Кондрашова Лариса. Формула неверности

   — Нет, ты не уходи от ответа. Подтверди, что врачи не пьют, и вообще врач — это не профессия, а состояние души.
   — По крайней мере только врач знает, что человеку полезно, что не полезно, но к себе эти знания никогда не применяет.
   — Вот видишь!
   — Что — видишь? Тебя бы на мое место — тоже потянуло бы философствовать.
   — Меня и на моем месте к этому тянет. А вот тебя однозначно тянет к рюмке, — грубовато заметила Таня. — И при этом, не могу замолчать сего факта, совершенно атрофируется чувство локтя. Что смотришь с понтом, не понимаешь, в чем дело: мне налей.
   — Таня, еще немного, и я подумаю, не подменили мне сестру в парикмахерской или где ты там была?
   — В косметическом салоне.
   — Ого, красиво жить не запретишь. Неужели в том, дорогом?
   — Зачем же нам дешевые? Давай выпьем за пять «у». Это я придумала: уверенность, увлеченность, удовлетворенность, удачливость, успех.
   Рюмочки Маша принесла самые маленькие, так что мелькнувшая было у Тани мысль о появившемся у нее пристрастии к алкоголю больше не возникала. Просто сестра и вправду была расстроена.
   — Вот я и осталась одна, — сказала Маша. — Сын! Он даже не пригласил меня в гости. Просто поставил в известность, и все. Думала, приедет, поступит в институт. Я и деньги-то откладывала на машину, думаешь, для себя?.. Давай выпьем за то, чтобы мы были кому-нибудь нужны.
   — Машка, тебе не стыдно! А я?
   — У тебя своя жизнь, — грустно сказала она. — Все, хватит, на досуге я еще подумаю, сыночкино письмо почитаю…
   Таня мысленно представила себе племянника Колю. Несмотря на то что Маша ростом не слишком высока, парень у нее удался в отца — первого красавца мединститута. Высокий, широкоплечий. Шел по улице — на него женщины оглядывались.
   Маша винила себя за то, что он теперь служил на Крайнем Севере, но Таня помнила, что это было желание Коли.
   «Учти, мать, от армии я прятаться не буду, и не проси, — строго выговорил он. — Если каждый станет косить под больного или дезертировать, кто будет родину защищать?»
   Такой вот он был правильный, на светлых идеалах воспитанный. И с этой скоропалительной женитьбой, Таня была уверена, все не так просто. Или в самом деле племянник женился по большой любви, или прикрыл кого-то собой. Потому он и мать к себе не позвал, не хотел, чтобы она нервничала. Решил, видимо, что удар на таком расстоянии вовсе и не удар, а так, легкий толчок. Маша и сама это поймет, когда к мысли о женитьбе сына привыкнет да рассудит, как и что могло произойти…
   — У меня вот какая идея, — предложила Таня, — давай немного попозже, ближе к осени, вместе с тобой в этот Мурманск съездим и посмотрим, что там да как? Может, ничего страшного и нет.
   — Думаешь, тебя Леня отпустит?
   — А куда он денется? Если сегодня навсегда не уйдет, смирится и с моим отъездом.
   — Не уйдет, ты сказала? А что, должен был?
   — Уж очень он моим видом недоволен. Мол, с таким обликом и таблички не надо, и так все ясно.
   — Какой таблички? — не поняла Маша.
   — «Даю!»
   — Так и сказал, и ты что, не обиделась?
   — А чего обижаться? Ему виднее.
   — Знаешь, Танюшка, после того, как ты ушла от Миши, я подспудно жду от тебя самых непредсказуемых действий. Эта хулиганская челка… Сама придумала?
   — Нет, парикмахерша мне модный журнал дала, я в нем и выбрала.
   Они выпили за смелость, и Маша откинулась в кресле.
   — Будь я психологом, я бы твою жизнь до сегодняшнего дня разбила на три… нет, на четыре периода. Первый, понятно, побольше: рождение — взросление. Потом — становление женщины, любимой и счастливой. Третий — летаргический сон…
   — Погоди, а мой развод с Мишкой ни к какому периоду не относится?
   — Относится. Это просто конец второго периода.
   — Минуточку, что же получается, мой брак с Каретниковым ты считаешь летаргическим сном?
   — Назови как-то по-другому. Пусть это будет прозябание в образе добропорядочной матроны.
   — Хорошего же ты обо мне мнения!
   — Не обижайся, Танюша, я же шучу. Но и ты тоже высказалась: мнение! Ты как бы мой первый ребенок. Я тебя знаю и принимаю такой, какая ты есть, и при этом мне очень хочется, чтобы ты не совершала таких ошибок, которые испортят твою жизнь. Жить импульсами в восемнадцать лет — это нормально. Но когда тебе за тридцать, нужно включать и разум…
   В тишине дома как-то по-особому резко прозвучал телефонный звонок.
   — Извини, это, наверное, Валентин.
   Оказалось, это кто-то из Машиных пациентов, кому она стала медленно и подробно объяснять курс лечения.
   Таня задумчиво вертела в пальцах тонкую ножку рюмки, привычно ныряя в глубину своего прошлого.
   Когда Михаила пригласили на работу в элитный клуб «Ахилл», семья Карпенко отметила это торжественно. Ему предложили сразу такой оклад, который он не имел, суммируя заработок всех своих трех работ, мотаясь по городу с утра до вечера.
   Собственно, Таня много раз говорила, что они могли бы обойтись и меньшим. Тем более что, как мастер ремонтной фирмы «Геркон», она и сама теперь неплохо получала. Но Мишка отговаривался тем, что «жигуленок» — его вторая машина, которую они тоже купили подержанной, — совсем на ладан дышит, а без машины он как без рук. В смысле, как без ног.
   С одним только Таня не могла согласиться. Мишка отказывался жить в той половине коттеджа, которая принадлежала Тане. Они пускали туда квартирантов, а деньги откладывали на покупку трехкомнатной квартиры.
   — Ну почему ты не хочешь жить в моем доме, почему?! — сердилась Таня.
   — Нам, казакам, жить у приймах нэ любо, — отшучивался он.
   — Нэ любо! — передразнивала Таня. — Какой ты казак! Не примазывайся к чужой славе.
   — Дед был казак, отец был казак, — загибал пальцы Мишка. — Один я подкачал, на кацапке женился. Да еще с польскими корнями!
   — Я — кацапка? — подбоченивалась Таня и с воинственным кличем бросалась на мужа; они начинали бороться, и если рядом не оказывалось Александры, понятно, чем это заканчивалось.
   Итак, семья Карпенко стала жить не то чтобы какой-то новой жизнью, но гораздо более обеспеченной.
   Кроме очень неплохого твердого оклада, Михаил мог зарабатывать как индивидуальный тренер. То есть если кто-то из посещающих клуб и увлекающихся восточными единоборствами или русским рукопашным боем не хотел заниматься в группе вместе со всеми, он мог выбрать Карпенко в качестве личного тренера с отдельной почасовой оплатой. Пятьдесят процентов из этого заработка Мишка отдавал клубу, а остальные вручал Татьяне со словами: «Это шабашка, дорогая, можешь купить себе внеплановые туфельки, или колечко, или тряпочку модную…»
   Это были не такие большие деньги, как те, что вручил ей второй муж, но отчего-то Мишкины деньги радовали ее куда больше. Таня покупала обычно «тряпочки» не только себе, но и любимому мужу: рубашки в тон его голубым глазам, шерстяные свитера. Да мало ли!
   Ленька приобретал себе одежду сам.
   Странно, что, оглядываясь все чаще на свою прошлую жизнь, Таня находила в ней уйму приятных мелочей, которых была лишена в нынешней жизни. Жаль, что она раньше этого не понимала. Не замечала. Принимала как должное. Что имеем, не храним, потерявши — плачем!
   Ей больше не хотелось обвинять во всем Мишку. Если верный конь поранил ногу, раз споткнулся, а потом опять… Прав был поэт: «Не вини коня, вини дорогу, и коня не торопись менять…» Он не подумал, она не простила, а в общем — потеряли оба.
   Но если встать на другую точку зрения, можно оправдать любую подлость… Это уже Таня начинала себя подкручивать. Тяжело было брать всю вину на себя, тем более что сама она никакой подлости Мишке не сделала.
   Нет, эта тема для нее и до сих пор слишком больна, чтобы вот так спокойно о ней рассуждать. Кто виноват…
   Будь проклят элитный клуб «Ахилл». Он улучшил благосостояние семьи Карпенко, а взамен разрушил ее…
   Таня сразу поняла: что-то случилось. Причем настолько серьезное, что теперь вся их с Мишкой жизнь переменится. Но что она вообще прахом пойдет, она и не подозревала.
   Как зверь, хищник чувствует опасность, так и она, взглянув на поникшего мужа, поняла: приплыли!
   Мишка в тот вечер пришел поздно, но она, как обычно, ждала его. И ужин стоял на плите, грелся на медленном огне.
   Таня бросилась ему навстречу поцеловать, как обычно, и уловила запах перегара. Это был первый тревожный знак: он никогда прежде не пил на работе.
   — Тебя, случайно, с работы не уволили? — спросила она в шутку.
   — С чего ты взяла? — ответил он, отстраняясь и не глядя ей в глаза.
   Когда это такое было? У них даже по такому случаю поговорка существовала. Если один другого подозревал в розыгрыше или невинном обмане, то грозно приговаривал: «Дывысь мени в очи!»
   А теперь эта шутка просто застыла у Тани на языке: мужа будто подменили. Ушел на работу добрый, любящий глава семьи, вернулся чужой, не похожий на себя человек. Другой, может, сумел бы притвориться. Не выдавать себя вот так, с головой. Но Мишка этого не умел.
   Он был слишком растерян и оглушен собственным падением и не знал, как это теперь он возьмет и посмотрит Тане в глаза…
   Ленька на его месте соврал бы и даже глазом не моргнул. Про таких говорят: врет на голубом глазу. И возможно, Таня никогда бы ни о чем не узнала. Взять, к примеру, его интерес к Маше. Как он смотрит на нее и слюни пускает. Но попробуй о том лишь намекнуть, в момент отопрется. Да еще возмутится, что жена смеет его подозревать. Такого святого…
   Не слишком ли часто Таня стала вот так, без предупреждения, мысленно нырять в прошлое, напрочь забывая в это время о собеседнике. В конце концов, это просто неприлично.
   Между тем Маша переговорила по телефону и вернулась к сестре.
   — Мишку вспоминаешь? — улыбаясь, спросила она. Таня вздрогнула:
   — Ты чего, и мысли мои читать можешь?
   — К сожалению, не могу.
   — Думаешь, ты могла бы прочитать что-то интересное?
   — Кто знает, может, успела бы кое-что предупредить… Ну что ты сразу взъерошилась? Думай на здоровье о ком хочешь! Такая ты сегодня красивая, но напряженная. Будто не в салон сходила, а военную подготовку прошла.
   — Это от раздражения. Меня злит, что без ведома Леньки я не могу и к парикмахеру сходить.
   — За что боролись… — пожала плечами Маша. — Сразу не пресекла — теперь терпи.
   — А я не хочу! — упрямо сказала Таня.
   Но Маша не обратила на ее слова внимания, потому что в этот момент и у нее глаза затуманились.
   — Между прочим, я буквально вчера вспоминала, как нас с тобой и с нашими детьми Мишка повез однажды в горы, а тут начался дождь.
   В тот день они выехали из дома рано. Погода ожидалась солнечной, теплой. На дворе стоял август. В синем небе ни облачка.
   Ехали они в горы. Не в те, что высоченные, со снеговыми шапками, а горы, поросшие лесом, вполне проходимые, вернее, исхоженные сотнями туристских кроссовок.
   Они по узкой грунтовой дороге выехали на поляну с высокой шелковистой травой, где Мишка сразу стал сооружать костер — они везли с собой мясо, — а Саша с Колей бегали по поляне взапуски.
   Михаил сделал отличный шашлык, после которого они лежали, объевшиеся, на покрывале; даже дети притомились, приткнулись к боку единственного среди них мужчины.
   И тут налетел ветер, и на небе стали появляться тучи.
   — Рвем когти! — скомандовал Мишка, нарушая их идиллию. — Надо успеть съехать вниз, иначе мы можем застрять. Почвы здесь глинистые, в момент размоет!
   Он оказался прав. Не успели они отъехать и ста метров от поляны, на которой отдыхали, как начался почти тропический ливень, просто сплошная пелена воды.
   Машина с трудом преодолевала плывущую под колесами дорогу, пока не забуксовала на одном месте.
   Мишка сдавал назад, рвался вперед, пытался рывком выскочить из ямы, но тяжелый «мерседес» увязал все глубже.
   — Однако придется толкать, — сказала Маша.
   — Можно было бы переждать, пока кончится дождь, — рассуждал вслух Мишка, — но знать бы, когда он кончится.
   Небо и вправду было обложным, серо-черным, особенно низкое в горах.
   Сестры переглянулись и вылезли наружу. И мгновенно промокли до нитки.
   — А вы сидите! — прикрикнула Маша на сына и племянницу, которые потянулись следом за ними.
   Мишка тоже выскочил и за неимением лучшего бросил под колеса какой-то полузасохший куст.
   С первого же рывка Машу с Таней облило грязью, а потом Маша поскользнулась и с размаху упала в глинистую жижу.
   Она споро поднялась и опять стала толкать вместе с Таней тяжелую машину.
   И вытолкали!
   Потом посмотрели друг на друга и расхохотались. На них не было не то что сухого, чистого места.
   — Садитесь! — кричал им в приоткрытую дверцу Мишка, а они все не могли насмеяться.
   — Куда ж мы в таком виде? — развела руки в стороны Маша.
   — Тогда идите следом, я метров двести проеду до дороги — там скалистый грунт! — крикнул он сестрам. И они шли следом за машиной, все еще смеясь.
   Оказалось, поблизости от дороги течет ручей — горный, холоднющий, и они, сняв платья, вымылись в нем, стуча зубами от холода.
   — Воспаление легких мы с тобой намоем, — сказала Маша.
   Но никто из них после этой поездки даже не чихнул. Ну вот, мало того что Таня все о Мишке вспоминала, теперь они это делают вместе с Машей.
   — Я после этой нашей поездки впервые задумалась, почему люди после вот таких испытаний — дождь, ледяной ручей — не заболевают, а в квартире на небольшом сквозняке могут получить простуду…
   Интересно, а Маша вот так же вспоминает о своем бывшем муже? Кто знает, вдруг и она жалеет о том, что когда-то развелась с ним.
   — Скажи, а ты Павла давно не видела? — спросила у нее Таня.
   — Видела с месяц назад, — качнула головой Маша. — Я его первая заметила, но он мне так обрадовался! Я даже не ожидала.
   — А может…
   — Ничего не может. Хотя Павлик сразу со слезой в голосе стал вспоминать, как мы с ним любили друг друга и какой он был дурак, что не уговорил меня в свое время не подавать на развод. И что я одна на свете такая, бессребреница, княгиня Мышкина, а остальные бабы все стервы продажные…
   — Не поняла, почему княгиня Мышкина? В смысле, серая?
   — Идиот женского рода, в этом смысле.
   — Сомнительный комплимент.
   — И не говори. Я уже не рада была, что его окликнула. Стал рассусоливать: может, мы встретимся или он ко мне зайдет поговорить, то да се… Насчет последнего — в смысле, того и сего — я сказала, что скорее лягу в постель с дядей Витей. Павлик жутко обиделся.
   Дядя Витя на их улице был притчей во языцех. Говорили, он в прошлом морской офицер, но сейчас в нем от офицера ничего не осталось. То есть ни осанки, ни представительности, ни достоинства.
   Он пил каждый день, допивался до белой горячки и гонялся за женой с топором, как в старые добрые времена, когда еще отчаянно ревновал ее ко всем.
   Правда, теперь он не столько гонялся, сколько ковылял, жена тоже уже бегала не намного быстрее его, так что ссоры между супругами Беловыми обычно потешали всю улицу. И за все время только дважды в беготню супругов вмешивались другие люди: когда прыткость дяди Вити стала вдруг опасной для его запыхавшейся жены. В свое время этим пришлось заниматься однажды и мужу Маши…
   Таня представила, как ее красивая и опрятная сестрица легла бы с пьяницей-соседом в постель, и засмеялась. Но тут же осеклась: Маша еще подумает, что это у нее истерика на нервной почве.
   — Прости, не удержалась, — сказала она, — представила тебя рядом с дядей Витей… И что бы сказал тогда о тебе мой любимый супруг.
   — Сказал бы, что твоя сестра скурвилась, и запретил бы нам видеться.
   — Слушай, почему он всегда думает о людях худшее? Вот, например, о моей подруге Соне он говорил, будто она лесбиянка, потому что вечно со мной целуется. И под этим предлогом потихоньку выдавил ее из нашего дома.
   — А про нас со Светкой ничего не говорил?
   — Вроде ничего. Даже странно. Он пеной исходит, когда к тебе гости-мужчины приходят, но чтобы хоть раз сказать о тебе худое слово… нет, не припомню. Наверное, ты единственная женщина в городе, к которой он хорошо относится. Интересно, он уважает тебя как мою сестру или как личность?
   — Считаешь, это большая разница?
   — Мне не все в нем попятно. Притом что он меня к тебе ревнует. Когда я иду при нем на твою половину, он прямо весь напрягается, хотя, конечно, не может запретить мне видеться с сестрой.
   Так она все время болтала с Машей обо всем, скорее, убалтывала ее. Хотя и понимала, что отвлечет ее лишь на время разговора. Сын решил жениться так скоропалительно… Это на Колю совсем не похоже. Они всегда были с Машей друзьями. Их близость для Татьяны порой была укором. Александре она столько времени не уделяла.
   Она представляла себе, какие мысли приходили в голову Маши в связи с этим событием!
   Так она сидела, жалела Машу, и вдруг ей в голову пришла одна идея.
   — Помнишь, Маша, Алик тебе свою машину предлагал купить? Он в самом деле ее продавал, — спросила Таня, — или просто так пошутил?
   Сестра удивленно воззрилась на нее. Говорили вроде о Николушке, потом о Мишке, даже о Павлике, и вдруг — Алик? Разве сейчас Маше до этого? Ей пришлось сосредоточиться, чтобы заговорить об Алике.
   — Нет, он предлагал мне купить ее вполне серьезно.
   — А что Алик при этом говорил конкретно?
   — Ну, что его машина вообще стоит гораздо больше, что он на ней совсем немного километров наездил… Он говорил, сколько именно, но я пропустила мимо ушей. Пожаловался даже, что ему просто деньги срочно нужны, а то он согласился бы продать мне ее в рассрочку.
   — Вы когда-нибудь прежде о машине говорили?
   — Года два назад я между прочим похвасталась ему, что коплю на машину, пока Николка в армии. Мол, много ли мне сейчас одной надо.
   Алик Петросян был их общим знакомым. Он когда-то жил на этой же улице вместе с родителями, а потом женился и построил свой собственный дом. Вернее, вначале построил дом, а недавно соседка рассказывала Тане, что Алик женился.
   Когда-то он ухаживал за Машей и даже учил ее водить машину. Сестра под его руководством ухитрилась сдать на права, чем Алик страшно гордился, но на машину никак не могла собрать, потому что в отличие от Тани она следила за своим гардеробом и каждый сезон хотя бы частично его обновляла.
   Теперь Алику на что-то срочно требовались три тысячи баксов, и он все пытался пристроить знакомым свою почти новую «десятку». Но как в таком случае бывает, именно теперь никто в машине не нуждался, вот если бы он предложил это раньше, так говорили многие…
   — Да ну его! — махнула рукой Маша. — Рисовал мне всяческие картины, как я буду смотреться за рулем, а когда надоест, я смогу подарить ее своему сыну. Спрашивал, может, я займу деньги у кого-нибудь, а он выкрутится и сам мне займет. В общем, он много чего говорил, но я слушала вполуха. Жалко ему, видите ли, отдавать свою «ласточку» в чужие руки. Но ты же знаешь, я терпеть не могу занимать деньги. Я даже не знаю, так ли уж хочу машину. Просто надо же на что-то копить, вот я и откладываю. Это как-то дисциплинирует.
   — И он эту машину продал, не знаешь?
   — Насколько я знаю, нет. А чего ты вдруг о машине вспомнила? Вроде к нашему разговору она отношения не имеет.
   — Это как посмотреть. Да и почему бы нет? Он на ней в аварию не попадал. И вообще, Алик — человек аккуратный, тачку свою берег. А три штуки зеленых разве деньги?
   — По нашим теперешним понятиям, копейки! Вернее, центы, — шутливо поддакнула Маша.
   — Не смейся, сестра, мне до вечера надо израсходовать все, что мне сегодня выдали, а у меня в сумочке еще тысяч семь бумажек с неким американским президентом!
   — Недаром я с подозрением отношусь к тихоням, — хохотнула Маша. — Сидела моя сестренка, сидела, ничего не хотела, ни к чему не стремилась, и вдруг — на тебе! Сразу машину ей подавай. У тебя разве нет других, более насущных потребностей?
   — Представь себе, нет. То есть таких, чтобы заявляли о себе. С другой стороны, машина нам — я хочу сказать, на наш двор — нужна. Вдруг завтра Леня на что-то разозлится — в последнее время он стал такой нервный! — и останемся мы без транспорта. Причем обе имеем права. Это хорошо? Это противно!
   — А почему бы нет, — подумав, кивнула Маша, — сходим к Алику, поговорим, может, машину он успел продать. Буквально вчера.

Глава девятая

   — Захвати свои документы, — сказала Таня, — паспорт, права…
   — Зачем? — удивилась Маша.
   — На всякий случай.
   Алик оказался дома. Сестры нажали кнопку звонка у высокого, наверное, двухметрового забора, и он вышел в футболке и шортах, наверное, что-то делал во дворе.
   По всем меркам он засиделся в холостяках. Он немного моложе Маши, но у той уже сын женился, не сегодня завтра внуки пойдут, а вот Алик только недавно сподобился. Говорили, вроде отец просватал для него невесту где-то под Ереваном.
   Он обратил взгляд на Машу, а по Таниному лицу лишь скользнул взглядом. Впрочем, не без интереса. Как мужчина машинально окидывает взглядом симпатичные женские лица.
   — Ты что хотела, Маша?
   — А со мной ты из принципа не общаешься или как? — с нарочитой обидой спросила его Таня.
   — Татьяна!
   Он смешно всплеснул руками и удивленно всмотрелся в нее.
   — Встретил бы на улице, ни за что бы не узнал!
   — Мой новый облик лучше или хуже? — решила уточнить Таня.
   — Как будто в тебе жили два разных человека. До этого более скромный закрывал собой… более красивого.
   Алик всегда был дипломатом, но сейчас вроде говорил искренне. Таня не только сама привыкала к своему новому облику, но и мнение старых знакомых ей тоже хотелось знать: не переборщила ли? Маша, понятно, ее всякую любит…
   — Значит, все-таки лучше?
   — А что говорит твой муж? Мужики всегда солидаризуются!
   — Пребывает в шоке.
   — Передай ему мои соболезнования. Чтобы общаться с вами, дорогие женщины, надо иметь крепкое здоровье. Один шок, другой, а там и до инфаркта недалеко.
   — Не каркай! — сплюнула Таня.
   — Каркай не каркай, а это так и есть, — тяжело, как старый дед, вздохнул Алик.
   — Это ты так из-за женитьбы тяжело вздыхаешь? — спросила Таня.
   — Что вы! Жена у меня ангел. Но зато другие, мои родные и близкие, будто сговорились отравлять нам с Аленкой жизнь… Вы ко мне по делу?
   Он оглянулся на свой шикарный дом, видимо, беспокоясь, не слишком ли долго разговаривает с двумя красивыми женщинами, а это может не понравиться его молодой жене.
   — Ну да, решили купить у тебя машину, если ты не передумал.
   Переговоры на себя взяла Таня, что было непривычно ни для Алика, ни для Маши, так что, прежде чем ответить, он опять вопросительно на Машу взглянул:
   — Купить машину? Девочки, вы серьезно? В рассрочку?
   — Почему в рассрочку? — громко обиделась Таня. — Если хочешь знать, у нас даже деньги с собой. Показать?
   Глаза Алика загорелись.
   — Все же есть Бог на свете! Никогда не думал, что спасти меня сможете именно вы! Дело в том, что я с отцом, понимаешь, поссорился…
   — С Аванесом Аветиковичем! — ахнула Маша. — Никогда не думала, что в семье Петросянов такое возможно. Сын поссорился с отцом! И он тебя не выпорол?
   — Эх, Маша, легко тебе шутить. Если бы ты знала все!
   — Ты не поднял цену — три тысячи долларов? — вмешалась в разговор Таня. Алик любил поговорить, и если его не остановить…
   — Я уже на такую сумму и не надеялся. Тут у меня уже приятели нашлись, которые «согласились» мою машину купить за две тысячи. А мне меньше трех никак нельзя! Или вы тоже хотите поторговаться?
   При этих словах Алик сник. Что же так допекло парня?
   — А мы с тобой торговаться и не собирались, — сказала Таня, — я узнавала у ребят, это вовсе не потолочная цена.
   И в самом деле она прямо от Маши позвонила одному знакомому на работу — когда-то они трудились в одном коллективе, и он ей сказал: «Бери, не раздумывай. Раз машина почти новая. А если к тому же не битая да от одного хозяина… Это очень хорошая цена».
   — Прямо сейчас поедем оформлять? — все же уточнил Алик.
   — А ты сейчас занят? — вопросом на вопрос ответила Таня.
   — Да нет. — Он оглядел свой наряд: шорты и футболка. — Тогда я пойду переоденусь?
   — Конечно, иди, — кивнула Таня — новоявленный командир, да и только!
   Алик шустро двинулся к дому.
   — Оформим машину на тебя, — как о решенном вопросе сказала сестре Таня.
   — Почему — на меня? Не хочу… — стала отказываться Маша.
   — Чего же оформлять на меня, когда ты будешь на ней ездить?
   — Чего это я буду ездить на твоей машине?
   — Потому что я хочу тебе ее подарить. У тебя документы с собой?
   — С собой, как ты и говорила, только я не понимаю, чего вдруг ты решила сделать мне такой подарок… — Маша и в самом деле не понимала, что задумала ее сестра. — Мне сразу это не понравилось, когда ты сказала, чтобы я взяла с собой документы…
   — Будем считать, что это моя попытка возместить тебе моральный ущерб, который я наносила тебе почти два десятилетия.
   — Еще чего не хватало! Таня, прекрати сейчас же. Моральный ущерб. Придумает же!
   — Да у меня и паспорта нет, у Леньки остался, — соврала Таня. Наверное, Машу надо было сначала подготовить, а не бить «подарком» по башке. — Поездишь немножко, а там — и себе деньги накопишь.
   — Ну хорошо, — скрепя сердце согласилась Маша. — Пусть машина будет на мое имя, а там посмотрим.
   — Вот и умница! — обрадовалась Таня.
   Алик вышел к калитке в сопровождении молодой женщины с совершенно неармянским лицом, сероглазой, белокурой, длинноногой. Молодые супруги с нежностью взглянули друг на друга, и Алик представил: