Дойл Артур Конан. Отравленный пояс

   - Ваши привычки, сударь мой, за последние три года нисколько не улучшились, - сказал Саммерли. - Мне тоже бросилось в глаза ваше поведение уже при нашей встрече. Не тратьте на него попусту своего участия, лорд Джон: происхождение, этих слез - чисто алкоголическое. Человек этот чересчур много выпил. Впрочем, лорд Джон, я вас только что назвал невежественным дураком, и это не совсем хорошо с моей стороны. Это мне напомнило, однако, об одном из моих талантов, которым я раньше владел, довольно забавном, несмотря на его заурядность. Вы знаете меня только как серьезного ученого. Поверите ли вы, что я когда-то пользовался репутацией отличного имитатора звериных голосов? Мне удастся вас, пожалуй, приятно поразвлечь. Не позабавило ли бы вас, например, если бы я запел петухом?
   - Нет, сэр, - сказал лорд Джон, все еще огорченный, - это не позабавило бы меня.
   - Клохтанье наседки, только что снесшей яйцо, также вызывало всегда бурный восторг. Вы позволите?
   - Нет, сэр, пожалуйста... Я решительно отказываюсь.
   Несмотря на такое возражение, сделанное в серьезном тоне, профессор Саммерли отложил в сторону трубку и во время дальнейшего путешествия занимал нас - или, вернее, хотел занимать - подражанием целому ряду птичьих и звериных голосов, и это было так комично, что мое слезливое настроение вдруг перешло в свою противоположность; короче говоря, я смеялся без конца и не мог перестать, смеялся судорожно, истерически, сидя перед этим обычно столь степенным ученым и слушая, как он передразнивает важного, самонадеянного петуха или собачонку, которой прищемили хвост. Лорд Джон протянул мне газету, на полях которой написал: "Бедняга! Совсем спятил с ума!".
   Все это было, конечно, очень странно; тем не менее это представление показалось мне весьма милым и занимательным. Тем временем лорд Джон наклонился ко мне и принялся рассказывать нескончаемую историю про какого-то буйвола и индийского раджу, в которой я не мог уловить никакого смысла. Профессор Саммерли только что защебетал канарейкой, а лорд Джон достиг, казалось, кульминационной точки в своем повествовании, когда поезд остановился в Джарвис-Бруке, станции Ротерфилда.
   Тут поджидал нас Челленджер. Он производил положительно грандиозное впечатление. Все индюки вселенной не могли бы шагать более гордой походкой, чем он, когда он шел навстречу нам по перрону, и божественна была благосклонная, снисходительная улыбка, с какою он взирал на каждого, кто проходил мимо него. Если он сколько-нибудь изменился со времени нашей последней встречи, то перемена состояла главным образом в том, что его отличительные черты теперь выступали еще резче, чем когда-то. Мощная голова с выпуклым лбом и падающей на глаза прядью волос, казалось, еще увеличилась. Черная борода величаво ниспадала на грудь, и еще повелительнее стало выражение светлых серых глаз, в которых мелькала дерзкая сардоническая улыбка.
   Он поздоровался со мною шутливым рукопожатием и поощрительной усмешкой преподавателя, повстречавшего своего питомца. Поздоровался и с другими, помог нам вынести багаж и цилиндры с кислородом и погрузил всех и все в свой большой автомобиль, шофером которого был наш старинный знакомец, молчаливый Остин, человек, которому, казалось, были недоступны никакие ощущения. Когда я в последний раз приезжал сюда, он исполнял должность дворецкого.
   Дорога наша шла вверх по отлогому холму, по красивой, приятной местности. Я сидел впереди, рядом с шофером; три моих спутника, сидевшие за мною, говорили, как мне казалось, все одновременно. Лорд Джон, насколько я мог понять, все еще увязал в своей истории с буйволом. Перебивая его и друг друга, звучали низкий басистый голос Челленджера и резкие слова Саммерли. Они оба затеяли какой-то научный спор.
   Остин повернул ко мне вдруг свое смуглое лицо, не отводя глаз от руля.
   - Я уволен, - сказал он.
   - О боже! - воскликнул я.
   Мне все представлялось в этот день таким необыкновенным. Все говорили самые неожиданные вещи. Я словно видел сон.
   - В сорок седьмой раз! - сказал задумчиво Остин.
   - Когда же вы оставите службу? - спросил я, так как мне больше ничего не пришло на ум.
   - Никогда, - ответил он.
   На этом разговор, казалось, кончился, но спустя некоторое время Остин вернулся к нему.
   - Если я уйду, кто же позаботится о "нем"? - При этом он кивнул головою в сторону своего хозяина. - Кто же станет ему тогда служить?
   - Вероятно, кто-нибудь другой, - сказал я глухо.
   - Это невозможно. Никто здесь не протянет больше недели. С моим уходом всему дому капут, как часам, в которых лопнет пружина. Говорю вам это потому, что вы его друг и должны это знать. Захоти я поймать его на слове... Но у меня на это духу не стало. Они оба - хозяин и хозяйка - были бы как подкинутые дети. Я в доме все, а вот не угодно ли, он меня увольняет!
   - Почему же никто не может здесь ужиться? - спросил я.
   - Потому что не все так рассудительны, как я. Хозяин человек очень умный, такой умный, что подчас даже чересчур. Кажется мне, впрочем, он не совсем в своем уме. Как бы вы думали, что сделал он сегодня утром?
   - А что?
   - Укусил экономку.
   - Укусил?
   - Да, сэр, за ногу. Я видел собственными глазами, как она потом, как пуля из пистолета, вылетела за ворота дома.
   - О господи!
   - Не то бы вы еще сказали, кабы увидели, что у нас творится. Он не перестает ссориться с соседями. Некоторые из них говорят, что никогда он не был в более подходящем обществе, чем когда находился среди допотопных чудовищ, которых вы описали. Так они думают. Я же служу ему уже десять лет и привязан к нему, и к тому же, заметьте, он великий человек, и жить в его доме - честь. Но только подчас он в самом деле дурит. Поглядите-ка, сэр, вот хотя бы на это! Едва ли это можно назвать общепринятым гостеприимством. Не правда ли? Прочтите-ка сами!
   Я поднял глаза. Автомобиль как раз сворачивал по крутому подъему, и я увидел укрепленную на заборе доску со следующей краткой и выразительной надписью:
   ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ!
   ПОСЕТИТЕЛЯМ, ЖУРНАЛИСТАМ И НИЩИМ
   ВХОД ВОСПРЕЩЕН!
   Дж.Эд.Челленджер
   - Это с трудом можно признать приветливым обхождением, - сказал Остин, покачивая головой. - На поздравительной карточке такая надпись выглядела бы не особенно мило. Простите меня, сударь, я уже давно так много не говорил, но не могу сдержать себя. Что-то на меня накатило. Пусть бьет меня смертным боем, я все-таки не уйду, будьте уверены. Он мой хозяин, а я его слуга, пусть так оно и остается до конца нашей жизни.
   Мы въехали в ворота, выкрашенные в белую "краску, и покатили затем по извилистой аллее, обсаженной кустами рододендрона. В конце аллеи мы увидели белое кирпичное здание красивой архитектуры и приятного вида. Миссис Челленджер, маленькая, хрупкая особа, стояла, улыбаясь, в открытых дверях, приветствуя нас.
   - Ну, моя милая, - сказал Челленджер, выскакивая из автомобиля, - вот я привез тебе наших гостей. Для нас это новость - принимать гостей, не так ли? Мы и соседи наши, не очень-то любим друг Друга, не правда ли? Если бы они могли от нас отделаться посредством крысиного яда, то сделали бы это, должно быть, уже давно.
   - Это ужасно, прямо-таки ужасно, - воскликнула полусмеясь-полуплача его супруга. - Джорджу всегда нужно с кем-нибудь ссориться. У нас тут нет ни одного друга.
   - Именно поэтому я могу дарить нераздельным вниманием свою несравненную жену, - сказал Челленджер и обхватил ее нежную фигуру своею короткою толстою рукой. Если представить себе гориллу рядом с газелью, то можно составить себе понятие об этой чете.
   - Пойдем, завтрак подан, и гости, должно быть, проголодались. Сарра уже вернулась?
   Жена профессора удрученно покачала головою, а сам он громко рассмеялся и погладил себя по бороде.
   - Остин, - крикнул он, - когда поставите машину в гараж, помогите хозяйке приготовить завтрак. Теперь, джентльмены, пойдемте ко мне в кабинет, я должен сообщить вам некоторые очень важные вещи.
   2. ЯДОВИТЫЙ ПОТОК
   Когда мы проходили по гостиной, зазвонил телефон, и мы стали невольными свидетелями разговора, к которому приступил профессор Челленджер. Говорю "мы", но уверен, что кроме нас, всякий в окружности по меньшей мере в сто ярдов не мог не слышать его громоподобного голоса, разносившегося по всему дому. Реплики профессора запечатлелись в моей памяти.
   - Да, да... конечно, это я... да, конечно... профессор Челленджер... знаменитый профессор... разумеется, а то кто же?.. Конечно... каждое слово... иначе я ведь не написал бы его... Меня это не удивляет - все признаки говорят за это... Разумеется... Не позже чем через день... да... Этому я не могу помешать, не правда ли?.. Конечно... очень неприятно... Но от этого пострадают также люди более значительные, чем вы. Плакаться бесцельно. Вам надо с этим примириться... Нет, не могу... Вешаю трубку... Сэр! Бросьте вздор молоть! У меня, право же, есть дела поважнее, чем слушать такую чепуху!
   Он шумно повесил трубку и повел нас по лестнице в свой кабинет просторную светлую комнату. На большом письменном столе лежало семь или восемь нераспечатанных телеграмм.
   - Право, я подумываю о том, не завести ли мне телеграфный адрес в интересах моих корреспондентов. Мне кажется, что, например, такой адрес, как "Ной, Ротерфилд", был бы довольно недурен.
   Как это бывало всегда, когда он отпускал плохую остроту, он прислонился к письменному столу и так затрясся от хохота, что руки его с трудом распечатывали телеграммы.
   - "Ной"! "Ной"! - мычал он и делал при этом рожу, как у лешего.
   Между тем лорд Джон и я обменивались улыбками взаимного понимания, а Саммерли, с видом страдающей коликами козы, сардонически покачивал головою в знак неодобрения. Наконец, все еще мыча и гудя, Челленджер приступил к чтению телеграмм. Мы трое стояли перед высокими сводчатыми окнами и любовались великолепным видом.
   Картина в самом деле была дивная. Мягко поднимающаяся дорога привела нас как-никак на изрядную высоту. Мы находились, как узнали позже, приблизительно на семьсот футов выше уровня моря. Дом Челленджера стоял на крайнем выступе холма, и с южной стороны дома, где как раз расположен был кабинет, открывался широкий вид на долину в глубине ограниченную мягкими волнистыми очертаниями цепи холмов. Столб дыма, поднимавшийся из впадины между холмами, указывал местоположение Льюиса. Прямо перед нами простиралась цветущая долина с просторными зелеными площадками гольф-клуба Кроуборо, и они кишели игроками. Немного подальше к югу мы видели за лесною просекой часть железнодорожной линии, ведущей из Лондона в Брайтон, а под нами, в непосредственной близости, находился огороженный забором дворик, где стоял автомобиль, доставивший нас с вокзала.
   Челленджер окликнул нас. Мы к нему повернулись. Он прочитал телеграммы и педантично разложил их перед собой. Его широкое обветренное лицо, или, точнее говоря, та его незначительная часть, которая не была закрыта дико растущей бородой, зарумянилось, что указывало на сильное возбуждение профессора.
   - Ну-с, джентльмены, сказал он так, словно обращался к собранию, - это поистине интересная встреча. Она происходит при совершенно необычайных, я сказал бы даже - беспримерных обстоятельствах. Позвольте спросить, не заметили ли вы чего-либо необычайного по пути сюда из города?
   - Я заметил только одно, - сказал Саммерли с кислой усмешкой, - что вот этот наш молодой друг за последние три года нисколько не исправился. Я должен, к прискорбию моему, констатировать, что у меня в пути были серьезные основания быть недовольным его поведением, и было бы неискренне с моей стороны утверждать, что он произвел на меня вполне хорошее впечатление.
   - Ну, ну, все мы подчас бываем немного бесцеремонны! - заметил лорд Джон. - Молодой человек не имел, конечно, в виду ничего дурного. В конце концов он - участник международных состязаний и, если полчаса донимал нас описанием футбольного матча, то имеет на это больше права, чем всякий другой.
   - Я вам полчаса описывал матч?! - воскликнул я в недоумении. - Вы сами в течение получаса рассказывали мне какую-то бесконечную историю про буйвола. Профессор Саммерли может это подтвердить.
   - Мне трудно решить, кто из вас обоих был скучнее, - отозвался Саммерли. - Заявляю вам, Челленджер, что всю жизнь буду зажимать уши, чуть только при мне заговорят про буйволов или футбол.
   - Да ведь я сегодня ни слова не говорил про футбол! - негодовал я.
   Лорд Джон пронзительно свистнул, а Саммерли удрученно покачал головой.
   - Да еще в такой ранний час! - продолжал он. - Это в самом деле могло вывести хоть кого из себя. В то время как я сидел, уйдя в задумчивое безмолвие...
   - Безмолвие? - воскликнул лорд Джон. - Да ведь вы всю дорогу давали нам представление в стиле варьете в качестве имитатора звериных голосов, и были скорее похожи на взбесившийся граммофон, чем на человека.
   Сам мерли выпрямился. Он был больно задет.
   - Вам угодно быть безвкусным, лорд Джон, - сказал он с кислой, как уксус, физиономией.
   - Но черт побери совсем, это уже граничит с сумасшествием! - воскликнул лорд Джон. - Каждый в точности знает, что делали другие, и никто не может вспомнить, что сам он выделывал. Начнем с самого начала. Мы сели в купе первого класса для курящих, ведь это несомненно, не правда ли? Затем начался спор по поводу письма в "Таймсе" друга нашего Челленджера.
   - О, вы в самом деле поспорили из-за него? - гневно спросил наш хозяин и нахмурил брови.
   - Вы, Саммерли, сказали, что во всей этой истории нет ни слова правды.
   - Ого! - сказал профессор Челленджер и погладил себе бороду. - Ни слова правды? Помнится, я уже слышал однажды эту фразу. Могу ли я узнать, какими аргументами опроверг великий и знаменитый профессор Саммерли утверждения той скромной личности, которая дерзнула высказать свое мнение о научных возможностях? Не снизойдет ли он все же до того, чтобы привести некоторые доводы в защиту своего противоположного мнения, прежде чем окончательно сразить это жалкое ничтожество?
   Он отвесил поклон, пожал плечами и раздвинул пальцы, произнося эту речь с напыщенным и слонообразным сарказмом.
   - Доводы эти весьма несложны, - ответил упрямый Саммерли. - Я установил, что если бы окружающий землю эфир был в одной своей части настолько ядовит, чтобы вызывать опасные симптомы, то едва ли мы трое могли бы им быть пощажены во время нашего железнодорожного путешествия.
   Это заявление неописуемо развеселило Челленджера. Он хохотал без конца, так что вся комната, казалось, начала дрожать и греметь.
   - Наш многочтимый Саммерли не вполне, по-видимому, охватил ситуацию, что, впрочем, случается с ним не в первый раз, - сказал он наконец и вытер вспотевший лоб. - Джентльмены я вас лучше познакомлю с положением вещей, если представлю вам подробный отчет о моих собственных поступках за сегодняшнее утро. Вам легче будет разобраться во всех ваших духовных аберрациях, о которых вы рассказываете, когда я покажу вам, что в иные мгновения я замечал как нарушалось даже мое духовное равновесие. У нас в доме служит уже несколько лет экономка Сарра - запомнить ее фамилию я никогда не старался. Это чрезмерно скромная особа суровой и непривлекательной наружности. Нрава она совершенно безучастного, и мы никогда, насколько помним, не замечали у нее каких-либо душевных движений. Когда я сегодня утром сидел один за завтраком, - жена не выходит обычно из своей комнаты по утрам, - то вдруг у меня мелькнула мысль, что было бы забавно и вместе с тем поучительно проверить границы невозмутимого спокойствия Сарры. Я избрал для этого столь же простое, сколь надежное средство: опрокинул маленькую цветочную вазу, которая обыкновенно стоит посреди стола, позвонил и спрятался под стол. Сарра входит, видит, что комната пуста, и думает, по-видимому, что я в кабинете. Как я и ожидал, она подходит ближе, наклоняется над столом и хочет поставить вазу на место. Перед глазами у меня торчат шерстяной чулок и башмак на резинках. Я высовываю голову и кусаю ее за икру. Успех превзошел мои самые смелые ожидания. Несколько секунд она тихо стояла, ошеломленная, и рассматривала сверху вниз мой череп. Затем пронзительно крикнула и бросилась из комнаты. Я - за нею, чтобы успокоить ее немного, но она ничего не слышит, скачет галопом по дороге, и спустя несколько минут я вижу в бинокль, как она со скоростью курьерского поезда мчится в юго-западном направлении. Рассказывая вам этот анекдот, я воздерживаюсь от каких-либо объяснений. Я сею зерна в ваших мозгах и жду всходов. Не озаряет ли вас догадка? Не приходит ли вам нечто в голову по этому поводу? Что вы на это скажете, лорд Джон?
   Лорд Джон глубокомысленно покачал головою.
   - Вы навлечете на себя большие неприятности, если не поостережетесь, сказал он.
   - Не угодно ли вам, Саммерли, сделать какое-нибудь замечание на этот счет?
   - Вам следовало бы временно отказаться от всяких умственных занятий, Челленджер, и пройти трехмесячный курс лечения на каком-нибудь немецком курорте, - отозвался тот.
   - Поразительное глубокомыслие! - воскликнул Челленджер. - Ну, юный друг мой, неужели мне ждать от вас мудрого прозрения, после того как ваши предшественники так метко промахнулись?
   И мудрость эту изрек действительно, я. Говорю это со всею возможною скромностью. Конечно, теперь, когда всякий в достаточной мере осведомлен об этих происшествиях, вся эта история кажется ясной и понятной, ко тогда она, право же, не была так ясна вследствие своей новизны. Как бы то ни было, меня вдруг осенила все объясняющая мысль.
   - Яд! - крикнул я.
   И в то время, как я выкрикивал это слово, мне припомнились все утренние происшествия, рассказ лорда Джона про буйвола, мой истерический плач, вызывающее поведение профессора Саммерли. Вспомнил я также странные события в Лондоне, волнение в парке, бешеную езду шофера, ссору на кислородном заводе. Теперь мне все стало ясным.
   - Разумеется! - воскликнул я еще раз. - Это яд. Мы все отравлены.
   - Совершенно верно! - сказал Челленджер и потер себе руки. - Все мы отравлены. Наша планета попала в ядовитую эфирную зону и погружается в нее все глубже со скоростью многих миллионов миль в минуту. Наш юный друг формулировал только что причину всех этих странных явлений одним словом: яд!
   Все мы глядели друг на друга в немой оторопи. Ни у кого не нашлось возражений.
   - Посредством психического самовоздействия можно подавлять в себе эти симптомы и наблюдать их, - продолжал Челленджер. - Но я не могу предположить, что эта способность развита у вас всех так же сильно, как у меня, так как тут сказывается различие наших дарований. Во всяком случае свойство это наблюдается в изрядной степени у нашего молодого друга... После короткой вспышки темперамента, которою я так напугал свою служанку, я сел и принялся обстоятельно рассуждать сам с собою. Прежде всего я принял в соображение, что ни разу еще не испытывал ни малейшего желания хватать за икры кого-нибудь из моих домашних. Потребность эту надо было, следовательно, признать ненормальной. И сразу же мне открылась вся истина. Я несколько раз пощупал себе пульс и констатировал превышение нормы на десять ударов и ускорение моих органических рефлекторных движений. Мне удалось, - когда жена моя сходила по лестнице и я уже собирался спрятаться за дверью, чтобы испугать ее диким ревом, - мне удалось, говорю я, подавить в себе это желание и поздороваться с нею прилично и спокойно, как всегда. Тем же способом удалось мне совладать со странной потребностью загоготать гусем, и когда я позже вышел из дому, чтобы велеть подать автомобиль, и застал Остина за его смазкой, то я во-время заметил, что уже занес кулак, чтобы сыграть с ним такую штуку, от которой бы он, несомненно, последовал примеру экономки. Тогда я положил ему руку на плечо и приказал во-время подать автомобиль, чтобы отвезти меня к вашему поезду. Вот и теперь я чувствую непреодолимое желание ухватить профессора Саммерли за его безвкусную, нелепую бороду и сильно дернуть его голову вперед и вниз, а между тем - вы видите - я способен идеально сдерживать себя. Берите с меня пример!
   - У меня это, по-видимому, выразилось в рассказе про буйвола, - сказал лорд Джон.
   - А у меня - в футбольном матче.
   - Вы, пожалуй, правы, Челленджер, - сказал спокойно Саммерли. - Я должен согласиться, что мое призвание - скорее критиковать, чем констатировать, и что меня не так-то легко склонить на сторону новых взглядов, особенно когда они так нереальны и фантастичны, как в данном случае. Однако, обдумывая как следует утренние события и вспоминая нелепое поведение моих спутников, я готов поверить, что тому виною какой-то возбуждающий яд.
   Профессор Челленджер весело похлопал своего коллегу по плечу.
   - Мы делаем успехи, - сказал он. - Мы положительно делаем успехи!
   - А теперь, коллега, - спросил скромно Саммерли, - какого вы, скажите, мнения о данном положении вещей?
   - Если позволите, я скажу по этому поводу несколько слов.
   Он сел на свой письменный стол и, свесив свои короткие толстые ноги, стал покачивать ими.
   - Мы являемся свидетелями страшной катастрофы. На мой взгляд, пришел конец света.
   Конец света! Невольно мы обратили взгляды в сторону большого полуциркульного окна и увидели прелестный летний ландшафт, широко раскинувшуюся цветущую долину, красивые виллы, уютные крестьянские дома и спортсменов на площадках для гольфа. Конец света! Как часто мы слышали это слово! Что оно может претвориться в действительность, что оно означает не только совершенно неопределенный во времени момент, а напротив - данное время, наше "сегодня", - это была уничтожающая, отчаянная мысль. Все мы были словно парализованы и молча ждали продолжения речи Челленджера.
   Его необыкновенно внушительная личность и внешность сообщили его словам такой вес, что мы на это время забыли всю его грубость и чудаковатость, и он в своем величии казался нам стоящим в стороне от обыкновенных смертных. Затем вернулось - по крайней мерено мне - утешительное воспоминание, что дважды с того времени, как мы вошли в комнату, он корчился от смеха. Я подумал, что ведь и для психического расстройства должны быть пределы. Катастрофа не могла быть столь грозной и столь близкой.
   - Представьте себе виноград, - сказал он, - покрытый микроскопическими вредными бациллами. И вот садовод обрызгивает его дезинфицирующим средством. Может быть, он хочет очистить виноград. Может быть, ему нужно место для новой, менее вредной бациллы. Как бы то ни было, он его погружает в яд - и бациллы исчезают. Судьба так же поступает с солнечной системой, и вскоре бацилла-человек, маленькое смертное насекомое, которое извивалось и корчилось на поверхности земной коры, будет удалено из бытия посредством стерилизации.
   Снова все стихло. Вдруг пронзительно зазвонил телефон.
   - Одна из наших бацилл пищит о помощи, - сказал он, мрачно смеясь. Они начинают понимать, что продолжение их существования не составляет одного из основных условий бытия вселенной.
   Он вышел из комнаты на несколько минут. Я помню, что во время его отсутствия никто не проронил ни слова.
   - Управляющий ведомством здравоохранения в Брайтоне, - сказал он, вернувшись. - Симптомы сильнее обнаруживаются почему-то в приморских местностях. Наше высокое местоположение, 700 футов, представляет, стало быть, преимущество. Люди, по-видимому, поняли, что в этой области я первый специалист. Вероятно, это результат моего письма в "Таймсе". До этого я говорил с мэром одного захолустного городка. Вы ведь слышали этот разговор. Он, по-видимому, чрезвычайно дорожит своей жизнью, и мне пришлось поставить его на надлежащее место.
   Саммерли встал и подошел к окну. Его худые, костлявые руки дрожали от волнения.
   - Челленджер, - сказал он настойчиво, - положение слишком серьезно для препирательств. Не думайте, что я сколько-нибудь намерен раздражать вас вопросами. Я вам их все же поставлю, потому что в ваши предположения и доводы, может быть, все-таки вкралась ошибка. Солнце сияет ясно, как никогда, в небесной синеве. Мы видим луга и цветы и слышим птичий щебет. Люди развлекаются на площадках для гольфа, а работники в поле молотят хлеб. Вы утверждаете, что им и нам предстоит уничтожение, что этот летний день является, быть может, последним днем, которого ждет уже так давно человечество. На чем же вы основываете свое чудовищное утверждение? Насколько нам известно, - на незначительном уклонении от нормы спектральных линий, на слухах об эпидемии на Суматре, на необыкновенном возбуждении, которое мы как будто заметили один у другого. Этот последний симптом обнаруживается не настолько сильно, чтобы мы не могли его преодолеть силою воли. Вы должны объясниться с нами по-товарищески, Челленджер. Мы ведь однажды уже стояли вместе перед лицом смерти. Скажите же прямо, как обстоит с нами дело и каким рисуется вам наше будущее.
   Это была хорошая, сердечно сказанная речь, и в ней чувствовался стойкий, сильный характер, скрывавшийся за угловатостью и резкостью старого зоолога. Лорд Джон встал и пожал ему руку.
   - Так думаю и я, - сказал он. - Теперь вы должны сказать нам, Челленджер, какая судьба нас ждет. Мы не робкие трусы, как это вам должно быть известно. Но так как мы приехали с намерением немного у вас погостить, а узнали, что на всех парах несемся навстречу страшному суду, то это не мешало бы все же несколько пояснить. Какая грозит нам опасность, как она велика и что мы сделаем, чтобы предотвратить ее?
   Прямой и стройный, освещенный солнечными лучами, струившимися в окно, стоял он, положив руку на плечо Саммерли. Я лежал в кресле с окурком сигареты в зубах и находился в том сумеречном состоянии духа, когда особенно отчетливо воспринимаются впечатления. Вероятно, и это было новой стадией отравления; все безотчетные импульсы исчезли, уступив место чрезвычайно тусклому и в то же время зорко наблюдающему психическому состоянию. Я был только зрителем. Я чувствовал себя так, словно все происходящее вокруг нисколько меня не касается. Я находился в обществе трех сильных, смелых мужчин, и наблюдать их поведение было необыкновенно интересно.