Кондратьев Вячеслав. Не самый тяжкий день

Кондратьев Вячеслав Леонидович
Не самый тяжкий день

   Вячеслав Леонидович Кондратьев
   НЕ САМЫЙ ТЯЖКИЙ ДЕНЬ
   - Жалею я вас, ребятки,- говорил Мачихин. собирая свое нехитрое барахлишко в вещмешок.- Я, кажись, вроде отвоевался, а вам еще топать и топать...
   Дело происходило в санбате, расположенном в семи километрах от передовой в деревеньке Пеньково. Мачихину минным осколком срезало пол-ладони правой руки, но два пальца остались - большой и указательный. Ежели и не спишут совсем, то быть ему нестроевым, в обозе, где война не такая уж страшная, хотя, конечно, и там всякое может случиться... Отправлялся он из санбата в тыл, в какой-то полевой эвакогоспиталь, до которого тащиться верст двадцать. Там, может, долечат, а может, отправят куда подальше. Здесь-то в санбате война давала о себе знать все время: и бомбили немцы деревеньку два раза, и тяжелой артиллерией обстреливали, ну и все время слышна была передовая, особенно по ночам.
   С легкой руки ротного, который прозвал Мачихина "философом", эта кличка прилепилась, и тут, в санбате, его тоже кто с насмешкой, а кто и всерьез звали "наш философ". А был Мачихин до войны колхозным счетоводом, но порассуждать любил, и рассуждения его всегда были невеселыми. И сейчас, глядя в глаза остающихся солдат, он не преминул добавить:
   - Мало кому из этой войны живыми выйти посчастливится. Потому и жалею вас, несчастных.
   - Брось тоску наводить! Честное слово, уйдешь ты, нам легче станет, надоел своим нудьем,- кинул ему молодой красноармеец с перевязанной головой.
   - Не нужу я, а понимаю все лучше вас. Я наскрозь эту войну вижу, какая она кровавая будет. Ежели под каждой деревенькой будем столько класть, сколь положили, то много ли народу в Расее останется?.. Задумывались?
   - Да собирайся ты скорей! - крикнул кто-то в сердцах.- Нечего нас пугать, не из пужливых. Это ты, видать, месяцок на передке пробыл и на всю жизнь испугался. Я вот второй раз уже ранен, а фрица не боюсь.
   - Не пугаю я вас, ребятки, да и сам не так уж немцем напуган, я вот о чем...
   - Ладно, собрался - иди, Мачихин. Надоело твои разговоры слушать,- не дал досказать другой.- Иди, иди...
   - Иду, ребята.- Мачихин закинул вещмешок за спину.- Не поминайте лихом.
   - И тебе счастливо... Покедова, Мачихин... Прощай...- раздались голоса.
   Он вышел из донельзя прокуренной избы и вздохнул полной грудью. Радоваться, конечно, надо, но радости почему-то не было, хотя светило солнце, день был погожий и предстояло ему идти от фронта, а не наоборот, что совсем, совсем другое дело, но пугала малость дорога. Крови он потерял много, и вряд ли за две недели санбатовского житья при скудноватой жратве ее прибавилось. Чувствовалась еще слабость, сильно болели несуществующие пальцы, причем самые их кончики, а тут надо переть двадцать верст...
   У избы, где нужно было получить санкарту, встретил он сержанта Шипилова из второй роты, ладного высокого парня с нагловатыми, чуть навыкат глазами,- правда, на передке они у него померкли, но здесь опять заблестели: ушла из них смертная тягомотина. Мачихин таких людей понимал: жизнь шибко любят, а потому и смерти больше других боятся и скисают быстро. Нет, не трусил сержант, делал все, что положено, но как-то безохотно.
   - Ты что, Мачихин, в тыл собрался? - спросил Шипилов, улыбнувшись и показав ряд ровных белых зубов.
   - Ага, сержант, угадал.
   - Я тоже... Вот вместе и потопаем.
   - Потопаем. Вдвоем-то веселее,- согласился Мачихин, хотя и подумал, что заведет сержант болтовню на всю дорогу, про баб начнет рассказы, а этого Мачихин не любил, про баб-то.
   Получили они санкарты, но продуктов на дорогу не дали, сказали, что за день должны добраться до полевого госпиталя, а ежели не доберутся, то должны в пути продпункты быть, а продаттестаты - пожалуйста, держите.
   Шипилов был ранен в ногу, но легко, кость не была задета, а потому и решил идти - скучно ему показалось в санбате: девчонки-медсестры здесь замучены работой да недоедом, глядят равнодушно. Тут любовь не закрутишь, близко передовая и холодит всех, не до того, а в тылу авось посытнее будут девчонки, ну и вообще тыл есть тыл, там должно быть все по-другому, повеселее. Так думал Шипилов и предстоящей дороге радовался: через деревни будут проходить, а там, может, какая молодка или вдовушка попадется. В отличие от остальных сержант за две недели санбата отъелся, повар оказался знакомый, из одной части на формировку прибыли, и, кроме положенного, имел блатное доппитание. Отсюда и настроение его бодрое и мыслишки. И вид у него был подходящий - сапоги фрицевские, офицерские, ремень командирский широкий и планшетка. Брюки ватные, протертые и сожженные, он, разумеется, как прибыл на лечение, выбросил, а синие диагоналевые были как новые. Телогрейка, конечно, была и грязная и тоже пожженная, но сейчас тепло, он ее под ремень не станет, а просто накинет на плечи, чтоб, когда нужно, сбросить на руку и показаться в зеленой суконной гимнастерке, которая тоже под верхней одежей сохранилась и вид имела.
   Вот и тронулись они по весенней, еще не подсохшей дороге, обходя лужи и грязь. Правда, старался не запачкать вычищенные сапоги сержант, а Мачихин особо дорогу не выбирал, шлепая своими большими ботинками напрямик, если, конечно, не по колено была грязь. За это и получил замечание сержанта:
   - Некультурно идешь, Мачихин.
   - У меня, сержант, силенок нету, чтоб каждую лужу за версту обходить. Да и постарше я тебя почти вдвое.
   - Ладно, философ, меня только не забрызгай. Сапоги-то больше негде будет почистить.
   - Чудной ты, сержант, думаешь, в тылу тебя каждая баба разглядывать будет? Нет, браток, они в тылу тоже перемаянные. Хоть немца тут и не было, но все равно достается бабонькам. Так что ты свои кобелиные мысли оставь.
   - С чего это решил, что я...
   - С чего, с чего,- перебил Мачихин.- Вижу я тебя наскрозь и мысли твои знаю.
   - Так все и знаешь? - усмехнулся Шипилов.
   - Я во всем, сержант, разбираюсь и все вижу. Потому мне и тяжельше, чем вам, недоумкам.
   - Полегче на поворотах, Мачихин. Мы хоть и не в строю, но все же не забывайся.
   - Это мы можем,- пожал плечами Мачихин и замолк. Замолк надолго.
   Пришлось сержанту первому начинать разговор, не идти же всю дорогу молчком.
   - Ты вот говоришь, что все понимаешь. Ну и что ты насчет войны скажешь?
   - А чего тут сказать? Не умеем еще воевать. Турнет нас немец летом опять...
   - Так и турнет?
   - Помяни мое слово. Ежели не здесь, со Ржева, то где-нибудь в другом месте попрет. Ты знаешь, сколько первая мировая шла? Четыре года! Вот и эта столько же будет, ежели не больше. Так что живым тебе не дотянуть. И не мечтай.
   - Ну и вредный ты мужик, Мачихин. Зачем же так?- побледнел малость сержант.
   - Ты правды хотел? Я тебе ее и выложил. А сказочки пусть кто другой рассказывает.
   - Тебе что политрук говорил? Не помнишь?
   - А мало ли что он говорил. У него должность такая - говорить.
   - А то, что правда и вредная бывает. Вспомнил?
   - Это чепуха,- махнул здоровой рукой Мачихин и зевнул.
   - Нет, не чепуха. Ты вот своими словами мой моральный дух подорвать можешь. Радость мою омрачаешь, так сказать. Я иду в тыл, думая, хоть час да мой, а ты мне под руку такое. Нехорошо, Мачихин, нехорошо,- укоризненно покачал головой сержант и даже вздохнул.
   - Знаю - нехорошо. Но что поделать, характер у меня такой, а вообще-то я вас, молодежь зеленую, шибко жалею, потому как предвижу участь вашу.
   - Ну, опять...- взмахнул рукой Шипилов и поморщился.
   - Ладно, не буду, сержант, тебе твое телячье настроение сбивать. Вид у тебя бравый, может, и вправду, какую девку по дороге встренешь и побалуешься перед...- тут Мачихин спохватился и примолк.
   - Перед чем, перед чем?! - аж вскричал сержант.- Смотри, Мачихин, как бы не побил я тебя вот этой палкой,- поднял он палку, на которую опирался.
   - Так палка-то о двух концах,- невозмутимо ответил Мачихин и сплюнул.
   - И зачем я с тобой пошел? - уже как-то жалобно пробормотал Шипилов.Знал же, с кем дорогу делить буду.
   - Ладно, сержант, давай присядем да покурим. Больше я тебе нервов портить не стану.
   Выбрали они сухое местечко на пригорке и задымили.
   Мимо них группками проходили калечные, кто с рукой перевязанной, кто с головой, кто с палочками, хромая.
   - Вот что такое война, сержант... Это куча народу, одни, свеженькие, обмундированные,- туда, другие, обработанные на передке, вроде нас с тобой,- обратно. Понятно?
   - Ты, Мачихин, всегда такой умный был? - усмехнулся тот.
   - С самого рождения, сержант...- отрезал Мачихин.- Оттого мне и тяжко. Знаешь, я же еще в начале двадцать девятого все свое имущество продал и подался аж в другую область, откуда жена родом. Там халупу купил и... ждал.
   - Обхитрил, выходит?
   - При чем здесь обхитрил? Просто наперед видел. Газеты читал, сержант, а там промежду строчек все прочесть можно, если не дурак.
   - Да, ты не дурак, конечно,- почему-то задумчиво произнес сержант, относя это к чему-то своему. Наверно, к тем мачихинским словам, которые тот говорил до этого.- Пошли, что ли?
   - Пошли,- поднялся Мачихин.
   Серьезных разговоров дальше по дороге они не вели, так, о пустяках только. Верст через восемь попалась им деревенька. Сержант приосанился и стал к избам присматриваться, не мелькнет ли где в окошке лицо женское.
   - Что-то в горле пересохло, попить водички надо.
   На что Мачихин сразу же резанул:
   - Не водички тебе надобно... Ладно, бог с тобой.
   Около одной избы увидел сержант наконец женщину и, кинув Мачихину быстро сброшенную с плеч телогрейку, растянул рот до ушей, а улыбочка у него была хорошая, ничего не скажешь, бабам должна нравиться, и направился, развернув молодецкие плечи. Мачихин же остался на месте, тоже улыбнувшись, но усмешливо и поглядывая на сержанта и женщину, думал, что, конечно, живому - живое, тут ничего не попишешь, тем более сержанту через месяцок-полтора верняком опять на фронт.
   Сержант поздоровался с женщиной вежливенько, чуть ли не с поклоном и попросил водицы испить. Та пригласила в избу. Сержант махнул Мачихину, чтоб тоже зашел. Мачихин поколебался минутку, но промочить горло и ему не мешало.
   - Ну что, воины, не можете германца дальше турнуть? - спросила женщина, подавая им воду.
   - Да, уперся фриц. Но ничего, турнем,- бодро выдал сержант, все так же скаля зубы и оглядывая ее жадными глазами.
   - Не хвались. Как бы он нас летом не турнул,- буркнул Мачихин.
   - Этого и боимся. Осенью не дошел до нас немец, а если опять на Москву попрет? Сдюжите? - с тревогой спросила она.
   - Сдюжим.
   Шипилов не спускал глаз с женщины, пока та не фыркнула и не спросила:
   - Ты что, баб не видал? Рассматриваешь меня, как картину какую.
   - Давно не видал,- рассмеялся сержант.- Я же кадровую на Востоке служил, в дальнем гарнизоне, в сопках. Там вашего брата нема.
   - Перестань пялиться, у меня муж на фронте. Понял?
   - Понял,- кивнул сержант и сразу поскучнел.
   - Ты на него, бабонька, не обижайся,- неожиданно для сержанта выступил Мачихин.- Мы же от смерти только недавно ушли. А тут женщина живая да ладная...
   - И ты туда же, старый! Видать, не очень вам на войне досталось, если...
   - Досталось, милая, еще как досталось,- не дал ей закончить Мачихин.Но мы две недельки в санбате передохнули... А он молодой, оклемался быстро.
   - Ну ладно, делов у меня полно,- сказала женщина напрямик.
   Поблагодарили за водицу, попрощались и вышли на улицу.
   - Понял теперь, сержант, не до тебя тут. Зазря ты сапоги фрицевские начищал.
   - Да ну тебя! Я о другом сейчас подумал. Есть же у меня деньжата. Может, пожрать где прикупим? А, Мачихин? А то пшенка эта вот где.
   - Вот это дело, сержант,- не задумываясь согласился Мачихин.- Давай пошукаем по избам.
   И пошли они по домам спрашивать, но ни у кого ничего съестного не оказалось, только время зря потеряли. Тут и Мачихин поскучнел, надеялся он, что хоть чекушку самогону раздобудут, ведь сам бог велел после передка встряхнуться, отойти мыслями от войны, ну и ребят погибших помянуть тоже нужно. Решили в следующей деревне поспрошать, а пока пошли неторопким шагом, частенько делая привалы, чтоб не на ходу посмаковать цигарку, а развалившись на травке.
   Сержант раскрыл свой планшет, вынул оттуда около десятка фотографий разных девиц и показал Мачихину.
   - Хороши девочки, Мачихин?
   - Ничего,- безразлично протянул тот, поглядев на девичьи личики.- И что ж, все твои были?
   - Да нет... Вот с этой дело было и с этой, а с остальными переписка одна.- Сержант помолчал немного, а потом спросил: - Значит, по-твоему, война долгая будет?
   - Долгая, сержант. Неужто сам не разобрался? Силен пока фриц, силен гад.
   - Разобрался, конечно... Пожить, Мачихин, очень охота. Мне же двадцать два только. И ничего я в жизни не видал... Вам, пожилым, наверно, легче? А? - с тоской в глазах сказал сержант.
   - Нет, браток, труднее. Думаешь, я много в жизни радостей видел? Нет, не очень-то жизнь баловала.- Он вздохнул тяжело, а затем сильно затянулся махрой, так сильно, что раскашлялся.
   Вскоре увиделась им деревенька, а за ней синел лес. Сержант шаг прибавил, и Мачихин стал приотставать, ему эта спешка ни к чему, тем более, когда приблизились к деревне, увидели, что заселена она войском - около изб машины стояли замаскированные, военные туда-сюда сновали, а когда вошли и провода телефонные приметили, от домов идущие в лес, поняли: насчет жратвы пустое тут дело, если и было у кого, так давным-давно распродали или на шмотки обменяли. И в избы заходить не стали, протопали мимо и вышли на лесную дорогу. Справа и слева дымки вились, небось от кухонь походных, время-то к обеду... Оттудова и ржанье лошадиное слышалось и фырканье моторов - основное войско в лесу, значит. А в деревне, наверно, штабы расположились.
   Тут на дороге и увидели девчушку в военной форме, которая связь тянула. Сержант опять быстренько телогрейку сбросил, сунул Мачихину, а сам грудь вперед и к девчонке
   - Откуда ты, прекрасное созданье? - и улыбочку свою выдал.
   Девушка подняла голову, посмотрела на него исподлобья и ничего не ответила, продолжая разматывать провод.
   Но здесь Мачихин, поглядев на нее, воскликнул:
   - Погоди, девонька! Не Катя ли? Господи, она самая! Что же это я тебя сразу не узнал?
   - Дядя Федор! - бросилась девушка, уткнулась ему в грудь и вроде бы заплакала.
   - Катенька, дорогуша, как же ты здесь оказалась! Это надо же встренуться, да и где.- Он стал гладить ее по голове, сбив пилотку.
   - Я давно уже в армии, дядя Федор. С конца сорок первого
   - Что-то ты с лица спала и бледненькая, - стал разглядывать ее Мачихин.
   - Так из госпиталя я... Ранена была.
   - Господи, что же это делается! Как же на фронт попала? Сама, что ли, пошла, глупая?
   - Трое нас пошли: Зинка Пахомова, Оля Прозванова и я
   - Дурочки вы, дурочки... Хоть бы матерей пожалели.- Глаза у Мачихина увлажнились, и он продолжал гладить Катину голову своей шершавой, грязной рукой. Сухое лицо его подобрело, и сержант с неким удивлением глядел на ставшего совсем другим Мачихина.- Вижу, в связи служишь? Лучше бы сестренкой в медсанбат или в госпиталь пошла. Разве девичье дело эту катушку таскать?
   - Привыкла уже... Вы меня подождите немного, я сейчас девочкам катушку передам и приду к вам.
   - Вот какое дело, сержант,- с дрожью в голосе сказал Мачихин.- Из деревни своей девоньку встренул. Давай присядем, покурим и ее дождемся.- Он осмотрелся по сторонам, увидел дерево поваленное, присел и стал завертывать цигарку.
   Сержант тоже присел.
   - Ничего твоя землячка, славненькая.
   - Ты бы на нее ране поглядел. Кровь с молоком была. С твоими портретами не сравнять, что ты мне показывал да бахвалился... Но ты понимаешь, сержант, уже ранена была. Как-то мне это в ум не идет - девчонки сопливые кровь проливают. Неужто без девок нельзя?
   - Так она же добровольно... Конечно, может, девчонкам на самый передний край и не надо, но в тылу приятно их встретить.
   - Ну, у тебя на уме одно - кобелиное,- возмутился Мачихин.
   - Не понял ты меня, Мачихин. Просто вот поглядишь на них, и на душе легче и вроде война не такой страшной кажется.
   Появилась Катя, но не одна, а с подружкой, которая, улыбаясь, показала пальцем на сержанта:
   - Это твой землячок? Ничего парень.
   Сержант, конечно, подскочил, опять грудь выпятил. И представился:
   - Сержант Шипилов... Леонид. Для вас просто Леня,- и руку протянул.
   Но девушка свою не подала, а рассмеявшись сказала:
   - Боевой сержант-то... Ну ладно, Катя, я скажу, что ты земляка встретила, оставайся, а мы доделаем работу,- и ушла.
   - А ты, Катя, познакомься, мы с ним вместе на передке бедовали.
   Катя подошла и безразлично дала руку. Сержант долго держал ее в своей, пока она с брезгливой гримаской не вырвала ее.
   - Мачихин, у вас в деревне все такие красивые? Она ж меня просто ослепила.
   - Не балабонь, сержант. Не смущай девчонку. У нее и без тебя небось от мужиков спокою нет. Так, что ли, Катерина?
   Катя на этот вопрос отвечать, видно, не захотела, пропустила мимо и спросила:
   - Вы не голодные, дядя Федор? А то кухня тут рядом. Насчет хлеба не обещаю, а кашу повар мне даст.
   - Вообще-то с утра не емши, есть маненько...
   - Так я сбегаю,- живо воскликнула Катя и убежала. Сержант поглядел ей вслед и, прищелкнув пальцами, восхищенно выпалил:
   - Все на месте у девочки, фигурка что надо. Пальчики оближешь!
   - Ты губу-то не распяливай, не отломится. Катерина - девушка строгая, с понятиями. Я ее матушку, Марию-то, хорошо знаю. Воспитала, как надо. В случае чего она Катьку и на порог не пустит. Понял?
   - Что ж, Мачихин, и помечтать нельзя? Молодой я...
   - Ты о другом думай, что девоньки эти, дурешки, в самый огонь полетели. Эх, глупые, глупые...
   - А мы все глупые, Мачихин. Я тоже на Дальнем Востоке один рапорт за другим писал, на фронт просился.
   - Жалеешь теперича?
   - Нет. Что сделано, то сделано. Не думал, конечно, что война такая будет,- вздохнул сержант.
   - Думал, ать-два, вперед на запад, с барабанным боем? Так, что ли? усмехнулся Мачихин.
   - Так не думал. Я же кадровый, войну представлял все же. Но не такой.
   - Страшное дело война,- вздохнул и Мачихин.
   Тут появилась Катя с котелком в руках, раскрасневшаяся от бега, с довольной улыбкой.
   - Полный котелок! Видали? - Она победно махнула котелком.- Пойдемте, дядя Федор, с дороги, недалече полянка есть, там и поедите.
   И она повела их в глубь леса, где и верно оказалась сухая поляночка. Там и присели, вынули "инструмент", то есть ложки алюминиевые, и принялись за кашу. Каша была почти горячая и масляная, умяли за милую душу.
   - Как же тебя мать отпустила? - спросил Мачихин, облизывая ложку.
   - А что она могла? В цепи, что ли, заковать или в амбар запереть? Небось совершеннолетняя я.
   - Дурешка ты, Катя-Катерина. Война-то и мужикам невмоготу, а вам?..- И добавил, засовывая ложку за обмотку: - Спасибо за заботу, Катюша. Наелись от пуза.
   - Да, да, большое спасибо,- заулыбался и сержант, и хотел было дотронуться до Катиной руки, но она спрятала за спину.
   - За что благодарить, подумаешь, какое дело - котелок каши,- сказала она, окинув сержанта настороженным взглядом.
   - Что-то неласковая у тебя землячка, Мачихин,- обиженно произнес тот.
   - У тебя поумней слов не нашлось? На фронт же двигаются. Так ведь, Катя?
   - Каждую ночь команды ожидаем. Сколько верст-то до передовой?
   - Близко она, Катя. Верст двенадцать... Ну, ты расскажи, письма-то из дома получаешь? Я уж три месяца от женки - ничего.
   - Получаю, дядя Федор. Последнее, когда в госпитале лежала. Беспокоится мама обо мне очень, особо после того, как на Зину похоронка пришла. Вы уж отпишите ей, что живой-здоровой меня видели.
   - Конечно, отпишу, Катя, а как же... А что с отцом твоим, что об остальных пишет?
   - Много похоронок в нашу деревню идет. А вот на кого, не писала, только про Зину...
   - Очень Зинушку жаль...- горестно покачал головой Мачихин. - Помню ее, боевая девчоночка была, озорная... А вот Оля вроде тихоня, молчунья. А она как?
   - Про нее не знаю я,- ответила Катя, но как-то уклончиво, отвернув глаза.
   - Вообще-то, не бабье дело - война,- после некоторого раздумья сказал Мачихин.- Ваше дело все же рожать.
   - Не то вы говорите, война же,- торопливо возразила она.
   - Ну и что война? Самое то я и говорю, Катя-Катерина,- убежденно произнес он.
   - Ладно, не будем об этом, дядя Федор. Рада я очень, что вас повстречала. Часть-то наша только сформирована, еще не подружилась ни с кем, а с вами, как с родным, поговорить можно.
   - Ты и говори, Катюша, говори... Что, сержанта стесняешься? Так он в сторонку отойти может. Верно, сержант?
   - Пожалуйста,- поднялся тот не очень-то довольный и отошел в конец полянки.
   - Ну, говори, Катюша.
   - Да не знаю как и сказать? Что-то страшно мне на фронт идти.
   - По второму разу завсегда страшней, Катя, но ничего, надо на лучшее надеяться. Ты при полку связистка-то?
   - При полку.
   - Ну это, значит, не самый передок. При полку полегче, чем при роте-то или батальоне.
   - Расстроила меня мать письмом своим... Непонятное письмо какое-то. Жалко мне ее очень.
   - Ну, об этом раньше надо было, Катюша, думать, когда в армию рвалась.
   - Тогда не думала, а сейчас сердце разрывается. Она же такое мне написала! Такое!
   - Чего же она могла такого тебе написать? - удивился Мачихин.
   - Не могу я вам сказать, не могу... Только после этого письма я сама не своя.- В голосе Кати чувствовалось смятение, но расспрашивать больше Мачихин не стал - не хочет или не может девчонка говорить, чего уж тут.
   Вынул Мачихин махру, долго крутил самокрутку, долго чиркал кресалом, пока не выбил огонь и не прижег цигарку.
   - Не нравится мне ваш сержант, дядя Федя. Обглядывает всю, будто раздевает. У нас такие свои есть. Надоело,- махнула она рукой.
   - Что ж, такое ты тоже должна была знать, чай, не маленькая, каково бабе среди мужиков жить,- с горечью сказал Мачихин.
   - Много вы от меня хочете, дядя Федор. Девчонкой же была совсем, только восемнадцать исполнилось. Ни о чем таком я тогда не думала, я Родину защищать хотела.
   - Родину защищать? - проворчал Мачихин.- Тоже мне герои. Мужиков, что ли, мало?
   - Все-таки дело-то мы делаем, дядя Федор,- мягко возразила Катя, а поглядев на сержанта, добавила: - Позови сержанта-то, а то неудобно.
   - Ничего, удобно. Ну, что ты еще сказать мне хотела?
   - Да все вроде.
   - Тогда позовем... Сержант, иди к нам! Сержант, сидевший на какой-то кочке, поднялся и подошел. Понял он, что неверный тон в разговоре с Катей взял, что развязность его ей не по душе, а он привык нравиться девушкам и всегда хотел этого. И хоть сейчас вроде ни к чему завлекать Катю, встреча-то мимолетная, через полчаса разойдутся и больше не встретятся, но все равно - уж так был устроен - хотелось ему произвести впечатление, а потому подошел скромненько, глаза не пялил.
   - Вы, Катя, на меня не обижайтесь за глупые слова Я же малость ошалевший оттого, что живым вышел, ну и мысли у меня оттого тоже шальные. Не пришлось мне погулять до армии, в тридцать девятом в клубе из-за девчонки подрался, заступился, ну и угодил я на год, хоть и невиноватый был... Вышел, и через день повестка в армию, а через полгода - война. Понимаю я, не до ухаживаний вам, не до трепа.
   - Какой треп, когда впереди передовая маячит? Хорошо, что допер ты до этого сам. Ну, присядем на дорожку, да и тронемся. И нам пора, и Кате, наверно, тоже.- Мачихин присел.
   Присели и сержант с Катей, которая после слов сержанта уже не глядела на него с недоброй настороженностью, а стала смотреть просто, даже вроде сочувственно Мужчины закурили, а она сорвала какую-то травинку и - в рот взяла, пожевать. Разговора не получалось, сидели молча, каждый в своем.
   Первой поднялась Катя
   - Ну, дядя Федор, прощаться пора. Вы уж матери моей обязательно отпишите, что видели меня. Слышите - обязательно.
   - Конечно, Катюша
   - А вы мне номер своей полевой почты не дадите? - робковато спросил сержант
   - А зачем вам? - опять насторожилась Катя.
   - Писать вам хочу. И от вас получать письма хорошо бы. А то, что, встретились, и - в разные стороны. А мне вам, может, много сказать нужно.
   Катя подумала немного, а потом сказала:
   - Ладно, записывайте.
   Сержант обрадованно вынул огрызок карандаша, бумажку и записал.
   - Спасибо, Катя. Значит, черкну я вам из госпиталя?
   - Пишите, что мне, жалко,- вроде бы безразличии ответила она, но все же улыбнулась, потом подошла и поднявшемуся Мачихину, прижалась к его груди.
   Он поцеловал ее в щеку, погладил по голове. Подала она руку и сержанту, который уже не стал долго ее держать, а лишь пожал тихонько.
   - Ну, Катерина, желаю тебе того, что каждый солдат другому желает.Голос Мачихина дрожал немного, а здоровой рукой тер он глаза.
   - Да, да, всего вам хорошего, Катя,- заспешил и сержант.
   Вышли они на дорогу и пошли. Катя стояла и махала им вслед, сержант тоже, часто оборачиваясь, помахивал, пока не скрылась она за поворотом.
   Поначалу шли молча. Мачихин часто вздыхал, крякал, а сержант, видно, ходьбой рану разбередил и когда оступался, то или стон у него вырывался, либо матюки. Версту всего прошли, и пришлось перекур делать. Присели. Закрутив цигарку, Мачихин буркнул:
   - Тяжело у меня на сердце, сержант, все о Катьке глупой думаю. Что-то в глазах у нее нехорошее стояло. Приметил?
   - В глазах не приметил, а что грустная была, то верно.
   - Прямо хоть вертайся к ней,- сказал Мачихин.
   Сержант полез в карман гимнастерки, вытащил купюры и стал считать.
   - Порядочно у меня деньжат. И сальца купить можно и картохи. Давай в следующей деревне пошукаем?
   - Ладно,- согласился Мачихин и вдруг вздохнул.- Знаешь, сержант, хотела мне что-то Катерина сказать, да не решилась. А что, никак в ум не возьму.