– А если расскажешь, – произнес Тоби ледяным тоном и обычным своим мужским голосом, – я просто буду все отрицать. Ты ничем не докажешь, что эти женские вещи ношу я. В конце концов, висят они в твоем шкафу. – Он с видимым удовольствием подвигал на себе вверх-вниз черный кружевной корсет. «Ему надо лечиться», – подумала Кейт. Но она хорошо понимала, что никогда не осмелится предложить ему это.
Понимала она и то, что долго такой жизни ей не вынести. Ей надо куда-то уехать, подальше от Лондона и от Тоби. Сексуальное поведение Тоби, вызывавшее у Кейт отвращение и замешательство, повергало ее во все большую депрессию. В те дни, что Кейт жила у Пэйган, она ничего не сказала подруге: у той было больше чем достаточно и собственных проблем. Но когда Пэйган возвратилась из свадебного путешествия и, захлебываясь от восторга, описывала ей Нью-Йорк – даже несмотря на то, что там у Кристофера произошел сердечный приступ, – когда она передала ей приглашение от Джуди, Кейт решила поехать и месячишко провести там. Ей хотелось просто сбежать куда-нибудь и хоть на несколько недель позабыть о всех своих несчастьях.
Во время войны, когда Кейт было семь лет, как-то на Рождество в своем чулке с подарками она вдруг обнаружила апельсин. Апельсин в то время, когда в Англии никто их не видел уже долгие годы! Отец купил его в пивной у какого-то моряка за дикие деньги. Кейт уже даже не помнила, что такое апельсин: их не было в природе, как не было бананов или мороженого. Остались только одни слова. Но Дед Мороз явно помнил, что это такое. Кейт продолжала еще сомневаться, не веря собственным глазам, но апельсин в ее руках постепенно развеивал все сомнения. Она тщательно и осторожно обнюхала его со всех сторон, потом вонзила ноготки в шкурку, быстро очистила его так, что шкурка снялась одной вьющейся лентой, ни разу не оборвавшись. А затем ела этот апельсин целый день, тщательно обсасывая каждую дольку и наслаждаясь восхитительным соком, смакуя во рту каждую его капельку. После чего она еще целую неделю грызла по кусочку оставшуюся кожуру.
Нью-Йорк оказался для Кейт таким же Изумительным Апельсином. Она знала Лондон, бывала в Париже и в Каире и ожидала, что Нью-Йорк – просто еще один очень большой город, такой же, как все остальные. Но Нью-Йорк оказался совершенно иным, чем она его себе представляла. И теперь из окна своей спальни она, как ребенок, посылала городу воздушные поцелуи.
Джуди суетилась вокруг нее, как могла, устроила в честь Кейт специальную вечеринку, всячески баловала ее, рассказывала всем, какой Кейт удивительный человек, – и Кейт вдруг снова ожила. Глаза у нее заблестели, и казалось, что быстрый темп и суета города одновременно и успокаивают ее, и придают ей новые силы и энергию. Нью-Йорк подействовал на нее так же, как укол, который ей когда-то делали в больнице: после него появлялось ощущение, будто она может сделать что угодно, и возникало желание сделать хоть что-нибудь.
Вечером накануне того дня, когда ей предстояло возвращаться в Лондон, Кейт решила рассказать Джуди о маскарадах, которые стал устраивать Тоби. Она поведала ей абсолютно все и под конец своей горькой исповеди уже просто орала на подругу:
– Я не могу этого больше выносить, не могу! Что мне делать, скажи?!
Кейт на мгновение смолкла, а потом разревелась.
– Ты все еще этим занимаешься? По-прежнему ревешь время от времени? – рассеянно спросила Джуди, на самом деле усиленно обдумывавшая услышанное.
– Это фо… фо… фо… форма самовыражения. Я лю… лю… люблю плакать. Когда я плачу, то и люди понимают, как я себя чувствую. И мне самой становится лучше.
– Ну ладно, детка, кончай реветь и давай сосредоточимся. Мне кажется, что, как только ты вернешься в Лондон, тебе надо прямым ходом двигать сразу к психотерапевту.
– Тебе кажется, что со мной что-то не так?
– Нет, успокойся! Мне просто кажется, что тебе надо обсудить создавшееся положение со специалистом, который сумеет в нем разобраться и понять, что к чему. Потому что пока ни ты этого не понимаешь, ни я, да, по-моему, и Тоби тоже.
Вернувшись в Лондон, Кейт отправилась к психиатру, принимавшему на Харлей-стрит. После первого посещения она стала приходить к нему дважды в неделю, садиться в глубокое кресло с подлокотниками, стоявшее сбоку от камина, и рассказывать. Врач сидел в таком же кресле напротив нее, по другую сторону камина, подперев голову рукой, и внимательно слушал. Поначалу он постарался убедиться в том, что Кейт действительно ясно и определенно сказала когда-то Тоби, что ей совершенно не нравятся эти его упражнения с переодеваниями. Потом он предложил ей снова высказать Тоби свое к ним отношение. Кейт выполнила эту рекомендацию и вновь оказалась на полу в ванной. Тогда врач написал Тоби письмо, в котором просил его зайти для разговора «по одному очень тревожащему вашу супругу вопросу».
Тоби впал в ярость, едва распечатав это письмо.
– Ты выдала ему наш секрет. Знаю, что выдала. По-моему, мы с тобой договорились, что это будет нашим, и только нашим секретом?
– Это не мой секрет! Это твой! – заорала в ответ Кейт.
Но в конце концов Тоби согласился сходить к психиатру, а тот позднее рассказал о состоявшемся разговоре Кейт.
– Разумеется, – сказал он, – я не могу пересказывать вам все, о чем мы говорили. Но в общем ваш супруг держался вызывающе. Мой прогноз не оптимистический, скорее наоборот.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я думаю, что он будет продолжать делать то же самое, притом заходить все дальше и дальше. Скоро он начнет носить женскую одежду не только дома, но и на улице. Станет таскать на работу в портфеле лифчик, носить под костюмом женское белье.
– А что делают в подобных случаях другие жены?
– Большинство жен не примиряется с этим, поэтому их мужья начинают ходить по проституткам и таскают свои тряпки с собой. Это одна из тех функций, для которых нужны проститутки. – Доктор помолчал немного, а затем очень мягко добавил: – Мне кажется, вам надо принять какое-то решение. Либо примиритесь с тем, что он таков, какой он есть. Либо уходите от него.
Еще целый месяц Кейт каждую ночь вначале спорила и ссорилась, но потом оказывалась вынужденной капитулировать перед мускулистой девственницей со стеклянным взором или же перед широкоплечей дамой с роковыми оборочками и ватной грудью. Но в конце концов она сделала для себя вывод, что выносить подобный маскарад всю оставшуюся жизнь она не в силах. Даже если бы ее муж перестал заниматься этими переодеваниями, все равно она внутренне знала бы, что на самом деле ему хочется именно этого.
В итоге после спора из-за дома, записанного на Кейт, Тоби ушел от нее, забрав с собой все серебро, все безнравственные скульптуры и деревянные фигурки, все проволочные стулья и кресла и все куда более ценные старинные бронзовые научные приборы. Когда Кейт пришла к специализирующемуся на разводах адвокату и рассказала ему всю свою унизительную историю, то, к ее удивлению, ей было сказано, что, скорее всего, развода «по совершенно очевидным основаниям» ей не добиться.
– Вы говорите, что в этих одеяниях он разгуливал только перед вами и больше ни перед кем?
– Насколько я знаю, да. Но и странно было бы, если бы он начал разгуливать в них перед кем-то еще, верно?
– Тогда, к сожалению, у нас нет доказательств такого поведения с его стороны, которое причиняло бы боль и страдания другим. Если бы эти доказательства у нас были, мы могли бы говорить о намеренной психологической жестокости в поведении вашего мужа. А так это будет очень трудно доказать. Я бы не советовал настаивать на «очевидных основаниях» как причине для развода. Думаю, следует попросить его представить нам доказательства его супружеской измены.
– Но мне кажется, он мне не изменял.
– Ну, это легко устроить.
Тоби согласился представить доказательства измены при условии, что Кейт в ответ даст юридически заверенное обязательство никогда не требовать от него никаких алиментов.
– Полагаю, что в данном случае мы и не смогли бы требовать никаких алиментов в вашу пользу, – сказал адвокат Кейт и вздохнул: – Ваш случай такой сложный.
– Чего же в нем сложного?
– Ну, у вас хотя бы есть собственный дом. У большинства женщин в вашем положении нет вообще ничего.
Рассказывая потом обо всем этом Пэйган, Кейт говорила: «Чтобы получить свидетельство о браке и затянуть узел у себя на шее, достаточно заплатить семь шиллингов шесть пенсов пошлины. А чтобы потом развязать его, нужны тысячи фунтов стерлингов. Тебе не кажется, что институт брака придумали адвокаты?»
Когда Кейт и Тоби окончательно расстались, Кейт охватил приступ яростной ненависти к чистоте форм и линий и к внутренней структуре объекта. Ее потянуло к розовым льняным занавесочкам со складками, к обивке из ситчика с крупными изображениями цветов или птиц. Полуподвальный этаж дома она снова переделала в квартиру и стала ее сдавать: это позволяло оплачивать текущие расходы по остальной части дома. Но за исключением этого она вдруг снова оказалась без доходов и поэтому дала объявление в «Таймс», предлагая услуги переводчика.
Все друзья, которые знали их не слишком близко, были поражены тем, что Кейт и Тоби расстались. И кто бы мог подумать?! Конечно, с Тоби нелегко; но, черт возьми, а с кем просто? Он идеально чувствует пропорции, его безусловно ждет впереди профессиональный успех, его уже ввели в состав какого-то комитета. Поскольку Кейт не могла рассказать всем им о подлинной причине развода, она изливала свою измученную и возмущенную душу на бумаге и отправляла все это Джуди. Из этих писем Джуди понимала, какое отчаяние охватило Кейт, и в своих ответных письмах выражала беспокойство, что нерегулярная работа вольной переводчицы может только усилить переживаемое подругой одиночество. По ее мнению, Кейт нужно было как можно больше и чаще выбираться из дома и общаться с людьми.
– Почему бы тебе для разнообразия не попробовать написать что-нибудь самой? – предложила как-то Джуди. – Переводами ты уже занимаешься много лет. И ты, и Тоби знакомы со многими журналистами. Почему бы тебе не попросить кого-либо из них о помощи? Напиши пару статей о художниках, о дизайнерах и дизайне, и пусть их кто-нибудь глянет. Наберись духу и обзвони несколько газет и журналов. Тебя не съедят. В самом худшем случае тебе просто скажут «нет».
Кейт в конце концов так и сделала. Всюду, куда она позвонила, ей задали один и тот же вопрос:
– Что вы можете предложить?
– Когда?
– Прямо сейчас.
– А-а-а…
– Пришлите нам в письменной форме пару каких-нибудь предложений, и мы вам ответим.
Она так и поступила, но ее предложения не вызвали ни у кого никакого интереса. Потом на какой-то вечеринке она познакомилась с художественным редактором журнала «Прекрасный дом» и начала придумывать заголовки к материалам этого журнала. Платили ей очень мало, но она была рада возможности учиться писать профессионально. Через полгода она снова послала в разные издания несколько своих предложений и на два из них получила заказы: на статью об английском поп-искусстве и еще на одну статью о фирме, изобретшей способ изготовления «древних» скульптур, выглядевших очень правдоподобно – не только камень казался действительно древним, но на нем даже были следы от лишайника. После этого Кейт поняла, что же такое новости. Если кто-то о чем-то где-то уже читал, то такая информация не могла быть «новостью», сколь бы интересной она ни была. Затем Кейт взяла интервью у двух дизайнеров, и эти интервью тоже были напечатаны. Тогда Кейт разослала новые предложения. Теперь уже каждое из них занимало всего три строчки, было напечатано на отдельном листке бумаги, а в верхней части каждого листка были указаны ее имя и телефон.
Как-то вечером ей позвонила Джуди и сказала: она договорилась, что Кейт возьмет интервью у одной из ее постоянных клиенток, в прошлом довольно известной балерины, теперь уже покатившейся к закату, которая должна была приехать в Лондон.
– Что?! – в ужасе воскликнула Кейт. – Не смей! И не думай об этом!
– Почему не попробовать? – Голос из Нью-Йорка был еле слышен, будто он доносился через миллионы километров. На линии что-то затрещало и зашипело, потом снова прорезалась Джуди: – Я тебя убью, если не возьмешь. Я уже обо всем договорилась!
– Это я тебя убью, если не отменишь! – прокричала в ответ Кейт. – А она убьет нас обеих!
– Никого она не убьет. Учти, Жужу ничего не знает ни о Лондоне, ни о том, что в нем находится. Она вообще ничего ни о чем не знает. Но она довольно занятная личность.
– Ну и что мне с ней делать? С чего хоть начать?
– Позвони в «Ритц» и договорись с ее секретарем о времени встречи. Я ей сказала, что ты работаешь в «Глоб».
– Но я там не работаю!
– Тогда постарайся не говорить, что ты там работаешь. Но твоего звонка будут ждать. И ради бога, держись спокойно и уверенно. Чтобы Жужу не догадалась, что ты берешь интервью первый раз в жизни. Она считает тебя ведущей журналисткой этой газеты. А я встречала многих ведущих журналистов и уверена, что ты вполне способна ею быть.
– Но я не сумею!
– Где твое британское мужество? Где твой дух Дюнкерка?[6] Где та часть тела, которую мы, американцы, называем хребтом? Перестань дрожать и действуй, Кейт! Даже если не получится – что в этом ужасного? А я знаю, у тебя получится, Кейт.
Голос Джуди был еле слышен, но в нем отчетливо звучали сердитые ноты, и Кейт поняла, что ей будет намного легче взять интервью у Жужу, чем объясняться потом с Джуди, если она этого не сделает. Немного помолчав и заметно подняв тем самым стоимость разговора, Кейт сдалась.
В бледно-розовой тунике, едва прикрывавшей задницу и придававшей ей какой-то неземной вид, и в блестящих белых виниловых сапожках, Кейт сидела с открытым блокнотом на краешке постели в номере Жужу. Дыхание у нее перехватывало, голова кружилась, а в душе было ощущение безотчетной тревоги. Сама Жужу, теперь уже не столько балерина, сколько одна из тех личностей, которые известны благодаря частому появлению на экранах телевизоров, блондинка с превосходно уложенными волосами, выглядела где-то лет на тридцать пять, а возможно, и на двадцать. Внешне просто символ семейного очага и домашнего уюта, она скромно сидела в оранжевом парчовом кресле, в очках на кончике носа и с ниткой в руках: она чинила бусы, разорванные во время скандала накануне вечером.
Вся кровать была завалена бриллиантами и фотографиями драгоценностей с проставленными на них датами.
– Приходится возить с собой эти фотографии: в Америке есть правило, что, когда возвращаешься в страну, надо либо доказать, что драгоценности были у тебя и до отъезда, либо платить пошлину, – объяснила Жужу. Она скрылась в ванной, сменила свой длинный восточный халат на полотенце, вернулась, смела с постели Кейт, бриллианты и фотографии и улеглась на нее сама, а массажистка занялась ее правой икрой. Не дожидаясь вопросов, Жужу сама заговорила о том, что если хочешь жить полноценной и насыщенной жизнью, то надо не казаться ни слишком худой, ни слишком молодой и никогда не ворчать и не хныкать. – Каждый мужчина, который когда-нибудь хотел на мне жениться, непременно говорил мне: «Жужу, раньше я любил свою жену, но теперь она просто изводит меня своим ворчанием. Я не могу выносить этого брюзжания, когда прихожу с работы». А еще-о-о все мужчины любят хорошо поесть, и они не переносят, когда у них под носом женщина сидит на диете. К тому же, если женщина хочет, чтобы у нее было хорошее лицо, она не должна быть чересчур худой. Так что приходится выбирать. Лично я ем все, чего душа пожелает, но осторожно.
Жужу была способна припомнить что-нибудь, только если вспоминала, в какое платье она была тогда одета.
– Расскажите о вашей встрече с генералом де Голлем.
– А-а-а, тогда на мне было коричневое платье с кружевами.
– Как вы любите проводить свободное время?
– Хожу по магазинам. Всегда. У меня с тряпками просто нескончаемый роман. Я их привезла с собой целых двадцать восемь футов! – воскликнула она и, вскочив с кровати, потащила Кейт в свою гардеробную. Там действительно на передвижных вешалках общей длиной в двадцать восемь футов висела масса превосходно сшитой одежды. – В поездки я с собой много не беру. Мне незачем пускать пыль в глаза, достаточно быть просто шикарной, – объяснила Жужу. – Я покупаю все только у Кристиана Диора. Это моя любимая фирма, если говорить об одежде. Какой у меня размер? Восьмой, дорогуша. Ну, может быть, в чем-то девятый. Но если честно, то десятый. – Она покрутила перед собой бесподобную горжетку из светло-серой шиншиллы. – Я одеваюсь лучше всех в мире. У меня самые прекрасные вещи. Я и работаю только для того, чтобы за все это платить. Но из-за работы у меня слишком мало времени остается на магазины. Мне даже некогда все это примерить! – Она бросила на Кейт оценивающий взгляд. – Знаете, никогда не ходите по магазинам одна. Они обязательно уговорят вас купить что-нибудь такое, что совершенно не смотрится при широком заде. Да, голубушка, у меня широкая задница и у вас тоже, не обижайтесь. Ничего, не расстраивайтесь, мужчинам это нравится. – Еще один заинтересованный взгляд, а потом, как бы между делом, Жужу вдруг сказала: – Вам повезло, у вас такой же размер, как у меня.
– Но у меня двенадцатый, и то я в него влезаю с трудом, – удивилась Кейт.
Жужу внимательно оглядела ее:
– Попробуйте примерьте что-нибудь из моего.
Она оказалась права, размеры у них действительно были одинаковые.
– Прекрасно. Теперь мы сможем мне еще чего-нибудь купить, а вы сможете это примерить, – заявила Жужу.
Она немедленно позвонила в магазин Кристиана Диора и попросила их прислать, как она выразилась, «что-нибудь представительское». Изнемогая от жары в слишком сильно натопленной комнате, Кейт в озверении примеряла одну вещь за другой, а Жужу выбирала, лежа на кровати, пока массажистка трудилась над теми местами, где Жужу что-то беспокоило. Купила она много.
Затем снова зазвонил телефон. Жужу послушала, а потом холодно сказала в трубку:
– Нет, я никогда не делала подтяжку лица. Я подала было в суд на эту журналистку, на Сузи, потому что я вообще никогда ничего не подтягивала. Я хотела вчинить ей иск на миллион долларов. Но разве у меня есть время таскаться по судам? – Она с треском бросила трубку и раздраженно фыркнула.
Кейт инстинктивно поняла, что пора сматываться, и закрыла блокнот. Джуди предупреждала ее, чтобы она не сидела у Жужу слишком долго. Она поблагодарила за интервью, попрощалась, проскользнула между двумя парикмахерами и вышла на Пикадилли. По сравнению со спальней Жужу эта грохочущая лондонская улица показалась ей и тихой, и спокойной.
38
Понимала она и то, что долго такой жизни ей не вынести. Ей надо куда-то уехать, подальше от Лондона и от Тоби. Сексуальное поведение Тоби, вызывавшее у Кейт отвращение и замешательство, повергало ее во все большую депрессию. В те дни, что Кейт жила у Пэйган, она ничего не сказала подруге: у той было больше чем достаточно и собственных проблем. Но когда Пэйган возвратилась из свадебного путешествия и, захлебываясь от восторга, описывала ей Нью-Йорк – даже несмотря на то, что там у Кристофера произошел сердечный приступ, – когда она передала ей приглашение от Джуди, Кейт решила поехать и месячишко провести там. Ей хотелось просто сбежать куда-нибудь и хоть на несколько недель позабыть о всех своих несчастьях.
Во время войны, когда Кейт было семь лет, как-то на Рождество в своем чулке с подарками она вдруг обнаружила апельсин. Апельсин в то время, когда в Англии никто их не видел уже долгие годы! Отец купил его в пивной у какого-то моряка за дикие деньги. Кейт уже даже не помнила, что такое апельсин: их не было в природе, как не было бананов или мороженого. Остались только одни слова. Но Дед Мороз явно помнил, что это такое. Кейт продолжала еще сомневаться, не веря собственным глазам, но апельсин в ее руках постепенно развеивал все сомнения. Она тщательно и осторожно обнюхала его со всех сторон, потом вонзила ноготки в шкурку, быстро очистила его так, что шкурка снялась одной вьющейся лентой, ни разу не оборвавшись. А затем ела этот апельсин целый день, тщательно обсасывая каждую дольку и наслаждаясь восхитительным соком, смакуя во рту каждую его капельку. После чего она еще целую неделю грызла по кусочку оставшуюся кожуру.
Нью-Йорк оказался для Кейт таким же Изумительным Апельсином. Она знала Лондон, бывала в Париже и в Каире и ожидала, что Нью-Йорк – просто еще один очень большой город, такой же, как все остальные. Но Нью-Йорк оказался совершенно иным, чем она его себе представляла. И теперь из окна своей спальни она, как ребенок, посылала городу воздушные поцелуи.
Джуди суетилась вокруг нее, как могла, устроила в честь Кейт специальную вечеринку, всячески баловала ее, рассказывала всем, какой Кейт удивительный человек, – и Кейт вдруг снова ожила. Глаза у нее заблестели, и казалось, что быстрый темп и суета города одновременно и успокаивают ее, и придают ей новые силы и энергию. Нью-Йорк подействовал на нее так же, как укол, который ей когда-то делали в больнице: после него появлялось ощущение, будто она может сделать что угодно, и возникало желание сделать хоть что-нибудь.
Вечером накануне того дня, когда ей предстояло возвращаться в Лондон, Кейт решила рассказать Джуди о маскарадах, которые стал устраивать Тоби. Она поведала ей абсолютно все и под конец своей горькой исповеди уже просто орала на подругу:
– Я не могу этого больше выносить, не могу! Что мне делать, скажи?!
Кейт на мгновение смолкла, а потом разревелась.
– Ты все еще этим занимаешься? По-прежнему ревешь время от времени? – рассеянно спросила Джуди, на самом деле усиленно обдумывавшая услышанное.
– Это фо… фо… фо… форма самовыражения. Я лю… лю… люблю плакать. Когда я плачу, то и люди понимают, как я себя чувствую. И мне самой становится лучше.
– Ну ладно, детка, кончай реветь и давай сосредоточимся. Мне кажется, что, как только ты вернешься в Лондон, тебе надо прямым ходом двигать сразу к психотерапевту.
– Тебе кажется, что со мной что-то не так?
– Нет, успокойся! Мне просто кажется, что тебе надо обсудить создавшееся положение со специалистом, который сумеет в нем разобраться и понять, что к чему. Потому что пока ни ты этого не понимаешь, ни я, да, по-моему, и Тоби тоже.
Вернувшись в Лондон, Кейт отправилась к психиатру, принимавшему на Харлей-стрит. После первого посещения она стала приходить к нему дважды в неделю, садиться в глубокое кресло с подлокотниками, стоявшее сбоку от камина, и рассказывать. Врач сидел в таком же кресле напротив нее, по другую сторону камина, подперев голову рукой, и внимательно слушал. Поначалу он постарался убедиться в том, что Кейт действительно ясно и определенно сказала когда-то Тоби, что ей совершенно не нравятся эти его упражнения с переодеваниями. Потом он предложил ей снова высказать Тоби свое к ним отношение. Кейт выполнила эту рекомендацию и вновь оказалась на полу в ванной. Тогда врач написал Тоби письмо, в котором просил его зайти для разговора «по одному очень тревожащему вашу супругу вопросу».
Тоби впал в ярость, едва распечатав это письмо.
– Ты выдала ему наш секрет. Знаю, что выдала. По-моему, мы с тобой договорились, что это будет нашим, и только нашим секретом?
– Это не мой секрет! Это твой! – заорала в ответ Кейт.
Но в конце концов Тоби согласился сходить к психиатру, а тот позднее рассказал о состоявшемся разговоре Кейт.
– Разумеется, – сказал он, – я не могу пересказывать вам все, о чем мы говорили. Но в общем ваш супруг держался вызывающе. Мой прогноз не оптимистический, скорее наоборот.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я думаю, что он будет продолжать делать то же самое, притом заходить все дальше и дальше. Скоро он начнет носить женскую одежду не только дома, но и на улице. Станет таскать на работу в портфеле лифчик, носить под костюмом женское белье.
– А что делают в подобных случаях другие жены?
– Большинство жен не примиряется с этим, поэтому их мужья начинают ходить по проституткам и таскают свои тряпки с собой. Это одна из тех функций, для которых нужны проститутки. – Доктор помолчал немного, а затем очень мягко добавил: – Мне кажется, вам надо принять какое-то решение. Либо примиритесь с тем, что он таков, какой он есть. Либо уходите от него.
Еще целый месяц Кейт каждую ночь вначале спорила и ссорилась, но потом оказывалась вынужденной капитулировать перед мускулистой девственницей со стеклянным взором или же перед широкоплечей дамой с роковыми оборочками и ватной грудью. Но в конце концов она сделала для себя вывод, что выносить подобный маскарад всю оставшуюся жизнь она не в силах. Даже если бы ее муж перестал заниматься этими переодеваниями, все равно она внутренне знала бы, что на самом деле ему хочется именно этого.
В итоге после спора из-за дома, записанного на Кейт, Тоби ушел от нее, забрав с собой все серебро, все безнравственные скульптуры и деревянные фигурки, все проволочные стулья и кресла и все куда более ценные старинные бронзовые научные приборы. Когда Кейт пришла к специализирующемуся на разводах адвокату и рассказала ему всю свою унизительную историю, то, к ее удивлению, ей было сказано, что, скорее всего, развода «по совершенно очевидным основаниям» ей не добиться.
– Вы говорите, что в этих одеяниях он разгуливал только перед вами и больше ни перед кем?
– Насколько я знаю, да. Но и странно было бы, если бы он начал разгуливать в них перед кем-то еще, верно?
– Тогда, к сожалению, у нас нет доказательств такого поведения с его стороны, которое причиняло бы боль и страдания другим. Если бы эти доказательства у нас были, мы могли бы говорить о намеренной психологической жестокости в поведении вашего мужа. А так это будет очень трудно доказать. Я бы не советовал настаивать на «очевидных основаниях» как причине для развода. Думаю, следует попросить его представить нам доказательства его супружеской измены.
– Но мне кажется, он мне не изменял.
– Ну, это легко устроить.
Тоби согласился представить доказательства измены при условии, что Кейт в ответ даст юридически заверенное обязательство никогда не требовать от него никаких алиментов.
– Полагаю, что в данном случае мы и не смогли бы требовать никаких алиментов в вашу пользу, – сказал адвокат Кейт и вздохнул: – Ваш случай такой сложный.
– Чего же в нем сложного?
– Ну, у вас хотя бы есть собственный дом. У большинства женщин в вашем положении нет вообще ничего.
Рассказывая потом обо всем этом Пэйган, Кейт говорила: «Чтобы получить свидетельство о браке и затянуть узел у себя на шее, достаточно заплатить семь шиллингов шесть пенсов пошлины. А чтобы потом развязать его, нужны тысячи фунтов стерлингов. Тебе не кажется, что институт брака придумали адвокаты?»
Когда Кейт и Тоби окончательно расстались, Кейт охватил приступ яростной ненависти к чистоте форм и линий и к внутренней структуре объекта. Ее потянуло к розовым льняным занавесочкам со складками, к обивке из ситчика с крупными изображениями цветов или птиц. Полуподвальный этаж дома она снова переделала в квартиру и стала ее сдавать: это позволяло оплачивать текущие расходы по остальной части дома. Но за исключением этого она вдруг снова оказалась без доходов и поэтому дала объявление в «Таймс», предлагая услуги переводчика.
Все друзья, которые знали их не слишком близко, были поражены тем, что Кейт и Тоби расстались. И кто бы мог подумать?! Конечно, с Тоби нелегко; но, черт возьми, а с кем просто? Он идеально чувствует пропорции, его безусловно ждет впереди профессиональный успех, его уже ввели в состав какого-то комитета. Поскольку Кейт не могла рассказать всем им о подлинной причине развода, она изливала свою измученную и возмущенную душу на бумаге и отправляла все это Джуди. Из этих писем Джуди понимала, какое отчаяние охватило Кейт, и в своих ответных письмах выражала беспокойство, что нерегулярная работа вольной переводчицы может только усилить переживаемое подругой одиночество. По ее мнению, Кейт нужно было как можно больше и чаще выбираться из дома и общаться с людьми.
– Почему бы тебе для разнообразия не попробовать написать что-нибудь самой? – предложила как-то Джуди. – Переводами ты уже занимаешься много лет. И ты, и Тоби знакомы со многими журналистами. Почему бы тебе не попросить кого-либо из них о помощи? Напиши пару статей о художниках, о дизайнерах и дизайне, и пусть их кто-нибудь глянет. Наберись духу и обзвони несколько газет и журналов. Тебя не съедят. В самом худшем случае тебе просто скажут «нет».
Кейт в конце концов так и сделала. Всюду, куда она позвонила, ей задали один и тот же вопрос:
– Что вы можете предложить?
– Когда?
– Прямо сейчас.
– А-а-а…
– Пришлите нам в письменной форме пару каких-нибудь предложений, и мы вам ответим.
Она так и поступила, но ее предложения не вызвали ни у кого никакого интереса. Потом на какой-то вечеринке она познакомилась с художественным редактором журнала «Прекрасный дом» и начала придумывать заголовки к материалам этого журнала. Платили ей очень мало, но она была рада возможности учиться писать профессионально. Через полгода она снова послала в разные издания несколько своих предложений и на два из них получила заказы: на статью об английском поп-искусстве и еще на одну статью о фирме, изобретшей способ изготовления «древних» скульптур, выглядевших очень правдоподобно – не только камень казался действительно древним, но на нем даже были следы от лишайника. После этого Кейт поняла, что же такое новости. Если кто-то о чем-то где-то уже читал, то такая информация не могла быть «новостью», сколь бы интересной она ни была. Затем Кейт взяла интервью у двух дизайнеров, и эти интервью тоже были напечатаны. Тогда Кейт разослала новые предложения. Теперь уже каждое из них занимало всего три строчки, было напечатано на отдельном листке бумаги, а в верхней части каждого листка были указаны ее имя и телефон.
Как-то вечером ей позвонила Джуди и сказала: она договорилась, что Кейт возьмет интервью у одной из ее постоянных клиенток, в прошлом довольно известной балерины, теперь уже покатившейся к закату, которая должна была приехать в Лондон.
– Что?! – в ужасе воскликнула Кейт. – Не смей! И не думай об этом!
– Почему не попробовать? – Голос из Нью-Йорка был еле слышен, будто он доносился через миллионы километров. На линии что-то затрещало и зашипело, потом снова прорезалась Джуди: – Я тебя убью, если не возьмешь. Я уже обо всем договорилась!
– Это я тебя убью, если не отменишь! – прокричала в ответ Кейт. – А она убьет нас обеих!
– Никого она не убьет. Учти, Жужу ничего не знает ни о Лондоне, ни о том, что в нем находится. Она вообще ничего ни о чем не знает. Но она довольно занятная личность.
– Ну и что мне с ней делать? С чего хоть начать?
– Позвони в «Ритц» и договорись с ее секретарем о времени встречи. Я ей сказала, что ты работаешь в «Глоб».
– Но я там не работаю!
– Тогда постарайся не говорить, что ты там работаешь. Но твоего звонка будут ждать. И ради бога, держись спокойно и уверенно. Чтобы Жужу не догадалась, что ты берешь интервью первый раз в жизни. Она считает тебя ведущей журналисткой этой газеты. А я встречала многих ведущих журналистов и уверена, что ты вполне способна ею быть.
– Но я не сумею!
– Где твое британское мужество? Где твой дух Дюнкерка?[6] Где та часть тела, которую мы, американцы, называем хребтом? Перестань дрожать и действуй, Кейт! Даже если не получится – что в этом ужасного? А я знаю, у тебя получится, Кейт.
Голос Джуди был еле слышен, но в нем отчетливо звучали сердитые ноты, и Кейт поняла, что ей будет намного легче взять интервью у Жужу, чем объясняться потом с Джуди, если она этого не сделает. Немного помолчав и заметно подняв тем самым стоимость разговора, Кейт сдалась.
В бледно-розовой тунике, едва прикрывавшей задницу и придававшей ей какой-то неземной вид, и в блестящих белых виниловых сапожках, Кейт сидела с открытым блокнотом на краешке постели в номере Жужу. Дыхание у нее перехватывало, голова кружилась, а в душе было ощущение безотчетной тревоги. Сама Жужу, теперь уже не столько балерина, сколько одна из тех личностей, которые известны благодаря частому появлению на экранах телевизоров, блондинка с превосходно уложенными волосами, выглядела где-то лет на тридцать пять, а возможно, и на двадцать. Внешне просто символ семейного очага и домашнего уюта, она скромно сидела в оранжевом парчовом кресле, в очках на кончике носа и с ниткой в руках: она чинила бусы, разорванные во время скандала накануне вечером.
Вся кровать была завалена бриллиантами и фотографиями драгоценностей с проставленными на них датами.
– Приходится возить с собой эти фотографии: в Америке есть правило, что, когда возвращаешься в страну, надо либо доказать, что драгоценности были у тебя и до отъезда, либо платить пошлину, – объяснила Жужу. Она скрылась в ванной, сменила свой длинный восточный халат на полотенце, вернулась, смела с постели Кейт, бриллианты и фотографии и улеглась на нее сама, а массажистка занялась ее правой икрой. Не дожидаясь вопросов, Жужу сама заговорила о том, что если хочешь жить полноценной и насыщенной жизнью, то надо не казаться ни слишком худой, ни слишком молодой и никогда не ворчать и не хныкать. – Каждый мужчина, который когда-нибудь хотел на мне жениться, непременно говорил мне: «Жужу, раньше я любил свою жену, но теперь она просто изводит меня своим ворчанием. Я не могу выносить этого брюзжания, когда прихожу с работы». А еще-о-о все мужчины любят хорошо поесть, и они не переносят, когда у них под носом женщина сидит на диете. К тому же, если женщина хочет, чтобы у нее было хорошее лицо, она не должна быть чересчур худой. Так что приходится выбирать. Лично я ем все, чего душа пожелает, но осторожно.
Жужу была способна припомнить что-нибудь, только если вспоминала, в какое платье она была тогда одета.
– Расскажите о вашей встрече с генералом де Голлем.
– А-а-а, тогда на мне было коричневое платье с кружевами.
– Как вы любите проводить свободное время?
– Хожу по магазинам. Всегда. У меня с тряпками просто нескончаемый роман. Я их привезла с собой целых двадцать восемь футов! – воскликнула она и, вскочив с кровати, потащила Кейт в свою гардеробную. Там действительно на передвижных вешалках общей длиной в двадцать восемь футов висела масса превосходно сшитой одежды. – В поездки я с собой много не беру. Мне незачем пускать пыль в глаза, достаточно быть просто шикарной, – объяснила Жужу. – Я покупаю все только у Кристиана Диора. Это моя любимая фирма, если говорить об одежде. Какой у меня размер? Восьмой, дорогуша. Ну, может быть, в чем-то девятый. Но если честно, то десятый. – Она покрутила перед собой бесподобную горжетку из светло-серой шиншиллы. – Я одеваюсь лучше всех в мире. У меня самые прекрасные вещи. Я и работаю только для того, чтобы за все это платить. Но из-за работы у меня слишком мало времени остается на магазины. Мне даже некогда все это примерить! – Она бросила на Кейт оценивающий взгляд. – Знаете, никогда не ходите по магазинам одна. Они обязательно уговорят вас купить что-нибудь такое, что совершенно не смотрится при широком заде. Да, голубушка, у меня широкая задница и у вас тоже, не обижайтесь. Ничего, не расстраивайтесь, мужчинам это нравится. – Еще один заинтересованный взгляд, а потом, как бы между делом, Жужу вдруг сказала: – Вам повезло, у вас такой же размер, как у меня.
– Но у меня двенадцатый, и то я в него влезаю с трудом, – удивилась Кейт.
Жужу внимательно оглядела ее:
– Попробуйте примерьте что-нибудь из моего.
Она оказалась права, размеры у них действительно были одинаковые.
– Прекрасно. Теперь мы сможем мне еще чего-нибудь купить, а вы сможете это примерить, – заявила Жужу.
Она немедленно позвонила в магазин Кристиана Диора и попросила их прислать, как она выразилась, «что-нибудь представительское». Изнемогая от жары в слишком сильно натопленной комнате, Кейт в озверении примеряла одну вещь за другой, а Жужу выбирала, лежа на кровати, пока массажистка трудилась над теми местами, где Жужу что-то беспокоило. Купила она много.
Затем снова зазвонил телефон. Жужу послушала, а потом холодно сказала в трубку:
– Нет, я никогда не делала подтяжку лица. Я подала было в суд на эту журналистку, на Сузи, потому что я вообще никогда ничего не подтягивала. Я хотела вчинить ей иск на миллион долларов. Но разве у меня есть время таскаться по судам? – Она с треском бросила трубку и раздраженно фыркнула.
Кейт инстинктивно поняла, что пора сматываться, и закрыла блокнот. Джуди предупреждала ее, чтобы она не сидела у Жужу слишком долго. Она поблагодарила за интервью, попрощалась, проскользнула между двумя парикмахерами и вышла на Пикадилли. По сравнению со спальней Жужу эта грохочущая лондонская улица показалась ей и тихой, и спокойной.
38
Лили лежала ничком, распростершись на скользких, облепленных водорослями камнях. Ноги и руки у нее кровоточили, спутанные мокрые волосы космами падали на плечи, а то немногое, что оставалось от розового платья, прикрывало лишь ничтожную часть ее хрупкого, уже женского, но еще и подросткового тела. На фоне голубого Эгейского моря она казалась обессиленной – впрочем, как-то не до предела обессиленной.
– Снято, – проговорил Циммер. – Обрати внимание на глаз, Лили. – Когда Лили уставала, левый глаз у нее начинал немного косить. – Пожалуйста, давайте сделаем еще дубль, пока солнце невысоко и не наступила жара. И помни, – снова обратился он к ней, – ты чуть жива, у тебя нет сил пошевелиться, ты только что спаслась после кораблекрушения.
«Пожалуйста» – вот в чем главная разница между Сержем и Циммером, подумала Лили. Циммер обращается с тобой не просто как с куском мяса. Он всегда вежлив, постоянно подбадривает, проявляет какую-то заботу, причем независимо от того, что именно не ладится в этот момент на съемочной площадке. А на ней всегда что-нибудь идет не так, как надо. Если бы Циммер при этом всякий раз останавливал работу и начинал выяснять, кто виноват, то споры занимали бы практически все время и к съемкам так никогда и не удалось бы приступить. Поэтому он только улыбался тонкой, едва заметной улыбкой сквозь плотно сжатые губы – у него это было признаком гнева и сигналом окружающим об опасности – и мягко покачивал головой, как бы молясь про себя: «О Боже, дай мне силы все это вытерпеть!»
Вежливость и внимание Циммера были не более чем одним из его рабочих приемов, выработанных за долгие годы в кино, причем особенно полезным, когда приходилось иметь дело с женщинами. По опыту Циммера лишь единичные мужчины оказывались действительно способными на доброту по отношению к женщинам – если, конечно, это не входило в их служебные обязанности. Но, если хочешь получить от женщины максимальную отдачу, будь то на кухне, в постели или на съемочной площадке, надо ее постоянно хвалить, поощрять, но при этом уметь самому оставаться достаточно официальным и властным.
Режиссеру важно постоянно помнить: с каким бы внешним апломбом ни держалась актриса, вполне вероятно, что внутренне она была совершенно не уверена в себе и ее необходимо было непрерывно поддерживать и поощрять, а значит, и уделять ей максимум возможного внимания. Любой женщине нужно не меньше двадцати пяти часов внимания в сутки, а если можно, то и больше. Но в ответ она обязательно продемонстрирует все, на что способна.
В этом отношении между мужчинами и женщинами – огромная разница. Женщины всегда прилагают гораздо больше усилий и старания. Циммеру не раз приходилось быть свидетелем того, как вконец измученная и обессиленная актриса, с пяти часов утра находившаяся на съемочной площадке и ни разу за все это время даже не присевшая, в восемь вечера вдруг снова оживала и начинала работать так, будто и не было позади столь долгого и изнурительного дня. Причем женщины были в состоянии проделывать подобное ежедневно: не обладая физической выносливостью мужчин, они отличались потрясающими настойчивостью и упорством. Успеха и признания добивались только те актрисы, у которых было чуть больше этих качеств, чем у их соперниц, и которым при этом еще чуть-чуть везло. Но всем им, бедолагам, вечно недоставало уверенности в себе, каждую из них непременно приходилось успокаивать, ободрять и поддерживать. Циммер не был уверен, что среди актрис всего мира отыскалась хотя бы одна, которая была по-настоящему счастлива. Всех их добивало чрезмерно развитое чувство ответственности и чисто физическое напряжение актерского труда. К тому времени, когда актриса выбивалась в звезды, она уже жила в постоянном страхе, как бы не потерять внешние данные и фигуру. Оказавшись на гребне признания и успеха и поняв, насколько шатко и преходяще положение там, она так и не могла до конца поверить в выпавшую на ее долю удачу. Ей все время казалось, будто она непрерывно балансирует на туго натянутом канате – да так оно и было на самом деле.
– Снято, – проговорил Циммер. – Обрати внимание на глаз, Лили. – Когда Лили уставала, левый глаз у нее начинал немного косить. – Пожалуйста, давайте сделаем еще дубль, пока солнце невысоко и не наступила жара. И помни, – снова обратился он к ней, – ты чуть жива, у тебя нет сил пошевелиться, ты только что спаслась после кораблекрушения.
«Пожалуйста» – вот в чем главная разница между Сержем и Циммером, подумала Лили. Циммер обращается с тобой не просто как с куском мяса. Он всегда вежлив, постоянно подбадривает, проявляет какую-то заботу, причем независимо от того, что именно не ладится в этот момент на съемочной площадке. А на ней всегда что-нибудь идет не так, как надо. Если бы Циммер при этом всякий раз останавливал работу и начинал выяснять, кто виноват, то споры занимали бы практически все время и к съемкам так никогда и не удалось бы приступить. Поэтому он только улыбался тонкой, едва заметной улыбкой сквозь плотно сжатые губы – у него это было признаком гнева и сигналом окружающим об опасности – и мягко покачивал головой, как бы молясь про себя: «О Боже, дай мне силы все это вытерпеть!»
Вежливость и внимание Циммера были не более чем одним из его рабочих приемов, выработанных за долгие годы в кино, причем особенно полезным, когда приходилось иметь дело с женщинами. По опыту Циммера лишь единичные мужчины оказывались действительно способными на доброту по отношению к женщинам – если, конечно, это не входило в их служебные обязанности. Но, если хочешь получить от женщины максимальную отдачу, будь то на кухне, в постели или на съемочной площадке, надо ее постоянно хвалить, поощрять, но при этом уметь самому оставаться достаточно официальным и властным.
Режиссеру важно постоянно помнить: с каким бы внешним апломбом ни держалась актриса, вполне вероятно, что внутренне она была совершенно не уверена в себе и ее необходимо было непрерывно поддерживать и поощрять, а значит, и уделять ей максимум возможного внимания. Любой женщине нужно не меньше двадцати пяти часов внимания в сутки, а если можно, то и больше. Но в ответ она обязательно продемонстрирует все, на что способна.
В этом отношении между мужчинами и женщинами – огромная разница. Женщины всегда прилагают гораздо больше усилий и старания. Циммеру не раз приходилось быть свидетелем того, как вконец измученная и обессиленная актриса, с пяти часов утра находившаяся на съемочной площадке и ни разу за все это время даже не присевшая, в восемь вечера вдруг снова оживала и начинала работать так, будто и не было позади столь долгого и изнурительного дня. Причем женщины были в состоянии проделывать подобное ежедневно: не обладая физической выносливостью мужчин, они отличались потрясающими настойчивостью и упорством. Успеха и признания добивались только те актрисы, у которых было чуть больше этих качеств, чем у их соперниц, и которым при этом еще чуть-чуть везло. Но всем им, бедолагам, вечно недоставало уверенности в себе, каждую из них непременно приходилось успокаивать, ободрять и поддерживать. Циммер не был уверен, что среди актрис всего мира отыскалась хотя бы одна, которая была по-настоящему счастлива. Всех их добивало чрезмерно развитое чувство ответственности и чисто физическое напряжение актерского труда. К тому времени, когда актриса выбивалась в звезды, она уже жила в постоянном страхе, как бы не потерять внешние данные и фигуру. Оказавшись на гребне признания и успеха и поняв, насколько шатко и преходяще положение там, она так и не могла до конца поверить в выпавшую на ее долю удачу. Ей все время казалось, будто она непрерывно балансирует на туго натянутом канате – да так оно и было на самом деле.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента