Страница:
Рыжий был ее первым мужчиной. Людмиле в то время не исполнилось и пятнадцати. Но воздух свободы ее будоражил тем, что ей все было можно. Все, что она захочет!.. Кто думал о каких-то там последствиях?
Бабка, не сумев справиться, махнула на нее рукой. Своевольная девчонка в руки не давалась, и в какой-то момент Алла Леонидовна себя успокоила тем, что ничего с ней особенного случиться не может, раз до сего времени не случилось.
В конце концов, до этого же родители ее воспитывали. И вряд ли ходили за ней следом. Им, родителям, виднее. Раз они решили, что девочку можно отправить от себя, значит, о ней не слишком волнуются. Не думают же они всерьез, будто бабка станет ходить за взрослой девчонкой хвостом? Достаточно того, что она ее кормит и обстирывает. Кому не нравится, пусть делают это сами.
Людмила поступила, как и хотела, в медучилище и училась, между прочим, с удовольствием. Особенно первый год. Когда она была все еще скромной домашней девочкой и слушалась бабушку, хотя в душе считала ее деспотом.
Правда, скорее, из вежливости. Думала, раз она у бабушки живет, то и должна стараться ее не огорчать. Ну там пререканиями или поздними возвращениями. То есть в воспоминаниях она отмечала, что не сразу обрела свободу, что ей пришлось за нее побороться.
Итак, судя по воспоминаниям, время относительного послушания… укладывалось всего в четыре месяца! Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах…
А потом Людмила вдруг почувствовала, что бабке все равно, как она проводит свободное время и с кем. И больше не стала заморачиваться: понравится что-то Алле Леонидовне или не понравится? То есть она могла бы быть осторожнее из любви к родственнице или чувствуя ее любовь и интерес к себе, а так, ради какого-то там режима или устава, не стоило и напрягаться…
Рыжий учился на последнем курсе медучилища и собирался поступать в медицинский институт, когда Люда только поступила за первый курс. Он был уже опытный фельдшер, а так как помогать в жизни ему было некому, Рыжий подрабатывал где только можно. Он твердо решил, что станет врачом, и на всякий случай для этого даже откладывал деньги. Ну, если ему не удастся поступить на бюджетное отделение.
Вообще же в их среде детдомовцев считалось, что врачом может стать лишь тот, у кого родители с тугим кошельком и могут заплатить кому надо сколько надо. Но Рыжий если что вбивал себе в голову, то шел к цели, цепляясь не только руками, но и зубами.
К счастью, накопления ему не понадобились, потому что сдал он экзамены хорошо, имел не только приличный диплом, но и опыт работы. В копилку «заслуг» легло и его детдомовское прошлое, так что в институт он поступил.
Теперь Рыжий учится на четвертом курсе меда и собирается стать хирургом. Люда уверена, что из него получится блестящий хирург. Именно так, в превосходной степени. Она это чувствовала, хоть и была, по его мнению, соплячкой, у которой и своего мнения-то быть не могло.
Современные врачи, шутила прежде Людмила, такими и должны быть: твердыми и безжалостными.
– Чего это я безжалостный? – нарочито-удивленно вскидывал Рыжий свои черные стрельчатые брови.
– Потому что ты меня не пожалел.
Он фыркал. И не соглашался с ее утверждением.
– Дурочка! Как раз наоборот, я тебя пожалел и помог тебе войти во взрослую жизнь без страха и упрека… Какой-нибудь лох ушастый мог бы навек отвратить тебя от интимной жизни, а я ввел тебя в секс аккуратно и весело…
Еще бы, он заставил ее выкурить сигарету с марихуаной, а потом, когда ей действительно стало весело и безразлично все, что с ней случится, сделал женщиной. Что правда, то правда, никаких неприятных ощущений она почти не помнила. Разве что небольшую боль внизу живота на другое утро…
Он и в другом ее пожалел. За все два года, что Людмила с ним жила, она ни разу не забеременела. Потому на перечисляемые Рыжим случаи, когда он ее «жалел», она отвечала присказкой отца… Отчима!
– Пожалел волк кобылу: оставил хвост и гриву!
Когда Рыжий перешел на второй курс мединститута, их отношения как-то сами собой сошли на нет. Необидно как-то. Прошли, и все. У Рыжего появились девушки из студенческой среды, а Людмила познакомилась с той самой развеселой компанией. По выражению самого Рыжего, пошла вразнос.
Он тогда нашел ее – кто-то ему о ней нашептал, что ли, – и строго сказал:
– Кончай эти игрища!
– Тебе-то какое дело? – схамила Люда.
По правде говоря, она и сама собиралась опасную компанию покинуть, да все как-то духу не хватало. Вроде она предавала тех, с кем до того было весело и интересно.
Если уж на то пошло, он ее всего лишь подтолкнул. Но себе наверняка записал в актив, как он спас бывшую любовницу, поднял ее наверх с самого дна…
А потом она стала встречаться с Колей Переверзевым, с которым до того просто здоровалась. Они были прежде едва знакомы. Встретились случайно в одной компании, где Коля был с какой-то девицей, а она – не помнила с кем. С кем-то из своей кодлы, из которой потом все-таки слиняла.
Правда, когда Переверзев стал встречаться с Людмилой – а было это дело на четвертом курсе, – Коля уже считался как бы «дедом» и мог не страдать особо от училищных режимов и нарядов вне очереди.
Он и перед ней старался выглядеть этаким лихим гусаром, не подозревая, что она, учившаяся на фармацевта уже четвертый год, по сравнению с ним опытная женщина. По крайней мере несмотря на разницу в возрасте: Коле было двадцать один, а ей – семнадцать, Людмила видела его насквозь. И ей ничего не стоило прикидываться девочкой чистой, неискушенной, именно такой, какая должна была ему понравиться. И какой он создал ее в своих мечтах.
Секса между ними не было. И вовсе не потому, что Людмила ему в этом отказывала.
– Ты несовершеннолетняя, – говорил он, – я не могу рисковать. Узнают, из училища попрут. Давай не будет торопиться?
– Давай, – соглашалась она.
При всем умении Рыжего сексом Людмила не очень увлеклась. Так, больше ему уступала. А сама она вполне могла без секса обходиться. Чего в нем хорошего?
Потому, когда просто целоваться с Людой стало ему невмоготу, Николай предложил зарегистрировать брак. Сам вычислил и подгадал время, когда им надо было отнести заявление: за два месяца до ее дня рождения – совершеннолетия.
Глава третья
Глава четвертая
Бабка, не сумев справиться, махнула на нее рукой. Своевольная девчонка в руки не давалась, и в какой-то момент Алла Леонидовна себя успокоила тем, что ничего с ней особенного случиться не может, раз до сего времени не случилось.
В конце концов, до этого же родители ее воспитывали. И вряд ли ходили за ней следом. Им, родителям, виднее. Раз они решили, что девочку можно отправить от себя, значит, о ней не слишком волнуются. Не думают же они всерьез, будто бабка станет ходить за взрослой девчонкой хвостом? Достаточно того, что она ее кормит и обстирывает. Кому не нравится, пусть делают это сами.
Людмила поступила, как и хотела, в медучилище и училась, между прочим, с удовольствием. Особенно первый год. Когда она была все еще скромной домашней девочкой и слушалась бабушку, хотя в душе считала ее деспотом.
Правда, скорее, из вежливости. Думала, раз она у бабушки живет, то и должна стараться ее не огорчать. Ну там пререканиями или поздними возвращениями. То есть в воспоминаниях она отмечала, что не сразу обрела свободу, что ей пришлось за нее побороться.
Итак, судя по воспоминаниям, время относительного послушания… укладывалось всего в четыре месяца! Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах…
А потом Людмила вдруг почувствовала, что бабке все равно, как она проводит свободное время и с кем. И больше не стала заморачиваться: понравится что-то Алле Леонидовне или не понравится? То есть она могла бы быть осторожнее из любви к родственнице или чувствуя ее любовь и интерес к себе, а так, ради какого-то там режима или устава, не стоило и напрягаться…
Рыжий учился на последнем курсе медучилища и собирался поступать в медицинский институт, когда Люда только поступила за первый курс. Он был уже опытный фельдшер, а так как помогать в жизни ему было некому, Рыжий подрабатывал где только можно. Он твердо решил, что станет врачом, и на всякий случай для этого даже откладывал деньги. Ну, если ему не удастся поступить на бюджетное отделение.
Вообще же в их среде детдомовцев считалось, что врачом может стать лишь тот, у кого родители с тугим кошельком и могут заплатить кому надо сколько надо. Но Рыжий если что вбивал себе в голову, то шел к цели, цепляясь не только руками, но и зубами.
К счастью, накопления ему не понадобились, потому что сдал он экзамены хорошо, имел не только приличный диплом, но и опыт работы. В копилку «заслуг» легло и его детдомовское прошлое, так что в институт он поступил.
Теперь Рыжий учится на четвертом курсе меда и собирается стать хирургом. Люда уверена, что из него получится блестящий хирург. Именно так, в превосходной степени. Она это чувствовала, хоть и была, по его мнению, соплячкой, у которой и своего мнения-то быть не могло.
Современные врачи, шутила прежде Людмила, такими и должны быть: твердыми и безжалостными.
– Чего это я безжалостный? – нарочито-удивленно вскидывал Рыжий свои черные стрельчатые брови.
– Потому что ты меня не пожалел.
Он фыркал. И не соглашался с ее утверждением.
– Дурочка! Как раз наоборот, я тебя пожалел и помог тебе войти во взрослую жизнь без страха и упрека… Какой-нибудь лох ушастый мог бы навек отвратить тебя от интимной жизни, а я ввел тебя в секс аккуратно и весело…
Еще бы, он заставил ее выкурить сигарету с марихуаной, а потом, когда ей действительно стало весело и безразлично все, что с ней случится, сделал женщиной. Что правда, то правда, никаких неприятных ощущений она почти не помнила. Разве что небольшую боль внизу живота на другое утро…
Он и в другом ее пожалел. За все два года, что Людмила с ним жила, она ни разу не забеременела. Потому на перечисляемые Рыжим случаи, когда он ее «жалел», она отвечала присказкой отца… Отчима!
– Пожалел волк кобылу: оставил хвост и гриву!
Когда Рыжий перешел на второй курс мединститута, их отношения как-то сами собой сошли на нет. Необидно как-то. Прошли, и все. У Рыжего появились девушки из студенческой среды, а Людмила познакомилась с той самой развеселой компанией. По выражению самого Рыжего, пошла вразнос.
Он тогда нашел ее – кто-то ему о ней нашептал, что ли, – и строго сказал:
– Кончай эти игрища!
– Тебе-то какое дело? – схамила Люда.
По правде говоря, она и сама собиралась опасную компанию покинуть, да все как-то духу не хватало. Вроде она предавала тех, с кем до того было весело и интересно.
Если уж на то пошло, он ее всего лишь подтолкнул. Но себе наверняка записал в актив, как он спас бывшую любовницу, поднял ее наверх с самого дна…
А потом она стала встречаться с Колей Переверзевым, с которым до того просто здоровалась. Они были прежде едва знакомы. Встретились случайно в одной компании, где Коля был с какой-то девицей, а она – не помнила с кем. С кем-то из своей кодлы, из которой потом все-таки слиняла.
Правда, когда Переверзев стал встречаться с Людмилой – а было это дело на четвертом курсе, – Коля уже считался как бы «дедом» и мог не страдать особо от училищных режимов и нарядов вне очереди.
Он и перед ней старался выглядеть этаким лихим гусаром, не подозревая, что она, учившаяся на фармацевта уже четвертый год, по сравнению с ним опытная женщина. По крайней мере несмотря на разницу в возрасте: Коле было двадцать один, а ей – семнадцать, Людмила видела его насквозь. И ей ничего не стоило прикидываться девочкой чистой, неискушенной, именно такой, какая должна была ему понравиться. И какой он создал ее в своих мечтах.
Секса между ними не было. И вовсе не потому, что Людмила ему в этом отказывала.
– Ты несовершеннолетняя, – говорил он, – я не могу рисковать. Узнают, из училища попрут. Давай не будет торопиться?
– Давай, – соглашалась она.
При всем умении Рыжего сексом Людмила не очень увлеклась. Так, больше ему уступала. А сама она вполне могла без секса обходиться. Чего в нем хорошего?
Потому, когда просто целоваться с Людой стало ему невмоготу, Николай предложил зарегистрировать брак. Сам вычислил и подгадал время, когда им надо было отнести заявление: за два месяца до ее дня рождения – совершеннолетия.
Глава третья
И вот бабка все испортила.
Между прочим, Людмиле интересно было почувствовать себя замужней женщиной. Меньше чем через два месяца он получил бы диплом, она диплом фармацевта, и поехали бы Переверзевы куда-нибудь в дальний гарнизон – Люда ничего такого не боялась. Насчет гарнизона она орала из вредности. А со своей специальностью она всегда бы нашла работу, тут Коля был прав. Даже просто ходить кому-то уколы делать, и то – живая копейка. Она входила во вкус, пользуясь такими вот выражениями. И сразу начинало казаться, что ей намного больше лет, чем на самом деле.
Коля всегда был чересчур правильным, вот в чем все дело. То есть правильным до дебильности. Он не видел – или предпочитал не видеть? – очевидного. Считал, что старшим надо верить безоговорочно, а что больше всего ее возмутило, так это, что он встал на сторону бабки, даже не вникнув как следует в то, что она сотворила.
С одной стороны, его можно было понять: он не поверил в то, что родная бабушка может сознательно портить жизнь своей внучке. Но ведь он собирался стать офицером и всю жизнь работать с людьми. Воспитывать их, командовать ими, а он такой… не то чтобы доверчивый, а будто равнодушный. Не творческий, как, например, Людмила.
Она во всем должна была убедиться сама, а не просто принимать на веру любое утверждение. К тому времени она уже твердо знала: взрослые люди ошибаются ничуть не реже, чем молодежь. А значит, просто верить им на слово – глупо. Нужно самому во все вникать и выяснять на опыте, правильно то или иное утверждение или нет?
Как-то наплевательски относился Колечка к жизни и к своей будущей жене. Плыл по течению. И может, к лучшему, что у них все разладилось…
Однако неужели он даже наедине с собой не размышлял, не прикидывал, как должно быть и как есть на самом деле? Неужели он ни в чем не сомневался?
Если это так, ей не нужен подобный муж. Жить-то с ним придется по законам жизни, а не по воинскому уставу, где раз и навсегда все прописано.
Ну да Бог с ним, с этим Переверзевым. Если на то пошло, Людмила и не слишком его любила. Может, со временем бы научилась, но уж слишком он отличался от рано повзрослевшего и отвечающего за свои поступки Рыжего. Вот уж кто был ответственен, так это он. Не без некоторого пиратства и ухарства.
Он и Людмилу кое-чему научил. Например, не бояться трудностей и не отступать в достижении своих целей.
Нет, без него она бы совсем пропала. По крайней мере после того бабкиного выступления, в некотором роде не поддающегося объяснению. Чего это она столько лет молчала, а потом в самый неподходящий момент вдруг распустила язык?
Того, что случилось позднее, и сама Алла Леонидовна никак не ожидала. По крайней мере о том, что Людка вдруг соберет сумку и уйдет, она и думать не думала.
Потому, когда внучка, наоравшись, ушла в свою комнату и в ней закрылась, Алла Леонидовна решила: перебесится. Так уже было. И закрывалась, и днями не разговаривала, а потом – ничего. Людмила отходчивая.
Правда, о том, что никогда прежде свою внучку она так не обижала, не подумала. И преспокойно пошла в магазин, куда сегодня должны были завезти дешевые мандарины. Ей об этом знакомая продавщица говорила. Вроде раза в полтора дешевле, чем на рынке. Алла Леонидовна и взяла сумку побольше. Килограмма два купить, а то и три.
Но когда внучка не вышла к ужину и вообще не подавала никаких звуков, в комнату к ней заглянула. Вначале осторожно тронула дверь, не заперто ли, а когда вошла и увидела, что никого нет, почувствовала некоторый холодок: что она скажет дочери? В первый раз ей придется оправдываться и что-то лепетать, объясняя уход Людмилы из дома.
А вечером позвонила Вероника. Материнское сердце – вещун, высоким штилем подумала Алла Леонидовна, но почти тут же явственно усмехнулась: хорошо, Вероника не видит этой ее ухмылки. Да если бы и увидела, вряд ли чего-нибудь бы сказала. Боится мать до сих пор!
Но и здесь она ошиблась, потому что Вероника вдруг потребовала позвать к телефону Людочку. Именно так она и сказала. Послушала бы, какими словами обогатился лексикон ее прекрасной Людочки! Как ловко она матерится, не обращая внимания ни на присутствие пожилого человека, ни своего жениха.
От злости она впервые сказала так о себе: пожилой человек. Хотя на самом деле пожилой себя вовсе не считала.
– Ее нет дома, – вынуждена была сказать правду Алла Леонидовна.
– Как так, нету? – заквохтала Вероника. – У вас же девять часов вечера!
Иной раз даже послушная доченька ее раздражала. Так уж она хлопочет, так переживает!.. Если ты такая заботливая мать, зачем дочку от себя отправила? Переложила свою заботу на чужие плечи и думала, проблем не будет? Рассосется само собой?
– У нас-то девять, а вот тебе чего не спится среди ночи? – вопросом на вопрос ответила Алла Леонидовна.
– Сама не знаю чего, – призналась дочь. – Проснулась от дурного предчувствия. Сон такой страшный приснился… Так ты не сказала, где моя дочь.
И тут Аллу Леонидовну прорвало. Она уже не думала о том, что дочь теперь лишит ее содержания, что станет обвинять во всем, а то еще прикатит со своих северов.
Ничего, пусть все знает! Пусть поймет, каково живется здесь ее матери, на плечи которой прекрасные супруги взвалили воспитание своей ненормальной доченьки!
– Ты знаешь, я человек больной, – начала она свою длинную обличительную речь. – У меня гипертония. У меня сердце, не говоря уже о печени…
– Мама, при чем здесь твое здоровье? Я спрашиваю: где Людмила?
Вот, теперь она еще и повышает голос на мать. Ее даже не волнует, что та далеко не так здорова, как Веронике в своем далеке кажется.
Это разозлит и святого.
– Я не знаю! – закричала Алла Леонидовна. – В то время, как мне пришлось уйти в магазин, купить, между прочим, для нее фруктов, ты же знаешь, я слежу, чтобы в пище было достаточно витаминов, эта неблагодарная особа, эта мерзавка собрала свои вещички и улизнула!
– Куда? – растерянно спросила Вероника.
– Не знаю, – язвительно повторила мать, – может, к одному из своих хахалей!
– Каких хахалей, мама, она же еще девочка совсем, ей только через два месяца восемнадцать исполнится.
– Из молодых, да ранняя, – не стала жалеть дочь Алла Леонидовна. Пусть знает, кого вырастила! – Так что, извини, дать ее новый адрес я не могу. Не знаю!
И она со злостью бросила трубку на рычаг. Как они ей все надоели! Почему женщина, вырастив своих детей, все равно не может быть свободной и жить так, как ей хочется?
За свою внучку она не беспокоилась. Такие, как Людмила, в огне не горят и в воде не тонут! Поскитается по чужим людям и вернется. Денег у нее нет. Если мать, конечно, тайком не присылала ей… То есть извещения с переводами она никогда не видела, но эти чадолюбивые родители могут пускаться на всякие хитрости. Например, высылать деньги на «до востребования».
Она и не догадывалась, что угодила в самую точку. Вероника изредка высылала кое-какие деньги дочери. Говорила: а вдруг понадобятся?
И еще в одном Алла Леонидовна оказалась права: Людмиле таки пришлось скитаться.
Вначале она, как и собиралась, пожила у девчонок. И одна из них уже на второй день нашла ей подработку – ходить на дом к одной бабульке делать уколы. Старушка оказалась из обеспеченной семьи, за работу расплачивалась сразу, что сняло проблему с отсутствием денег.
Потом она заглянула на почту, и там оказалось два перевода от мамы. Один лежал уже месяц, и девушка сказала ей, что деньги собирались отправлять обратно.
Потом Людмила уже самостоятельно по объявлению устроилась в аптеку, куда ее взяли ночным фармацевтом.
Работа, надо сказать, была не очень трудная, потому что по ночам мало кто приходил за лекарствами.
В двенадцать часов входную дверь, забранную решеткой, закрывали изнутри на замок. А если кому срочно требовалось лекарство, покупатели звонили в звонок, и фармацевт отпускала лекарство через маленькое, тоже зарешеченное окно.
Отпустив очередного клиента, Люда опять падала на свой топчанчик и засыпала. Бессонницей она, к счастью, не страдала.
А поскольку ей даже удавалось высыпаться, она почти не зависела от девчонок, у которых оставила свою сумку с вещами и куда могла приходить переодеваться, предварительно приняв душ.
В этом – в возможности поплескаться – подруги ее не ограничивали, так что со временем Людмила, как в анекдоте, могла сказать себе: жизнь налаживается!
Она подумывала, не поискать ли номер в какой-нибудь недорогой гостинице, но таких не знала. А может, их и не было. В действующих гостиницах самый скромный номер на один день стоил как раз ее месячную стипендию…
Несколько дней она пожила у Тамары Водопьяновой. Пожалуй, единственной своей подруги, хотя прежде общались они в основном на занятиях или между парами.
Приняли ее Водопьяновы хорошо, выделили целую комнату в своем огромном доме.
– Живи сколько хочешь, – сказала Тамарина мама, Юлия Витальевна.
Но ей было неудобно.
Пару раз она сходили в кафе с Тамарой и один раз с ее бойфрендом, о котором маме строго-настрого было запрещено даже заикаться.
– Почему? – удивлялась Люда. – Тебе вообще запрещают встречаться с парнями или именно с этим?
– Вообще, – смеясь сказала Тамара. – Дело в том, что моей маме меня принес аист…
– В каком смысле, что-то я не догоняю? – пожаловалась Люда.
– В том, что мама не понимает, что я уже выросла. Не хочет понимать. Она готова принимать в доме моих друзей, мальчиков и девочек, и даже приглашать для них Деда Мороза зимой и клоуна летом. Чтобы мы танцевали и читали стихи…
– Это у тебя шутка такая?
– Это у меня небольшое преувеличение, – вздохнула Тамара. – Но Лешка категорически отказывается к нам ходить, потому что мама первым делом стала спрашивать, где он живет и куда она сможет позвонить в случае чего – если я задержусь или у меня вырубится мобильник… Главное, как чувствует: только мы с Лешенькой где-нибудь приляжем, она тут же мне звонит. А выключишь телефон – вопли, истерика… Так что если у тебя пока нет своего жилья, то это не большая беда. Даже маленькая бедка. Гораздо хуже, когда мама висит у тебя на хвосте… Думаешь, почему она с такой радостью приняла тебя? Чтобы иметь возможность контролировать меня, но уже через тебя… Вот скажи, спрашивала она у тебя номер твоего мобильника.
– Спрашивала, – призналась Людмила. – И в свой блокнот записала. Сказала, на всякий случай.
– Все, ты попалась! Теперь если я где-нибудь задержусь, она будет обзванивать и тех моих подруг, которых она знает, и тебя.
Люда подумала, что ей надо успеть накопить немного денег, чтобы снять квартиру самой. Ведь обычно те, кто их сдает, требуют предоплату хотя бы за два месяца.
А потом в училище ее нашла мама. Людмила, когда увидела свою Веронику Михайловну, глазам не поверила.
– Мама, что-нибудь случилось? – встревожилась Людмила.
– У меня ничего не случилось, а вот у моей дочери… – Она многозначительно помолчала. – Хорошо, что появилась возможность поехать в командировку в Сочи. Я ее буквально из рук своей коллеги вырвала. И прилетела из Сочи на один день, завтра надо вернуться.
Людмила смутилась: она уже нарисовала себе портрет матери, не слишком интересующейся ее делами, почти отреклась от нее, и вдруг…
– Зря ты волнуешься, – между тем сказала она сухо. – Я всего лишь не хочу больше жить с Аллой Леонидовной. Кроме того, в этом году я закончу училище, получу диплом и стану совершенно самостоятельной.
Она посмотрела в глаза матери, но выдержать ее взгляд не смогла, стала смотреть в сторону.
– Что случилось? – повторила мама, сама немало смущенная проблемами дочери, которую до сих пор считала удачно пристроенной.
– А чего ж ты у мамочки своей не спросила, – проговорила Людмила с ехидцей. – Разве она тебе ничего не сказала? Если нет, получится, я вроде ябедничаю.
– Неужели все так далеко зашло? – пробормотала мама.
– Дальше некуда, – криво усмехнулась Люда.
– Хотя бы в общих чертах, – продолжала настаивать Вероника Михайловна.
«В общих чертах! – усмехнулась про себя Люда. – Разве можно в общих чертах рассказать про четыре года жизни?» И опять мысленно добавила: «Ты, мамочка, никогда не узнаешь, ни что было со мной в общих чертах, ни в самых подробных. Хотя кое-что придется все же рассказать». А вслух произнесла:
– Хорошо, слушай. В общих чертах. – Она не могла не съехидничать. – Это случилось четыре года назад. Я приехала в этот город и сразу поняла: мы с бабушкой не найдем общего языка. Просто потому, что ничего общего у нас быть не может. Вот с той поры мы и жили: она – сама по себе, я – сама по себе. У нас в группе была девочка из детского дома, и у нее тоже никого не было из близких родственников…
– Что ты говоришь! – ужаснулась мама.
– Хорошо, уточню: никого поблизости не было.
– Но ты жила не у кого-нибудь, у родной бабушки! – продолжала настаивать мама.
Людмила снисходительно взглянула на нее. Она видела маму насквозь. Та нарисовала себе, как хорошо живет ее дочь, и с этим спокойно спала…
– Жила. А после того как дорогая бабушка рассказала, что папа мне вовсе не папа, а ты была рада от меня избавиться, я поняла, что теперь не только язык, но и воздух у нас не может быть общим.
– Но бабушка… Она могла сказать это в запале, со зла…
– При моем женихе, – с кривой улыбкой подхватила Люда. Она быстро успокоилась от того, что рассталась с Николаем, но матери все же сказала. Может, пусть хоть теперь перестанет защищать свою распрекрасную мамашу. Нельзя же быть такой слепой!
Мать замолчала и взглянула на дочь жалобно: мол, почему бы тебе не быть снисходительней? Но та отчего-то не захотела ее жалеть.
– Если дети такая обуза, для чего их тогда заводить! – выплеснула Людмила то, что давно в ней бродило и распирало изнутри, как сероводород на болоте!
И добилась результата: мама заплакала. И так горько, что Людмиле в момент расхотелось и дальше ее заводить. Устыдилась.
– Мамочка, прости меня, пожалуйста! Если бы ты знала, как это тяжело: считать, что ты никому не нужна.
Теперь они плакали обе. В номере гостиницы, который по приезде сняла для себя мама.
– Сегодня ты останешься у меня, нам нужно серьезно поговорить!
Людмила подменилась с одной из девчонок-фармацевтов на одну ночь. Теперь ей хотелось провести остаток вечера и ночь с мамой, по которой она, оказывается, так соскучилась.
– Я буду присылать тебе деньги, как и прежде, на главпочтамт, – говорила мама. – Подумать только, ты вынуждена самостоятельно зарабатывать себе на хлеб.
– Не на хлеб, а на квартиру, – усмехалась Люда.
Хотя, если подумать, и на хлеб тоже. А что, пора, не маленькая. Подумаешь, несовершеннолетняя! Смотря для чего…
Утром Людмила провожала мать в аэропорт. Та вынула бумажник и отдала дочери пачку денег, не считая.
– Пожалуйста, Люда, сними себе квартиру. Не жалей денег. Я пришлю тебе столько, сколько нужно.
– И долго ты будешь меня содержать? – ворчливо проговорила Людмила.
– Пока не выйдешь замуж, – улыбнулась мама. – Тогда я с чистой совестью передам тебя с рук на руки.
– А если я не выйду очень долго? – посмеялась Людмила.
Между прочим, Людмиле интересно было почувствовать себя замужней женщиной. Меньше чем через два месяца он получил бы диплом, она диплом фармацевта, и поехали бы Переверзевы куда-нибудь в дальний гарнизон – Люда ничего такого не боялась. Насчет гарнизона она орала из вредности. А со своей специальностью она всегда бы нашла работу, тут Коля был прав. Даже просто ходить кому-то уколы делать, и то – живая копейка. Она входила во вкус, пользуясь такими вот выражениями. И сразу начинало казаться, что ей намного больше лет, чем на самом деле.
Коля всегда был чересчур правильным, вот в чем все дело. То есть правильным до дебильности. Он не видел – или предпочитал не видеть? – очевидного. Считал, что старшим надо верить безоговорочно, а что больше всего ее возмутило, так это, что он встал на сторону бабки, даже не вникнув как следует в то, что она сотворила.
С одной стороны, его можно было понять: он не поверил в то, что родная бабушка может сознательно портить жизнь своей внучке. Но ведь он собирался стать офицером и всю жизнь работать с людьми. Воспитывать их, командовать ими, а он такой… не то чтобы доверчивый, а будто равнодушный. Не творческий, как, например, Людмила.
Она во всем должна была убедиться сама, а не просто принимать на веру любое утверждение. К тому времени она уже твердо знала: взрослые люди ошибаются ничуть не реже, чем молодежь. А значит, просто верить им на слово – глупо. Нужно самому во все вникать и выяснять на опыте, правильно то или иное утверждение или нет?
Как-то наплевательски относился Колечка к жизни и к своей будущей жене. Плыл по течению. И может, к лучшему, что у них все разладилось…
Однако неужели он даже наедине с собой не размышлял, не прикидывал, как должно быть и как есть на самом деле? Неужели он ни в чем не сомневался?
Если это так, ей не нужен подобный муж. Жить-то с ним придется по законам жизни, а не по воинскому уставу, где раз и навсегда все прописано.
Ну да Бог с ним, с этим Переверзевым. Если на то пошло, Людмила и не слишком его любила. Может, со временем бы научилась, но уж слишком он отличался от рано повзрослевшего и отвечающего за свои поступки Рыжего. Вот уж кто был ответственен, так это он. Не без некоторого пиратства и ухарства.
Он и Людмилу кое-чему научил. Например, не бояться трудностей и не отступать в достижении своих целей.
Нет, без него она бы совсем пропала. По крайней мере после того бабкиного выступления, в некотором роде не поддающегося объяснению. Чего это она столько лет молчала, а потом в самый неподходящий момент вдруг распустила язык?
Того, что случилось позднее, и сама Алла Леонидовна никак не ожидала. По крайней мере о том, что Людка вдруг соберет сумку и уйдет, она и думать не думала.
Потому, когда внучка, наоравшись, ушла в свою комнату и в ней закрылась, Алла Леонидовна решила: перебесится. Так уже было. И закрывалась, и днями не разговаривала, а потом – ничего. Людмила отходчивая.
Правда, о том, что никогда прежде свою внучку она так не обижала, не подумала. И преспокойно пошла в магазин, куда сегодня должны были завезти дешевые мандарины. Ей об этом знакомая продавщица говорила. Вроде раза в полтора дешевле, чем на рынке. Алла Леонидовна и взяла сумку побольше. Килограмма два купить, а то и три.
Но когда внучка не вышла к ужину и вообще не подавала никаких звуков, в комнату к ней заглянула. Вначале осторожно тронула дверь, не заперто ли, а когда вошла и увидела, что никого нет, почувствовала некоторый холодок: что она скажет дочери? В первый раз ей придется оправдываться и что-то лепетать, объясняя уход Людмилы из дома.
А вечером позвонила Вероника. Материнское сердце – вещун, высоким штилем подумала Алла Леонидовна, но почти тут же явственно усмехнулась: хорошо, Вероника не видит этой ее ухмылки. Да если бы и увидела, вряд ли чего-нибудь бы сказала. Боится мать до сих пор!
Но и здесь она ошиблась, потому что Вероника вдруг потребовала позвать к телефону Людочку. Именно так она и сказала. Послушала бы, какими словами обогатился лексикон ее прекрасной Людочки! Как ловко она матерится, не обращая внимания ни на присутствие пожилого человека, ни своего жениха.
От злости она впервые сказала так о себе: пожилой человек. Хотя на самом деле пожилой себя вовсе не считала.
– Ее нет дома, – вынуждена была сказать правду Алла Леонидовна.
– Как так, нету? – заквохтала Вероника. – У вас же девять часов вечера!
Иной раз даже послушная доченька ее раздражала. Так уж она хлопочет, так переживает!.. Если ты такая заботливая мать, зачем дочку от себя отправила? Переложила свою заботу на чужие плечи и думала, проблем не будет? Рассосется само собой?
– У нас-то девять, а вот тебе чего не спится среди ночи? – вопросом на вопрос ответила Алла Леонидовна.
– Сама не знаю чего, – призналась дочь. – Проснулась от дурного предчувствия. Сон такой страшный приснился… Так ты не сказала, где моя дочь.
И тут Аллу Леонидовну прорвало. Она уже не думала о том, что дочь теперь лишит ее содержания, что станет обвинять во всем, а то еще прикатит со своих северов.
Ничего, пусть все знает! Пусть поймет, каково живется здесь ее матери, на плечи которой прекрасные супруги взвалили воспитание своей ненормальной доченьки!
– Ты знаешь, я человек больной, – начала она свою длинную обличительную речь. – У меня гипертония. У меня сердце, не говоря уже о печени…
– Мама, при чем здесь твое здоровье? Я спрашиваю: где Людмила?
Вот, теперь она еще и повышает голос на мать. Ее даже не волнует, что та далеко не так здорова, как Веронике в своем далеке кажется.
Это разозлит и святого.
– Я не знаю! – закричала Алла Леонидовна. – В то время, как мне пришлось уйти в магазин, купить, между прочим, для нее фруктов, ты же знаешь, я слежу, чтобы в пище было достаточно витаминов, эта неблагодарная особа, эта мерзавка собрала свои вещички и улизнула!
– Куда? – растерянно спросила Вероника.
– Не знаю, – язвительно повторила мать, – может, к одному из своих хахалей!
– Каких хахалей, мама, она же еще девочка совсем, ей только через два месяца восемнадцать исполнится.
– Из молодых, да ранняя, – не стала жалеть дочь Алла Леонидовна. Пусть знает, кого вырастила! – Так что, извини, дать ее новый адрес я не могу. Не знаю!
И она со злостью бросила трубку на рычаг. Как они ей все надоели! Почему женщина, вырастив своих детей, все равно не может быть свободной и жить так, как ей хочется?
За свою внучку она не беспокоилась. Такие, как Людмила, в огне не горят и в воде не тонут! Поскитается по чужим людям и вернется. Денег у нее нет. Если мать, конечно, тайком не присылала ей… То есть извещения с переводами она никогда не видела, но эти чадолюбивые родители могут пускаться на всякие хитрости. Например, высылать деньги на «до востребования».
Она и не догадывалась, что угодила в самую точку. Вероника изредка высылала кое-какие деньги дочери. Говорила: а вдруг понадобятся?
И еще в одном Алла Леонидовна оказалась права: Людмиле таки пришлось скитаться.
Вначале она, как и собиралась, пожила у девчонок. И одна из них уже на второй день нашла ей подработку – ходить на дом к одной бабульке делать уколы. Старушка оказалась из обеспеченной семьи, за работу расплачивалась сразу, что сняло проблему с отсутствием денег.
Потом она заглянула на почту, и там оказалось два перевода от мамы. Один лежал уже месяц, и девушка сказала ей, что деньги собирались отправлять обратно.
Потом Людмила уже самостоятельно по объявлению устроилась в аптеку, куда ее взяли ночным фармацевтом.
Работа, надо сказать, была не очень трудная, потому что по ночам мало кто приходил за лекарствами.
В двенадцать часов входную дверь, забранную решеткой, закрывали изнутри на замок. А если кому срочно требовалось лекарство, покупатели звонили в звонок, и фармацевт отпускала лекарство через маленькое, тоже зарешеченное окно.
Отпустив очередного клиента, Люда опять падала на свой топчанчик и засыпала. Бессонницей она, к счастью, не страдала.
А поскольку ей даже удавалось высыпаться, она почти не зависела от девчонок, у которых оставила свою сумку с вещами и куда могла приходить переодеваться, предварительно приняв душ.
В этом – в возможности поплескаться – подруги ее не ограничивали, так что со временем Людмила, как в анекдоте, могла сказать себе: жизнь налаживается!
Она подумывала, не поискать ли номер в какой-нибудь недорогой гостинице, но таких не знала. А может, их и не было. В действующих гостиницах самый скромный номер на один день стоил как раз ее месячную стипендию…
Несколько дней она пожила у Тамары Водопьяновой. Пожалуй, единственной своей подруги, хотя прежде общались они в основном на занятиях или между парами.
Приняли ее Водопьяновы хорошо, выделили целую комнату в своем огромном доме.
– Живи сколько хочешь, – сказала Тамарина мама, Юлия Витальевна.
Но ей было неудобно.
Пару раз она сходили в кафе с Тамарой и один раз с ее бойфрендом, о котором маме строго-настрого было запрещено даже заикаться.
– Почему? – удивлялась Люда. – Тебе вообще запрещают встречаться с парнями или именно с этим?
– Вообще, – смеясь сказала Тамара. – Дело в том, что моей маме меня принес аист…
– В каком смысле, что-то я не догоняю? – пожаловалась Люда.
– В том, что мама не понимает, что я уже выросла. Не хочет понимать. Она готова принимать в доме моих друзей, мальчиков и девочек, и даже приглашать для них Деда Мороза зимой и клоуна летом. Чтобы мы танцевали и читали стихи…
– Это у тебя шутка такая?
– Это у меня небольшое преувеличение, – вздохнула Тамара. – Но Лешка категорически отказывается к нам ходить, потому что мама первым делом стала спрашивать, где он живет и куда она сможет позвонить в случае чего – если я задержусь или у меня вырубится мобильник… Главное, как чувствует: только мы с Лешенькой где-нибудь приляжем, она тут же мне звонит. А выключишь телефон – вопли, истерика… Так что если у тебя пока нет своего жилья, то это не большая беда. Даже маленькая бедка. Гораздо хуже, когда мама висит у тебя на хвосте… Думаешь, почему она с такой радостью приняла тебя? Чтобы иметь возможность контролировать меня, но уже через тебя… Вот скажи, спрашивала она у тебя номер твоего мобильника.
– Спрашивала, – призналась Людмила. – И в свой блокнот записала. Сказала, на всякий случай.
– Все, ты попалась! Теперь если я где-нибудь задержусь, она будет обзванивать и тех моих подруг, которых она знает, и тебя.
Люда подумала, что ей надо успеть накопить немного денег, чтобы снять квартиру самой. Ведь обычно те, кто их сдает, требуют предоплату хотя бы за два месяца.
А потом в училище ее нашла мама. Людмила, когда увидела свою Веронику Михайловну, глазам не поверила.
– Мама, что-нибудь случилось? – встревожилась Людмила.
– У меня ничего не случилось, а вот у моей дочери… – Она многозначительно помолчала. – Хорошо, что появилась возможность поехать в командировку в Сочи. Я ее буквально из рук своей коллеги вырвала. И прилетела из Сочи на один день, завтра надо вернуться.
Людмила смутилась: она уже нарисовала себе портрет матери, не слишком интересующейся ее делами, почти отреклась от нее, и вдруг…
– Зря ты волнуешься, – между тем сказала она сухо. – Я всего лишь не хочу больше жить с Аллой Леонидовной. Кроме того, в этом году я закончу училище, получу диплом и стану совершенно самостоятельной.
Она посмотрела в глаза матери, но выдержать ее взгляд не смогла, стала смотреть в сторону.
– Что случилось? – повторила мама, сама немало смущенная проблемами дочери, которую до сих пор считала удачно пристроенной.
– А чего ж ты у мамочки своей не спросила, – проговорила Людмила с ехидцей. – Разве она тебе ничего не сказала? Если нет, получится, я вроде ябедничаю.
– Неужели все так далеко зашло? – пробормотала мама.
– Дальше некуда, – криво усмехнулась Люда.
– Хотя бы в общих чертах, – продолжала настаивать Вероника Михайловна.
«В общих чертах! – усмехнулась про себя Люда. – Разве можно в общих чертах рассказать про четыре года жизни?» И опять мысленно добавила: «Ты, мамочка, никогда не узнаешь, ни что было со мной в общих чертах, ни в самых подробных. Хотя кое-что придется все же рассказать». А вслух произнесла:
– Хорошо, слушай. В общих чертах. – Она не могла не съехидничать. – Это случилось четыре года назад. Я приехала в этот город и сразу поняла: мы с бабушкой не найдем общего языка. Просто потому, что ничего общего у нас быть не может. Вот с той поры мы и жили: она – сама по себе, я – сама по себе. У нас в группе была девочка из детского дома, и у нее тоже никого не было из близких родственников…
– Что ты говоришь! – ужаснулась мама.
– Хорошо, уточню: никого поблизости не было.
– Но ты жила не у кого-нибудь, у родной бабушки! – продолжала настаивать мама.
Людмила снисходительно взглянула на нее. Она видела маму насквозь. Та нарисовала себе, как хорошо живет ее дочь, и с этим спокойно спала…
– Жила. А после того как дорогая бабушка рассказала, что папа мне вовсе не папа, а ты была рада от меня избавиться, я поняла, что теперь не только язык, но и воздух у нас не может быть общим.
– Но бабушка… Она могла сказать это в запале, со зла…
– При моем женихе, – с кривой улыбкой подхватила Люда. Она быстро успокоилась от того, что рассталась с Николаем, но матери все же сказала. Может, пусть хоть теперь перестанет защищать свою распрекрасную мамашу. Нельзя же быть такой слепой!
Мать замолчала и взглянула на дочь жалобно: мол, почему бы тебе не быть снисходительней? Но та отчего-то не захотела ее жалеть.
– Если дети такая обуза, для чего их тогда заводить! – выплеснула Людмила то, что давно в ней бродило и распирало изнутри, как сероводород на болоте!
И добилась результата: мама заплакала. И так горько, что Людмиле в момент расхотелось и дальше ее заводить. Устыдилась.
– Мамочка, прости меня, пожалуйста! Если бы ты знала, как это тяжело: считать, что ты никому не нужна.
Теперь они плакали обе. В номере гостиницы, который по приезде сняла для себя мама.
– Сегодня ты останешься у меня, нам нужно серьезно поговорить!
Людмила подменилась с одной из девчонок-фармацевтов на одну ночь. Теперь ей хотелось провести остаток вечера и ночь с мамой, по которой она, оказывается, так соскучилась.
– Я буду присылать тебе деньги, как и прежде, на главпочтамт, – говорила мама. – Подумать только, ты вынуждена самостоятельно зарабатывать себе на хлеб.
– Не на хлеб, а на квартиру, – усмехалась Люда.
Хотя, если подумать, и на хлеб тоже. А что, пора, не маленькая. Подумаешь, несовершеннолетняя! Смотря для чего…
Утром Людмила провожала мать в аэропорт. Та вынула бумажник и отдала дочери пачку денег, не считая.
– Пожалуйста, Люда, сними себе квартиру. Не жалей денег. Я пришлю тебе столько, сколько нужно.
– И долго ты будешь меня содержать? – ворчливо проговорила Людмила.
– Пока не выйдешь замуж, – улыбнулась мама. – Тогда я с чистой совестью передам тебя с рук на руки.
– А если я не выйду очень долго? – посмеялась Людмила.
Глава четвертая
Люда познакомилась с Димкой, когда он в своей солдатской робе копал траншею. Почему-то один. Копал и при этом что-то декламировал. Явно рифмованное.
Она приостановилась и будто невзначай стала слушать, что он там бормочет.
Людмила подумала: надо же, какой нынче солдат продвинутый пошел! Под стихи копает… Но все-таки копает вручную, можно подумать, что в армии техники никакой нет. Или у них такой способ наказания: лопату в руки – и копай от забора до заката?
– Здравствуйте, девушка, вам тоже нужно что-нибудь выкопать? – спросил он, когда она уже собралась идти дальше.
– Нет, спасибо, ничего не нужно, – невольно хихикнула она. И чуть было не добавила: «Разве что могилу».
Но он бы не понял, почему у такой молодой и на вид успешной герлы такое похоронное настроение.
За один день, что мама была в городе, Людмиле показалось, будто они успели сблизиться, как никогда раньше, и теперь она, успокоившись и поняв, что не так уж одинока, будет жить дальше с песней по жизни.
Но мать уехала, и на нее опять навалилась тоска. Рыжий, наверное, сказал бы: «Идет нормальный процесс, переоценка ценностей».
Парень с лопатой между тем внимательно посмотрел на нее и сказал:
– Тогда, может, хотя бы имя свое скажете солдату, чтобы он мог засыпать с ним на устах.
Она, не сдержавшись, фыркнула. Но просьбу выполнила:
– Людмила.
– Да, – зачарованно протянул он, – с таким именем можно не только засыпать, но идти в атаку и сражаться на турнирах… Мила. Мила-я, ты услышь меня-а…
Такой вот приколист.
– А меня Дмитрий. Дмитрий Князев.
Он стоял внизу, в траншее, опершись на лопату, и, не скрываясь, оглядывал ее с ног до головы.
– Так я пойду? – неуверенно спросила Люда, почувствовав от его взгляда почти робость. Можно было подумать, что он вдруг приобрел на нее такое влияние, что она даже разрешение у него спрашивает. На свободное хождение по улицам, между прочим.
– А давайте завтра встретимся? – предложил он.
– Здесь?
Сказала и подумала, что определенно в его взгляде есть что-то магнетическое. Она будто сама не своя, лепечет глупость всякую.
– Почему – здесь? Можно и возле фонтана у «Авроры». В шесть часов, а?
«Аврора» – кинотеатр, подле которого стоит скульптура девушки в шинели, с ружьем. Ее почему-то тоже называют Авророй. Поскольку эта скульптура поставлена здесь еще во времена Советского Союза, то символизирует она, очевидно, зарю коммунизма. Правда, сейчас никто об этом не задумывается. И молодежь привычно назначает возле нее свидания.
Парень, вспомнив о чем-то, помрачнел. И пояснил для нее:
– Если, конечно, прапорщик опять не привяжется.
– Пятнадцать минут я подожду, – сказала Люда, проникаясь сочувствием к солдату.
– Это правильно, – согласился он, – международная норма ожидания. Только обычно я никуда не опаздываю, а уж после пятнадцати минут точно не приду.
Но сладилось у него, как видно, с прапорщиком, потому что Димка пришел вовремя. Минута в минуту. Вообще они одновременно подошли к месту свидания с двух сторон.
Посмотрели друг на друга, одновременно хмыкнули, а потом и рассмеялись. Они сразу начали общаться будто на одной волне. У Людмилы никогда такого не было. Ни с кем. Даже с Рыжим. Чтоб вот так, с одного взгляда чувствовать одно и то же.
До встречи с Димкой – Дмитрием Князевым – у Людмилы случилось много чего плохого. Откуда бы в ее жизни взяться хорошему, если у нее не было ни постоянного жилья, ни близких людей? Вон даже родную мать будто заново обретала. Да и то с натугой, сопротивляясь неизвестно почему.
Она приостановилась и будто невзначай стала слушать, что он там бормочет.
Он приговаривал, замолкая, а потом начинал опять.
Иду я против топора,
В руке сжимая лом
Как символ торжества добра
В его борьбе со злом[1].
Людмила подумала: надо же, какой нынче солдат продвинутый пошел! Под стихи копает… Но все-таки копает вручную, можно подумать, что в армии техники никакой нет. Или у них такой способ наказания: лопату в руки – и копай от забора до заката?
– Здравствуйте, девушка, вам тоже нужно что-нибудь выкопать? – спросил он, когда она уже собралась идти дальше.
– Нет, спасибо, ничего не нужно, – невольно хихикнула она. И чуть было не добавила: «Разве что могилу».
Но он бы не понял, почему у такой молодой и на вид успешной герлы такое похоронное настроение.
За один день, что мама была в городе, Людмиле показалось, будто они успели сблизиться, как никогда раньше, и теперь она, успокоившись и поняв, что не так уж одинока, будет жить дальше с песней по жизни.
Но мать уехала, и на нее опять навалилась тоска. Рыжий, наверное, сказал бы: «Идет нормальный процесс, переоценка ценностей».
Парень с лопатой между тем внимательно посмотрел на нее и сказал:
– Тогда, может, хотя бы имя свое скажете солдату, чтобы он мог засыпать с ним на устах.
Она, не сдержавшись, фыркнула. Но просьбу выполнила:
– Людмила.
– Да, – зачарованно протянул он, – с таким именем можно не только засыпать, но идти в атаку и сражаться на турнирах… Мила. Мила-я, ты услышь меня-а…
Такой вот приколист.
– А меня Дмитрий. Дмитрий Князев.
Он стоял внизу, в траншее, опершись на лопату, и, не скрываясь, оглядывал ее с ног до головы.
– Так я пойду? – неуверенно спросила Люда, почувствовав от его взгляда почти робость. Можно было подумать, что он вдруг приобрел на нее такое влияние, что она даже разрешение у него спрашивает. На свободное хождение по улицам, между прочим.
– А давайте завтра встретимся? – предложил он.
– Здесь?
Сказала и подумала, что определенно в его взгляде есть что-то магнетическое. Она будто сама не своя, лепечет глупость всякую.
– Почему – здесь? Можно и возле фонтана у «Авроры». В шесть часов, а?
«Аврора» – кинотеатр, подле которого стоит скульптура девушки в шинели, с ружьем. Ее почему-то тоже называют Авророй. Поскольку эта скульптура поставлена здесь еще во времена Советского Союза, то символизирует она, очевидно, зарю коммунизма. Правда, сейчас никто об этом не задумывается. И молодежь привычно назначает возле нее свидания.
Парень, вспомнив о чем-то, помрачнел. И пояснил для нее:
– Если, конечно, прапорщик опять не привяжется.
– Пятнадцать минут я подожду, – сказала Люда, проникаясь сочувствием к солдату.
– Это правильно, – согласился он, – международная норма ожидания. Только обычно я никуда не опаздываю, а уж после пятнадцати минут точно не приду.
Но сладилось у него, как видно, с прапорщиком, потому что Димка пришел вовремя. Минута в минуту. Вообще они одновременно подошли к месту свидания с двух сторон.
Посмотрели друг на друга, одновременно хмыкнули, а потом и рассмеялись. Они сразу начали общаться будто на одной волне. У Людмилы никогда такого не было. Ни с кем. Даже с Рыжим. Чтоб вот так, с одного взгляда чувствовать одно и то же.
До встречи с Димкой – Дмитрием Князевым – у Людмилы случилось много чего плохого. Откуда бы в ее жизни взяться хорошему, если у нее не было ни постоянного жилья, ни близких людей? Вон даже родную мать будто заново обретала. Да и то с натугой, сопротивляясь неизвестно почему.