, что дальше ничего не будет. Все успокоится. Если девушки хотят заниматься с солдатами постельным рестлингом, то мир не за горами. Все и успокоилось. «А сейчас, – сказал он, – когда эти идиоты выберут президентом Обаму, тут-то всем и придет крышка». Как говорится, каркали-каркали, мол, «скоро Америку постигнет катастрофа», вот и накаркали.
Мне стало совсем интересно. Так интересно, что я забыл даже о негодяйской выходке Семена:
– Ну! Так что будет?
– «Обаму застрелят, – так сказал Капитан. – Причем постараются сделать это еще до президентских выборов». Одно дело, когда убивают кандидата в президенты, и совершенно другое, когда шлепают президента. Хотя в случае с Кеннеди все получилось. Застрелили и его, уже президента, и его брата, сенатора и кандидата в президенты. Стоило Кеннеди-старшему заикнуться о правах черных и отмене сегрегации, [11]как его тут же убрали. «И не надо, – сказал этот ветеран-всезнайка, – искать в убийстве обоих Кеннеди руку Москвы или что-то вроде этого. Всегда найдется быдло, реднек, [12]который купит в магазине карабин с оптическим прицелом или многозарядную сорокапятку, подойдет к Обаме поближе и снесет ему полчерепа. И вот тогда-то начнется такое, что значительно страшнее, чем изменение климата, нашествие динозавров и все то дерьмо, которым пугает обывателей Голливуд. Произойдет черная революция, и Америка превратится во вторую ЮАР. Я уже стар, но мне противно от того, во что превратилась моя страна с таким пониманием политкорректности. Черные – они другие. Я поэтому даже не спрашиваю, для чего тебе – мне, то есть, – пояснил Семен, – зачем тебе полоний. Может, ты траванешь им Обаму или твои друзья? Революция всегда начинается с евреев». Вот что он сказал, – не без гордости закончил Семен.
– Чем же занимается этот старичок на пенсии, если смог достать такое? – не выдержал я.
– Я думаю, – Семен перешел на шепот, а лицо его выразило испуг, – что он посредник.
– Кто же «первые руки»?
– Витя.
– Бут?
– Да заткнись ты! – Семен побледнел. – Кто Витю помянет, в живых не будет. Он из-под земли достанет.
– Клал я на него, – я щелкнул пальцами на испанский манер. Получился сухой резкий звук кастаньеты. – Я с Витей знаком не хуже, чем с тобой, я, может, с ним спирт пил, с Витей-то. Витя никто, чтоб ты знал. Он просто наемный менеджер, кто-то вроде разъездного коммивояжера. У него контракты с нашим «Росвооружением», «Локхид-Мартин», израильским «Галалом», австрийским «Глоком» и еще с тьмой производителей, которые не могут официально продавать свой товар некоторым, скажем так, странам и категориям населения. И всем им нужен Витя. Он оперирует чужим товаром и чужими деньгами, а расплачиваются с ним всегда после сделки, то есть деньги от продажи оружия он сперва заносит на базу, а потом получает свои посреднические. Классические отношения работодатель – наемник, поэтому даже если какой-нибудь безголовый журналюга или писатель утратит инстинкт самосохранения и вздумает написать про Витю Бута правду, этого бумагомараку никто не издаст, а если издаст, то его больше нигде никогда не найдут. Жаль, я не знал, что «Локхид» делает такую прелесть. Я думал, «Першинги», «Стелсы», «Томагавки», то есть что-то такое крупное, а у них, оказывается, есть радиоактивные проекты. Ведь штуковина-то, кажется, серийная?
Семен умоляюще сложил руки на груди:
– Дорогой мой, я ничего этого не хочу слушать, и знать я тоже ничего больше не хочу. Ты продолжаешь играть в свои игры – я лишь скромный владелец лавочки. Ты попросил – я достал. И все, и ладно: свиделись и разбежались.
– Да иду я, иду… Я и впрямь что-то заболтался. Неожиданно прорезавшаяся болтливость – первый признак старости, Сеня, как ни крути. Ну…
– Прощай! – со значением в голосе выпалил Семен, и я видел, как помрачнело его лицо, когда я поставил перед ним сумку, чиркнул зиппером и вывалил содержимое прямо на пол: пачки ценных бумаг, много пачек. Я таскал с собой по Нью-Йорку капитал, нескромный даже для Манхэттена.
– Что это? – Семен маскарадно прищурился. Это был его фирменный «близорукий» прищур.
– Это? Это плата за товар.
– Но мы ни о чем таком вроде не договаривались, – Семен, не отрываясь, смотрел на пол, усеянный разноцветными пачками акций. На каждой акции в одной из верхних пачек был проставлен ее номинал: один миллион долларов.
– Семен, мне не нужно, чтобы кто-то, кто помог тебе достать полоний, мог узнать, для чего именно он мне понадобился. Во всяком случае, пусть это остается секретом какое-то нужное мне время. Потом-то скрывать не будет никакой надобности, скорее наоборот. Так что передай это сам знаешь кому. Не стану произносить его имени, раз уж ты так его боишься.
– А что это? Ведь это не деньги?
– А ты хочешь, чтобы я таскал с собой несколько килограммов наличности? Это акции Уоррена Баффета. [13]Каждая номиналом в миллион. Я не ошибся с суммой?
– Да нет… Даже много.
– Я хочу, чтобы ты взял себе пяток. Ремонт сделаешь в магазине, купишь пару конкурентов-соседей, то да се. Лишними ведь не будут?
– Будь ты проклят, – надрывным, со стоявшими в нем слезами голосом ответил Семен. – Ведь я думал, что вы от меня отвяжетесь.
Я уже стоял в дверях, но повернулся и с сожалением пожал плечами:
– Кто из нас волен распоряжаться своим словом? Никогда не спеши говорить «прощай». Мне.
* * *
У меня бывают провалы в памяти. Я сумасшедший? Может быть… Во всяком случае, порой забавно становится ощущать, как меняется мир вокруг меня. Мозг начисто стирает эпизоды промежуточных событий, я не помню, как шел по улице, но в голове останется запись, если в это время произойдет хоть что-то более значимое, чем просто прогулка. Я знаю, что в психиатрии мой случай изучен, – это заболевание, один из видов сумасшествия. Я знаю. Вернее, я знал, но… забыл, как это называется.Сегодняшняя встреча с Семеном, разумеется, запомнится, и это будет вторым по счету ярким отрывком моей новой, совсем еще крохотной жизни. Жизни, которая началась после того, как открылась дверь камеры и меня извлекли на свет, предварительно критически осмотрев и посоветовав как следует помыться, побриться и вообще привести себя, что называется, «в порядок».
Я угодил в тюрьму после бегства Оли. Она не просто ушла от меня, как уходят обычно: сцена, хлопанье дверью… Нет. Она именно сбежала, и ничто не предвещало такого ее поступка. Утром, а она всегда просыпалась очень рано, за ней приехал автомобиль. «Я жаворонок, доживу до ста лет назло всяким гадам», – эту ритуальную поговорку она произнесла и тогда, в наш последний день. Мне никуда не нужно было ехать, я догуливал отпуск, оставалось еще три дня, и я, вернувшийся из южных широт, приходил в себя после смены часовых поясов. Получалось плохо, оставался один способ: напиться до беспамятства, тогда организм сам переведет часы в нужное ему положение. Я сонно улыбнулся Оле, и тогда мне показалось, что она посмотрела на меня не так, как обычно, а со странной смесью испуга, любопытства и какого-то непонятного торжества. Когда долго живешь с одним и тем же человеком и вам все еще есть чем заняться по ночам, то без труда можно научиться вот так вот «послойно» считывать его взгляд. Будь мой мозг на острие восприятия, я, возможно, дернул бы жену за рукав и потребовал от нее объяснений или, во всяком случае, спросил: «Почему ты ТАК смотришь? Со мной что-то не в порядке?» Но я ужасно хотел спать, тело ломало, и мне желалось, чтобы она как можно скорее уехала в свой банк, куда угодно, лишь бы я остался один. Я вышел на балкон и успел увидеть, как машина выезжает с проселка на асфальтовую дорогу. Помахал ей, на мгновение вернулся в дом – лишь для того, чтобы достать из шкафа бутылку купленного в магазинчике аэропорта виски. Как и у всякого пьющего человека, в моем доме никогда не было бара, мы просто покупали спиртное в количестве, достаточном для одного-двух застолий, и все. На моей работе спиртное возведено в ранг члена коллектива, в генеральское звание. Пьют у нас много, и я вообще думаю, что к нам подсознательно идут люди с железобетонной печенью: коллектив преимущественно мужской, и в каждом кабинете найдется водка или коньяк – это составная, пополняемая часть инвентарно-казенного интерьера.
С бутылкой и надетым на ее горлышко стаканом я вернулся на балкон, устроился поуютней, налил полстакана и залпом выпил. Бутылка была объемной, августовское солнце медленно поднималось над Истринским водохранилищем, и я смотрел на его ярко-алый диск, с наслаждением вдыхая запах, шедший от спокойной воды, идеальную зеркальность которой еще не нарушили серферы и любители ревущих водных мотоциклов. Как ни странно, за все годы, что я жил здесь, мне удалось застать эту картину всего лишь в третий раз, и сейчас я наслаждался своим алкогольным одиночеством и обостренным после виски восприятием окружающего. Я провел на балконе бог знает сколько часов, отвлекаясь по естественным делам и совершая короткие набеги на холодильник. Кипевший от виски мозг лишь раз обожгла удивленным холодком мысль: «А почему молчит телефон?» Но расслабленная беззаботность тут же нагрела эту мысль до нужного градуса, превратив ее в успокоительную: «Я же в отпуске, вот и не хотят беспокоить». Если бы это было правдой хоть на один процент! После очередного возвращения на балкон я увидел, как на проселок свернули сразу четыре больших автомобиля, внешний вид которых запросто мог свидетельствовать в пользу их принадлежности моей организации. И если утренней природой за последние пятнадцать лет мне удавалось полюбоваться с родного балкона крайне редко, то такие вот представительные визиты были для меня делом привычным, и поэтому я совершенно не удивился этим четырем черным машинам, вернее, почти не удивился. Меня слегка озадачило присутствие среди них микроавтобуса – с виду ничего особенного, а изнутри автозак, бронированная тюремная камера вип-класса. Кто только не становился пассажиром этого автобуса! Если бы он мог говорить и имел на это право, то рассказал бы столько, что точно хватит на сюжеты для нескольких романов в стиле «фикшн» карманного формата. Такие читают в электричках.
«Какого черта они приперлись без звонка! Куда я сейчас поеду в таком виде?!» Я посмотрел в зеркало, увидел красную, как утренний солнечный диск, собственную физиономию, еще раз в сердцах плюнул и пошел встречать не дорогих, но ожидаемых гостей.
Оказалось, что никто из моих посетителей и не надеялся на гостеприимство с моей стороны, поэтому я столкнулся с одним из них уже в прихожей. Спрашивать, как он проник в мой дом, было бессмысленно: для таких гостей еще не придумали замков. В руке он держал какие-то безобидные с виду бумаги, а вот двое его спутников в черных масках были вооружены автоматами:
– Привет, Виталик, – с усмешкой обратился я к державшему бумаги человеку. – Я хоть и выпимши слегка, но все же удивлен причиной столь откровенного вторжения. Короче, что случилось-то?
– Понимаешь, – он мялся и заглядывал в свои листки, – я даже не знаю, с чего начать.
Виталик мой заместитель. Во время моего отпуска он полноценный руководитель, а случись со мной что-то непоправимое, он встанет к рулю вместо меня. Мы знаем друг друга двадцать два года, еще с четвертого курса института, и между нами никогда не пробегала кошка.
– Начни с чего-нибудь, – ответил я, – например, присядь и попроси ребят выйти.
– Не могу.
– Почему? – искренне удивился я.
– Боюсь твоей неадекватной реакции, – Виталик был официален и по-прежнему избегал встретиться со мной взглядом. – Если в доме есть оружие, лучше сдай.
«Быть может, это шутка?» Я, пожалуй, простил бы им этот маскарад, они знают, что с чувством юмора у меня все в порядке. Но что-то безжалостно подсказывало мне – никакая это не шутка.
– Есть охотничье ружье, твой подарок. На втором этаже, в сейфе.
– Ключи, – Виталик был непреклонен.
– Вот, – я положил перед ним связку ключей, – желтый ключ от сейфа.
– Сходи на второй этаж, – скомандовал Виталик одной из «масок», – и повнимательней там.
– Слушай, – я начал с обычной тональности, но, по мере того как я говорил, голос мой повышался, и закончил я на совсем высокой частоте. Парень в маске откровенно направил на меня автомат, но мне было уже все равно: я был в бешенстве. – Какого черта все это значит, твою мать! Вы что себе позволяете!
– Ну вот, теперь можно и присесть, – хамовато ухмыльнулся Виталик и, опустившись на стул, положил перед собой бумаги. – А случилось вот что: твоя жена арестована.
Вот тут меня по-настоящему накрыло. Воздух в легких превратился в раскаленный пустынный суховей, а сердце замолотило, словно заячий хвост:
– Оля?! Арестована?! Как?! Ты что несешь?!
– Несет на толчке, а у меня предписание на твой арест и обыск в доме.
И все. Я сразу понял, что сейчас попытка что-то сделать лишь поставит Виталика в еще более неудобное положение. Если я окажу сопротивление, ему придется… Мало ли какие мысли у него в голове. Ведь случись что со мной, кто тогда становится начальником? А формулировку «оказал вооруженное сопротивление при аресте» никто не отменял, ее придумала сама жизнь – дама мудрая и бескомпромиссная.
* * *
…Пригласили понятых. Обычно понятые – это кто-то из соседей, но этих я никогда раньше не видел, наверное, Виталик привез их с собой из Москвы. При обыске у меня в доме нашли огромный чемодан с деньгами, три пистолета «Глок» австрийского производства, четыре килограмма кокаина, акции нескольких крупных западных компаний, в том числе автоконцерна «Тойота», и много всякого золото-бриллиантового барахла. Происхождение всех этих вещей, которые ушлые сыщики доставали на моих глазах из самых неожиданных мест, было мне неведомо, но я сопоставил это с Олиным арестом и понял – вот она, причина, по которой моя жена сидит сейчас в камере, а я готовлюсь занять местечко по соседству.У Оли свой банк, и я, разумеется, имею к нему кое-какое отношение. Во всяком случае, именно благодаря мне банк обслуживает немало ведущих государственных компаний и в нем никогда не было ни одной серьезной внешней проверки. Знаю я этих «проверяльщиков»: все мысли только о том, как бы набить карман. Я никогда глубоко не вникал в Олины дела, и на мой вопрос «Как у тебя в банке?» она неизменно отвечала, что все в полном порядке, что все работает как часы и мне не о чем беспокоиться. Я всегда доверял ей, а она открывала филиалы и пропадала на работе по четырнадцать часов. Я могу поклясться на чем угодно, что не знаю, откуда в моем доме взялись какие-то деньги и кокаин. Но что есть, то есть, и после таких результатов обыска кроме как в микроавтобус и податься-то больше некуда.
Виталик сел в автозак вместе со мной и, лишь когда мы остались наедине, превратился из бездушного исполнителя в прежнего человека.
– Где Оля?
Виталик пожал плечами:
– Я этого не знаю.
– Тогда какого же ты говоришь, что ее арестовали?
– А ее и арестовали, только не учли, что она у тебя очень прыткая. Как кузнечик. Арестовали ее недалеко отсюда, в пяти километрах от твоего дома. Все прошло тихо, спокойно, – Виталик рассказывал так, как будто сам он и арестовывал мою жену, – повезли ее в Москву, даже в другую машину не пересаживали, только поменяли шофера. Привезли в следственное управление, там сразу на допрос…
– Но в чем ее обвиняют?! – я не выдержал и сорвался на крик. Хорошо, что стенки в нашем автозаке звуконепроницаемые.
– Сокрытие налогов, отмывание денег, занижения там всякие, но это так, по мелочи. На ней четыре убийства висит.
– Бред.
– Нет, брат. Не бред, – Виталик был очень серьезен и с сочувствием смотрел на меня. – На вот, погляди.
Из папки он достал фотографии, много фотографий, а на фотографиях этих была моя Оля, совершенно голая. Ну, голая и голая, с кем не бывает, только вместе с ней были мужики, много мужиков, на каждой фотографии разные. Молодняк, лет двадцать, не больше, и Оля моя с ними… А Виталик все говорил и говорил. Из всей его речи мне запомнилось немногое, но суть ее была чудовищной. Моя жена жила двумя жизнями: обычной и вот такой, как на этих фотографиях, – и я ничего об этом не знал.
– Четверо из таких вот осеменителей, – Виталик брезгливо дотронулся до какой-то из фотографий, – были ею застрелены собственноручно, они пытались ее шантажировать. А на допросе она заявила, что выполнила все это под твоим давлением, якобы тебе все стало известно и ты настаивал на таком вот ритуале, чтобы сохранить семью. И по части ухода от налогов у тебя тоже была первая партия. Ты же официально не можешь быть учредителем банка? Короче, она все свалила на тебя, а потом с ней случился сердечный приступ.
– Так она умерла? – я был абсолютно спокоен. Эти несколько минут зачеркнули целую жизнь, так чего теперь волноваться.
– Ага, если бы! Вызвали «Скорую», те сказали, что необходима госпитализация в специализированный стационар, иначе умрет. Отвезли ее в Бакулевский институт, а она оттуда – пшик! – испарилась в неизвестном направлении. Вот такие дела. Начали искать. Стали тормошить местную станцию «Скорой помощи» и выяснили, что такой бригады у них отродясь не было, а раз не было бригады, то это заранее прекрасно спланированный вариант плана отхода, не иначе.
Я даже забыл на время о своем незавидном положении и машинально стал прокручивать версии Ольгиного побега.
– А как же охрана? Вы оставили кого-то в больнице?
– В том-то и дело! Она испарилась прямо с каталки, когда ее везли в оперблок. Ребят туда не пустили, и они, само собой, теперь не в курсе, как и что там было. Короче, вот что я тебе скажу, – Виталик вплотную придвинулся ко мне и очень тихо произнес: – Ты теперь крайний, брат. Позвонили сверху, настолько сверху, что отмазать тебя вот прямо сейчас никак не получится.
– А то, что у меня дома оказалось? Тоже, видимо, чей-то план?
Виталик сразу ответил, он явно ждал этого вопроса:
– Мы ничего не делали. Твоя жена, перед тем как свалиться с мнимым приступом, рассказала, что ты организатор наркотрафика, террорист, оборотень в погонах, внук Адольфа Гитлера, одним словом, ужас ходячий, а она человек подневольный. Еще сказала, что между вами давно нет ничего общего и ваши отношения держались исключительно на ее страхе перед тобой, и это ты заставил ее выводить активы банка из госкомпаний и тому подобное. Она обналичила почти миллиард долларов, брат. Миллиард чужих денег. И с ними или отчалила в неизвестном направлении, или…
– Что или?
– Или ее убрали.
– Кто?
– Ты.
* * *
После допроса меня посадили в вип-одиночку «Матросской Тишины». В ней когда-то сидел Ходорковский и еще много всякого подобного народа. Здесь я провел совсем немного времени: ночью очередной автозак доставил меня в совершенно неизвестное место. Ехали мы довольно долго, впрочем, это могла быть обыкновенная уловка: автозак нарезает круги по Москве, чтобы сбить меня с толку. Новая камера оказалась бункером без окон и с минимумом необходимой для подобия жизни обстановки. Свет здесь горел постоянно, и уже очень скоро я перестал понимать, в каком времени суток нахожусь. Ко мне никто не приходил, меня не вызывали на допрос, я не понимал, что происходит, и тот, кто приносил мне еду, лишь усмехался, когда я пытался его разговорить. Однажды я проснулся и понял, что не помню, как попал сюда. Я смотрел на шершавую стену своей тюрьмы, и в голове, словно последний маяк гавани мудрости во мраке безумия, слабо вспыхивал один-единственный вопрос: «Зачем жить, когда из жизни ушла радость?» А затем и этот последний маяк потух.
Шурик
Меня вернул к жизни поворот ключа в бронированной дверце моей камеры. Я привык к звуку, с которым открывал дверь тот-кто-приносит-еду, но этот звук был иным, он отличался от манеры моего тюремного кормильца. Спустя мгновение на табурете напротив меня устроился незнакомый мне ранее человек, одетый в высшей степени странно для подобного места. На нем был короткий твидовый пиджак спортивного покроя в крупную клетку и с заплатами из темно-коричневой замши на локтях, из кармана пиджака виднелись свежие лайковые перчатки, кашемировая черная «водолазка» без горла обтягивала мощный торс, глубоко – набок – надвинутая мягкая шляпа, черные, спортивного покроя брюки и коричневые ботинки с закругленными носами, начищенные по-военному зеркально. Человек без лишних предисловий подал мне руку и коротко представился:
– Шурик.
– Павлик, – в тон ему ответил я.
– Знаю, – он рассматривал меня брезгливо и холодно и наконец резюмировал: – М-да…
– Не нравлюсь? – получилось у меня до того горько и с иронией, что я сам от себя не ожидал такого.
– Нет. Не нравитесь. Выглядите отвратительно, – он говорил короткими фразами и в конце каждой словно ставил точку крошащимся от напора карандашным грифелем. – Отсутствие дневного света и движения не пошло вам на пользу.
– Вы знаете, я боюсь, что не только мой внешний вид ужасен. Я серьезно опасаюсь за свой разум.
– Что с вами?
– Какой сегодня день недели? Число? Год?
– С календарем я вас ознакомлю позже. Сейчас вас необходимо привести в норму во всех смыслах. Едем немедленно.
Я уставился на него, и в моем полубезумном взгляде другую половину заняло откровенное непонимание:
– Куда? Зачем? Кто вы такой?
– Позже. Считайте, что я ваш освободитель. Впрочем, так оно и есть.
И мы сели в обыкновенную легковушку, причем Шурик был за водителя, а я сидел впереди, пристегнутый ремнем, и с жадностью смотрел по сторонам. Местом моего заточения был неприметный домишко промышленного вида в ближайшем Подмосковье. Называть его точного адреса я не стану, так как у меня есть все основания полагать, что домишко все еще стоит на своем месте, так же усиленно охраняется и используется по своему прежнему профилю: служит входом в подземную тюрьму особого назначения. Лучше не только не попадать туда, а вообще ничего о ней не знать.
Приехали на Пречистенку, свернули куда-то в проулок, Шурик остановился возле двухэтажного особняка – образчика московского классицизма. Вывески возле входа не было, припаркованных машин тоже. Туда-то мы и вошли. За дверью – офицер в чине майора, перетянутый портупеей, с пистолетом на боку. Отменно вежлив: откозырял и назвал меня по званию. Захотелось сказать ему спасибо, в горле защекотало. Сдержался, конечно… Не хватало еще, чтобы подумали, что я вдобавок к своему неказистому облику (увидел собственное отражение в зеркале заднего вида автомобиля – мрак и ужас) сломался и стал истериком. Шурик предложил подняться на второй этаж, и я оказался в месте, весьма напоминающем городскую квартиру: спальня и кабинет, небольшая ванная с душевой кабиной и такого же размера мини-сауной. Очень тихо – особняк укрыт от автомобильного гула дворами, и в окнах толстенный «триплекс». Не роскошно, но и казенщиной не отдает, а уж от прежнего моего «места жительства» отличается, как телефонная будка от песочницы.
Посредине кабинета стоял накрытый стол. Шурик потер руки:
– Прошу садиться. Начнем с закуски. Возражений нет?
– Есть, – твердо сказал я, – сначала душ.
Шурик поглядел на часы, поморщился:
– Приведете себя в порядок позже. У вас для этого будет время.
– Как скажете…
Шурик ел торопливо и неразборчиво, губ не вытирал и ничего не пил. А я налил себе водочки и с удовольствием выпил сто пятьдесят. Шурик взглядом проводил мою руку с рюмкой и быстро спросил:
– Вы алкоголик?
– Нет, но выпить люблю. К тому же я не пил бог знает сколько времени. Вы можете мне сказать, сколько я просидел в общей сложности?
– Три с половиной года, – Шурик испытующе посмотрел на меня, – даже чуть больше. Оптимальный срок для того, чтобы вас прежнего смогли позабыть.
– Самое время сейчас почувствовать себя человеком-невидимкой, – моментально опьянев, ответил я заплетающимся языком. – В детстве любимым писателем был Уэллс и его роман о невидимке. Я хоть и маленький был, а второе дно у книги быстро увидел. Ладно… Я не в себе, извините. Так что с моей женой? За три с половиной года что-нибудь выяснили?
– Шурик.
– Павлик, – в тон ему ответил я.
– Знаю, – он рассматривал меня брезгливо и холодно и наконец резюмировал: – М-да…
– Не нравлюсь? – получилось у меня до того горько и с иронией, что я сам от себя не ожидал такого.
– Нет. Не нравитесь. Выглядите отвратительно, – он говорил короткими фразами и в конце каждой словно ставил точку крошащимся от напора карандашным грифелем. – Отсутствие дневного света и движения не пошло вам на пользу.
– Вы знаете, я боюсь, что не только мой внешний вид ужасен. Я серьезно опасаюсь за свой разум.
– Что с вами?
– Какой сегодня день недели? Число? Год?
– С календарем я вас ознакомлю позже. Сейчас вас необходимо привести в норму во всех смыслах. Едем немедленно.
Я уставился на него, и в моем полубезумном взгляде другую половину заняло откровенное непонимание:
– Куда? Зачем? Кто вы такой?
– Позже. Считайте, что я ваш освободитель. Впрочем, так оно и есть.
И мы сели в обыкновенную легковушку, причем Шурик был за водителя, а я сидел впереди, пристегнутый ремнем, и с жадностью смотрел по сторонам. Местом моего заточения был неприметный домишко промышленного вида в ближайшем Подмосковье. Называть его точного адреса я не стану, так как у меня есть все основания полагать, что домишко все еще стоит на своем месте, так же усиленно охраняется и используется по своему прежнему профилю: служит входом в подземную тюрьму особого назначения. Лучше не только не попадать туда, а вообще ничего о ней не знать.
Приехали на Пречистенку, свернули куда-то в проулок, Шурик остановился возле двухэтажного особняка – образчика московского классицизма. Вывески возле входа не было, припаркованных машин тоже. Туда-то мы и вошли. За дверью – офицер в чине майора, перетянутый портупеей, с пистолетом на боку. Отменно вежлив: откозырял и назвал меня по званию. Захотелось сказать ему спасибо, в горле защекотало. Сдержался, конечно… Не хватало еще, чтобы подумали, что я вдобавок к своему неказистому облику (увидел собственное отражение в зеркале заднего вида автомобиля – мрак и ужас) сломался и стал истериком. Шурик предложил подняться на второй этаж, и я оказался в месте, весьма напоминающем городскую квартиру: спальня и кабинет, небольшая ванная с душевой кабиной и такого же размера мини-сауной. Очень тихо – особняк укрыт от автомобильного гула дворами, и в окнах толстенный «триплекс». Не роскошно, но и казенщиной не отдает, а уж от прежнего моего «места жительства» отличается, как телефонная будка от песочницы.
Посредине кабинета стоял накрытый стол. Шурик потер руки:
– Прошу садиться. Начнем с закуски. Возражений нет?
– Есть, – твердо сказал я, – сначала душ.
Шурик поглядел на часы, поморщился:
– Приведете себя в порядок позже. У вас для этого будет время.
– Как скажете…
Шурик ел торопливо и неразборчиво, губ не вытирал и ничего не пил. А я налил себе водочки и с удовольствием выпил сто пятьдесят. Шурик взглядом проводил мою руку с рюмкой и быстро спросил:
– Вы алкоголик?
– Нет, но выпить люблю. К тому же я не пил бог знает сколько времени. Вы можете мне сказать, сколько я просидел в общей сложности?
– Три с половиной года, – Шурик испытующе посмотрел на меня, – даже чуть больше. Оптимальный срок для того, чтобы вас прежнего смогли позабыть.
– Самое время сейчас почувствовать себя человеком-невидимкой, – моментально опьянев, ответил я заплетающимся языком. – В детстве любимым писателем был Уэллс и его роман о невидимке. Я хоть и маленький был, а второе дно у книги быстро увидел. Ладно… Я не в себе, извините. Так что с моей женой? За три с половиной года что-нибудь выяснили?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента