Страница:
Кудасов хотел было раздраженно ответить, что не он сажал Бертолета и… Но тут Никита вспомнил руки хозяина — на среднем пальце левой был вытатуирован характерный «перстень».
— Разбой? — неуверенно спросил Кудасов, и капитан довольно разулыбался:
— Молодец, заметил… Бердников Иван Сергеевич, он же «Тургенев», он же «Бертолет», тысяча девятьсот сорок третьего года рождения, осужден за разбой в семидесятом… А теперь — видишь, продавцом трудится. Меняются люди…
Кольцов раздраженно закусил бумажный мундштук и в одну затяжку дожег папиросу до конца… Нет, все-таки с капитаном явно творилось что-то странное, и это «что-то» было связано с Бердниковым-Бертолетом. Или еще с кем-нибудь?
— А этот Зуев, — спросил Никита, — про которого вы говорили… Виктор Палыч. Он кто?
— Виктор Палыч? — Кольцов усмехнулся. — Это очень интересный человек, Никита, очень… В мебельном магазине в Пушкине работает — но это временные, так сказать, меры…
— А чем он интересен? — Кудасов почувствовал, что услышит в ответ что-то необычное, и не ошибся.
— Интересен он тем, — медленно сказал капитан, — что мафии у нас нет. А Виктор Палыч — есть…
Никита недоуменно вскинул брови, но спрашивать ничего не стал, ожидая продолжения. Кольцов красивым движением зашвырнул окурок «беломорины» в урну (а стояла она метрах в трех от Алексея Валентиновича) и посмотрел лейтенанту в глаза:
— Такие вот дела… Живет в Ленинграде тихий и скромный человек, работает в мебельном магазине, а с его рук не один генерал кормится. А мафии у нас нет…
— Как генералы? — переспросил обалдевший Никита. — Какие генералы?
— Ну, не американские же, — улыбнулся Кольцов. — Ладно, не забивай себе голову. Будет время — расскажу тебе кое-что… А сейчас бери-ка ноги в руки, иначе на политзанятия опоздаем. А сегодня опаздывать никак нельзя — к нам в отделение, по имеющейся информации, сам Горелов нагрянуть должен. Он раньше в обкоме инструктором работал, все городские бани курировал. Будет нас уму-разуму учить, объяснит, как добиться всеобщей раскрываемости…
И снова потянулись обычные оперские будни для капитана Кольцова и лейтенанта Кудасова, и все шло, как обычно, за одним исключением — Никита обратил внимание, что Алексей Валентинович стал чуть ли не каждый день исчезать неведомо куда на несколько часов, а потом возвращался хмурым и словно сильно обеспокоенным чем-то. А еще заметил лейтенант, что капитан после своих отлучек странно поглядывает на него, будто размышляет: рассказать Никите что-то или повременить?… При этом у Кудасова возникало ощущение, что Кольцов молчит не от желания скрыть нечто важное, а просто ограждает его, Никиту, от какой-то опасной информации. Ощущение это больно било по самолюбию лейтенанта, и он уже собирался «серьезно поговорить» с Алексеем Валентиновичем, но — жизнь, как всегда, внесла свои коррективы, и никакого специального разговора не понадобилось…
16 апреля 1983 года прошла по милицейским сводкам информация об одном происшествии, зарегистрированном, как «самоповешение». К слову сказать, в те годы самоубийства (статистика которых тщательно скрывалась) вовсе не были такой уж редкостью, вот и данный конкретный случай никакого особого интереса не представлял, если бы не одно обстоятельство — повесившегося звали Иваном Сергеевичем Бердниковым…
Когда Кольцов (напряженный и злой) и Кудасов прибыли в квартиру Бертолета, там находился уже только участковый, ожидавший, когда хозяина, снятого с крюка в потолке гостиной, заберут в морг.
Капитан долго смотрел на посиневшее лицо покойника, потом досадливо крякнул и, засунув руки в карманы брюк, неспешно прошелся по квартире. На этот раз жилище Бертолета было вылизано и прибрано, словно он перед смертью готовился принять у себя важную партийно-правительственную делегацию — никаких следов беспорядка не наблюдалось, лишь на кухне на столе остались тарелка с недоеденным ужином, початая бутылка «Хванчкары» да недопитый фужер… По словам участкового, там же, на столе, лежала записка, в которой хозяин просил никого не винить в его смерти — с подписью и датой, как положено. Записку эту изъял дежурный следователь районной прокуратуры…
Участковый скучал и никакого интереса к осмотру, проводимому Кольцовым и Кудасовым, не выказал — сидел себе на кухне и зевал. Кстати, именно на кухне заметил Никита странную деталь: в раковине стояли еще два фужера, залитые водой…
Кольцов перехватил взгляд лейтенанта и незаметно кивнул, мол, вижу, вижу… А больше операм ничего любопытного обнаружить не удалось.
— Ну, какие соображения? — спросил Алексей Валентинович лейтенанта, когда они вышли из квартиры Бердникова. Никита пожал плечами и, подумав, ответил:
— Что-то здесь не так… Не мог этот Бертолет сам из жизни уйти.
Капитан кивнул, но тут же переспросил:
— Почему же? Может, его депрессия внезапная посетила?
Никита посмотрел Кольцову в глаза и сказал тихо:
— Может, и депрессия… Но почему он тогда собирался «Волгу» новую покупать? Нехарактерно это для человека, страдающего депрессией… И вообще, покойный жизнь любил — у него и «Жигули» были, и две дачи… Любовница — в театре на Литейном играет.
— О-па! — присвистнул Алексей Валентинович. — А ты, я смотрю, времени не терял… Решил сам справки по Ване навести. Молодец!
Ободренный похвалой Кудасов чуть покраснел и продолжил:
— И фужеры эти в мойке… Похоже, гости были у Бердникова.
— Похоже, — вздохнул капитан, — похоже… Ошибся я. Думал, еще по крайней мере сутки есть…
Кольцов замолчал, потом вынул из кармана пачку «Стюардессы», закурил и, кивнув на лавочку в маленьком сквере, предложил:
— Присядем. Есть о чем поговорить…
На лавочке капитан быстро докурил сигарету до фильтра и тут же зажег новую:
— Значит, тема тут такая… Бертолет покойный до недавнего времени трудился при Викторе Палыче Говорове — в девичестве Зуеве… Есть у этого тихого человека еще одно имя, точнее кличка, «погоняло»… «Антибиотик». Милый и скромный человек, ударник и общественник, полностью осознавший ошибки молодости, выразившиеся в двух судимостях… Последние два года Виктор Палыч живет совсем богобоязненно и скромно, просто ангел бескрылый. А ведь в прошлом он — «вор в законе»… Знаешь, кто это такие?
— Слышал, — кивнул Кудасов. — Но у нас ведь, давно с ними покончено. Это раньше было…
— Покончено, да не совсем, — вздохнул Кольцов. — К слову сказать, Виктор Палыч со всего Союза гостей принимает, за советом к нему из разных городов до сих пор собираются, да… Так вот, в восемьдесят первом у Антибиотика крупные неприятности начались, он и нырнул в Пушкин, женился, фамилию сменил, забился в нору, как мышка… И уцелел — а ведь имел все основания по «луковому делу» в камеру пойти…
— По какому делу? — не понял Никита.
— По «луковому», — досадливо сморщился капитан. — Крупная афера была, сейчас не об этом речь, будет время — расскажу… Дело-то, кстати, так и посыпалось потом, мелочь одна на зоны пошла… Да, так вот, у Антибиотика до сих пор главный интерес был — сидеть тихо и не высовываться. И людям он своим тоже самое велел. Но «человеческий фактор» — это тебе не мешок урюка… Есть такая поговорка: «Жадность фраера сгубила». А я тебе по секрету скажу — она, то есть жадность эта, не только фраеров губит…Бертолет, безвременно упокоившийся, уж никак не фраером был, а вот поди ж ты — не совладал с собой… Вот и вышло в результате, что деньги он любил больше жизни…
Кольцов хмыкнул и начал наматывать короткую челку на указательный палец, прикидывая, что еще можно сказать лейтенанту и какими именно словами.
— После того случая с его квартирой, — продолжил наконец Алексей Валентинович, — пришлось мне с самыми разными людьми встречаться и говорить… И выяснилось одно очень любопытное обстоятельство — к Бертолету приезжали гости, часто приезжали, раз в неделю минимум… Причем, как я выяснил через свои каналы, — не с пустыми руками они к Ване заезжали, а с дорогим товаром. С наркотой…
— С наркотой? — удивленно переспросил Кудасов.
— С ней, родимой, — вздохнул капитан. — Смекаешь, какой расклад получается?
Никита неуверенно кивнул, но потом все же честно сказал:
— Не совсем… Получается, Бертолет самодеятельностью занимался? Вы говорили, что Антибиотик был заинтересован сидеть тихо…
— Молодец, — улыбнулся Кольцов. — В корень смотришь. Виктору Палычу все эти темы с ширевом-шмыгаловом[7] и прочим кайфом — ну, никак сейчас не нужны… Сгорит кто-то один в цепочке — он и остальных за собой потянет. Это же они на воле все такие крутые и борзые, а на допросах, как правило, все болтать начинают… У меня за всю жизнь человек пять всего было, которые четко молчать умели. А от остальных я, что хотел, — получал… Да, так вот, действительно по всему выходило, что Ваня свой сепаратный гешефт открыл под самым носом у Антибиотика, заметим — гешефт довольно тухлый, от наркоты всегда паленым пахнет… К тому же Бертолет, авторитетом Палыча прикрываясь, в общак долю, естественно, не отдавал. Когда Антибиотик все это просек, он, безусловно, расстроился… А как не расстроиться, когда в собственном коллективе такое блядство творится? Я думаю, в другой бы ситуации Ваню просто сразу грохнули, но — Виктору Палычу к себе внимания привлекать крайне нежелательно, к себе и к магазину в Пушкине… Поэтому гражданина Бердникова для начала тактично предупредили — и словом, и делом. А он не унялся — к нему за четыре дня до гибели человек из Красноводска приезжал, товар сбросил… И завтра курьер прибудет — из гостеприимного города Львова.
— Он, что же, Бердников этот — сумасшедшим был? — хмыкнул Никита. — Предупреждения не понял?
— Сложно сказать, — почесал в затылке Алексей Валентинович. — У него самого уже не спросишь… Я ведь тоже сначала ситуацию себе по-другому представлял — думал, что Палыч при делах в этой теме с наркотой был… Удивлялся еще, чего он так подставляется. А намедни поговорил с одним человеком — он мне немножко «тему подсветил» — совсем другой расклад нарисовался… Я думаю, у Бертолета просто выхода не было, не мог он сразу все свои завязки просто взять и оборвать в одночасье — авансы-то отрабатывать нужно… Ребятишки-то, которые «кайф» двигают, они люди серьезные, тоже не поняли бы… Получилось, что попал Ваня в «вилы». Может, рассчитывал, что еще успеет пару раз груз принять, а потом и зашхерился бы… Не знаю. У меня ведь информация тоже не всегда стопроцентная… Точно знаю, что Антибиотик про человека из Красноводска узнал и про курьера, который со Львова едет — тоже… Вот на этом втором курьере я и прокололся, думал, что Палыч даст Бертолету украинца встретить и только потом разбор поведет — а оно, видишь, как все вышло… Не стали они ждать, приключений себе на жопу кликать. Грамотно, в общем-то… Старею я, видать, забыл, что это у нас — лучше нет, когда с поличным накрываешь. А в их мире все совсем по-другому… Я-то рассчитывал Ваню с курьером вместе взять — а если бы там и еще какие-нибудь ребята Палыча обнаружились бы, совсем красиво могло получиться… Это, кстати, тебе на будущее — запомни, что красивые и сложные комбинации удаются редко, работать нужно всегда от простого. Вот, как Антибиотик хотя бы: не стал рисковать, просто и без затей закрыл тему… И что осталось — слова, которые никуда не пришьешь и никому не предъявишь. А из слов и догадок — дела не слепишь…
— Но вы же знаете… — начал было Кудасов, но Кольцов устало перебил его:
— Знать и доказать — это, как в Одессе выражаются, две большие разницы… Ладно, давай прикинем, что у нас осталось на руках… Завтра на Варшавский вокзал львовским поездом должен прибыть курьер, который, естественно, про смерть Бертолета ничего не знает. Известно про курьера немного, да и то, что известно, скорее предположения… Якобы зовут его Толя-Бес, на вид ему лет сорок — сорок пять, среднего роста, худощавого сложения, одевается опрятно, постоянно носит темные очки… Волосы седоватые, из особых примет — след ожога на левой щеке. Это все… Если этот Толик приедет, то с ним должен быть чемоданчик с партией сырья. Встречать его уже некому — стало быть, попробуем встретить Беса мы… чтобы не было ему одиноко в чужом городе. Значит, завтра…
Кольцов замолчал и о чем-то задумался. Несмотря на то, что Толя-Бес должен был прибыть в Ленинград в субботу, Алексею Валентиновичу даже в голову не пришло поинтересоваться — нет ли у Никиты каких-нибудь планов на выходные? Капитан, будучи сам фанатиком сыска, полагал, что любой нормальный опер должен относиться к делу так же, как он, подчиняя ему, этому делу, все личное… Кудасов незаметно вздохнул, представив себе на минуту, что скажет дома жена, но ничего Кольцову говорить не стал. Капитан закурил новую сигарету и энергично шлепнул себя ладонью по коленке:
— Значит, завтра… Львовский поезд прибывает в пятнадцать двадцать… Нам с тобой на вокзале надо быть в четырнадцать сорок — оглядимся, позиции наметим… Цель операции: задерживаем Толю-Беса с поличным, «упаковываем» его, везем к нам и работаем. Если повезет — может, что-нибудь интересное из него выжмем… Хотя он, скорее всего, просто пешка, замыкался непосредственно на Бертолета. Вряд ли этот красавец располагает еще какой-нибудь ценной информацией… Но чемодан наркоты — это тоже не так плохо, палку срубим[8], львовянам поможем. Менты друг дружке помогать должны при любой возможности, потому что сегодня ты им доброе дело сделал, завтра они тебе… Вопросы?
Никита кашлянул и поинтересовался:
— А мы… Мы только вдвоем на вокзале будем?
Кольцов усмехнулся:
— Что, думаешь, не управимся? А по-моему, так два опера на одного блатаря — в самый раз… Не звать же «гэзэшников» с собаками. Тем более, что еще неизвестно — приедет этот Бес, или нет. Информация-то непроверенная… В крайнем случае ребята из линейного[9] помогут. Не дрейфь, Никита.
— Да я не дрейфлю, — смутился Кудасов и опустил голову. Ему не хотелось, чтобы капитан заподозрил его в робости. Поэтому Никита не стал ничего говорить о каком-то тревожном предчувствии, охватившем его в то время, пока Кольцов детализировал план предстоящей операции. В конце концов — не все предчувствия сбываются, да и, поди, отличи предчувствие от обычного «предстартового» мандража…
Никита с букетом чахлых гвоздик занял позицию в самом начале платформы, у локомотива, Кольцов, канавший[10] под мучимого похмельем ханурика, обосновался тремя вагонами дальше и чуть правее. Фактически, за несколько минут операм предстояло пропустить через себя огромный людской поток, попытаться вычленить из него Беса (которого они никогда в жизни не видели), и при всем этом лейтенант с капитаном должны были изображать обычных встречающих, чтобы не спугнуть «клиента» слишком пристальным разглядыванием лиц пассажиров.
Кудасову с трудом удавалось удерживать на лице маску счастливого влюбленного кретина, ожидающего «царицу своих грез» — почему-то лейтенант был уверен, что курьер все-таки прибыл, а стало быть, его ни в коем случае нельзя было упустить… Никите еще не приходилось принимать участия в серьезных задержаниях, поэтому он, конечно, волновался и переживал. Апрельский день был не таким уж теплым, но Кудасов чувствовал, как по его спине стекают к пояснице капельки пота…
Львовский поезд причалил к левой стороне платформы, а правая еще пустовала, и Никита подумал, что при задержании Бес может попытается спрыгнуть на рельсы. Если он все-таки приехал…
Примерно половина пассажиров уже миновала оперативников, но человека, подходившего под известные приметы, все не было. Краем глаза лейтенант, строго «державший» свой сектор, заметил, как Кольцов вдруг двинулся развинченной походкой навстречу человеческому потоку. На несколько секунд фигуры пассажиров закрыли Алексея Валентиновича, а потом в том месте, где находился капитан, возникло какое-то водоворотное движение, какая-то непонятная суета. Никита перевел туда взгляд и, словно в замедленном кино, увидел прибывающий к правой стороне платформы состав.
Лейтенант еще ничего не успел понять, но сердце у него вдруг бухнуло и словно провалилось в живот… А потом там, где только что находился Кольцов, закричали люди…
Алексей Валентинович успел «срисовать» Беса — собственно, к нему-то он и двинулся, продолжая играть роль замурзанного алкаша. Но когда до курьера оставалось всего метра два, капитан уловил какое-то странное движение слева от себя, и исходило оно из группы ничем не примечательных мужичков, еще мгновение назад деловито спешивших к выходу с перрона. Кольцов понял, что просчитался — Беса все-таки встречали… Догадку погасил вылетевший словно из ниоткуда удар кастетом в левый висок. На мгновение капитан словно увидел себя со стороны — его тело медленно падало прямо на рельсы перед прибывавшим поездом. А потом картинка рассыпалась…
Никита отшвырнул дурацкий букет в сторону и, расталкивая пассажиров, рванулся туда, откуда неслись уже женские крики и чудовищный скрежет тормозов локомотива… Машинист не мог остановить тяжелый состав мгновенно, и тело Алексея Валентиновича проволокло несколько метров по рельсам и бетонным шпалам…
Когда Никита подбежал, несколько доброхотов уже собирались спрыгивать с платформы на рельсы. В окошке локомотива белело лицо машиниста с раскрытым ртом. Истошно вопила какая-то бабка с кутулями. Набегавшие люди торопились узнать, что случилось.
— Да пьяный он был — шел, шатался!
— «Скорую» надо скорее, «скорую»…
— Милиция! Милиция!
— Сыночка, не смотри, отвернись, дядя был пьяный, упал…
— Миша, Миша, не лезь туда, Миша!
— Ни хрена себе! Я, главное, смотрю — мужик вроде как не в себе…
— Знакомого он увидел — встречал, наверное. Он к нему побежал и запнулся… Мужик, наверное, в поезде забыл что-то: шел, шел, вдруг развернулся — и назад… А этот, с бутылкой, его окликнуть хотел…
Кудасов, медленно выходя из глубокого «ступора», повернулся к мужику, сказавшему про то, что Кольцов увидел знакомого. Мужик, натолкнувшись на безумный взгляд Никиты, наклонился к лейтенанту и участливо спросил:
— Ты что, парень? Заплохело?
Несколько мгновений Никита не мог вымолвить ни слова — его словно заклинило, он молча смотрел мужичку в лицо и тяжело дышал…
(Странные иногда вещи происходят с человеческой психикой — потом Кудасова долго будут мучить кошмары, в которых ему придется заново переживать все то, что произошло на перроне Варшавского вокзала 17 апреля 1983 года. И каждый раз почему-то эти сны будут обрываться на том моменте, когда Никита глядит в лицо мужчины, говорящего, что Алексей Валентинович побежал за знакомым… Время постепенно размоет черты этого лица, от него останется только одна деталь — красноватая родинка на левом веке. А мертвое изломанное тело Кольцова не приснится Кудасову ни разу…)
С огромным трудом лейтенант смог наконец выдавить из словно проржавевшего горла одно слово:
— Как?!
— Чего «как»? — удивился мужчина с родинкой на левом веке. Эта родинка была единственным, обо что «спотыкался» взгляд — остальные черты лица казались неуловимо усредненными, словно смазанными. Люди с такими лицами похожи сразу на многих и одновременно ни на кого конкретно.
— Как выглядел этот «знакомый»?! — закричал Кудасов, и к нему начали поворачиваться удивленные лица людей. Не обращая ни на кого внимания, Никита схватил мужика с родинкой за рукав и дернул на себя: — Как он выглядел, быстро! Я — сотрудник угрозыска.
— Он… — растерянно пробормотал мужчина. — Он такой худощавый, седой. Лет сорок ему… В сером плащике. С чемоданчиком…
— Куда он пошел? Куда! — Туда, — махнул рукой мужик в сторону хвоста поезда, — Я толком не видел… Этот, второй, почти сразу с платформы свалился.
Лейтенант развернулся и, расталкивая людей, побежал вдоль опустевших вагонов поезда, спрашивая у каждого проводника, не возвращался ли худощавый седой пассажир в сером плаще с чемоданчиком. Проводник седьмого вагона сказал, что видел, как похожий человек бежал в конец платформы. Кудасов рванул к последнему вагону, остановился на краю перрона и отчаянно закрутил головой во все стороны. Но Бес, или тот человек, который был похож на Беса — словно растаял в прозрачном апрельском воздухе…
Когда Никита вернулся к месту гибели Кольцова, там уже вовсю работали «линейщики» (Сотрудники вокзального отделения милиции.). Кудасов попытался найти глазами мужика с родинкой на веке, но тот, видимо, уже успел уйти — кому охота ждать, пока тебя в свидетели запишут?…
Тремя часами позже Никита сидел в кабинете майора Грушенко и тусклым голосом рассказывал про все, что случилось на Варшавском вокзале. Кудасов говорил долго, потому что ему пришлось изложить и предысторию, касавшуюся Бертолета и его странного самоубийства. Упомянул лейтенант, естественно, и Антибиотика, и Беса — собственно говоря, Никита лишь пересказал слова Кольцова…
Грушенко, выслушав рассказ Никиты, долго молчал, а потом тяжело вздохнул и с силой провел пятерней по своей блестящей лысине:
— Эх, Лешка, Лешка…
— Товарищ майор… — начал было Кудасов, но Грушенко прервал его взмахом руки:
— Подожди, Никита… Алексей моим другом был… Ты же не знаешь, что мне стоило на оперскую должность его перетащить. Хорошо, что ты сразу мне позвонить догадался… Ты, вот что… Про всю вашу комбинацию с Бесом и Бертолетом — молчи.
— Но, товарищ майор…
— Я знаю, что говорю! — повысил голос Грушенко. — У тебя, кроме слов, ничего нет… Никто тебе не поверит, решат, что ты Лешку выгораживаешь… А он… Ты бы почитал, как его замполит характеризует… Нет у нас мафии… А с теми, кто ее найти пытается — очень странные вещи случаются. Ты хороший парень, Никита, и со временем из тебя может выйти правильный мент… Я хочу, чтобы ты дальше работал, а не сгорел, как мотылек на свечке… Молчи. Пройдет время, и ты поймешь, почему старый майор Грушенко на себя этот грех берет… Голову о стенку расшибить — дело не хитрое… Труднее подготовиться, оснаститься грамотно — снести, на хер, эту стену. Алешка поймет, не обидится…
Грушенко снова вздохнул, отпер свой сейф и вынул оттуда бутылку «Московской».
— Ладно, лейтенант, давай помянем Алексея… Пусть земля ему пухом будет…
На похороны Алексея Валентиновича, к удивлению Никиты, пришло много народу, но хоронили капитана скромно — салют и оркестр ведь только старшим офицерам полагаются. Траурная церемония не заняла много времени…
Через неделю после похорон Никита, просматривая сводку, натолкнулся на информацию о неопознанном трупе, выловленном в озере Долгом… Приметы утопленника, при котором никаких документов не оказалось, заставили Кудасова навести подробные справки. Через некоторое время при помощи дактилоскопической идентификации удалось установить, что в мире живых утопленника звали Анатолием Мироновичем Безюченко, что он дважды был судим и в местах лишения свободы приобрел кличку «Бес». По заключению экспертов, на момент смерти Безюченко находился в состоянии сильного алкогольного опьянения…
Кудасов сразу доложил майору Грушенко о том, что Бес все-таки нашелся, что он не был плодом больного воображения покойного Алексея Валентиновича, но… Грушенко в ответ только вздохнул: информация об утопленнике в Долгом ни на что повлиять, в принципе, уже не могла.
Короткое служебное расследование по поводу смерти инспектора уголовного розыска 98-го отделения милиции пришло к выводу, что капитан Кольцов погиб в результате несчастного случая…
Часть I
— Быстро, Леша, Бухарестская, восемнадцать! — выдохнул Никита Никитич, падая на жалобно скрипнувшее кресло и энергично захлопывая за собой дверцу. — Давай, включай мигалку и жми! Придется правила понарушать…
Водитель 15-го отдела Алексей Семенов захлопнул томик Леонова, запустил двигатель и заметил с некоторой обидой, словно Кудасов заподозрил его в чем-то нехорошем:
— Разбой? — неуверенно спросил Кудасов, и капитан довольно разулыбался:
— Молодец, заметил… Бердников Иван Сергеевич, он же «Тургенев», он же «Бертолет», тысяча девятьсот сорок третьего года рождения, осужден за разбой в семидесятом… А теперь — видишь, продавцом трудится. Меняются люди…
Кольцов раздраженно закусил бумажный мундштук и в одну затяжку дожег папиросу до конца… Нет, все-таки с капитаном явно творилось что-то странное, и это «что-то» было связано с Бердниковым-Бертолетом. Или еще с кем-нибудь?
— А этот Зуев, — спросил Никита, — про которого вы говорили… Виктор Палыч. Он кто?
— Виктор Палыч? — Кольцов усмехнулся. — Это очень интересный человек, Никита, очень… В мебельном магазине в Пушкине работает — но это временные, так сказать, меры…
— А чем он интересен? — Кудасов почувствовал, что услышит в ответ что-то необычное, и не ошибся.
— Интересен он тем, — медленно сказал капитан, — что мафии у нас нет. А Виктор Палыч — есть…
Никита недоуменно вскинул брови, но спрашивать ничего не стал, ожидая продолжения. Кольцов красивым движением зашвырнул окурок «беломорины» в урну (а стояла она метрах в трех от Алексея Валентиновича) и посмотрел лейтенанту в глаза:
— Такие вот дела… Живет в Ленинграде тихий и скромный человек, работает в мебельном магазине, а с его рук не один генерал кормится. А мафии у нас нет…
— Как генералы? — переспросил обалдевший Никита. — Какие генералы?
— Ну, не американские же, — улыбнулся Кольцов. — Ладно, не забивай себе голову. Будет время — расскажу тебе кое-что… А сейчас бери-ка ноги в руки, иначе на политзанятия опоздаем. А сегодня опаздывать никак нельзя — к нам в отделение, по имеющейся информации, сам Горелов нагрянуть должен. Он раньше в обкоме инструктором работал, все городские бани курировал. Будет нас уму-разуму учить, объяснит, как добиться всеобщей раскрываемости…
И снова потянулись обычные оперские будни для капитана Кольцова и лейтенанта Кудасова, и все шло, как обычно, за одним исключением — Никита обратил внимание, что Алексей Валентинович стал чуть ли не каждый день исчезать неведомо куда на несколько часов, а потом возвращался хмурым и словно сильно обеспокоенным чем-то. А еще заметил лейтенант, что капитан после своих отлучек странно поглядывает на него, будто размышляет: рассказать Никите что-то или повременить?… При этом у Кудасова возникало ощущение, что Кольцов молчит не от желания скрыть нечто важное, а просто ограждает его, Никиту, от какой-то опасной информации. Ощущение это больно било по самолюбию лейтенанта, и он уже собирался «серьезно поговорить» с Алексеем Валентиновичем, но — жизнь, как всегда, внесла свои коррективы, и никакого специального разговора не понадобилось…
16 апреля 1983 года прошла по милицейским сводкам информация об одном происшествии, зарегистрированном, как «самоповешение». К слову сказать, в те годы самоубийства (статистика которых тщательно скрывалась) вовсе не были такой уж редкостью, вот и данный конкретный случай никакого особого интереса не представлял, если бы не одно обстоятельство — повесившегося звали Иваном Сергеевичем Бердниковым…
Когда Кольцов (напряженный и злой) и Кудасов прибыли в квартиру Бертолета, там находился уже только участковый, ожидавший, когда хозяина, снятого с крюка в потолке гостиной, заберут в морг.
Капитан долго смотрел на посиневшее лицо покойника, потом досадливо крякнул и, засунув руки в карманы брюк, неспешно прошелся по квартире. На этот раз жилище Бертолета было вылизано и прибрано, словно он перед смертью готовился принять у себя важную партийно-правительственную делегацию — никаких следов беспорядка не наблюдалось, лишь на кухне на столе остались тарелка с недоеденным ужином, початая бутылка «Хванчкары» да недопитый фужер… По словам участкового, там же, на столе, лежала записка, в которой хозяин просил никого не винить в его смерти — с подписью и датой, как положено. Записку эту изъял дежурный следователь районной прокуратуры…
Участковый скучал и никакого интереса к осмотру, проводимому Кольцовым и Кудасовым, не выказал — сидел себе на кухне и зевал. Кстати, именно на кухне заметил Никита странную деталь: в раковине стояли еще два фужера, залитые водой…
Кольцов перехватил взгляд лейтенанта и незаметно кивнул, мол, вижу, вижу… А больше операм ничего любопытного обнаружить не удалось.
— Ну, какие соображения? — спросил Алексей Валентинович лейтенанта, когда они вышли из квартиры Бердникова. Никита пожал плечами и, подумав, ответил:
— Что-то здесь не так… Не мог этот Бертолет сам из жизни уйти.
Капитан кивнул, но тут же переспросил:
— Почему же? Может, его депрессия внезапная посетила?
Никита посмотрел Кольцову в глаза и сказал тихо:
— Может, и депрессия… Но почему он тогда собирался «Волгу» новую покупать? Нехарактерно это для человека, страдающего депрессией… И вообще, покойный жизнь любил — у него и «Жигули» были, и две дачи… Любовница — в театре на Литейном играет.
— О-па! — присвистнул Алексей Валентинович. — А ты, я смотрю, времени не терял… Решил сам справки по Ване навести. Молодец!
Ободренный похвалой Кудасов чуть покраснел и продолжил:
— И фужеры эти в мойке… Похоже, гости были у Бердникова.
— Похоже, — вздохнул капитан, — похоже… Ошибся я. Думал, еще по крайней мере сутки есть…
Кольцов замолчал, потом вынул из кармана пачку «Стюардессы», закурил и, кивнув на лавочку в маленьком сквере, предложил:
— Присядем. Есть о чем поговорить…
На лавочке капитан быстро докурил сигарету до фильтра и тут же зажег новую:
— Значит, тема тут такая… Бертолет покойный до недавнего времени трудился при Викторе Палыче Говорове — в девичестве Зуеве… Есть у этого тихого человека еще одно имя, точнее кличка, «погоняло»… «Антибиотик». Милый и скромный человек, ударник и общественник, полностью осознавший ошибки молодости, выразившиеся в двух судимостях… Последние два года Виктор Палыч живет совсем богобоязненно и скромно, просто ангел бескрылый. А ведь в прошлом он — «вор в законе»… Знаешь, кто это такие?
— Слышал, — кивнул Кудасов. — Но у нас ведь, давно с ними покончено. Это раньше было…
— Покончено, да не совсем, — вздохнул Кольцов. — К слову сказать, Виктор Палыч со всего Союза гостей принимает, за советом к нему из разных городов до сих пор собираются, да… Так вот, в восемьдесят первом у Антибиотика крупные неприятности начались, он и нырнул в Пушкин, женился, фамилию сменил, забился в нору, как мышка… И уцелел — а ведь имел все основания по «луковому делу» в камеру пойти…
— По какому делу? — не понял Никита.
— По «луковому», — досадливо сморщился капитан. — Крупная афера была, сейчас не об этом речь, будет время — расскажу… Дело-то, кстати, так и посыпалось потом, мелочь одна на зоны пошла… Да, так вот, у Антибиотика до сих пор главный интерес был — сидеть тихо и не высовываться. И людям он своим тоже самое велел. Но «человеческий фактор» — это тебе не мешок урюка… Есть такая поговорка: «Жадность фраера сгубила». А я тебе по секрету скажу — она, то есть жадность эта, не только фраеров губит…Бертолет, безвременно упокоившийся, уж никак не фраером был, а вот поди ж ты — не совладал с собой… Вот и вышло в результате, что деньги он любил больше жизни…
Кольцов хмыкнул и начал наматывать короткую челку на указательный палец, прикидывая, что еще можно сказать лейтенанту и какими именно словами.
— После того случая с его квартирой, — продолжил наконец Алексей Валентинович, — пришлось мне с самыми разными людьми встречаться и говорить… И выяснилось одно очень любопытное обстоятельство — к Бертолету приезжали гости, часто приезжали, раз в неделю минимум… Причем, как я выяснил через свои каналы, — не с пустыми руками они к Ване заезжали, а с дорогим товаром. С наркотой…
— С наркотой? — удивленно переспросил Кудасов.
— С ней, родимой, — вздохнул капитан. — Смекаешь, какой расклад получается?
Никита неуверенно кивнул, но потом все же честно сказал:
— Не совсем… Получается, Бертолет самодеятельностью занимался? Вы говорили, что Антибиотик был заинтересован сидеть тихо…
— Молодец, — улыбнулся Кольцов. — В корень смотришь. Виктору Палычу все эти темы с ширевом-шмыгаловом[7] и прочим кайфом — ну, никак сейчас не нужны… Сгорит кто-то один в цепочке — он и остальных за собой потянет. Это же они на воле все такие крутые и борзые, а на допросах, как правило, все болтать начинают… У меня за всю жизнь человек пять всего было, которые четко молчать умели. А от остальных я, что хотел, — получал… Да, так вот, действительно по всему выходило, что Ваня свой сепаратный гешефт открыл под самым носом у Антибиотика, заметим — гешефт довольно тухлый, от наркоты всегда паленым пахнет… К тому же Бертолет, авторитетом Палыча прикрываясь, в общак долю, естественно, не отдавал. Когда Антибиотик все это просек, он, безусловно, расстроился… А как не расстроиться, когда в собственном коллективе такое блядство творится? Я думаю, в другой бы ситуации Ваню просто сразу грохнули, но — Виктору Палычу к себе внимания привлекать крайне нежелательно, к себе и к магазину в Пушкине… Поэтому гражданина Бердникова для начала тактично предупредили — и словом, и делом. А он не унялся — к нему за четыре дня до гибели человек из Красноводска приезжал, товар сбросил… И завтра курьер прибудет — из гостеприимного города Львова.
— Он, что же, Бердников этот — сумасшедшим был? — хмыкнул Никита. — Предупреждения не понял?
— Сложно сказать, — почесал в затылке Алексей Валентинович. — У него самого уже не спросишь… Я ведь тоже сначала ситуацию себе по-другому представлял — думал, что Палыч при делах в этой теме с наркотой был… Удивлялся еще, чего он так подставляется. А намедни поговорил с одним человеком — он мне немножко «тему подсветил» — совсем другой расклад нарисовался… Я думаю, у Бертолета просто выхода не было, не мог он сразу все свои завязки просто взять и оборвать в одночасье — авансы-то отрабатывать нужно… Ребятишки-то, которые «кайф» двигают, они люди серьезные, тоже не поняли бы… Получилось, что попал Ваня в «вилы». Может, рассчитывал, что еще успеет пару раз груз принять, а потом и зашхерился бы… Не знаю. У меня ведь информация тоже не всегда стопроцентная… Точно знаю, что Антибиотик про человека из Красноводска узнал и про курьера, который со Львова едет — тоже… Вот на этом втором курьере я и прокололся, думал, что Палыч даст Бертолету украинца встретить и только потом разбор поведет — а оно, видишь, как все вышло… Не стали они ждать, приключений себе на жопу кликать. Грамотно, в общем-то… Старею я, видать, забыл, что это у нас — лучше нет, когда с поличным накрываешь. А в их мире все совсем по-другому… Я-то рассчитывал Ваню с курьером вместе взять — а если бы там и еще какие-нибудь ребята Палыча обнаружились бы, совсем красиво могло получиться… Это, кстати, тебе на будущее — запомни, что красивые и сложные комбинации удаются редко, работать нужно всегда от простого. Вот, как Антибиотик хотя бы: не стал рисковать, просто и без затей закрыл тему… И что осталось — слова, которые никуда не пришьешь и никому не предъявишь. А из слов и догадок — дела не слепишь…
— Но вы же знаете… — начал было Кудасов, но Кольцов устало перебил его:
— Знать и доказать — это, как в Одессе выражаются, две большие разницы… Ладно, давай прикинем, что у нас осталось на руках… Завтра на Варшавский вокзал львовским поездом должен прибыть курьер, который, естественно, про смерть Бертолета ничего не знает. Известно про курьера немного, да и то, что известно, скорее предположения… Якобы зовут его Толя-Бес, на вид ему лет сорок — сорок пять, среднего роста, худощавого сложения, одевается опрятно, постоянно носит темные очки… Волосы седоватые, из особых примет — след ожога на левой щеке. Это все… Если этот Толик приедет, то с ним должен быть чемоданчик с партией сырья. Встречать его уже некому — стало быть, попробуем встретить Беса мы… чтобы не было ему одиноко в чужом городе. Значит, завтра…
Кольцов замолчал и о чем-то задумался. Несмотря на то, что Толя-Бес должен был прибыть в Ленинград в субботу, Алексею Валентиновичу даже в голову не пришло поинтересоваться — нет ли у Никиты каких-нибудь планов на выходные? Капитан, будучи сам фанатиком сыска, полагал, что любой нормальный опер должен относиться к делу так же, как он, подчиняя ему, этому делу, все личное… Кудасов незаметно вздохнул, представив себе на минуту, что скажет дома жена, но ничего Кольцову говорить не стал. Капитан закурил новую сигарету и энергично шлепнул себя ладонью по коленке:
— Значит, завтра… Львовский поезд прибывает в пятнадцать двадцать… Нам с тобой на вокзале надо быть в четырнадцать сорок — оглядимся, позиции наметим… Цель операции: задерживаем Толю-Беса с поличным, «упаковываем» его, везем к нам и работаем. Если повезет — может, что-нибудь интересное из него выжмем… Хотя он, скорее всего, просто пешка, замыкался непосредственно на Бертолета. Вряд ли этот красавец располагает еще какой-нибудь ценной информацией… Но чемодан наркоты — это тоже не так плохо, палку срубим[8], львовянам поможем. Менты друг дружке помогать должны при любой возможности, потому что сегодня ты им доброе дело сделал, завтра они тебе… Вопросы?
Никита кашлянул и поинтересовался:
— А мы… Мы только вдвоем на вокзале будем?
Кольцов усмехнулся:
— Что, думаешь, не управимся? А по-моему, так два опера на одного блатаря — в самый раз… Не звать же «гэзэшников» с собаками. Тем более, что еще неизвестно — приедет этот Бес, или нет. Информация-то непроверенная… В крайнем случае ребята из линейного[9] помогут. Не дрейфь, Никита.
— Да я не дрейфлю, — смутился Кудасов и опустил голову. Ему не хотелось, чтобы капитан заподозрил его в робости. Поэтому Никита не стал ничего говорить о каком-то тревожном предчувствии, охватившем его в то время, пока Кольцов детализировал план предстоящей операции. В конце концов — не все предчувствия сбываются, да и, поди, отличи предчувствие от обычного «предстартового» мандража…
* * *
17 апреля 1983 года львовский поезд ровно в 15.20 прибыл на Варшавский вокзал. На перроне царила обычная сутолока — встречающие метались между вагонами, высматривая в окне родных и знакомых, а высмотрев, начинали махать руками и что-то радостно кричать. По всей длине состава деловито распределялись носильщики с тележками — в общем, было шумно и суматошно, как всегда при прибытии поездов с южных направлений. В толпе встречающих никто не обратил особого внимания на двух мужчин, один из которых держал в руках букет цветов, а второй — открытую бутылку пива… Эти двое вели себя не так шумно, как остальные встречающие.Никита с букетом чахлых гвоздик занял позицию в самом начале платформы, у локомотива, Кольцов, канавший[10] под мучимого похмельем ханурика, обосновался тремя вагонами дальше и чуть правее. Фактически, за несколько минут операм предстояло пропустить через себя огромный людской поток, попытаться вычленить из него Беса (которого они никогда в жизни не видели), и при всем этом лейтенант с капитаном должны были изображать обычных встречающих, чтобы не спугнуть «клиента» слишком пристальным разглядыванием лиц пассажиров.
Кудасову с трудом удавалось удерживать на лице маску счастливого влюбленного кретина, ожидающего «царицу своих грез» — почему-то лейтенант был уверен, что курьер все-таки прибыл, а стало быть, его ни в коем случае нельзя было упустить… Никите еще не приходилось принимать участия в серьезных задержаниях, поэтому он, конечно, волновался и переживал. Апрельский день был не таким уж теплым, но Кудасов чувствовал, как по его спине стекают к пояснице капельки пота…
Львовский поезд причалил к левой стороне платформы, а правая еще пустовала, и Никита подумал, что при задержании Бес может попытается спрыгнуть на рельсы. Если он все-таки приехал…
Примерно половина пассажиров уже миновала оперативников, но человека, подходившего под известные приметы, все не было. Краем глаза лейтенант, строго «державший» свой сектор, заметил, как Кольцов вдруг двинулся развинченной походкой навстречу человеческому потоку. На несколько секунд фигуры пассажиров закрыли Алексея Валентиновича, а потом в том месте, где находился капитан, возникло какое-то водоворотное движение, какая-то непонятная суета. Никита перевел туда взгляд и, словно в замедленном кино, увидел прибывающий к правой стороне платформы состав.
Лейтенант еще ничего не успел понять, но сердце у него вдруг бухнуло и словно провалилось в живот… А потом там, где только что находился Кольцов, закричали люди…
Алексей Валентинович успел «срисовать» Беса — собственно, к нему-то он и двинулся, продолжая играть роль замурзанного алкаша. Но когда до курьера оставалось всего метра два, капитан уловил какое-то странное движение слева от себя, и исходило оно из группы ничем не примечательных мужичков, еще мгновение назад деловито спешивших к выходу с перрона. Кольцов понял, что просчитался — Беса все-таки встречали… Догадку погасил вылетевший словно из ниоткуда удар кастетом в левый висок. На мгновение капитан словно увидел себя со стороны — его тело медленно падало прямо на рельсы перед прибывавшим поездом. А потом картинка рассыпалась…
Никита отшвырнул дурацкий букет в сторону и, расталкивая пассажиров, рванулся туда, откуда неслись уже женские крики и чудовищный скрежет тормозов локомотива… Машинист не мог остановить тяжелый состав мгновенно, и тело Алексея Валентиновича проволокло несколько метров по рельсам и бетонным шпалам…
Когда Никита подбежал, несколько доброхотов уже собирались спрыгивать с платформы на рельсы. В окошке локомотива белело лицо машиниста с раскрытым ртом. Истошно вопила какая-то бабка с кутулями. Набегавшие люди торопились узнать, что случилось.
— Да пьяный он был — шел, шатался!
— «Скорую» надо скорее, «скорую»…
— Милиция! Милиция!
— Сыночка, не смотри, отвернись, дядя был пьяный, упал…
— Миша, Миша, не лезь туда, Миша!
— Ни хрена себе! Я, главное, смотрю — мужик вроде как не в себе…
— Знакомого он увидел — встречал, наверное. Он к нему побежал и запнулся… Мужик, наверное, в поезде забыл что-то: шел, шел, вдруг развернулся — и назад… А этот, с бутылкой, его окликнуть хотел…
Кудасов, медленно выходя из глубокого «ступора», повернулся к мужику, сказавшему про то, что Кольцов увидел знакомого. Мужик, натолкнувшись на безумный взгляд Никиты, наклонился к лейтенанту и участливо спросил:
— Ты что, парень? Заплохело?
Несколько мгновений Никита не мог вымолвить ни слова — его словно заклинило, он молча смотрел мужичку в лицо и тяжело дышал…
(Странные иногда вещи происходят с человеческой психикой — потом Кудасова долго будут мучить кошмары, в которых ему придется заново переживать все то, что произошло на перроне Варшавского вокзала 17 апреля 1983 года. И каждый раз почему-то эти сны будут обрываться на том моменте, когда Никита глядит в лицо мужчины, говорящего, что Алексей Валентинович побежал за знакомым… Время постепенно размоет черты этого лица, от него останется только одна деталь — красноватая родинка на левом веке. А мертвое изломанное тело Кольцова не приснится Кудасову ни разу…)
С огромным трудом лейтенант смог наконец выдавить из словно проржавевшего горла одно слово:
— Как?!
— Чего «как»? — удивился мужчина с родинкой на левом веке. Эта родинка была единственным, обо что «спотыкался» взгляд — остальные черты лица казались неуловимо усредненными, словно смазанными. Люди с такими лицами похожи сразу на многих и одновременно ни на кого конкретно.
— Как выглядел этот «знакомый»?! — закричал Кудасов, и к нему начали поворачиваться удивленные лица людей. Не обращая ни на кого внимания, Никита схватил мужика с родинкой за рукав и дернул на себя: — Как он выглядел, быстро! Я — сотрудник угрозыска.
— Он… — растерянно пробормотал мужчина. — Он такой худощавый, седой. Лет сорок ему… В сером плащике. С чемоданчиком…
— Куда он пошел? Куда! — Туда, — махнул рукой мужик в сторону хвоста поезда, — Я толком не видел… Этот, второй, почти сразу с платформы свалился.
Лейтенант развернулся и, расталкивая людей, побежал вдоль опустевших вагонов поезда, спрашивая у каждого проводника, не возвращался ли худощавый седой пассажир в сером плаще с чемоданчиком. Проводник седьмого вагона сказал, что видел, как похожий человек бежал в конец платформы. Кудасов рванул к последнему вагону, остановился на краю перрона и отчаянно закрутил головой во все стороны. Но Бес, или тот человек, который был похож на Беса — словно растаял в прозрачном апрельском воздухе…
Когда Никита вернулся к месту гибели Кольцова, там уже вовсю работали «линейщики» (Сотрудники вокзального отделения милиции.). Кудасов попытался найти глазами мужика с родинкой на веке, но тот, видимо, уже успел уйти — кому охота ждать, пока тебя в свидетели запишут?…
Тремя часами позже Никита сидел в кабинете майора Грушенко и тусклым голосом рассказывал про все, что случилось на Варшавском вокзале. Кудасов говорил долго, потому что ему пришлось изложить и предысторию, касавшуюся Бертолета и его странного самоубийства. Упомянул лейтенант, естественно, и Антибиотика, и Беса — собственно говоря, Никита лишь пересказал слова Кольцова…
Грушенко, выслушав рассказ Никиты, долго молчал, а потом тяжело вздохнул и с силой провел пятерней по своей блестящей лысине:
— Эх, Лешка, Лешка…
— Товарищ майор… — начал было Кудасов, но Грушенко прервал его взмахом руки:
— Подожди, Никита… Алексей моим другом был… Ты же не знаешь, что мне стоило на оперскую должность его перетащить. Хорошо, что ты сразу мне позвонить догадался… Ты, вот что… Про всю вашу комбинацию с Бесом и Бертолетом — молчи.
— Но, товарищ майор…
— Я знаю, что говорю! — повысил голос Грушенко. — У тебя, кроме слов, ничего нет… Никто тебе не поверит, решат, что ты Лешку выгораживаешь… А он… Ты бы почитал, как его замполит характеризует… Нет у нас мафии… А с теми, кто ее найти пытается — очень странные вещи случаются. Ты хороший парень, Никита, и со временем из тебя может выйти правильный мент… Я хочу, чтобы ты дальше работал, а не сгорел, как мотылек на свечке… Молчи. Пройдет время, и ты поймешь, почему старый майор Грушенко на себя этот грех берет… Голову о стенку расшибить — дело не хитрое… Труднее подготовиться, оснаститься грамотно — снести, на хер, эту стену. Алешка поймет, не обидится…
Грушенко снова вздохнул, отпер свой сейф и вынул оттуда бутылку «Московской».
— Ладно, лейтенант, давай помянем Алексея… Пусть земля ему пухом будет…
На похороны Алексея Валентиновича, к удивлению Никиты, пришло много народу, но хоронили капитана скромно — салют и оркестр ведь только старшим офицерам полагаются. Траурная церемония не заняла много времени…
Через неделю после похорон Никита, просматривая сводку, натолкнулся на информацию о неопознанном трупе, выловленном в озере Долгом… Приметы утопленника, при котором никаких документов не оказалось, заставили Кудасова навести подробные справки. Через некоторое время при помощи дактилоскопической идентификации удалось установить, что в мире живых утопленника звали Анатолием Мироновичем Безюченко, что он дважды был судим и в местах лишения свободы приобрел кличку «Бес». По заключению экспертов, на момент смерти Безюченко находился в состоянии сильного алкогольного опьянения…
Кудасов сразу доложил майору Грушенко о том, что Бес все-таки нашелся, что он не был плодом больного воображения покойного Алексея Валентиновича, но… Грушенко в ответ только вздохнул: информация об утопленнике в Долгом ни на что повлиять, в принципе, уже не могла.
Короткое служебное расследование по поводу смерти инспектора уголовного розыска 98-го отделения милиции пришло к выводу, что капитан Кольцов погиб в результате несчастного случая…
Часть I
Директор
Октябрь-ноябрь 1993 года
Тяжелая дверь центрального подъезда Большого Дома гулко ухнула вслед сбегавшему со ступенек майору Кудасову. Начальник 15-го отдела РУОПа[11] на хорошей скорости преодолел расстояние до служебной стоянки автомобилей ГУВД и УФСК и рванул правую переднюю дверцу белой «семерки».— Быстро, Леша, Бухарестская, восемнадцать! — выдохнул Никита Никитич, падая на жалобно скрипнувшее кресло и энергично захлопывая за собой дверцу. — Давай, включай мигалку и жми! Придется правила понарушать…
Водитель 15-го отдела Алексей Семенов захлопнул томик Леонова, запустил двигатель и заметил с некоторой обидой, словно Кудасов заподозрил его в чем-то нехорошем: