Страница:
Адвокат
От автора
История создания романа «Адвокат» необычна. Я, собственно, не собирался писать художественное произведение. Но в конце 1993 года пришел ко мне в редакцию известный режиссер Валерий Огородников, который неожиданно буквально потребовал, чтобы я написал для него сценарий фильма-драмы о жизни современных бандитов. Я долго отнекивался, но Валерий оказался настойчивым человеком с хваткой бульдога. Сценарии я писать не умею, поэтому у меня стало выходить из-под пера что-то вроде романа… На самом деле, видимо, у меня в душе давно зрело желание реализовать хотя бы частично ту оперативную информацию, которую я приобрел в ходе различных журналистских расследований и использовать которую в публицистике не было возможности по вполне понятным причинам: ходить по судам не хотелось. А соблазн был велик… Поэтому я стал писать художественную прозу. В работе над «Адвокатом» мне оказал неоценимую помощь уникальный человек, ставший живой легендой как для правоохранительных органов Петербурга, так и для криминальных кругов. По ряду причин этот человек выбрал себе псевдоним Сафронов. Без постоянных и детальных консультаций с ним книга вряд ли была бы написана.
В «Адвокате», наверное, многие увидят узнаваемых персонажей, знакомые комбинации…
Есть в этой книге и кусочки моей биографии, и биографии близких мне людей. И все-таки прошу не забывать, что это — художественное произведение, где все образы — собирательные, события — вымышленные, а изложенная фактура не может быть использована в суде.
Я благодарен всем экспертам, помогавшим мне в работе над «Адвокатом». Я помню всех — и живых, и мертвых, и тех, кто сегодня продолжает занимать свои посты, и тех, кто оказался в зоне. Не буду никого называть отдельно, но я никого и ничего не забыл.
Очень хочется верить, что наша работа найдет своего читателя.
Июнь 1995 года.
В «Адвокате», наверное, многие увидят узнаваемых персонажей, знакомые комбинации…
Есть в этой книге и кусочки моей биографии, и биографии близких мне людей. И все-таки прошу не забывать, что это — художественное произведение, где все образы — собирательные, события — вымышленные, а изложенная фактура не может быть использована в суде.
Я благодарен всем экспертам, помогавшим мне в работе над «Адвокатом». Я помню всех — и живых, и мертвых, и тех, кто сегодня продолжает занимать свои посты, и тех, кто оказался в зоне. Не буду никого называть отдельно, но я никого и ничего не забыл.
Очень хочется верить, что наша работа найдет своего читателя.
Июнь 1995 года.
Пролог
На Смоленском кладбище, что на Васильевском острове Петербурга, который в описываемое время назывался еще Ленинградом, был тихо и сумрачно. На упавшей могильной стеле с полустертой дореволюционной надписью сидели два парня в костюмах и при галстуках. Между ними стояла бутылка «Русской», уже ополовиненная, украденный из автомата с газированной водой граненый стакан, открытая бутылка «пепси-колы» и развернутый плавленый сырок «Дружба».
— Ну что, Серега, — сказал светло-русый, набулькивая водкой стакан до половины, — помянем рабу Божью Катерину…
— Перестань, — черноголовый говорил запинаясь, через силу выдавливая сквозь зубы слова. — Нельзя так о живом человеке… Нельзя, Олежка… В конце концов, она…
— Нашла себе конец, — с горечью перебил его Олег и выпил водку одним махом. Запив ее «пепси», он налил стакан Сергею. Тот взял его и, повертев, подождав немного, сказал без улыбки, с какой-то болью и усталостью в голосе:
— Дай Бог ей всего… Да и нам тоже.
И выпил, не морщась.
Они молча посидели, подождали, пока водка «дойдет», потом закурили «Родопи», которые Сергей вытащил из кармана пиджака.
— А для меня она все равно что умерла, — сказал Олег, докуривая сигарету до фильтра и отшвыривая окурок вглубь, к заброшенным могилам.
Сергей молчал, уткнув лицо в подтянутые к груди колени.
— Дело не в том, что она решила выйти замуж, — продолжал Олег. — Дело в другом, я просто сформулировать это не могу…
— Хватит, Олег, — перебил его Сергей, вставая. — Лучше баб могут быть только бабы… Пошли в общагу. К «психологиням». Заодно и нажремся в приличных условиях…
Они пошли через могилы к краю кладбища, чтобы напрямую выскочить к «восьмерке» — общежитию номер восемь университета, где на пятом этаже жили «психи» (студенты и студентки психфака). Однако на самом краю Смоленки они наткнулись на огромный котлован, которого еще совсем недавно не было. Из дна котлована торчали вверх прутья толстой арматуры, словно колья в «волчьей яме».
— Ни хрена себе, — сказал Сергей и вдруг неожиданно для Олега прыгнул через яму. Прыжок был неудачным: его толчковая нога поскользнулась в грязи, и Сергей, потеряв равновесие, приземлился на самый край котлована. Отчаянно взмахивая руками, Сергей падал спиной на арматуру, но Олег молча бросился вперед и толкнул Сергея в спину, отшвырнув его от края, а сам упал грудью на край ямы и начал сползать вниз. Сергей развернулся и схватил Олега за руку. Сопя и матерясь, они возились в грязи на краю котлована, пока наконец Сергей не вытащил Олега наверх.
— Да… Сходили на «блядки», — сказал Сергей, осматривая вывалянные в грязи костюмы. — Дома скандал будет. — Они сели прямо на землю и закурили.
— Знаешь, Серега, — сказал Олег, держа сигарету в подрагивающих пальцах, — я ухожу с факультета…
— Ну что, Серега, — сказал светло-русый, набулькивая водкой стакан до половины, — помянем рабу Божью Катерину…
— Перестань, — черноголовый говорил запинаясь, через силу выдавливая сквозь зубы слова. — Нельзя так о живом человеке… Нельзя, Олежка… В конце концов, она…
— Нашла себе конец, — с горечью перебил его Олег и выпил водку одним махом. Запив ее «пепси», он налил стакан Сергею. Тот взял его и, повертев, подождав немного, сказал без улыбки, с какой-то болью и усталостью в голосе:
— Дай Бог ей всего… Да и нам тоже.
И выпил, не морщась.
Они молча посидели, подождали, пока водка «дойдет», потом закурили «Родопи», которые Сергей вытащил из кармана пиджака.
— А для меня она все равно что умерла, — сказал Олег, докуривая сигарету до фильтра и отшвыривая окурок вглубь, к заброшенным могилам.
Сергей молчал, уткнув лицо в подтянутые к груди колени.
— Дело не в том, что она решила выйти замуж, — продолжал Олег. — Дело в другом, я просто сформулировать это не могу…
— Хватит, Олег, — перебил его Сергей, вставая. — Лучше баб могут быть только бабы… Пошли в общагу. К «психологиням». Заодно и нажремся в приличных условиях…
Они пошли через могилы к краю кладбища, чтобы напрямую выскочить к «восьмерке» — общежитию номер восемь университета, где на пятом этаже жили «психи» (студенты и студентки психфака). Однако на самом краю Смоленки они наткнулись на огромный котлован, которого еще совсем недавно не было. Из дна котлована торчали вверх прутья толстой арматуры, словно колья в «волчьей яме».
— Ни хрена себе, — сказал Сергей и вдруг неожиданно для Олега прыгнул через яму. Прыжок был неудачным: его толчковая нога поскользнулась в грязи, и Сергей, потеряв равновесие, приземлился на самый край котлована. Отчаянно взмахивая руками, Сергей падал спиной на арматуру, но Олег молча бросился вперед и толкнул Сергея в спину, отшвырнув его от края, а сам упал грудью на край ямы и начал сползать вниз. Сергей развернулся и схватил Олега за руку. Сопя и матерясь, они возились в грязи на краю котлована, пока наконец Сергей не вытащил Олега наверх.
— Да… Сходили на «блядки», — сказал Сергей, осматривая вывалянные в грязи костюмы. — Дома скандал будет. — Они сели прямо на землю и закурили.
— Знаешь, Серега, — сказал Олег, держа сигарету в подрагивающих пальцах, — я ухожу с факультета…
Часть I
СЛЕДОВАТЕЛЬ
…Челищев мучительно выплывал из сна. Со временем он научился чувствовать приближение опасности или беды. Эти ощущения, как правило, приходили к нему ночью, и, проснувшись, он, словно зверь, чующий надвигающийся лесной пожар, становился напряженным и нервным. Иногда предчувствия не сбывались, но Сергей знал, что беда была где-то рядом, просто по капризу судьбы она прошла стороной, выбрав себе другую жертву.
— Ты что, Челищев?! — над Сергеем склонилось женское лицо. Челищев несколько секунд смотрел, не узнавая, а потом облегченно вздохнул. Лицо принадлежало секретарше прокурора города Юлечке Ворониной. Голые ноги, грудь и все остальное — тоже.
«Ой, мама, — подумал Челищев, закрывая глаза, — вот это я выдал!» Минувшим вечером в прокуратуре состоялся небольшой сабантуйчик по поводу присвоения Сергею очередного специального звания. Пили прямо в маленьком кабинете Челищева, пили много и тяжело, как это принято у «следаков». В какой-то момент появилась Воронина в короткой юбке. Сергей старался не смотреть на Юлины коленки, потому что в прокуратуре поговаривали, что, кроме обязанностей секретарши, Юля выполняет при прокуроре города Прохоренко еще кое-какие обязанности — но уже не в служебное время…
Но коленки у нее были очень уж круглые, к тому же Воронина умудрялась вертеться в тесном кабинетике так, что постоянно задевала Сергея то грудью, то бедром, то еще чем-то, и в конце концов довела Челищева до такого состояния, что еще немного — и он поволок бы ее трахать в темный угол какого-нибудь коридора…
Финал «банкета» Сергей помнил смутно, видимо, выпитая водка вызвала у него какой-то провал в памяти. Очнулся он уже в такси, на заднем сиденье, где настойчиво шарил рукой у Юли под юбкой, а она, делая вид, что ничего не происходит, прерывающимся голосом объясняла дорогу невозмутимому пожилому «мастеру»…
Сергей и сам не очень понимал, что с ним происходило, наверное, виной всему было четырехмесячное воздержание — итог мучительного развода с Натальей, после которого на женщиной вообще смотреть не мог, потому что сразу же начинал вспоминать скандалы, слезы, суд…
И вот — прорвало! Он начал расстегивать юбку на Ворониной еще в лифте и практически раздел ее у двери квартиры, которую она лихорадочно пыталась открыть, постанывая и выгибаясь всем телом…
Ввалившись в квартиру, они даже не успели включить свет. Сергей овладел Ворониной прямо в коридоре, как-то по звериному рыча, чего он раньше, кстати, никогда за собой не замечал.
— Ой, миленький, Сережа, что же ты делаешь со мной, — стонала Юля, гладя его по спине…
Потом она убежала в душ, а Челищев принялся осматриваться в квартире. Интересно, как это могла молодая девчонка получить такую приличную хату? Ответ на этот вопрос пришел сам собой, когда Сергей обнаружил на письменном столе дорогой серебряный портсигар с выгравированной надписью: «Прокурору Ленинграда Николаю Степановичу Прохоренко в день пятидесятилетия от коллег с любовью и уважением». Челищев хмыкнул и положил портсигар на место, вытянув из него сигарету. В груди у него возник легкий холодок, но тут Юля, приоткрыв дверь ванной, крикнула:
— Сережа, иди сюда, помоги мне…
Челищев, стягивая с себя китель, направился в ванную, напевая песню из «Неуловимых мстителей»:
«Вы нам только шепните, мы на помощь придем…»
Потом было шампанское и краткий практический обзор «Камасутры», который Воронина мастерски устроила для Челищева. Впрочем, Сергей не был уверен, что Юля даже слышала о «Камасутре», но возможное отсутствие теоретической подготовки никак не сказывалось на Юлиной практике…
А потом они уснули, и сон, сначала легкий и приятный, вдруг превратился в полузабытый кошмар котлована с прутьями арматуры, готовыми пробить спину…
— Ты что, Челищев?! — повторила Воронина, с испугом глядя на Сергея. — Ты так жутко стонал. Приснилось что-то? Иди ко мне, я тебя пожалею, успокою…
Сергей не противился Юлиным рукам, но вчерашнего возбуждения уже не было, и вскоре они задремали, обнявшись. Сергей хотел, засыпая, сказать Ворониной что-то нежное, но язык не повернулся, потому что именно в этот момент вспомнился вдруг серебряный портсигар с выгравированной надписью…
Телефонный звонок отшвырнул их друг от друга, как нашкодивших школьников. Юля торопливо перелезла через Сергея и побежала к вишневого цвета кнопочному аппарату в прихожей (Челищев мог поклясться, что такие аппараты в магазинах города никогда не продавались. По крайней мере — в обычных магазинах).
— Да, слушаю… Да, я… А сколько времени?… Полдесятого?! — доносился из прихожей громкий Юлин голос. — У меня будильник остановился, наверное, батарейки сели… А я откуда знаю, где он?! Не знаю, Ярослав Сергеевич, ваши намеки как-то не доходят… Он подвез меня на такси и уехал… Шеф требует?! Срочно?! Но где же я его?… — на другом конце, видимо, повесили трубку. Юля растерянно выглянула из прихожей:
— Ничего от дорогих коллег не скроешь. Тебя ищут, Сережа. Шеф вызывает, срочно. Я сказала, что ты меня только на такси подвез. Это Никодимов звонил.
Она виновато взглянула на Сергея и зачем-то пояснила:
— Первый зам Прохоренко.
— Я знаю, чей Никодимов зам, — буркнул Сергей, путаясь в брюках. — Настучали уже…
Ярослав Сергеевич Никодимов, первый заместитель прокуратуры города, был большим борцом за нравственность и дисциплину сотрудников. С этой целью он еще в застойные годы создал в прокуратуре целую сеть информаторов о настроениях в умах и поступках и ломал карьеры провинившихся спокойно и методично. Правда, в последнее время, когда из прокуратуры люди стали бежать на «частные хлеба», Никодимов несколько поутих, потому что некомплект сотрудников и так уже превысил все допустимые нормы. Однако Ярослав Сергеевич убежденно полагал, что все еще «устаканится» и вернется на «круги своя», потому что без прокуратуры не обойдутся «ни красные, ни белые, ни зеленые, ни полосатые». А потому Никодимов собирал «компру» на подчиненных впрок, до поры до времени. Впрочем, поговаривали, что «компру» он собирал не только на подчиненных.
— Ты-то как? — стоя в дверях, Челищев обернулся к Юле, но она махнула рукой — мол, как-нибудь. Сергей застучал каблуками вниз по лестнице.
— Кобель! — полузло, полунежно выдохнула Воронина, закрывая дверь квартиры и приваливаясь к ней спиной. Потом она прошла в комнату и достала из шкафа маленький портрет Прохоренко в парадной прокурорской форме. Выйдя на кухню, она взяла тряпку и, смачно плюнув Прохоренко в рожу, стала тщательно протирать стекло.
В прокуратуре Челищев первым делом заглянул в себе в кабинет — он сиял чистотой, если слово «сиял» вообще можно было применить к маленькой каморке типа поставленного на боковую грань школьного пенала, незначительно увеличенного в размерах.
— Молодец, баба Дуся, — пробормотал Сергей.
Баба Дуся была старенькой уборщицей и работала в прокуратуре с незапамятных времен. Про нее ходили странные легенды, что когда-то она была вовсе не уборщицей, а занимала совсем другую клетку в шахматном раскладе этого угрюмого учреждения. Баба Дуся много чего знала, но делилась своими знаниями крайне редко, под настроение, которое у нее обычно было угрюмым. Но иногда, выпив рюмку со «следаками», она вдруг рассказывала кое-что из давно забытых времен, причем речь ее вдруг делалась грамотной и ироничной. У нее были на этаже свои любимцы, у которых она убирала тщательно и до начала рабочего дня. К тем же, кого баба Дуся не жаловала, она имела привычку вваливаться с ведром и тряпкой прямо во время допроса, сбивая всю выстроенную нелюбимым следователем психологическую атмосферу «раскалывания» допрашиваемого. К Сергею, впрочем, она всегда относилась с теплой суровостью старой одинокой женщины, и еще ни разу Сергей не находил в своем кабинете по утрам следов вечерних пьянок, которые в последнее время случались все чаще.
— Молодец, баба Дуся, — повторил про себя Челищев, выплюнул комок мятной жвачки в мусорную корзину и, пригладив волосы, направился к прокурору.
Николая Степановича Прохоренко в прокуратуре не любили и за глаза называли обидной кличкой Козявочник. Кличка эта очень не соответствовала лощеной фигуре прокурора, а возникла с легкой руки все той же бабы Дуси, которая однажды раскрыла Челищеву и его приятелю Андрею Румянцеву, пригласивших ее на рюмочку, страшную прокурорскую тайну. Оказывается, сидя в одиночестве в своем прокурорском кабинете, Николай Степанович имел привычку ковыряться в носу, а потом вытирал козявки, добытые из носа, о нижнюю поверхность своего рабочего стола. «У него там скоро сталактиты настоящие нарастут», — угрюмо рассказывала баба Дуся Челищеву и Румянцеву, которые хохотали так самозабвенно, что даже не обратили внимания на тот любопытный и странный факт, что уборщица баба Дуся, оказывается, знает слово «сталактиты»…
Прохоренко не любили скорее всего потому, что был он не «свой», а присланный в Петербург из Воронежа — очевидно, «на усиление». Естественно, затормозившаяся цепная реакция карьерного продвижения не оставила равнодушными многих сотрудников.
Впрочем, с замами Прохоренко нашел общий язык как-то очень быстро и сидел в своем кресле прочно, обстоятельно и, судя по всему, собирался просидеть еще долго. Сергею казалось, что лично его Прохоренко недолюбливает, но это было не более чем ощущение на энергетическом уровне, потому что никаких конкретных проявлений предвзятости прокурора не было.
Более того, год назад Николай Степанович снял без скандалов и объяснительных два мокрых глухаря, которые безнадежными булыжниками висели у Челищева на шее.
Однако сегодня рассчитывать на приятный разговор с Прохоренко явно не приходилось. Ну в самом деле, какой начальник погладит по голове за то, что после устроенной на рабочем месте пьянки подчиненный еще и трахнул его секретаршу? Идя по коридору, Сергей улыбнулся, вспомнив, как один его знакомый журналист рассказывал, что однажды переспал с секретаршей главного редактора крупнейшей городской газеты, и главный, вызвав его на «ковер», долго драл за разные мелкие и крупные провинности, а в конце разговора повернулся к журналисту спиной и, глядя в окно на Фонтанку, угрюмо буркнул самое важное: «Да, вот еще… Вику не трогай. Это — святое…»
Все еще со следами улыбки на губах Челищев пересек пустовавшую приемную, хранившую легкий аромат Юлиных духов, и, одернув несколько раз китель, глубоко вдохнув и выдохнув, постучал в обитую коричневой кожей дверь.
— Разрешите?… — Сергей полузашел в кабинет, вопросительно глядя на Прохоренко.
— Да, Сергей Александрович, заходите, — Прохоренко неторопливо вышел из-за стола и пошел навстречу Сергею, протягивая руку для пожатия.
«Ни хрена себе! — подумал Сергей, ошеломленно пожимая пухлую, но сильную ладонь прокурора с какой-то полустертой татуировкой на запястье. — Ишь ты! По имени да по отчеству, Сергей, мол, Александрович! Еще и ручку пожаловали… Не иначе, сейчас какое-нибудь говно вывалит».
— Садитесь, Сергей Александрович, — Прохоренко показал рукой на стулья, стоящие вокруг, стола для рабочих совещаний. Сергей сел и молча уставился на прокурора.
— У меня к вам, Сергей Александрович, неприятный разговор, — сказал Прохоренко, расхаживая по кабинету.
Сергей слабо пошевелился на стуле, но прокурор жестом руки остановил его движение.
— Это касается ваших родителей. Ваш отец Александр Владимирович Челищев был директором деревообрабатывающего комбината?
— Да, — у Сергея почему-то пересохло в горле, и он с усилием сглотнул. — Почему — был? Он и есть… Я, правда, вижусь с родителями не очень часто…
Прохоренко остановился у своего стола и взял с него бумажку. Посмотрев на Сергея как-то странно, он сказал:
— Вот, по утренней сводке… Мужайтесь, Сергей Александрович. Сегодня в 8.15 ваши родители были обнаружены в собственной квартире с признаками насильственной смерти… Предположительно — разбой…
Голос прокурора доносился до Сергея через звон, который шел в голову от бешеных ударов сердца.
— И… маму? — Челищева трясло на стуле.
Прохоренко опустил глаза и начал складывать бумагу, тщательно разглаживая сгибы.
— Держитесь, Сергей Александрович… Сегодня среда. Полагаю, три дня отпуска вам просто необходимы… Мы, конечно, окажем всю возможную помощь… Сейчас поезжайте домой… В смысле — к родителям, — прокурор запнулся, как будто сказал какую-то неловкость. — Адрес, я полагаю, вы помните… Вторая Советская… — Прохоренко не договорил, помолчал и добавил: — Внизу можете взять мою машину, скажите Николаю, что я разрешил… Да он, в общем-то, в курсе. Поезжайте, заодно сразу с опознанием поможете… Ну и похищенное установить… В общем, что мне вас учить… Там сейчас Свиридова работает с бригадой… Езжайте. И держитесь! А мы — все, что сможем…
Челищев молча вышел из кабинета, выдавив из себя что-то вроде странно прозвучавшего в этот момент «спасибо».
После ухода Челищева Прохоренко, вздохнув, открыл сейф, достал оттуда бутылку армянского коньяка фирменного ереванского зеленоватого стекла и наго лил в рюмку, извлеченную из сейфовых же недр. Медленно выпив, он выдохнул сквозь зубы, помассировал рукой виски и убрал бутылку с рюмкой обратно в сейф.
Затем Николай Степанович уселся за свой стол и, засунув мизинец левой руки в правую ноздрю, глубокомысленно уставился в лежавшие перед ним бумаги… Дорогу до дома Челищев помнил смутно.
Николай, водитель Прохоренко, что-то ему говорил, Сергей кивал, беспрестанно затягиваясь сигаретой…
У подъезда стояли служебные машины, а обычно сидевших на лавочке старушек не было.
Сергей поднялся по знакомой с детства лестнице, и на последнем пролете у него вдруг закололо сердце. У дверей квартиры его родителей, квартиры, которую он всего несколько лет назад перестал считать своим домом, стоял постовой, шагнувший Челищеву навстречу. Сергей машинально сунул ему служебное удостоверение и вошел…
В каждой квартире есть свой особенный запах, который не меняется годами. Этот запах иногда остается единственным сохранившимся напоминанием детства, и каждый раз, приходя к родителям, Челищев с наслаждением вдыхал его, уплывая на мгновение в прошлое…
Но сегодня его встретили чужие запахи, и именно в этот момент Сергей до конца осознал, что ничего уже не поправишь и не вернешь… В прихожей пахло свежей кровью, какими-то лекарствами и специфическим запахом казармы, который распространялся, судя по всему, от шаставшего по квартире немолодого старшего лейтенанта милиции. Он, похоже, был участковым. Старший лейтенант непрерывно вертел головой, цокал языком и, вздыхая, приговаривал:
— Вот люди живут, а…
Вообще народу в квартире было полно. Что-то писала на журнальном столике дежурный следователь, с которой Челищев был смутно знаком, деловито работал кисточкой замухрышистого вида эксперт-криминалист, у которого на лице было явственно написано неудовольствие от затянувшегося дежурства, бестолково бродил по квартире фотограф…
В квартире действительно было на что посмотреть. Мебель ручной работы из карельской березы, картины, хрустальные люстры, моющиеся обои, тяжелые красные с золотом шторы… Квартира всегда была маминым «заповедником». Она буквально вылизывала ее до нежилой музейной чистоты. И сейчас отдельные сохранившиеся оазисы этой чистоты дико и страшно контрастировали с пятнами подсыхающей крови на стенах и полу в прихожей, на смятом постельном белье в спальне…
Работавшая в квартире бригада выбрала себе в качестве пепельницы большую глубокую тарелку из старого кухонного сервиза, сохранившегося только наполовину. Когда-то именно в эту тарелку мать наливала Сергею суп, а сейчас в ней валялись смятые разномастные окурки, которые полностью заглушили витавший когда-то в квартире легкий аромат дорогого трубочного голландского табака…
В принципе, нельзя было сказать, что дежурная бригада вела себя как-то особенно нагло, по-хамски. Люди вели себя обычно, и Сергей много раз вел себя точно так же в других квартирах, осматривая место происшествия. В этом, наверное, и было дело: для работавшей бригады квартира была местом происшествия, а для Сергея — местом беды. И нельзя было винить ребят за то, что они отгораживаются, закрываются от чужого горя — если каждый раз пускать его в душу, можно очень быстро сойти с ума… Все это Челищев понимал рассудком, но все равно чувствовал раздражение и злость на чужих людей, равнодушно фиксировавших следы оборванных жизней…
«Это же мои папа и мама, как вы можете так казенно…» — хотелось закричать, завыть Челищеву. Но он молчал.
Участковый, разглядывая корешки старинных книг, в очередной раз вздохнул:
— Живут же люди…
Вышедший из кухни хорошо знакомый Челищеву Гоша Субботин, старший опер «убойного отдела» главка, неприязненно посмотрел на старшего лейтенанта и резко сказал:
— Уже не живут. Хватит тебе охать… Ты соседей опросил?
— Нет еще, я вот только что…
— Ну вот и иди опрашивай, а то охаешь тут. Иди, работай!
Участковый с явной неохотой вышел, продолжая крутить головой и вздыхать до самой двери.
Субботин подошел к Челищеву, застывшему у серванта, и положил руку ему на плечо.
— Здорово, Серега… Держись. Я все понимаю, тут ничем не утешишь. Терпи…
Сергей потянул его за рукав в свою комнату. В ней мало что изменилось, все вещи были на своих местах…
Челищев достал из потайного бара бутылку водки, фужеры и банку «фанты». Сев на кровать, налил себе почти до краев, выпил как воду и запил глотком «фанты».
— Будешь? — Челищев качнул бутылку в направлении Гоши.
Тот неопределенно пожал плечами — мол, я на службе, но… Челищев налил ему столько же, сколько себе. Субботин выпил водку тяжело, видно, с утра она не шла…
— Как все случилось?
Субботин жадно глотал «фанту» и в перерывах между глотками начал рассказывать:
— Видимо, позвонили в дверь… Убитый… Ну, отец твой, пошел открывать… Он, похоже, брился, щека одна в мыле осталась. Ну, его первого, похоже, ножом, снизу.
— А… маму?
— В спальне… Горло сзади перерезали… Субботин вздохнул и добавил:
— Хорошо, что ты их уже не застал, минут за десять до тебя в морг увезли. Незачем на родителей в таком виде смотреть.
Челищев молчал, проклиная водку, которая только жгла желудок и никак не могла разжать сдавивших сердце тисков…
— Серега, — сказал Субботин, вставая, — я все понимаю… Но ты соберись, походи по квартире, посмотри, что пропало… Мы бы сразу в ориентировку включили. Ну, ты сам знаешь-понимаешь. Давай, Серега… — И Субботин вышел из комнаты, деликатно прикрыв дверь… Сергей тупо смотрел перед собой, пока взгляд его не сфокусировался на цветной фотографии в рамке, висевшей на стене напротив дивана.
На фотографии были запечатлены — он, Олег Званцев и Катя Шмелева, Катенька… Она стояла в центре, а Сергей и Олег по бокам — она обнимала их за плечи, а ребята придерживали ее за талию. И все трое были в стройотрядовских куртках, с довольными, смеющимися лицами. Эту фотографию сделал Александр Владимирович Челищев десять лет назад, когда их стройотряд «Фемида» вернулся в Ленинград из-под Выборга, где они строили какой-то комбинат…
Они втроем тогда завалились к Сергею домой, и Марина Ильинична, Сережина мама, устроила им торжественную встречу — как героям трудового фронта…
Десять лет назад… Челищеву казалось, что это было только вчера…
С Олегом они знали друг друга всю жизнь — с первого класса. И дома их стояли рядом, и Сергей даже зимой бегал к Олежке в гости, не надевая пальто, за что его всегда ругала мать. У Сергея они собирались очень редко, потому что на ребятишек давили чистота и порядок квартиры Челищевых.
В ней было страшно играть, потому что можно было что-то разбить, испачкать или просто сдвинуть с места, а за это Марина Ильинична обязательно отругала бы Сергея. А то и отец мог под настроение подключиться и шлепнуть отпрыска тяжелой, грубой ладонью. Александр Владимирович был тогда начальником цеха деревообрабатывающего комбината и любил приговаривать: «Мы, пролетарии, народ грубый, без нежностев» и всегда при этом иронично улыбался, потому что на самом деле рабочих он не любил, хоть и легко ладил с ними. А потому собирались они всегда у Олежки, в его трехкомнатной квартире, где он жил вдвоем с бабушкой. Когда-то в этой же квартире жили и родители Олега, но они погибли в геологической экспедиции на Енисее, когда Олегу было три года, и он почти их не помнил. Отец Олега был геофизиком, и они нашли тогда на Енисее что-то очень важное для страны, потому что посмертно отца Олега наградили орденом Ленина, а мать — орденом Трудового Красного Знамени, и ордена эти Олежка часто доставал из старого письменного стола, они с Сергеем подолгу их рассматривали и даже осторожно примеряли…
— Ты что, Челищев?! — над Сергеем склонилось женское лицо. Челищев несколько секунд смотрел, не узнавая, а потом облегченно вздохнул. Лицо принадлежало секретарше прокурора города Юлечке Ворониной. Голые ноги, грудь и все остальное — тоже.
«Ой, мама, — подумал Челищев, закрывая глаза, — вот это я выдал!» Минувшим вечером в прокуратуре состоялся небольшой сабантуйчик по поводу присвоения Сергею очередного специального звания. Пили прямо в маленьком кабинете Челищева, пили много и тяжело, как это принято у «следаков». В какой-то момент появилась Воронина в короткой юбке. Сергей старался не смотреть на Юлины коленки, потому что в прокуратуре поговаривали, что, кроме обязанностей секретарши, Юля выполняет при прокуроре города Прохоренко еще кое-какие обязанности — но уже не в служебное время…
Но коленки у нее были очень уж круглые, к тому же Воронина умудрялась вертеться в тесном кабинетике так, что постоянно задевала Сергея то грудью, то бедром, то еще чем-то, и в конце концов довела Челищева до такого состояния, что еще немного — и он поволок бы ее трахать в темный угол какого-нибудь коридора…
Финал «банкета» Сергей помнил смутно, видимо, выпитая водка вызвала у него какой-то провал в памяти. Очнулся он уже в такси, на заднем сиденье, где настойчиво шарил рукой у Юли под юбкой, а она, делая вид, что ничего не происходит, прерывающимся голосом объясняла дорогу невозмутимому пожилому «мастеру»…
Сергей и сам не очень понимал, что с ним происходило, наверное, виной всему было четырехмесячное воздержание — итог мучительного развода с Натальей, после которого на женщиной вообще смотреть не мог, потому что сразу же начинал вспоминать скандалы, слезы, суд…
И вот — прорвало! Он начал расстегивать юбку на Ворониной еще в лифте и практически раздел ее у двери квартиры, которую она лихорадочно пыталась открыть, постанывая и выгибаясь всем телом…
Ввалившись в квартиру, они даже не успели включить свет. Сергей овладел Ворониной прямо в коридоре, как-то по звериному рыча, чего он раньше, кстати, никогда за собой не замечал.
— Ой, миленький, Сережа, что же ты делаешь со мной, — стонала Юля, гладя его по спине…
Потом она убежала в душ, а Челищев принялся осматриваться в квартире. Интересно, как это могла молодая девчонка получить такую приличную хату? Ответ на этот вопрос пришел сам собой, когда Сергей обнаружил на письменном столе дорогой серебряный портсигар с выгравированной надписью: «Прокурору Ленинграда Николаю Степановичу Прохоренко в день пятидесятилетия от коллег с любовью и уважением». Челищев хмыкнул и положил портсигар на место, вытянув из него сигарету. В груди у него возник легкий холодок, но тут Юля, приоткрыв дверь ванной, крикнула:
— Сережа, иди сюда, помоги мне…
Челищев, стягивая с себя китель, направился в ванную, напевая песню из «Неуловимых мстителей»:
«Вы нам только шепните, мы на помощь придем…»
Потом было шампанское и краткий практический обзор «Камасутры», который Воронина мастерски устроила для Челищева. Впрочем, Сергей не был уверен, что Юля даже слышала о «Камасутре», но возможное отсутствие теоретической подготовки никак не сказывалось на Юлиной практике…
А потом они уснули, и сон, сначала легкий и приятный, вдруг превратился в полузабытый кошмар котлована с прутьями арматуры, готовыми пробить спину…
— Ты что, Челищев?! — повторила Воронина, с испугом глядя на Сергея. — Ты так жутко стонал. Приснилось что-то? Иди ко мне, я тебя пожалею, успокою…
Сергей не противился Юлиным рукам, но вчерашнего возбуждения уже не было, и вскоре они задремали, обнявшись. Сергей хотел, засыпая, сказать Ворониной что-то нежное, но язык не повернулся, потому что именно в этот момент вспомнился вдруг серебряный портсигар с выгравированной надписью…
Телефонный звонок отшвырнул их друг от друга, как нашкодивших школьников. Юля торопливо перелезла через Сергея и побежала к вишневого цвета кнопочному аппарату в прихожей (Челищев мог поклясться, что такие аппараты в магазинах города никогда не продавались. По крайней мере — в обычных магазинах).
— Да, слушаю… Да, я… А сколько времени?… Полдесятого?! — доносился из прихожей громкий Юлин голос. — У меня будильник остановился, наверное, батарейки сели… А я откуда знаю, где он?! Не знаю, Ярослав Сергеевич, ваши намеки как-то не доходят… Он подвез меня на такси и уехал… Шеф требует?! Срочно?! Но где же я его?… — на другом конце, видимо, повесили трубку. Юля растерянно выглянула из прихожей:
— Ничего от дорогих коллег не скроешь. Тебя ищут, Сережа. Шеф вызывает, срочно. Я сказала, что ты меня только на такси подвез. Это Никодимов звонил.
Она виновато взглянула на Сергея и зачем-то пояснила:
— Первый зам Прохоренко.
— Я знаю, чей Никодимов зам, — буркнул Сергей, путаясь в брюках. — Настучали уже…
Ярослав Сергеевич Никодимов, первый заместитель прокуратуры города, был большим борцом за нравственность и дисциплину сотрудников. С этой целью он еще в застойные годы создал в прокуратуре целую сеть информаторов о настроениях в умах и поступках и ломал карьеры провинившихся спокойно и методично. Правда, в последнее время, когда из прокуратуры люди стали бежать на «частные хлеба», Никодимов несколько поутих, потому что некомплект сотрудников и так уже превысил все допустимые нормы. Однако Ярослав Сергеевич убежденно полагал, что все еще «устаканится» и вернется на «круги своя», потому что без прокуратуры не обойдутся «ни красные, ни белые, ни зеленые, ни полосатые». А потому Никодимов собирал «компру» на подчиненных впрок, до поры до времени. Впрочем, поговаривали, что «компру» он собирал не только на подчиненных.
— Ты-то как? — стоя в дверях, Челищев обернулся к Юле, но она махнула рукой — мол, как-нибудь. Сергей застучал каблуками вниз по лестнице.
— Кобель! — полузло, полунежно выдохнула Воронина, закрывая дверь квартиры и приваливаясь к ней спиной. Потом она прошла в комнату и достала из шкафа маленький портрет Прохоренко в парадной прокурорской форме. Выйдя на кухню, она взяла тряпку и, смачно плюнув Прохоренко в рожу, стала тщательно протирать стекло.
В прокуратуре Челищев первым делом заглянул в себе в кабинет — он сиял чистотой, если слово «сиял» вообще можно было применить к маленькой каморке типа поставленного на боковую грань школьного пенала, незначительно увеличенного в размерах.
— Молодец, баба Дуся, — пробормотал Сергей.
Баба Дуся была старенькой уборщицей и работала в прокуратуре с незапамятных времен. Про нее ходили странные легенды, что когда-то она была вовсе не уборщицей, а занимала совсем другую клетку в шахматном раскладе этого угрюмого учреждения. Баба Дуся много чего знала, но делилась своими знаниями крайне редко, под настроение, которое у нее обычно было угрюмым. Но иногда, выпив рюмку со «следаками», она вдруг рассказывала кое-что из давно забытых времен, причем речь ее вдруг делалась грамотной и ироничной. У нее были на этаже свои любимцы, у которых она убирала тщательно и до начала рабочего дня. К тем же, кого баба Дуся не жаловала, она имела привычку вваливаться с ведром и тряпкой прямо во время допроса, сбивая всю выстроенную нелюбимым следователем психологическую атмосферу «раскалывания» допрашиваемого. К Сергею, впрочем, она всегда относилась с теплой суровостью старой одинокой женщины, и еще ни разу Сергей не находил в своем кабинете по утрам следов вечерних пьянок, которые в последнее время случались все чаще.
— Молодец, баба Дуся, — повторил про себя Челищев, выплюнул комок мятной жвачки в мусорную корзину и, пригладив волосы, направился к прокурору.
Николая Степановича Прохоренко в прокуратуре не любили и за глаза называли обидной кличкой Козявочник. Кличка эта очень не соответствовала лощеной фигуре прокурора, а возникла с легкой руки все той же бабы Дуси, которая однажды раскрыла Челищеву и его приятелю Андрею Румянцеву, пригласивших ее на рюмочку, страшную прокурорскую тайну. Оказывается, сидя в одиночестве в своем прокурорском кабинете, Николай Степанович имел привычку ковыряться в носу, а потом вытирал козявки, добытые из носа, о нижнюю поверхность своего рабочего стола. «У него там скоро сталактиты настоящие нарастут», — угрюмо рассказывала баба Дуся Челищеву и Румянцеву, которые хохотали так самозабвенно, что даже не обратили внимания на тот любопытный и странный факт, что уборщица баба Дуся, оказывается, знает слово «сталактиты»…
Прохоренко не любили скорее всего потому, что был он не «свой», а присланный в Петербург из Воронежа — очевидно, «на усиление». Естественно, затормозившаяся цепная реакция карьерного продвижения не оставила равнодушными многих сотрудников.
Впрочем, с замами Прохоренко нашел общий язык как-то очень быстро и сидел в своем кресле прочно, обстоятельно и, судя по всему, собирался просидеть еще долго. Сергею казалось, что лично его Прохоренко недолюбливает, но это было не более чем ощущение на энергетическом уровне, потому что никаких конкретных проявлений предвзятости прокурора не было.
Более того, год назад Николай Степанович снял без скандалов и объяснительных два мокрых глухаря, которые безнадежными булыжниками висели у Челищева на шее.
Однако сегодня рассчитывать на приятный разговор с Прохоренко явно не приходилось. Ну в самом деле, какой начальник погладит по голове за то, что после устроенной на рабочем месте пьянки подчиненный еще и трахнул его секретаршу? Идя по коридору, Сергей улыбнулся, вспомнив, как один его знакомый журналист рассказывал, что однажды переспал с секретаршей главного редактора крупнейшей городской газеты, и главный, вызвав его на «ковер», долго драл за разные мелкие и крупные провинности, а в конце разговора повернулся к журналисту спиной и, глядя в окно на Фонтанку, угрюмо буркнул самое важное: «Да, вот еще… Вику не трогай. Это — святое…»
Все еще со следами улыбки на губах Челищев пересек пустовавшую приемную, хранившую легкий аромат Юлиных духов, и, одернув несколько раз китель, глубоко вдохнув и выдохнув, постучал в обитую коричневой кожей дверь.
— Разрешите?… — Сергей полузашел в кабинет, вопросительно глядя на Прохоренко.
— Да, Сергей Александрович, заходите, — Прохоренко неторопливо вышел из-за стола и пошел навстречу Сергею, протягивая руку для пожатия.
«Ни хрена себе! — подумал Сергей, ошеломленно пожимая пухлую, но сильную ладонь прокурора с какой-то полустертой татуировкой на запястье. — Ишь ты! По имени да по отчеству, Сергей, мол, Александрович! Еще и ручку пожаловали… Не иначе, сейчас какое-нибудь говно вывалит».
— Садитесь, Сергей Александрович, — Прохоренко показал рукой на стулья, стоящие вокруг, стола для рабочих совещаний. Сергей сел и молча уставился на прокурора.
— У меня к вам, Сергей Александрович, неприятный разговор, — сказал Прохоренко, расхаживая по кабинету.
Сергей слабо пошевелился на стуле, но прокурор жестом руки остановил его движение.
— Это касается ваших родителей. Ваш отец Александр Владимирович Челищев был директором деревообрабатывающего комбината?
— Да, — у Сергея почему-то пересохло в горле, и он с усилием сглотнул. — Почему — был? Он и есть… Я, правда, вижусь с родителями не очень часто…
Прохоренко остановился у своего стола и взял с него бумажку. Посмотрев на Сергея как-то странно, он сказал:
— Вот, по утренней сводке… Мужайтесь, Сергей Александрович. Сегодня в 8.15 ваши родители были обнаружены в собственной квартире с признаками насильственной смерти… Предположительно — разбой…
Голос прокурора доносился до Сергея через звон, который шел в голову от бешеных ударов сердца.
— И… маму? — Челищева трясло на стуле.
Прохоренко опустил глаза и начал складывать бумагу, тщательно разглаживая сгибы.
— Держитесь, Сергей Александрович… Сегодня среда. Полагаю, три дня отпуска вам просто необходимы… Мы, конечно, окажем всю возможную помощь… Сейчас поезжайте домой… В смысле — к родителям, — прокурор запнулся, как будто сказал какую-то неловкость. — Адрес, я полагаю, вы помните… Вторая Советская… — Прохоренко не договорил, помолчал и добавил: — Внизу можете взять мою машину, скажите Николаю, что я разрешил… Да он, в общем-то, в курсе. Поезжайте, заодно сразу с опознанием поможете… Ну и похищенное установить… В общем, что мне вас учить… Там сейчас Свиридова работает с бригадой… Езжайте. И держитесь! А мы — все, что сможем…
Челищев молча вышел из кабинета, выдавив из себя что-то вроде странно прозвучавшего в этот момент «спасибо».
После ухода Челищева Прохоренко, вздохнув, открыл сейф, достал оттуда бутылку армянского коньяка фирменного ереванского зеленоватого стекла и наго лил в рюмку, извлеченную из сейфовых же недр. Медленно выпив, он выдохнул сквозь зубы, помассировал рукой виски и убрал бутылку с рюмкой обратно в сейф.
Затем Николай Степанович уселся за свой стол и, засунув мизинец левой руки в правую ноздрю, глубокомысленно уставился в лежавшие перед ним бумаги… Дорогу до дома Челищев помнил смутно.
Николай, водитель Прохоренко, что-то ему говорил, Сергей кивал, беспрестанно затягиваясь сигаретой…
У подъезда стояли служебные машины, а обычно сидевших на лавочке старушек не было.
Сергей поднялся по знакомой с детства лестнице, и на последнем пролете у него вдруг закололо сердце. У дверей квартиры его родителей, квартиры, которую он всего несколько лет назад перестал считать своим домом, стоял постовой, шагнувший Челищеву навстречу. Сергей машинально сунул ему служебное удостоверение и вошел…
В каждой квартире есть свой особенный запах, который не меняется годами. Этот запах иногда остается единственным сохранившимся напоминанием детства, и каждый раз, приходя к родителям, Челищев с наслаждением вдыхал его, уплывая на мгновение в прошлое…
Но сегодня его встретили чужие запахи, и именно в этот момент Сергей до конца осознал, что ничего уже не поправишь и не вернешь… В прихожей пахло свежей кровью, какими-то лекарствами и специфическим запахом казармы, который распространялся, судя по всему, от шаставшего по квартире немолодого старшего лейтенанта милиции. Он, похоже, был участковым. Старший лейтенант непрерывно вертел головой, цокал языком и, вздыхая, приговаривал:
— Вот люди живут, а…
Вообще народу в квартире было полно. Что-то писала на журнальном столике дежурный следователь, с которой Челищев был смутно знаком, деловито работал кисточкой замухрышистого вида эксперт-криминалист, у которого на лице было явственно написано неудовольствие от затянувшегося дежурства, бестолково бродил по квартире фотограф…
В квартире действительно было на что посмотреть. Мебель ручной работы из карельской березы, картины, хрустальные люстры, моющиеся обои, тяжелые красные с золотом шторы… Квартира всегда была маминым «заповедником». Она буквально вылизывала ее до нежилой музейной чистоты. И сейчас отдельные сохранившиеся оазисы этой чистоты дико и страшно контрастировали с пятнами подсыхающей крови на стенах и полу в прихожей, на смятом постельном белье в спальне…
Работавшая в квартире бригада выбрала себе в качестве пепельницы большую глубокую тарелку из старого кухонного сервиза, сохранившегося только наполовину. Когда-то именно в эту тарелку мать наливала Сергею суп, а сейчас в ней валялись смятые разномастные окурки, которые полностью заглушили витавший когда-то в квартире легкий аромат дорогого трубочного голландского табака…
В принципе, нельзя было сказать, что дежурная бригада вела себя как-то особенно нагло, по-хамски. Люди вели себя обычно, и Сергей много раз вел себя точно так же в других квартирах, осматривая место происшествия. В этом, наверное, и было дело: для работавшей бригады квартира была местом происшествия, а для Сергея — местом беды. И нельзя было винить ребят за то, что они отгораживаются, закрываются от чужого горя — если каждый раз пускать его в душу, можно очень быстро сойти с ума… Все это Челищев понимал рассудком, но все равно чувствовал раздражение и злость на чужих людей, равнодушно фиксировавших следы оборванных жизней…
«Это же мои папа и мама, как вы можете так казенно…» — хотелось закричать, завыть Челищеву. Но он молчал.
Участковый, разглядывая корешки старинных книг, в очередной раз вздохнул:
— Живут же люди…
Вышедший из кухни хорошо знакомый Челищеву Гоша Субботин, старший опер «убойного отдела» главка, неприязненно посмотрел на старшего лейтенанта и резко сказал:
— Уже не живут. Хватит тебе охать… Ты соседей опросил?
— Нет еще, я вот только что…
— Ну вот и иди опрашивай, а то охаешь тут. Иди, работай!
Участковый с явной неохотой вышел, продолжая крутить головой и вздыхать до самой двери.
Субботин подошел к Челищеву, застывшему у серванта, и положил руку ему на плечо.
— Здорово, Серега… Держись. Я все понимаю, тут ничем не утешишь. Терпи…
Сергей потянул его за рукав в свою комнату. В ней мало что изменилось, все вещи были на своих местах…
Челищев достал из потайного бара бутылку водки, фужеры и банку «фанты». Сев на кровать, налил себе почти до краев, выпил как воду и запил глотком «фанты».
— Будешь? — Челищев качнул бутылку в направлении Гоши.
Тот неопределенно пожал плечами — мол, я на службе, но… Челищев налил ему столько же, сколько себе. Субботин выпил водку тяжело, видно, с утра она не шла…
— Как все случилось?
Субботин жадно глотал «фанту» и в перерывах между глотками начал рассказывать:
— Видимо, позвонили в дверь… Убитый… Ну, отец твой, пошел открывать… Он, похоже, брился, щека одна в мыле осталась. Ну, его первого, похоже, ножом, снизу.
— А… маму?
— В спальне… Горло сзади перерезали… Субботин вздохнул и добавил:
— Хорошо, что ты их уже не застал, минут за десять до тебя в морг увезли. Незачем на родителей в таком виде смотреть.
Челищев молчал, проклиная водку, которая только жгла желудок и никак не могла разжать сдавивших сердце тисков…
— Серега, — сказал Субботин, вставая, — я все понимаю… Но ты соберись, походи по квартире, посмотри, что пропало… Мы бы сразу в ориентировку включили. Ну, ты сам знаешь-понимаешь. Давай, Серега… — И Субботин вышел из комнаты, деликатно прикрыв дверь… Сергей тупо смотрел перед собой, пока взгляд его не сфокусировался на цветной фотографии в рамке, висевшей на стене напротив дивана.
На фотографии были запечатлены — он, Олег Званцев и Катя Шмелева, Катенька… Она стояла в центре, а Сергей и Олег по бокам — она обнимала их за плечи, а ребята придерживали ее за талию. И все трое были в стройотрядовских куртках, с довольными, смеющимися лицами. Эту фотографию сделал Александр Владимирович Челищев десять лет назад, когда их стройотряд «Фемида» вернулся в Ленинград из-под Выборга, где они строили какой-то комбинат…
Они втроем тогда завалились к Сергею домой, и Марина Ильинична, Сережина мама, устроила им торжественную встречу — как героям трудового фронта…
Десять лет назад… Челищеву казалось, что это было только вчера…
С Олегом они знали друг друга всю жизнь — с первого класса. И дома их стояли рядом, и Сергей даже зимой бегал к Олежке в гости, не надевая пальто, за что его всегда ругала мать. У Сергея они собирались очень редко, потому что на ребятишек давили чистота и порядок квартиры Челищевых.
В ней было страшно играть, потому что можно было что-то разбить, испачкать или просто сдвинуть с места, а за это Марина Ильинична обязательно отругала бы Сергея. А то и отец мог под настроение подключиться и шлепнуть отпрыска тяжелой, грубой ладонью. Александр Владимирович был тогда начальником цеха деревообрабатывающего комбината и любил приговаривать: «Мы, пролетарии, народ грубый, без нежностев» и всегда при этом иронично улыбался, потому что на самом деле рабочих он не любил, хоть и легко ладил с ними. А потому собирались они всегда у Олежки, в его трехкомнатной квартире, где он жил вдвоем с бабушкой. Когда-то в этой же квартире жили и родители Олега, но они погибли в геологической экспедиции на Енисее, когда Олегу было три года, и он почти их не помнил. Отец Олега был геофизиком, и они нашли тогда на Енисее что-то очень важное для страны, потому что посмертно отца Олега наградили орденом Ленина, а мать — орденом Трудового Красного Знамени, и ордена эти Олежка часто доставал из старого письменного стола, они с Сергеем подолгу их рассматривали и даже осторожно примеряли…