Страница:
-… А ещё в наших краях знамение было – хвост огненный в небесах, во! Ну, народ и давай размышлять, к чему – к войне ли, к голоду или к мору великому. Войны, слава те Господи, в ту пору не случилось, и урожай вроде как ничего… А вот мор промеж скотины случился изрядный…
Первей, удобно устроившись поверх мешков с зерном, внимал болтовне возчика, в нужных местах кивал головой и цокал языком, изображая полное понимание и где-то даже сочувствие. Ну разумеется, знамение… Конечно, Господь создал небесное чудо, комету, исключительно для того, чтобы предупредить пару сотен деревенских олухов о том, что надо тщательнее ухаживать за скотиной, не то передохнет…
-… А здешний пан Якуб Брановецкий о ту пору женился на немке, из самого Бреславля. Высокая, худая, и нашего брата – что чеха, что поляка, что мазова со словаком – не любит крепко. Сам-то пан смолоду был ничего, вспыльчив, да отходчив. Мужики вспоминают – бывалоча, рассердится, вспыхнет как порох, и ну всех подряд пороть. А то поскачет с челядью в местечко, жидов наловит да и устроит им суд вроде как. «Пошто, говорит, Христа распяли? Отвечайте, сволочи!». А что они ответят, скорняки да портные? Ну и велит им сечь друг друга во славу Господа нашего – сами, слышь, друг друга, вот потеха-то… А назавтра другой человек – улыбается, мол, не держите зла на шутку, и дарю вам недоимку, сапоги за то целуйте…
Первей слушал, кивая. В ту пору он ещё не перестал удивляться, насколько точно всё знает Голос Свыше, ведущий его. Всё так и было сообщено – буен, необуздан и самодур, но смолоду был лучше и порой совершал не совсем поганые поступки.
-… Это немка его испортила, Эльза та треклятая, – продолжал повествование Янек, ёрзая на сиденьи – затёк зад, очевидно… – Ну и пить стал без меры, это тоже… Причём, слыш-ка, что удумал: протянет верёвку поперёк дороги, слезай, приехали… Если благородный человек, тащит к себе в замок, пей-гуляй, пока пан не отпустит… Так-то соседи с ним и знаться перестали – зарубит ещё во хмелю…
– А если простой мужик попадётся? – спросил Первей.
– Ну… тогда как Бог даст. Может, чарку нальёт да сплясать заставит, а то сапоги вылизать велит…
Рыцарь сочувственно поцокал языком.
– Нелегко вам живётся тут, как погляжу.
– А где мужику легко, добрый пан? Да мне-то ладно, я за монастырём приписан…
– А как панёнок у него? – внезапно переменил тему Первей.
Янек поперхнулся. Помолчав, осторожно спросил.
– Пан рыцарь знает молодого пана Зигфрида?
– Сам не знаю. Однако слава далеко идёт, – прищурился рыцарь.
Возчик оглянулся так, будто за ними по пятам рысила стая волков.
– Не к ночи будь помянут он, тот паныч Зигфрид, да не обидится на меня пан рыцарь за такие слова. Не ангел папаша его, и мамаша ну чисто змея, да только оба они уже сыночка боятся вроде как. А ведь всего-то тринадцать годков… Мужики здешние крестятся да молятся по ночам – что-то будет, когда вырастет молодой панёнок…
Первей усмехнулся. Всё правильно, всё верно… Вероятно, молитвы местных поселян были таки услышаны.
И потому он здесь.
Дорога между тем углубилась в чащу, солнце, понемногу клонившееся к закату, скрылось за верхушками деревьев, и под лапами тёмных елей, подступавших к самой обочине, уже копился сумрак. Где-то заорал ворон, зловеще захохотала невидимая лесная птица. Возчик, придавленно втянув голову, замолк, и только негромкий скрип плохо смазанных колёс нарушал теперь настороженную тишину леса. Да уж, подумал Первей, только люди определённого склада могут жить в чаще ельника…
– Ну вот и замок, – вполголоса произнёс Янек, ещё сильнее втягивая голову в плечи.
Да, открывшееся взору строение могло с полным правом носить титул замка, а не просто укреплённой усадьбы. Четыре угловых башни под остроконечными свинцовыми кровлями щерились узкими бойницами, в серых стенах ни одного наружного окна… Даже мост через худосочный лесной ручей, огибающий замок, был не простой, а подъёмный, на цепях, уходивших в недра коренастой надвратной башни. Должно быть, в памяти строителей этой обители ещё свежи были страшные дни монгольского нашествия. Во всяком случае, без артиллерии этот замок не так просто взять даже полку королевских кирасиров.
И над всем этим возвышался самый что ни на есть настоящий донжон. Тот самый, так явственно увиденный Первеем в своём вещем сне.
Подъёмный мост начал неспешно, со скрежетом опускаться, тяжело лёг на гранитный предмосток, звякнув цепями. Ворота, напротив, распахнулись на удивление бесшумно – вероятно, петли бронзовые, мельком подумал рыцарь. С лязгом поползла вверх решётка. Первей усмехнулся. Сразу видно, тут живут открытые и весёлые люди…
Повозка нырнула в низкий зев надвратной башни, как в глотку великана, и очутилась в узком ущелье внутреннего двора, выложенного каменными плитами.
– Тпррр, стоялые! – скомандовал возчик, натягивая вожжи и оглядываясь. Откуда-то из недр замка звучал бубен, нестройно ревели песню пьяные голоса – слова разобрать было невозможно.
– А, Янек… – к вознице подошёл седоусый коренастый человек. – Привёз?
– Ну неужто просто так приехал? – бледно улыбнулся Янек.
– А это кто? – человек, судя по манерам, не то дворецкий, не то ключник, разглядывал Первея, как разновидность груза.
– Попутчик… О, здравствуйте, высокородная пани! – возчик согнулся в поясном поклоне.
Высокая дама, затянутая в чёрное, стояла на пороге, разглядывая новоприбывших цепкими холодными глазами. Ходить в чёрном при живом муже…
– Здравия желаю, достопочтенная пани Брановецкая! – вежливо склонил голову рыцарь. – Позвольте представиться – Бронислав Яблонский, странствующий рыцарь, прежде состоявший на королевской службе.
Достопочтенная пани скользнула глазами по лицу и ногам рыцаря, и взгляд её чуть смягчился.
– Не думаю, что после Кракова или Варшавы вас вдохновит эта дыра, пан Яблонский, но тем не менее рада приветствовать гостя.
Дверь, явно ведущая в подвал, окованная ржавыми железными полосами, с лязгом распахнулась, являя дневному свету колоритную фигуру – одетый в роскошный, но порядком засаленный наряд могучий мужчина с оплывшим от пьянства лицом, заросшим неухоженной бородой.
– А-а, Янек, чтоб твою матушку черти в аду сношали без продыху! Привёз?
– Так есть, ясновельможный пан!
– А это кто? – ясновельможный пан перекатил мутные буркалы на рыцаря.
– Добрый день, пан Брановецкий. Моё имя Бронислав Яблонский…
– А-а, благородный пан рыцарь! – медведем взревел пан Брановецкий. – Рад приветствовать! Эй, Брашек, неси-ка серебряную чару пану рыцарю! Прошу к столу!
– У вас какой-то праздник? – вежливо улыбнулся Первей.
– А у меня всегда праздник! Это вот у неё, – тычок рукой в сторону супруги, – каждый день траур!
Ну что же, подумал Первей. Обычное дело, если у супруга каждый день праздник…
* * *
-… Ты мне понравился, пан Бронислав! Всё, решено – остаёшься в гостях! Нет, нет, и слушать ничего не хочу!
Пан Брановецкий обнял дорогого гостя, достаточно крепко, чтобы тот не ускользнул. Он был уже не просто пьян, а пьян до изумления. Первей повидал на своем не столь уж долгом веку немало подобных поклонников Бахуса, над которыми в силу ежедневной привычки хмель уже не имел полной силы. Даже адская смесь перцовки с пивом не лишила пана способности стоять на ногах… ну а мозгов он лишился, очевидно, гораздо раньше.
– А давай споём, пан Якуб! – совершенно по-свойски и достаточно пьяным голосом заявил рыцарь, несколько ослабляя медвежью хватку хозяина на своих плечах.
– А давай!
Первей затянул старую солдатскую песню, которую знали многие наёмники в здешних местах, где немецкая речь уже ходила почти наряду с польской. Гости пана Брановецкого, пяток безземельных и вконец спившихся шляхтичей, принялись подпевать, кто во что горазд, хозяин тоже ревел медведем – короче, веселье до краёв.
Обширное полуподвальное помещение являло собой картину если и не самой преисподней, то по крайней мере её преддверия. Дубовый стол, заваленный блюдами и объедками, лужа на полу, в которой валялся тамбурин, и радостно взвизгивающая его владелица, которую совершенно пьяный шляхтич вдохновенно щупал между ног – судя по его виду, на более решительные деяния он был уже не способен. Вся картина освещалась факелами на стенах и огнём очага, в котором горело кое-как засунутое бревно. Порядки у пана Брановецкого были строги – позади гостей сновал малый с кувшином, доливая вино сидевшим за столом так споро, что дно увидеть можно было только на мгновение. На тот случай, ежели гость в простоте душевной решал избежать чрезмерного винопития, выплёскивая вино под стол, там сидел второй юноша, ловко восполнявший потерю. Просто же отказаться поднимать чашу во здравие хозяина никто не решался – ибо никто не играет с огнём в пороховом погребе.
Впрочем, эту задачу Первей решил сравнительно легко. Малому с кувшином он сунул мелкую монетку, одновременно незаметно нащупав мошонку отрока и ласковым шёпотом пообещав ему навсегда решить проблемы с девицами, ежели он будет наливать ему неразбавленное вино. Со вторым виночерпием, обосновавшимся под столом, он поступил ещё проще – без лишнего шума поймав за нос крепкими пальцами, влил в судорожно раскрывшийся рот полную чашу, после чего сметливый малый больше не повторял попыток пополнить кубок рыцаря.
– М-молодец, Бронислав! Вина! Все пьют!
– Твоё здоровье, Якуб!
– Да, я тако-ой! – хозяин замка уже мотал головой не хуже вола, но сидел довольно прямо.
– А теперь нашу, польскую! – требовательно возвысил голос пан Якуб.
– А давай! – не стал спорить Первей.
Выбранная паном для исполнения песенка была столь похабной, что её постеснялись бы петь даже в самой грязной корчме, но по счастью сие творение оказалось рыцарю известно, и он старательно подпевал хозяину замка вместе с остальными гостями.
– Браво! – первым крикнул рыцарь, и гости подхватили, – Браво, браво!
– А ну, вина! Все пьют!
Далее последовала песня не то пиратов, не то просто разбойников – впрочем, Первей не особо вникал. Сейчас главное, слить как можно больше вина под лавку.
-… Знал бы ты, Бронтек, каку-у-ую змею-у-уку я пригрел на гр-руди своей… – жарко дышал в самое ухо пан Брановецкий. Рыцарь сочувственно-пьяно кивал головой.
– Зато сын есть у тебя…
– Да… Сын… – пан Брановецкий враз как-то сник, и шум за столом стал утихать. – Сын, это да… Зигфрид, он… он…
Пан Якуб исподлобья оглядел притихших гостей налитым кровью взглядом.
– Вот скоро уже… подрастёт… и тогда – вот! – пан сжал пальцы в немалых размеров кулак. – Вот все где у него будут! И сам герцог… и… ик… король…
* * *
Вода в бочке была довольно затхлой, но рыцарь снова старательно напился и в очередной раз сунул в рот два пальца, прочищая желудок. Ну, пожалуй что и хватит…
Острый запах нашатыря ударил в нос, окончательно возвращая мозгам ясность. Вздохнув, Первей завинтил колпачок крохотного флакончика, спрятал его в карман и огляделся.
Глубокая безлунная ночь царила над замком, и если бы не скудный огонь, горевший в железной корзине на сторожевой площадке надвратной башни, вряд ли обычному человеку удалось бы разглядеть даже собственную руку, поднесённую к самому носу. Вдобавок с неба посыпался мелкий, занудный дождь – в точности так, как и предсказывал Голос Свыше. Ну что же… Дождь, это даже хорошо, дождь скрадывает негромкие звуки… Пора работать.
«Я готов. Что дальше?»
Недолгая пауза, и вот уже звучит в голове шелестящий бесплотный голос.
«Сперва собака»
Здоровенный кобель, звеневший цепью в углу, был зол – из-за этих гостей его держат на цепи, в то время как чужаки безнаказанно бродят по двору, пьяно рыгают и мочатся у стены… А, вот этот сейчас точно останется без штанов!
Первей сосредоточился, по телу пробежала волна дрожи, сменившаяся холодком. Пёс сдавленно заскулил. Надо, пёсик, надо…
Когда кобель уронил голову на лапы и ровно задышал, Первей сам едва перевёл дух. Рукавом утирая пот со лба. Да, в ту пору даже несложное колдовство давалось с таким трудом… Однако приём «спящая собака» он освоил едва ли не в числе первых. Иначе просто невозможно работать.
«С собакой всё»
«Возьми топор, он справа на колоде»
Небольшой аккуратный топор оказался в точности на том месте, где и указал Голос Свыше. Колода в темноте смутно белела перьями и пухом – очевидно, на этом месте повар обезглавил сегодня немалое количество безвинных кур и гусей.
«Сделай вид, что вернулся. Хлопни дверью, но внутрь не заходи»
Бормоча и невнятно напевая под нос, рыцарь побрёл назад, слегка пошатываясь. У самой двери он натянул на лицо чёрный платок, оставив открытыми только глаза, громко лязгнул дверью и тут же присел на корточки, совершенно растворившись во мраке дверного приямка. Стражи на башне проводили его беглым взглядом и отвернулись – эка невидаль, очередной гость пана, перебрав, просвежился возле лошадиной поилки и вернулся к столу…
«Теперь быстро!»
Рыцарь бесшумно метнулся вдоль стены и распластался по поверхности уже другой двери – той, что вела в донжон. Стражники беседовали о чём-то, вяло жестикулируя, и не заметили маневра. Теперь главное – не делать лишнего шума и резких движений. Первей хорошо знал, как трудно заметить неподвижную тёмную фигуру на фоне тёмного прямоугольника дверного проёма, когда перед носом у тебя горит яркое пламя.
Отмычка вошла в скважину, словно родной ключ. Замок оказался не слишком сложен, и спустя несколько мгновений рыцарь осторожно пошевелил дверь. Петли негромко скрипнули, словно предупреждая – не так это просто, чужак!
И в этот момент с шумом распахнулась дверь кухни. Сомневаться было уже некогда – Первей рывком приоткрыл створку двери и нырнул внутрь. Привалившись к стене, снова отёр пот со лба. Одно дело тлеющие головёшки на сторожевой площадке башни, и совсем другое факел во дворе – тут не поможет никакой чёрный платок…
«Вперёд и налево» – снова звучит в голове бесплотный голос. – «Там лестница»
… Он крался по тёмным переходам, как тать, и топор только подчёркивал сродство. Меч остался внизу, убаюкивать бдительность пана Брановецкого. В принципе Первей мог изловчиться и выйти с мечом, но Голос Свыше настоял на таком варианте. К тому же сегодня ему понадобится именно топор.
«Внимание, приготовься»
Цоканье когтей по каменному полу приближалось, и не нужно было иметь дар предвиденья, чтобы сообразить – по следу рыцаря идёт собака. Ну или на данный момент собака, если быть абсолютно точным…
Чёрный как уголь пёс скалил зубы, казавшиеся в темноте неестественно-белыми, как будто светящимися призрачным фосфорическим светом. Ещё страшнее светились его глаза, налитые изнутри тлеющим адским огнём. И он молчал, что довольно необычно для собаки, встретившей ночью в родном доме чужого человека. Однако рыцарь очень хорошо понимал его, этого пса – не совсем пса, если быть точным… Им обоим сейчас менее всего нужен был лишний шум.
Зверь прыгнул вперёд молча и страшно, как чёрная молния, и в тот же момент рука человека послала навстречу топор. Собаки по природе своей заметно ловчее людей, и тренированному псу совсем несложно уклониться от нескоро летящей стали – это же не арбалетная стрела… Вот только Первей точно знал даже не то, что попадёт, но и куда именно.
Чёрный пёс рухнул на пол, скребя передними лапами, в то время как задние беспомощно волочились за непослушным телом. Ещё миг, и облик покалеченного зверя начал стремительно меняться – шерсть на голове потеряла угольную черноту, протаяла золотистым пятном, пальцы передних лап вытягивались на глазах, утрачивая когти…
Тяжело дыша, рыцарь смотрел на хрупкого белокурого отрока, бессильно царапающего ногтями каменные плиты пола. Между лопаток проступала бурая сукровица – хребёт перебит… Ничего не осталось от прежнего звериного облика. Вот разве только глаза.
– Чего смотришь, сволочь… – прошипел подросток, сверля своего победителя взглядом. – Добей!
«Всё, уходи» – шелестит в голове бесплотный голос.
Не сводя взгляда с покалеченного оборотня, Первей сделал назад шаг, другой…
– Добей… слышишь… – отрок смотрел теперь иначе… можно поклясться чем угодно – оборотень смотрел с мольбой! – Добей… будь человеком…
И внезапно Первей решился. Шагнул вперёд, коротко взмахнул топором…
Дикая боль пронзила внутренности, сменившись ужасной рвотой. Наверное, так чувствуют себя казнимые, которых вынуждают выпить уксусную эссенцию, мелькнула в голове мимолётная мысль… или серную кислоту?
«Кто. Тебе. Велел?!» – шелестящие бесплотные слова впечатываются в мозг поодиночке, подобно раскалённому тавру.
«Я сделал… я убил исчадье ада….»
«Ты идиот! Ты убил будущего учёного, опередившего бы своё время на сотни лет!»
«Зато…я … человек…» – теперь Первей хрипел и царапал камень ногтями, в точности так, как полминуты назад это делал убитый оборотень. – «Нельзя… его было… оставлять… так… это… бесчеловечно…»
Боль наконец утихла, сменившись страшной тоской и пустотой.
«Вставай… рыцарь. У нас мало времени, нужно уходить»
Привычка подчиняться указаниям Голоса всё-таки подняла его с пола. А зачем, мелькнула в голове пустая, отрешённая мысль… Сейчас прибегут люди с мечами и алебардами, и всё будет кончено… он освободится от этой ужасной пытки, которую дураки называют словом «жизнь»…
«Твой долг громаден, и сейчас он ещё вырос! Если ты сейчас сойдёшь с круга… да двигайся же, наконец!!!»
* * *
Ёж оказался большим и жирным – не фазан, конечно, но после ужей и лягушек настоящий деликатес… Первей сглотнул слюну, обозревая пиршественный стол, развёрнутый на листах мать-и-мачехи, заменявших по мере сил скатерть вкупе со столовым сервизом. Горка малины, горка смородины, дикие груши и два десятка белых грибов, насаженных на чуть обуглившиеся веточки – неплохо, совсем неплохо…
Самым трудным оказался первый день – собственно, даже не день, а ночь. Умение видеть в темноте сослужило рыцарю неплохую службу, но всё равно одолеть без отдыха почти шестьдесят вёрст – тяжкое испытание даже для идущего налегке бывшего солдата… Иначе было нельзя, утверждал Голос Свыше, и оказался как всегда прав – только за Одрой погоня с собаками потеряла след… Дальше стало проще. Отоспавшись в каком-то буераке под выворотнем, любезно указанным в качестве места для отдыха всё тем же Голосом, Первей двинулся к чешской границе, передвигаясь в стороне от торных дорог и только в темное время, благо ночи на излёте августа были уже достаточно долгими.
«… вот так, рыцарь. Если бы не твоя глупость, всё было бы иначе. Увечье изменило бы его, и вместо сатанистских опытов с превращением в вервольфа и прочих подобных он занялся бы настоящим делом. Сперва ища спасение от своего недуга, а потом уже просто…»
«Не могу поверить, что дьявол может стать ангелом»
«Он не был дьяволом, и не стал бы ангелом. Он стал бы просто человеком. Великим человеком. Он стал бы великим и будучи здоров, но это было бы совсем иное величие – холодное и страшное, сродни величию Тамерлана»
Первей хмуро молчал.
«Ты проявил человечность, рыцарь, и это смягчает твою вину. Но ты проявил её не там и не так. Он ушёл с большим долгом. Избавив его от сиюминутной боли, которую этот Зигфрид вполне заслужил, и страданий неподвижности, судить о заслуженности которых не мне и тем более не тебе, ты обрёк его на страдания в следующем круге, и, возможно, более тяжкие. Я уж не говорю о многих тысячах больных, которые могли встать на ноги благодаря этому человеку. Благими намерениями обычно мостятся дороги в ад, особенно когда намерения эти не подкреплены хоть какой-то работой ума»
Теперь Первей смотрел в землю.
«Я не гожусь для этого. Я предупреждал, я не могу…»
«А вот это уже решать не тебе и не мне, что мы можем и на что годимся. Но мы должны попытаться»
«Мы?» – Первей перевернул в костре обмазанного глиной ежа, поворошил угли.
Ответа не последовало, и по опыту прежних бесед рыцарь понял – его не будет. Голос на то и Голос, что говорит только необходимое для понимания сути дела…
Да, в ту пору это было именно так.
* * *
Первей мотнул головой, отгоняя воспоминания, и остановился, как вкопанный, созерцая ворота корчмы. Да уж… Как там гласит народная мудрость насчёт барана и новых ворот? Ещё немного, и результат будет достигнут – только в отличие от четвероногих баранов бывший пан рыцарь будет всё время улыбаться…
– Пустяки – Первей улыбнулся – И вы правы: пани Эльжбета вовсе не так ужасна. Только теперь это уже не имеет никакого значения.
– Вам удачи, добрый пан!
Получив серебряную монетку, возчик хлестнул пегую кобылу, и телега, гружёная горшками и каким-то ещё немудрёным сельским товаром, покатила дальше, оставив Первея на пыльной улице местечка, которое всеведущий Голос назвал Гусеницы, хотя, по мнению рыцаря, какое-либо название для подобных дыр вообще непозволительная роскошь. Он оглядел сонную улочку, вьющуюся меж плетней и частоколов, с вырытой от души сточной канавой, больше смахивающей на небольшой овраг. М-да… Если и есть в таких местах признаки жизни, то только вокруг корчмы – куда, собственно, и надлежало направить свои стопы Исполнителю. Причём немедленно, судя по положению солнца. Голос, он врать не будет…
Признаки жизни возле корчмы имелись. Ещё издали Первей увидел небольшую толпу, явно привлечённые каким-то зрелищем. И лишь подойдя ближе, в который раз подивился – надо же, до чего точен Голос… Ну вот и цель его путешествия в это забытое Богом местечко.
-…Убью проклятую тварь! У-у, поганая кляча!
Пьяный водовоз нещадно бил коня, запряжённого в ослизлую бочку, каким-то суковатым дрючком, от которого на теле коня оставались кровавые следы. Конь, похожий на скелет, уже даже не пытался лягаться – силы кончились. Первей увидел его глаза и содрогнулся – так велико было в них желание, чтобы наконец всё кончилось. Жажда смерти.
Первей разглядывал мужичка с брезгливым любопытством. Подумать только, и на это вот насекомое – отдельный Приговор… Ладно.
– Почтенный, сколько стоит ваш конь? – услышал он свой голос как бы со стороны.
Водовоз опустил свой дрючок, отдыхиваясь.
– Так это… пан, не знаю как вас… добрый коник-то, самому надоть…
– Я спросил – сколько?
Зеваки затаили дыхание. Вот интересно, как такие тупые, бессмысленные люди, всю свою сознательную жизнь ошивающиеся возле кабака, чуют интересные события? Печёнкой, или задницей, или чем ещё? Мозгами – так это вряд ли, какие у этих мозги, со всех разом на одну порцию с горошком не наберётся…
Возница оперся на дрючок, наморщил лоб, изображая усилие мысли.
– Так что, два злотых, и забирайте.
Зеваки загомонили. Два золотых за такую заморенную клячу – неслыханно!
– А ты не подавишься? – насмешливо поинтересовался Первей.
Возница хитро прищурился.
– Так ить я не настаиваю. Самому надобен конь-то, не хотите, как хотите. Два злотых будет самая правильная цена.
Первей достал деньги. Глаза водовоза расширились, ловя маслянистый блеск золота.
– Держи.
Кадык ходил ходуном, но пьяница смог взять себя в руки.
– Я передумал, добрый пан. Четыре. Четыре злотых, и забирайте прямо тут.
В толпе возник ропот, послышались возгласы возмущения. Первей не повёл ухом, достал ещё два золотых.
– Теперь ты точно подавишься.
Он кинул монеты водовозу, и мужичонка, не поймав их на лету, принялся алчно выхватывать золото из дорожной пыли. Первей между тем молча выпряг гнедого из водовозной бочки, взглянул в лиловый глаз коня, успокаивающе, легонько похлопал по телу – атласная кожа со следами недавних побоев отозвалась крупной дрожью. И вдруг конь, словно почуяв избавление от ежечасной муки, мягко ткнулся губами в руку Первея и тихонько, благодарно заржал.
– Э-эй, пан, не знаю, как вас… Так дело не делается. Десять. Десять злотых стоит коник-то…
Первей чуть взглянул, искоса.
– Ну зачем тебе десять злотых, дурак? Ты и один-то пропить не сумеешь.
Первей, удобно устроившись поверх мешков с зерном, внимал болтовне возчика, в нужных местах кивал головой и цокал языком, изображая полное понимание и где-то даже сочувствие. Ну разумеется, знамение… Конечно, Господь создал небесное чудо, комету, исключительно для того, чтобы предупредить пару сотен деревенских олухов о том, что надо тщательнее ухаживать за скотиной, не то передохнет…
-… А здешний пан Якуб Брановецкий о ту пору женился на немке, из самого Бреславля. Высокая, худая, и нашего брата – что чеха, что поляка, что мазова со словаком – не любит крепко. Сам-то пан смолоду был ничего, вспыльчив, да отходчив. Мужики вспоминают – бывалоча, рассердится, вспыхнет как порох, и ну всех подряд пороть. А то поскачет с челядью в местечко, жидов наловит да и устроит им суд вроде как. «Пошто, говорит, Христа распяли? Отвечайте, сволочи!». А что они ответят, скорняки да портные? Ну и велит им сечь друг друга во славу Господа нашего – сами, слышь, друг друга, вот потеха-то… А назавтра другой человек – улыбается, мол, не держите зла на шутку, и дарю вам недоимку, сапоги за то целуйте…
Первей слушал, кивая. В ту пору он ещё не перестал удивляться, насколько точно всё знает Голос Свыше, ведущий его. Всё так и было сообщено – буен, необуздан и самодур, но смолоду был лучше и порой совершал не совсем поганые поступки.
-… Это немка его испортила, Эльза та треклятая, – продолжал повествование Янек, ёрзая на сиденьи – затёк зад, очевидно… – Ну и пить стал без меры, это тоже… Причём, слыш-ка, что удумал: протянет верёвку поперёк дороги, слезай, приехали… Если благородный человек, тащит к себе в замок, пей-гуляй, пока пан не отпустит… Так-то соседи с ним и знаться перестали – зарубит ещё во хмелю…
– А если простой мужик попадётся? – спросил Первей.
– Ну… тогда как Бог даст. Может, чарку нальёт да сплясать заставит, а то сапоги вылизать велит…
Рыцарь сочувственно поцокал языком.
– Нелегко вам живётся тут, как погляжу.
– А где мужику легко, добрый пан? Да мне-то ладно, я за монастырём приписан…
– А как панёнок у него? – внезапно переменил тему Первей.
Янек поперхнулся. Помолчав, осторожно спросил.
– Пан рыцарь знает молодого пана Зигфрида?
– Сам не знаю. Однако слава далеко идёт, – прищурился рыцарь.
Возчик оглянулся так, будто за ними по пятам рысила стая волков.
– Не к ночи будь помянут он, тот паныч Зигфрид, да не обидится на меня пан рыцарь за такие слова. Не ангел папаша его, и мамаша ну чисто змея, да только оба они уже сыночка боятся вроде как. А ведь всего-то тринадцать годков… Мужики здешние крестятся да молятся по ночам – что-то будет, когда вырастет молодой панёнок…
Первей усмехнулся. Всё правильно, всё верно… Вероятно, молитвы местных поселян были таки услышаны.
И потому он здесь.
Дорога между тем углубилась в чащу, солнце, понемногу клонившееся к закату, скрылось за верхушками деревьев, и под лапами тёмных елей, подступавших к самой обочине, уже копился сумрак. Где-то заорал ворон, зловеще захохотала невидимая лесная птица. Возчик, придавленно втянув голову, замолк, и только негромкий скрип плохо смазанных колёс нарушал теперь настороженную тишину леса. Да уж, подумал Первей, только люди определённого склада могут жить в чаще ельника…
– Ну вот и замок, – вполголоса произнёс Янек, ещё сильнее втягивая голову в плечи.
Да, открывшееся взору строение могло с полным правом носить титул замка, а не просто укреплённой усадьбы. Четыре угловых башни под остроконечными свинцовыми кровлями щерились узкими бойницами, в серых стенах ни одного наружного окна… Даже мост через худосочный лесной ручей, огибающий замок, был не простой, а подъёмный, на цепях, уходивших в недра коренастой надвратной башни. Должно быть, в памяти строителей этой обители ещё свежи были страшные дни монгольского нашествия. Во всяком случае, без артиллерии этот замок не так просто взять даже полку королевских кирасиров.
И над всем этим возвышался самый что ни на есть настоящий донжон. Тот самый, так явственно увиденный Первеем в своём вещем сне.
Подъёмный мост начал неспешно, со скрежетом опускаться, тяжело лёг на гранитный предмосток, звякнув цепями. Ворота, напротив, распахнулись на удивление бесшумно – вероятно, петли бронзовые, мельком подумал рыцарь. С лязгом поползла вверх решётка. Первей усмехнулся. Сразу видно, тут живут открытые и весёлые люди…
Повозка нырнула в низкий зев надвратной башни, как в глотку великана, и очутилась в узком ущелье внутреннего двора, выложенного каменными плитами.
– Тпррр, стоялые! – скомандовал возчик, натягивая вожжи и оглядываясь. Откуда-то из недр замка звучал бубен, нестройно ревели песню пьяные голоса – слова разобрать было невозможно.
– А, Янек… – к вознице подошёл седоусый коренастый человек. – Привёз?
– Ну неужто просто так приехал? – бледно улыбнулся Янек.
– А это кто? – человек, судя по манерам, не то дворецкий, не то ключник, разглядывал Первея, как разновидность груза.
– Попутчик… О, здравствуйте, высокородная пани! – возчик согнулся в поясном поклоне.
Высокая дама, затянутая в чёрное, стояла на пороге, разглядывая новоприбывших цепкими холодными глазами. Ходить в чёрном при живом муже…
– Здравия желаю, достопочтенная пани Брановецкая! – вежливо склонил голову рыцарь. – Позвольте представиться – Бронислав Яблонский, странствующий рыцарь, прежде состоявший на королевской службе.
Достопочтенная пани скользнула глазами по лицу и ногам рыцаря, и взгляд её чуть смягчился.
– Не думаю, что после Кракова или Варшавы вас вдохновит эта дыра, пан Яблонский, но тем не менее рада приветствовать гостя.
Дверь, явно ведущая в подвал, окованная ржавыми железными полосами, с лязгом распахнулась, являя дневному свету колоритную фигуру – одетый в роскошный, но порядком засаленный наряд могучий мужчина с оплывшим от пьянства лицом, заросшим неухоженной бородой.
– А-а, Янек, чтоб твою матушку черти в аду сношали без продыху! Привёз?
– Так есть, ясновельможный пан!
– А это кто? – ясновельможный пан перекатил мутные буркалы на рыцаря.
– Добрый день, пан Брановецкий. Моё имя Бронислав Яблонский…
– А-а, благородный пан рыцарь! – медведем взревел пан Брановецкий. – Рад приветствовать! Эй, Брашек, неси-ка серебряную чару пану рыцарю! Прошу к столу!
– У вас какой-то праздник? – вежливо улыбнулся Первей.
– А у меня всегда праздник! Это вот у неё, – тычок рукой в сторону супруги, – каждый день траур!
Ну что же, подумал Первей. Обычное дело, если у супруга каждый день праздник…
* * *
-… Ты мне понравился, пан Бронислав! Всё, решено – остаёшься в гостях! Нет, нет, и слушать ничего не хочу!
Пан Брановецкий обнял дорогого гостя, достаточно крепко, чтобы тот не ускользнул. Он был уже не просто пьян, а пьян до изумления. Первей повидал на своем не столь уж долгом веку немало подобных поклонников Бахуса, над которыми в силу ежедневной привычки хмель уже не имел полной силы. Даже адская смесь перцовки с пивом не лишила пана способности стоять на ногах… ну а мозгов он лишился, очевидно, гораздо раньше.
– А давай споём, пан Якуб! – совершенно по-свойски и достаточно пьяным голосом заявил рыцарь, несколько ослабляя медвежью хватку хозяина на своих плечах.
– А давай!
Первей затянул старую солдатскую песню, которую знали многие наёмники в здешних местах, где немецкая речь уже ходила почти наряду с польской. Гости пана Брановецкого, пяток безземельных и вконец спившихся шляхтичей, принялись подпевать, кто во что горазд, хозяин тоже ревел медведем – короче, веселье до краёв.
Обширное полуподвальное помещение являло собой картину если и не самой преисподней, то по крайней мере её преддверия. Дубовый стол, заваленный блюдами и объедками, лужа на полу, в которой валялся тамбурин, и радостно взвизгивающая его владелица, которую совершенно пьяный шляхтич вдохновенно щупал между ног – судя по его виду, на более решительные деяния он был уже не способен. Вся картина освещалась факелами на стенах и огнём очага, в котором горело кое-как засунутое бревно. Порядки у пана Брановецкого были строги – позади гостей сновал малый с кувшином, доливая вино сидевшим за столом так споро, что дно увидеть можно было только на мгновение. На тот случай, ежели гость в простоте душевной решал избежать чрезмерного винопития, выплёскивая вино под стол, там сидел второй юноша, ловко восполнявший потерю. Просто же отказаться поднимать чашу во здравие хозяина никто не решался – ибо никто не играет с огнём в пороховом погребе.
Впрочем, эту задачу Первей решил сравнительно легко. Малому с кувшином он сунул мелкую монетку, одновременно незаметно нащупав мошонку отрока и ласковым шёпотом пообещав ему навсегда решить проблемы с девицами, ежели он будет наливать ему неразбавленное вино. Со вторым виночерпием, обосновавшимся под столом, он поступил ещё проще – без лишнего шума поймав за нос крепкими пальцами, влил в судорожно раскрывшийся рот полную чашу, после чего сметливый малый больше не повторял попыток пополнить кубок рыцаря.
– М-молодец, Бронислав! Вина! Все пьют!
– Твоё здоровье, Якуб!
– Да, я тако-ой! – хозяин замка уже мотал головой не хуже вола, но сидел довольно прямо.
– А теперь нашу, польскую! – требовательно возвысил голос пан Якуб.
– А давай! – не стал спорить Первей.
Выбранная паном для исполнения песенка была столь похабной, что её постеснялись бы петь даже в самой грязной корчме, но по счастью сие творение оказалось рыцарю известно, и он старательно подпевал хозяину замка вместе с остальными гостями.
– Браво! – первым крикнул рыцарь, и гости подхватили, – Браво, браво!
– А ну, вина! Все пьют!
Далее последовала песня не то пиратов, не то просто разбойников – впрочем, Первей не особо вникал. Сейчас главное, слить как можно больше вина под лавку.
-… Знал бы ты, Бронтек, каку-у-ую змею-у-уку я пригрел на гр-руди своей… – жарко дышал в самое ухо пан Брановецкий. Рыцарь сочувственно-пьяно кивал головой.
– Зато сын есть у тебя…
– Да… Сын… – пан Брановецкий враз как-то сник, и шум за столом стал утихать. – Сын, это да… Зигфрид, он… он…
Пан Якуб исподлобья оглядел притихших гостей налитым кровью взглядом.
– Вот скоро уже… подрастёт… и тогда – вот! – пан сжал пальцы в немалых размеров кулак. – Вот все где у него будут! И сам герцог… и… ик… король…
* * *
Вода в бочке была довольно затхлой, но рыцарь снова старательно напился и в очередной раз сунул в рот два пальца, прочищая желудок. Ну, пожалуй что и хватит…
Острый запах нашатыря ударил в нос, окончательно возвращая мозгам ясность. Вздохнув, Первей завинтил колпачок крохотного флакончика, спрятал его в карман и огляделся.
Глубокая безлунная ночь царила над замком, и если бы не скудный огонь, горевший в железной корзине на сторожевой площадке надвратной башни, вряд ли обычному человеку удалось бы разглядеть даже собственную руку, поднесённую к самому носу. Вдобавок с неба посыпался мелкий, занудный дождь – в точности так, как и предсказывал Голос Свыше. Ну что же… Дождь, это даже хорошо, дождь скрадывает негромкие звуки… Пора работать.
«Я готов. Что дальше?»
Недолгая пауза, и вот уже звучит в голове шелестящий бесплотный голос.
«Сперва собака»
Здоровенный кобель, звеневший цепью в углу, был зол – из-за этих гостей его держат на цепи, в то время как чужаки безнаказанно бродят по двору, пьяно рыгают и мочатся у стены… А, вот этот сейчас точно останется без штанов!
Первей сосредоточился, по телу пробежала волна дрожи, сменившаяся холодком. Пёс сдавленно заскулил. Надо, пёсик, надо…
Когда кобель уронил голову на лапы и ровно задышал, Первей сам едва перевёл дух. Рукавом утирая пот со лба. Да, в ту пору даже несложное колдовство давалось с таким трудом… Однако приём «спящая собака» он освоил едва ли не в числе первых. Иначе просто невозможно работать.
«С собакой всё»
«Возьми топор, он справа на колоде»
Небольшой аккуратный топор оказался в точности на том месте, где и указал Голос Свыше. Колода в темноте смутно белела перьями и пухом – очевидно, на этом месте повар обезглавил сегодня немалое количество безвинных кур и гусей.
«Сделай вид, что вернулся. Хлопни дверью, но внутрь не заходи»
Бормоча и невнятно напевая под нос, рыцарь побрёл назад, слегка пошатываясь. У самой двери он натянул на лицо чёрный платок, оставив открытыми только глаза, громко лязгнул дверью и тут же присел на корточки, совершенно растворившись во мраке дверного приямка. Стражи на башне проводили его беглым взглядом и отвернулись – эка невидаль, очередной гость пана, перебрав, просвежился возле лошадиной поилки и вернулся к столу…
«Теперь быстро!»
Рыцарь бесшумно метнулся вдоль стены и распластался по поверхности уже другой двери – той, что вела в донжон. Стражники беседовали о чём-то, вяло жестикулируя, и не заметили маневра. Теперь главное – не делать лишнего шума и резких движений. Первей хорошо знал, как трудно заметить неподвижную тёмную фигуру на фоне тёмного прямоугольника дверного проёма, когда перед носом у тебя горит яркое пламя.
Отмычка вошла в скважину, словно родной ключ. Замок оказался не слишком сложен, и спустя несколько мгновений рыцарь осторожно пошевелил дверь. Петли негромко скрипнули, словно предупреждая – не так это просто, чужак!
И в этот момент с шумом распахнулась дверь кухни. Сомневаться было уже некогда – Первей рывком приоткрыл створку двери и нырнул внутрь. Привалившись к стене, снова отёр пот со лба. Одно дело тлеющие головёшки на сторожевой площадке башни, и совсем другое факел во дворе – тут не поможет никакой чёрный платок…
«Вперёд и налево» – снова звучит в голове бесплотный голос. – «Там лестница»
… Он крался по тёмным переходам, как тать, и топор только подчёркивал сродство. Меч остался внизу, убаюкивать бдительность пана Брановецкого. В принципе Первей мог изловчиться и выйти с мечом, но Голос Свыше настоял на таком варианте. К тому же сегодня ему понадобится именно топор.
«Внимание, приготовься»
Цоканье когтей по каменному полу приближалось, и не нужно было иметь дар предвиденья, чтобы сообразить – по следу рыцаря идёт собака. Ну или на данный момент собака, если быть абсолютно точным…
Чёрный как уголь пёс скалил зубы, казавшиеся в темноте неестественно-белыми, как будто светящимися призрачным фосфорическим светом. Ещё страшнее светились его глаза, налитые изнутри тлеющим адским огнём. И он молчал, что довольно необычно для собаки, встретившей ночью в родном доме чужого человека. Однако рыцарь очень хорошо понимал его, этого пса – не совсем пса, если быть точным… Им обоим сейчас менее всего нужен был лишний шум.
Зверь прыгнул вперёд молча и страшно, как чёрная молния, и в тот же момент рука человека послала навстречу топор. Собаки по природе своей заметно ловчее людей, и тренированному псу совсем несложно уклониться от нескоро летящей стали – это же не арбалетная стрела… Вот только Первей точно знал даже не то, что попадёт, но и куда именно.
Чёрный пёс рухнул на пол, скребя передними лапами, в то время как задние беспомощно волочились за непослушным телом. Ещё миг, и облик покалеченного зверя начал стремительно меняться – шерсть на голове потеряла угольную черноту, протаяла золотистым пятном, пальцы передних лап вытягивались на глазах, утрачивая когти…
Тяжело дыша, рыцарь смотрел на хрупкого белокурого отрока, бессильно царапающего ногтями каменные плиты пола. Между лопаток проступала бурая сукровица – хребёт перебит… Ничего не осталось от прежнего звериного облика. Вот разве только глаза.
– Чего смотришь, сволочь… – прошипел подросток, сверля своего победителя взглядом. – Добей!
«Всё, уходи» – шелестит в голове бесплотный голос.
Не сводя взгляда с покалеченного оборотня, Первей сделал назад шаг, другой…
– Добей… слышишь… – отрок смотрел теперь иначе… можно поклясться чем угодно – оборотень смотрел с мольбой! – Добей… будь человеком…
И внезапно Первей решился. Шагнул вперёд, коротко взмахнул топором…
Дикая боль пронзила внутренности, сменившись ужасной рвотой. Наверное, так чувствуют себя казнимые, которых вынуждают выпить уксусную эссенцию, мелькнула в голове мимолётная мысль… или серную кислоту?
«Кто. Тебе. Велел?!» – шелестящие бесплотные слова впечатываются в мозг поодиночке, подобно раскалённому тавру.
«Я сделал… я убил исчадье ада….»
«Ты идиот! Ты убил будущего учёного, опередившего бы своё время на сотни лет!»
«Зато…я … человек…» – теперь Первей хрипел и царапал камень ногтями, в точности так, как полминуты назад это делал убитый оборотень. – «Нельзя… его было… оставлять… так… это… бесчеловечно…»
Боль наконец утихла, сменившись страшной тоской и пустотой.
«Вставай… рыцарь. У нас мало времени, нужно уходить»
Привычка подчиняться указаниям Голоса всё-таки подняла его с пола. А зачем, мелькнула в голове пустая, отрешённая мысль… Сейчас прибегут люди с мечами и алебардами, и всё будет кончено… он освободится от этой ужасной пытки, которую дураки называют словом «жизнь»…
«Твой долг громаден, и сейчас он ещё вырос! Если ты сейчас сойдёшь с круга… да двигайся же, наконец!!!»
* * *
Ёж оказался большим и жирным – не фазан, конечно, но после ужей и лягушек настоящий деликатес… Первей сглотнул слюну, обозревая пиршественный стол, развёрнутый на листах мать-и-мачехи, заменявших по мере сил скатерть вкупе со столовым сервизом. Горка малины, горка смородины, дикие груши и два десятка белых грибов, насаженных на чуть обуглившиеся веточки – неплохо, совсем неплохо…
Самым трудным оказался первый день – собственно, даже не день, а ночь. Умение видеть в темноте сослужило рыцарю неплохую службу, но всё равно одолеть без отдыха почти шестьдесят вёрст – тяжкое испытание даже для идущего налегке бывшего солдата… Иначе было нельзя, утверждал Голос Свыше, и оказался как всегда прав – только за Одрой погоня с собаками потеряла след… Дальше стало проще. Отоспавшись в каком-то буераке под выворотнем, любезно указанным в качестве места для отдыха всё тем же Голосом, Первей двинулся к чешской границе, передвигаясь в стороне от торных дорог и только в темное время, благо ночи на излёте августа были уже достаточно долгими.
«… вот так, рыцарь. Если бы не твоя глупость, всё было бы иначе. Увечье изменило бы его, и вместо сатанистских опытов с превращением в вервольфа и прочих подобных он занялся бы настоящим делом. Сперва ища спасение от своего недуга, а потом уже просто…»
«Не могу поверить, что дьявол может стать ангелом»
«Он не был дьяволом, и не стал бы ангелом. Он стал бы просто человеком. Великим человеком. Он стал бы великим и будучи здоров, но это было бы совсем иное величие – холодное и страшное, сродни величию Тамерлана»
Первей хмуро молчал.
«Ты проявил человечность, рыцарь, и это смягчает твою вину. Но ты проявил её не там и не так. Он ушёл с большим долгом. Избавив его от сиюминутной боли, которую этот Зигфрид вполне заслужил, и страданий неподвижности, судить о заслуженности которых не мне и тем более не тебе, ты обрёк его на страдания в следующем круге, и, возможно, более тяжкие. Я уж не говорю о многих тысячах больных, которые могли встать на ноги благодаря этому человеку. Благими намерениями обычно мостятся дороги в ад, особенно когда намерения эти не подкреплены хоть какой-то работой ума»
Теперь Первей смотрел в землю.
«Я не гожусь для этого. Я предупреждал, я не могу…»
«А вот это уже решать не тебе и не мне, что мы можем и на что годимся. Но мы должны попытаться»
«Мы?» – Первей перевернул в костре обмазанного глиной ежа, поворошил угли.
Ответа не последовало, и по опыту прежних бесед рыцарь понял – его не будет. Голос на то и Голос, что говорит только необходимое для понимания сути дела…
Да, в ту пору это было именно так.
* * *
Первей мотнул головой, отгоняя воспоминания, и остановился, как вкопанный, созерцая ворота корчмы. Да уж… Как там гласит народная мудрость насчёт барана и новых ворот? Ещё немного, и результат будет достигнут – только в отличие от четвероногих баранов бывший пан рыцарь будет всё время улыбаться…
* * *
– Я вижу, пан рыцарь провёл неплохую ночь. Должно быть, пани Эльжбета и вправду не так ужасна? – хозяин корчмы улыбался озорно-добродушно. – Только гроши пана рыцаря я не верну, не обессудьте. Комната простояла в ожидании всю ночь, хотя в корчме полно постояльцев.– Пустяки – Первей улыбнулся – И вы правы: пани Эльжбета вовсе не так ужасна. Только теперь это уже не имеет никакого значения.
* * *
… Конь шёл ровным, скользящим шагом, буквально баюкая седока. Более того, Первею порой казалось, что Гнедко сам знает, куда везти своего хозяина. Золото, а не конь. Первей усмехнулся, вспоминая. Подумать только, такой конь – и достался ему за бесценок. Практически даром. А всё Голос…* * *
– Спасибо, любезный. Дальше я пешком пройдусь. Удачи!– Вам удачи, добрый пан!
Получив серебряную монетку, возчик хлестнул пегую кобылу, и телега, гружёная горшками и каким-то ещё немудрёным сельским товаром, покатила дальше, оставив Первея на пыльной улице местечка, которое всеведущий Голос назвал Гусеницы, хотя, по мнению рыцаря, какое-либо название для подобных дыр вообще непозволительная роскошь. Он оглядел сонную улочку, вьющуюся меж плетней и частоколов, с вырытой от души сточной канавой, больше смахивающей на небольшой овраг. М-да… Если и есть в таких местах признаки жизни, то только вокруг корчмы – куда, собственно, и надлежало направить свои стопы Исполнителю. Причём немедленно, судя по положению солнца. Голос, он врать не будет…
Признаки жизни возле корчмы имелись. Ещё издали Первей увидел небольшую толпу, явно привлечённые каким-то зрелищем. И лишь подойдя ближе, в который раз подивился – надо же, до чего точен Голос… Ну вот и цель его путешествия в это забытое Богом местечко.
-…Убью проклятую тварь! У-у, поганая кляча!
Пьяный водовоз нещадно бил коня, запряжённого в ослизлую бочку, каким-то суковатым дрючком, от которого на теле коня оставались кровавые следы. Конь, похожий на скелет, уже даже не пытался лягаться – силы кончились. Первей увидел его глаза и содрогнулся – так велико было в них желание, чтобы наконец всё кончилось. Жажда смерти.
Первей разглядывал мужичка с брезгливым любопытством. Подумать только, и на это вот насекомое – отдельный Приговор… Ладно.
– Почтенный, сколько стоит ваш конь? – услышал он свой голос как бы со стороны.
Водовоз опустил свой дрючок, отдыхиваясь.
– Так это… пан, не знаю как вас… добрый коник-то, самому надоть…
– Я спросил – сколько?
Зеваки затаили дыхание. Вот интересно, как такие тупые, бессмысленные люди, всю свою сознательную жизнь ошивающиеся возле кабака, чуют интересные события? Печёнкой, или задницей, или чем ещё? Мозгами – так это вряд ли, какие у этих мозги, со всех разом на одну порцию с горошком не наберётся…
Возница оперся на дрючок, наморщил лоб, изображая усилие мысли.
– Так что, два злотых, и забирайте.
Зеваки загомонили. Два золотых за такую заморенную клячу – неслыханно!
– А ты не подавишься? – насмешливо поинтересовался Первей.
Возница хитро прищурился.
– Так ить я не настаиваю. Самому надобен конь-то, не хотите, как хотите. Два злотых будет самая правильная цена.
Первей достал деньги. Глаза водовоза расширились, ловя маслянистый блеск золота.
– Держи.
Кадык ходил ходуном, но пьяница смог взять себя в руки.
– Я передумал, добрый пан. Четыре. Четыре злотых, и забирайте прямо тут.
В толпе возник ропот, послышались возгласы возмущения. Первей не повёл ухом, достал ещё два золотых.
– Теперь ты точно подавишься.
Он кинул монеты водовозу, и мужичонка, не поймав их на лету, принялся алчно выхватывать золото из дорожной пыли. Первей между тем молча выпряг гнедого из водовозной бочки, взглянул в лиловый глаз коня, успокаивающе, легонько похлопал по телу – атласная кожа со следами недавних побоев отозвалась крупной дрожью. И вдруг конь, словно почуяв избавление от ежечасной муки, мягко ткнулся губами в руку Первея и тихонько, благодарно заржал.
– Э-эй, пан, не знаю, как вас… Так дело не делается. Десять. Десять злотых стоит коник-то…
Первей чуть взглянул, искоса.
– Ну зачем тебе десять злотых, дурак? Ты и один-то пропить не сумеешь.