Страница:
Фаддей Булгарин, «Правдоподобные небылицы, или Странствование по свету в двадцать девятом веке», 1824
Революция в одном отдельно взятом жанре
Вплоть до поздних 50-х практически вся отечественная фантастика была именно такой. Даже известнейший в свое время Александр Беляев написал лишь одну относительно удачную повесть - «Человек-амфибия» (кроме нее разве что вспомним «Голову профессора Доуэля»), а все остальное спокойно можно отправить в макулатуру, не читая. Переворот в общественном сознании совершил совершенно неожиданный человек - Иван Ефремов (Ефремову посвящена статья Олега Киреева в этом номере, стр. 27. - Л.Л.-М.).
Он был в первую очередь ученым (историком и палеонтологом), а не литератором, и его ранние произведения, несомненно, несут на себе отпечаток научно-популярного направления, в том числе блестящая детская повесть «На краю Ойкумены». В рассказе «Алмазная труба» он даже предсказал открытие алмазов в Якутии (хотя, по слухам, и позаимствовал это предсказание у репрессированного геолога Федоровского, но в данном случае это неважно). Писал он и неплохие приключенческие очерки («Катти Сарк»), но в целом писатель (в литературном смысле) был весьма посредственный. Если добавить к этому, что он был убежденным коммунистом (в изначальном, настоящем смысле слова - не сторонником какой-то там партии или строя, а именно коммунистом идейным), то ждать от него литературных открытий не приходилось. Человек он был эрудированный, много размышлявший, кристально честный. Но главное в Ефремове, как выяснилось, было до поры скрыто от поверхностного взгляда литературного критика.
«Туманность Андромеды» (1957) - это первая в послесталинском мире утопия, в которой, без оглядок на политическую конъюнктуру и решения последнего пленума, было масштабно обрисовано собственное представление писателя о том, каким должен быть коммунистический строй. Это - при всех недостатках Ефремова как писателя - была Литература, там было о чем поговорить и с чем поспорить. Значимость совершенного этим романом переворота в умах нашему современнику едва ли понятна. Выход в свет книги означал - так писать тоже можно! Ефремов не собирался писать антисоветский роман, у него просто так вышло. Точно так же он не собирался этого делать и через десять лет, когда писал «Час быка» (1969). Но если насчет «Туманности» еще можно поспорить, то «Час быка» было произведение именно антисоветское - не против конкретного государства, а просто с осуждением тирании и диктатуры вообще, как в произведениях Филиппа Дика или Джорджа Оруэлла.
Ортодоксального коммуниста Ефремова записала в свои лидеры та часть верноподданнических графоманов (вроде братьев Абрамовых), которая сплотилась в начале 70-х вокруг издательства «Молодая Гвардия», и даже назвала себя «школой Ефремова». Сам Иван Антонович отнесся к этому вполне благосклонно. Но это ему не помогло - советская власть в любых изображениях авторитарного слоя с отрицательным знаком, в каких бы целях это ни делалось, усматривала поклеп на саму себя («на воре и шапка горит») и пресекала такие попытки на корню. «Час быка» был исключен из посмертного собрания сочинений 1975 года (и даже вычеркнуто упоминание о нем в предисловии), а еще до смерти в 1972 году Ефремов подвергся кампании травли и замалчивания. После смерти в его квартире был произведен загадочный обыск, по поводу причины которого высказывались предположения, сами способные составить неплохой фантастический рассказ: например, что из палеонтологических экспедиций Ефремов якобы привез полторы тонны золота.
На волне, поднятой Ефремовым, в нашей стране стала формироваться настоящая фантастическая литература, чьей вершиной, безусловно, является творчество Аркадия и Бориса Стругацких, начавших с довольно беспомощной (по свидетельству самого Бориса Натановича), но очень увлекательной и талантливо написанной «Страны Багровых туч», и закончивших произведениями, которые вошли в золотой фонд отечественной литературы.
У Стругацких невозможно выделить единственное «центральное» произведение, настолько масштабен круг проблем, затронутых ими. Это и проблема вмешательства в ход истории («Трудно быть богом») - о том же не устает спорить мировое сообщество в контексте, например, войны с Ираком. Это и принципиальный вопрос любой революции - допустимо ли построить новое, полностью отбросив или даже уничтожив старое, поделив людей на «полноценных» и «неполноценных» («Улитка на склоне», «Волны гасят ветер», «Гадкие лебеди»). Это и главная проблема либерализма - где граница свободы личности, ее прав на какие-либо действия, и кто эту границу определяет («Жук в муравейнике»)? Можно перечислять дальше, но мы кратко остановимся на одном произведении, которое вполне заслуживает зачисления в ряд пророческих, - «Пикник на обочине».
«Зона» в этой повести Стругацких имеет обобщенный, может быть, даже символический смысл, как зона того же конфликта цивилизаций, вмешательства в историю, которое обсуждается в других упомянутых выше произведениях - только на сей раз земляне выступают в виде отсталых туземцев, да и вмешательство само - как бы нечаянное (просто пикник). Но сложилось так, что произошло реальное событие, отчасти заслонившее действительную суть и замысел повести, - чернобыльская катастрофа. Известный программист Антон Чижов, которому случилось в свое время участвовать в ликвидации последствий аварии, рассказывал в присутствии автора этих строк, что основное его ощущение можно было выразить словами: «до чего же это похоже!». Вот дословная цитата из его рассказа: «Я знаю, что военные отдали две секретные карты за один экземпляр “Пикника на обочине»… А потом я видел абсолютно уникальный экземпляр “Пикника”, распечатанный на бланках Припятского горкома партии".
Мобильный коммуникатор
«Хотя мне никогда не приходилось прибегать к тревожному сигналу, я знал, что делать в этом случае. Я укутал ребенка в пиджак и достал свой телеэкран […] и нашел на краю телеэкрана кнопку, на которую мне еще никогда не приходилось нажимать. Вокруг нее краснела надпись „Общий вызов“. Я нажал на кнопку, и в аппарате послышался шум […] А через шесть секунд я начал, как полагалось, коротко, по-деловому, рассказывать: найден ребенок, зовут его Пао, трех с половиной лет, глаза карие…»
Станислав Лем, «Магелланово облако», 1958
Научная фантастика и научно-технические пророчества
Существует точка зрения, что суть и главная задача фантастики - научные пророчества, предсказание будущего. В наиболее законченном виде это выразил еще некто Я. Дорфман в 1932 году: «Наилучшие научно-фантастические произведения являются предвидениями и рано или поздно осуществляются на деле».
Конечно, предвидение весьма впечатляет, особенно если оно исходит из уст писателя-беллетриста, а не ученого или общественного деятеля. Хрестоматийный пример - «гиперболоид инженера Гарина», но и задолго до него уже были предсказаны телевидение, синтетические ткани, космические ракеты. Общеизвестны и предсказания Жюля Верна - электрические двигатели, подводная лодка, дуговая лампа и лампа накаливания, электропечь, телеуправление и т. д. и т. п. В русской дореволюционной литературе самыми впечатляющими в этом смысле можно считать два произведения: «4338-й год» (1838) князя Владимира Федоровича Одоевского (не путать с декабристом, его двоюродным братом Александром Одоевским), а также «Красную звезду» (1908) А. А. Богданова, социал-демократа и оппонента Ленина, будущего большевика, идеолога Пролеткульта и директора созданного им в Петрограде Института переливания крови. У Одоевского в «4338-м годе» мы находим «такое удивительно современное слово, как “электроход”, движущийся по туннелям, проложенным под морями и горными хребтами, вулканы Камчатки служат для обогревания Сибири, Петербург соединился с Москвой и возник - воспользуемся еще раз современной терминологией - мегаполис, чрезвычайно развился воздушный транспорт, в том числе персональный; человечество переделало климат, удивительных успехов достигла медицина, женщины носят платья из “эластического стекла”, т. е. из стекловолокна, есть цветная фотография и т. д.»[Ревич В. А. Не быль, но и не выдумка. - М.: Знание, 1979, с. 25. (www.fandom.ru/about_fan/revich_2.htm)]. Еще интереснее обстоит дело в «Красной звезде», написанной ровно семьдесят лет спустя. Речь там идет о путешествии на Марс, причем на марсианской же ракете, которая движется, ни много ни мало, энергией ядерного распада (напомним, что в эти годы еще даже не было до конца понято строение атома)! А на Марсе «труд стал активной потребностью каждого, он доставляет творческую радость, рабочий день длится полтора-два с половиной часа, хотя желающие и увлеченные своим делом зачастую засиживаются долго. Люди часто меняют работу, чтобы испытать ее многообразие. Как же в этих условиях обеспечивается экономическая устойчивость? По плану, который выдают вычислительные машины. Вычислительные машины в 1908 году!»[Оттуда же, с. 60]. Не буду вслед за отцом повторять подобные восклицания, ведь он просто не знал, что сама вычислительная машина была изобретена Бэббиджем задолго до этого[См. статьи автора на эту тему в «Домашнем компьютере» («Пращур», «ДК» №10, 2002) и на сайте «Русский журнал» («Леди Байрон»)] - примерно тогда, когда писал свое сочинение князь Одоевский, и Богданов в силу своей эрудированности не мог этого не знать. Но несомненно одно - это самое первое, и возможно, вообще единственное до настоящего изобретения компьютеров упоминание о них в фантастической литературе, причем с использованием их по прямому назначению.
Запись звука на чип
«[Бабушка] носила синие или фиолетовые платья и не надевала никаких украшений, кроме узенького перстня, который носила на среднем пальце. Моя сестра Ута сказала мне однажды, что на кристаллике, вделанном в этот перстень, записан голос дедушки, когда тот еще жил, был молод и любил бабушку. […] Однажды, играя, я незаметно приложил ухо к перстню, но ничего не услышал, и пожаловался бабушке, что Ута сказала неправду. Та, смеясь, уверила меня, что Ута говорила правду, а когда увидела, что я все еще не верю, поколебавшись немного, вынула из своего столика маленькую коробочку, приложила к ней перстень, и в комнате послышался мужской голос».
Станислав Лем, «Магелланово облако», 1958
Вот пример еще одного потрясающего пророчества: в книге Вадима Никольского «Через тысячу лет» (1927) в деталях предсказан атомный взрыв, который произойдет в 1945 году! Причем атомная бомба у него - наступательное оружие массового уничтожения, совершенно сознательно создаваемое военными, как и было в действительности (взрыв, правда, происходит случайно). Единственное, чего не предсказал автор, а позднее не могли в полной мере предвидеть и сами ученые, создатели бомбы, это то, что основным поражающим фактором атомного оружия будет не собственно взрыв, а радиоактивное заражение местности.
Во врезках приведены некоторые малоизвестные или совсем неизвестные примеры подобных пророчеств, а я закончу свой рассказ интереснейшим фактом: писатель, к науке никакого отношения не имевший, сумел предсказать крах целого научного направления, важнейшей составляющей информационных технологий.
В конце 50-х - начале 60-х годов в советском обществе была очень популярна недавно реабилитированная «продажная девка империализма» кибернетика. В частности, широко (даже на страницах центральных газет) обсуждался вопрос об искусственном интеллекте, редуцированный в массовом сознании до тривиального «может ли машина мыслить?». В такой постановке это, в сущности, не могло быть ничем, кроме спора об определении понятия «мышления», что понимал, увы, далеко не каждый. К тому же тон задавали оптимисты - вот еще немножко, и компьютер научится писать стихи, сочинять музыку, переводить тексты и прочая и прочая - то есть станет «как человек». Серьезные ученые, как рассказывал недавно на страницах «КТ» В. Л.
Интернет-холодильник
«Он подошел к окну Линии Доставки, набрал шифр наугад и с любопытством стал ждать, что получится. Над окном вспыхнула зеленая лампа: заказ исполнен. Штурман с некоторой опаской сдвинул крышку. На дне просторного кубического ящика стояла картонная тарелка. Штурман взял и поставил ее на стол. На тарелке лежали два крепеньких малосольных огурчика».
А. и Б. Стругацкие, «Полдень, XXII век», 1962
Арлазаров["КТ" #44, 2004], за редким исключением во всем этом ажиотаже не принимали участия (однако среди исключений был, например, А. Н. Колмогоров. - Л.Л.-М.), но в общественном сознании вопрос тогда, как, впрочем, и сейчас, стоял так: а не завоюют ли разумные машины Землю, вытеснив человека? Однако нашелся человек - не философ, не ученый, а писатель, поэт и художник, не побоявшийся штурмовать проблему «в лоб». Его звали Михаил Анчаров, и он более известен, как один из основателей жанра авторской песни. В 1965 Анчаров опубликовал фантастическую повесть «Сода-Солнце»[М. Анчаров. Сода-солнце//Фантастика, 1965: Альм. - М.: Молодая Гвардия, 1965], в которой буквально на двух страницах исчерпывающе объяснил, чем отличается человеческое мышление от компьютерного и почему оно никогда не может быть ни воспроизведено, ни даже сымитировано в машине. Его аргументы, в сущности, повторяют то, что еще ста двадцатью годами ранее утверждала Ада Лавлейс и с чем пытался (безуспешно) спорить Алан Тьюринг[Подробнее об этом см. статью автора «В поисках разума. Искусственного» «Знание - сила», №7, 2004], но важно не то, что Анчаров не был первооткрывателем, а то, что он сумел самостоятельно ухватить суть проблемы и довести ее до широкой читающей публики. Позднее те же самые доводы, только, естественно, значительно более аргументированно с научной точки зрения, изложил Роджер Пенроуз в своем известном труде «The Emperor’s New Mind»[Русский перевод: Пенроуз Р. Новый ум короля: о компьютерах, мышлении и законах физики. - М.: Едиториал УРСС, 2003]. В настоящее время говорить о том, что компьютер когда-нибудь научится писать стихи и делать научные открытия, - смешно, и заслуга Михаила Анчарова в том, что он - один из тех, кто сделал это общекультурной аксиомой, вроде запрета на существование вечного двигателя.
Так что же такое научная фантастика: просто развлекательная литература? форма генерации научных идей? способ осуществления футурологических прогнозов? Все это вместе, и еще многое другое, делающее НФ совершенно особой разновидностью искусства и культуры в целом.
Игорь Агамирзян, директор по стратегии Microsoft в России и СНГ
Среди моря книг, составляющих библиотеку моих родителей, на прогнувшихся книжных полках старой профессорской квартиры в центре Питера, стоят и двадцать пять томов серо-красной «Библиотеки современной фантастики», издававшейся в «Молодой гвардии», если не ошибаюсь, в 1965-1973 годах. Несмотря на прошедшие с тех пор тридцать с лишним лет, сохранились они на удивление хорошо - за исключением одного, седьмого, тома, который давно уже дышит на ладан, а его обложка так замусолена, что невозможно прочитать название…
Когда несколько лет назад я окончательно смирился с тем, что работать и жить в дальнейшем мне предстоит в Москве, во мне вдруг взыграла ностальгия в тяжелой форме, и остро захотелось поставить среди книг по профессии и современных изданий в мягких или лакированных обложках те же самые собрания сочинений, что стояли на полках родительского дома в годы моего детства и юности. Посвятив несколько выходных объезду сохранившихся букинистических магазинов, я собрал многое, но не все. В частности, оказалось, что практически невозможно найти «Библиотеку современной фантастики» в приличном состоянии - и все из-за этого злосчастного седьмого тома!
Книжные жучки, специализирующиеся на подборе собраний сочинений советского периода (похоже, такой формой ностальгии среди обеспеченных слоев населения страдаю далеко не я один), на вопрос о серо-красной «Современной фантастике» заводили глаза и сообщали, что седьмой том в хорошем состоянии добавляет к цене собрания (и без того немаленькой - от 150 до 200 долларов) еще сто баксов - но, главное, никаких гарантий срока выполнения заказа дать они не могут…
Не буду больше интриговать читателей - тем более что люди моего поколения наверняка уже поняли, что речь идет о томе братьев Стругацких, в котором были опубликованы два самых, пожалуй, культовых произведения того времени - роман «Понедельник начинается в субботу» и повесть «Трудно быть богом». Думаю, это была первая полная публикация «Понедельника» (несколькими годами раньше в одном из сборников советской фантастики была опубликована отдельно первая часть романа, «Суета вокруг дивана» - где я и увидел впервые в возрасте десяти лет слово «программист», не зная еще, что именно так называется моя будущая профессия). А повесть «Трудно быть богом» уже публиковалась, но в малодоступном издании, так что реальную известность и популярность оба произведения получили именно после выхода седьмого тома «Библиотеки современной фантастики», изданного трудно вообразимым сегодня тиражом в 215 тысяч экземпляров.
Впрочем, что же это я все про Стругацких и про Стругацких? Мне ведь был задан вопрос: «Что такое для меня СФ?» - так что писать-то надо бы о себе… Но так получилось, что фантастика для меня началась именно со Стругацких - несмотря на то, что в том же нежном возрасте я прочитал и холодные утопии Ефремова (и не полюбил их совсем - хотя мне до сих пор нравятся некоторые из ранних ефремовских рассказов и поздняя «Таис Афинская», которая вовсе и не фантастика). Прочитал и Беляева (уже тогда безнадежно устаревшего и не вписывающегося в современные реалии), и революционную «Аэлиту» Толстого, и насквозь идеологизированные романы Казанцева, и космическую оперу Снегова, и многих фантастов мэйнстрима 50-х и 60-х годов, - сегодня не могу даже вспомнить названия и фамилии, помню только тяжелое детское недоумение. А вот когда мне впервые попала в руки книга Стругацких - и это была не «Страна багровых туч», а та самая первая часть «Понедельника», - я вдруг понял, что это мое, что именно так я и буду жить. Что мне предстоят в жизни приключения духа, что наивысшей ценностью жизни является Познание, а коллектив друзей и единомышленников (мой отец, кстати, был театральным режиссером, так что термин этот был мне хорошо известен) - единственное счастье, доступное человеку.
И я стал так жить. Второй книгой, оказавшей существенное влияние на мой жизненный выбор, стал «Сборник стандартных подпрограмм для ЭЦВМ Урал-1» - по тому времени тоже почти фантастика, причем изданная не в пример меньшим тиражом. Она попала мне в руки классе в восьмом и определила твердое решение перейти из английской в математическую школу - по слухам (подтвердившимся), в 239-й была именно эта самая ЭЦВМ Урал-1. И в 1972 году я написал и отладил свою первую программу…
Уже много позже, окончив матмех Университета и придя на работу в Институт теоретической астрономии (ИТА) АН СССР, я узнал, что прототипом НИИ ЧАВО была Пулковская обсерватория. Среди моих новых коллег-астрономов было несколько человек, учившихся вместе с Борисом Стругацким и поддерживавших с ним отношения. По институту ходили в перепечатках недоступные тогда «Гадкие лебеди» и «Сказка о тройке». Тогда же (в начале 80-х) я прочитал и опубликованную много позже «Хромую судьбу» (еще в том варианте, где вставной повестью был «Град обреченный», а не «Гадкие лебеди», как в изданной версии). Но я забегаю вперед - тем временем выходили из печати и пропущенные (очевидно, по недосмотру) советской цензурой романы. Помнится, еще в школьные годы я прочитал «Пикник на обочине» - он был издан впервые в «Авроре», мы этого журнала не получали, и я читал его в пыльной библиотеке на чердаке Дворца пионеров у Аничкова моста… А еще раньше был «Обитаемый остров» - насмерть связавшийся в моем сознании с Пражской весной - хоть я и знаю, что вышел он в журнальном варианте через несколько месяцев после ввода советских войск в Чехословакию, и читал я его следующим летом, но что-то было такое в атмосфере того времени… кончалась эпоха. Кончался «Мир Полудня».
В ИТА я пришел в августе 1979 года. Наконец сбылась моя мечта о Жизни! У нас была новая, только что организованная «директорская» Лаборатория научных исследований, все сотрудники в возрасте до тридцати лет, тот самый коллектив друзей-единомышленников, интереснейшая исследовательская работа, терминальный доступ к БЭСМ-6, стоявшей в нашем вычислительном центре. И в самом начале моей жизни в ИТА в журнале «Знание - сила» начали печатать «Жука в муравейнике». Мы читали «Жука» всей лабораторией, вырывая очередной номер журнала друг у друга из рук, а иногда и просто садясь вокруг стола все вместе и читая сбоку…
Это был конец моего детства. Никогда в жизни я не переживал такой жгучей обиды за идеалы, пошедшие прахом. Никогда больше не осознавал так остро, что все, чему нас учили, - ложь. Никогда больше мне не было так хорошо работать - потому что, ежели работаешь головой, не остается времени думать… Через несколько лет все повторилось с романом «Волны гасят ветер» - та же комната, те же друзья, те же вырываемые из рук номера журнала, но совсем не то восприятие. «Полдень» кончился, и незачем было возвращаться к пройденному этапу жизни.
В каком-то смысле именно «Жук в муравейнике» подготовил меня к перестройке и к 1991 году. После него я стал прагматиком и индивидуалистом. После него я поверил, что можно быть успешным в любой общественной структуре - потому что в любой общественной структуре можно оказаться неуспешным, потому что в любом обществе все равно убивают тех, кто иной. «Жук», как ни странно, дал фантастически сильный импульс полученной мною в детстве установке на успех - в семье у нас всегда жили по принципу, что кому много дано, с того много и спросится.
А потом была перестройка, Большое Откровение моего поколения, и «Отягощенные злом» - последний и мой любимый роман Стругацких. До сих пор помню номер журнала «Юность», в котором началась публикация «ОЗ», - на обложке молодые загорелые девушки в купальниках играли в пляжный баскетбол. И такой был контраст между жизнерадостным оптимизмом обложки и трагизмом романа, опубликованного под нею, что хотелось не верить в то, что все так и будет… А ведь, похоже, сбывается - хоть мы и не дожили еще до описанного в «ОЗ» времени, но тренд-то именно такой. И пусть случившегося уже Второго Пришествия мы и не заметили, но горкомы партии, вполне вероятно, не только позади, но и впереди…
Ну, да и Бог с ним! Ведь в жизни нашего поколения была не только перестройка, но и информационная революция, и нам посчастливилось принять в ней участие, довелось построить новую индустрию в целой стране (это было ужасно интересно! Это тоже было Познание - учиться на собственных ошибках и с изумлением смотреть на результаты своих трудов), и, в конце концов, ведь никто из нас не ушел обиженным!
Игорь Ашманов, управляющий партнер и генеральный директор компании «Ашманов и партнеры»
Если не вдаваться в детальную классификацию и забыть о жанре фэнтези, то есть два основных вида фантастики. Первый имеет стержнем техническое изобретение, вокруг которого автор пытается выстроить историю. Второй использует технические выдумки и мир будущего лишь в качестве фона для развития сюжета или пропаганды какой-либо общечеловеческой идеи.
О первом мне сказать почти нечего, а вот о втором я бы поговорил подробнее. Мощное явление советской фантастики - Кир Булычев. Его «Чудеса в Гусляре» - серия рассказов про обычный советский город и как бы обычных советских людей, среди которых по какой-то причине часто появляются пришельцы из космоса. Это и развлекательная проза, и пародия, и социальная сатира, но в основном - именно размышление о жизни на фоне фантастических обстоятельств. Эта серия рассказов довольно долго публиковалась в уникальном журнале «Химия и жизнь», а теперь издана отдельным томом. Булычев был очень глубоким писателем.
К советской фантастике я бы отнес и великого Станислава Лема - он и жил в советской системе, и активно переводился в СССР. Думаю, Булычев и Лем оказали на нашу интеллигенцию огромное влияние, но «самыми влиятельными» были, конечно, Стругацкие. Их читали все, и многие фразы из их произведений вошли в поговорки. Бывало, что человек только и говорил цитатами из Стругацких, в абсолютной уверенности, что все слушатели помнят контекст. При длительном общении (в походе, например) уже через день-два слушать это становилось невыносимо.
Мир Стругацких был миром коммунистического будущего. Хорошего коммунистического будущего, которое и было обещано в программе КПСС. Солнечный мир абсолютного достатка, технического совершенства, интересной работы, без войн и болезней, со здоровыми, добрыми и умными обитателями-сверхлюдьми, в котором проблемы возникают исключительно на периферии, от пришельцев или недоразвитых обществ. Стругацкие были, по сути, певцами коммунизма. Если говорить, что Солженицын вставил лом в коммунистический механизм пропаганды, то Стругацкие для этого механизма были смазкой. Обычное дело для Стругацких - довольно плоская, вызывающая разочарование мораль в конце книги, как и у Айзека Азимова. Неудивительно - ведь, как и Азимов, Стругацкие были убежденными атеистами и в отличие от Лема, например, не могли предложить читателю никакой перспективы выше обычного человека и его проблем, бытовой этики - разве только сверхтехнологии и сверхчеловека. Я в юности тоже попал под их влияние, но годам к 25-30 уже от него избавился. Не мог выносить этот жаргончик, перерос их довольно примитивную идею сверхчеловека.