Кондратьев Вячеслав. На станции Свободный

   - Как интересно! - воскликнула она. - Вы, наверно, большой фантазер?
   - Нет, я скорее чересчур рассудочен, но Питер, белые ночи... поневоле начинаешь фантазировать. Просто нельзя не фантазировать. Понимаете?
   - Понимаю. Мой отец, несмотря на то что инженер-путеец, - страшный фантазер и выдумщик.
   - А где он кончал институт, не в Москве?
   - В Москве.
   - Не знаете, в каком году?
   - Кажется, в двадцатом.
   - А мой в восемнадцатом! Возможно, наши отцы были знакомы! Вот здорово!
   - Вы напомните мне фамилию, я спрошу у папы. В общем, когда получите увольнение, заходите прямо к нам. Хорошо?
   - Спасибо большое, Надя. Конечно, зайду, лишь бы отпустили. Вы знаете, как здорово, что мы познакомились. Мне теперь не будет так одиноко на этом дальнем-предальнем Востоке, - горячо и искренне сказал Андрей. - Вы даже не представляете, что значит после казармы побыть в семейном доме, посидеть в домашней обстановке. Мы все так соскучились по своим домам.
   - Я понимаю.
   От избытка чувств Андрей непроизвольно дотронулся до Надиной руки, и она не отняла ее. Тогда он слегка сжал ей пальцы. Так и стояли они, держась за руки, на продуваемой ветром вагонной площадке, пока Погост не прервал их уединения.
   - Вы живы, ребятки?
   - Живы, - улыбнулась Надя.
   - Очень хорошо, что живы. Я исчезаю, - сказал Погост и исчез.
   Андрей опять сжал ей пальцы, и у него вырвалось:
   - Мне очень хорошо с вами!
   - Мне тоже, - просто сказала она и тоже пожала ему руку.
   Стучали вагоны, мимо проплывали не очень-то живописные места, однообразная равнина, только слева по ходу поезда где-то очень далеко синели сопки... И мелькали километровые столбы, неумолимо приближая конец дороги, а тем самым и конец их встречи. Андрею не хотелось об этом думать, ему хотелось, чтоб эта поездка никогда не кончалась, чтоб этот городишко Свободный был где-нибудь за тридевять земель.
   - Надя, а если меня почему-либо не будут отпускать в увольнение, вы сможете сами приехать к нам на точку?
   - Конечно, смогу. Только как добраться назад? Ведь следующий поезд только утром следующего дня.
   - Мы сможем дойти до ближайшего разъезда, а там я посажу вас на товарный.
   - Это идея!
   - Только нам надо будет списаться, чтоб вы не приехали в день моего дежурства. На мост-то вас не пустят, там охрана... - Он помолчал немного. Лишь бы не случилось... непредвиденное.
   - А что может случиться?
   - Мало ли что. Вдруг война?
   - Не верю я ни в какую войну. Вы же читали сообщение ТАСС.
   - Читал. Но наш капитан только пожал плечами на это.
   - Ну его, вашего капитана! - тряхнула она головой. - Не будем об этом.
   И верно, зачем думать о плохом в этот удивительный для него день? Он будет переписываться с этой милой девушкой, а может, и встречаться. И он стал говорить, что обязательно свезет ее на лодке на тот необитаемый остров, о котором рассказывал, что они будут бродить там, как первые люди на земле, и еще о чем-то говорил он, а поезд тем временем уже приближался к станции, уже раздался протяжный гудок паровоза перед входным семафором, уже поредел стук колес и послышалось шипение тормозов.
   - Мы приехали, молодые люди, - сказал вошедший в тамбур Погост и сунул Андрею завернутые в газетку учебники. Вам дальше, Надя?
   - Дальше, - упавшим голосом ответила она и сжала руку Андрея.
   - Ваш адрес, Надя, - вспомнил Андрей главное и вытащил карандаш...
   Поезд остановился. Еще несколько минут они стояли молча, глядя друг на друга, пока Погост не подтолкнул Андрея.
   - Пора, юноша.
   Они спрыгнули с подножки... Андрей мучительно думал, что чего-то он не сказал этой девушке, и лишь тогда, когда дрогнул вагон, лязгнули буфера и поезд тронулся, он крикнул:
   - Если нам не удастся свидеться, я все равно буду помнить вас!
   - Я тоже! - И она стала махать рукой.
   Еще немного они постояли на перроне, глядя вслед поезду.
   - Это тоже невероятно серьезно? - усмехнулся Погост.
   - Очень, - ответил Андрей.
   - Что ж, завидую вашим девятнадцати годкам... Кстати, стояние в тамбуре с очаровательной девушкой не выветрило у вас из головы правила технической эксплуатации и инструкции по сигнализации?
   - Вроде нет, - улыбнулся Андрей.
   - Ну, потопали тогда в это знаменитое управление. Надо еще поспрошать, где оно находится.
   Свободный оказался малоинтересным городишкой, серым и невзрачным, пыльным и грязным. Даже в центре, где находилось управление железной дороги, стояли убогие деревянные домишки. Пока шли по городку, Андрей, полный впечатлений от неожиданного знакомства в вагоне, совсем не думал о предстоящем экзамене. Он рисовал себе будущие встречи с Надей и переписку, а Погост не отвлекал его разговорами, предоставляя ему возможность помечтать. Только у самого здания управления Андрей очнулся, и знакомый холодок, ощущаемый всегда перед экзаменами, прошелся в груди.
   Но экзамен оказался смехотворно легким. Андрей знал гораздо больше того, что требовалось, экзаменаторы одобрительно улыбались. Вообще этот экзамен, проводимый гражданскими людьми, на время вернул его в доармейскую прошлую жизнь, и ему как-то стало спокойно - пролетит скоро год армии, а там Москва, институт, и начнется настоящая, нормальная жизнь.
   Погост после экзамена остался в управлении для получения каких-то указаний, а Андрей вышел на улочки Свободного в приподнятом настроении, удовлетворенный блестяще сданным экзаменом. С Погостом они договорились встретиться на вокзале.
   Он шел по неказистым, почти деревенским улочкам, глубоко вдыхая воздух, с удовольствием ощущая пружинистость своих шагов, силу молодого натренированного тела, и ему даже захотелось пробежаться. Не смущали его теперь ни нелепые обмотки, ни грубые ботинки на ногах, ведь даже в них он, видимо, немного понравился Наде, не стала бы она торчать в тамбуре, если бы он был ей неинтересен.
   С главной улицы, идущей к станции, он свернул и шел сейчас, что-то насвистывая, по каким-то пыльным, немощеным переулкам, мимо одноэтажных домишек. Станция была где-то недалеко - доносились гудки паровозов и свистки маневровых кондукторов. Ему нужно было свернуть налево, и Андрей искал глазами какой-то проезд или прогон, ведущий к железной дороге. Вскоре такой проулок показался, он свернул в него, прошел немного и тут...
   Поначалу он ничего не мог понять - перед ним расстилалось что-то серое... Именно расстилалось, потому как люди - а это были люди! - стояли на коленях, спиной к нему, а лицами к длинному товарному составу. И, кинув взгляд по сторонам, он еле достал концы этого огромного прямоугольника, распластавшегося неподвижно перед вагонами... Потом на него резко пахнуло запахом нечистого человеческого тела, каким-то особым запахом проволглых непросыхаемых телогреек, грязных портянок и еще чем-то, чем всегда пахнет сбитое вместе большое число людей, грязных и голодных...
   Андрея шатнуло... Он отступил к забору, чтоб не заметили его конвойные. В глазах поплыло, и он не понимал, действительно ли двинулась эта серая масса или колеблется все в его глазах. Откуда-то, словно издалека, послышалась команда, и распластанный на земле серый огромный прямоугольник зашевелился и двинулся к вагонам... Взвилась пыль, поднятая елозящими коленями, и зависла над людьми серым маревом, сделав все вокруг призрачным, расплывчатым, словно в кошмарном сне. Это движение на коленях было противоестественно, а потому и страшно...
   Опять раздался звук команды, и прямоугольник замер... Первые ряды уже подтянулись вплотную к вагонам, зияющим черными дырами раскрытых дверей. Потом - еще команда, и у каждой двери поднялось с колен по одному человеку. А остальные опять поползли на коленях, придвигаясь к составу.
   У Андрея померкло в глазах. Он зажал рот рукой, чтоб не вырвалось стона или крика, и стоял, не в силах отвести взгляда от этой массы покрытых пылью людей... Да нет, не людей, а какого-то неведомого существа... чудовища... "Чудище обло, озорно, огромно..." - всплыли почему-то строки радищевского эпиграфа.
   Господи... отец... Неужели и он вот так... на коленях? Его отец - и на коленях! И Андрей еще сильнее прижал руку ко рту, еле удержав стон.
   - Проходи, проходи отсюдова, неча тут смотреть, - донесся до него чей-то голос.
   Он поднял голову. К нему подходил один из конвойных, молодой парень с рябоватым лицом.
   - Проходи, - повторил тот.
   - А почему... почему на коленях? - спросил Андрей пересохшими губами.
   - Не понимаешь, что ли? Чтоб не разбежались гады. Ну, мотай, мотай, почти дружелюбно сказал конвойный и потопал обратно.
   Андрей прошелся последним взглядом по грязным бушлатам, по стриженым затылкам, по серым зимним шапкам и тронулся, еле передвигая ватными непослушными ногами. Его шатало, и через несколько десятков шагов он остановился, прислонясь к ограде палисадника какого-то дома. Его замутило, и он пригнулся, стараясь унять тошноту.
   Редкие прохожие кто удивленно, а кто и с осуждением оглядывали Андрея, скрюченного, побелевшего, все так же держащего руку у рта. Некоторые думали, наверно, что пьяный. Дрожащими пальцами вытащил он папиросу, но прижечь не мог, ломались спички, он бросил ее и еще сильнее вжался в ограду.
   - Плохо тебе, милок? - остановилась около него пожилая женщина в платке.
   - Не-ет, н-и-ч-е-го... - еле выговорил он дрожащими губами.
   - Зайдем ко мне, напиться дам? Ну пойдем, пойдем, - взяла она его за рукав гимнастерки, когда Андрей отрицательно мотнул головой. - Худо тебе, сынок, вижу я. Лица же нет, побелел весь.
   Они зашли в дом, Андрей тяжело опустился на стул. Женщина налила ему кружку, он жадно выпил воды, потом вынул папиросы.
   - Кури, кури, - поспешно сказала она в ответ на его вопросительный взгляд.
   Андрей сильно затянулся, потом еще, еще, но глубокие затяжки не помогали прийти в себя. И вдруг женщина спросила:
   - Кто у тебя... там, сынок? - и показала рукой в сторону станции.
   Он вздрогнул от неожиданности вопроса и ничего не ответил, тогда она продолжала:
   - Видала я, как стоял ты там, возле путей, ну и догадалась. По первому разу глядеть на такое страшно... А мы-то навидались. Часто их по нашей улице гонят. Так кто? Отец, наверно?
   Андрей кивнул.
   - Вот оно как, - вздохнула она и сокрушенно покачала головой. Немного погодя тихо спросила: - Как воевать-то будешь, сынок, ежели война начнется?
   Он поднял голову. О чем это она? Он не понимал связи между тем, что увидел, и словами женщины. Он нахмурился, стараясь вникнуть, но ему было не до этого, перед глазами стояло увиденное.
   - Да чего я, может, даст бог, и не будет войны, - перекрестилась она и предложила еще воды.
   - Спасибо, пойду я... - поднялся Андрей.
   Пошатываясь, добрался он до станции, но в помещение вокзала, где договорились встретиться с Погостом, заходить не стал - ему было не до него, да и вообще ни до кого. А Погост дождется пассажирского, на котором они должны были возвращаться, и доедет один. Андрей пошел на станционные пути, отыскал среди составов товарняк, идущий на восток, забрался на тормозную площадку одного из вагонов, сел на скамейку, и только тут прорвался у него так долго сдерживаемый стон.
   Вскоре поезд тронулся. Застучали на стыках вагоны, изредка резал ухо протяжный и тоскливый гудок паровоза. Андрей сидел скрючившись, обхватив голову руками такого отчаяния и безнадежности он не испытывал никогда. Даже при аресте отца. "Отец - на коленях, отец на коленях..." стучало в голове, и, казалось, то же самое выстукивали вагонные колеса...
   Об отце он думал постоянно. Так же постоянна была и боль, но до увиденного сегодня он не представлял, да и не мог представить всего ужаса и кошмара совершившегося с отцом... Ведь о лагерях он, как и все другие, знал только из фильма "Заключенные", где лагерные бараки выглядели чуть ли не живописно, где перековавшиеся инженеры-вредители были хорошо одеты, при галстуках и с серебряными портсигарами, где неотразимый урка Костя-капитан распивал водку, а романтичная воровка Сонька пела под гитару сердцещипательную песенку "Перебиты-поломаны крылья, тихой болью всю душу свело, кокаина серебряной пылью все дороги мои замело...". Где лагерные начальники были умны и обаятельны... Ничего, ничего страшного не было в этом фильме. И Андрей думал, что и его отец, конечно, работает по специальности, руководит какой-нибудь лагерной стройкой или проектирует, как и те инженеры из фильма. Тем более что в своих нечастых письмах он писал, что все хорошо и что ему ничего не нужно.
   И вот это "хорошо"... И опять всплыл перед глазами серый шевелящийся в пыли огромный прямоугольник из тысячи людей на коленях...
   И он, Андрей, молодой, сильный, совершенно бессилен что-либо изменить, помочь. Он даже не знает, кто виноват во всем этом и для чего все это. Он ведь уверен, что нет никакой вины у отца, но тогда что же это такое?
   На правой стороне дороги показались вышки, и вскоре поезд проскочил мимо серых бараков, обнесенных проволокой. И тут Андрей вспомнил слова женщины: "Как воевать-то будешь, сынок?" Да, а как же я буду воевать, повторил он про себя. Как воевать?..
   А до войны оставалось всего девять дней...
   1981