Кондратов Эдуард. Покушение на зеркало

   Мне было не по себе хотя бы уже и потому, что она не прерывала свое повествование и тогда, когда к ней подходили покупатели. Поймав-таки мой грозный взгляд, она поперхнулась на полуслове.
   - И обо мне, конечно, рассказала? - спросил я, дождавшись, когда отойдет нарочито не спешившая рассчитываться за пломбир любопытная девица.
   - А как ты, дядечка, думал?! - мороженщица рассмеялась, и мне стало совсем уж очевидно, что ее переживаниям грош цена, она наслаждалась нежданным приключением. - Я, правда, сказала, что старичок бородатый под машину сунулся.
   А лейтенант заглянул в проходную, поговорил там, потом в здание зашел. Был там минут так двадцать, потом сразу уехал.
   - А зачем ему на телестудию понадобилось заходить?
   - Так я же сказала ему, что вы, видать, там работаете! - искренне удивилась моему вопросу мороженщица. - А что, нет? Вы ж из проходной вышли.
   - Не все ли равно... - пробормотал я, лихорадочно обдумывая неожиданный поворот ситуации. Наверняка милиция уже знает, кто таков этот рассеянный старичок, которого увезли на иномарке. Надо опередить их, явиться самому. А то ведь объявят розыск, хай подымется... А Джига предупреждал. И все-таки сначала я должен узнать, что с пострадавшей. Я должен оставить на столбе уведомление - никуда от этого не денешься, рисковать нельзя.
   В издательство не поеду, это решено. В больницу. Только вот в какую?
   - Так как они вас отпустили-то? Вот уж не думала...
   Мне уже было не до нее. Сокрушенно махнув рукой, я не ответил и быстро пошел назад - телефонную будку я заметил на подходе к телестудии, рядом с магазином "Продукты".
   По 03 я дозвонился не сразу - занято, занято... Похоже, полгорода вызывало в эти минуты "скорую". Неужели сказалась жара? Наконец бесстрастный женский голос ответил: ""Скорая помощь". Говорите...".
   - Машина сбила на Советской Армии женщину... Мне сообщили... Куда ее могли доставить? Это было часа два назад... - заговорил я, ничуть не симулируя волнение. Но договорить не успел.
   - Сегодня дежурит приемный покой Пироговки, - перебил меня без тени раздражения и сочувствия голос. И тотчас в трубке послышались гудки.
   Пироговка? Слава Богу, совсем недалеко. Я подошел к обочине тротуара и поднял руку. Тотчас взвизгнули тормоза. "В Пироговку!" - бросил я потному толстячку, усаживаясь с ним рядом. Через четверть часа я уже входил в большое грязноватое помещение, вдоль стен которого стояли соединенные, как в кинотеатре, по четыре ряды старых стульев. Только у входа в темный колодец коридора сидели люди - полная женщина с девочкой дошкольницей на руках - у девочки была замотана цветной тряпкой нога ниже коленки, и постанывающий, зело нетрезвый парень с расквашенной физиономией, которую он прикрывал ладонями. Почти до локтя руки его были красно-коричневыми от подтеков запекшейся крови.
   Они безразлично взглянули на меня, когда я направился к окошечку дежурной.
   17
   Глава 2. Марьяна Автоматизмом своего поведения и поступков, которые только кажутся нам осмысленными, мы мало чем отличаемся от животных. Братья наши меньшие от рождения до последнего часа живут по программе, заложенной генетической памятью, воспринятой от родителей или стаи и закрепленной условными рефлексами. В применении к людям это зовется житейским опытом. Натолкнувшись однажды на обнаженную электропроводку, крыса отныне станет обходить провода.
   Добравшись, став на ящик, до подвешенной мандаринки, обезьяна в следующий раз подвинет его снова. Отяжелевшая от молока корова идет с пастбища не куда-либо, а к своему стойлу, где ее подоят. Это не инстинкт, это программа выживания, оптимального приспособления. И состоит она из тысяч и тысяч усвоенных и взаимосвязанных микропрограмм.
   Мы, люди, живем почти так же, разум - великое наше достижение и отличие - в повседневной обыденности включается редко. Нам не надо думать о том, что прежде чем войти в помещение, следует открыть дверь. Мы не размышляем, уступая путь мчащемуся на нас автомобилю, не пытаемся осознать правильность своих поступков, когда выполняем целый ряд движений, связанный, к примеру, с утренним туалетом. Интонации нашего обращения к начальству совсем иные, нежели тональность замечания озорнику... Миллионы миллисекундных "увязок", происходящих в нейронах мозга, автоматически руководят повседневностью человека, а вовсе не его сознание, не разум. Осознание сделанного, тем более - совершаемого приходит редко. И не всегда.
   Сунувшись в окошко дежурной приемного покоя и объяснив ей, кого ищу в больнице, я действовал автоматически, выполняя очередной элемент заложенной в меня команды-программы Джиги: найти сбитую "ауди" женщину и узнать, жива ли она. Мой разговор с мороженщицей, названивание по "03" все это были тоже звенья цепочки, перебирая которые, я, подобно роботу, пробирался к заданному мне пункту назначения. И когда дежурная сестра, полистав амбарную книгу, сообщила мне, "соседу пострадавшей", номер палаты, куда поместили "находящуюся в бессознательном состоянии женщину без документов, сбитую автомашиной на ул.
   Сов. Арм., около 13 часов", я без каких-либо раздумий двинулся к открытой двери, через которую внутрь здания только что внесли на носилках старикашку с иссиня-красной физиономией бомжа. Я уже сделал несколько шагов по полутемному, черт знает чем воняющему коридору, когда меня вдруг укололо осознание шпионской цели своего посещения больницы. По моей вине с человеком, пусть и незнакомым, произошло несчастье, и еще неизвестно, какими страданиями заплатит эта женщина за мою беспечность. Может, увечьем, а то, не дай Бог, и жизнью.
   Почему же меня, писателя, считающего себя, безусловно, личностью нравственной, мучат тревоги не о чьей-то искалеченной по моей милости судьбе, а лишь о собственной шкуре, угроза которой еще лишь гипотетическая? Неужели благородные чувства - сострадания, угрызения совести, искупления - все это перелилось из меня через шарик авторучки на бумагу, в придуманных героев, оставив донышко души сухим? Какой там писатель, какой там интеллигент!.. Трусливый филер загадочного уголовника кавказской национальности пробирается в больничную палату, чтобы сунуть туда на секунду нос и тотчас удрать, торопясь сообщить о масти пропавшей болонки. А потом, облегченно переведя дух, отправиться расслабляться за пивком с приятелями и больше уже не вспоминать о той, неизвестной, на свою беду оказавшейся поблизости от инженера человеческих душ...
   И настолько выпукло предстала предо мной фигура торопящегося по коридору бородатого человечка, такого целеустремленного, такого взволнованного собственным благополучием, что я не выдержал, застонал от полоснувшей в затылке боли... Чуть не сбив шарахнувшегося от меня к стене молоденького санитара, я повернул назад и почти бегом бросился к выходу... Послеполуденный, все еще жестокий зной обдал меня сухим саунным жаром. На меня оглядывались, но мне было абсолютно все равно, как он сейчас смотрится, этот задыхающийся, что-то злобно бормочущий на бегу человек... Он маячил перед глазами у меня и тогда, когда, не выбирая и не торгуясь, покупал яблоки, бананы и какое-то печенье в блестящей обертке и когда он запихивал все это в расписанный полуголыми девками полиэтиленовый пакет, и когда он, обтирая о штаны залитые потом очки, быстро-быстро шагал через приемный покой, по коридору, по ступенькам от площадки к площадке. И только недовольный голос пожилой толстухи в белом халате, встретившей его в дверях четвертого этажа, оборвал эту мучительную документальную ленту.
   - Знаю, знаю... Сюда! - пробурчала санитарка. - Да не сюда, а туда!! - раздраженно прикрикнула она и, по-утиному переваливаясь, прошаркала к двери палаты с крупно выписанной коричневой краской цифрой 8. Приоткрыла ее, заглянула.
   - Женщина... Которая соседка! - окликнула она кого-то. - Не муж ли твой пожаловал? Тоже, говорит, сосед...
   Она обернулась ко мне и кивком показала: заходи!..
   Шлеп, шлеп... Санитарка ушла. "Какая еще соседка?!" - пронеслось у меня в голове. Но раздумывать не приходилось, и я вошел.
   Палата показалась мне непривычно маленькой для наших больниц, всего на четыре койки, заняты были только две. У дальней от входа стены спала пожилая женщина с грубо смуглым лицом и тугими смоляными косичками. То ли цыганка, то ли таджикская беженка. У окна, справа, койка была свеже заправлена, рядом с ней пустовало пружинное ложе со свернутым матрацем. У изголовья четвертой кровати сидела на табурете молодая шатенка в бежевых брюках и в белой батистовой блузке навыпуск. Темные, цвета кофейных зерен, чуть продолговатые глаза уставились на меня с нескрываемым удивлением, что, впрочем, было вполне объяснимо: мою бородатую физиономию они видели, безусловно, впервые.
   Что-то необыкновенно притягательное и в то же время шокирующее было в ее взгляде - эдакая странноватая смесь доброжелательного интереса и почти звериной настороженности. Казалось, в считанные мгновения она пыталась решить для себя, чего можно ждать от этого незнакомого человека, никакого, конечно, не "соседа", но отчего-то назвавшегося таковым. Подходя к кровати, на которой лежала с закрытыми глазами тотчас узнанная мною старушка, прикрытая по самый подбородок до серости застиранной простынкой, я вдруг ощутил себя не в своей тарелке. Этот внимательный, опасливый взгляд, словно лучом невидимого прожектора ощупавший мое лицо, не мог не смутить. Тем более, что молодая сиделка была хороша собой по-славянски чуть широковатый овал лица, какая-то удивительно свежая бледность кожи, подчеркивающая естественную яркость не тронутых помадой по-детски пухлых губ, ровный, как говорится, точеный нос, прямо-таки трагический надлом узких и в то же время очень густых бровей... Это была женщина в моем вкусе, и глаза ее были, безусловно, самым большим украшением пусть не классически красивого, но, бесспорно, привлекательного лица, и только вот выражали они совсем не то, что мне хотелось бы в них увидеть.
   - Прошу меня извинить... Насчет соседа... - я прочистил горло, и это вышло прямо-таки по-актерски, когда изображают смущение. - Надо же было как-то объяснить ей...
   18
   Я огляделся. Куда-то следовало пристроить мои продукты. На тумбочке места не было: там уже лежало нечто в промасленной бумаге, а рядом еще и кружка с недопитым соком. Может, положить вон на ту незастеленную кровать?.. Только удобно ли?
   Однако женщина не спешила прийти мне на помощь. В глазах ее промелькнула еле уловимая насмешка.
   - Вы... не перепутали? - произнесла она приятным, чуть хрипловатым голоском. - Если вы к Вере Семеновне, то...
   - Марьяночка, - тихо прошелестела старушка, открывая глаза. - Кто это, из милиции?
   - Нет, я не перепутал. И не из милиции, - я протянул пакет молодой женщине, и она в некоторой растерянности приняла его. - Просто я видел, как вас сбила машина... Ну и... В общем, обеспокоился... И решил вот...
   Кляня себя за косноязычие, я замолчал. Можно, пожалуй, и уходить. Остается спросить о здоровье, то бишь о степени серьезности повреждений и все.
   Большего Джиге не надо.
   - Как странно... - Марьяна смотрела на меня в упор, теперь уже с нескрываемым подозрением.
   - Что странно? - Я хмыкнул. - Странно, когда кому-то просто по-человечески сопереживают? По-моему, нет. Хотя в наше время...
   - Послушайте, - бесцеремонно перебила она меня. - А это не вы?
   - Простите, что - я?
   - Сбили своей машиной Веру Семеновну... И теперь на разведку отправились.
   Откупиться. Не так?
   - Не так. У меня нет машины и не было. И теперь уж никогда не будет. Я свидетель происшествия, только и всего.
   Я как будто оправдывался. Чего ради?
   - Согласитесь, есть чему удивиться. - Она прищурилась. Две глубокие морщинки пролегли от уголков глаз вверх, к вискам, и я подумал, что эта Марьяна, пожалуй, куда старше, чем выглядит. - Совершенно незнакомая вам женщина...
   Приходите ее навестить, да еще с гостинцами. Так... не бывает.
   - Значит, все-таки бывает. - Я неискренне рассмеялся, и она не могла не почувствовать фальши.
   - Я не имею права отпустить вас просто так. - Марьяна встала, положила мой пакет на табурет и наклонилась к старушке. - Вера Семеновна, сейчас мы с этим человеком пойдем в милицию...
   - Да, Марьяночка, конечно... - вздохнула та и скорбно прикрыла веки.
   - Вы это серьезно?
   - Более чем... В конце концов, если вы ни при чем, это выяснится, только и всего.
   Круто! Кажется, она и в самом деле намерена меня конвоировать!
   - Надо верить людям, - сказал я как можно мягче, но и не без иронии.
   - Спасибо за совет. Я тоже так думала. До тех пор, пока...
   Не договорила. Вынула из пакета банан, зачистила верхушку, положила на тумбочку.
   - Имейте в виду: если вы попытаетесь от меня удрать, я подниму крик и вас все равно задержат. Скандал вам ни к чему, верно? Вера Семеновна, она опять наклонилась к старушке, поправила край простыни. - Я к вам сегодня еще зайду.
   Покушайте хотя бы чуть-чуть.
   Перекинув ремешок сумочки через плечо, она холодно взглянула на меня и направилась к дверям.
   - Выздоравливайте, Вера Семеновна, - пробормотал я и следом за Марьяной вышел из палаты. Что ж, похоже, что мне придется перевыполнить задание Джиги.
   ...Ни я, ни моя симпатичная конвоирша толком не знали расположения ближайшего отделения милиции. Пришлось расспрашивать лоточников, причем забавнее всего, что этим занимался я. Сведения от них мы получили самые противоречивые, поскольку каждый, к кому я обращался, либо пожимал плечами, либо указывал приблизительное местонахождение того отделения, с которым ему хоть раз приходилось иметь дело. Один же усач, млевший на солнцепеке возле разложенных на раскладушке шампуней, направил нас в областное управление и даже охотно объяснил, каким автобусом туда добраться. Все это время Марьяна цепко держала меня под руку, время от времени настороженно заглядывая мне в глаза.
   - Подождите! - вдруг воскликнула она, когда мы отошли от очередного информатора. - Нам же нужно ГАИ, а не все эти управления! Я знаю, где ГАИ, это напротив моего дома! Да-да!.. Отсюда всего три остановки!
   ГАИ, так ГАИ... Несмотря на двусмысленность ситуации, я ловил себя на мысли, что она мне не так уж и не нравится. Вернее, так: мне очень не хотелось расставаться с этой странной женщиной и чувствовать ее маленькие тонкие пальчики под своим, увы, вяловатым бицепсом было чертовски приятно. Было что-то по-детски трогательное и смешное в той серьезности, с какой Марьяна следила за каждым моим движением - словно мы играли с ней в какую-то игру на внимательность, где главное было - не зевнуть.
   Когда мы стояли на остановке в ожидании нужного трамвая, она впервые разговорилась. До сих пор мы обменивались куцыми репликами: "сюда?", "это где?", "теперь давайте вон у того...".
   - Поймите, это моя соседка, - сказала она, и ее легкая хрипотца, сдобренная извиняющейся, почти жалобной интонацией, показалась мне особенно милой. - Две квартиры в одном... ну как это?... "кармане", да? Одинокая, детей не было...
   Бывшая учительница, а приходится торговать сигаретами у метро. На пенсию, сами понимаете, не выжить. Сколько ей придется лежать с этими жуткими ушибами?.. И если вы виноваты, то будете платить! По суду ли, по совести ли, но я добьюсь - будете! Она же просто погибнет, я не допущу!..
   - Я же вам сказал, что...
   Договаривать не стал, не было смысла. Я искоса рассматривал ее уже не матовое, а порозовевшее и оттого еще более нежное лицо и ощущал, как что-то остро и приятно щемит у меня внутри, то ли в области сердца, то ли под горлом. Бог мой, как же давно со мной не было такого... Вдруг вспомнились сегодняшние теледевицы, такие юные и ногастые, но в сравнении с этой женщиной с морщинками у глаз такие же пресные, как маца, которую однажды мне пришлось попробовать у друзей. Сейчас мы сядем в трамвай, и уже через десять минут я буду знать, где живет Марьяна.
   Ворвавшаяся в вагон толпа прижала нас лицом друг к другу. Сделав было джентльменскую попытку хоть чуть отслониться, я понял, что противиться судьбе бесполезно - на следующей остановке между нашими телами нельзя было бы протиснуть и лезвие. Марьяна никак не реагировала на это - не пыталась стать ко мне хотя бы немного боком, бисеринки пота выступили на ее невысоком чистом лбу, и я сквозь рубашку и брюки чувствовал разгоряченную женскую плоть. Не мной, увы, не мной, каким ни есть, но мужчиной, разгоряченную, а всего лишь жестоким июльским солнцем и душной трамвайной теснотой. Лицо ее словно застыло, глаза выражали готовность вытерпеть все. Точь-в-точь такие непроницаемые маски были не столь уж давно привычными для наших женщин, простаивавших в многочасовых обувных очередях ГУМа или колбасных - "Елисея". И все-таки - черт побери! - каким бы пустым ни казался сейчас взгляд, тело Марьяны жило нашей близостью. Я не чувствовал в нем отвращения к себе, напротив, я был почти уверен, что слышу, как все учащеннее бьется ее сердце, как на какие-то микроны еще теснее приникают ее бедра к моим. Видно, сама матушка-природа, плюнув на наши умственные разногласия, властно распорядилась:
   кончайте с притворством, раз уж суждено вам тянуться друг к другу. Нет, не скажу, чтоб голова у меня закружилась, но мыслей в ней не было никаких.
   19
   Отделение ГАИ, куда мы зашли, оказалось принадлежащим к Железнодорожному райотделу МВД, а дорожное ЧП произошло на территории соседнего района.
   Дежурный при нас связался по телефону с коллегами и, уточнив у них, что данное происшествие на Советской Армии таки было, рекомендовал нам, свидетелям ЧП, обратиться строго по адресу, а именно - к дежурному следователю Октябрьского райотдела милиции. Это совсем недалеко - на проспекте Ленина. Прямого транспорта туда нет, проще всего пешком.
   Мы вышли из ГАИ, и мимолетный взгляд, который Марьяна бросила на кирпичную десятиэтажку, подсказал мне, что это, видимо, дом, где она живет. Тем более, других домов напротив и не было - лишь унылые ряды гаражей.
   - Недавно здесь поселились? - спросил я, чтобы только не молчать.
   Она промолчала. Мы шли рядом, однако Марьяна уже не держала меня под руку.
   Видимо, какое-то доверие я успел заслужить.
   - Вам не кажется забавным, - сказал я, легонько беря ее под локоть и чуть умеривая шаги, - что мы с вами незаметно для себя превратились в союзников?
   Дружно идем к единой цели... На привод задержанного как-то не очень похоже, верно?
   - Прошу вас...
   - Меня зовут Феликс.
   - Хорошо, пусть будет Феликс... Так вот, Феликс, забавного, конечно, во всем этом мало. - Она высвободила локоть и перевесила сумку на правое плечо, словно бы устанавливая барьер между нами. - Вы, как мне кажется, человек порядочный.
   А если так, то...
   - То что?
   - Вы тоже попали в беду, я все понимаю, - быстро заговорила она, и на сей раз в голосе у нее куда меньше холода, чем раньше. - Но в жизни за все приходится платить. Надо платить...
   - Расплачиваться за порядочность?
   Она остановилась и взглянула мне в лицо. В глазах ее была боль.
   - Платить... Расплачиваться... Не играйте словами, Феликс. Какая же она тогда порядочность, если уходит от расплаты за чужое горе? Тогда снимите с себя это бремя, подлецом жить легче.
   Я не нашелся с ответом. Вернее, и не пытался продолжать разговор, меня сбила с мысли сама нелепость ситуации: немолодой бородатый писатель, душезнатец и для читателей как бы мудрый наперсник, покорно бредет за маленькой норовистой дамочкой, которая моложе его лет на пятнадцать и которая назидательно втолковывает ему нравственные азы, учит уму-разуму... И настороженно ждет, что вот-вот сейчас он, того и гляди, даст от нее деру.
   - Давайте-ка ухватим машину, - предложил я, так и оставив без ответа ее сентенции. - Полчаса по такой жаре - это вовсе не кайф, даже в вашем обществе, Марьяна.
   Я поднял руку и открыл дверцу тотчас тормознувшего возле нас "жигуленка".
   Минут через семь-восемь мы уже были на месте. Расплачиваясь, я вынул из кармана влажный комок купюр и не мог не заметить, как иронически покривились по-детски припухлые губки. "Да-да, - зло подумал я, - миллионер, типичный "новый русский". Такие вот и давят несчастных старушек".
   Мы прошли дворами и вышли к кирпичному пятиэтажному строению, возле которого стояли две темно-синие милицейские легковушки с погашенными мигалками и фургон с зарешеченным окошком. Входя в подъезд, я вдруг почувствовал холодок меж лопаток: а вдруг да и не скоро отсюда выберусь?
   Дежурный следователь оказался совсем молоденьким парнем с редкими черными усиками над вывернутыми, как у негра, губами. И загорелый он был до чертиков - мулат и мулат. Он невнимательно выслушал Марьяну - разглядывал ее саму куда с большим тщанием, порылся в стопке протоколов и обрадованно чмокнул, найдя нужную бумажку.
   - Так, есть... Уже возбуждено по факту наезда... - Он не произносил "ж", и его "узе возбуздено" заставило меня непроизвольно улыбнуться: ну ведь дитя, такого и бояться неловко. - Так вы, говорите, соседка пострадавшей гразданки? - Он покивал Марьяне. - А этот гразданин, подозреваете, виновник дорозного происшествия, так?
   Да, именно такую версию представила ему моя милая дамочка, увы.
   - Я не настаиваю. - Ее хрипотца сейчас не казалась мне милой. - Я сказала вам, что, возможно, он. Потому что его появление в больнице...
   - Ага, ага... Вы узе говорили. А что скажете вы, гразданин? Давайте-ка, кстати, сразу ваши фамилии запишем... И адреса. Как? Азарина Марианна Вадимовна...Та-а-к... Магнитогорская... Так... Дом... Квартира... Та-а-к... А вы, значит, Хо-до-ров...Феликс Михайлович... Э! Подождите! Ходоров, говорите?
   Следователь нырнул носом в какой-то протокол или дело, кто его знает, и тотчас поднял на меня ликующий взор.
   - А мы вас ищем, Ходоров! Часа два узе названиваем - и все впустую. А тут вы сами - красота!
   Они меня ищут?!
   - Вот так-то! - со злорадством и - мне почудилось, что ли? - с неподдельной грустью сказала Марьяна. - Вы отметьте, пожалуйста, что он как бы сам с повинной... Даже не пытался убежать.
   - Ой, да чего зе вы говорите такое! - улыбаясь во весь губастый свой рот, воскликнул следователь. - Мы узе хотели дело открывать о похищении писателя Ходорова! Это зе вас насильно увезли с места происшествия, так зе? - веселясь, обратился он ко мне. - Вот и рассказите теперь подробненько.
   Марьяна в изумлении переводила взгляд с него на меня. Следователь заметил это и тотчас пояснил:
   - Господин Ходоров был в районе тринадцати часов на телестудии, мы там узнали... На его глазах машина сбила зенщину. Нарушители зе насильно затолкали его в машину и увезли. Это видела морозенщица и еще гразданка одна... Понятно, Азарина? Так я слушаю вас, Феликс Михайлович, как дальше было-то?
   Я четко выполнил наказ Джиги. Сбил старушку "опель", не из нашей области, цифры, там где rus, кажется, то ли 54, то ли 94... В машине были трое, один моложавый, с виду армянин, два других русские, им явно за сорок... Одеты они...
   Врал я не слишком уверенно, но молоденькому следователю, разумеется, и в голову не могло прийти, что солидный писатель пудрит ему мозги. Правда, его несколько удивило, что нарушители так легко отпустили меня, просто-напросто вышвырнув из машины "где-то в районе дороги на Красную Глинку". Он пожалел, что я точно не запомнил номера - названные мною цифры 8 и, "кажется, 5 или 6" немногим помогут в розыске преступников. На Марьяну он внимания уже не обращал: кое-что уточнил насчет пострадавшей, дал расписаться и целиком отдал время моей персоне. Порасспрашивав еще о деталях и записав адрес, служебный и домашний телефоны, он сообщил, что, если преступники будут задержаны, я непременно понадоблюсь при опознании и меня вызовут.
   Когда мы выходили через дворы на проспект Ленина, Марьяна нарушила молчание, которое меня уже тяготило. Но заговаривать первым не хотелось.
   - Феликс Михайлович... Вы должны... Если можете... Простите меня, пожалуйста... - Чувствовалось, как трудно дается ей каждое слово. - Я плохо разбираюсь в людях... Ошибаюсь в них... Вот и вам не поверила... А другим...
   20
   - Неужто я подозрительно выгляжу? Мне, признаться, странно...
   Ах ты старая бородатая кокетка! - полоснуло в мозгу. - Ждешь комплимента? А сам нагло врешь?
   - Если бы вы только знали, Феликс Михайлович, как хочется верить, что люди...
   Пусть не все, а те, с кем столкнешься, - все они честные, добрые, бескорыстные... Веришь, а потом... А потом убеждаешься, что все-все ложь, что остались на свете одни прагматики, которые заняты только улаживанием своих делишек за счет других. Так радостно бывает, когда вдруг встречаешь человека с искренними чувствами... Пусть самые простые эти чувства - доброта...
   сочувствие... искреннее внимание к чужим бедам... Так это редко... Слишком редко, к несчастью...
   Она замолчала и до трамвайной остановки не произнесла больше ни слова. О чем-то сосредоточенно думала, хмурилась, отчего надлом бровей стал еще резче, острей, почти треугольничком. Когда подошла "двадцатка", Марьяна сделала было шаг к трамваю, но остановилась и с детской робостью взглянула на меня.
   - Давайте пройдем хотя бы до следующей. Вы не очень спешите?
   Разумеется, тратить время попусту мне не следовало бы: я не оставил намерения показаться на службе. Да и собачье объявление для Джиги надо было прилепить, а до того - умудриться где-то его написать и добыть клей. Где-то - то есть в издательстве либо на почте. Но, если честно, расставаться с Марьяной не хотелось, и это слишком мягко сказано. Я давно уже не испытывал столь щемящего чувства. Мне хотелось взять ее на руки, как мерзнущего у закрытого подъезда котенка, погладить, прижать к груди, отнести в теплую квартиру, накормить. И, радуясь чужой радости, умильно наблюдать, как жадно плещется розовый язычок в блюдечке с молоком. Для меня сделать все это - пустяк, для бедняжки - полная мера счастья.