Страница:
Андрей Константинов и Агентство журналистских расследований
Дело о пропавших брюках
Рассказывает Михаил Модестов
«Принят в агентство после увольнения из оркестра Мариинского театра, затем работал в ресторанах. Бесконфликтен. Исполнителен. Вежлив.…Недостатки: рассеян, физически не развит, близорук. Слишком мягок при общении с источниками.
Рекомендации к использованию: поскольку общественно-значимые криминальные события в области культуры происходят нечасто, предлагается постепенно перепрофилировать, поручить Модестову расследование в другой сфере».
Из служебной характеристики
Еле слышное гудение процессора и полное одиночество (редкое в обычном шатании народа по коридорам и отделам агентства) вызывали вообще-то свойственный мне, но всячески подавляемый мною же прилив вдохновения.
Нынешний приступ был отчасти связан с тем, что, во-первых, герой моих разоблачающих материалов наконец-то перестал быть лишь совокупностью сведений о нем и обрел реальные очертания. А во-вторых, на носу была очередная аттестация, то есть сопоставление всех «за» и «против» моего пребывания в агентстве. Естественно, я был «за». Мое пребывание в Мариинке и все последующие события, с ней связанные, теперь казались мне небытием. О прошлых временах напоминали лишь многочисленные знакомые, с которыми я предпочел бы сейчас быть незнакомым вовсе. Однако этих встреч было не избежать — в агентстве я считался специалистом-расследователем в области культуры.
В принципе, мое настоящее меня совершенно не смущало. Переквалификация из виолончелиста в журналисты — не самый крутой поворот событий. Другое дело — из пожарных в премьер-министры.
«Придуманная Сухаревым схема очень проста», — писал я. Пальцы, еще не отвыкшие от виолончели, довольно сносно скользили по клавиатуре.
— Доброе утро, коллега. Михаил, ты случайно мою кружку не 6pал? — спросила рыжеволосая сотрудница нашего отдела Валентина Горностаева. У меня уже давно создалось впечатление, что ежеутренние оперативно-розыскные мероприятия по обнаружению чашки, которые организовывала Горностаева сразу же после прихода на работу, — способ приводить коллег в замешательство.
Я абсолютно точно знал, что горностаевской чашки не касался с того момента, когда впервые был уличен в невольной экспроприации этого сосуда. Однако сейчас, под испытующим взглядом Валентины, стал лихорадочно соображать… Наконец, разозлившись на собственную слабость и горностаевскую напористость, выдавил:
— Здравствуйте, Валентина. Ваша чашка в последний раз была мною заменена в кабинете у шефа. Из нее пил завхоз…
Валентина презрительно фыркнула и отправилась на поиски завхоза, а я, бывший виолончелист, с ужасом понял, что сдал Скрипку — заведующего нашей хозчастью — с потрохами…
— Приветствую, Михаил Михайлович, — начальник нашего отдела, неутомимый Спозаранник, бодро прошагал к рабочему столу. — Хочу вам напомнить о том, что срок сдачи материала истекает через день и три часа. (Мой непосредственный руководитель всегда был предельно точен в формулировках.)
— «Старая газета» уже запланировала под вашу «эпохалку» полосу, — продолжил он. — А вы еще должны дать прочитать материал юристу.
Из коридора потянуло дымком — наши дамы устроили перекур. День в агентстве начался.
* * *
«Нетрудно догадаться, кому именно известный в мире видеобизнеса предприниматель Андрей Сухарев выдал первую лицензию от своей Гильдии авторов и видеопроизводителей (ГAB), — конечно, себе» Телефонный звонок прервал процесс написания материала. Я снял очки и услышал:— Господин Модестов, вас беспокоит Гильдия авторов и видеопроизводителей. Мы имеем честь пригласить вас на нашу пресс-конференцию…
Я попытался сосредоточиться. Это мистика какая-то — я тут разоблачаю главное действующее лицо в Гильдии, а они имеют честь пригласить…
Итак, завтра в восемнадцать ноль-ноль, в студии. Будет присутствовать ограниченный круг приглашенных, что само по себе, насколько мне известно из не слишком богатой журналистской практики, должно восприниматься ими как причисление к лику святых.
В ушах зазвучал марш Мендельсона. Верный признак того, что случится что-то интересное. Дурацкий симптом, преследующий меня на протяжении последних лет семнадцати. Десять лет назад, услышав звуки марша по школьному радио, я пытался пригласить в библиотеку соседку по парте с загадочным именем Ариадна. Первая красавица класса назвала меня идиотом. Одноклассники давились хохотом и принесенными из дома бутербродами, а у меня впервые помутилось в глазах. С тех пор я ношу очки, и ненавистная музыка заменяет мне интуицию, начиная звучать в ушах при малейшем дуновении ветра перемен.
— Глеб Егорович, есть возможность получить эксклюзив по интересующей нас проблеме. Могу я сдать материал через два дня? — без всякой надежды поинтересовался я у начальника.
— Вы можете сдать статью когда угодно, вас это все равно не спасет, — Спозаранник был, как всегда, безукоризнен в проявлении добрых чувств к подчиненным.
Странное дело, мы оба носим очки, но в его стеклах всегда отсвечивает фанатизм трудоголика, а в моих — отражается лишь непонимание сложившейся внутриполитической ситуации,
«Надо предупредить Ковальчука о завтрашней встрече», — вспомнил я своего ангела-информатора из Управления по экономическим преступлениям. Глава Гильдии авторов Сухарев живо интересовал Ковальчука, который с недавних пор стал упражняться в стендовой стрельбе не по безликим мишеням-«бандитам», а по рамочному портрету защитника авторских прав.
Именно Ковальчук, глумливо улыбаясь, подарил мне в День свободной прессы красивую коробочку видеокассеты с загадочной надписью «Любовь по-питерски».
— Сказка на ночь, Михалыч. Рекомендую просмотр в одиночестве или в кругу ну очень близких друзей.
Ковальчук старше меня на каких-то три месяца, но всегда снисходителен к моему житейскому опыту. «Пока я тут постигал тяготы жизни, ты вел три месяца безоблачной внутриутробной жизни», — любит повторять Ковальчук.
Вечером я посмотрел подаренную кассету. Выяснилось, что это была наша отечественная порнуха. По уверениям Ковальчука, порнофильмы производил или, вернее, продюсировал их все тот же Андрей Викторович Сухарев. Впрочем, Ковальчуку доказать причастность Сухарева к порноиндустрии пока не удалось. Более того, даже если бы Ковальчук и уличил в чем-то главу ГАВа, потом пришлось бы долго доказывать, что Сухарев снимал именно порнографию, а не низкопробную эротику (которая у нас не запрещена).
Поэтому опера Ковальчука мучила изжога, а журналиста Модестова — альтруистское желание избавить друга-оперативника от этих неприятных физиологических проявлений.
* * *
Известный в мире видеобизнеса предприниматель Андрей Сухарев пребывал в дурном расположении духа. Сорока в милицейских погонах принесла на хвосте известие, что уэповец Ковальчук пытается разыграть очередную оперативную комбинацию. До сих пор Сухарев морщился при воспоминании о визите сотрудников УЭПа и службы безопасности московского концерна, купившего права на один из американских фильмов, распространением которого «по собственной инициативе» занималась и его Гильдия.Тогда, правда, в Сухаревской студии поживиться было особо нечем — в руки оперативников попала лишь одна мастер-кассета с «Подледным миром» и одна-единственная «полиграфийка» — коробка от видеокассеты — с реквизитами Гильдии.
«Все-таки хорошо, — подумал Сухарев, засовывая в рот чупа-чупс, к которому имел непреодолимую страсть, — хорошо, что менты наши работать еще не научились». В тот визит коллеги Ковальчука пренебрегли уголовно-процессуальными формальностями, в результате в дело вступила прокуратура. И Сухарев из подозреваемого стал потерпевшим.
С тех пор, стоило правоохранительным органам проявить интерес к деятельности «Сухаря», он гордо поднимал знамя этой истории. И враг бежал…
Но вот опять активизировался Ковальчук. Да еще журналист этот, Паганель местного разлива, который у Ковальчука на побегушках. На прошлой пресс-конференции вон как очками поблескивал. Самые противные вопросы из его угла и звучали.
А факты ему наверняка дружок-оперок сливает.
А что, если журналиста того к себе пригласить, кино устроить?.. «Занятное кино может получиться», — оживился Сухарев, ослабляя ремень на туго сидящих брюках.
— Вероника! — позвал он секретаршу. — Пригласи на завтрашнее мероприятие этого господина. — Сухарев протянул девушке визитку с координатами Модестова. — Вот мы этим щелкоперам перышки пообломаем, — бизнесмен был доволен получившимся каламбуром.
— Самуилыч, ты мне все рассказал? — Ковальчук проявил свойственную ему подозрительность, стоило мне сообщить о приглашении Сухарева. — Можешь считать меня параноиком, но мне эта история не нравится.
— Чего ты, все складывается очень даже любопытно, — ответил я Ковальчуку.
Я совершенно искренне недоумевал, что именно так беспокоит приятеля. У милицейского начальства, между прочим, тоже бывают приступы откровенности с прессой, и тоже — с ограниченным контингентом, так сказать, с проверенными людьми. Им очень грамотно сливается ну просто сенсационная информация. Очевидно, у Сухарева тоже накопилось нечто такое, что неплохо было бы «честно и откровенно» предать гласности. И в знак особенного расположения к некоторым журналистам — в том числе из лагеря явных оппонентов — именно им и подбросить матерьяльчик. Дескать, нет у меня от честных людей секретов, как бы вы плохо ко мне ни относились.
— Ладно, только обозначь мне свое присутствие на местности, — сказал Ковальчук.
«Если не раскручу Сухарева, век славы не видать», — решил я, возвращаясь домой вдоль Фонтанки.
Вообще говоря, кроме двух голодных животных — кошки Ксюши и кота Миши, — дома меня никто не ждал. Любимая девушка, которую пару лет назад привлек мой трогательный (так она говорила) вид и доставшаяся мне по наследству от тетушки, уехавшей в Бразилию, квартира на Колокольной улице, с полгода назад ушла. Наверное, мой вид перестал ее трогать. А квартира требовала серьезных капитальных вложений. Плюс ко всему я решительно не понимал, зачем люди женятся, а потому жениться не хотел. Лиля терпела, потом делала вид, что терпит, потом собрала вещи. Впрочем, она была так искренна во всех своих порывах, что я ее ничуть не осуждаю. Зато у меня появились Ксюша с Мишей — всегда благодарные слушатели. Правда, однажды Ксюша выпрыгнула из окна пятого этажа, и я целый день мучился — может, Лиля в своих упреках была права? Но Ксения вернулась в тот же вечер…
Разработка Сухарева считалась в нашем агентстве перспективной темой. Во-первых, защита авторских прав — дело новое и обещающее большой общественный резонанс. Во-вторых, глава Гильдии авторов и видеопроизводителей вел себя нагло, а потому нажил себе множество врагов — и среди коллег, и в правоохранительных органах.
С помощью ГАВа Андрей Викторович быстро взял под контроль всю пиратскую видеопродукцию в Питере. Компании, занимающиеся распространением «псевдухи», в один прекрасный день получили факсы с текстом следующего содержания:
«Наша Гильдия начинает управление правами на следующие фильмы (перечень). Просим воздержаться от их незаконного распространения».
В качестве альтернативы предлагалось «законное» распространение этих фильмов — путем приобретения соответствующей лицензии у ГАВа. За каждую копию фильма Гильдия требовала — как она утверждала, согласно Постановлению Правительства РФ от 1993-го года — от 5 до 10 процентов ее стоимости.
Тем, кто не понял, что альтернативы ГАВу нет, пришлось вскоре осознать свою ошибку. Не прошло и полгода, как к каждому из них представители Гильдии нагрянули вместе с работниками районных ОЭПов. Вся продукция изымалась. ГАВ же проводил экспертизу изъятого и давал заключения о том, что продукция эта — пиратская. Провинившийся владелец торговой точки попадал в суд. Его ждали штраф и конфискация.
После этого он шел в Гильдию без лишних раздумий.
Таким образом районные отделы по экономическим преступлениям фактически становились — пусть и невольными — подельниками Сухарева. Сам Сухарев гордился сотрудничеством с милицией и прилюдно объявлял благодарность наиболее отзывчивым сотрудникам ОЭПов.
Так все и шло у Сухарева тихо-мирно. Но вот в прошлом году известный режиссер Алексей Сапожкин, автор «Особенностей национальной пахоты», снял новый блокбастер: «Особенности национальной закалки».
— Как получилось, что «Особенности закалки» уже появились в продаже?! — кричал Сергей Емельянов (генеральный директор ООО «Кинокомпания ЧТВ»— эта компания владела правами на новый фильм Сапожкина) на стоящего перед ним навытяжку сотрудника агентства по защите авторских прав «Аванпост».
— Мы чуть-чуть опоздали, — оправдывался представитель агентства. — За день до нашего письма сухаревский ГАВ выдал свою лицензию. На пять тысяч копий.
Одна из таких копий, на которой была наклеена голограмма «Г» (Гильдия), лежала перед Емельяновым на столе.
— Да по какому праву Сухарев занимается беспределом?
— Он нашел лазейку в законе об авторских правах и теперь умудряется выигрывать дела в судах, доказывая, что может защищать права авторов, не спрашивая их согласия, — пытался объяснить представитель агентства. — Не удивлюсь, если он начнет выдавать лицензии на фильмы Спилберга, которые тот еще не снял…
— Что ж, война так война, — Емельянов решительно затушил сигарету и сунул коробку с сухаревским вариантом «Особенностей» в портфель. Он сел в автомобиль и направился к зданию на Исаакиевской — в прокуратуру Петербурга.
Пресс-конференция «для избранных», на которую меня пригласили, должна была состояться на Каменном острове — острове правительственных и прочих резиденций. Выруливая на Каменноостровский проспект на редакционной «четверке», я услышал перезвон колоколов. «Что ж, — подумал я, — все же не марш Мендельсона».
Мендельсон перестал мучить меня еще ночью. Очевидно, моя интуиция сочла нужным прекратить борьбу с видеобизнесменом. Не предупредив меня об этом.
— Здравствуйте, проходите пожалуйста! — девушка на входе в офис Сухарева обрадовалась мне как родному. — Гости уже собираются в Лиловой гостиной.
Признаться, я ничего не знал о цветовой гамме имеющихся в здании гостиных, а потому решил побродить по Сухаревскому обиталищу. До начала пресс-конференции оставалась еще куча времени (ко всем прочим недостаткам я имею еще и дурацкую привычку всюду приходить заранее). Мебель красного дерева, мебель кожаная, аквариумы с пираньями, бассейны с живыми дельфинами, на стенах — картины, достойные (по крайней мере, на первый взгляд) Эрмитажа и Третьяковки.
Словом, условия работы сухаревских служащих были вполне приемлемыми и не противоречили трудовому законодательству.
В какой-то момент мне «приспичило». Зайдя в место общественного пользования, я присвистнул. Даже в нашем депутатском дворце, который школьники в рамках обзорных экскурсий посещают, в частности, из-за роскоши оборудованных там уборных, намного меньше зеркал, фарфора и позолоты. Из кабинки, дверь которой была украшена копией петергофского Самсона, вышел Андрей Сухарев. На ходу застегивая брюки, он расплылся в приветствии:
— Светилам отечественной журналистики и борцам за правду и справедливость — виват! Михаил, счастлив вас видеть на нашем маленьком собрании. Присоединяйтесь к нам скорее.
Когда я вошел в Лиловую гостиницу, то сначала подумал, что ошибся дверью. Обстановка в гостиной не располагала к проведению официального мероприятия. Юноши с голыми торсами и бабочками на шее, богемной внешности мужчины средних лет, кто-то из коллег, чья репутация всегда была несколько сомнительной, — таков был контингент собравшихся.
— Мишка, привет. — Я оглянулся на знакомый голос. За моей спиной стояла Жанна, знакомая журналистка из городской газеты. — Тебе не кажется, что мы чужие на этом празднике жизни? Может, пошли отсюда?
— Неудобно как-то, пригласили ведь, — ответил я.
— Ладно. Только будь, пожалуйста, рядом, а то мне как-то не по себе.
Однако стать телохранителем Жанны мне не удалось. Рядом с моей знакомой возник какой-то статный красавец. Жанна, девушка с исключительной тягой к эстетике, мгновенно забыла о только что испытанном чувстве дискомфорта и с готовностью согласилась на предложение молодого человека познакомить его с азами журналистской профессии.
Я остался в одиночестве, но ненадолго. Ко мне подошел сам хозяин дома.
— Михаил, расслабьтесь, вас, ей-богу, никто не укусит. — Легкое прикосновение сухаревской руки к моему плечу и последующее успокаивающее поглаживание по спине, наверное, должны были убедить меня в том.
— А когда же, Андрей Викторович, начнется пресс-конференция? — спросил я.
Бизнесмен улыбнулся:
— Что ж, если вам не терпится — пойдемте.
С этими словами Сухарев, немного покачиваясь, направился вон из гостиной. Мне показалось, что он пьян. А может, немного под кайфом. Но делать было нечего — я двинулся за ним. Зал, в который мы вошли, был больше похож на будуар. Дело принимало необычный оборот. По периметру комнаты были расставлены камеры. Причем — явно не коллег-телевизионщиков. Дверь, через которую я вошел, захлопнулась. Свет погас. Гореть остались только ароматизированные свечи, расставленные на мраморных столиках, подоконниках и просто на полу. Откуда-то появились малоодетые девицы и полуголые парни. Пустая поначалу, комната оказалась заполненной людьми.
Чья-то рука легла мне на место пониже спины. Из разных углов комнаты доносилось прерывистое дыхание и казавшийся мне сладострастным шепот. Все это мешало мне сосредоточиться и как-то отреагировать на то, что пытались сделать со мной.
Из состояния ступора меня вывели горящие красные огоньки — камеры, расставленные в зале, работали. В мерцающем пламени свечи мелькнуло лицо Жанны, плечи ее напарника…
Все та же рука легла мне на ремень и потянула куда-то. В панике я оттолкнул невидимого мне соблазнителя, послышался грохот. Прорываясь к выходу, я отшвыривал от себя все, что попадалось на пути. Очевидно, одна из свечей опрокинулась, потому что шелковые занавеси, закрывавшие окна, занялись огнем. Раздался звон бьющегося стекла и фарфора, шум падающей аппаратуры. Кто-то, спасаясь от пожара, распахнул дверь.
Я выскочил в коридор и, добежав до первой попавшейся двери, юркнул за нее. Судя по размерам и наличию в ней пылесоса, тряпок и освежителей воздуха, это была бытовка, Вряд ли кто-нибудь будет искать меня здесь. Я присел на пылесос и затаился. Шум и топот еще долго не затихали
Пережитые волнения настолько утомили меня, что я не заметил, как отключился. Очнувшись от дремы, я услышал мужские голоса.
— Андрей Викторович, у нас неприятности. Только что звонили из главного офиса, там были гости из УЭПа. Изъяли несколько сотен кассет с «Особенностями национальной закалки» и штук двадцать «Любить по-питерски».
— По поводу «Особенностей» объяснишь, что ГАВ выдал тебе лицензию, — я узнал голос Сухарева, — а потом ты в Москве купил мастер-кассету с фильмом. Если надо, скажешь, что целый месяц тиражировал фильм у себя дома на пяти видеомагнитофонах. Потребуй, чтобы допросили жену — пусть она покажет, что собственноручно заклеивала целлофановые упаковки горячим утюгом. А с «Любовью» — скажи, что купили кассеты у неизвестного продавца для изучения рынка эротического видео…
То, что я слышал, не имело никакого значения в суде. Однако было интересно.
Я так внимательно слушал этот разговор, что забыл об осторожности. Пылесос, на котором я сидел, вдруг покатился по гладкому полу к двери и широко распахнул дверь. Собеседники умолкли и пристально посмотрели в мою сторону.
Узнав меня, Сухарев широко улыбнулся:
— Михаил, куда же вы пропали! Вы же чуть не пропустили самое интересное.
Сухарев кивком подозвал пару крепких на вид парней. Они мягко взяли меня за руки и повели куда-то по коридору. Почему-то у меня в этот момент не оказалось сил ни кричать, ни сопротивляться. Меня погрузили в тонированный «чероки» и повезли, как мне показалось, в сторону Выборга…
Меня высадили у какого-то большого дома из красного кирпича. Других строений видно не было — кругом лес.
— Пойдемте, — вежливо сказали мне сопровождающие. — Шеф велел накормить вас обедом.
Я подумал, не стоит ли объявить голодовку. Но потом решил: не стоит. На голодный желудок и думается плохо, и далеко не убежишь, если что.
Обед оказался совсем не плох. Но после него меня страшно потянуло в сон. И я провалился в небытие.
Сколько длился мой сон, я не знаю. Иногда я почти просыпался, но голова оставалась тяжелой, а сознание мутным. В один из таких коротких моментов почти ясного восприятия действительности я вдруг обнаружил полное отсутствие на себе брюк. В связи с этим в моей голове стала зарождаться какая-то неприятная мысль, но родиться так и не успела. Я заснул снова. Во сне ко мне приходили коллеги. В основном женщины нашего агентства. Валя Горностаева смотрела на меня немигающим взглядом — такой взгляд бывает у нее в минуты тяжелых душевных переживаний или решения серьезных нравственных проблем. Я видел, как ее длинные пальцы с дрожью вытаскивали сигарету из пачки, как Валя кому-то сказала: «Вот дерьмо-то…» В тот момент я почувствовал такую признательность к коллеге, что решил, как только представится возможность, выпить с Валентиной на брудершафт, не меньше.
Потом Горностаеву заслонила наш главный архивариус Агеева. Марина Борисовна с громким всхлипом уткнулась в нелюбимый ею клетчатый пиджак шефа, сломав при этом оправу своих супермодных очков.
Следующей появилась сотрудница репортерского отдела Светочка Завгородняя. Вела она себя по меньшей мере возмутительно. Склонясь надо мной так, что ее глубокое декольте отрыло моему взору совершенно захватывающее зрелище, она принялась яростно хлестать меня изящной ручкой по щекам, приговаривая:
— Модестов, Паганель хренов, вставай! Очнись, я тебе говорю.
Пощечины были настолько болезненны, что я поморщился и открыл глаза.
Надо мной возвышался Ковальчук, который своей тяжелой и малоизящной рукой приводил меня в чувство.
Контраст между красавицей Завгородней и небритым оперативником был настолько разителен, что я, застонав, снова закрыл глаза. Но очередная пощечина дала понять, что парад звезд нашего агентства закончился.
Ковальчук и еще два человека, лица которых мне были слабо знакомы, подхватили меня и потащили куда-то. Их грубая брань чем-то напоминала мне «Турецкий марш»…
* * *
Позже выяснилось, что своим освобождением я был обязан педантичности Спозаранника, суровости Обнорского и оперативности Ковальчука.На следующий день после той тусовки для избранных, на которую я ушел, никого в агентстве об этом не предупредив (а чего предупреждать — обычная пресс-конференция), Спозаранник рвал и метал. Московские коллеги из «Старой газеты» ждали мой материал о Сухареве и звонили с периодичностью в пятнадцать минут, заявляя, что расходы на оплату междугородних разговоров отнесут на счет агентства. А от автора, то есть меня, не было ни слуху ни духу. Тогда мой непосредственный, начальник настрочил докладную Обнорскому, заявив, что снимает с себя всякую ответственность за такого безответственного подчиненного.
Выяснение должностных обязанностей между начальниками разного ранга переросло в громкую перепалку, на шум которой сбежались почти все сотрудники агентства.
Будь я на месте, я бы тоже прибежал. Поскольку происходившее — уникальная возможность собственными ушами услышать, как интеллигентный Спозаранник с логикой математика и лексикой завязавшего бандита доказывает Обнорскому, что он, Спозаранник, — чист аки дитя перед первым причастием. Это при том, что девиз Обнорского — «Шеф всегда прав, а когда он не прав — см. пункт первый».
Словом, посмотреть было на что. В какой-то момент, разумеется, перешли на личности, в основном на мою. В общем, все складывалось для меня крайне неудачно. Но потом тихая Аня Со-болина неуверенно произнесла: «Знаете, а на Мишу Модестова это совсем не похоже». В воздухе повеяло тревогой.
— Чем занимался Модестов в последнее время? — хрипло спросил шеф Спозаранника.
— Сухаревым.
— Это что-то с авторскими правами связанное? — уточнил Обнорский.
— Да. Вчера он отправился добывать какой-то эксклюзив по этому поводу, — сказал Спозаранник.
— Куда отправился?
— Он не сказал.
— И не объявлялся после этого? — спросил Обнорский.
— Не объявлялся, — ответили ему.
— Быстро свяжись с источниками Модестова, — бросил Обнорский Спозараннику, — раздай номера их телефонов сотрудникам. Может, кто из источников чего и знает.
Надо сказать, что база данных об источниках информации — строго секретный проект Спозаранника. Сведения о них он стряс со всех своих подчиненных и закодировал все в своем компьютере. Кроме Спозаранника, к этой базе никто доступа не имеет.
— Я не могу открыть всем источники информации, — ответил Спозаранник. — Я за них расписывался кровью.
Обнорского прорвало. Тяжело надвигаясь на Спозаранника, шеф тихо, с угрозой произнес: