Константинов Андрей Дмитриевич. Дело о двух ухажерах

   Наконец, мне было велено сидеть в пятницу дома, не выходя, и ждать сообщений на пейджер. Это был самый тяжелый день. Я включила телевизор, сделала себе полную тарелку бутербродов с колбасой и стала ждать. Трижды проверила батарейку в пейджере. Позвонила оператору и поинтересовалась, — не отключили ли меня за долги. Выкурила пачку сигарет. Съела всю колбасу и посмотрела все сериалы за день. Донья Мартинес никак не могла разобраться — от кого у нее какие дети. Через два часа та же актриса, страдая амнезией, собиралась замуж за негодяя. Сейчас я сама была уже не против амнезии!
   В шесть я вынула из шкапчика нашу с мамой заначку — полбутылки «Мартини», и стала планомерно напиваться. В девять, когда мама, придя с работы, объясняла мне — что такое нормальная жизнь, почему ее у меня нет, и почему следует выйти замуж за Аркашу (собственно, против никто не был), — раздался писк.
   «Света. Пожалуйста, срочно вызови машину и приезжай в агентство. Глеб Егорович Спозаранник». Моментально приведя себя в божеский вид, я вызвала от соседей такси и, стараясь хоть немного протрезветь в пути, ринулась в агентство. Очевидно, предстояла «очная ставка». Я ликовала. Уж в наших-то расследователях я не сомневалась, он им все расскажет как миленький. В подробностях. Молодцы ребята!
   Я взбежала по лестнице на наш второй этаж, на ходу поздоровалась с охранником, распахнула дверь кабинета расследователей и остолбенела. Посреди комнаты на стуле сидел Аркадий.
   Глаз у него заплыл лиловым синяком, губа сочилась кровью, ворот рубахи был почти оторван, и весь он был в грязной мартовской уличной жиже, словно его основательно вываляли по тротуару.
   — Сопротивлялся! — вместо приветствия радостно сообщил Зураб.
   Глеб невозмутимо сидел за столом, поигрывая пижонской ручкой.
   — Потрудитесь объяснить, Светлана Аристарховна, кто этот человек.
   Вместо ответа я бросилась к любимому, отчего он чуть не упал со стула, шарахнувшись от меня, как от нечистой силы.
   — Аркаша, что они с тобой сделали?! — завопила я.
   — Значит «Аркаша», — спокойно проконстатировал Спозаранник, раскрывая на первой странице за гранпаспорт Аркаши.
   — Что вы наделали, это же мой… мой жених! — закричала я, бросаясь уже на Глеба.
   — Спокойно, Завгородняя. — Глеб даже не шелохнулся, а Зурабик нежно сгреб меня в охапку и посадил на диванчик. По-моему, я в жизни столько не плакала, сколько последние две недели. Самое ужасное, что Аркаша сидел, тупо глядя в одну точку, и был совершенно индифферентен. — Вы не потрудились ввести своих коллег в курс ваших отношений с Аркадием Романовичем и, таким образом, направили наши усилия в неверное русло, — изрек Спозаранник.
   — Аркаша, милый, я тебе сейчас все объясню… — пролепетала я сквозь слезы. Хотя, сначала мне самой нужно было понять, что произошло.
   А произошло вот что. Оказывается, Аркаша действительно был серьезно озабочен моим неадекватным поведением в последнюю неделю и, движимый самыми благими намерениями, вот уже неделю подъезжал к моему дому по вечерам. Он смотрел на окна, звонил мне из машины, убеждался, что я дома, и тактично удалялся. Убедившись за неделю в моей честности, сегодня он хотел подняться ко мне в квартиру и увезти развлекаться, «а то девочка совсем загрустила». Стоило ему покинуть машину, как моя доблестная охрана (в лице Зураба и Жоры Зудинце-ва) и приглашенные специалисты (в лице их приятелей из местного отдела милиции) накинулись на него, повязали и поволокли сперва в отдел за хулиганство, а потом в агентство. Прибытия Обнорского ждали с минуты на минуту, — он, по обыкновению, хотел лично поучаствовать. «По дороге он пару раз ударился, совсем случайно», — оправдывался Зураб.
   — Я буду вынужден сообщить начальству, что вы своей безответственностью сорвали операцию, — сообщил Глеб.
   Да плевать мне на вашу операцию! Аркаша невнятно замычал и стал заваливаться набок. Его подхватили, уложили на диван. Я стала оттирать кровь, плача и пытаясь объяснить почти бесчувственному Аркадию, что произошла чудовищная ошибка. Через полчаса я бережно выводила его из кабинета. Зураб на прощание потрепал его по плечу:
   — Ты уж извини, так получилось, да?
   Мы молча ехали в машине. За окном мелькал ночной город, огни сливались в сплошные полосы. Я смотрела, как на лицо милого падают цветные пятна неонового света — желтые, алые, синие. Лицо его ничего не выражало, он только иногда морщился от боли и осторожно подносил красивую руку к разбитой губе.
   — Аркаша, ты простишь меня? — Мне стало страшно.
   Он кивнул, не глядя на меня.
   — Аркаша, это действительно все из-за работы. Хочешь, я ее брошу?
   Он снова кивнул.
   — Вот закончится это расследование, и я ее брошу, — сказала я почти убежденно.
   Уголки губ у Аркадия дрогнули, и он тут же сморщился от боли. Он хотел ухмыльнуться. Он ведь мне не верит. А мне очень нужно, чтобы сейчас он поверил мне.
   — Хочешь, я сегодня у тебя останусь? — Аркаша замотал головой. Кажется, это все, что я могла сделать и сказать.
 
   Понедельник обещал еще две крупные неприятности: летучку и поход в ГУВД на очередную пресс-конференцию по борьбе с подростковой преступностью. Первое сулило крепкую взбучку от Обнорского, второе — очередную встречу с Тимур Тимурычем на его территории. Летучка прошла для меня благополучно: в воскресенье Восьмеренко угрохал своим футболом рабочий репортерский компьютер и сжег в микроволновке бутерброд. Поэтому мне достались лишь укоризненный взгляд Спозаранника и разведенные в немом потрясении руки Обнорского, а гнев Божий пал на бедного Витюшу. Конечно, это была лишь отсрочка казни. А вот от похода на конференцию меня никто не освобождал. Наоборот, Глеб настоял на том, чтобы я шла туда, и даже посетовал, что сегодня я «не в форме», то есть одета весьма скромно. Он бы предпочел, чтобы юбка была покороче, а вырез — побольше, мотивируя это провокацией Тимуровича. «Пасти» меня на конференции должен был Зудинцев, поскольку он мог по старой памяти проникнуть в Большой дом и во время конференции поспрашивать своих бывших коллег об Иратове.
   Пресс-конференция подарила мне очередную неожиданность. Еще до начала ее я увидела в коридоре Тимур Тимурыча. Я приняла непринужденную позу и вдумчиво стала изучать фотографии лучших сотрудников Главка. Однако, когда буквально через несколько секунд, тряхнув волосами, я кинула взгляд в коридор, — его уже не было. Странно. Раньше он сам за мной бегал. Шах тоже пожал плечами, поймав мой удивленный взгляд: Георгий в отдалении от меня читал газету и тоже заметил моего ухажера.
   По окончании конференции, убедившись, что с подростковой преступностью бороться никак невозможно, я вышла со всеми. Обычно часть журналистов еще некоторое время топталась на лестнице: обменивались новостями, курили, вот и я задержалась в кучке коллег. По лестнице стремительно поднимался Тимур. Весь напоминая сжатую пружину, он буквально пулей взлетел на третий этаж, столкнулся на площадке с кем-то, на оклик злобно оборвал: «Позже» и, чуть не задев меня плечом, пронесся мимо, не поднимая глаз. Губы его были плотно сжаты, на скулах перекатывались желваки. Я озадаченно посмотрела ему вслед. Интересно, что могло заставить Иратова даже не заметить меня? Только что-то чрезвычайное.
   Мы с Зудинцевым ринулись в агентство. По дороге он рассказал мне, что в таком состоянии Иратов пребывает уже несколько дней. Причины этого были пока неизвестны, но ходили слухи о том, что Тимурыч «зарвался».
   Излагая обстоятельства нашей встречи с Тимуром Глебу, я особенно напирала на тот факт, что Тимурыч дважды (!) проигнорировал меня. «Кажется, ему не до большого и чистого», — прокомментировал присутствовавший при сем Шах.
   Далее события развивались стремительно. Меня заставили выйти на площадь в булочную, чтобы проверить — функционирует ли стриженый, а когда я вернулась, обнаружив, что стриженый все еще ходит за мной, в кабинете расследователей уже были Соболин и Повзло.
   — Кажется, у твоего ухажера большие неприятности, — сказал Повзло.
   — Что случилось? — Сердце мое екнуло, поскольку первая мысль была об Аркаше.
   — Да вот Соболин принес в клювике жирного червячка. Собирайся, Завгородняя, поедешь с ним к Пал Палычу. Он с тобой поговорит.
   Павел Павлович Соловьев, начальник Управления собственной безопасности ГУВД, ждал в своем кабинете, нас пропустили к нему незамедлительно. Он, против моих ожиданий в связи с его должностью, оказался милым, обходительным седоволосым человеком, с тихим приятным голосом и маленькими, но крепкими ладонями. Он выслушал меня, потом Соболина с его версией и сказал задумчиво:
   — Доказательств, конечно, не хватает. Насколько я понимаю, сработано действительно чисто. Но при необходимости можно будет попробовать проработать это направление. Хотя, думаю, Иратову хватит и того, что на него сейчас есть.
   — А что есть? — жадно поинтересовался Соболин.
   — Должностные злоупотребления, взяточничество в крупных размерах. Могут возникнуть и другие варианты. По его непосредственному указанию из вещественных доказательств по делу Бегемота был изъят пистолет ТТ с отпечатками пальцев. Пропадали изъятые наркотики, И таких эпизодов уже несколько. Доказательства по крошкам собираем, — он, подлец, осторожный, как крыса. Только, Володя, до моего распоряжения — ни строчки.
   — Понял, Пал Палыч, — печально откликнулся Соболин, Я-то знаю, что у него уже руки чешутся. Только нельзя.
   — А вам, Светлана, я бы порекомендовал вести себя спокойно, коллеги вас, я вижу, поддерживают. Ничего не бойтесь, ведите себя естественно. Вашим провожатым мы займемся сами… В случае необходимости мы можем рассчитывать на ваши показания? — неожиданно спросил Пал Палыч быстро и четко. Он пристально смотрел на меня.
   — Да, конечно, — немного растерялась я.
   — Вот и хорошо. Но это может и не понадобиться. Работайте, пишите. Успехов. — Он пожал нам руки, и мы вышли из кабинета.
   — Дальше — дело техники, — убежденно сказал Соболин, когда мы ехали в агентство.
   — Да-а… — только и сказала я. Вообще-то это хорошо, что он взяточник и мерзавец, другое дело, что даже у УСБ может не хватить доказательств для завершения дела. И тогда он выйдет сухим из воды. Тогда меня ожидает продолжение «романа», новые преследования озлобленного от следствия, наглого от своей безнаказанности Иратова. Нет. Уеду. Брошу агентство. Ничем хорошим эта история кончиться не могла.
   — 
   — Котик, как ты себя чувствуешь?
   — Нормально. — С дикцией у любимого было не важно.
   — Хочешь, я приеду за тобой поухаживать? Привезу тебе креветок и сделаю салатик? — От салатика с креветками Аркаша не отказывался никогда.
   — Нет, зайка, не надо. Я тут полежу один.
   — Котик, давай возьмем билеты на следующую неделю. Я так устала от всего этого кошмара… Я хочу на море.
   — Давай поговорим об этом потом, Светик.
   — Ты на меня действительно не сердишься? — спросила я, стыдливо понимая всю нелепость этого вопроса. В трубке некоторое время слышалось только шипение эфира.
   — Нет, милая, не сержусь. Давай поговорим потом. Я тут снотворное принял, засыпаю совсем. Я тебе позвоню. Целую, зайчишка, пока.
   Потом я с минуту слушала гудки отбоя, вытирая слезы. Аркаша, который боготворил меня, который носил на руках, готов был мчаться за мной на край света и осыпать подарками, — теперь лежал один, избитый моими коллегами, и не хотел меня видеть. Зря я не рассказала Спозараннику об Аркаше, ничего бы не было. Взяли бы стриженого. И мы уехали бы, уехали, уехали.
   Едва я нажала на «отбой», как телефон зазвонил. Шмыгнув носом, я отняла палец от рычажка и сказала: «Але?»
   — Светочка? А это Иратов беспокоит. — Я вздрогнула. — Жаль, Светочка, — продолжал Тимурыч голосом вкрадчивым и ироничным одновременно, — что мы так и не встретились, не посидели попросту, по-дружески. Но, знаете ли: «Служба дни и ночи». Отбываю к новому месту назначения, так что увидимся мы теперь не скоро. Мне вас будет о-очень не хватать.
   — Мне тоже. — прошептала я в трубку. Неужели
   его взяли? Все-таки хватило доказательств? А откуда
   же он звонит?
   — Целую ручки, Светочка. Берегите себя. Маме кланяйтесь.
   — До свидания, Тимур Тимурович.
   — До свидания, Светочка.
 
   Щиток оказался вскрыт, зверья на проводах не: было. Стриженый исчез. Только кучка окурков в песочнице говорила о том, что он был здесь. Я шла по улице счастливая, в распахнутом пальто, которое разлеталось и трепетало за мной, как плащ Ники. Совсем уже весеннее солнце грело лицо; черный снег, застывший гребнями волн вдоль дороги, на глазах превращался в веселые лужи. В лужах плавало солнце. Я снова после двух недель кошмарного напряжения замечала, как мужчины смотрят на меня, оборачиваются вслед. Я шла как по подиуму. Я была свободна!
   Соболин встретил меня мрачный. — Зайди к расследователям, — только и сказал он.
   Спозаранник и Зудинцев сидели в кабинете насупившиеся, как два сурка.
   — Иратова срочно переводят в — Москву. Приказ был подписан вчера, пока вы с Соловьевым беседовали. У Тимурыча толстая и волосатая лапа имеется… Так что, Света… живи спокойно, — сказал Гриша Зудинцев.
   Спозаранник молчал.
   — Да, и передай наши… извинения Аркадию Романовичу.
   Настроение у меня сразу упало. Непотопляемый мерзавец. Значит, слухи о его власти были небеспочвенны. Он не боялся ничего и никого, — что ему маленькая девочка, журналисточка… А я-то размечталась о справедливости. Справедливость редко торжествует там, где речь заходит о власти.
   Но у Спозаранника была еще одна причина смотреть на меня хмуро. Он был убежден, что, если бы они взяли не Аркашу, а стриженого, у них были бы шансы доказать, что и инцидент на дороге, и прослушивание телефона, и «наружка» были организованы по распоряжению Иратова. Спозаранник изложил мне все это в привычной категоричной манере, и я подумала, что, пожалуй, пусть он остается примерным семьянином.
   Вот и все. Я вернулась в репортерский отдел и стала звонить по моим любимым источникам. Задержали и отпустили лохотронщиков. Бабушка вывалилась из окна. Подростки подожгли помойку. Тоска.
 
   Мы сидели с Аркашей в милом ресторанчике на улице Рубинштейна и пили темное и густое, как патока, ирландское пиво. На губе у него появился мужественный шрам, под глазом осталось желтое пятно от синяка. Я смотрела на него и думала — как здорово, что он есть у меня, такой сильный, красивый и любимый. На нем был безукоризненный костюм и шелковый галстук с черными кисками. На руке, которой он держал пинтовую кружку, неярко блестел камушек. Он был самым элегантным мужчиной из всех, кого я видела.
   — Мы поедем в Испанию? — спросила я, кладя руку на его ладонь.
   — Знаешь, зайка… Я не хотел тебя огорчать. Но у меня неприятности, — мягко сказал Аркаша, сжимая мою ладонь. Теплая волна побежала от ладони по всему моему телу, но, подкатывая к сердцу, она похолодела.
   — Знаешь, я ведь уезжал за границу, чтобы не много разобраться в делах. Ничего страшного, но есть небольшие проблемы.
   И тут я подумала, что Аркаша никогда не рассказывал мне о своем бизнесе. Собственно, я и знала-то только, что он (бизнес) есть и позволяет моему любимому ни в чем не отказывать себе — и мне.
   — Помнишь тот случай на дороге, когда вас остановили с Владимиром и Толиком? — продолжал он. Я только открыла рот, чтобы вставить свое авторитетное мнение, как он продолжил, мягко отводя мою руку от своего лица. — Я знаю, кто это все устроил. Я нанял людей, которые провели небольшое расследование. Это мой партнер, Вадим. Помнишь, он тоже был на даче, высокий такой? У нас давно были трения. Он за моей спиной нахватал крупных кредитов, в общем, тебе это все равно не понять. Подставил меня на деньги. А когда я все-таки выкрутился, решил убрать меня и взять весь бизнес в свои руки. Нанял придурков, чтобы они остановили мою машину и разыграли грабеж…
   — Разбойное нападение… — поправила я автоматически.
   — Неужели это так важно?! — взорвался Аркаша.
   — Ну, извини, я случайно. Ты уверен? Ну, что это твой партнер? Может быть, это случайность?
   — Если я говорю, значит, это так. — Аркадий выпил пива и замолчал. Он тяжело вздохнул, поцеловал мою ладонь, бережно подняв ее с темной доски стола. — Поэтому мне нужно опять уехать. Мне просто опасно здесь быть, понимаешь?
   — А почему ты не обратился в милицию? — Аркаша опять нахмурился и даже рассердился:
   — Ты просто заигралась в ваши игры! Милиция ничего бы не сделала. И у меня есть основания не желать вмешательства милиции.
   — Куда ты едешь?
   — В Штаты. У меня там есть друзья.
   — Яс тобой!
   — Нет, зайчишка, я не могу так рисковать тобой. Они меня и там найти могут. Поеду один. Если будет все в порядке — приедешь ко мне через пару месяцев. Ладно? Не грусти, малыш. Ну, не надо… Поедем в Калифорнию, слышишь? Там пляжи, дельфины, пальмы и лето круглый год. Я нам домик куплю, слышишь? Ну, не надо, это ненадолго…
   Что-то я стала плаксива до ужаса. Аркаша утирал мне слезы дорогим шелковым платком, обнимал и нежно касался волос губами. От него пахло терпким дорогим парфюмом, моим любимым, волнующим и душным. Ну, Калифорния так Калифорния.
 
   Через несколько дней Валька Горностаева, встречая в международном аэропорту делегацию иноземных журналистов, видела, как мой любимый проходил регистрацию у стойки рейса Петербург — Стокгольм. С ним рядом была высокая черноволосая девица в норковом манто. Она беспрестанно лезла к нему целоваться и называла «любисиком».
   Я узнала об этом только через два месяца. К тому времени об этом знало все агентство, кроме меня.