Страница:
Артур Конан Дойл
Дезинтеграционная машина
Профессор Челленджер пребывал в прескверном расположении духа. Взявшись за ручку двери, я замер в нерешительности перед его кабинетом и услышал нижеследующий монолог; слова гремели и отдавались по всему дому:
— Да, я говорю, что вы второй раз ошиблись номером. Второй, за одно утро! Вы что, воображаете, будто какой-то идиот на другом конце провода может отвлекать ученого от серьезной работы своими назойливыми звонками? Я не потерплю этого! Алло, сию же минуту пошлите за управляющим вашей бездарной телефонной лавочки! А, вы и есть управляющий?! Так почему же, в таком случае, вы не управляетесь? Да, разумеется, вы управились с тем, что позволили отвлечь меня от дела, — дела, важность которого вашему уму не дано понять! Я желаю связаться с главным распорядителем. Что, его нет? Этого и следовало ожидать! Я отдам вас под суд, сэр, если подобное повторится! Ведь наказали же горластых петухов. Да, это я добился их осуждения. Наказали петухов, а с какой стати терпеть дребезжание телефона? Все ясно. Извинение в письменном виде? Очень хорошо. Я рассмотрю его. Доброго утра!
Именно после этих слов я отважился переступить порог. Безусловно, время я выбрал не самое удачное. Когда Челленджер положил телефонную трубку, я очутился не перед профессором -передо мной был разъяренный лев! Его огромная черная борода топорщилась, могучая грудь негодующе вздымалась. Он окинул меня с головы до пят взглядом надменных серых глаз, и на меня обрушились последствия его гнева.
— Проклятые лентяи! За что только этим негодяям деньги платят! — загремел он. — Мне было слышно — они смеялись, когда я излагал им свою вполне справедливую жалобу. Это заговор, дабы докучать мне! А теперь, юный друг, еще и вы явились сюда, чтобы довершить бедствия злополучного утра. Вы здесь, позвольте узнать, по собственной воле, или же ваша газетенка отправила вас заполучить у меня некое интервью? Как у друга, у вас, разумеется, есть привилегии, но как журналист — можете убираться!
Я лихорадочно шарил в кармане в поисках письма от Мак-Ардла, но тут профессору на память пришел еще новый повод для недовольства. Огромные волосатые руки его рылись в бумагах на столе и наконец извлекли оттуда газетную вырезку.
— Весьма мило с вашей стороны упомянуть обо мне в одном из ваших последних литературных опусов, — сказал он, негодующе потрясая передо мной листом. — Это было в каких-то дурацких замечаниях касательно останков ископаемого ящера, недавно обнаруженных в соленгофских сланцах. Вы начинаете абзац со слов: Профессор Дж. Э.Челленджер, принадлежащий к величайшим умам современности…
— И что же, сэр? — осведомился я.
— К чему подобные возмутительно несправедливые определения и ограничения? Можно подумать, будто вы в состоянии сказать, кто они, эти другие выдающиеся мужи, которым вы приписываете равенство, а то, чего доброго, еще и превосходство надо мною?
— Я неудачно выразился, сэр. Разумеется, мне следовало бы сказать: Профессор Челленджер, величайший ум современности, — согласился я, и сам совершенно убежденный в правоте этих слов. Мое признание сразу же обратило зиму в лето.
— Дорогой мой юный друг, не думайте, что я придираюсь, отнюдь. Но, будучи окружен задиристыми и безмозглыми коллегами, человек, оказывается, вынужден защищаться. Вы знаете, мой друг, самоутверждение чуждо моей натуре, но мне приходится отстаивать свои принципы перед бездарными оппонентами. А теперь проходите! Садитесь! Что же привело вас ко мне в этот час?
Мне следовало приступать к делу крайне осмотрительно, поскольку я знал, что малейшая неосторожность — и лев снова зарычит. Я развернул письмо Мак-Ардла.
— Могу ли я зачитать вам это, сэр? Письмо от Мак-Ардла, моего редактора.
— Как же, помню его: не самый гнусный представитель журналистского племени.
— По крайней мере, сэр, он исключительно высоко ценит вас и искренне вами восхищается. И когда требуется, я бы сказал, высочайшее качество экспертизы, он всегда обращается именно к вам. Вот и сейчас я здесь по этой самой причине.
— Что же ему угодно? — под влиянием лести Челленджер охорашивался подобно индюку. Он уселся, положа локти на стол, сцепив свои огромные, как у гориллы, руки; борода его топорщилась, а большие серые полуприкрытые глаза милостиво остановились на мне. Он был велик во всем, что бы ни делал, и его благожелательность подавляла сильнее, нежели гнев.
— Я прочту вам его записку ко мне, сэр. Вот что он пишет:
Дорогой Мелоун, пожалуйста, как можно скорее повидайте нашего высокоуважаемого друга, профессора Челленджера, и попросите его о содействии в следующем деле. Некий латвийский джентльмен по имени Теодор Немор, проживающий в Уайт-Фрайер-Меншэнс, в Хэмпстеде, утверждает, что он будто бы изобрел машину самого необычайного свойства, способную дезинтегрировать любой материальный объект, расположенный в пределах ее влияния. Под ее действием материя, составляющая тела живой и неживой природы, якобы разлагается и возвращается в свое молекулярное или атомическое состояние. При этом, направив процесс в обратную сторону, объект можно восстановить в первоначальном виде. Заявление представляется несколько нелепым, и все же существуют неоспоримые доказательства, что для него имеются определенные основания и что этот человек действительно натолкнулся на какое-то замечательное открытие.
Нет нужды распространяться ни о том, какую революцию подобное открытие произведет в жизни человечества, ни о чрезвычайной важности этого изобретения в случае применения его в качестве оружия нового типа. Держава, которая, хоть единожды, смогла бы дезинтегрировать таким образом военный корабль или превратить батальон противника в кучку атомов, стала бы властительницей мира. По соображениям социального и политического свойства надлежит не теряя ни минуты разобраться в сути изобретения. Намереваясь подороже продать его, автор рвется к известности, поэтому встретиться с ним не составит труда.
Прилагаемая визитная карточка откроет перед вами двери его дома. Я бы очень желал, чтобы вы и профессор Челленджер встретились с этим инженером, изучили его изобретение и написали для Газетт. взвешенный отчет о ценности данного открытия. Надеюсь сегодня вечером услышать о результате вашей поездки.
Р. Мак-Ардл.
— Таковы полученные мною указания, профессор, — добавил я, складывая письмо. — Я горячо надеюсь, что вы не оставите меня одного и поедете со мною, ведь где же мне самому, сэр, с моими-то ограниченными способностями, разобраться в подобном деле?
— Верно, Мелоун! Верно! — умиротворенно замурлыкал великий человек. — Хотя вы никоим образом и не лишены природного ума, но я согласен, что проблема, которую вы изложили, вам не по плечу. Этот бесцеремонный телефон уже расстроил мне утреннюю работу, и тут уж ничего не поделаешь. Между прочим, я тружусь сейчас над ответом этому итальянскому шуту Мазотти. Его взгляды на развитие личинок тропического термита достойны лишь насмешки и всяческого презрения. Но с окончательным разоблачением мошенника можно подождать и до вечера. Так что, мой юный друг, я к вашим услугам.
Вот как вышло, что в то октябрьское утро я оказался вместе с профессором в вагоне подземной дороги, мчавшем нас по туннелю на север Лондона. Я и не подозревал тогда, что стою на пороге одного из самых удивительных приключений в моей богатой событиями жизни.
Уезжая с Энмор-Гарденс, я по телефону (которому только что так досталось) заранее удостоверился, что изобретатель дома, и предупредил его о нашем визите. Жил он в комфортабельной квартире в Хэмпстеде. Когда мы приехали, хозяин добрых полчаса продержал нас в приемной. Все это время он оживленно беседовал с группой посетителей. По их голосам можно было понять, что это русские.
Я мельком глянул на них через полуоткрытую дверь, когда они наконец стали прощаться с хозяином в холле, и у меня сразу же сложилось о них впечатление как о состоятельных и интеллигентных людях; в блестящих цилиндрах, в пальто с астраханским воротом у них был вид процветающих буржуа, который так любят напускать на себя преуспевающие коммунисты.
Входная дверь затворилась за ними, и в следующую минуту Теодор Немор вошел в комнату. Я и сейчас вижу, как он стоит в солнечном свете, потирая длинные тонкие руки, с широкой улыбкой, застывшей на неприятном лице, и рассматривает нас хитрыми желтыми глазками.
Это был низенький толстяк. В теле его ощущалось какое-то неуловимое уродство, хотя и трудно было определить, в чем именно оно заключается. Вполне можно было назвать его горбуном без горба. Большое дряблое лицо походило на недоделанную клецку, точно такого же цвета и консистенции, а украшавшие лицо прыщи и бородавки угрожающе выступали на его мертвенно-бледной коже. Глаза были как у кота, и по-кошачьи топорщились редкие и длинные колючие усы над неопрятным и слюнявым ртом. Все в его лице казалось гадким и омерзительным, пока дело не доходило до рыжеватых бровей. Над ними располагался великолепный черепной свод, какой мне редко прежде доводилось видеть. Даже шляпа Челленджера, я думаю, могла бы прийтись этой величественной голове впору. Если судить по нижней части лица Теодора Немора, он мог принадлежать к подлым, коварным заговорщикам, а верхняя указывала, что его должно причислить к великим мыслителям и философам мира сего.
— Ну-с, джентльмены, — заговорил он бархатным голосом, в котором чувствовался легкий иностранный акцент, — вы приехали, насколько я понял из нашего краткого разговора по телефону, чтобы поближе познакомиться с дезинтегратором Немора? Не так ли?
— Совершенно верно.
— Могу я поинтересоваться: вы представляете Британское правительство?
— Вовсе нет. Я — корреспондент Дейли газетт, а это — профессор Челленджер.
— О, знаменитое имя, я бы сказал — имя европейской известности, — улыбка подобострастной любезности обнажила желтые клыки. — Да, так вот. Я хотел сказать, что Британское правительство уже упустило свой шанс. Что еще оно упустило, возможно, выяснится позднее. Вполне вероятно, что оно упустило свою империю. Да, джентльмены, я готов был продать свое изобретение первому правительству, которое предложило бы мне за него соответствующую цену. И если сейчас дезинтегратор попал в руки тех, кого вы, скорее всего, не одобряете, то винить вам остается только самих себя.
— Так, стало быть, вы уже продали свое изобретение?
— Да, за цену, назначенную мною самим.
— Вы полагаете, что приобретший его станет монополистом?
— Несомненно.
— Но его секрет известен другим так же хорошо, как и вам.
— Ничего подобного, сэр, — тут он коснулся своего огромного лба, — вот сейф, где надежно заперт мой секрет. Сейф этот куда прочнее стального и защищен кое-чем посерьезнее, нежели замок с шифром. Кому-то может быть известна одна сторона моего открытия, другим — другая. Но никто на свете, кроме меня, не знает всего целиком.
— Вы, по-моему, забываете тех джентльменов, которым уже продали его.
— Нет, сэр; я не настолько безрассуден, чтобы передать свое знание кому бы то ни было, пока мне не выплачены деньги. Поскольку они покупают его у меня, то пусть и перемещают этот сейф, — он снова дотронулся до своего лба, — со всем его содержимым, куда пожелают. Мои обязательства в этой сделке, таким образом, будут выполнены — добросовестно, неукоснительно выполнены. И после этого начнется новая история человечества.
Он потер руки, и неподвижная улыбка на его лице исказилась, перейдя в хищный оскал.
— Вы, конечно же, извините меня, сэр, — зарокотал Челленджер, до сей поры сидевший в полном молчании, но его выразительное лицо выказывало при том крайнее неодобрение словам и поведению Теодора Немора. — Однако прежде, чем обсуждать саму проблему, нам бы хотелось убедиться, что предмет для обсуждения вообще существует, так как у нас есть веские основания в этом сомневаться. У нас еще в памяти недавний случай, когда один итальянец претендовал на создание мины с дистанционным управлением, но предварительное ознакомление с сутью работы показало, что он просто-напросто отъявленный мошенник. И эта история может повториться. Вы понимаете, сэр, что я весьма дорожу своей репутацией ученого — репутацией, которую вы любезно назвали европейской, хотя смею думать, мое имя известно и в Америке. Осторожность — необходимый атрибут науки, и вам придется представить нам доказательства, дабы мы могли отнестись к вашим притязаниям серьезно.
Желтые глаза Немора как-то особенно зло посмотрели на моего спутника, но лицо его при этом расплылось в улыбке притворного добродушия.
— Вы достойны своей репутации, профессор. Я часто слышал, что вы как раз тот человек, обманывать которого едва ли и стоит пытаться. И я готов провести перед вами наглядный опыт, каковой непременно убедит вас в реальности моих достижений. Но прежде, чем перейти к нему, я должен сказать несколько слов касательно главного принципа, лежащего в основе работы моей машины.
Вы понимаете, что опытная установка, которую я собрал здесь в своей лаборатории, — всего лишь модель, хотя в отпущенных ей пределах она и работает превосходно. Было бы совсем несложно с ее помощью дезинтегрировать, например, вас, уважаемый, а затем воссоздать вновь. Но не ради таких занятий одно из самых могущественных государств готово заплатить мне цену, выражающуюся в миллионах. Моя модель просто научная игрушка. Приложите эту силу в большем масштабе — и вы достигнете невероятных практических результатов.
— Можно ли нам увидеть эту модель?
— Вы не только увидите ее, профессор Челленджер, но и испытаете ее работу на себе самом, если, конечно, у вас хватит мужества решиться на это.
— Если хватит мужества! — зарычал лев. — Ваше если, сэр, в высшей степени оскорбительно.
— Ну, ну, ну… Я вовсе не собираюсь оспаривать ваше мужество. Я хочу только заметить, что предоставлю вам полную возможность проявить его. Но сперва несколько слов о законах, лежащих в основе дезинтеграции и управляющих ею.
Когда известные кристаллы, соль, к примеру, или сахар, помещают в воду, они растворяются в ней и исчезают. И не узнаешь, что они когда-то в ней находились. Затем, если путем выпаривания или как-то иначе уменьшить количество воды, то наши кристаллы опять окажутся перед нами, мы снова их видим, и они точно такие же, как и раньше. В состоянии ли вы представить себе процесс, посредством которого вы, органическое существо, точно так же постепенно растворяетесь в пространстве, а затем, благодаря обратному изменению условий, появляетесь вновь?
— Это ложная аналогия! — вскричал Челленджер. — Даже если я сделаю столь чудовищное допущение, будто молекулы нашего тела может рассеять некая разрывающая сила, то с какой стати они вновь составятся точно в том же порядке, как раньше?
— Такое возражение не отличается глубиной и не касается сути дела. Я могу сказать вам на это только то, что молекулы, вплоть до последнего атома, вновь воссоздают структуру, которую они ранее составляли. Существует незримая матрица, и благодаря ей каждый кирпичик структуры попадает на свое настоящее место. Можете улыбаться, профессор, но ваш скептицизм и улыбка вскоре сменятся совсем иными чувствами.
Челленджер пожал плечами:
— Я вполне готов перейти к испытаниям.
— Есть и еще кое-что, что мне бы хотелось довести до вашего сведения, джентльмены, так как это поможет вам уразуметь мою идею. Из восточной магии и западного оккультизма вам должно быть известно о феномене аппорта, когда некий предмет внезапно переносится со значительного расстояния и появляется на новом месте. Как же это возможно сделать, если не освобождением молекул, их перемещением по эфирной волне и последующим их воссоединением, когда каждая из них встает в точности на свое место, будучи направлена туда действием непреодолимого закона? Вот, как мне кажется, настоящая аналогия с тем, что совершает моя машина.
— Нельзя объяснить что-либо невероятное при помощи другого невероятного, — изрек Челленджер. — Я не верю в ваши аппорты, мистер Немор, и не верю в вашу машину. Мое время дорого, и если нам предстоит увидеть демонстрацию вашего дезинтегратора — или как там его еще, — то я бы попросил вас перейти к делу без дальнейших церемоний.
— Тогда благоволите следовать за мной, — проговорил изобретатель. Он повел нас из квартиры по лестнице вниз и далее через маленький садик. Там помещался просторный флигель. Хозяин отпер дверь, и мы вошли внутрь.
В нем оказалась большая выбеленная комната с бесчисленными медными проводами, свисавшими с потолка в виде гирлянд, и огромный магнит, установленный на возвышении. Перед ним было нечто, похожее на призму из стекла фута три длиною и около фута в диаметре. Справа от нее был стул, установленный на цинковой платформе, а над ним висел полированный медный колпак. Как к стулу, так и к колпаку протянулись тяжелые провода, а сбоку находился своего рода храповик с пронумерованными прорезями и покрытой резиною ручкой, которая сейчас стояла на нулевой отметке.
— Дезинтегратор Немора, — сказал этот непостижимый человек, махнув рукой в сторону машины. — Перед вами модель аппарата, которому суждено прославиться, изменив соотношение сил между нациями. Кто владеет этой машиной, владеет и всем миром. Вы же, профессор Челленджер, тем не менее отнеслись ко мне, позволю себе заметить, без должной учтивости и уважения. Осмелитесь ли вы теперь сесть на этот стул, дабы позволить мне на вашей собственной особе продемонстрировать возможности новой, неведомой силы?
Челленджер обладал мужеством льва, и всякий вызов, брошенный его достоинству, был способен довести его до неистовства. Он, было, решительно направился к машине, но я успел схватить его за руку и попытался остановить.
— Вы не можете пойти на это, — сказал я. — Ваша жизнь слишком драгоценна. Это ведь, в конце концов, просто чудовищно. Что может гарантировать вашу безопасность? Ближайшим подобием этого аппарата, которое я когда-либо видел, — был электрический стул в американской тюрьме.
— Мою безопасность гарантирует то, что свидетель — вы, и если со мной что-нибудь случится, то этого субъекта привлекут к ответственности за человекоубийство.
— Это слабое утешение для мировой науки, сэр, ведь вы оставите незавершенной работу, которую, кроме вас, никто сделать не сможет. По крайней мере, позвольте пойти первым мне, и тогда, если опыт окажется совершенно безвредным, можете последовать и вы.
Сама по себе опасность, разумеется, никогда бы не остановила Челленджера, но мысль о том, что его научная работа может остаться незавершенной, сильно его озадачила. Он заколебался, и прежде, чем он успел принять решение, я ринулся вперед и шлепнулся на стул. Я видел, как изобретатель взялся за ручку. И услышал какой-то щелчок. Затем на долю секунды появилось странное ощущение путаницы и смятения, перед глазами поплыл туман. Когда он развеялся, передо мной все еще стоял изобретатель со своей гнусной улыбкой, а побледневший Челленджер пристально всматривался в меня из-за его плеча. Щеки профессора, обычно румяные как яблоко, утратили свой цвет.
— Ну, давайте же! — сказал я.
— Уже все позади. Вы реагировали восхитительно, — ответил Немор. — Вставайте, пожалуйста, и теперь профессор Челленджер, надо надеяться, готов, в свою очередь, приступить к эксперименту.
Мне никогда не доводилось видеть моего старого друга в такой растерянности. Казалось, его железные нервы на какое-то мгновение совершенно сдали. Он схватил меня под локоть дрожащей рукой.
— Боже мой, Мелоун, это правда, — сказал он. — Вы исчезли. В этом нет никакого сомнения. Сначала был туман, а потом пустота.
— Сколько же я отсутствовал?
— Минуты две или три. Признаюсь, я был в ужасе. Я уже не мог вообразить, что вы вернетесь. Затем он щелкнул этим тумблером, если это тумблер, переведя его на другое деление, и вот вы снова на стуле, правда, слегка сбитый с толку, но тем не менее живой и невредимый. Я возблагодарил Бога, увидев вас!
Большим красным платком он вытер пот с влажного лба.
— Итак, сэр? — спросил изобретатель. — Или, быть может, вам изменило мужество?
Челленджер явно сделал над собой усилие. Затем, оттолкнув мою протестующую руку, он уселся на стул. Ручка управления щелкнула и застыла на третьем делении. Челленджера не стало.
Я, несомненно, пришел бы в ужас, если бы не совершенное хладнокровие оператора.
— Прелюбопытный процесс, не правда ли? — заметил он. — Принимая во внимание, сколь поразительна личность профессора, странно подумать, что сейчас он — всего лишь молекулярное облако, висящее где-то в этой комнате. Разумеется, он теперь всецело находится в моей власти. Пожелай я оставить его в таком подвешенном состоянии, ничто на свете не помешает мне.
— Я быстро найду способ, как помешать вам.
И вновь его улыбка превратилась в хищный оскал.
— Не воображаете ли вы, что подобная мысль в самом деле была у меня на уме? Боже упаси! Ведь только представить себе: окончательный распад профессора Челленджера! — исчез, растворился в пространстве, не оставив никаких следов. Ужасно! Просто ужасно! В то же время он не был со мной настолько учтив, как следовало бы. Не кажется ли вам, что небольшой урок…
— Нет, не кажется.
— Хорошо, назовем это назидательной демонстрацией. Это будет, скажем, нечто такое, что даст материал для курьезной заметки в вашу газету. К примеру, я открыл, что волосы на теле, поскольку они находятся на совершенно особой вибрационной частоте по отношению ко всей остальной живой органической ткани, могут по желанию быть включены в воссоздающуюся структуру или же удалены из нее. Мне было бы интересно взглянуть на медведя без его щетины. Получайте!
Щелчок тумблера, и секундой позже Челленджер вновь восседал на стуле. Но что за Челленджер! Какой-то остриженный лев! Хотя я изрядно рассердился дурной шутке, каковую позволил себе в отношении профессора изобретатель, все же я едва удержался от хохота.
Его огромная голова была лысой, как у младенца, а подбородок гладким, как у девушки. Лишенная своей великолепной бороды, нижняя часть лица сильно смахивала на окорок, и профессор был похож теперь на старого гладиатора, поколоченного и обрюзгшего, массивная бульдожья челюсть которого нависала над двойным подбородком.
Вероятно, на наших лицах было какое-то особое выражение — не сомневаюсь, во всяком случае, что дьявольская ухмылка мистера Немора стала при этом зрелище еще шире, — но, как бы то ни было, рука Челленджера устремилась к лицу и голове, и он осознал произошедшую перемену. В ту же минуту он вскочил со стула, схватил изобретателя за горло и швырнул на пол. Зная невероятную силу Челленджера, я подумал, что час Немора пробил.
— Ради Бога, осторожнее! Ведь если вы убьете его, мы никогда не сможем поправить дела! — вскричал я.
Мои слова возымели действие. Даже в минуты безумного гнева Челленджер всегда был открыт доводам разума. Он вскочил на ноги, потащив за собой дрожащего изобретателя.
— Даю пять минут, — задыхаясь от ярости, выговорил он. — Если через пять минут я не стану таким, как прежде, то вытрясу душу из вашей пакостной оболочки!
С Челленджером, когда он впадал в ярость, спорить было отнюдь не безопасно. Самый храбрый человек и тот дрогнул бы; что уж там говорить о мистере Неморе, который явно не отличался особый смелостью. Напротив, прыщи и бородавки на его лице неожиданно стали виднее прежнего, потому как оно переменило обычный для себя цвет замазки на белый цвет рыбьего брюха. Руки и ноги у него дрожали, он еле-еле мог ворочать языком.
— И правда, профессор, — залепетал он, держась рукой за горло, — такое насилие совсем ни к чему. Безобидная шутка, мне подумалось, вполне может быть уместна в кругу друзей. Моим желанием было только продемонстрировать вам возможности своей машины. Мне показалось, что вам хотелось увидеть полную демонстрацию. Ни о каком оскорблении достоинства, уверяю вас, профессор, не могло быть речи!
Вместо ответа Челленджер забрался обратно на стул.
— Не спускайте с него глаз, Мелоун. Не разрешайте ему никаких вольностей!
— Я прослежу за этим, сэр.
— А теперь, милейший, уладьте дело, не то вам придется ответить за содеянное.
Напуганный изобретатель приблизился к машине. Восстановительная сила ее была пущена на полную мощность, и через минуту старый лев вновь предстал перед нами, украшенный своей спутанной гривой. Обеими руками он любовно разгладил бороду, затем провел по макушке, как бы желая убедиться в своей полной реставрации. После чего он торжественно сошел со своего насеста.
— Вы позволили себе бесцеремонность, сэр, которая едва не возымела для вас весьма серьезные последствия. Однако я принимаю ваше объяснение, что вы сделали это исключительно в целях демонстрации. А теперь я намерен задать вам несколько конкретных вопросов по поводу свойств этой удивительной энергии, об открытии которой вы заявили.
— Я готов ответить на любой из ваших вопросов, кроме того, какова природа и источник данной энергии. Это моя тайна.
— Так вы действительно утверждаете, что никому в мире, кроме вас, она не известна?
— Ни у кого нет о ней ни малейшего понятия.
— А у вас не было помощников?
— Нет, сэр. Я работаю один.
— Вот как! Невероятно интересно. Вы рассеяли мои сомнения относительно факта существования этой энергии, но я еще не постиг, в чем, собственно, ее практическое значение.
— Да, я говорю, что вы второй раз ошиблись номером. Второй, за одно утро! Вы что, воображаете, будто какой-то идиот на другом конце провода может отвлекать ученого от серьезной работы своими назойливыми звонками? Я не потерплю этого! Алло, сию же минуту пошлите за управляющим вашей бездарной телефонной лавочки! А, вы и есть управляющий?! Так почему же, в таком случае, вы не управляетесь? Да, разумеется, вы управились с тем, что позволили отвлечь меня от дела, — дела, важность которого вашему уму не дано понять! Я желаю связаться с главным распорядителем. Что, его нет? Этого и следовало ожидать! Я отдам вас под суд, сэр, если подобное повторится! Ведь наказали же горластых петухов. Да, это я добился их осуждения. Наказали петухов, а с какой стати терпеть дребезжание телефона? Все ясно. Извинение в письменном виде? Очень хорошо. Я рассмотрю его. Доброго утра!
Именно после этих слов я отважился переступить порог. Безусловно, время я выбрал не самое удачное. Когда Челленджер положил телефонную трубку, я очутился не перед профессором -передо мной был разъяренный лев! Его огромная черная борода топорщилась, могучая грудь негодующе вздымалась. Он окинул меня с головы до пят взглядом надменных серых глаз, и на меня обрушились последствия его гнева.
— Проклятые лентяи! За что только этим негодяям деньги платят! — загремел он. — Мне было слышно — они смеялись, когда я излагал им свою вполне справедливую жалобу. Это заговор, дабы докучать мне! А теперь, юный друг, еще и вы явились сюда, чтобы довершить бедствия злополучного утра. Вы здесь, позвольте узнать, по собственной воле, или же ваша газетенка отправила вас заполучить у меня некое интервью? Как у друга, у вас, разумеется, есть привилегии, но как журналист — можете убираться!
Я лихорадочно шарил в кармане в поисках письма от Мак-Ардла, но тут профессору на память пришел еще новый повод для недовольства. Огромные волосатые руки его рылись в бумагах на столе и наконец извлекли оттуда газетную вырезку.
— Весьма мило с вашей стороны упомянуть обо мне в одном из ваших последних литературных опусов, — сказал он, негодующе потрясая передо мной листом. — Это было в каких-то дурацких замечаниях касательно останков ископаемого ящера, недавно обнаруженных в соленгофских сланцах. Вы начинаете абзац со слов: Профессор Дж. Э.Челленджер, принадлежащий к величайшим умам современности…
— И что же, сэр? — осведомился я.
— К чему подобные возмутительно несправедливые определения и ограничения? Можно подумать, будто вы в состоянии сказать, кто они, эти другие выдающиеся мужи, которым вы приписываете равенство, а то, чего доброго, еще и превосходство надо мною?
— Я неудачно выразился, сэр. Разумеется, мне следовало бы сказать: Профессор Челленджер, величайший ум современности, — согласился я, и сам совершенно убежденный в правоте этих слов. Мое признание сразу же обратило зиму в лето.
— Дорогой мой юный друг, не думайте, что я придираюсь, отнюдь. Но, будучи окружен задиристыми и безмозглыми коллегами, человек, оказывается, вынужден защищаться. Вы знаете, мой друг, самоутверждение чуждо моей натуре, но мне приходится отстаивать свои принципы перед бездарными оппонентами. А теперь проходите! Садитесь! Что же привело вас ко мне в этот час?
Мне следовало приступать к делу крайне осмотрительно, поскольку я знал, что малейшая неосторожность — и лев снова зарычит. Я развернул письмо Мак-Ардла.
— Могу ли я зачитать вам это, сэр? Письмо от Мак-Ардла, моего редактора.
— Как же, помню его: не самый гнусный представитель журналистского племени.
— По крайней мере, сэр, он исключительно высоко ценит вас и искренне вами восхищается. И когда требуется, я бы сказал, высочайшее качество экспертизы, он всегда обращается именно к вам. Вот и сейчас я здесь по этой самой причине.
— Что же ему угодно? — под влиянием лести Челленджер охорашивался подобно индюку. Он уселся, положа локти на стол, сцепив свои огромные, как у гориллы, руки; борода его топорщилась, а большие серые полуприкрытые глаза милостиво остановились на мне. Он был велик во всем, что бы ни делал, и его благожелательность подавляла сильнее, нежели гнев.
— Я прочту вам его записку ко мне, сэр. Вот что он пишет:
Дорогой Мелоун, пожалуйста, как можно скорее повидайте нашего высокоуважаемого друга, профессора Челленджера, и попросите его о содействии в следующем деле. Некий латвийский джентльмен по имени Теодор Немор, проживающий в Уайт-Фрайер-Меншэнс, в Хэмпстеде, утверждает, что он будто бы изобрел машину самого необычайного свойства, способную дезинтегрировать любой материальный объект, расположенный в пределах ее влияния. Под ее действием материя, составляющая тела живой и неживой природы, якобы разлагается и возвращается в свое молекулярное или атомическое состояние. При этом, направив процесс в обратную сторону, объект можно восстановить в первоначальном виде. Заявление представляется несколько нелепым, и все же существуют неоспоримые доказательства, что для него имеются определенные основания и что этот человек действительно натолкнулся на какое-то замечательное открытие.
Нет нужды распространяться ни о том, какую революцию подобное открытие произведет в жизни человечества, ни о чрезвычайной важности этого изобретения в случае применения его в качестве оружия нового типа. Держава, которая, хоть единожды, смогла бы дезинтегрировать таким образом военный корабль или превратить батальон противника в кучку атомов, стала бы властительницей мира. По соображениям социального и политического свойства надлежит не теряя ни минуты разобраться в сути изобретения. Намереваясь подороже продать его, автор рвется к известности, поэтому встретиться с ним не составит труда.
Прилагаемая визитная карточка откроет перед вами двери его дома. Я бы очень желал, чтобы вы и профессор Челленджер встретились с этим инженером, изучили его изобретение и написали для Газетт. взвешенный отчет о ценности данного открытия. Надеюсь сегодня вечером услышать о результате вашей поездки.
Р. Мак-Ардл.
— Таковы полученные мною указания, профессор, — добавил я, складывая письмо. — Я горячо надеюсь, что вы не оставите меня одного и поедете со мною, ведь где же мне самому, сэр, с моими-то ограниченными способностями, разобраться в подобном деле?
— Верно, Мелоун! Верно! — умиротворенно замурлыкал великий человек. — Хотя вы никоим образом и не лишены природного ума, но я согласен, что проблема, которую вы изложили, вам не по плечу. Этот бесцеремонный телефон уже расстроил мне утреннюю работу, и тут уж ничего не поделаешь. Между прочим, я тружусь сейчас над ответом этому итальянскому шуту Мазотти. Его взгляды на развитие личинок тропического термита достойны лишь насмешки и всяческого презрения. Но с окончательным разоблачением мошенника можно подождать и до вечера. Так что, мой юный друг, я к вашим услугам.
Вот как вышло, что в то октябрьское утро я оказался вместе с профессором в вагоне подземной дороги, мчавшем нас по туннелю на север Лондона. Я и не подозревал тогда, что стою на пороге одного из самых удивительных приключений в моей богатой событиями жизни.
Уезжая с Энмор-Гарденс, я по телефону (которому только что так досталось) заранее удостоверился, что изобретатель дома, и предупредил его о нашем визите. Жил он в комфортабельной квартире в Хэмпстеде. Когда мы приехали, хозяин добрых полчаса продержал нас в приемной. Все это время он оживленно беседовал с группой посетителей. По их голосам можно было понять, что это русские.
Я мельком глянул на них через полуоткрытую дверь, когда они наконец стали прощаться с хозяином в холле, и у меня сразу же сложилось о них впечатление как о состоятельных и интеллигентных людях; в блестящих цилиндрах, в пальто с астраханским воротом у них был вид процветающих буржуа, который так любят напускать на себя преуспевающие коммунисты.
Входная дверь затворилась за ними, и в следующую минуту Теодор Немор вошел в комнату. Я и сейчас вижу, как он стоит в солнечном свете, потирая длинные тонкие руки, с широкой улыбкой, застывшей на неприятном лице, и рассматривает нас хитрыми желтыми глазками.
Это был низенький толстяк. В теле его ощущалось какое-то неуловимое уродство, хотя и трудно было определить, в чем именно оно заключается. Вполне можно было назвать его горбуном без горба. Большое дряблое лицо походило на недоделанную клецку, точно такого же цвета и консистенции, а украшавшие лицо прыщи и бородавки угрожающе выступали на его мертвенно-бледной коже. Глаза были как у кота, и по-кошачьи топорщились редкие и длинные колючие усы над неопрятным и слюнявым ртом. Все в его лице казалось гадким и омерзительным, пока дело не доходило до рыжеватых бровей. Над ними располагался великолепный черепной свод, какой мне редко прежде доводилось видеть. Даже шляпа Челленджера, я думаю, могла бы прийтись этой величественной голове впору. Если судить по нижней части лица Теодора Немора, он мог принадлежать к подлым, коварным заговорщикам, а верхняя указывала, что его должно причислить к великим мыслителям и философам мира сего.
— Ну-с, джентльмены, — заговорил он бархатным голосом, в котором чувствовался легкий иностранный акцент, — вы приехали, насколько я понял из нашего краткого разговора по телефону, чтобы поближе познакомиться с дезинтегратором Немора? Не так ли?
— Совершенно верно.
— Могу я поинтересоваться: вы представляете Британское правительство?
— Вовсе нет. Я — корреспондент Дейли газетт, а это — профессор Челленджер.
— О, знаменитое имя, я бы сказал — имя европейской известности, — улыбка подобострастной любезности обнажила желтые клыки. — Да, так вот. Я хотел сказать, что Британское правительство уже упустило свой шанс. Что еще оно упустило, возможно, выяснится позднее. Вполне вероятно, что оно упустило свою империю. Да, джентльмены, я готов был продать свое изобретение первому правительству, которое предложило бы мне за него соответствующую цену. И если сейчас дезинтегратор попал в руки тех, кого вы, скорее всего, не одобряете, то винить вам остается только самих себя.
— Так, стало быть, вы уже продали свое изобретение?
— Да, за цену, назначенную мною самим.
— Вы полагаете, что приобретший его станет монополистом?
— Несомненно.
— Но его секрет известен другим так же хорошо, как и вам.
— Ничего подобного, сэр, — тут он коснулся своего огромного лба, — вот сейф, где надежно заперт мой секрет. Сейф этот куда прочнее стального и защищен кое-чем посерьезнее, нежели замок с шифром. Кому-то может быть известна одна сторона моего открытия, другим — другая. Но никто на свете, кроме меня, не знает всего целиком.
— Вы, по-моему, забываете тех джентльменов, которым уже продали его.
— Нет, сэр; я не настолько безрассуден, чтобы передать свое знание кому бы то ни было, пока мне не выплачены деньги. Поскольку они покупают его у меня, то пусть и перемещают этот сейф, — он снова дотронулся до своего лба, — со всем его содержимым, куда пожелают. Мои обязательства в этой сделке, таким образом, будут выполнены — добросовестно, неукоснительно выполнены. И после этого начнется новая история человечества.
Он потер руки, и неподвижная улыбка на его лице исказилась, перейдя в хищный оскал.
— Вы, конечно же, извините меня, сэр, — зарокотал Челленджер, до сей поры сидевший в полном молчании, но его выразительное лицо выказывало при том крайнее неодобрение словам и поведению Теодора Немора. — Однако прежде, чем обсуждать саму проблему, нам бы хотелось убедиться, что предмет для обсуждения вообще существует, так как у нас есть веские основания в этом сомневаться. У нас еще в памяти недавний случай, когда один итальянец претендовал на создание мины с дистанционным управлением, но предварительное ознакомление с сутью работы показало, что он просто-напросто отъявленный мошенник. И эта история может повториться. Вы понимаете, сэр, что я весьма дорожу своей репутацией ученого — репутацией, которую вы любезно назвали европейской, хотя смею думать, мое имя известно и в Америке. Осторожность — необходимый атрибут науки, и вам придется представить нам доказательства, дабы мы могли отнестись к вашим притязаниям серьезно.
Желтые глаза Немора как-то особенно зло посмотрели на моего спутника, но лицо его при этом расплылось в улыбке притворного добродушия.
— Вы достойны своей репутации, профессор. Я часто слышал, что вы как раз тот человек, обманывать которого едва ли и стоит пытаться. И я готов провести перед вами наглядный опыт, каковой непременно убедит вас в реальности моих достижений. Но прежде, чем перейти к нему, я должен сказать несколько слов касательно главного принципа, лежащего в основе работы моей машины.
Вы понимаете, что опытная установка, которую я собрал здесь в своей лаборатории, — всего лишь модель, хотя в отпущенных ей пределах она и работает превосходно. Было бы совсем несложно с ее помощью дезинтегрировать, например, вас, уважаемый, а затем воссоздать вновь. Но не ради таких занятий одно из самых могущественных государств готово заплатить мне цену, выражающуюся в миллионах. Моя модель просто научная игрушка. Приложите эту силу в большем масштабе — и вы достигнете невероятных практических результатов.
— Можно ли нам увидеть эту модель?
— Вы не только увидите ее, профессор Челленджер, но и испытаете ее работу на себе самом, если, конечно, у вас хватит мужества решиться на это.
— Если хватит мужества! — зарычал лев. — Ваше если, сэр, в высшей степени оскорбительно.
— Ну, ну, ну… Я вовсе не собираюсь оспаривать ваше мужество. Я хочу только заметить, что предоставлю вам полную возможность проявить его. Но сперва несколько слов о законах, лежащих в основе дезинтеграции и управляющих ею.
Когда известные кристаллы, соль, к примеру, или сахар, помещают в воду, они растворяются в ней и исчезают. И не узнаешь, что они когда-то в ней находились. Затем, если путем выпаривания или как-то иначе уменьшить количество воды, то наши кристаллы опять окажутся перед нами, мы снова их видим, и они точно такие же, как и раньше. В состоянии ли вы представить себе процесс, посредством которого вы, органическое существо, точно так же постепенно растворяетесь в пространстве, а затем, благодаря обратному изменению условий, появляетесь вновь?
— Это ложная аналогия! — вскричал Челленджер. — Даже если я сделаю столь чудовищное допущение, будто молекулы нашего тела может рассеять некая разрывающая сила, то с какой стати они вновь составятся точно в том же порядке, как раньше?
— Такое возражение не отличается глубиной и не касается сути дела. Я могу сказать вам на это только то, что молекулы, вплоть до последнего атома, вновь воссоздают структуру, которую они ранее составляли. Существует незримая матрица, и благодаря ей каждый кирпичик структуры попадает на свое настоящее место. Можете улыбаться, профессор, но ваш скептицизм и улыбка вскоре сменятся совсем иными чувствами.
Челленджер пожал плечами:
— Я вполне готов перейти к испытаниям.
— Есть и еще кое-что, что мне бы хотелось довести до вашего сведения, джентльмены, так как это поможет вам уразуметь мою идею. Из восточной магии и западного оккультизма вам должно быть известно о феномене аппорта, когда некий предмет внезапно переносится со значительного расстояния и появляется на новом месте. Как же это возможно сделать, если не освобождением молекул, их перемещением по эфирной волне и последующим их воссоединением, когда каждая из них встает в точности на свое место, будучи направлена туда действием непреодолимого закона? Вот, как мне кажется, настоящая аналогия с тем, что совершает моя машина.
— Нельзя объяснить что-либо невероятное при помощи другого невероятного, — изрек Челленджер. — Я не верю в ваши аппорты, мистер Немор, и не верю в вашу машину. Мое время дорого, и если нам предстоит увидеть демонстрацию вашего дезинтегратора — или как там его еще, — то я бы попросил вас перейти к делу без дальнейших церемоний.
— Тогда благоволите следовать за мной, — проговорил изобретатель. Он повел нас из квартиры по лестнице вниз и далее через маленький садик. Там помещался просторный флигель. Хозяин отпер дверь, и мы вошли внутрь.
В нем оказалась большая выбеленная комната с бесчисленными медными проводами, свисавшими с потолка в виде гирлянд, и огромный магнит, установленный на возвышении. Перед ним было нечто, похожее на призму из стекла фута три длиною и около фута в диаметре. Справа от нее был стул, установленный на цинковой платформе, а над ним висел полированный медный колпак. Как к стулу, так и к колпаку протянулись тяжелые провода, а сбоку находился своего рода храповик с пронумерованными прорезями и покрытой резиною ручкой, которая сейчас стояла на нулевой отметке.
— Дезинтегратор Немора, — сказал этот непостижимый человек, махнув рукой в сторону машины. — Перед вами модель аппарата, которому суждено прославиться, изменив соотношение сил между нациями. Кто владеет этой машиной, владеет и всем миром. Вы же, профессор Челленджер, тем не менее отнеслись ко мне, позволю себе заметить, без должной учтивости и уважения. Осмелитесь ли вы теперь сесть на этот стул, дабы позволить мне на вашей собственной особе продемонстрировать возможности новой, неведомой силы?
Челленджер обладал мужеством льва, и всякий вызов, брошенный его достоинству, был способен довести его до неистовства. Он, было, решительно направился к машине, но я успел схватить его за руку и попытался остановить.
— Вы не можете пойти на это, — сказал я. — Ваша жизнь слишком драгоценна. Это ведь, в конце концов, просто чудовищно. Что может гарантировать вашу безопасность? Ближайшим подобием этого аппарата, которое я когда-либо видел, — был электрический стул в американской тюрьме.
— Мою безопасность гарантирует то, что свидетель — вы, и если со мной что-нибудь случится, то этого субъекта привлекут к ответственности за человекоубийство.
— Это слабое утешение для мировой науки, сэр, ведь вы оставите незавершенной работу, которую, кроме вас, никто сделать не сможет. По крайней мере, позвольте пойти первым мне, и тогда, если опыт окажется совершенно безвредным, можете последовать и вы.
Сама по себе опасность, разумеется, никогда бы не остановила Челленджера, но мысль о том, что его научная работа может остаться незавершенной, сильно его озадачила. Он заколебался, и прежде, чем он успел принять решение, я ринулся вперед и шлепнулся на стул. Я видел, как изобретатель взялся за ручку. И услышал какой-то щелчок. Затем на долю секунды появилось странное ощущение путаницы и смятения, перед глазами поплыл туман. Когда он развеялся, передо мной все еще стоял изобретатель со своей гнусной улыбкой, а побледневший Челленджер пристально всматривался в меня из-за его плеча. Щеки профессора, обычно румяные как яблоко, утратили свой цвет.
— Ну, давайте же! — сказал я.
— Уже все позади. Вы реагировали восхитительно, — ответил Немор. — Вставайте, пожалуйста, и теперь профессор Челленджер, надо надеяться, готов, в свою очередь, приступить к эксперименту.
Мне никогда не доводилось видеть моего старого друга в такой растерянности. Казалось, его железные нервы на какое-то мгновение совершенно сдали. Он схватил меня под локоть дрожащей рукой.
— Боже мой, Мелоун, это правда, — сказал он. — Вы исчезли. В этом нет никакого сомнения. Сначала был туман, а потом пустота.
— Сколько же я отсутствовал?
— Минуты две или три. Признаюсь, я был в ужасе. Я уже не мог вообразить, что вы вернетесь. Затем он щелкнул этим тумблером, если это тумблер, переведя его на другое деление, и вот вы снова на стуле, правда, слегка сбитый с толку, но тем не менее живой и невредимый. Я возблагодарил Бога, увидев вас!
Большим красным платком он вытер пот с влажного лба.
— Итак, сэр? — спросил изобретатель. — Или, быть может, вам изменило мужество?
Челленджер явно сделал над собой усилие. Затем, оттолкнув мою протестующую руку, он уселся на стул. Ручка управления щелкнула и застыла на третьем делении. Челленджера не стало.
Я, несомненно, пришел бы в ужас, если бы не совершенное хладнокровие оператора.
— Прелюбопытный процесс, не правда ли? — заметил он. — Принимая во внимание, сколь поразительна личность профессора, странно подумать, что сейчас он — всего лишь молекулярное облако, висящее где-то в этой комнате. Разумеется, он теперь всецело находится в моей власти. Пожелай я оставить его в таком подвешенном состоянии, ничто на свете не помешает мне.
— Я быстро найду способ, как помешать вам.
И вновь его улыбка превратилась в хищный оскал.
— Не воображаете ли вы, что подобная мысль в самом деле была у меня на уме? Боже упаси! Ведь только представить себе: окончательный распад профессора Челленджера! — исчез, растворился в пространстве, не оставив никаких следов. Ужасно! Просто ужасно! В то же время он не был со мной настолько учтив, как следовало бы. Не кажется ли вам, что небольшой урок…
— Нет, не кажется.
— Хорошо, назовем это назидательной демонстрацией. Это будет, скажем, нечто такое, что даст материал для курьезной заметки в вашу газету. К примеру, я открыл, что волосы на теле, поскольку они находятся на совершенно особой вибрационной частоте по отношению ко всей остальной живой органической ткани, могут по желанию быть включены в воссоздающуюся структуру или же удалены из нее. Мне было бы интересно взглянуть на медведя без его щетины. Получайте!
Щелчок тумблера, и секундой позже Челленджер вновь восседал на стуле. Но что за Челленджер! Какой-то остриженный лев! Хотя я изрядно рассердился дурной шутке, каковую позволил себе в отношении профессора изобретатель, все же я едва удержался от хохота.
Его огромная голова была лысой, как у младенца, а подбородок гладким, как у девушки. Лишенная своей великолепной бороды, нижняя часть лица сильно смахивала на окорок, и профессор был похож теперь на старого гладиатора, поколоченного и обрюзгшего, массивная бульдожья челюсть которого нависала над двойным подбородком.
Вероятно, на наших лицах было какое-то особое выражение — не сомневаюсь, во всяком случае, что дьявольская ухмылка мистера Немора стала при этом зрелище еще шире, — но, как бы то ни было, рука Челленджера устремилась к лицу и голове, и он осознал произошедшую перемену. В ту же минуту он вскочил со стула, схватил изобретателя за горло и швырнул на пол. Зная невероятную силу Челленджера, я подумал, что час Немора пробил.
— Ради Бога, осторожнее! Ведь если вы убьете его, мы никогда не сможем поправить дела! — вскричал я.
Мои слова возымели действие. Даже в минуты безумного гнева Челленджер всегда был открыт доводам разума. Он вскочил на ноги, потащив за собой дрожащего изобретателя.
— Даю пять минут, — задыхаясь от ярости, выговорил он. — Если через пять минут я не стану таким, как прежде, то вытрясу душу из вашей пакостной оболочки!
С Челленджером, когда он впадал в ярость, спорить было отнюдь не безопасно. Самый храбрый человек и тот дрогнул бы; что уж там говорить о мистере Неморе, который явно не отличался особый смелостью. Напротив, прыщи и бородавки на его лице неожиданно стали виднее прежнего, потому как оно переменило обычный для себя цвет замазки на белый цвет рыбьего брюха. Руки и ноги у него дрожали, он еле-еле мог ворочать языком.
— И правда, профессор, — залепетал он, держась рукой за горло, — такое насилие совсем ни к чему. Безобидная шутка, мне подумалось, вполне может быть уместна в кругу друзей. Моим желанием было только продемонстрировать вам возможности своей машины. Мне показалось, что вам хотелось увидеть полную демонстрацию. Ни о каком оскорблении достоинства, уверяю вас, профессор, не могло быть речи!
Вместо ответа Челленджер забрался обратно на стул.
— Не спускайте с него глаз, Мелоун. Не разрешайте ему никаких вольностей!
— Я прослежу за этим, сэр.
— А теперь, милейший, уладьте дело, не то вам придется ответить за содеянное.
Напуганный изобретатель приблизился к машине. Восстановительная сила ее была пущена на полную мощность, и через минуту старый лев вновь предстал перед нами, украшенный своей спутанной гривой. Обеими руками он любовно разгладил бороду, затем провел по макушке, как бы желая убедиться в своей полной реставрации. После чего он торжественно сошел со своего насеста.
— Вы позволили себе бесцеремонность, сэр, которая едва не возымела для вас весьма серьезные последствия. Однако я принимаю ваше объяснение, что вы сделали это исключительно в целях демонстрации. А теперь я намерен задать вам несколько конкретных вопросов по поводу свойств этой удивительной энергии, об открытии которой вы заявили.
— Я готов ответить на любой из ваших вопросов, кроме того, какова природа и источник данной энергии. Это моя тайна.
— Так вы действительно утверждаете, что никому в мире, кроме вас, она не известна?
— Ни у кого нет о ней ни малейшего понятия.
— А у вас не было помощников?
— Нет, сэр. Я работаю один.
— Вот как! Невероятно интересно. Вы рассеяли мои сомнения относительно факта существования этой энергии, но я еще не постиг, в чем, собственно, ее практическое значение.