Страница:
Павел Комарницкий
День ангела
Глава 1
Гнездо кукушки
– По этой дороге и танк не пройдёт!
«УАЗ» немилосердно трясло на ухабах. Эдик вцепился в руль мёртвой хваткой, резкими рывками парируя попытки машины завалиться то в правую, то в левую колею, и всем своим видом изображал гонщика ралли «Париж-Дакар».
Мы возвращались с рыбалки. Селигер – настоящий рай для туристов и рыболовов. Трудно даже представить, что на исходе ХХ века в центре Европы, в каких-то двух с половиной часах езды от Москвы, могут быть такие девственные, практически нетронутые человеком места. Только разбитая лесовозная трасса с глубокими, кое-где наполненными водой колеями соединяла эти дикие дебри с цивилизацией.
Рядом с Эдиком, уперевшись ногами в пол, мотается Илья – невысокий чернявый крепыш тридцати с небольшим лет. Илья работает инженером-электронщиком в какой-то фирме, но главное занятие и конечная цель его жизни – рыбалка. Во всех видах – зимняя, летняя, с лодки и с берега, на удочку, спиннинг, самодур, сетью и даже острогой. Илья утверждает, что однажды, будучи в Астрахани, добыл острогой осетра на двести пятьдесят килограммов. Кто знает, может и не врёт? Во всяком случае, Илья способен извлечь вполне приличный улов даже из лужи с головастиками.
Мы с Михалычем трясёмся на заднем сиденье. За спиной у нас перекатываются наши снасти и улов в оцинкованных бачках с плотно притороченными крышками, закреплёнными на баке специальными обечайками, снабжёнными замком-защёлкой. Михалыч специально раздобыл у себя на службе.
Семён Михалыч Подвойский – личность колоритная. Михалычу уже за пятьдесят. Внешность у него – ни дать ни взять Кощей Бессмертный. И работа под стать облику – Михалыч работает патологоанатомом в морге. (Впрочем, Михалыч никогда не называет свою работу работой – только «службой», и никак иначе). Но зловещий облик Михалыча – сплошной обман, в жизни это добрейшей души человек, отец и дед. Единственный известный мне недостаток Михалыча, это его ревность к Илье, ревность профессионала к настоящему мастеру.
Два остальных члена «экипажа нашей славной боевой машины» – её владелец Эдик Полуянов, фармацевт-провизор, белобрысый веснушчатый парень «тридцати неполных лет», и я, Роман Белясов, ничем не выдающийся двадцатипятилетний механик в обыкновенном гараже рядовой конторы.
При таком различии в возрасте, профессиях и характерах наш экипаж вот уже добрых пять лет сохраняет полную стабильность. Нас объединяет страсть к рыбалке.
Обычно места для рыбалки выбирает Илья, и мы с ним не спорим. В нашем экипаже должности и звания давно распределены. Илья – профессор-эксперт, Михалыч – доцент-ассистент. Мы с Эдиком – студенты-практиканты, люди без особой пользы делу. Но, по мнению наших мэтров, подающие надежды. Как говорит Михалыч – «начинать никогда не рано» (правда, говорит он это совсем по другому поводу).
В этот тёплый июньский вечер мы возвращались уже затемно – хороший был клёв, не оторваться. На полнеба раскинулся бледнеющий золотистый закат, предвещающий на завтра отличную погоду. Июньские ночи на Селигере светлые, и Эдик не включал фары: всё равно встречных машин в такой глуши нет, без фар видно дальше.
УАЗ наконец-то вырвался из тисков разбитой колеи на простор, и Эдик, рывком переключив передачу, дал газ. Внезапно что-то огромное, светлое мелькнуло перед капотом. Раздался сильный удар, машину заметно тряхнуло, и Эдик, выругавшись, резко затормозил. Вспыхнули фары.
Мы выскочили из машины и замерли. В свете фар на земле лежала девочка лет девяти-десяти, совершенно голая. Она лежала на какой-то небрежно расстеленной на земле белой тряпке – не то плащ-палатке, не то портьере.
Первым из столбняка вышел Эдик. Судорожно всхлипнув, он нетвёрдым шагом, как сомнамбула, двинулся к лежащей девочке. Ещё секунда – и мы все кинулись к жертве ДТП.
– Жива?! Господи, откуда она взялась?!
Михалыч опытными руками стремительно ощупал голову ребёнка. Девочка застонала и слегка дёрнула ногой. Тогда Михалыч осторожно попытался поднять её – и мы снова остолбенели, только сейчас разглядев толком.
Девочка была необычайно, невиданно красива. Тонкое тело поражало какой-то законченной гармоничностью и изяществом. Длинные стройные ноги, тонкие руки с хрупкими пальцами узкой кисти, длинная шея – такие раньше называли «лебединая», гибкая как стебелёк талия, гладкая нежная бело-розовая кожа. Вот только весь бок и живот медленно наливались чернотой – громадный кровоподтёк от удара. Коротко подстриженные, светло-золотистые волосы кудрявились мелкими кольцами. На кукольно-детском личике с острым подбородком, изящным носиком и небольшими, нежно-розовыми губами выделялись глаза – громадные, лазурно-синие, обрамлённые длинными густыми ресницами, они занимали чуть ли не половину лица. Сейчас глаза были затуманены болью и медленно закатывались – она, очевидно, теряла сознание. На шее девочки в свете фар переливались, искрились дешёвенькие хрустальные бусы, короткие, плотно обхватывающие шею.
Но не это было самое главное. То, что мы вначале приняли за какую-то нелепую плащ-палатку, ей не являлось. На спине девочки, прямо между лопаток, располагались огромные крылья, чем-то похожие на лебединые, с переливчато-радужными перьями, цвет которых определить было невозможно. По крыльям беспорядочно пробегали широкие волны радужного сияния – вспышки пурпурного и багряного, золотисто-зеленого и ярко-голубого – накатывались волна на волну. Впрочем, это продолжалось лишь несколько секунд. Глаза девочки закатились, и сияние мгновенно померкло – крылья стали белыми, и само тело как будто потемнело.
– Чего рты раззявили?! Палатку, быстро!! – рявкнул вдруг Михалыч неслыханным ещё голосом.
Мы будто очнулись. Действительно, крылья там или не крылья – ребёнок погибает! Почему-то я в тот момент подумал именно так, мысль о том, что пострадавшее существо, собственно, человеком не является, даже не пришла в голову.
Мы втроём мгновенно раскатали нашу видавшую виды палатку и с помощью Михалыча осторожно переложили пострадавшую на брезент. Тело девочки было шелковистым, сухим, недетски упругим и неожиданно горячим. С крыльями пришлось повозиться. Громадные, они всё время раскрывались, как веер, и вообще были неестественными, не такими – ни у одной птицы ничего похожего я не видел – и лишь с помощью Михалыча нам удалось их сложить. Движениями опытного костоправа он ощупал косточки, таившиеся под перьевым покровом, потом вдруг подвернул длиннейшие маховые перья под крыло, и сразу всё получилось. Крылья легли на спину девочки так ладно, что оставалось только удивляться, почему это у нас таких крыльев нет.
– Ты, Михалыч, будто всю жизнь ангелам крылья складывал… – прохрипел Илья.
Слово, уже давно настойчиво царапавшееся в подсознании, было произнесено. Ангел! Мы сбили машиной ангела. Охренеть можно! И потом, разве бывают ангелы женского рода?
Однако раздумья следовало отложить на потом. Девочку-ангела, аккуратно спеленутую палаткой, мы осторожно уложили на заднее сиденье. Михалыч разместился возле неё на полу, молча указав мне место сзади. Места сзади не было, всё забито. Подскочил Эдик, молча откинул задний борт, и ценные бачки с нашим уловом загремели, покатились по земле.
– Садись, живо!
На этот раз Эдик превзошёл себя. Дорога если и улучшилась, то не намного, но УАЗ почти не кидало на ухабах. Наконец мы вышли на ровную просёлочную грунтовку, и машина полетела, как птица.
Рёв мотора и невероятность, нереальность происшествия отбили у всех желание говорить. Михалыч придерживал пострадавшую. Эдик, зачем-то пригнувшись, вцепился в руль мёртвой хваткой, и в зеркало заднего вида я видел его дикие глаза. Такие же глаза были и у Ильи, который поминутно оглядывался. Думаю, что и у меня выражение было не лучше.
Однако, что же делать? Куда теперь? В больницу? В какую?
– Эдик, давай в Осташков, тут ближе будет, – сквозь рёв мотора прокричал Михалыч.
– Домой… – вдруг внятно сказала девочка-ангел. Голос был неожиданно глубоким, совсем не детским.
– Что?! – ошарашено спросили мы с Михалычем разом.
– Назад… Домой… – вновь внятно произнесла девочка. Она очнулась и широко открыла глаза, наполнившиеся ярко-синим сиянием. Губки девочки кривились – ей, очевидно, было больно.
– Девочка, тебе надо в больницу, – растерянно пробормотал я.
– Дурак… Нельзя… Назад! – девочка перевела взгляд на меня, взглянула мне прямо в глаза, и у меня в голове вдруг всё закружилось. И я вдруг понял – она права. Никаких больниц! Домой!
– Эдик, останови, – в ту же секунду сказал и Михалыч.
Эдик плавно затормозил и зачем-то заглушил мотор. Теперь все мы растерянно смотрели на нашу невольную пассажирку. Но она уже вновь закрыла глаза, и лишь веки с длиннющими, густыми золотистыми ресницами чуть трепетали.
– Поворачивай… Дорогу я покажу… – еле слышно прошептала она.
Мы переглянулись. Эдик неуверенно потянулся к ключу зажигания.
– Поворачивай, Эдуард. Мы действительно дураки. Нельзя ей в больницу, – сказал Михалыч.
– Да вы что! А если она помрёт?! – Эдик ещё пытался возражать.
– Она сказала – назад. Ей виднее.
– Это же ребёнок!
– Эдик, очнись! Какой ребёнок! Это инопланетянка, и там у них космический корабль! – неожиданно встрял Илья.
Ай да маэстро! Сказанул так сказанул!
– Или портал перехода в Царство Божие! – ляпнул вдруг я. И откуда что берётся?
Мои слова добили несчастного Эдика. Судорожно всхлипнув, он завёл мотор, молча развернул УАЗ и снова погнал его по пустынной дороге.
Я вновь посмотрел на нашу пострадавшую. Из-под палатки торчали босые, чуть запылённые маленькие ступни. Детские ступни. Только вот пальцы… Длинные, заметно длиннее нормальных человеческих, и большой палец чуть отставлен. Наверное, подумал вдруг я, такими пальцами очень удобно хвататься за ветки.
Чушь! Разве ангелы сидят на ветках? Это же не вороны! А что мы вообще знаем о них?
Почему-то пальчики эти добили меня. Смешно – крылья нет, а пальчики да.
Пару минут мы ехали в полном молчании. Машина вновь нырнула в лес, начались ухабы. Эдик сбавил ход.
– Сейчас направо… – не открывая глаз, вновь отчётливо произнесла девочка.
Действительно, лесную дорогу пересекал совсем уже незаметный, полузаросший путь. Эдик послушно повернул направо, в открывшийся просвет. Эта дорога была очень узкой, двоим уж точно не разъехаться, зато здесь не было колдобин – путь был едва накатан. Под колёсами трещал валежник, по днищу скребли молодые деревца. Ещё год-другой, и здесь не проехать даже на грузовике.
– Налево… – вновь скомандовала наша невероятная пассажирка, по-прежнему не открывая глаз. Как она видит?
Эдик вновь послушно свернул, но через десяток метров вдруг сбавил ход и остановился. Дорогу впереди перегораживало здоровенное поваленное дерево, толщиной в два обхвата, если не больше.
Девочка вновь открыла глаза, закусила нижнюю губку и страдальчески выгнула брови, её личико заблестело от пота. «Наверное, ей очень больно» – сочувственно успел подумать я, и тут же мысль вылетела у меня из головы. Громадное дерево шевельнулось, заскрежетало и вдруг стремительно-плавно взлетело, встав на своё место.
– Шлагбаум… – потрясённо выдохнул Илья.
– Скорее… – с мукой выдохнула девочка.
Эдик торопливо, с хрустом врубил передачу, и машина нырнула в просвет. Сзади заскрежетало, тяжело ухнуло – шлагбаум закрыт, путь назад отрезан.
Деревья между тем сомкнулись над головой, и мы ехали как в тоннеле. Впереди в свете фар на дороге заблестела вода. Огромная лужа перекрывала нам путь. Пожалуй, тут не пройдёт и трёхосный «Урал».
– Не останавливайся… – вновь проговорила наша пассажирка.
Ей явно стало хуже. Лицо стало иссиня-белым, почти прозрачным, губы побелели, почти не выделяясь на фоне лица. И только огромные, теперь почти фиолетовые глаза ещё жили на этом вконец измученном лице.
УАЗ проскочил лужу, как по асфальту, под тонким слоем воды (или не воды?) оказалась твёрдая гладкая поверхность. Дальше дорога была чистая, покрытая ровной плотной травой, как английский газон. Эдик дал газ, но разогнаться толком не успел.
Машина вдруг остановилась. Я впился глазами в световой конус, очерченный фарами в чаще леса, невольно ожидая увидеть что-то невероятное – скажем, космический корабль.
В свете фар виднелись могучие дубовые ворота, почерневшие от времени, с коваными позеленевшими петлями (бронзовые, что ли?). Справа и слева в чащу леса уходил частокол, виденный мной ранее лишь в кино про древнюю Русь – брёвна метров семь высотой, с круто заострёнными вершинами.
Девочка вновь выгнула брови, напрягаясь – было видно, что она удерживается от беспамятства на последнем пределе сил.
Ворота дрогнули, медленно и бесшумно распахнулись, и Эдик, уже не дожидаясь команды – начал понемногу привыкать – въехал внутрь.
Нашему взору открылся довольно обширный двор, поросший травой и окружённый раскидистыми купами каких-то деревьев справа и спереди. Под сенью деревьев прятались какие-то приземистые строения. Слева же возвышался настоящий терем, сложенный из неохватных брёвен, на серо-гранитном фундаменте, с замшелыми плахами тёсаной (или тесовой?) крыши, резными наличниками высоких стрельчатых окон, забранных странными решётчатыми переплётами. В терем вело высокое и широкое крыльцо, прикрытое сверху изящным резным козырьком-навесом.
С этим заброшенно-древнерусским пейзажем в разительном контрасте находилась дверь, ведущая в терем. В древние, потемневшие от времени брёвна был врезан круглый люк, диаметром немногим больше метра, из сверкающего зелёного металла, покрытого каким-то затейливым узором. Выше и ниже люка угадывались вставки из более светлого дерева, закрывающие некогда существовавший дверной проём.
Впрочем, времени для осмотра местных достопримечательностей у нас не было.
– Вы слышите меня? Что нам делать? – наклонившись к лицу девочки, спросил Михалыч, почему-то обращаясь на «вы».
Девочка опять выгнула бровки – я уже понял, что так отражаются на её лице какие-то волевые усилия, при помощи которых она совершает некие действия. Телепатия, телекинез или что там ещё?
Люк дрогнул и бесшумно исчез, как и не было. Неяркий голубовато-белый свет изливался из отверстия, размытые блики загуляли по двору.
– Туда… – прошептала девочка. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять – она умирает. И там, в голубоватом отверстии люка, её спасение.
Мы с Ильёй буквально выскочили из машины, вытащили пострадавшую – Михалыч помогал из машины – и рысью взбежали на крыльцо. Илья с ходу, согнувшись, нырнул в люк, я последовал его примеру, пребольно ударившись макушкой и споткнувшись о высокий порог (или что там у люка – комингс, что ли?)
Внутри квадратной просторной – восемь на восемь, не меньше – комнаты был разлит неяркий жемчужно-белый свет, струившийся с матово-белого потолка. Стены сохранили свою бревенчатую первозданность, вот только в стены эти были врезаны точно такие же люки, что и на входе, только открытые. В каждой стене было по два люка, ещё четыре находились на потолке и четыре на полу, попарно в углах, один над другим. Нечеловеческая планировка, мелькнула в голове лихорадочная мысль, таких совсем уже больных архитекторов не бывает в принципе… Но разглядывать было некогда.
– Туда… – ещё раз прошептала девочка. И мы вдруг сразу поняли – куда. Нырнув в люк, мы оказались в комнате чуть поменьше, всю середину которой занимали три странных предмета, больше всего напоминающих саркофаги египетских фараонов. Или гигантские мыльницы, разъятые на две половинки. Половинки эти неподвижно парили в воздухе без всякой видимой опоры, метрах в полутора одна над другой. «Саркофаги» имели в длину метра три с половиной, в ширину метра полтора и были блестящими, переливчато-зеленоватыми. Где-то на краю сознания у меня мелькнула неуместная сейчас мысль – как сюда затащили эти бандуры, при таком узком люке?
– Что дальше? – спросил Илья, но ответа не было. Голова девочки безвольно свесилась на бок, глаза были закрыты.
Мы в смятении переглянулись. Терять нельзя было ни секунды.
– Давай! – вдруг решился я. Илья понял без слов. Мы на вытянутых руках осторожно положили девочку в углубление крайнего «саркофага», как в ванну, и хотели уже распеленать её (она же была запеленута в нашу палатку), но вдруг «саркофаг» издал резкий, длинный свист, и нас отбросило, как ударом тока. Тело девочки плавно поднялось в воздух, повисло секунд на пять и медленно развернулось на 180 градусов – так поворачивается стрелка самодельного компаса, изготовленного из намагниченной иглы, воткнутой в пробку и пущенной в миску с водой. Наверное, мы положили её головой не туда, догадался я.
«Саркофаг» вновь издал длинный свист, крышка мягко опустилась на продолжавшую висеть в воздухе девочку. Через пару секунд раздался странный скрипящий звук, затем крышка чуть приподнялась – на ладонь, не больше. Вновь раздался свисток – на этот раз короткий – и из щели между половинками «саркофага» выпорхнули, как осенние листья, какие-то лоскутки. Короткий свисток, и половинки вновь плотно сомкнулись.
Я поднял один из разлетевшихся лоскутков – это был аккуратный, почти правильный квадратик брезента. Наша палатка, сообразил я.
– Смотри! – вдруг крикнул Илья, показывая на люк.
Я успел только скосить глаза. На пороге стояла странная призрачная фигура, будто марево над асфальтом в жаркий летний полдень. Более никаких движений я сделать не успел. В глазах у меня помутилось, мир стремительно сошёлся в точку, и наступила тьма…
Стараясь не делать резких движений, я осторожно, медленно приоткрыл глаза и осмотрелся. Я лежал в какой-то здоровенной ванне, с упругим и тёплым дном. Надо мной висела другая ванна, перевёрнутая вверх ногами. Дно этой перевёрнутой «ванны» было покрыто какими-то шевелящимися отростками, медленно втягивающимися в дно, как в воду. За пределами этой штуковины, по краям моего поля зрения сиял жемчужно-белым светом потолок. Руки и ноги мои были привязаны к «ложу» за щиколотки и запястья, голову мягко придерживали какие-то щупальца, неприятно щекотавшие лоб. Что-то ещё ощущалось в области локтевого сгиба – может, капельница? Выходит, точно больница. Но почему меня сунули в ванну? И что это за такое надо мной – таких аппаратов в наших коновальнях я ещё не видел.
В поле зрения справа и слева возникли сосредоточенные детские личики. Откуда дети?
Дети между тем заулыбались, перекинулись быстрыми взглядами, и стоявший слева ребёнок – вроде девочка – произнёс:
– Вставай, уважаемый. Хватит лежать, всё с тобой в порядке.
Никогда бы не подумал, что девочки могут говорить таким голосом – роскошное, бархатное, чуть вибрирующее контральто. За такой голос любая певица миланской оперы, не колеблясь, отдала бы полжизни. И потом, почему на «ты»? Очень невоспитанные дети!
Словно прочитав мои мысли, они засмеялись. Путы-щупальца, удерживавшие мои руки и ноги, исчезли. Я ещё секунду помедлил и осторожно сел.
«Детишки», разбудившие меня – мальчик и девочка лет десяти – стояли совершенно голые, и за спиной у обоих были сложены крылья с белоснежно-радужными перьями.
Всё вспомнилось мгновенно – и девочка-ангел, сбитая машиной, и наша безумная ночная гонка, и «саркофаг» в лесном тереме.
Я обалдело озирался по сторонам, затем глянул на себя. Одет я был не теплее, чем эти ангелы, буквально в чём мать родила. Где мой десантный камуфляж? (Я всегда езжу на рыбалку в этой одежде – тепло, удобно, и грязь не видно).
– К сожалению, одежды твоей нет, – произнёс «мальчик». Голос у него тоже был ничего, высокий оперный баритон. – Я в испуге всадил в вас обоих максимальный импульс парализатора, не рассчитал. Друг твой ничего, а у тебя остановилось сердце, и пришлось срочно поместить тебя в витализатор. Ну и… Ладно, что-нибудь придумаем. Вылезай уже!
Я вылез из ванны, неловко прикрываясь руками. Чертовски неудобно стоять нагишом перед детишками. Впрочем, чего я? Какие они, к лешему, детишки?! Ну тем более, неудобно стоять нагишом перед представителями инопланетной цивилизации. Или самого Господа Бога?
Они опять засмеялись. Действительно мысли читают, что ли?
– Действительно читаем. Это ты глухой, как и большинство людей. Пойдём же!
Мы покинули зал витализаторов – впереди девочка, затем я, мальчик шёл сзади. Я вовсю глазел на своих провожатых. Сложенные крылья с бело-радужными, длинными перьями плотно и как-то очень естественно лежали на их спинах, прикрывая спины от плеч до ягодиц. Я вновь вспомнил ночное происшествие, как наш Михалыч аккуратно сворачивал эти невероятные крылышки, так не похожие на птичьи. Интересно, а в размахе? Метра три, не меньше…
Я не успел закончить свои научные размышления. Ангелы (про себя я называл их теперь так) прошли через люк не нагибаясь, небрежно и привычно перешагнув высокий порог, я же снова ударился макушкой, зашипев от боли. Зачем они внутри-то двери поменяли, оставили бы человечьи!
Я уже догадался, что данная постройка сооружена не ангелами. Заброшенный скит, вот что это. Захваченный межпланетными агрессорами для своих шпионских целей.
Они снова засмеялись.
– Догадка верная, но не совсем, – это мальчик, – здесь действительно скит, только не совсем заброшенный. И не захвачен. И уж точно мы не агрессоры.
Как жить, если все твои мысли буквально на ладони? Подумать свободно не дают. Вот подумаешь что-нибудь не то…
Снова смех.
– А ты думай то, – это уже девчонка.
Смеются они весело, открыто. Нет, невозможно так смеяться и быть злобным межпланетным агрессором.
А наши-то, эти, как их, уфологи – «маленькие зелёные человечки»…
Они остановились так внезапно, что я чуть не налетел на мою провожатую. Девочка обернулась, и глаза у неё были твёрдые, цепко-внимательные. Заглядывающие в самые недра души.
– Что ты знаешь о маленьких зелёных человечках?
Я растерянно моргал. Чего пристали, ну? Да ничего не знаю, я-то не уфолог. И даже книжек таких не читаю!
Она расслабилась, и глаза опять стали прежними – мягкими, недетски мудрыми, успокаивающе добрыми, и в то же время где-то в глубине плавали озорные огоньки.
– Правда, ничего не знаешь. И желаю тебе, чтобы и дальше не знал. Идём!
Ну ни хрена себе! У них тут что, ещё и такие есть?
Короткий смешок.
– Здесь, разумеется, нет и не будет.
На мне красовалась теперь новенькая светлая рубашка и вылинявшие джинсы. Слава богу, нашли-таки человеческую одежду. Я в душе опасался, что домой мне придётся ехать голым, в лучшем случае – завёрнутым в какую-нибудь серебристую космическую тряпку. Или у них нашёлся бы скафандр на мой размер?
На низкой лавке за столом, спиной к свету, сидели люди – высокий старик с бородой, по виду типичный селянин, молодой человек в современных маленьких золотых очках, в отлично сшитом костюме – вылитый дипломат – и бритоголовый здоровенный парень в чёрной кожаной куртке – явный рэкетир. Рядом с ними сидели члены нашего славного экипажа, радостно приветствовавшие меня беспорядочными и не совсем членораздельными возгласами.
Напротив них сидели ангелы, две девочки и два мальчика. Они были похожи, как близнецы. Стало быть, вместе с моими конвоирами, ангелов шесть штук. Такой, значит, расклад. Плюс наша пострадавшая. А может, и ещё имеются?
– Больше никого. И так здесь много лишнего народу. Но я ещё должна сказать спасибо.
Ближняя ко мне девочка-ангел встала, подошла ко мне вплотную, серьёзно глядя снизу вверх своими огромными глазами – теперь ярко-голубыми, сияющими – и поманила пальчиком. Я наклонился, погружаясь в затягивающую сияющую бездну этих глаз, и почувствовал на своих губах лёгкий, как птичье перышко, поцелуй маленьких губ.
В голове в меня гудело.
– Стало быть, тебе…вам лучше? – идиотским голосом спросил я.
– Заметно лучше, – она засмеялась, разрушая наваждение своей неземной красоты, и кто-то из наших хихикнул.
– Садитесь, гостюшки дорогие, хоть и незваные. Сперва позавтракаем, потом будем думать, как жить дальше, – подал вдруг голос старик. Голосище будь здоров, дьяконом ему быть.
– Верно, – отозвался сидевший поодаль ангел-мальчик. Если бы я не видел, кто говорит, поклялся бы, что говорит девушка, такой переливчато-серебряный голосок. Да что же у них всё не как у людей?!
– А так лучше? – утробным басом спросил тот же мальчик. И, глядя на мою вконец обалдевшую, вытянутую физиономию, дружно засмеялись все.
На столе красовалась небогатая монастырская трапеза: варёная картошка с постным маслом, тыквенная каша, квашеная капуста, охапка зелени на разделочной доске, огурцы – солёные и свеженькие, с грядки. В плетёной широкой корзине горой лежали ломти свежего ржаного хлеба и настоящие деревенские шаньги с творогом. Посреди стола красовался ведёрный самовар, вроде как электрический, в окружении полутора десятков разномастных чайных чашек. Дополняли сервировку пара здоровенных крынок с молоком, мёд в деревянной миске и две большие вазы с фруктами. Впрочем, гостям предложили миски с ухой. Кроме нас, уху хлебал лишь бритый парень. Дед равномерно двигал челюстями, тщательно пережёвывая тыквенную кашу. Молодой человек в костюме дипломата аккуратно вкушал картошку, как будто на приёме у английской королевы. Ангелочки же с непередаваемым изяществом уплетали шаньги, обильно запивая их молоком из высоких стеклянных стаканов.
«УАЗ» немилосердно трясло на ухабах. Эдик вцепился в руль мёртвой хваткой, резкими рывками парируя попытки машины завалиться то в правую, то в левую колею, и всем своим видом изображал гонщика ралли «Париж-Дакар».
Мы возвращались с рыбалки. Селигер – настоящий рай для туристов и рыболовов. Трудно даже представить, что на исходе ХХ века в центре Европы, в каких-то двух с половиной часах езды от Москвы, могут быть такие девственные, практически нетронутые человеком места. Только разбитая лесовозная трасса с глубокими, кое-где наполненными водой колеями соединяла эти дикие дебри с цивилизацией.
Рядом с Эдиком, уперевшись ногами в пол, мотается Илья – невысокий чернявый крепыш тридцати с небольшим лет. Илья работает инженером-электронщиком в какой-то фирме, но главное занятие и конечная цель его жизни – рыбалка. Во всех видах – зимняя, летняя, с лодки и с берега, на удочку, спиннинг, самодур, сетью и даже острогой. Илья утверждает, что однажды, будучи в Астрахани, добыл острогой осетра на двести пятьдесят килограммов. Кто знает, может и не врёт? Во всяком случае, Илья способен извлечь вполне приличный улов даже из лужи с головастиками.
Мы с Михалычем трясёмся на заднем сиденье. За спиной у нас перекатываются наши снасти и улов в оцинкованных бачках с плотно притороченными крышками, закреплёнными на баке специальными обечайками, снабжёнными замком-защёлкой. Михалыч специально раздобыл у себя на службе.
Семён Михалыч Подвойский – личность колоритная. Михалычу уже за пятьдесят. Внешность у него – ни дать ни взять Кощей Бессмертный. И работа под стать облику – Михалыч работает патологоанатомом в морге. (Впрочем, Михалыч никогда не называет свою работу работой – только «службой», и никак иначе). Но зловещий облик Михалыча – сплошной обман, в жизни это добрейшей души человек, отец и дед. Единственный известный мне недостаток Михалыча, это его ревность к Илье, ревность профессионала к настоящему мастеру.
Два остальных члена «экипажа нашей славной боевой машины» – её владелец Эдик Полуянов, фармацевт-провизор, белобрысый веснушчатый парень «тридцати неполных лет», и я, Роман Белясов, ничем не выдающийся двадцатипятилетний механик в обыкновенном гараже рядовой конторы.
При таком различии в возрасте, профессиях и характерах наш экипаж вот уже добрых пять лет сохраняет полную стабильность. Нас объединяет страсть к рыбалке.
Обычно места для рыбалки выбирает Илья, и мы с ним не спорим. В нашем экипаже должности и звания давно распределены. Илья – профессор-эксперт, Михалыч – доцент-ассистент. Мы с Эдиком – студенты-практиканты, люди без особой пользы делу. Но, по мнению наших мэтров, подающие надежды. Как говорит Михалыч – «начинать никогда не рано» (правда, говорит он это совсем по другому поводу).
В этот тёплый июньский вечер мы возвращались уже затемно – хороший был клёв, не оторваться. На полнеба раскинулся бледнеющий золотистый закат, предвещающий на завтра отличную погоду. Июньские ночи на Селигере светлые, и Эдик не включал фары: всё равно встречных машин в такой глуши нет, без фар видно дальше.
УАЗ наконец-то вырвался из тисков разбитой колеи на простор, и Эдик, рывком переключив передачу, дал газ. Внезапно что-то огромное, светлое мелькнуло перед капотом. Раздался сильный удар, машину заметно тряхнуло, и Эдик, выругавшись, резко затормозил. Вспыхнули фары.
Мы выскочили из машины и замерли. В свете фар на земле лежала девочка лет девяти-десяти, совершенно голая. Она лежала на какой-то небрежно расстеленной на земле белой тряпке – не то плащ-палатке, не то портьере.
Первым из столбняка вышел Эдик. Судорожно всхлипнув, он нетвёрдым шагом, как сомнамбула, двинулся к лежащей девочке. Ещё секунда – и мы все кинулись к жертве ДТП.
– Жива?! Господи, откуда она взялась?!
Михалыч опытными руками стремительно ощупал голову ребёнка. Девочка застонала и слегка дёрнула ногой. Тогда Михалыч осторожно попытался поднять её – и мы снова остолбенели, только сейчас разглядев толком.
Девочка была необычайно, невиданно красива. Тонкое тело поражало какой-то законченной гармоничностью и изяществом. Длинные стройные ноги, тонкие руки с хрупкими пальцами узкой кисти, длинная шея – такие раньше называли «лебединая», гибкая как стебелёк талия, гладкая нежная бело-розовая кожа. Вот только весь бок и живот медленно наливались чернотой – громадный кровоподтёк от удара. Коротко подстриженные, светло-золотистые волосы кудрявились мелкими кольцами. На кукольно-детском личике с острым подбородком, изящным носиком и небольшими, нежно-розовыми губами выделялись глаза – громадные, лазурно-синие, обрамлённые длинными густыми ресницами, они занимали чуть ли не половину лица. Сейчас глаза были затуманены болью и медленно закатывались – она, очевидно, теряла сознание. На шее девочки в свете фар переливались, искрились дешёвенькие хрустальные бусы, короткие, плотно обхватывающие шею.
Но не это было самое главное. То, что мы вначале приняли за какую-то нелепую плащ-палатку, ей не являлось. На спине девочки, прямо между лопаток, располагались огромные крылья, чем-то похожие на лебединые, с переливчато-радужными перьями, цвет которых определить было невозможно. По крыльям беспорядочно пробегали широкие волны радужного сияния – вспышки пурпурного и багряного, золотисто-зеленого и ярко-голубого – накатывались волна на волну. Впрочем, это продолжалось лишь несколько секунд. Глаза девочки закатились, и сияние мгновенно померкло – крылья стали белыми, и само тело как будто потемнело.
– Чего рты раззявили?! Палатку, быстро!! – рявкнул вдруг Михалыч неслыханным ещё голосом.
Мы будто очнулись. Действительно, крылья там или не крылья – ребёнок погибает! Почему-то я в тот момент подумал именно так, мысль о том, что пострадавшее существо, собственно, человеком не является, даже не пришла в голову.
Мы втроём мгновенно раскатали нашу видавшую виды палатку и с помощью Михалыча осторожно переложили пострадавшую на брезент. Тело девочки было шелковистым, сухим, недетски упругим и неожиданно горячим. С крыльями пришлось повозиться. Громадные, они всё время раскрывались, как веер, и вообще были неестественными, не такими – ни у одной птицы ничего похожего я не видел – и лишь с помощью Михалыча нам удалось их сложить. Движениями опытного костоправа он ощупал косточки, таившиеся под перьевым покровом, потом вдруг подвернул длиннейшие маховые перья под крыло, и сразу всё получилось. Крылья легли на спину девочки так ладно, что оставалось только удивляться, почему это у нас таких крыльев нет.
– Ты, Михалыч, будто всю жизнь ангелам крылья складывал… – прохрипел Илья.
Слово, уже давно настойчиво царапавшееся в подсознании, было произнесено. Ангел! Мы сбили машиной ангела. Охренеть можно! И потом, разве бывают ангелы женского рода?
Однако раздумья следовало отложить на потом. Девочку-ангела, аккуратно спеленутую палаткой, мы осторожно уложили на заднее сиденье. Михалыч разместился возле неё на полу, молча указав мне место сзади. Места сзади не было, всё забито. Подскочил Эдик, молча откинул задний борт, и ценные бачки с нашим уловом загремели, покатились по земле.
– Садись, живо!
На этот раз Эдик превзошёл себя. Дорога если и улучшилась, то не намного, но УАЗ почти не кидало на ухабах. Наконец мы вышли на ровную просёлочную грунтовку, и машина полетела, как птица.
Рёв мотора и невероятность, нереальность происшествия отбили у всех желание говорить. Михалыч придерживал пострадавшую. Эдик, зачем-то пригнувшись, вцепился в руль мёртвой хваткой, и в зеркало заднего вида я видел его дикие глаза. Такие же глаза были и у Ильи, который поминутно оглядывался. Думаю, что и у меня выражение было не лучше.
Однако, что же делать? Куда теперь? В больницу? В какую?
– Эдик, давай в Осташков, тут ближе будет, – сквозь рёв мотора прокричал Михалыч.
– Домой… – вдруг внятно сказала девочка-ангел. Голос был неожиданно глубоким, совсем не детским.
– Что?! – ошарашено спросили мы с Михалычем разом.
– Назад… Домой… – вновь внятно произнесла девочка. Она очнулась и широко открыла глаза, наполнившиеся ярко-синим сиянием. Губки девочки кривились – ей, очевидно, было больно.
– Девочка, тебе надо в больницу, – растерянно пробормотал я.
– Дурак… Нельзя… Назад! – девочка перевела взгляд на меня, взглянула мне прямо в глаза, и у меня в голове вдруг всё закружилось. И я вдруг понял – она права. Никаких больниц! Домой!
– Эдик, останови, – в ту же секунду сказал и Михалыч.
Эдик плавно затормозил и зачем-то заглушил мотор. Теперь все мы растерянно смотрели на нашу невольную пассажирку. Но она уже вновь закрыла глаза, и лишь веки с длиннющими, густыми золотистыми ресницами чуть трепетали.
– Поворачивай… Дорогу я покажу… – еле слышно прошептала она.
Мы переглянулись. Эдик неуверенно потянулся к ключу зажигания.
– Поворачивай, Эдуард. Мы действительно дураки. Нельзя ей в больницу, – сказал Михалыч.
– Да вы что! А если она помрёт?! – Эдик ещё пытался возражать.
– Она сказала – назад. Ей виднее.
– Это же ребёнок!
– Эдик, очнись! Какой ребёнок! Это инопланетянка, и там у них космический корабль! – неожиданно встрял Илья.
Ай да маэстро! Сказанул так сказанул!
– Или портал перехода в Царство Божие! – ляпнул вдруг я. И откуда что берётся?
Мои слова добили несчастного Эдика. Судорожно всхлипнув, он завёл мотор, молча развернул УАЗ и снова погнал его по пустынной дороге.
Я вновь посмотрел на нашу пострадавшую. Из-под палатки торчали босые, чуть запылённые маленькие ступни. Детские ступни. Только вот пальцы… Длинные, заметно длиннее нормальных человеческих, и большой палец чуть отставлен. Наверное, подумал вдруг я, такими пальцами очень удобно хвататься за ветки.
Чушь! Разве ангелы сидят на ветках? Это же не вороны! А что мы вообще знаем о них?
Почему-то пальчики эти добили меня. Смешно – крылья нет, а пальчики да.
Пару минут мы ехали в полном молчании. Машина вновь нырнула в лес, начались ухабы. Эдик сбавил ход.
– Сейчас направо… – не открывая глаз, вновь отчётливо произнесла девочка.
Действительно, лесную дорогу пересекал совсем уже незаметный, полузаросший путь. Эдик послушно повернул направо, в открывшийся просвет. Эта дорога была очень узкой, двоим уж точно не разъехаться, зато здесь не было колдобин – путь был едва накатан. Под колёсами трещал валежник, по днищу скребли молодые деревца. Ещё год-другой, и здесь не проехать даже на грузовике.
– Налево… – вновь скомандовала наша невероятная пассажирка, по-прежнему не открывая глаз. Как она видит?
Эдик вновь послушно свернул, но через десяток метров вдруг сбавил ход и остановился. Дорогу впереди перегораживало здоровенное поваленное дерево, толщиной в два обхвата, если не больше.
Девочка вновь открыла глаза, закусила нижнюю губку и страдальчески выгнула брови, её личико заблестело от пота. «Наверное, ей очень больно» – сочувственно успел подумать я, и тут же мысль вылетела у меня из головы. Громадное дерево шевельнулось, заскрежетало и вдруг стремительно-плавно взлетело, встав на своё место.
– Шлагбаум… – потрясённо выдохнул Илья.
– Скорее… – с мукой выдохнула девочка.
Эдик торопливо, с хрустом врубил передачу, и машина нырнула в просвет. Сзади заскрежетало, тяжело ухнуло – шлагбаум закрыт, путь назад отрезан.
Деревья между тем сомкнулись над головой, и мы ехали как в тоннеле. Впереди в свете фар на дороге заблестела вода. Огромная лужа перекрывала нам путь. Пожалуй, тут не пройдёт и трёхосный «Урал».
– Не останавливайся… – вновь проговорила наша пассажирка.
Ей явно стало хуже. Лицо стало иссиня-белым, почти прозрачным, губы побелели, почти не выделяясь на фоне лица. И только огромные, теперь почти фиолетовые глаза ещё жили на этом вконец измученном лице.
УАЗ проскочил лужу, как по асфальту, под тонким слоем воды (или не воды?) оказалась твёрдая гладкая поверхность. Дальше дорога была чистая, покрытая ровной плотной травой, как английский газон. Эдик дал газ, но разогнаться толком не успел.
Машина вдруг остановилась. Я впился глазами в световой конус, очерченный фарами в чаще леса, невольно ожидая увидеть что-то невероятное – скажем, космический корабль.
В свете фар виднелись могучие дубовые ворота, почерневшие от времени, с коваными позеленевшими петлями (бронзовые, что ли?). Справа и слева в чащу леса уходил частокол, виденный мной ранее лишь в кино про древнюю Русь – брёвна метров семь высотой, с круто заострёнными вершинами.
Девочка вновь выгнула брови, напрягаясь – было видно, что она удерживается от беспамятства на последнем пределе сил.
Ворота дрогнули, медленно и бесшумно распахнулись, и Эдик, уже не дожидаясь команды – начал понемногу привыкать – въехал внутрь.
Нашему взору открылся довольно обширный двор, поросший травой и окружённый раскидистыми купами каких-то деревьев справа и спереди. Под сенью деревьев прятались какие-то приземистые строения. Слева же возвышался настоящий терем, сложенный из неохватных брёвен, на серо-гранитном фундаменте, с замшелыми плахами тёсаной (или тесовой?) крыши, резными наличниками высоких стрельчатых окон, забранных странными решётчатыми переплётами. В терем вело высокое и широкое крыльцо, прикрытое сверху изящным резным козырьком-навесом.
С этим заброшенно-древнерусским пейзажем в разительном контрасте находилась дверь, ведущая в терем. В древние, потемневшие от времени брёвна был врезан круглый люк, диаметром немногим больше метра, из сверкающего зелёного металла, покрытого каким-то затейливым узором. Выше и ниже люка угадывались вставки из более светлого дерева, закрывающие некогда существовавший дверной проём.
Впрочем, времени для осмотра местных достопримечательностей у нас не было.
– Вы слышите меня? Что нам делать? – наклонившись к лицу девочки, спросил Михалыч, почему-то обращаясь на «вы».
Девочка опять выгнула бровки – я уже понял, что так отражаются на её лице какие-то волевые усилия, при помощи которых она совершает некие действия. Телепатия, телекинез или что там ещё?
Люк дрогнул и бесшумно исчез, как и не было. Неяркий голубовато-белый свет изливался из отверстия, размытые блики загуляли по двору.
– Туда… – прошептала девочка. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять – она умирает. И там, в голубоватом отверстии люка, её спасение.
Мы с Ильёй буквально выскочили из машины, вытащили пострадавшую – Михалыч помогал из машины – и рысью взбежали на крыльцо. Илья с ходу, согнувшись, нырнул в люк, я последовал его примеру, пребольно ударившись макушкой и споткнувшись о высокий порог (или что там у люка – комингс, что ли?)
Внутри квадратной просторной – восемь на восемь, не меньше – комнаты был разлит неяркий жемчужно-белый свет, струившийся с матово-белого потолка. Стены сохранили свою бревенчатую первозданность, вот только в стены эти были врезаны точно такие же люки, что и на входе, только открытые. В каждой стене было по два люка, ещё четыре находились на потолке и четыре на полу, попарно в углах, один над другим. Нечеловеческая планировка, мелькнула в голове лихорадочная мысль, таких совсем уже больных архитекторов не бывает в принципе… Но разглядывать было некогда.
– Туда… – ещё раз прошептала девочка. И мы вдруг сразу поняли – куда. Нырнув в люк, мы оказались в комнате чуть поменьше, всю середину которой занимали три странных предмета, больше всего напоминающих саркофаги египетских фараонов. Или гигантские мыльницы, разъятые на две половинки. Половинки эти неподвижно парили в воздухе без всякой видимой опоры, метрах в полутора одна над другой. «Саркофаги» имели в длину метра три с половиной, в ширину метра полтора и были блестящими, переливчато-зеленоватыми. Где-то на краю сознания у меня мелькнула неуместная сейчас мысль – как сюда затащили эти бандуры, при таком узком люке?
– Что дальше? – спросил Илья, но ответа не было. Голова девочки безвольно свесилась на бок, глаза были закрыты.
Мы в смятении переглянулись. Терять нельзя было ни секунды.
– Давай! – вдруг решился я. Илья понял без слов. Мы на вытянутых руках осторожно положили девочку в углубление крайнего «саркофага», как в ванну, и хотели уже распеленать её (она же была запеленута в нашу палатку), но вдруг «саркофаг» издал резкий, длинный свист, и нас отбросило, как ударом тока. Тело девочки плавно поднялось в воздух, повисло секунд на пять и медленно развернулось на 180 градусов – так поворачивается стрелка самодельного компаса, изготовленного из намагниченной иглы, воткнутой в пробку и пущенной в миску с водой. Наверное, мы положили её головой не туда, догадался я.
«Саркофаг» вновь издал длинный свист, крышка мягко опустилась на продолжавшую висеть в воздухе девочку. Через пару секунд раздался странный скрипящий звук, затем крышка чуть приподнялась – на ладонь, не больше. Вновь раздался свисток – на этот раз короткий – и из щели между половинками «саркофага» выпорхнули, как осенние листья, какие-то лоскутки. Короткий свисток, и половинки вновь плотно сомкнулись.
Я поднял один из разлетевшихся лоскутков – это был аккуратный, почти правильный квадратик брезента. Наша палатка, сообразил я.
– Смотри! – вдруг крикнул Илья, показывая на люк.
Я успел только скосить глаза. На пороге стояла странная призрачная фигура, будто марево над асфальтом в жаркий летний полдень. Более никаких движений я сделать не успел. В глазах у меня помутилось, мир стремительно сошёлся в точку, и наступила тьма…
* * *
Я очнулся от мелодичных, позвякивающих звуков. В голове ощущалась неприятная тяжесть, как после похмелья или угара, но она быстро проходила. Ноздри чуть щекотал лёгкий, ни с чем не сравнимый аромат, сложная смесь запахов летнего луга, эфира и озона. Где я? В больнице?Стараясь не делать резких движений, я осторожно, медленно приоткрыл глаза и осмотрелся. Я лежал в какой-то здоровенной ванне, с упругим и тёплым дном. Надо мной висела другая ванна, перевёрнутая вверх ногами. Дно этой перевёрнутой «ванны» было покрыто какими-то шевелящимися отростками, медленно втягивающимися в дно, как в воду. За пределами этой штуковины, по краям моего поля зрения сиял жемчужно-белым светом потолок. Руки и ноги мои были привязаны к «ложу» за щиколотки и запястья, голову мягко придерживали какие-то щупальца, неприятно щекотавшие лоб. Что-то ещё ощущалось в области локтевого сгиба – может, капельница? Выходит, точно больница. Но почему меня сунули в ванну? И что это за такое надо мной – таких аппаратов в наших коновальнях я ещё не видел.
В поле зрения справа и слева возникли сосредоточенные детские личики. Откуда дети?
Дети между тем заулыбались, перекинулись быстрыми взглядами, и стоявший слева ребёнок – вроде девочка – произнёс:
– Вставай, уважаемый. Хватит лежать, всё с тобой в порядке.
Никогда бы не подумал, что девочки могут говорить таким голосом – роскошное, бархатное, чуть вибрирующее контральто. За такой голос любая певица миланской оперы, не колеблясь, отдала бы полжизни. И потом, почему на «ты»? Очень невоспитанные дети!
Словно прочитав мои мысли, они засмеялись. Путы-щупальца, удерживавшие мои руки и ноги, исчезли. Я ещё секунду помедлил и осторожно сел.
«Детишки», разбудившие меня – мальчик и девочка лет десяти – стояли совершенно голые, и за спиной у обоих были сложены крылья с белоснежно-радужными перьями.
Всё вспомнилось мгновенно – и девочка-ангел, сбитая машиной, и наша безумная ночная гонка, и «саркофаг» в лесном тереме.
Я обалдело озирался по сторонам, затем глянул на себя. Одет я был не теплее, чем эти ангелы, буквально в чём мать родила. Где мой десантный камуфляж? (Я всегда езжу на рыбалку в этой одежде – тепло, удобно, и грязь не видно).
– К сожалению, одежды твоей нет, – произнёс «мальчик». Голос у него тоже был ничего, высокий оперный баритон. – Я в испуге всадил в вас обоих максимальный импульс парализатора, не рассчитал. Друг твой ничего, а у тебя остановилось сердце, и пришлось срочно поместить тебя в витализатор. Ну и… Ладно, что-нибудь придумаем. Вылезай уже!
Я вылез из ванны, неловко прикрываясь руками. Чертовски неудобно стоять нагишом перед детишками. Впрочем, чего я? Какие они, к лешему, детишки?! Ну тем более, неудобно стоять нагишом перед представителями инопланетной цивилизации. Или самого Господа Бога?
Они опять засмеялись. Действительно мысли читают, что ли?
– Действительно читаем. Это ты глухой, как и большинство людей. Пойдём же!
Мы покинули зал витализаторов – впереди девочка, затем я, мальчик шёл сзади. Я вовсю глазел на своих провожатых. Сложенные крылья с бело-радужными, длинными перьями плотно и как-то очень естественно лежали на их спинах, прикрывая спины от плеч до ягодиц. Я вновь вспомнил ночное происшествие, как наш Михалыч аккуратно сворачивал эти невероятные крылышки, так не похожие на птичьи. Интересно, а в размахе? Метра три, не меньше…
Я не успел закончить свои научные размышления. Ангелы (про себя я называл их теперь так) прошли через люк не нагибаясь, небрежно и привычно перешагнув высокий порог, я же снова ударился макушкой, зашипев от боли. Зачем они внутри-то двери поменяли, оставили бы человечьи!
Я уже догадался, что данная постройка сооружена не ангелами. Заброшенный скит, вот что это. Захваченный межпланетными агрессорами для своих шпионских целей.
Они снова засмеялись.
– Догадка верная, но не совсем, – это мальчик, – здесь действительно скит, только не совсем заброшенный. И не захвачен. И уж точно мы не агрессоры.
Как жить, если все твои мысли буквально на ладони? Подумать свободно не дают. Вот подумаешь что-нибудь не то…
Снова смех.
– А ты думай то, – это уже девчонка.
Смеются они весело, открыто. Нет, невозможно так смеяться и быть злобным межпланетным агрессором.
А наши-то, эти, как их, уфологи – «маленькие зелёные человечки»…
Они остановились так внезапно, что я чуть не налетел на мою провожатую. Девочка обернулась, и глаза у неё были твёрдые, цепко-внимательные. Заглядывающие в самые недра души.
– Что ты знаешь о маленьких зелёных человечках?
Я растерянно моргал. Чего пристали, ну? Да ничего не знаю, я-то не уфолог. И даже книжек таких не читаю!
Она расслабилась, и глаза опять стали прежними – мягкими, недетски мудрыми, успокаивающе добрыми, и в то же время где-то в глубине плавали озорные огоньки.
– Правда, ничего не знаешь. И желаю тебе, чтобы и дальше не знал. Идём!
Ну ни хрена себе! У них тут что, ещё и такие есть?
Короткий смешок.
– Здесь, разумеется, нет и не будет.
* * *
В просторной комнате, куда мы вошли, можно было с первого взгляда угадать монастырскую трапезную. Длинные широкие лавки располагались по обе стороны общего стола, причём одна лавка была ниже, а вторая выше. В четыре высоких стрельчатых окна, забранных частыми переплётами с цветными стёклами – ба, да это же настоящие витражи! – лился яркий солнечный свет.На мне красовалась теперь новенькая светлая рубашка и вылинявшие джинсы. Слава богу, нашли-таки человеческую одежду. Я в душе опасался, что домой мне придётся ехать голым, в лучшем случае – завёрнутым в какую-нибудь серебристую космическую тряпку. Или у них нашёлся бы скафандр на мой размер?
На низкой лавке за столом, спиной к свету, сидели люди – высокий старик с бородой, по виду типичный селянин, молодой человек в современных маленьких золотых очках, в отлично сшитом костюме – вылитый дипломат – и бритоголовый здоровенный парень в чёрной кожаной куртке – явный рэкетир. Рядом с ними сидели члены нашего славного экипажа, радостно приветствовавшие меня беспорядочными и не совсем членораздельными возгласами.
Напротив них сидели ангелы, две девочки и два мальчика. Они были похожи, как близнецы. Стало быть, вместе с моими конвоирами, ангелов шесть штук. Такой, значит, расклад. Плюс наша пострадавшая. А может, и ещё имеются?
– Больше никого. И так здесь много лишнего народу. Но я ещё должна сказать спасибо.
Ближняя ко мне девочка-ангел встала, подошла ко мне вплотную, серьёзно глядя снизу вверх своими огромными глазами – теперь ярко-голубыми, сияющими – и поманила пальчиком. Я наклонился, погружаясь в затягивающую сияющую бездну этих глаз, и почувствовал на своих губах лёгкий, как птичье перышко, поцелуй маленьких губ.
В голове в меня гудело.
– Стало быть, тебе…вам лучше? – идиотским голосом спросил я.
– Заметно лучше, – она засмеялась, разрушая наваждение своей неземной красоты, и кто-то из наших хихикнул.
– Садитесь, гостюшки дорогие, хоть и незваные. Сперва позавтракаем, потом будем думать, как жить дальше, – подал вдруг голос старик. Голосище будь здоров, дьяконом ему быть.
– Верно, – отозвался сидевший поодаль ангел-мальчик. Если бы я не видел, кто говорит, поклялся бы, что говорит девушка, такой переливчато-серебряный голосок. Да что же у них всё не как у людей?!
– А так лучше? – утробным басом спросил тот же мальчик. И, глядя на мою вконец обалдевшую, вытянутую физиономию, дружно засмеялись все.
* * *
Завтракала наша разношёрстная компания в дружном молчании.На столе красовалась небогатая монастырская трапеза: варёная картошка с постным маслом, тыквенная каша, квашеная капуста, охапка зелени на разделочной доске, огурцы – солёные и свеженькие, с грядки. В плетёной широкой корзине горой лежали ломти свежего ржаного хлеба и настоящие деревенские шаньги с творогом. Посреди стола красовался ведёрный самовар, вроде как электрический, в окружении полутора десятков разномастных чайных чашек. Дополняли сервировку пара здоровенных крынок с молоком, мёд в деревянной миске и две большие вазы с фруктами. Впрочем, гостям предложили миски с ухой. Кроме нас, уху хлебал лишь бритый парень. Дед равномерно двигал челюстями, тщательно пережёвывая тыквенную кашу. Молодой человек в костюме дипломата аккуратно вкушал картошку, как будто на приёме у английской королевы. Ангелочки же с непередаваемым изяществом уплетали шаньги, обильно запивая их молоком из высоких стеклянных стаканов.