Страница:
Не найдя больше ничего ценного, оглядел двор. На глаза попался сруб погреба с незапертой крышкой. Памятуя о сладких хмельных медах, сунулся туда промочить горло. Через миг до слуха Извека донёсся визг и звуки борьбы. Из чёрного проёма вновь показался чернец, волоча за собой перепуганную девчушку, которой хватило смекалки юркнуть в погреб, когда всех гнали на берег.
На девку глядючи, засвербило у чернеца ретивое. Притянув её к себе, грубо лапнул за грудь, но девчонка извернулась и укусила потную руку. Зарычав, монашек со злостью ударил девчонку в живот и, заметив как у неё сбилось дыхание, стал со вкусом бить по лицу. После третьего удара несчастная перестала ощущать опору под ногами и повалилась на землю. Толкнув её ничком на бревенчатый скат, чернец уже не спеша, запустил руку под подол. Девчонка слабо дёрнулась, но дрожащий от возбуждения богослов резко рванул за косу, выгибая голову назад. Потом, заломав девичьи руки за спину, скрутил запястья её же косой.
— Не возжелай и не прелюбодействуй… — зверея прошептал Сотник и выдвинулся из-за плетня.
Чернец запоздало углядел Извека и пинок в бок отбросил стервятника от жертвы. Подняв кучу пыли, монашек грохнулся оземь и закашлялся. Видя надвигающегося дружинника, спешно воздел персты. Трясущимися губами залопотал что-то про Моисея и его скрижали, но Сотник сграбастал перепуганного гада за хламиду и, заглянув в побелевшее лицо, мрачно процедил:
— Про то пусть кони думают, у них глаза умней… а я в твоей вере не мастак.
Стиснув рыжее мочало бороды, крутнул трясущуюся голову. Шея хрустнула, монашек обмяк, просевшее тело в агонии засучило ногами. Сотник уцепил труп, словно мешок с требухой и, ступив в сторону, забросил на поленницу. Огляделся. Ни души. Спешно прикрыв плачущей девке срам, размотал косу и, сунув в руки мошну с родительским добром, кивнул на проход в плетне. Девчонка, спотыкаясь, побрела со двора. Возле Ворона прерывисто вздохнула, утёрла мокрые щёки, глянула на Извека. Тот, зыркая по сторонам, забрался на коня, ещё раз осмотрелся с высоты седла, и только после этого нагнулся за ней. Усадив перед собой, направил Ворона задами подальше от кровавого берега. За деревней, умытая из фляги сирота кое-как пришла в себя. Разглядев дорогу на Киев, попыталась спрыгнуть, но Сотник успел удержать.
— Далеко ли собралась? —
— К деду, в лес, — молвила девчонка бесцветным голосом. —
— Так чё ж с коня сигать? Сказала бы сразу куда везти… —
Узкая ладошка медленно указала в поле правее деревни. Сотник вздохнул непредвиденной задержке, но решительно повернул коня в ту сторону.
— К деду так к деду! —
Добрались уже к сумеркам, еле отыскав меж завалов и звериных лазей нужную тропку. Извек порядком намаялся пригибаться под разлапистые ветки, когда Ворон непонятно дёрнул ухом: толи отгоняя комара, толи почуяв человека.
На тропе, как из-под земли возник старик. Пробежал глазами по лицам дружинника и девчонки, без слов шагнул к коню и, взявшись за узду, повёл с тропы в самую чащу. Густой еловник услужливо расступался, пропуская людей, и тут же смыкался сзади в непроходимую стену. Остановились на краю маленького погоста. Приняв девчушку с седла, дед кивнул Извеку, чтоб шёл следом и двинулся в приземистую избу. Усадив обоих на лавку, принёс ковш воды. Дав внучке отпить несколько глотков, протянул питьё Извеку. Вода показалась горькой на вкус, но Сотник выпил до дна. Не удивился, когда в голове прояснилось. Ведун, тем временем, уложил внучку под медвежьи шкуры, угомонил тихим говором, пока не заснула. Вернувшись к столу, сел напротив, выжидающе взглянул в глаза.
Подумав с чего начать Извек заговорил. Не особо останавливаясь на подробностях, рассказал про увиденное на берегу и случившееся во дворе. Ведун слушал не перебивая, только темнел, как грозовая туча. Когда же услыхал про встреченного парубка, кивнул в сторону тёмного угла.
— Вольга. Ко мне бежал.
Сотник в недоумении присмотрелся к бесформенной куче шкур. В тусклом свете с трудом разглядел выбивающийся из под края светлый клочок волос и брошенное тут же окровавленное тряпьё. Кивнул, узнав рубаху встреченного паренька.
— Я надеялся, — проговорил старик горестно. — Что кроме Вольги ещё кто-то ушёл.
Извек посмотрел на спящую девчушку, покачал головой.
— Только эти двое. Остальные на берегу.
Сотник встал.
— Пора мне, почтенный. Велено быть в Киеве без промедления.
Старец кивнул, тяжело поднялся, двинулся из избы. В небе уже заблестели первые слёзы звёзд. Ворон звякнул удилами, торопя хозяина, топнул копытом. Когда дружинник оказался в седле, ведун снова взялся за повод и двинулся сквозь стену чёрных елей. Шел молча, пока не вывел из леса. Остановившись на краю наезженной дороги, отпустил узду и, мрачно сверкнув глазами, глухо заговорил:
— Ещё мой дед рёк, что Владимир для нашей земли имя гиблое. Коли до власти дорвётся, то большим бедам быть… — старик помолчал, сжав губы, вздохнул. — Лучше бы ошибся…
Пошарив в висящей на плече калите, протянул на прощанье берестяную скрыньку.
— Это тебе, гой! Оберег тут могучий. Для внучки готовил, однако, теперь без нужды, сам за девкой присмотрю. Тебе же, чую, ещё пригодится. Откроешь на молодую луну, оденешь на плетёный шнур чёрного шелку… Да на гривну смотри, не нацепи. На гривне, кроме Молота Тора, ничто силу не имеет.
Волхв глянул в лицо Извека, приложил руку большим пальцем к груди и величаво, вытянул открытую ладонь перед собой. Потом ступил в сторону и растаял, как туман на заре. Сотник тряхнул головой, повторил знакомое с детства приветствие и, упрятав скрыньку за пазуху, погнал Ворона к Киеву.
ГЛАВА 2
В город въехал далеко заполночь. Направил коня к корчме. Ввалился пошатываясь, будто пол ночи гулял в другом месте. Вопреки обыкновению, корчма была тиха и почти пуста, если не считать нескольких человек, спящих кто за столами, кто под столом. Извек хлопнул заспанного корчмаря по плечу и, заплетающимся языком, старательно выговорил:
— Тащи чего в клюв кинуть, а то с вечера пивом подкреплялись, бражкой закусывали, а вином запивали. Пора и зубы во что-нибудь воткнуть.
Хозяин сонно кивнул, натыкаясь на столы и лавки, двинулся за едой. Зная неприхотливость Сотника, принёс остывшей каши, плошку сметаны и бок печёного осетра. Постоял, глядя, как гость набросился на пищу и, подумав немного, притащил вдобавок кусок пирога и крынку кваса. Извек благодарно кивнул, хлебнул прямо из крынки и вернулся к каше.
Из-под соседнего стола, распугивая опухшей рожей зазевавшихся тараканов, выполз знакомый путятинский ратник. Медленно осознавая где находится, повёл взглядом по столу, пока мутные очи не наткнулись на кружку. Неверной рукой сцапал, поволок к себе. Ощутив, что на дне еще плещется, неверяще поднёс к носу, понюхал, облегчённо вздохнул. Прислонив бадейку к губе, обеими руками, бережно запрокинул. Выцедив последний глоток, сплюнул утопшую за ночь муху, потряс кружку над раскрытым ртом. Поймал языком последнюю каплю, беспомощно оглянулся на Сотника. Извек, не переставая жевать, приглашающе махнул рукой. В красных глазах страдальца мелькнула неподдельная радость. Корчмарь понятливо вздохнул и устало побрёл за бражкой.
— Поздорову ли живёшь, Сотник? — прохрипел дружинник, грохая на стол порожнюю кружку.
— Поздорову, Мизгирь, поздорову. Надо бы здоровей, да некуда. А ты как?
Похмельный ратник глянул в лицо Извека, но быстро отвёл глаза. Рассматривая свои дрожащие пальцы, несколько раз кивнул.
— Тоже здоровей некуда. И веселей некуда. Особенно после вчерашней забавы.
— Эт которой? — невозмутимо поинтересовался Извек. — Чёт я не слыхал о праздниках. Разве что, пока меня не было, новый выдумали.
— Ага, выдумали. Крещением зовётся. Такое веселье, что в башке до сих пор одни ошмётки вертятся.
— Да что было-то? — продолжал дурковать Сотник.
— Чужого бога славили! — процедил Мизгирь сквозь зубы, распаляясь от непонятливости собеседника: — Пока ты на заставе прохлаждался, мы тут нового господина себе на шею сажали. Христосом зовётся, на перекладине висит, да всех жить учит! Потом купанье объявили, да так все обрадовались, что копьями подгонять пришлось. А тех, кто не шёл… по княжьему приказу железом рубили, не глядя кто стар, а кто мал.
Мизгирь, забыв про кружку, подался вперёд. Глаза стали дикими, щёку дёргало судорогой, слова срывались с губ и гвоздями били в уши.
— Я двадцать пять годов прожил, а не помышлял, что придётся на нашей земле свой люд рубать. И за что?! За какое-то чучело, у которого все люди — рабы божьи? Я с пятнадцати лет в походах, всякого насмотрелся, но чтобы наёмных печенегов посылали волхвов ловить, такого и в горячке не видывал.
Голос его сорвался на крик:
— И людских глаз таких не видывал! Ты их рубишь, а они стоят с детьми на руках и тебе в глаза смотрят! А в реку не идут! — его кулак хрястнул по столу. — Не идут они в реку! Понял?!
Мизгирь умолк, губы задрожали. Сглотнув комок в горле, уже тихо продолжил:
— Так, что радуйся, что на засеке отсиделся.
— Радуюсь. — тихо обронил Сотник.
Мизгирь отставил кружку и приложился прямо к кувшину. Кадык под чёрной бородой запрыгал. Опустив пустой кувшин, утёрся ладонью.
— Опосля вчерашнего новый приказ. Велят удальца сыскать, который одному из чернецов шею свернул. Их давеча, монахов этих, семь штук передушили. Народ наш сам знаешь какой: коли кривда на двор лезет, то и князь не указ, кишки враз выпустят. Однако, тут случай особый. Этот чернец, Егорий, личный доверенный самого Сарвета. Потому, видать, и кличка была — Холм Огородный, что главный осведомитель в важных делах. Так вот его вчера вечером, в одной из крещённых весей, дохлым нашли. На дровах валялся, мокрый, да обгаженный, а морда на спине. Кто-то гораздо постарался, башку едва прочь не отвернул. Нынче будем искать злодея. Только, думаю, вряд ли найдём… даже если отыщем. Половина наших с ним брататься готовы, не то, что ловить. Для виду придётся, конечно, пометаться по округе. Да Владимиру, небось, забот и так вдосталь, скоро сам забудет.
Сотник заставил себя прожевать очередной кусок рыбы. Глотнув кваса, перевёл разговор на другую тему:
— А что княжий отряд печенегов?
— Наймиты-то? — нахмурился Мизгирь. — Этих, ещё третьего дня, послали волхвов отловить, чтобы помех новому богу не чинили. Князь не глуп, знает, что наши в таком деле без пользы, вот и направил басурман. Да только не сдюжили они. Эрзя правильно смеялся: куда им до огурцов, когда они с рассолу дрищут.
— Что так? — настороженно поинтересовался Извек.
— А то, что объехали все ближние капища и почти никого не нашли. Потом один мил человек посоветовал на лесном погосте поискать, у Селидора. Ну те, с дуру и поискали. Ни один не вернулся, все три сотни окрест погоста и полегли. Видать от волхвов Перуну хорошая жертва досталась.
Сотник приложился к крынке, помолчал, шутливо вздохнул.
— Зря они туда поехали. Волка Селидора в лесу и с полтыщей не словишь, а ежели он ещё с волхвами… — Извек покачал головой. — Тут уж лучше самим себя зарезать, хоть мороки меньше.
С улицы донеслась перекличка третьих петухов. За соседними столами зашевелились ещё двое похмельных. По привычке, сперва лапнули ножны, потом открыли глаза. Сотник поднялся и, поймав взгляд корчмаря, опустил на угол стола монетку.
— Промочи ребятам горло, а мне пора.
Мизгирь протянул волосатую ручищу и, стиснув на прощанье предплечье Сотника, негромко проговорил:
— Ступай, друже. Встретишь того, кто чернеца Егория приплющил, налей ему от нашего имени.
— Налью, — честно пообещал Извек и подался к дверям.
После перегара корчмы, утренний воздух зазвенел в голове и растёкся по телу родниковой свежестью. Почувствовав хозяина в седле, дремавший Ворон зябко встряхнулся и привычно направился на двор воеводы. По дороге несколько раз обходил пятна почерневшей земли, видать и в Киеве не обошлось без резни. До дома воеводы не попалось ни одной живой души. Не обращая внимания на брешущего пса, Сотник спешился, взошёл на крыльцо и грохнул кулаком в дверь. Пождал, грохнул ещё. После третьего удара изнутри послышались шлепки босых ног. Сонный голос сварливо помянул Чернобога, чуть погодя скрипнул засов. Дверь приоткрылась, выпуская опухшую поцарапанную рожу с заплывшими глазами. Мутный взор медленно осветился пониманием, и Извека едва не свалило волной перегара.
— А, птичье вымя… Воротился значитца? Чё ж с ранья припёрся? Валяй спать. Опосля завтрего явишься, коли раньше не покличу. Валяй…
Грохнуло. Сотник в раздумьи поглядел на захлопнувшуюся перед носом дверь и, плюнув на рычащего пса, двинулся к Ворону. Внезапно почувствовал, как усталость навалилась на плечи, будто лодья гружёная камнем. В самом деле, теперь бы упасть битым лебедем, и пусть Дрёма стукнет по голове так, чтобы не просыпаться до вечера…
…Разбудил крик закатного кочета. Глаз пучило темнотой, а за окном краснел затухающий небосклон. Сотник потянулся. Понял, что проспал от рассвета до заката и, как говорил Мокша, день прожит не зря. В животе ощущалась пустота, как в дырявой суме калики. Под громкую перебранку голодных кишок, Извек умылся и отправился в харчевню: самое время ублажить тоскующее брюхо, да прислушаться к новостям. Не особо удивился малолюдным улицам. По всему, народ ещё не отошёл от давешнего крещенья. То тут, то там со дворов доносились плачи, причитания, вой собак. В конце улицы мелькнул конный разъезд, проехало четверо. Видать не шибко порадовал новый зачин, если караулы удвоены.
Корчма гудела и бубнила тише обычного. Еды почти не видно, питья же прибавилось втрое. Лица сплошь невесёлые, говоры негромкие, взгляды кислые. Баклажки опрокидывали чаще, гуляки надеялись залить горечь в душе, но, судя по ссутуленным плечам, без особого успеха.
Эрзя, подперев щёку кулаком, угрюмо глядел в кружку. Круглолицый Мокша только качнул понурой головой.
— Не стали тебя будить, и так вернулся чуть свет. Ведаешь ли что тут без тебя было?
— Ведаю, ведаю, — спешно ответил Извек, двигая к себе нетронутую миску. — Как сами-то?
— Вот пытаемся понять, — отозвался Эрзя, решившись отхлебнуть из кружки. — Сами вроде ничего, токмо на душе будто Ящер нагадил. А у Владимира на дворе пир, созывают всех, кому не лень, новый покон славить.
— Чё ж не пошли?
— Охоты нету, — буркнул Мокша. — Да и мерзких-самотных многовато набежало. Из дружин только путятинские, да и то не все. Остальные вовсе не наши. Сарветовы подстилки, черняховские прыщи, да иудеи с ромеями. Рвут глотки, кто громче Красно Солнышко восхвалит, да нового бога помянёт.
Извек жевал, изредка поглядывая на друзей. Покончив с кашей, промочил горло, прислушался к затихшему брюху и повторно потянулся за пивом.
— Слыхал я, давеча Перуна с Могурой закорчевали и в огонь, вместе с волхвами.
Мокша, не глядя на Сотника, еле заметно кивнул.
Все трое надолго замолчали. Подливали из кувшинов, поглядывали на сидящих за другими столами. Судя по выражениям лиц, те тоже кисли. Разговоры не клеились и молчание приправлялось обильным питиём. Хмель медленно но верно заползал в головы, притупляя кручину и застилая глаза вязким туманом. Наливались брагой мрачно, со злостью, почти силой вливая хмельное питьё в протестующие глотки. Потухшие глаза мутнели. В непривычной тишине то и дело слышался зубовный скрежет.
Захмелевший Мокша уже в третий раз порывался брататься со всеми, но, влекомый под руку более трезвым Эрзёй, затих и со слезами на глазах подался к выходу. Следом двинулись Ерга с Рудом. Зашевелилась и троица, сменившаяся с дальней заставы: Лют, Коростель и Мрак. Долго толклись в дверях, никак не попадая в широкий проём и цепляя плечами доски косяка. Когда же наконец миновали порог, затянули протяжную песню. Сквозь притворенную дверь донёсся злой запев трёх лужёных глоток:
Колесо вперёд, колесо назад,
знает скрип сердец правды стороны…
Уже возле дома Эрзя невесело заговорил:
— Бедулька тут одна народилась. Сарветовы псы на тебя зубы навострили. Злятся, твоему непочтению и тому, что в делах их не помогаешь. Проведали, что лучше прочих округи знаешь и желают, чтобы ты к ним на доклад ходил: рёк, как народ живёт, кто по старым поконам, а кто по новым. Ещё хотели заставить тебя проводником стать, чтобы тайные капища показал, на волхвов их выводил, укромы искал. Однако, чуяли, что не пойдёшь, ломали головы как тебя на это примучить. Нынче, почитай, удумали.
— О как! — невесело улыбнулся Сотник. — Ну и…
— Чернях с Сарветом брякнули у князя, будто возле убитого Егория Холма Огородного твой след видели. Дескать, надо тебя прищучить, да заставить отслужить свой грех.
Извек напрягся, но глаза держал весёлыми. Спешно соображал, мог ли оставить следы на утоптанной земле. Ничего не подозревающий Эрзя, тем временем, продолжал:
— Владимир взьерепенился было, да наши вовремя обмолвились, что тебя тогда на дальнюю засеку посылали. Потом и воевода припомнил, что ты на следующий день, утром вернулся и при Егории оказаться никак не мог. Так что остались они с хреном от пожилого зайца. Но думки свои, псячьи, наверняка не оставили. Ты бы остерёгся что ли, да почаще пред княжьи очи появлялся, глядишь Красно Солнце сподобится, да чином одарит. Кое-кто из врагов хвосты бы маленько поджал, да поутих. А может и вовсе языки свои в задницы позасовывал.
Сотник незаметно перевёл дух, хмыкнул, сводя всё к шутке.
— Чины говоришь? А на кой они мне? Меня и так любая собака сотником кличет, чем не чин? Чай, не мелочь какая… цельный сотник! Хотя мне и в десятниках не скушно!
Мокша вытаращил осоловелые глаза и, совладав с непослушным языком, гордо рявкнул:
— Пррально! Сотник никому, никогда гузнище не лизал! И лизать не будет! Ни Черняхам, ни Сарветам, ни князю!
От так вот! — улыбнулся Извек и распахнул дверь. — Приехали.
Эрзя ввел Мокшу и из темноты донесся его тихий голос:
— Это нас и страшит.
Утром, на княжьем дворе, Извек приметил ещё нескольких дружинников с плоскими крестами на груди. Поморщился от убогой замены гривнам и оберегам. Большинство же прятали знаки нового бога под рубаху, стыдились. Так, видать и будет, подумал Сотник, быть кресту вечно припрятанным нательным знаком, который никто не повесит на грудь открыто, гордо, во славу почитаемого и любимого бога.
После построения, воевода подозвал Извека и, разя вчерашним перегаром, медленно проговорил:
— Князь грамоту ждёт. Кого из скороходов способней послать?
— А далеко ли ехать?
— До Торжища, — уточнил воевода. — Встретить посыльного, из шёлкового обоза. По заветному слову получить грамоту и обратно. Грамота из Царьграда. Видать, дюже важная, а мои все при деле, никого отпускать не велено.
— Тогда сам и слетаю. — предложил Сотник.
Воевода задумался, подвигал губами, наконец кивнул.
— А почему бы нет? Слетай, пока тебя при дворе с какашками не съели! Коник у тебя скорый, руки не из задницы растут, голова на плечах есть… пока.
Извек промолчал насмешливой похвале, выжидающе смотрел в глаза. Воевода выудил из-за пазухи знак княжьего посыльного, вложил дружиннику в руку и, понизив голос до шёпота, проговорил тайные слова.
Сотник ухмыльнулся, повторил всё в точности и, отпущенный удовлетворённым кивком, двинулся со двора. На выходе поздоровался с Лёшкой Поповичем, но тот, погружённый в себя, не ответил. Угрюмо прошёл мимо, уткнув тоскливый взгляд в землю. Не иначе, опять Млава не приветила, подумал Извек. Сзади послышались торопливые шаги. Догнали Эрзя с Мокшей.
— Далёко? — пропыхтел Мокша.
— Да на Торжище надо слетать.
Эрзя внимательно глянул на Извека, двинул усами.
— С собой не возьмёшь?
— Велено одному.
— Ну, хоть до околицы проводим, — хитро прищурился Мокша. — У нас с Эрзёй кувшинчик сладкого ромейского припасён, как раз проводить хватит.
— Гоже! — рассмеялся Извек. — От сладкого ромейского, да при нашей кислой жизни, разве откажешься.
У дома споро оседлали коней. Выехали. Мокша откупорил полуведёрный кувшин и, соорудив на лице подобие серьёзности, подражая интонациям Сарвета, значимо изрёк:
— Да пребудет ещё при нашей жизни то, что обещано нам после оной!
Под смешки друзей ливанул из кувшина в раскрытую пасть, передал вино Эрзе. Тот размашисто перекрестил кувшин снизу вверх и тоже вознёс взор к небу.
— И да снизойдёт на нас благодать великая… То-то нам похорошеет!
Содержимое кувшина уменьшилось ещё раз, и сосуд перекочевал к Извеку.
— И да упокоится душа Егория — Холма Огородного, и да простит ему бог все его прегрешения, вольные и невольные!..
— Тако бысть, тако есть, тако будет! — с хохотом докончили Эрзя с Мокшей.
Вино вновь пошло по кругу. Прозвучали здравицы друзьям, врагам, бабке Агафье, Деду Пильгую и верным коням, кои несут столь славных ратоборцев. Когда настало время прощаться, все трое были уже изрядно навеселе. Хлопнув по рукам, разъехались. Друзья, затянув песню, неспешно двинули вспять, а Сотник пустил коня рысью, чтобы встречный ветер выдул из головы лишний хмель.
За одним из поворотов, дорога шустро нырнула в низинку. Ворон пошёл тише, обходил засохшие колеи, похожие на старые сабельные шрамы. Когда, выбравшись наверх, снова ступил на прямой шлях, впереди показался странный столбик. Сотник затенил рукой глаза, присмотрелся, хмыкнул. На обочине маленьким истуканом торчал заяц-русак. Смотрел ошалевшими глазами в точку перед собой. На приближение всадника даже ухом не повёл. Извек выгнул бровь — совсем косой обнаглел, ни коня, ни человека не боится.
Только подъехав, понял, в чём дело. Возле глубокой колдобины, валялся лопнувший кувшин. Ветер разносил сытный хмельной запах. Впитав в себя пролитую сурью, желтело просыпанное с подвод отборное зерно. Часть горки явно была подъедена длинноухим. Видно проезжавшую к Киеву телегу занесло в яму и кувшин, припасённый возницей, выпал под колёса. Вот длинноухий и потрапезничал.
Теперь, обожравшись, тупо смотрел на щедрое угощение. Есть больше не мог, уходить от кормушки не хотел, а ударивший по ушам хмель выбил из головы весь страх.
Поравнявшись с зайцем, Ворон приостановился и склонил голову к рассыпанному добру. В самый последний момент заяц попытался отодвинуться, но не удержался на подгибающихся лапах и завалился под пыльные листья лопуха. Сморенный хмельной приправой, тут же заснул как убитый.
Сотник ухмыльнулся, представляя какая жажда ожидает русака спросонок. Ворон хапнул губами две жмени пьяного зерна, но тычок в бока заставил идти дальше. Насмешливый голос хозяина прозвучал тише чем обычно.
— Иди, иди! А то, вдруг проснётся, в драку полезет… ой, чё будет!
Дорога перевалила через пригорок, и Сотник залюбовался сверкающей на просторе Лебедью. Весь день не слезал с седла. Под вечер, заметил поляну со следами торговых обозов: в траве тянулись следы телег, а среди горок засохшего конского помёта, чернели круги недавних кострищ. Не мешкая съехал на обочину, расседлал Ворона и, напоив у родника, оставил пастись. Сам же, наскоро закусив, улёгся на плащ и заснул без задних ног.
Поднялся с первым проблеском солнца. Поёживаясь от росы, быстро собрался и, зацепив из сумы горсть сухарей, тронулся в путь. Слыша хруст, Ворон ворочал ушами и тряс шёлковой гривой, но Сотник, чувствуя ногами набитое травой брюхо, был непреклонен.
Ярило восполз над деревьями, и сквозь листву всё чаще пробивались связки солнечных лучей. Просветы между деревьями увеличились и полоска утоптанной земли вывернула на опушку. Ворон припустил было бодрой трусцой, но замешкался, углядев вьющееся неподалёку облако пыли. Дальше пошёл шагом, то и дело косясь на хозяина. Извек улыбался, смотрел вперёд, похлопывая коня по шее. Впереди, над желтыми клубами торчала лохматая голова. Изредка копна чёрных волос дёргалась и голова смещалась из стороны в сторону. Рядом с ней то и дело появлялись макушки посветлей, но тут же опять скрывались в облаке. Скоро проступили силуэты полудюжины мужиков, азартно барахтающихся в пыли. Ещё через десяток шагов стало ясно, что молодцы резво налетают на обладателя лохматой головы, но получив оплеуху, кубарем катятся в песок. Взбив в воздух очередную порцию пыли, поспешно вскакивают, благо здоровьицем не обижены и, собрав глаза в кучу, бросаются за новой затрещиной.
Было похоже, что волтузятся долго. Однако, при такой прыти, легко протянут и до вечера. Благо и лохматый с ног не валится.
Ворон брезгливо встал, не заходя в пыль. Извек облокотился на седло. Щурясь наблюдал мужицкую потеху, ждал: вдруг да разглядят — дадут проехать. Всадника же заметил один лохматый. Бросил на подъехавшего пару косых взглядов. В глазах промелькнуло обещание отвесить тумаков и путнику, коли тот вмешается. Поглядев ещё немного, Сотник зевнул и нарушил идиллию негромким свистом. Молодцы остановились. Разгорячено дыша, углядели Ворона, вопросительно уставились на седока.
— Почтенные, почто пыль гоняем! — улыбнулся Сотник. — Может пособить чем?
Бойцы переглянулись, размазывая грязь по потным лицам. Один сплюнул кровь с разбитой губы, кивнул на лохматого.
На девку глядючи, засвербило у чернеца ретивое. Притянув её к себе, грубо лапнул за грудь, но девчонка извернулась и укусила потную руку. Зарычав, монашек со злостью ударил девчонку в живот и, заметив как у неё сбилось дыхание, стал со вкусом бить по лицу. После третьего удара несчастная перестала ощущать опору под ногами и повалилась на землю. Толкнув её ничком на бревенчатый скат, чернец уже не спеша, запустил руку под подол. Девчонка слабо дёрнулась, но дрожащий от возбуждения богослов резко рванул за косу, выгибая голову назад. Потом, заломав девичьи руки за спину, скрутил запястья её же косой.
— Не возжелай и не прелюбодействуй… — зверея прошептал Сотник и выдвинулся из-за плетня.
Чернец запоздало углядел Извека и пинок в бок отбросил стервятника от жертвы. Подняв кучу пыли, монашек грохнулся оземь и закашлялся. Видя надвигающегося дружинника, спешно воздел персты. Трясущимися губами залопотал что-то про Моисея и его скрижали, но Сотник сграбастал перепуганного гада за хламиду и, заглянув в побелевшее лицо, мрачно процедил:
— Про то пусть кони думают, у них глаза умней… а я в твоей вере не мастак.
Стиснув рыжее мочало бороды, крутнул трясущуюся голову. Шея хрустнула, монашек обмяк, просевшее тело в агонии засучило ногами. Сотник уцепил труп, словно мешок с требухой и, ступив в сторону, забросил на поленницу. Огляделся. Ни души. Спешно прикрыв плачущей девке срам, размотал косу и, сунув в руки мошну с родительским добром, кивнул на проход в плетне. Девчонка, спотыкаясь, побрела со двора. Возле Ворона прерывисто вздохнула, утёрла мокрые щёки, глянула на Извека. Тот, зыркая по сторонам, забрался на коня, ещё раз осмотрелся с высоты седла, и только после этого нагнулся за ней. Усадив перед собой, направил Ворона задами подальше от кровавого берега. За деревней, умытая из фляги сирота кое-как пришла в себя. Разглядев дорогу на Киев, попыталась спрыгнуть, но Сотник успел удержать.
— Далеко ли собралась? —
— К деду, в лес, — молвила девчонка бесцветным голосом. —
— Так чё ж с коня сигать? Сказала бы сразу куда везти… —
Узкая ладошка медленно указала в поле правее деревни. Сотник вздохнул непредвиденной задержке, но решительно повернул коня в ту сторону.
— К деду так к деду! —
Добрались уже к сумеркам, еле отыскав меж завалов и звериных лазей нужную тропку. Извек порядком намаялся пригибаться под разлапистые ветки, когда Ворон непонятно дёрнул ухом: толи отгоняя комара, толи почуяв человека.
На тропе, как из-под земли возник старик. Пробежал глазами по лицам дружинника и девчонки, без слов шагнул к коню и, взявшись за узду, повёл с тропы в самую чащу. Густой еловник услужливо расступался, пропуская людей, и тут же смыкался сзади в непроходимую стену. Остановились на краю маленького погоста. Приняв девчушку с седла, дед кивнул Извеку, чтоб шёл следом и двинулся в приземистую избу. Усадив обоих на лавку, принёс ковш воды. Дав внучке отпить несколько глотков, протянул питьё Извеку. Вода показалась горькой на вкус, но Сотник выпил до дна. Не удивился, когда в голове прояснилось. Ведун, тем временем, уложил внучку под медвежьи шкуры, угомонил тихим говором, пока не заснула. Вернувшись к столу, сел напротив, выжидающе взглянул в глаза.
Подумав с чего начать Извек заговорил. Не особо останавливаясь на подробностях, рассказал про увиденное на берегу и случившееся во дворе. Ведун слушал не перебивая, только темнел, как грозовая туча. Когда же услыхал про встреченного парубка, кивнул в сторону тёмного угла.
— Вольга. Ко мне бежал.
Сотник в недоумении присмотрелся к бесформенной куче шкур. В тусклом свете с трудом разглядел выбивающийся из под края светлый клочок волос и брошенное тут же окровавленное тряпьё. Кивнул, узнав рубаху встреченного паренька.
— Я надеялся, — проговорил старик горестно. — Что кроме Вольги ещё кто-то ушёл.
Извек посмотрел на спящую девчушку, покачал головой.
— Только эти двое. Остальные на берегу.
Сотник встал.
— Пора мне, почтенный. Велено быть в Киеве без промедления.
Старец кивнул, тяжело поднялся, двинулся из избы. В небе уже заблестели первые слёзы звёзд. Ворон звякнул удилами, торопя хозяина, топнул копытом. Когда дружинник оказался в седле, ведун снова взялся за повод и двинулся сквозь стену чёрных елей. Шел молча, пока не вывел из леса. Остановившись на краю наезженной дороги, отпустил узду и, мрачно сверкнув глазами, глухо заговорил:
— Ещё мой дед рёк, что Владимир для нашей земли имя гиблое. Коли до власти дорвётся, то большим бедам быть… — старик помолчал, сжав губы, вздохнул. — Лучше бы ошибся…
Пошарив в висящей на плече калите, протянул на прощанье берестяную скрыньку.
— Это тебе, гой! Оберег тут могучий. Для внучки готовил, однако, теперь без нужды, сам за девкой присмотрю. Тебе же, чую, ещё пригодится. Откроешь на молодую луну, оденешь на плетёный шнур чёрного шелку… Да на гривну смотри, не нацепи. На гривне, кроме Молота Тора, ничто силу не имеет.
Волхв глянул в лицо Извека, приложил руку большим пальцем к груди и величаво, вытянул открытую ладонь перед собой. Потом ступил в сторону и растаял, как туман на заре. Сотник тряхнул головой, повторил знакомое с детства приветствие и, упрятав скрыньку за пазуху, погнал Ворона к Киеву.
ГЛАВА 2
Худо не тогда, когда всё плохо.
Худо, когда не знаешь, как сделать лучше.
Витим-зареченец
В город въехал далеко заполночь. Направил коня к корчме. Ввалился пошатываясь, будто пол ночи гулял в другом месте. Вопреки обыкновению, корчма была тиха и почти пуста, если не считать нескольких человек, спящих кто за столами, кто под столом. Извек хлопнул заспанного корчмаря по плечу и, заплетающимся языком, старательно выговорил:
— Тащи чего в клюв кинуть, а то с вечера пивом подкреплялись, бражкой закусывали, а вином запивали. Пора и зубы во что-нибудь воткнуть.
Хозяин сонно кивнул, натыкаясь на столы и лавки, двинулся за едой. Зная неприхотливость Сотника, принёс остывшей каши, плошку сметаны и бок печёного осетра. Постоял, глядя, как гость набросился на пищу и, подумав немного, притащил вдобавок кусок пирога и крынку кваса. Извек благодарно кивнул, хлебнул прямо из крынки и вернулся к каше.
Из-под соседнего стола, распугивая опухшей рожей зазевавшихся тараканов, выполз знакомый путятинский ратник. Медленно осознавая где находится, повёл взглядом по столу, пока мутные очи не наткнулись на кружку. Неверной рукой сцапал, поволок к себе. Ощутив, что на дне еще плещется, неверяще поднёс к носу, понюхал, облегчённо вздохнул. Прислонив бадейку к губе, обеими руками, бережно запрокинул. Выцедив последний глоток, сплюнул утопшую за ночь муху, потряс кружку над раскрытым ртом. Поймал языком последнюю каплю, беспомощно оглянулся на Сотника. Извек, не переставая жевать, приглашающе махнул рукой. В красных глазах страдальца мелькнула неподдельная радость. Корчмарь понятливо вздохнул и устало побрёл за бражкой.
— Поздорову ли живёшь, Сотник? — прохрипел дружинник, грохая на стол порожнюю кружку.
— Поздорову, Мизгирь, поздорову. Надо бы здоровей, да некуда. А ты как?
Похмельный ратник глянул в лицо Извека, но быстро отвёл глаза. Рассматривая свои дрожащие пальцы, несколько раз кивнул.
— Тоже здоровей некуда. И веселей некуда. Особенно после вчерашней забавы.
— Эт которой? — невозмутимо поинтересовался Извек. — Чёт я не слыхал о праздниках. Разве что, пока меня не было, новый выдумали.
— Ага, выдумали. Крещением зовётся. Такое веселье, что в башке до сих пор одни ошмётки вертятся.
— Да что было-то? — продолжал дурковать Сотник.
— Чужого бога славили! — процедил Мизгирь сквозь зубы, распаляясь от непонятливости собеседника: — Пока ты на заставе прохлаждался, мы тут нового господина себе на шею сажали. Христосом зовётся, на перекладине висит, да всех жить учит! Потом купанье объявили, да так все обрадовались, что копьями подгонять пришлось. А тех, кто не шёл… по княжьему приказу железом рубили, не глядя кто стар, а кто мал.
Мизгирь, забыв про кружку, подался вперёд. Глаза стали дикими, щёку дёргало судорогой, слова срывались с губ и гвоздями били в уши.
— Я двадцать пять годов прожил, а не помышлял, что придётся на нашей земле свой люд рубать. И за что?! За какое-то чучело, у которого все люди — рабы божьи? Я с пятнадцати лет в походах, всякого насмотрелся, но чтобы наёмных печенегов посылали волхвов ловить, такого и в горячке не видывал.
Голос его сорвался на крик:
— И людских глаз таких не видывал! Ты их рубишь, а они стоят с детьми на руках и тебе в глаза смотрят! А в реку не идут! — его кулак хрястнул по столу. — Не идут они в реку! Понял?!
Мизгирь умолк, губы задрожали. Сглотнув комок в горле, уже тихо продолжил:
— Так, что радуйся, что на засеке отсиделся.
— Радуюсь. — тихо обронил Сотник.
Мизгирь отставил кружку и приложился прямо к кувшину. Кадык под чёрной бородой запрыгал. Опустив пустой кувшин, утёрся ладонью.
— Опосля вчерашнего новый приказ. Велят удальца сыскать, который одному из чернецов шею свернул. Их давеча, монахов этих, семь штук передушили. Народ наш сам знаешь какой: коли кривда на двор лезет, то и князь не указ, кишки враз выпустят. Однако, тут случай особый. Этот чернец, Егорий, личный доверенный самого Сарвета. Потому, видать, и кличка была — Холм Огородный, что главный осведомитель в важных делах. Так вот его вчера вечером, в одной из крещённых весей, дохлым нашли. На дровах валялся, мокрый, да обгаженный, а морда на спине. Кто-то гораздо постарался, башку едва прочь не отвернул. Нынче будем искать злодея. Только, думаю, вряд ли найдём… даже если отыщем. Половина наших с ним брататься готовы, не то, что ловить. Для виду придётся, конечно, пометаться по округе. Да Владимиру, небось, забот и так вдосталь, скоро сам забудет.
Сотник заставил себя прожевать очередной кусок рыбы. Глотнув кваса, перевёл разговор на другую тему:
— А что княжий отряд печенегов?
— Наймиты-то? — нахмурился Мизгирь. — Этих, ещё третьего дня, послали волхвов отловить, чтобы помех новому богу не чинили. Князь не глуп, знает, что наши в таком деле без пользы, вот и направил басурман. Да только не сдюжили они. Эрзя правильно смеялся: куда им до огурцов, когда они с рассолу дрищут.
— Что так? — настороженно поинтересовался Извек.
— А то, что объехали все ближние капища и почти никого не нашли. Потом один мил человек посоветовал на лесном погосте поискать, у Селидора. Ну те, с дуру и поискали. Ни один не вернулся, все три сотни окрест погоста и полегли. Видать от волхвов Перуну хорошая жертва досталась.
Сотник приложился к крынке, помолчал, шутливо вздохнул.
— Зря они туда поехали. Волка Селидора в лесу и с полтыщей не словишь, а ежели он ещё с волхвами… — Извек покачал головой. — Тут уж лучше самим себя зарезать, хоть мороки меньше.
С улицы донеслась перекличка третьих петухов. За соседними столами зашевелились ещё двое похмельных. По привычке, сперва лапнули ножны, потом открыли глаза. Сотник поднялся и, поймав взгляд корчмаря, опустил на угол стола монетку.
— Промочи ребятам горло, а мне пора.
Мизгирь протянул волосатую ручищу и, стиснув на прощанье предплечье Сотника, негромко проговорил:
— Ступай, друже. Встретишь того, кто чернеца Егория приплющил, налей ему от нашего имени.
— Налью, — честно пообещал Извек и подался к дверям.
После перегара корчмы, утренний воздух зазвенел в голове и растёкся по телу родниковой свежестью. Почувствовав хозяина в седле, дремавший Ворон зябко встряхнулся и привычно направился на двор воеводы. По дороге несколько раз обходил пятна почерневшей земли, видать и в Киеве не обошлось без резни. До дома воеводы не попалось ни одной живой души. Не обращая внимания на брешущего пса, Сотник спешился, взошёл на крыльцо и грохнул кулаком в дверь. Пождал, грохнул ещё. После третьего удара изнутри послышались шлепки босых ног. Сонный голос сварливо помянул Чернобога, чуть погодя скрипнул засов. Дверь приоткрылась, выпуская опухшую поцарапанную рожу с заплывшими глазами. Мутный взор медленно осветился пониманием, и Извека едва не свалило волной перегара.
— А, птичье вымя… Воротился значитца? Чё ж с ранья припёрся? Валяй спать. Опосля завтрего явишься, коли раньше не покличу. Валяй…
Грохнуло. Сотник в раздумьи поглядел на захлопнувшуюся перед носом дверь и, плюнув на рычащего пса, двинулся к Ворону. Внезапно почувствовал, как усталость навалилась на плечи, будто лодья гружёная камнем. В самом деле, теперь бы упасть битым лебедем, и пусть Дрёма стукнет по голове так, чтобы не просыпаться до вечера…
…Разбудил крик закатного кочета. Глаз пучило темнотой, а за окном краснел затухающий небосклон. Сотник потянулся. Понял, что проспал от рассвета до заката и, как говорил Мокша, день прожит не зря. В животе ощущалась пустота, как в дырявой суме калики. Под громкую перебранку голодных кишок, Извек умылся и отправился в харчевню: самое время ублажить тоскующее брюхо, да прислушаться к новостям. Не особо удивился малолюдным улицам. По всему, народ ещё не отошёл от давешнего крещенья. То тут, то там со дворов доносились плачи, причитания, вой собак. В конце улицы мелькнул конный разъезд, проехало четверо. Видать не шибко порадовал новый зачин, если караулы удвоены.
Корчма гудела и бубнила тише обычного. Еды почти не видно, питья же прибавилось втрое. Лица сплошь невесёлые, говоры негромкие, взгляды кислые. Баклажки опрокидывали чаще, гуляки надеялись залить горечь в душе, но, судя по ссутуленным плечам, без особого успеха.
Эрзя, подперев щёку кулаком, угрюмо глядел в кружку. Круглолицый Мокша только качнул понурой головой.
— Не стали тебя будить, и так вернулся чуть свет. Ведаешь ли что тут без тебя было?
— Ведаю, ведаю, — спешно ответил Извек, двигая к себе нетронутую миску. — Как сами-то?
— Вот пытаемся понять, — отозвался Эрзя, решившись отхлебнуть из кружки. — Сами вроде ничего, токмо на душе будто Ящер нагадил. А у Владимира на дворе пир, созывают всех, кому не лень, новый покон славить.
— Чё ж не пошли?
— Охоты нету, — буркнул Мокша. — Да и мерзких-самотных многовато набежало. Из дружин только путятинские, да и то не все. Остальные вовсе не наши. Сарветовы подстилки, черняховские прыщи, да иудеи с ромеями. Рвут глотки, кто громче Красно Солнышко восхвалит, да нового бога помянёт.
Извек жевал, изредка поглядывая на друзей. Покончив с кашей, промочил горло, прислушался к затихшему брюху и повторно потянулся за пивом.
— Слыхал я, давеча Перуна с Могурой закорчевали и в огонь, вместе с волхвами.
Мокша, не глядя на Сотника, еле заметно кивнул.
Все трое надолго замолчали. Подливали из кувшинов, поглядывали на сидящих за другими столами. Судя по выражениям лиц, те тоже кисли. Разговоры не клеились и молчание приправлялось обильным питиём. Хмель медленно но верно заползал в головы, притупляя кручину и застилая глаза вязким туманом. Наливались брагой мрачно, со злостью, почти силой вливая хмельное питьё в протестующие глотки. Потухшие глаза мутнели. В непривычной тишине то и дело слышался зубовный скрежет.
Захмелевший Мокша уже в третий раз порывался брататься со всеми, но, влекомый под руку более трезвым Эрзёй, затих и со слезами на глазах подался к выходу. Следом двинулись Ерга с Рудом. Зашевелилась и троица, сменившаяся с дальней заставы: Лют, Коростель и Мрак. Долго толклись в дверях, никак не попадая в широкий проём и цепляя плечами доски косяка. Когда же наконец миновали порог, затянули протяжную песню. Сквозь притворенную дверь донёсся злой запев трёх лужёных глоток:
Колесо вперёд, колесо назад,
знает скрип сердец правды стороны…
Уже возле дома Эрзя невесело заговорил:
— Бедулька тут одна народилась. Сарветовы псы на тебя зубы навострили. Злятся, твоему непочтению и тому, что в делах их не помогаешь. Проведали, что лучше прочих округи знаешь и желают, чтобы ты к ним на доклад ходил: рёк, как народ живёт, кто по старым поконам, а кто по новым. Ещё хотели заставить тебя проводником стать, чтобы тайные капища показал, на волхвов их выводил, укромы искал. Однако, чуяли, что не пойдёшь, ломали головы как тебя на это примучить. Нынче, почитай, удумали.
— О как! — невесело улыбнулся Сотник. — Ну и…
— Чернях с Сарветом брякнули у князя, будто возле убитого Егория Холма Огородного твой след видели. Дескать, надо тебя прищучить, да заставить отслужить свой грех.
Извек напрягся, но глаза держал весёлыми. Спешно соображал, мог ли оставить следы на утоптанной земле. Ничего не подозревающий Эрзя, тем временем, продолжал:
— Владимир взьерепенился было, да наши вовремя обмолвились, что тебя тогда на дальнюю засеку посылали. Потом и воевода припомнил, что ты на следующий день, утром вернулся и при Егории оказаться никак не мог. Так что остались они с хреном от пожилого зайца. Но думки свои, псячьи, наверняка не оставили. Ты бы остерёгся что ли, да почаще пред княжьи очи появлялся, глядишь Красно Солнце сподобится, да чином одарит. Кое-кто из врагов хвосты бы маленько поджал, да поутих. А может и вовсе языки свои в задницы позасовывал.
Сотник незаметно перевёл дух, хмыкнул, сводя всё к шутке.
— Чины говоришь? А на кой они мне? Меня и так любая собака сотником кличет, чем не чин? Чай, не мелочь какая… цельный сотник! Хотя мне и в десятниках не скушно!
Мокша вытаращил осоловелые глаза и, совладав с непослушным языком, гордо рявкнул:
— Пррально! Сотник никому, никогда гузнище не лизал! И лизать не будет! Ни Черняхам, ни Сарветам, ни князю!
От так вот! — улыбнулся Извек и распахнул дверь. — Приехали.
Эрзя ввел Мокшу и из темноты донесся его тихий голос:
— Это нас и страшит.
Утром, на княжьем дворе, Извек приметил ещё нескольких дружинников с плоскими крестами на груди. Поморщился от убогой замены гривнам и оберегам. Большинство же прятали знаки нового бога под рубаху, стыдились. Так, видать и будет, подумал Сотник, быть кресту вечно припрятанным нательным знаком, который никто не повесит на грудь открыто, гордо, во славу почитаемого и любимого бога.
После построения, воевода подозвал Извека и, разя вчерашним перегаром, медленно проговорил:
— Князь грамоту ждёт. Кого из скороходов способней послать?
— А далеко ли ехать?
— До Торжища, — уточнил воевода. — Встретить посыльного, из шёлкового обоза. По заветному слову получить грамоту и обратно. Грамота из Царьграда. Видать, дюже важная, а мои все при деле, никого отпускать не велено.
— Тогда сам и слетаю. — предложил Сотник.
Воевода задумался, подвигал губами, наконец кивнул.
— А почему бы нет? Слетай, пока тебя при дворе с какашками не съели! Коник у тебя скорый, руки не из задницы растут, голова на плечах есть… пока.
Извек промолчал насмешливой похвале, выжидающе смотрел в глаза. Воевода выудил из-за пазухи знак княжьего посыльного, вложил дружиннику в руку и, понизив голос до шёпота, проговорил тайные слова.
Сотник ухмыльнулся, повторил всё в точности и, отпущенный удовлетворённым кивком, двинулся со двора. На выходе поздоровался с Лёшкой Поповичем, но тот, погружённый в себя, не ответил. Угрюмо прошёл мимо, уткнув тоскливый взгляд в землю. Не иначе, опять Млава не приветила, подумал Извек. Сзади послышались торопливые шаги. Догнали Эрзя с Мокшей.
— Далёко? — пропыхтел Мокша.
— Да на Торжище надо слетать.
Эрзя внимательно глянул на Извека, двинул усами.
— С собой не возьмёшь?
— Велено одному.
— Ну, хоть до околицы проводим, — хитро прищурился Мокша. — У нас с Эрзёй кувшинчик сладкого ромейского припасён, как раз проводить хватит.
— Гоже! — рассмеялся Извек. — От сладкого ромейского, да при нашей кислой жизни, разве откажешься.
У дома споро оседлали коней. Выехали. Мокша откупорил полуведёрный кувшин и, соорудив на лице подобие серьёзности, подражая интонациям Сарвета, значимо изрёк:
— Да пребудет ещё при нашей жизни то, что обещано нам после оной!
Под смешки друзей ливанул из кувшина в раскрытую пасть, передал вино Эрзе. Тот размашисто перекрестил кувшин снизу вверх и тоже вознёс взор к небу.
— И да снизойдёт на нас благодать великая… То-то нам похорошеет!
Содержимое кувшина уменьшилось ещё раз, и сосуд перекочевал к Извеку.
— И да упокоится душа Егория — Холма Огородного, и да простит ему бог все его прегрешения, вольные и невольные!..
— Тако бысть, тако есть, тако будет! — с хохотом докончили Эрзя с Мокшей.
Вино вновь пошло по кругу. Прозвучали здравицы друзьям, врагам, бабке Агафье, Деду Пильгую и верным коням, кои несут столь славных ратоборцев. Когда настало время прощаться, все трое были уже изрядно навеселе. Хлопнув по рукам, разъехались. Друзья, затянув песню, неспешно двинули вспять, а Сотник пустил коня рысью, чтобы встречный ветер выдул из головы лишний хмель.
За одним из поворотов, дорога шустро нырнула в низинку. Ворон пошёл тише, обходил засохшие колеи, похожие на старые сабельные шрамы. Когда, выбравшись наверх, снова ступил на прямой шлях, впереди показался странный столбик. Сотник затенил рукой глаза, присмотрелся, хмыкнул. На обочине маленьким истуканом торчал заяц-русак. Смотрел ошалевшими глазами в точку перед собой. На приближение всадника даже ухом не повёл. Извек выгнул бровь — совсем косой обнаглел, ни коня, ни человека не боится.
Только подъехав, понял, в чём дело. Возле глубокой колдобины, валялся лопнувший кувшин. Ветер разносил сытный хмельной запах. Впитав в себя пролитую сурью, желтело просыпанное с подвод отборное зерно. Часть горки явно была подъедена длинноухим. Видно проезжавшую к Киеву телегу занесло в яму и кувшин, припасённый возницей, выпал под колёса. Вот длинноухий и потрапезничал.
Теперь, обожравшись, тупо смотрел на щедрое угощение. Есть больше не мог, уходить от кормушки не хотел, а ударивший по ушам хмель выбил из головы весь страх.
Поравнявшись с зайцем, Ворон приостановился и склонил голову к рассыпанному добру. В самый последний момент заяц попытался отодвинуться, но не удержался на подгибающихся лапах и завалился под пыльные листья лопуха. Сморенный хмельной приправой, тут же заснул как убитый.
Сотник ухмыльнулся, представляя какая жажда ожидает русака спросонок. Ворон хапнул губами две жмени пьяного зерна, но тычок в бока заставил идти дальше. Насмешливый голос хозяина прозвучал тише чем обычно.
— Иди, иди! А то, вдруг проснётся, в драку полезет… ой, чё будет!
Дорога перевалила через пригорок, и Сотник залюбовался сверкающей на просторе Лебедью. Весь день не слезал с седла. Под вечер, заметил поляну со следами торговых обозов: в траве тянулись следы телег, а среди горок засохшего конского помёта, чернели круги недавних кострищ. Не мешкая съехал на обочину, расседлал Ворона и, напоив у родника, оставил пастись. Сам же, наскоро закусив, улёгся на плащ и заснул без задних ног.
Поднялся с первым проблеском солнца. Поёживаясь от росы, быстро собрался и, зацепив из сумы горсть сухарей, тронулся в путь. Слыша хруст, Ворон ворочал ушами и тряс шёлковой гривой, но Сотник, чувствуя ногами набитое травой брюхо, был непреклонен.
Ярило восполз над деревьями, и сквозь листву всё чаще пробивались связки солнечных лучей. Просветы между деревьями увеличились и полоска утоптанной земли вывернула на опушку. Ворон припустил было бодрой трусцой, но замешкался, углядев вьющееся неподалёку облако пыли. Дальше пошёл шагом, то и дело косясь на хозяина. Извек улыбался, смотрел вперёд, похлопывая коня по шее. Впереди, над желтыми клубами торчала лохматая голова. Изредка копна чёрных волос дёргалась и голова смещалась из стороны в сторону. Рядом с ней то и дело появлялись макушки посветлей, но тут же опять скрывались в облаке. Скоро проступили силуэты полудюжины мужиков, азартно барахтающихся в пыли. Ещё через десяток шагов стало ясно, что молодцы резво налетают на обладателя лохматой головы, но получив оплеуху, кубарем катятся в песок. Взбив в воздух очередную порцию пыли, поспешно вскакивают, благо здоровьицем не обижены и, собрав глаза в кучу, бросаются за новой затрещиной.
Было похоже, что волтузятся долго. Однако, при такой прыти, легко протянут и до вечера. Благо и лохматый с ног не валится.
Ворон брезгливо встал, не заходя в пыль. Извек облокотился на седло. Щурясь наблюдал мужицкую потеху, ждал: вдруг да разглядят — дадут проехать. Всадника же заметил один лохматый. Бросил на подъехавшего пару косых взглядов. В глазах промелькнуло обещание отвесить тумаков и путнику, коли тот вмешается. Поглядев ещё немного, Сотник зевнул и нарушил идиллию негромким свистом. Молодцы остановились. Разгорячено дыша, углядели Ворона, вопросительно уставились на седока.
— Почтенные, почто пыль гоняем! — улыбнулся Сотник. — Может пособить чем?
Бойцы переглянулись, размазывая грязь по потным лицам. Один сплюнул кровь с разбитой губы, кивнул на лохматого.