Страница:
Конечно, их появление куда приятнее наезда мордоворотов с дубинками, но ситуация запутывалась. То ли метрдотель привел официантов, то ли друзья с вечеринки забавляются нежданным развлечением. Только вот каким. Особо диковинного ни в себе, ни в Мусике Толик не нашел, хотя украдкой осмотрелся.
И на всякий случай приветливо помахал.
Эти в смокингах придирчиво наблюдали.
Толик выразительно похлопал по бензобаку, издавшему пустой бух, и, как мог дружелюбно, крикнул:
– Заплачу!
Что бы еще сообщить невразумительным парням, он не знал.
Четверка героев прытко исчезла, оставив гостя в глухом недоумении. Испания – страна, конечно, со странностями, быков колют ради веселья, помидорами кидаются, чуть что – за гитары, девицы под хлоп деревяшек каблуки ломают, но не до такой же степени. Ведь не на нудистский пляж завалился с мотоциклом. Хотя и такой опыт у него был. Но там народ не из пугливых, выставят достоинства на обозрение природы, никакой агрессии и паники, а тут...
Перебирая безумные варианты, он осмыслил идею о тайном клубе садистов, которые похищают молодых мужчин, чтобы потом... а тут удача сама пришла в руки... и вот он теперь... и косточки его выбросят в море... Хотя все может быть. Испания – страна-загадка, дикая и беспощадная.
Толик потер глаза, а прозрев, обнаружил изменение пейзажа. На расстоянии броска столпился народ, человек пятьдесят – не меньше. Все, как один, облиты черными смокингами. Так идеально рисовались тела в сложной одежде. Краткого взгляда хватило, чтобы сделать неутешительный вывод: компания похожа телесами, как помет овцы. Великолепная мускулатура, отменное сложение – такое бывает на конкурсе культуристов.
Так уж случилось, что Толик не переносил привлекательных мужчин. Рефлекс был профессиональным, неосознанным, но прочным. Ревниво изучив особей, пришел к неутешительному выводу: парни прямо-таки идеальные. На их фоне он с Мусиком поблекли осенним листиком.
Толпа не враждебно, но настороженно изучала пришельцев.
Отступать поздно. Толик мужественно улыбнулся и корректно предложил:
– Бензин. Любая цена. О’кей?
– У тебя есть деньги? – спросил кто-то, будто речь шла о величайшем чуде.
Толик демонстративно похлопал по груди, где хранилась заветная пачка. Но вместо приятной пухлости обнаружил пустоту. Невероятно, немыслимо, чудовищно, но... денег не было. Просто не было. Чисто.
Пробил набат паники: каким-то невероятным образом посеяно богатство. Можно лезть в карман и вывернуть наизнанку, потом лихорадочно ощупать себя от пяток до макушки. Но все заранее бесполезно. Он чувствовал, вернее – точно знал: деньги исчезли. Окончательно и бесповоротно. Сунул не глядя, не застегнул молнию, не проверил лишний раз, хотя четко помнил, как тщательно застегивал и проверял. И вот теперь недостойный счастливчик подберет его мечту. Нет смысла в Ницце, бесполезно надеяться словить такую работу. Чудеса бывают раз. Конечно, остался Мусик. Теперь главное – не показать вида: все нормально, владеет ситуацией. Залить полный бак, а там не догонят.
– Заплачу любую цену. О’кей? – поддержала нагловатая улыбка.
Пробежал ропот сомнения, словно давние знакомые спорят короткими, одним им понятными полусловечками.
Шорох стих.
Первый смокинг, Толик запомнил его, не скрывая тревоги спросил:
– Покажи деньги.
Где-то в карманах завалялась просроченная «виза» мелкого банчика, издалека похожая на золотую карточку, если помахать небрежно. Стараясь быть неторопливым, Толик провел по всем возможным местам хранения, словно разглаживая комбинезон, но везение сыграло туш: кусок тертого пластика пропал тоже. Как это могло произойти – невозможно выдумать. Аккуратно спрятал в нагрудный карман, собираясь оживить наличными в Ницце, – и пропала. Осталось обаяние. Ничего другого у него не осталось.
– Покажи деньги.
Напряжение сгущалось. Орда накачанных мужиков взирала требовательно. На фоне смокингов все ярче рисуется последний выход: принести Мусика в жертву и уносить ноги с высокого старта. Как бы невзначай, Толик оглянулся на возможный путь отступления.
Шоссе пропало. Его просто не было. Торчали группки растительности, аккуратно стелилась матовая плитка, на этом – все.
Ужас, паника и животный страх не объяли его. Ничего не испытал Толик. Горести были так велики, что заслонили пропажу дороги. Он укрылся в спасительном отупении. Но прибывать в нем не повезло.
За спинами послышался шум, нарастая неразборчивым криком. Мужчины в смокингах стали оглядываться, заволновались и вдруг расступились, пропуская нечто нежданное.
II
III
И на всякий случай приветливо помахал.
Эти в смокингах придирчиво наблюдали.
Толик выразительно похлопал по бензобаку, издавшему пустой бух, и, как мог дружелюбно, крикнул:
– Заплачу!
Что бы еще сообщить невразумительным парням, он не знал.
Четверка героев прытко исчезла, оставив гостя в глухом недоумении. Испания – страна, конечно, со странностями, быков колют ради веселья, помидорами кидаются, чуть что – за гитары, девицы под хлоп деревяшек каблуки ломают, но не до такой же степени. Ведь не на нудистский пляж завалился с мотоциклом. Хотя и такой опыт у него был. Но там народ не из пугливых, выставят достоинства на обозрение природы, никакой агрессии и паники, а тут...
Перебирая безумные варианты, он осмыслил идею о тайном клубе садистов, которые похищают молодых мужчин, чтобы потом... а тут удача сама пришла в руки... и вот он теперь... и косточки его выбросят в море... Хотя все может быть. Испания – страна-загадка, дикая и беспощадная.
Толик потер глаза, а прозрев, обнаружил изменение пейзажа. На расстоянии броска столпился народ, человек пятьдесят – не меньше. Все, как один, облиты черными смокингами. Так идеально рисовались тела в сложной одежде. Краткого взгляда хватило, чтобы сделать неутешительный вывод: компания похожа телесами, как помет овцы. Великолепная мускулатура, отменное сложение – такое бывает на конкурсе культуристов.
Так уж случилось, что Толик не переносил привлекательных мужчин. Рефлекс был профессиональным, неосознанным, но прочным. Ревниво изучив особей, пришел к неутешительному выводу: парни прямо-таки идеальные. На их фоне он с Мусиком поблекли осенним листиком.
Толпа не враждебно, но настороженно изучала пришельцев.
Отступать поздно. Толик мужественно улыбнулся и корректно предложил:
– Бензин. Любая цена. О’кей?
– У тебя есть деньги? – спросил кто-то, будто речь шла о величайшем чуде.
Толик демонстративно похлопал по груди, где хранилась заветная пачка. Но вместо приятной пухлости обнаружил пустоту. Невероятно, немыслимо, чудовищно, но... денег не было. Просто не было. Чисто.
Пробил набат паники: каким-то невероятным образом посеяно богатство. Можно лезть в карман и вывернуть наизнанку, потом лихорадочно ощупать себя от пяток до макушки. Но все заранее бесполезно. Он чувствовал, вернее – точно знал: деньги исчезли. Окончательно и бесповоротно. Сунул не глядя, не застегнул молнию, не проверил лишний раз, хотя четко помнил, как тщательно застегивал и проверял. И вот теперь недостойный счастливчик подберет его мечту. Нет смысла в Ницце, бесполезно надеяться словить такую работу. Чудеса бывают раз. Конечно, остался Мусик. Теперь главное – не показать вида: все нормально, владеет ситуацией. Залить полный бак, а там не догонят.
– Заплачу любую цену. О’кей? – поддержала нагловатая улыбка.
Пробежал ропот сомнения, словно давние знакомые спорят короткими, одним им понятными полусловечками.
Шорох стих.
Первый смокинг, Толик запомнил его, не скрывая тревоги спросил:
– Покажи деньги.
Где-то в карманах завалялась просроченная «виза» мелкого банчика, издалека похожая на золотую карточку, если помахать небрежно. Стараясь быть неторопливым, Толик провел по всем возможным местам хранения, словно разглаживая комбинезон, но везение сыграло туш: кусок тертого пластика пропал тоже. Как это могло произойти – невозможно выдумать. Аккуратно спрятал в нагрудный карман, собираясь оживить наличными в Ницце, – и пропала. Осталось обаяние. Ничего другого у него не осталось.
– Покажи деньги.
Напряжение сгущалось. Орда накачанных мужиков взирала требовательно. На фоне смокингов все ярче рисуется последний выход: принести Мусика в жертву и уносить ноги с высокого старта. Как бы невзначай, Толик оглянулся на возможный путь отступления.
Шоссе пропало. Его просто не было. Торчали группки растительности, аккуратно стелилась матовая плитка, на этом – все.
Ужас, паника и животный страх не объяли его. Ничего не испытал Толик. Горести были так велики, что заслонили пропажу дороги. Он укрылся в спасительном отупении. Но прибывать в нем не повезло.
За спинами послышался шум, нарастая неразборчивым криком. Мужчины в смокингах стали оглядываться, заволновались и вдруг расступились, пропуская нечто нежданное.
II
Широко шагая на высоких каблуках, в которые упирались пронзительно стройные ножки в черных чулочках, росшие из коротенькой юбочки с соблазнительным фартучком, выступила натуральная горничная. Нет, не натуральная – абсолютный идеал любого пубертатного мальчика, уже добравшегося до папиного порножурнала. Осиная талия, затянутая в черные, слегка прозрачные кружева, подпирала полированный бюст, который вздымался наглым и откровенным призывом из широкого выреза. От зрелища ложбинки, в которой болталась золотая ерунда, невозможно оторвать взгляд. Искусство соблазна, не забывшее рукавчики с белыми манжетками, не смогло бы создать лучшую бомбу. Невыносимое чудо венчала накрахмаленная коронка над копной соломенных волос. Толик пришел в себя, когда наткнулся на лицо: у такой фигуры оно было несколько кривоватое, в оспинах и, честно говоря, примитивное, как у девочек с глухих окраин.
Горничная выставила божественную ножку с божественным коленом, уперлась божественными кулачками в бесподобные бедра и вдруг назвала его имя, отчество и фамилию тоном взбешенной учительницы.
Толик промычал согласно.
– Значит, все-таки ты! – утвердилась богиня с корявым лицом. – Вот и встретились.
Такую женщину, даже мельком увидев, забыть невозможно. Толик был уверен, что никогда не попадался ей на глаза. Захотелось высказать что-нибудь удивительно вежливое, а может, изящное, в галантном стиле старых ловеласов.
– Негодяй! Мерзавец! Подонок! – закричала горничная, переходя на писк. – Гад! Подлец! Скотина! Сколько мучений и страданий! Сколько горя! Сколько штрафных! Как мог быть таким глухим! Тупица! Безголовый чурбан! Остолоп! Как посмел явиться сюда! Да чтоб на тебя обрушились все муки, что достались мне! Ишь, баран упрямый выискался! Ничего слушать не хотел! Даже в последний момент! Да за что же мне такая участь выпала!
Толпа мужчин следила за происходящим с тревожным любопытством. Не вмешиваясь, но и не подзадоривая разбушевавшуюся фурию. Горничная исторгла множество интересных сравнений, ни разу не передохнув. Постепенно запал истощился. Только буравила Толика молчаливой ненавистью.
В одном он был уверен непоколебимо: именно эту не насиловал в пьяном угаре, не бросал с ребенком на руках, не обманывал и не сбивал на переходе. Пусть говорит что угодно, он себя знает. Совершенно ошалев от напора, Толик выдавил нечленораздельный звук, в котором менее взволнованная женщина разобрала бы: «Это вы мне, лапочка?»
Вскинув кулак жестом освобожденного раба, девочка заверещала:
– Дайте, дайте, ну, дайте врезать по этой наглой роже хоть разок! Все отдам за это! Только разок врезать, а там будь что будет! Пустите прибить гадину!
На самом деле желающих удерживать не было, отчего взбесившая горничная завелась пуще. Яростно вращая сжатой пятерней, она не двигалась, ругаясь без разбора и жалости. Вскоре проклятья стали повторяться, кураж явно исчерпался, мелькание кулачка слабело.
Гордо скрестив руки на груди, он ждал конца представления. Ему нужен бензин. Остальное – эмоции. Прогорят – дымом уйдут.
В горничной вдруг проснулось второе дыхание, она дернулась, но что-то сдержало ее и потому, орудуя руками, как заправский миксер, понесла дикую околесицу.
Уже без интереса пропуская мимо ушей нагромождение эпитетов, Толик приметил, что правое крыло толпы стремительно рассеялось, уступая приближавшемуся.
Новичок разительно отличался. Был он худ, потрепанных лет, сгорблен, руки при ходьбе метал засохшими крючьями, а лицо украшал такой уродливый нос, словно изломали картофелину. К тому же он был бос. При этом начисто лишен смокинга. Из одежды – монашеская ряса с капюшоном, перепоясанная грубой веревкой.
Статные красавцы сбились в кучку, скорее из страха, чем из почтения. Не глядя в их сторону, «монах» наставил закорючку пальца и ласково попросил:
– Вон.
Бешеную горничную сдуло как ветром.
Монах повернулся к толпе небритой щекой:
– Где вестник?
Его взгляд направили на гостя с мотоциклом. Толик был осмотрен тщательно, придирчиво и досконально. Монах скорчил мрачность и выжал из себя презрительно:
– Это обычный внезапный.
Кто-то из прятавшихся за спинами посмел возразить:
– У него деньги...
Неприятный старикан прошелся по телу Толика холодным рентгеновским взглядом, словно сдиравшим кожу по живому.
– У него денег нет.
Разоблачен и выпотрошен. О бензине можно забыть. И как хрыч угадал?
– Я могу заплатить, – повторил Толик безнадежную мантру. – Деньги на карточке.
– Молчать... – начал монах, но оборвал себя, словно не зная, как обратиться к незнакомцу. Зато бросил через плечо: – Всем по делам.
Толпа красавцев растворилась в окрестностях.
Толик остался один на один с малоприятным субъектом, не спускавшим с него такого колюще-режущего взгляда, что хотелось закрыться чем-то более прочным, чем комбинезон воловьей кожи.
Неотрывно пялясь, монах гаркнул:
– Томас!
Появился запыхавшийся толстячок с выбритой лысиной над стриженым ободком шевелюры. Спешил, подхватив юбку ярко-красного одеяния, иначе путающуюся в ногах. К юбке аккуратно, что и шва не заметить, пришита курточка с длинными рукавами, наглухо задраенная рядом пупырчатых пуговиц в цвет ткани. Тончайшим платком, выпрыгнувшим из рукава, упитанный вытер лысину, хоть не вспотел, и добродушно улыбнулся:
– Здесь я, что кричишь.
Строгий монах вновь применил крючковатую указку:
– Что это, сеньор Томас? – Грязный ноготь целился в грудь мотоциклиста.
Толстяк в кардинальском облачении картинно выпучил глаза, всплеснул пухлыми руками и провозгласил:
– Неужто вестник пожаловал?
– Нет, сеньор Томас, это не он. Ты прекрасно видишь.
– Да? А вроде похож. Черен обличьем, конь медный.
– Не конь, дрянная жестянка проклятых язычников. Не обличье, всего лишь дубленая кожа. Еще не забыл, как выгладить? Запах горелого помнится?
– Ох, дон Джироламо, прозорливый ты...
– Дело не в этом. Дело в другом. Совсем в другом. Не находишь?
– Да-да-да, как раз подумал, что... – красноодежник запнулся, отвел взгляд, но быстро затараторил. Начались вязкие препирательства давних спорщиков, в которых никто не может взять верх так давно, что и не помнят, о чем спорят, но спорят с жаром, страстью и аппетитом. О постороннем окончательно забыли.
Почтенные путались, несли абракадабру, из которой было ясно: толстяк медленно, но верно уступает в чем-то принципиальном важном. Кажется, один из них – с итальянским именем, то ли начальник, то ли босс. Хотя другой спорил о каких-то смутных правилах как ровня.
Пришла в голову странная мысль: а не повезло ли им с Мусиком залететь в загородный пансионат умалишенных? Конечно, так и есть. Костюмы – способ лечения игрой. Человек переживает публично, о чем страдал тайно, и исцеляется, наверно. Кто во фраке, кто в рясе, кого чем пришибло. Вот ведь в чем дело. Бензином тут не пахнет, таблетками – в лучшем случае. Но откуда девица знала его имя?
Больной в костюме монаха сделал решительный выпад:
– Позволь отвечать напрямик... – обрызганный ноготь снова впился в чужого, слова сыпались ударами молота, – Как... Сюда... Мог... Попасть... Внезапный?
Пациент в красном халате застенчиво потупился и, очевидно, сдался:
– Прости, дон Джироламо...
– Простить? Тебя? Каким образом? Ты понимаешь, что наделал?
Толстяк жалостливо вздохнул.
– Значит, опять?
– Только на мгновение, слово чести, дон Джироламо, на краткое мгновение. Ведь как удержаться: «Реал» дрался с проклятой «Старой Сеньорой» и вот...
– Но зачем? Зачем – тебе?
– Соблазны одолевают... Мерзко, а не совладать... Не гневайся, дон Джироламо, – толстый понуро разглядывал подол юбки, опечаленный довольно искренно.
Жестокий монах скрестил на груди руки, отчего стал похож на мрачное изваяние Средневековья, и вынес приговор:
– Твоя вина. Ты и разбирайся.
– Но как, дон Джироламо? – жалобно испросил провинившийся.
– Как хочешь. – Игравший в монаха совершил поворот на месте и, упрятав ладони в складки рясы, удалился, всем своим видом источая безразличие.
Наедине с нездоровым человеком, озлобленным унижением, лучше всего состроить вид, что, дескать, все нормально, просто отлично: в Испании на каждом углу наткнешься на монаха, который чихвостит кардинала. Такие пустяки.
Толстяк пребывал в мрачной задумчивости, нервно теребя пуговку. В эту трудную минуту к нему обратилось само радушие:
– Сеньор Томас, далеко ли до Картахены?
Тонкие брови слегка приподнялись:
– Смотря как, сеньор.
– Я бы предпочел «Медитерэниэн».
Сощурившись, будто внимательно изучая состояние головы мотоциклиста, сеньор Томас осклабился, да так неприятно, словно под улыбкой крылась хищная личина:
– Экие вы внезапные...
– В какую сторону шоссе?
– В любую.
– А где ближайшая заправка?
– Что?
– Бензин. Топливо?
– Топлива сколько угодно! – Сеньор плотоядно ухмыльнулся и потер ладони.
Дипломатия утратила смысл. Больной, очевидно, пребывал в мире грез и фантазий, где хорошо и уютно только ему.
Сняв упор носком ботинка, Толик прихватил Мусика за руль:
– Спасибо. Вы мне очень помогли. Мне пора. Я поеду.
Сеньор Томас одобрительно кивнул:
– Вот-вот, молодец. Сам разберешься. А мне некогда, – и заторопился.
Вдогонку красной спине Толик все же крикнул:
– Как называется это место?
Смысл ответа растаял в долетевшем звуке.
Сколько потеряно времени? Какая теперь разница. План спалился, от него пахло вонючим дымком погоревших надежд. На всякий случай были обшарены карманы, тщательно прощупана подкладка и даже проверен шлем. Финансы не возродились. Размытое будущее рисовалось красками отчаянно серого цвета. Деваться было откровенно некуда. Из одежды – футболка с трусами под комбинезоном. Не идти же с повинной в посольство клянчить билет на родину. Или продать Мусика за треть, за четверть цены, чтобы хватило на самолет в один конец? На такое предательство может толкнуть отчаянный голод. Для начала надо испробовать фокус «залил и догони». Вот только где разыскать бензоколонку.
Между тем ландшафт располагал, веяло негой покоя, как будто печали и горести остались позади. Наверное, около шести, совсем не жарко и тихо, как в глухой чаще. Деревья не шелохнутся. Великолепное место для душевного выздоровления. А ведь, наверное, им нужны санитары или помощники по саду, на худой конец – швейцар. Почему бы и нет. Контакт с больными установлен. Главного врача, наверняка – женщину, оглушит обаянием, получит скромное жалование и еду, оглядится, а там, может быть, подвернется что-нибудь. И тогда карманы будут надежно застегнуты.
Окрыленный надеждой, Толик поворотил руль, чтобы двинуться навстречу новому.
Очень кстати за деревом мелькнул черный фрак. Пациент поглядывал из безопасного укрытия, явно намереваясь держать дистанцию.
Стараясь вести себя доброжелательно, Толик проявил сердечность, на какую был сегодня способен:
– Сеньор, где главный корпус?
Психов в смокингах оказалось несколько, переглянулись, но на контакт не пошли, настойчиво созерцая чужака.
Растянув улыбку резиной, Толик направился, как голодный кот к беззаботным птичкам: бережно, чтоб не спугнуть. Был он храбр и добродушен, потому что знал: накачанные тела прячут души, безобиднее букашки. Щелбана хватит для нокаута. А Мусик наверняка мерещится прирученным драконом.
До встречи оставался сущий пустяк, когда оба смокинга нырнули за ствол и пропали. Опять в нелепом одиночестве. Хотя не совсем. Вокруг обнаружилось много любопытного.
Разнообразные деревья росли строго по распорядку садового искусства, образуя круги. Уход за насаждениями идеальный: веточка к веточке, одного роста, чистенькие, полные сил. Их было так много, что хватило бы на приличный лес. Психушка владела солидным наделом, чтоб пациентам было где развернуться.
На каждом сучке и под каждым стволом расположился зоопарк. Стайки бегающих, прыгающих, летающих, охотящихся на дичь, лазающих по деревьям и плавающих тварей в мехах, перьях, шкурах и чешуйках разлеглись как ни в чем не бывало. Между ними безразлично бродили собаки. Столько опасных животных – и без клеток. Видимо, больным прописано общение с дичью.
Живность вела себя сдержанно, не обнажая клыков и когтей, а мирно располагалась кто где, словно подремывая. Человека с мотоциклом одарили настолько равнодушными взглядами, какие у хищников бывают редко – от переедания.
Зверей Толик любил только в телевизоре. Для пущей уверенности залез в седло, совершенно забыв, чем собирался заняться. Так привлекала пастораль.
– Эй, друг, не подбросишь до города?
Ствол деревца удобно подпер парень идеально-спортивного сложения. Рельеф мышц обтягивал новенький камуфляж без знаков различия. Что-то знакомое мелькнуло в загорелых скулах и крепком лбе.
– Пожалуйста, сеньор. Но у меня кончился бензин, – Толик никак не мог понять, где видел его, листая в памяти лица и не находя нужное. – Покажите заправку – отвезу с ветерком.
Псих, а может охранник, вроде бы улыбнулся:
– За сколько успеем?
– В Картахену – час, не больше.
– Быстро.
– Машина – зверь. – Толик с гордостью потрепал холку Мусика. Нет, наверное, показалось, на кого-то похож, но и только.
– Молодец! – обрадовался камуфляжный и добавил: – Настоящий боец, Дроня...
Этой клички, дурацкого сокращения фамилии, не слыхал лет десять, с тех пор как вырвался покорять столицу из глухого сибирского городка, где женщины разгибают руками заледеневшие шпалы.
– Витька?
Имя вырывается само, помимо воли. Друг, сосед, одноклассник, с которым водился, сколько помнил себя, а потом в один день расстался на перроне, обещая писать и звонить, но закрутился, забыл и потерял след. Это был он, без всякого сомнения. Возмужавший, раздавшийся и окрепший, но все тот же, не постаревший, Витька. Даже прическу не сменил.
Толик спрыгнул, чтобы сграбастать друга в охапку, но тот не спешил.
– Старик, ты правда ничего не знаешь?
Пришлось торопливо оправдываться, что виноват, дико виноват, потеряли связь, но столичная жизнь затягивает так, что даже своих не видел и не слышал уж года два.
– Ты как здесь оказался? Вот это да! Надо было приехать в Испанию, чтобы пересечься. Вот это здорово! Никогда бы не поверил. Ну, как ты?
Витька оторвался от древа, рук из карманов не вынув:
– Нормально. В 95-м призвали на срочную, попал в десант. В январе 96-го получил пулю в висок. Снайпер-литовка била с чердака. В Грозном их было много, старик. Много.
– И что? – тупо спросил Толик.
– Сразу наповал.
– Убили?
– Да нет, пошутили, старик.
Толик сморгнул, но дикое наваждение не прошло. Может, послышалось?
– Дроня, кончай изображать дурака. Ты все понял, старик. Все понял.
Нет.
Нет.
Нет.
Надо отчаянно сопротивляться, не верить ничему и цепляться за соломинку.
Но Толик поверил сразу. Поверил, что так оно и есть.
Он умер.
Конец.
Горничная выставила божественную ножку с божественным коленом, уперлась божественными кулачками в бесподобные бедра и вдруг назвала его имя, отчество и фамилию тоном взбешенной учительницы.
Толик промычал согласно.
– Значит, все-таки ты! – утвердилась богиня с корявым лицом. – Вот и встретились.
Такую женщину, даже мельком увидев, забыть невозможно. Толик был уверен, что никогда не попадался ей на глаза. Захотелось высказать что-нибудь удивительно вежливое, а может, изящное, в галантном стиле старых ловеласов.
– Негодяй! Мерзавец! Подонок! – закричала горничная, переходя на писк. – Гад! Подлец! Скотина! Сколько мучений и страданий! Сколько горя! Сколько штрафных! Как мог быть таким глухим! Тупица! Безголовый чурбан! Остолоп! Как посмел явиться сюда! Да чтоб на тебя обрушились все муки, что достались мне! Ишь, баран упрямый выискался! Ничего слушать не хотел! Даже в последний момент! Да за что же мне такая участь выпала!
Толпа мужчин следила за происходящим с тревожным любопытством. Не вмешиваясь, но и не подзадоривая разбушевавшуюся фурию. Горничная исторгла множество интересных сравнений, ни разу не передохнув. Постепенно запал истощился. Только буравила Толика молчаливой ненавистью.
В одном он был уверен непоколебимо: именно эту не насиловал в пьяном угаре, не бросал с ребенком на руках, не обманывал и не сбивал на переходе. Пусть говорит что угодно, он себя знает. Совершенно ошалев от напора, Толик выдавил нечленораздельный звук, в котором менее взволнованная женщина разобрала бы: «Это вы мне, лапочка?»
Вскинув кулак жестом освобожденного раба, девочка заверещала:
– Дайте, дайте, ну, дайте врезать по этой наглой роже хоть разок! Все отдам за это! Только разок врезать, а там будь что будет! Пустите прибить гадину!
На самом деле желающих удерживать не было, отчего взбесившая горничная завелась пуще. Яростно вращая сжатой пятерней, она не двигалась, ругаясь без разбора и жалости. Вскоре проклятья стали повторяться, кураж явно исчерпался, мелькание кулачка слабело.
Гордо скрестив руки на груди, он ждал конца представления. Ему нужен бензин. Остальное – эмоции. Прогорят – дымом уйдут.
В горничной вдруг проснулось второе дыхание, она дернулась, но что-то сдержало ее и потому, орудуя руками, как заправский миксер, понесла дикую околесицу.
Уже без интереса пропуская мимо ушей нагромождение эпитетов, Толик приметил, что правое крыло толпы стремительно рассеялось, уступая приближавшемуся.
Новичок разительно отличался. Был он худ, потрепанных лет, сгорблен, руки при ходьбе метал засохшими крючьями, а лицо украшал такой уродливый нос, словно изломали картофелину. К тому же он был бос. При этом начисто лишен смокинга. Из одежды – монашеская ряса с капюшоном, перепоясанная грубой веревкой.
Статные красавцы сбились в кучку, скорее из страха, чем из почтения. Не глядя в их сторону, «монах» наставил закорючку пальца и ласково попросил:
– Вон.
Бешеную горничную сдуло как ветром.
Монах повернулся к толпе небритой щекой:
– Где вестник?
Его взгляд направили на гостя с мотоциклом. Толик был осмотрен тщательно, придирчиво и досконально. Монах скорчил мрачность и выжал из себя презрительно:
– Это обычный внезапный.
Кто-то из прятавшихся за спинами посмел возразить:
– У него деньги...
Неприятный старикан прошелся по телу Толика холодным рентгеновским взглядом, словно сдиравшим кожу по живому.
– У него денег нет.
Разоблачен и выпотрошен. О бензине можно забыть. И как хрыч угадал?
– Я могу заплатить, – повторил Толик безнадежную мантру. – Деньги на карточке.
– Молчать... – начал монах, но оборвал себя, словно не зная, как обратиться к незнакомцу. Зато бросил через плечо: – Всем по делам.
Толпа красавцев растворилась в окрестностях.
Толик остался один на один с малоприятным субъектом, не спускавшим с него такого колюще-режущего взгляда, что хотелось закрыться чем-то более прочным, чем комбинезон воловьей кожи.
Неотрывно пялясь, монах гаркнул:
– Томас!
Появился запыхавшийся толстячок с выбритой лысиной над стриженым ободком шевелюры. Спешил, подхватив юбку ярко-красного одеяния, иначе путающуюся в ногах. К юбке аккуратно, что и шва не заметить, пришита курточка с длинными рукавами, наглухо задраенная рядом пупырчатых пуговиц в цвет ткани. Тончайшим платком, выпрыгнувшим из рукава, упитанный вытер лысину, хоть не вспотел, и добродушно улыбнулся:
– Здесь я, что кричишь.
Строгий монах вновь применил крючковатую указку:
– Что это, сеньор Томас? – Грязный ноготь целился в грудь мотоциклиста.
Толстяк в кардинальском облачении картинно выпучил глаза, всплеснул пухлыми руками и провозгласил:
– Неужто вестник пожаловал?
– Нет, сеньор Томас, это не он. Ты прекрасно видишь.
– Да? А вроде похож. Черен обличьем, конь медный.
– Не конь, дрянная жестянка проклятых язычников. Не обличье, всего лишь дубленая кожа. Еще не забыл, как выгладить? Запах горелого помнится?
– Ох, дон Джироламо, прозорливый ты...
– Дело не в этом. Дело в другом. Совсем в другом. Не находишь?
– Да-да-да, как раз подумал, что... – красноодежник запнулся, отвел взгляд, но быстро затараторил. Начались вязкие препирательства давних спорщиков, в которых никто не может взять верх так давно, что и не помнят, о чем спорят, но спорят с жаром, страстью и аппетитом. О постороннем окончательно забыли.
Почтенные путались, несли абракадабру, из которой было ясно: толстяк медленно, но верно уступает в чем-то принципиальном важном. Кажется, один из них – с итальянским именем, то ли начальник, то ли босс. Хотя другой спорил о каких-то смутных правилах как ровня.
Пришла в голову странная мысль: а не повезло ли им с Мусиком залететь в загородный пансионат умалишенных? Конечно, так и есть. Костюмы – способ лечения игрой. Человек переживает публично, о чем страдал тайно, и исцеляется, наверно. Кто во фраке, кто в рясе, кого чем пришибло. Вот ведь в чем дело. Бензином тут не пахнет, таблетками – в лучшем случае. Но откуда девица знала его имя?
Больной в костюме монаха сделал решительный выпад:
– Позволь отвечать напрямик... – обрызганный ноготь снова впился в чужого, слова сыпались ударами молота, – Как... Сюда... Мог... Попасть... Внезапный?
Пациент в красном халате застенчиво потупился и, очевидно, сдался:
– Прости, дон Джироламо...
– Простить? Тебя? Каким образом? Ты понимаешь, что наделал?
Толстяк жалостливо вздохнул.
– Значит, опять?
– Только на мгновение, слово чести, дон Джироламо, на краткое мгновение. Ведь как удержаться: «Реал» дрался с проклятой «Старой Сеньорой» и вот...
– Но зачем? Зачем – тебе?
– Соблазны одолевают... Мерзко, а не совладать... Не гневайся, дон Джироламо, – толстый понуро разглядывал подол юбки, опечаленный довольно искренно.
Жестокий монах скрестил на груди руки, отчего стал похож на мрачное изваяние Средневековья, и вынес приговор:
– Твоя вина. Ты и разбирайся.
– Но как, дон Джироламо? – жалобно испросил провинившийся.
– Как хочешь. – Игравший в монаха совершил поворот на месте и, упрятав ладони в складки рясы, удалился, всем своим видом источая безразличие.
Наедине с нездоровым человеком, озлобленным унижением, лучше всего состроить вид, что, дескать, все нормально, просто отлично: в Испании на каждом углу наткнешься на монаха, который чихвостит кардинала. Такие пустяки.
Толстяк пребывал в мрачной задумчивости, нервно теребя пуговку. В эту трудную минуту к нему обратилось само радушие:
– Сеньор Томас, далеко ли до Картахены?
Тонкие брови слегка приподнялись:
– Смотря как, сеньор.
– Я бы предпочел «Медитерэниэн».
Сощурившись, будто внимательно изучая состояние головы мотоциклиста, сеньор Томас осклабился, да так неприятно, словно под улыбкой крылась хищная личина:
– Экие вы внезапные...
– В какую сторону шоссе?
– В любую.
– А где ближайшая заправка?
– Что?
– Бензин. Топливо?
– Топлива сколько угодно! – Сеньор плотоядно ухмыльнулся и потер ладони.
Дипломатия утратила смысл. Больной, очевидно, пребывал в мире грез и фантазий, где хорошо и уютно только ему.
Сняв упор носком ботинка, Толик прихватил Мусика за руль:
– Спасибо. Вы мне очень помогли. Мне пора. Я поеду.
Сеньор Томас одобрительно кивнул:
– Вот-вот, молодец. Сам разберешься. А мне некогда, – и заторопился.
Вдогонку красной спине Толик все же крикнул:
– Как называется это место?
Смысл ответа растаял в долетевшем звуке.
Сколько потеряно времени? Какая теперь разница. План спалился, от него пахло вонючим дымком погоревших надежд. На всякий случай были обшарены карманы, тщательно прощупана подкладка и даже проверен шлем. Финансы не возродились. Размытое будущее рисовалось красками отчаянно серого цвета. Деваться было откровенно некуда. Из одежды – футболка с трусами под комбинезоном. Не идти же с повинной в посольство клянчить билет на родину. Или продать Мусика за треть, за четверть цены, чтобы хватило на самолет в один конец? На такое предательство может толкнуть отчаянный голод. Для начала надо испробовать фокус «залил и догони». Вот только где разыскать бензоколонку.
Между тем ландшафт располагал, веяло негой покоя, как будто печали и горести остались позади. Наверное, около шести, совсем не жарко и тихо, как в глухой чаще. Деревья не шелохнутся. Великолепное место для душевного выздоровления. А ведь, наверное, им нужны санитары или помощники по саду, на худой конец – швейцар. Почему бы и нет. Контакт с больными установлен. Главного врача, наверняка – женщину, оглушит обаянием, получит скромное жалование и еду, оглядится, а там, может быть, подвернется что-нибудь. И тогда карманы будут надежно застегнуты.
Окрыленный надеждой, Толик поворотил руль, чтобы двинуться навстречу новому.
Очень кстати за деревом мелькнул черный фрак. Пациент поглядывал из безопасного укрытия, явно намереваясь держать дистанцию.
Стараясь вести себя доброжелательно, Толик проявил сердечность, на какую был сегодня способен:
– Сеньор, где главный корпус?
Психов в смокингах оказалось несколько, переглянулись, но на контакт не пошли, настойчиво созерцая чужака.
Растянув улыбку резиной, Толик направился, как голодный кот к беззаботным птичкам: бережно, чтоб не спугнуть. Был он храбр и добродушен, потому что знал: накачанные тела прячут души, безобиднее букашки. Щелбана хватит для нокаута. А Мусик наверняка мерещится прирученным драконом.
До встречи оставался сущий пустяк, когда оба смокинга нырнули за ствол и пропали. Опять в нелепом одиночестве. Хотя не совсем. Вокруг обнаружилось много любопытного.
Разнообразные деревья росли строго по распорядку садового искусства, образуя круги. Уход за насаждениями идеальный: веточка к веточке, одного роста, чистенькие, полные сил. Их было так много, что хватило бы на приличный лес. Психушка владела солидным наделом, чтоб пациентам было где развернуться.
На каждом сучке и под каждым стволом расположился зоопарк. Стайки бегающих, прыгающих, летающих, охотящихся на дичь, лазающих по деревьям и плавающих тварей в мехах, перьях, шкурах и чешуйках разлеглись как ни в чем не бывало. Между ними безразлично бродили собаки. Столько опасных животных – и без клеток. Видимо, больным прописано общение с дичью.
Живность вела себя сдержанно, не обнажая клыков и когтей, а мирно располагалась кто где, словно подремывая. Человека с мотоциклом одарили настолько равнодушными взглядами, какие у хищников бывают редко – от переедания.
Зверей Толик любил только в телевизоре. Для пущей уверенности залез в седло, совершенно забыв, чем собирался заняться. Так привлекала пастораль.
– Эй, друг, не подбросишь до города?
Ствол деревца удобно подпер парень идеально-спортивного сложения. Рельеф мышц обтягивал новенький камуфляж без знаков различия. Что-то знакомое мелькнуло в загорелых скулах и крепком лбе.
– Пожалуйста, сеньор. Но у меня кончился бензин, – Толик никак не мог понять, где видел его, листая в памяти лица и не находя нужное. – Покажите заправку – отвезу с ветерком.
Псих, а может охранник, вроде бы улыбнулся:
– За сколько успеем?
– В Картахену – час, не больше.
– Быстро.
– Машина – зверь. – Толик с гордостью потрепал холку Мусика. Нет, наверное, показалось, на кого-то похож, но и только.
– Молодец! – обрадовался камуфляжный и добавил: – Настоящий боец, Дроня...
Этой клички, дурацкого сокращения фамилии, не слыхал лет десять, с тех пор как вырвался покорять столицу из глухого сибирского городка, где женщины разгибают руками заледеневшие шпалы.
– Витька?
Имя вырывается само, помимо воли. Друг, сосед, одноклассник, с которым водился, сколько помнил себя, а потом в один день расстался на перроне, обещая писать и звонить, но закрутился, забыл и потерял след. Это был он, без всякого сомнения. Возмужавший, раздавшийся и окрепший, но все тот же, не постаревший, Витька. Даже прическу не сменил.
Толик спрыгнул, чтобы сграбастать друга в охапку, но тот не спешил.
– Старик, ты правда ничего не знаешь?
Пришлось торопливо оправдываться, что виноват, дико виноват, потеряли связь, но столичная жизнь затягивает так, что даже своих не видел и не слышал уж года два.
– Ты как здесь оказался? Вот это да! Надо было приехать в Испанию, чтобы пересечься. Вот это здорово! Никогда бы не поверил. Ну, как ты?
Витька оторвался от древа, рук из карманов не вынув:
– Нормально. В 95-м призвали на срочную, попал в десант. В январе 96-го получил пулю в висок. Снайпер-литовка била с чердака. В Грозном их было много, старик. Много.
– И что? – тупо спросил Толик.
– Сразу наповал.
– Убили?
– Да нет, пошутили, старик.
Толик сморгнул, но дикое наваждение не прошло. Может, послышалось?
– Дроня, кончай изображать дурака. Ты все понял, старик. Все понял.
Нет.
Нет.
Нет.
Надо отчаянно сопротивляться, не верить ничему и цепляться за соломинку.
Но Толик поверил сразу. Поверил, что так оно и есть.
Он умер.
Конец.
III
Нерукотворный памятник репутации был воздвигнут на прочном фундаменте. К пятидесятилетнему юбилею монумент достиг апогея. В узких кругах большого бизнеса не осталось уха, которое бы не слыхало, на что способен Иван Дмитриевич. А если попадалось, ему подробно растолковывали. Биография малоизвестного широкой общественности бизнесмена поросла таким невероятным количеством сплетен, догадок, фантазий и откровенной лжи, что стала змеем, пожирающим тело хозяина.
На самом деле ничего сверхъестественного в восхождении незаметного героя не удалось бы обнаружить. Забег к обогащению Иван Дмитриевич начал не как все, по сигналу, а задержавшись на старте. Вокруг уже бурлила, кипела и переливалась через край новая жизнь, в которой энергичные люди чем-нибудь торговали: кто – шмотками, кто – воздухом, а кто – родиной. Только Иван Дмитриевич прозябал скромным чиновником низшего ранга. Пока судьба не озаботилась предложить услуги. Точнее – ему предложили стать жертвенным барашком. Знакомому, которого отчасти можно было назвать закадычным другом, требовалась нехлопотная услуга: чтобы Иван Дмитриевич возглавил дело по бумагам. Для чего следовало покинуть скудную государственную службу, перейдя на частную с беззаботным окладом. А за это ставить подписи, не глядя и не задавая вопросы.
Недолго думая, Иван Дмитриевич согласился. И вскоре восседал за потертым столом в арендуемом у научного института этаже, штампуя подписи печатью. То есть занимался тем, что привык делать. Поначалу он честно не совал нос в документы. Но как-то поздним вечером, когда остался в одиночестве, заглянул и узнал, за что ручается своим именем. Оказалось, его фамилия ввозила в страну составы спирта, просроченных продуктов и тряпичного секонд-хенда. Обратно гнались эшелоны леса и цветного металла. Получая гроши, Иван Дмитриевич по бумагам распоряжался миллионами, за что непременно должен схлопотать пулю или срок. Открытие было столь чудовищно, что первой мыслью было бросить все и сбежать куда глаза глядят. Но следующая мысль ехидно шепнула: «Деваться некуда, ты крепко попал».
Человек более слабого характера нырнул бы в запой или прыгнул бы с крыши. Но Иван Дмитриевич панике не поддался, а стал думать. И понял, что единственное спасение – стать тем, кто он по бумажкам: настоящим владельцем. Стоит устранить помеху в лице приятеля, как Иван Дмитриевич превращался в полноправного владельца. Со всеми регалиями и счетами в банке.
Что и как случилось на самом деле, осталось не выяснено. Только хитрый друг разбился в автомобильной катастрофе, да так удачно, что забрал с собой ближайших напарников. Иван Дмитриевич остался у руля бизнеса, приносящего прибыль, в которою не поверили бы нобелевские лауреаты по экономике. Буквально за неделю он превратился из обывателя в потертом костюмчике в нувориша, который вынужден набивать чемоданы деньгами.
Тонкая нить удачи попала в надежные руки. Иван Дмитриевич не остановился на достигнутом, а вовремя продал полукриминальный бизнес, чтобы стать владельцем пары десятка предприятий. Заниматься развитием было муторно. Он занялся более легким делом: поиском компаньона. А когда нашел, предложил объединить множество мелких заводиков в мощный холдинг. Компаньон согласился, слияние состоялось. Не прошло и года, как он сорвался с альпийской скалы, оставив весь бизнес партнеру. Иван Дмитриевич продал выросшее хозяйство с большой выгодой.
Какой-нибудь лентяй теперь забросил бы все и счастливо жил на проценты под шелест пальм и океана. Но не таков был Иван Дмитриевич. Простейшая комбинация повторялась несколько раз. Компаньоны заканчивали жизнь трагической случайностью. Расследований несчастных случаев не велось, мстить за погибших никто не спешил, а прессу скучные происшествия не трогали.
Вскоре состояние Иван Дмитриевича с трудом помещалось в нескольких банках, а в деловых кругах имя его вызывало неподдельный ужас. Все признавали за ним деловую хватку, но при этом упорно ходил слух, что ему помогает необъяснимая сила или какой-то черный ангел. Иного объяснения сказочному везению на смерть партнеров не находилось.
Удача нужна в покере, а Иван Дмитриевич четко знал, что и когда случится, умея организовать случайность. Он не оставлял следов, потому что тщательно их подчищал, заказывая незнакомым людям убивать друг друга по цепочке. Убирались не только прямые исполнители, но даже заказчики заказчиков. На это денег не жалелось. Результат был блестящий всегда. Когда в глухом овраге закапывалось тело с дыркой во лбу, связать его с Иваном Дмитриевичем, а тем более с обрывом троса где-то в Альпах, было не под силу всем интерполам вселенной.
К важному юбилею Иван Дмитриевич имел все, что может хотеть человек. За одним крохотным исключением: у него не было наследника. Некому было передать накопленную империю. К возникшей проблеме он подошел как к бизнесу.
Первая жена Иван Дмитриевича застала восхождение к вершинам, штопала носки мужу, но оказалась бездетной. И вообще могла претендовать на часть нажитого в браке имущества. Поэтому за ненадобностью утонула на черноморском пляже, неожиданно разучившись плавать при полном штиле. Пережив утрату, Иван Дмитриевич выбрал невесту на двадцать лет моложе, наверняка плодовитую.
Скромная девушка, ослепнув от свалившейся удачи и попадания в мир богатства, не глядя подписала брачный контракт, по которому отказывалась от любых притязаний при разводе. Кажется, она романтически влюбилась в Ивана Дмитриевича.
В первый медовый день молодая жена по имени Катя получила условие: через год, не позже, в семье должен появиться ребенок мужского пола. Можно два, но не меньше одного. Катя с радостью согласилась и на протяжении следующих месяцев делала все, что от нее зависит, чтобы обрадовать хозяина, то есть мужа, не думая о наслаждении и всякой ерунде типа оргазма. Девушка была честной и потому старалась регулярно, благо силы Ивана Дмитриевича не подкачали. Но результата не было.
На самом деле ничего сверхъестественного в восхождении незаметного героя не удалось бы обнаружить. Забег к обогащению Иван Дмитриевич начал не как все, по сигналу, а задержавшись на старте. Вокруг уже бурлила, кипела и переливалась через край новая жизнь, в которой энергичные люди чем-нибудь торговали: кто – шмотками, кто – воздухом, а кто – родиной. Только Иван Дмитриевич прозябал скромным чиновником низшего ранга. Пока судьба не озаботилась предложить услуги. Точнее – ему предложили стать жертвенным барашком. Знакомому, которого отчасти можно было назвать закадычным другом, требовалась нехлопотная услуга: чтобы Иван Дмитриевич возглавил дело по бумагам. Для чего следовало покинуть скудную государственную службу, перейдя на частную с беззаботным окладом. А за это ставить подписи, не глядя и не задавая вопросы.
Недолго думая, Иван Дмитриевич согласился. И вскоре восседал за потертым столом в арендуемом у научного института этаже, штампуя подписи печатью. То есть занимался тем, что привык делать. Поначалу он честно не совал нос в документы. Но как-то поздним вечером, когда остался в одиночестве, заглянул и узнал, за что ручается своим именем. Оказалось, его фамилия ввозила в страну составы спирта, просроченных продуктов и тряпичного секонд-хенда. Обратно гнались эшелоны леса и цветного металла. Получая гроши, Иван Дмитриевич по бумагам распоряжался миллионами, за что непременно должен схлопотать пулю или срок. Открытие было столь чудовищно, что первой мыслью было бросить все и сбежать куда глаза глядят. Но следующая мысль ехидно шепнула: «Деваться некуда, ты крепко попал».
Человек более слабого характера нырнул бы в запой или прыгнул бы с крыши. Но Иван Дмитриевич панике не поддался, а стал думать. И понял, что единственное спасение – стать тем, кто он по бумажкам: настоящим владельцем. Стоит устранить помеху в лице приятеля, как Иван Дмитриевич превращался в полноправного владельца. Со всеми регалиями и счетами в банке.
Что и как случилось на самом деле, осталось не выяснено. Только хитрый друг разбился в автомобильной катастрофе, да так удачно, что забрал с собой ближайших напарников. Иван Дмитриевич остался у руля бизнеса, приносящего прибыль, в которою не поверили бы нобелевские лауреаты по экономике. Буквально за неделю он превратился из обывателя в потертом костюмчике в нувориша, который вынужден набивать чемоданы деньгами.
Тонкая нить удачи попала в надежные руки. Иван Дмитриевич не остановился на достигнутом, а вовремя продал полукриминальный бизнес, чтобы стать владельцем пары десятка предприятий. Заниматься развитием было муторно. Он занялся более легким делом: поиском компаньона. А когда нашел, предложил объединить множество мелких заводиков в мощный холдинг. Компаньон согласился, слияние состоялось. Не прошло и года, как он сорвался с альпийской скалы, оставив весь бизнес партнеру. Иван Дмитриевич продал выросшее хозяйство с большой выгодой.
Какой-нибудь лентяй теперь забросил бы все и счастливо жил на проценты под шелест пальм и океана. Но не таков был Иван Дмитриевич. Простейшая комбинация повторялась несколько раз. Компаньоны заканчивали жизнь трагической случайностью. Расследований несчастных случаев не велось, мстить за погибших никто не спешил, а прессу скучные происшествия не трогали.
Вскоре состояние Иван Дмитриевича с трудом помещалось в нескольких банках, а в деловых кругах имя его вызывало неподдельный ужас. Все признавали за ним деловую хватку, но при этом упорно ходил слух, что ему помогает необъяснимая сила или какой-то черный ангел. Иного объяснения сказочному везению на смерть партнеров не находилось.
Удача нужна в покере, а Иван Дмитриевич четко знал, что и когда случится, умея организовать случайность. Он не оставлял следов, потому что тщательно их подчищал, заказывая незнакомым людям убивать друг друга по цепочке. Убирались не только прямые исполнители, но даже заказчики заказчиков. На это денег не жалелось. Результат был блестящий всегда. Когда в глухом овраге закапывалось тело с дыркой во лбу, связать его с Иваном Дмитриевичем, а тем более с обрывом троса где-то в Альпах, было не под силу всем интерполам вселенной.
К важному юбилею Иван Дмитриевич имел все, что может хотеть человек. За одним крохотным исключением: у него не было наследника. Некому было передать накопленную империю. К возникшей проблеме он подошел как к бизнесу.
Первая жена Иван Дмитриевича застала восхождение к вершинам, штопала носки мужу, но оказалась бездетной. И вообще могла претендовать на часть нажитого в браке имущества. Поэтому за ненадобностью утонула на черноморском пляже, неожиданно разучившись плавать при полном штиле. Пережив утрату, Иван Дмитриевич выбрал невесту на двадцать лет моложе, наверняка плодовитую.
Скромная девушка, ослепнув от свалившейся удачи и попадания в мир богатства, не глядя подписала брачный контракт, по которому отказывалась от любых притязаний при разводе. Кажется, она романтически влюбилась в Ивана Дмитриевича.
В первый медовый день молодая жена по имени Катя получила условие: через год, не позже, в семье должен появиться ребенок мужского пола. Можно два, но не меньше одного. Катя с радостью согласилась и на протяжении следующих месяцев делала все, что от нее зависит, чтобы обрадовать хозяина, то есть мужа, не думая о наслаждении и всякой ерунде типа оргазма. Девушка была честной и потому старалась регулярно, благо силы Ивана Дмитриевича не подкачали. Но результата не было.