Страница:
женщина, и Лукерья точно так же не удержалась бы, чтобы не рассказывать
хоть близким, хоть сестре, что нет житья с мужем, как рассказывала о нем
накануне смерти.
Итак, нет повода к самоубийству. Посмотрим на выполнение этого
самоубийства. Она никому не намекает даже о своем намерении, напротив,
говорит накануне противоположное, а именно: что рук на себя не наложит;
затем она берет у сестры - у бедной женщины - кофту: для чего же? - чтобы
в ней утопиться; наконец, местом утопления она выбирает Ждановку, где воды
всего на аршин. Как же тут утопиться?
Ведь надо согнуться, нужно чем-нибудь придержаться за дно, чтобы не
всплыть на поверхность... Но чувство самосохранения непременно скажется -
молодая жизнь восстала бы против своего преждевременного прекращения, и
Лукерья сама выскочила бы из воды. Известно, что во многих случаях
самоубийцы потому только гибнут под водою, что или не умеют плавать, или
же несвоевременно придет помощь, которую они обыкновенно сами призывают.
Всякий, кто знаком с обстановкою самоубийства, знает, что утопление, а
также бросание с высоты, - два преимущественно женских способа
самоубийства, - совершаются так, что самоубийца старается ринуться,
броситься как бы с тем, чтобы поскорее, сразу, без возможности колебания и
возврата, прервать связь с окружающим миром. В воду "бросаются", а не ищут
такого места, где бы надо было "входить"
в воду, почти как по ступенькам. Топясь в Ждановке, Лукерья должна была
войти в воду, нагнуться, даже сесть и не допустить себя встать, пока не
отлетит от нее жизнь.
Но это положение немыслимое! И зачем оно, когда в десяти шагах течет
Нева, которая не часто отдает жизни тех, кто пойдет искать утешения в ее
глубоких и холодных струях.
Наконец, самое время для самоубийства выбирается такое, когда сама
судьба послала ей семидневную отсрочку, когда она может вздохнуть и пожить
на свободе без мужа, около сестры. Итак, это не самоубийство.
Но, может быть, это убийство, совершенное Аграфеной Суриной, как
намекает на это подсудимый? Я старался доказать, что не Аграфене Суриной,
а мужу Лукерьи можно было желать убить ее, и притом, если мы остановимся
на показании обвиняемого, то мы должны брать его целиком, особенно в
отношении Суриной. Он здесь настойчиво требовал от свидетелей
подтверждения того, что Лукерья плакалась от угроз Суриной удавить ее или
утюгом хватить.
Свидетели этого не подтвердили, но если все-таки верить обвиняемому, то
надо признать, что Лукерья окончательно лишилась рассудка, чтобы идти
ночью на глухой берег Ждановки с такою женщиною, которая ей враг, которая
грозила убить ее! Скажут, что Сурина могла напасть на нее, когда она
возвращалась, проводив мужа. Но факты, неумолимые факты докажут нам
противное. Егор ушел из бань в три четверти десятого, пришел в участок в
десять минут одиннадцатого, следовательно, пробыл в дороге 25 минут.
Одновременно с уходом из дому он вызвал Аграфену, как говорит
Николаева. Следовательно, Сурина могла напасть на Лукерью только по
истечении этих 25 минут. Но та же Николаева говорила, что Аграфена Сурина
вернулась домой через двадцать минут после ухода. Наконец, могла ли Сурина
один на один сладить с Лукерьею, как мог сладить с нею ее муж и
повелитель? Вот тут-то были бы следы той борьбы, которой так тщетно искала
защита на платье покойной.
Итак, предположение о Суриной как убийце Лукерьи рушится, и мы приходим
к тому, что показание Суриной в существе своем верно. Затем остаются
неразъясненными два обстоятельства: во-первых, зачем обвиняемый вызвал
Аграфену, когда шел убивать жену, и, во-вторых, зачем он говорил, по
показанию Суриной, что "брал девку, а вышла баба", и упрекал в том жену в
последние моменты ее жизни? Не лжет ли Сурина? Но, господа присяжные, не
одними внешними обстоятельствами, которые режут глаза, определяется
характер действий человека; при известных случаях надо посмотреть и на те
душевные проявления, которые свойственны большинству людей при известной
обстановке.
Зачем он бросил тень на честь своей жены в глазах Аграфены? Да потому,
что, несмотря на некоторую свою испорченность, он живет в своеобразном
мире, где при разных подчас грубых и не вполне нравственных явлениях
существует известный, определенный, простой и строгий нравственный кодекс.
Влияние кодекса этого выразилось в словах Аграфены: "Я вашего закона
нарушать не хочу!" Подсудимый - человек самовлюбленный, гордый и властный;
прийти просто просить у Аграфены прощения и молить о старой любви -
значило бы прямо сказать, что он жену не любит потому, что женился
"сдуру", не спросясь броду; Аграфена стала бы смеяться. Надо было иметь
возможность сказать Аграфене, что она может нарушить закон, потому что
этого закона нет, потому что жена внесла бесчестье в дом и опозорила закон
сама. Не тоскующим и сделавшим ошибку, непоправимую на всю жизнь, должен
он был прийти к Аграфене, а человеком оскорбленным, презирающим жену, не
смогшую до свадьбы "себя соблюсти". В таких условиях Аграфена стала бы
его, быть может, жалеть, но он не был бы смешон в ее глазах. И притом -
это общечеловеческое свойство, печальное, но верное, - когда человек
беспричинно ненавидит другого, несправедлив к нему, то он силится найти в
нем хоть какую-нибудь, хотя вымышленную, вину, чтоб оправдаться в
посторонних глазах, чтобы даже в глазах самого ненавидимого быть как бы в
своем праве. Вот почему лгал Егор о жене Аграфене и в решительную минуту
при них обеих повторял эту ложь, в виде вопроса жене о том, кому продала
она свою честь, хотя теперь и утверждает, что жена была целомудренна.
Зачем он вызвал Аграфену, идя на убийство? Вы ознакомились с Аграфеною
Суриною и, вероятно, согласитесь, что эта женщина способна вносить смуту и
раздор в душевный мир человека, ею увлеченного. От нее нечего ждать, что
она успокоит его, станет говорить как добрая, любящая женщина. Напротив,
она скорей всего в ответ на уверения в прочности вновь возникшей
привязанности станет дразнить, скажет: "Как же, поверь тебе, хотел ведь на
мне жениться - два года водил, да и женился на другой". Понятно, что в
человеке самолюбивом, молодом, страстном, желающем приобрести Аграфену,
должно было явиться желание доказать, что у него твердо намерение обладать
ею, что он готов даже уничтожить жену-разлучницу, да не на словах, которым
Аграфена не верит и над которыми смеется, но на деле. Притом она уже раз
испытала его неверность, она может выйти замуж, не век же находиться под
его гнетом; надо ее закрепить надолго, навсегда, поделившись с нею
страшною тайною. Тогда всегда будет возможность сказать: "Смотри,
Аграфена! Я скажу все, мне будет скверно, да и тебе, чай, не сладко
придется. Вместе погибать пойдем, ведь из-за тебя же Лукерьи душу
загубил..."
Вот для чего надо было вызвать Аграфену, удалив, во что бы то ни стало,
плаксивую мать, которая дважды вызывалась идти его провожать. Затем могли
быть и практические соображения: зайдя за ней, он мог потом, в случае
обнаружения каких-нибудь следов убийства, сказать: я сидел в участке, а в
участок шел с Грушей, что же - разве при ней я совершил убийство? Спросите
ее! Она будет молчать, конечно, и тем дело кончится. Но в этом расчете он
ошибся.
Он не сообразил, какое впечатление может произвести на Сурину то, что
ей придется видеть, он позабыл, что на молчание такой восприимчивой
женщины, как Сурина, положиться нельзя... Вот те соображения, которые я
считал нужным вам представить. Мне кажется, что все они сводятся к тому,
что обвинение против подсудимого имеет достаточные основания. Поэтому я
обвиняю его в том, что, возненавидев свою жену и вступив в связь с другою
женщиною, он завел жену ночью на речку Ждановку и там утопил.
Кончая обвинение, я не могу не повторить, что такое дело, как
настоящее, для разрешения своего потребует больших усилий ума и совести.
Но я уверен, что вы не отступите перед трудностью задачи, как не отступила
перед ней обвинительная власть, хотя, быть может, разрешите ее иначе. Я
нахожу, что подсудимый Емельянов совершил дело ужасное, нахожу, что,
постановив жестокий и несправедливый приговор над своею бедною и ни в чем
не повинною женою, он со всею строгостью привел его в исполнение.
Если вы, господа присяжные, вынесете из дела такое же убеждение, как и
я, если мои доводы подтвердят в вас это убеждение, то я думаю, что не
далее, как через несколько часов, подсудимый услышит из ваших уст
приговор, конечно, менее строгий, но, без сомнения, более справедливый,
чем тот, который он сам произнес над своею женою.
По делу об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем
Обвинительная речь А. Ф Кони вошла в его книгу "Судебные речи (1868 -
1888)" (Спб., 1888), посвященную учителю - профессору римского права
Никите Ивановичу Крылову. Издавались "Судебные речи" в 1890, 1897, 1905
гг. с неизменным посвящением. Включена в т. 3 Собрания сочинений.
Автору был очень дорог этот сборник. "В своем четвертом издании
"Судебных речей" объемом в 1150 стр., - писал он знакомой, - в введении и
предисловии я обществу отдаю отчет в моей службе за 40 лет 30 сентября
1905 г будет сорокалетний юбилей" (Собр. соч. - Т. 3.
С. 489). Это издание автор посвятил другому своему учителю - юристу,
историку Борису Николаевичу Чичерину.
Дело об утоплении Емельяновой слушалось 12 декабря 1872 г. в
Петербургском окружном суде с участием присяжных заседателей. Обвинение
поддерживал А. Ф. Кони, защищал обвиняемого В. Д. Спасович, очень сильный
противник, один из ярких представителей плеяды выдающихся адвокатов
пореформенной поры. Он сказал Кони, профессионально оценивая результаты
следствия: "Вы, конечно, откажетесь от обвинения: дело не дает вам никаких
красок..." "Нет, - отвечал я ему, - пишет Кони, - краски есть: они на
палитре самой жизни и в роковом стечении на одной узкой тропинке
подсудимого, его жены и его любовницы" (Собр. соч.
Т 4. - С. 130). Кони часто обращался к воспоминаниям о деле столичного
банщика Егора Емельянова. В статье "Приемы и задачи прокуратуры"
(1911) он рассказал о методах своей работы. "Ознакомясь с делом, -
писал Кони, - я приступал прежде всего к мысленной постройке защиты,
выдвигая перед собою резко и определительно все возникающие и могущие
возникнуть по делу сомнения, и решал поддерживать обвинение лишь в тех
случаях, когда эти сомнения бывали путем напряженного раздумья разрушены и
на развалинах их возникало твердое убеждение в виновности.
Когда эта работа была окончена, я посвящал вечер накануне заседания
исключительно мысли о предстоящем деле, стараясь представить себе, как
именно было совершено преступление и в какой обстановке. После того, как я
пришел к убеждению в виновности путем логических житейских и
психологических соображений, я начинал мыслить образами. Они иногда
возникали предо мною с такою силой, что я как бы присутствовал невидимым
свидетелем при самом совершении преступления" (Собр. соч. Т 4. С. 152)
Эти поразительные по искренности и профессиональной точности строки
прежде всего применимы к делу мужа-убийцы. "Придя к твердому убеждению в
его виновности (в чем он и сам после суда сознался), - отмечает Кони, -
несмотря на то, что полиция нашла, что здесь было самоубийство, - я в ночь
перед заседанием, обдумывая свои доводы и ходя, по тогдашней своей
привычке, по трем комнатам своей квартиры, из которых лишь две крайние
были освещены, с такой ясностью видел, входя в среднюю комнату, лежащую в
воде ничком, с распущенными волосами, несчастную Лукерью Емельянову, что
мне, наконец, стало жутко" (там же ).
Выступал на этом процессе Кони столь ярко, так убедительна была его
речь обвинителя, что учитель вынужденно согласился с победой ученика и
речь его назвал "романом, рассказанным прокурором", а присяжные вынесли
свое: "Да, виновен". Суд признал Емельянова виновным в "насильственном
лишении жизни своей жены, но без предумышления и по обстоятельствам дела
заслуживающим снисхождения". Его лишили всех прав состояния и отправили на
8 лет на каторгу.
Составление, вступительная статья и примечания Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова
Художник М. 3. Шлосберг
Кони А. Ф.
К64 Избранное/Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова. - М.: Сов. Россия, 1989. - 496 с.
В однотомник замечательного русского и советского писателя, публициста,
юриста, судебного оратора Анатолия Федоровича Кони (1844 - 1927) вошли его
избранные статьи, публицистические выступления, описания наиболее
примечательных дел и процессов из его богатейшей юридической практики.
Особый интерес вызывают воспоминания о деле Веры Засулич, о литературном
Петербурге, о русских писателях, со многими из которых Кони связывала
многолетняя дружба, воспоминания современников о самом А. Ф. Кони. Со
страниц книги перед читателем встает обаятельный образ автора, истинного
российского интеллигентадемократа, на протяжении всей жизни превыше всего
ставившего правду и справедливость, что и помогло ему на склоне лет
сделать правильный выбор и уже при новом строе отдать свои знания и опыт
народу.
К --------------- 80-89 PI
М-105(03)89
Анатолий Федорович Кони
ИЗБРАННОЕ
Редактор Т. М. Мугуев
Художественный редактор Б. Н. Юдкин
Технические редакторы Г. О. Нефедова, Л. А. Фирсова
Корректоры Т. А. Лебедева, Т. Б. Лысенко
Сдано в набор 02.02.89. Подп. в печать 14.09.89. Формат 84Х108/32.
Бумага типографская Э 2.
Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Усл. печ. л. 26,04. Усл.
кр.-отт. 26,04. Уч.- изд. л. 30,22. Тираж 750000 экз. (5-й завод
620001-750000 экз.) Зак. 2995 Цена 5 р. 40 к.
Изд. инд. ЛХ-245.
Ордена "Знак Почета" издательство "Советская Россия" Госкомиздата
РСФСР. 103012, Москва, проезд Сапунова, 13/15.
Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской
литературы им. 50-летия СССР Госкомиздата РСФСР. 170040, Калинин, проспект
50-летия Октября, 46.
OCR Pirat
хоть близким, хоть сестре, что нет житья с мужем, как рассказывала о нем
накануне смерти.
Итак, нет повода к самоубийству. Посмотрим на выполнение этого
самоубийства. Она никому не намекает даже о своем намерении, напротив,
говорит накануне противоположное, а именно: что рук на себя не наложит;
затем она берет у сестры - у бедной женщины - кофту: для чего же? - чтобы
в ней утопиться; наконец, местом утопления она выбирает Ждановку, где воды
всего на аршин. Как же тут утопиться?
Ведь надо согнуться, нужно чем-нибудь придержаться за дно, чтобы не
всплыть на поверхность... Но чувство самосохранения непременно скажется -
молодая жизнь восстала бы против своего преждевременного прекращения, и
Лукерья сама выскочила бы из воды. Известно, что во многих случаях
самоубийцы потому только гибнут под водою, что или не умеют плавать, или
же несвоевременно придет помощь, которую они обыкновенно сами призывают.
Всякий, кто знаком с обстановкою самоубийства, знает, что утопление, а
также бросание с высоты, - два преимущественно женских способа
самоубийства, - совершаются так, что самоубийца старается ринуться,
броситься как бы с тем, чтобы поскорее, сразу, без возможности колебания и
возврата, прервать связь с окружающим миром. В воду "бросаются", а не ищут
такого места, где бы надо было "входить"
в воду, почти как по ступенькам. Топясь в Ждановке, Лукерья должна была
войти в воду, нагнуться, даже сесть и не допустить себя встать, пока не
отлетит от нее жизнь.
Но это положение немыслимое! И зачем оно, когда в десяти шагах течет
Нева, которая не часто отдает жизни тех, кто пойдет искать утешения в ее
глубоких и холодных струях.
Наконец, самое время для самоубийства выбирается такое, когда сама
судьба послала ей семидневную отсрочку, когда она может вздохнуть и пожить
на свободе без мужа, около сестры. Итак, это не самоубийство.
Но, может быть, это убийство, совершенное Аграфеной Суриной, как
намекает на это подсудимый? Я старался доказать, что не Аграфене Суриной,
а мужу Лукерьи можно было желать убить ее, и притом, если мы остановимся
на показании обвиняемого, то мы должны брать его целиком, особенно в
отношении Суриной. Он здесь настойчиво требовал от свидетелей
подтверждения того, что Лукерья плакалась от угроз Суриной удавить ее или
утюгом хватить.
Свидетели этого не подтвердили, но если все-таки верить обвиняемому, то
надо признать, что Лукерья окончательно лишилась рассудка, чтобы идти
ночью на глухой берег Ждановки с такою женщиною, которая ей враг, которая
грозила убить ее! Скажут, что Сурина могла напасть на нее, когда она
возвращалась, проводив мужа. Но факты, неумолимые факты докажут нам
противное. Егор ушел из бань в три четверти десятого, пришел в участок в
десять минут одиннадцатого, следовательно, пробыл в дороге 25 минут.
Одновременно с уходом из дому он вызвал Аграфену, как говорит
Николаева. Следовательно, Сурина могла напасть на Лукерью только по
истечении этих 25 минут. Но та же Николаева говорила, что Аграфена Сурина
вернулась домой через двадцать минут после ухода. Наконец, могла ли Сурина
один на один сладить с Лукерьею, как мог сладить с нею ее муж и
повелитель? Вот тут-то были бы следы той борьбы, которой так тщетно искала
защита на платье покойной.
Итак, предположение о Суриной как убийце Лукерьи рушится, и мы приходим
к тому, что показание Суриной в существе своем верно. Затем остаются
неразъясненными два обстоятельства: во-первых, зачем обвиняемый вызвал
Аграфену, когда шел убивать жену, и, во-вторых, зачем он говорил, по
показанию Суриной, что "брал девку, а вышла баба", и упрекал в том жену в
последние моменты ее жизни? Не лжет ли Сурина? Но, господа присяжные, не
одними внешними обстоятельствами, которые режут глаза, определяется
характер действий человека; при известных случаях надо посмотреть и на те
душевные проявления, которые свойственны большинству людей при известной
обстановке.
Зачем он бросил тень на честь своей жены в глазах Аграфены? Да потому,
что, несмотря на некоторую свою испорченность, он живет в своеобразном
мире, где при разных подчас грубых и не вполне нравственных явлениях
существует известный, определенный, простой и строгий нравственный кодекс.
Влияние кодекса этого выразилось в словах Аграфены: "Я вашего закона
нарушать не хочу!" Подсудимый - человек самовлюбленный, гордый и властный;
прийти просто просить у Аграфены прощения и молить о старой любви -
значило бы прямо сказать, что он жену не любит потому, что женился
"сдуру", не спросясь броду; Аграфена стала бы смеяться. Надо было иметь
возможность сказать Аграфене, что она может нарушить закон, потому что
этого закона нет, потому что жена внесла бесчестье в дом и опозорила закон
сама. Не тоскующим и сделавшим ошибку, непоправимую на всю жизнь, должен
он был прийти к Аграфене, а человеком оскорбленным, презирающим жену, не
смогшую до свадьбы "себя соблюсти". В таких условиях Аграфена стала бы
его, быть может, жалеть, но он не был бы смешон в ее глазах. И притом -
это общечеловеческое свойство, печальное, но верное, - когда человек
беспричинно ненавидит другого, несправедлив к нему, то он силится найти в
нем хоть какую-нибудь, хотя вымышленную, вину, чтоб оправдаться в
посторонних глазах, чтобы даже в глазах самого ненавидимого быть как бы в
своем праве. Вот почему лгал Егор о жене Аграфене и в решительную минуту
при них обеих повторял эту ложь, в виде вопроса жене о том, кому продала
она свою честь, хотя теперь и утверждает, что жена была целомудренна.
Зачем он вызвал Аграфену, идя на убийство? Вы ознакомились с Аграфеною
Суриною и, вероятно, согласитесь, что эта женщина способна вносить смуту и
раздор в душевный мир человека, ею увлеченного. От нее нечего ждать, что
она успокоит его, станет говорить как добрая, любящая женщина. Напротив,
она скорей всего в ответ на уверения в прочности вновь возникшей
привязанности станет дразнить, скажет: "Как же, поверь тебе, хотел ведь на
мне жениться - два года водил, да и женился на другой". Понятно, что в
человеке самолюбивом, молодом, страстном, желающем приобрести Аграфену,
должно было явиться желание доказать, что у него твердо намерение обладать
ею, что он готов даже уничтожить жену-разлучницу, да не на словах, которым
Аграфена не верит и над которыми смеется, но на деле. Притом она уже раз
испытала его неверность, она может выйти замуж, не век же находиться под
его гнетом; надо ее закрепить надолго, навсегда, поделившись с нею
страшною тайною. Тогда всегда будет возможность сказать: "Смотри,
Аграфена! Я скажу все, мне будет скверно, да и тебе, чай, не сладко
придется. Вместе погибать пойдем, ведь из-за тебя же Лукерьи душу
загубил..."
Вот для чего надо было вызвать Аграфену, удалив, во что бы то ни стало,
плаксивую мать, которая дважды вызывалась идти его провожать. Затем могли
быть и практические соображения: зайдя за ней, он мог потом, в случае
обнаружения каких-нибудь следов убийства, сказать: я сидел в участке, а в
участок шел с Грушей, что же - разве при ней я совершил убийство? Спросите
ее! Она будет молчать, конечно, и тем дело кончится. Но в этом расчете он
ошибся.
Он не сообразил, какое впечатление может произвести на Сурину то, что
ей придется видеть, он позабыл, что на молчание такой восприимчивой
женщины, как Сурина, положиться нельзя... Вот те соображения, которые я
считал нужным вам представить. Мне кажется, что все они сводятся к тому,
что обвинение против подсудимого имеет достаточные основания. Поэтому я
обвиняю его в том, что, возненавидев свою жену и вступив в связь с другою
женщиною, он завел жену ночью на речку Ждановку и там утопил.
Кончая обвинение, я не могу не повторить, что такое дело, как
настоящее, для разрешения своего потребует больших усилий ума и совести.
Но я уверен, что вы не отступите перед трудностью задачи, как не отступила
перед ней обвинительная власть, хотя, быть может, разрешите ее иначе. Я
нахожу, что подсудимый Емельянов совершил дело ужасное, нахожу, что,
постановив жестокий и несправедливый приговор над своею бедною и ни в чем
не повинною женою, он со всею строгостью привел его в исполнение.
Если вы, господа присяжные, вынесете из дела такое же убеждение, как и
я, если мои доводы подтвердят в вас это убеждение, то я думаю, что не
далее, как через несколько часов, подсудимый услышит из ваших уст
приговор, конечно, менее строгий, но, без сомнения, более справедливый,
чем тот, который он сам произнес над своею женою.
По делу об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем
Обвинительная речь А. Ф Кони вошла в его книгу "Судебные речи (1868 -
1888)" (Спб., 1888), посвященную учителю - профессору римского права
Никите Ивановичу Крылову. Издавались "Судебные речи" в 1890, 1897, 1905
гг. с неизменным посвящением. Включена в т. 3 Собрания сочинений.
Автору был очень дорог этот сборник. "В своем четвертом издании
"Судебных речей" объемом в 1150 стр., - писал он знакомой, - в введении и
предисловии я обществу отдаю отчет в моей службе за 40 лет 30 сентября
1905 г будет сорокалетний юбилей" (Собр. соч. - Т. 3.
С. 489). Это издание автор посвятил другому своему учителю - юристу,
историку Борису Николаевичу Чичерину.
Дело об утоплении Емельяновой слушалось 12 декабря 1872 г. в
Петербургском окружном суде с участием присяжных заседателей. Обвинение
поддерживал А. Ф. Кони, защищал обвиняемого В. Д. Спасович, очень сильный
противник, один из ярких представителей плеяды выдающихся адвокатов
пореформенной поры. Он сказал Кони, профессионально оценивая результаты
следствия: "Вы, конечно, откажетесь от обвинения: дело не дает вам никаких
красок..." "Нет, - отвечал я ему, - пишет Кони, - краски есть: они на
палитре самой жизни и в роковом стечении на одной узкой тропинке
подсудимого, его жены и его любовницы" (Собр. соч.
Т 4. - С. 130). Кони часто обращался к воспоминаниям о деле столичного
банщика Егора Емельянова. В статье "Приемы и задачи прокуратуры"
(1911) он рассказал о методах своей работы. "Ознакомясь с делом, -
писал Кони, - я приступал прежде всего к мысленной постройке защиты,
выдвигая перед собою резко и определительно все возникающие и могущие
возникнуть по делу сомнения, и решал поддерживать обвинение лишь в тех
случаях, когда эти сомнения бывали путем напряженного раздумья разрушены и
на развалинах их возникало твердое убеждение в виновности.
Когда эта работа была окончена, я посвящал вечер накануне заседания
исключительно мысли о предстоящем деле, стараясь представить себе, как
именно было совершено преступление и в какой обстановке. После того, как я
пришел к убеждению в виновности путем логических житейских и
психологических соображений, я начинал мыслить образами. Они иногда
возникали предо мною с такою силой, что я как бы присутствовал невидимым
свидетелем при самом совершении преступления" (Собр. соч. Т 4. С. 152)
Эти поразительные по искренности и профессиональной точности строки
прежде всего применимы к делу мужа-убийцы. "Придя к твердому убеждению в
его виновности (в чем он и сам после суда сознался), - отмечает Кони, -
несмотря на то, что полиция нашла, что здесь было самоубийство, - я в ночь
перед заседанием, обдумывая свои доводы и ходя, по тогдашней своей
привычке, по трем комнатам своей квартиры, из которых лишь две крайние
были освещены, с такой ясностью видел, входя в среднюю комнату, лежащую в
воде ничком, с распущенными волосами, несчастную Лукерью Емельянову, что
мне, наконец, стало жутко" (там же ).
Выступал на этом процессе Кони столь ярко, так убедительна была его
речь обвинителя, что учитель вынужденно согласился с победой ученика и
речь его назвал "романом, рассказанным прокурором", а присяжные вынесли
свое: "Да, виновен". Суд признал Емельянова виновным в "насильственном
лишении жизни своей жены, но без предумышления и по обстоятельствам дела
заслуживающим снисхождения". Его лишили всех прав состояния и отправили на
8 лет на каторгу.
Составление, вступительная статья и примечания Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова
Художник М. 3. Шлосберг
Кони А. Ф.
К64 Избранное/Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова. - М.: Сов. Россия, 1989. - 496 с.
В однотомник замечательного русского и советского писателя, публициста,
юриста, судебного оратора Анатолия Федоровича Кони (1844 - 1927) вошли его
избранные статьи, публицистические выступления, описания наиболее
примечательных дел и процессов из его богатейшей юридической практики.
Особый интерес вызывают воспоминания о деле Веры Засулич, о литературном
Петербурге, о русских писателях, со многими из которых Кони связывала
многолетняя дружба, воспоминания современников о самом А. Ф. Кони. Со
страниц книги перед читателем встает обаятельный образ автора, истинного
российского интеллигентадемократа, на протяжении всей жизни превыше всего
ставившего правду и справедливость, что и помогло ему на склоне лет
сделать правильный выбор и уже при новом строе отдать свои знания и опыт
народу.
К --------------- 80-89 PI
М-105(03)89
Анатолий Федорович Кони
ИЗБРАННОЕ
Редактор Т. М. Мугуев
Художественный редактор Б. Н. Юдкин
Технические редакторы Г. О. Нефедова, Л. А. Фирсова
Корректоры Т. А. Лебедева, Т. Б. Лысенко
Сдано в набор 02.02.89. Подп. в печать 14.09.89. Формат 84Х108/32.
Бумага типографская Э 2.
Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Усл. печ. л. 26,04. Усл.
кр.-отт. 26,04. Уч.- изд. л. 30,22. Тираж 750000 экз. (5-й завод
620001-750000 экз.) Зак. 2995 Цена 5 р. 40 к.
Изд. инд. ЛХ-245.
Ордена "Знак Почета" издательство "Советская Россия" Госкомиздата
РСФСР. 103012, Москва, проезд Сапунова, 13/15.
Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской
литературы им. 50-летия СССР Госкомиздата РСФСР. 170040, Калинин, проспект
50-летия Октября, 46.
OCR Pirat