Владимир Контровский
Последний из бледнолицых

   «У меня братишки нет,
   У меня сестрёнки нет,
   Говорят, с детьми хлопот невпроворот.
   Что же будет на Земле,
   Через сто ближайших лет,
   Если мода на детей совсем пройдёт ?»
(Из популярной эстрадной песенки 70-х годов прошлого века)

 

   «Сколько у меня осталось патронов? Посчитать? А зачем? Даже если бы у меня был лучевой дезинтегратор, это ничего уже не изменит… Да и не продают такое оружие белым – нигде в пределах этой страны и, наверно, всего мира. Вот и приходится рассчитывать только на древнюю „М-16“, принятую на вооружение больше ста лет назад. Музейный экспонат, конечно, но убивать – убивает…»
   Над водной гладью великого озера Онтарио стлался утренний туман, втягиваясь белыми языками между стволов могучих деревьев – молчаливых свидетелей минувшего. Трава была мокрой от росы, словно на неё пролились все слёзы женщин народа, некогда владевшего этими краями. Где они сейчас, эти племена? – сгинули без следа и памяти… А теперь настала очередь и самих победителей, слишком безмятежно почивавших на лаврах…
   Притаившийся в кустах человек в пятнистой защитной одежде был очень стар. Время избороздило морщинами кожу его лица и заострило черты, придав им хищное выражение. Глаза поблекли, но остались по-прежнему зоркими, спина не согнулась, а руки его так же бугрились мускулами, как и во времена безвозвратно ушедшей молодости. Вот только вряд ли это уже имело какое-то значение.
   «Откуда они появятся? И на чём? Свалятся прямо на голову на винтокрыле или примчатся по озеру на слайдере? Пока маскировочное поле держит, меня не разглядят ни с орбиты, ни через систему континентального слежения. Экранировка полная – стражам сил поддержания общественного порядка не помогут даже новейшие детекторы, реагирующие не только на тепло тела, но и на тончайшее дрожание человеческой ауры».
   Человек сидел на самой оконечности далеко вдававшегося в озеро узкого мыса, густо поросшего орешником. Этот уголок в своё время по одной из федеральных программ сделали заповедным – таких мест на всём континенте осталось совсем мало, – и здесь по соседству с молодыми деревцами сохранились кряжистые дубы, помнившие ещё первопроходцев, тех…
   …что шли через лес, чутко вслушиваясь в шорохи и держа наготове длинноствольные карабины. Прежние хозяева этих мест не любили пришельцев, – и было за что! – и в любой момент из-за зелёного полога листвы могла скользнуть стрела. Дикари искусно прятались в чаще и метко стреляли, но всё равно не смогли устоять под натиском бледнолицых. Гордые воины полегли в неравных боях, жалкие остатки некогда могучих и грозных племен загнали в резервации, а индеанки стали жёнами (в лучшем случае) и служанками победителей. На месте лесов выросли шумные многолюдные города и пролегли автомагистрали, и лишь кое-где уцелели крохотные островки природы, смутно помнящие былое…
   Человека звали Нат – Натаниэль Бампо. Он жил в этих краях лет тридцать – с тех пор, как ему стало невмоготу жить среди людей. Нет, эти люди не были откровенно враждебными, напротив, они следовали тому, что некогда назвали политкорректностью, но все они были чужими, и Натаниэль был для них тоже чужим. И он ушёл – устроился рейнджером, а потом и вовсе осел в здешних лесах. Свобода от опостылевшего ему мира была иллюзорной – Нат зависел от этого мира, от денег, хранившихся на его счету, от магазинов и от всего того, что называется благами цивилизации. И он стал бороться, чтобы стать независимым.
   Это было невероятно трудно – человек XXI века был намертво привязан к обществу тысячами незримых нитей, разорвать которые казалось невозможным. Но само это общество менялось, и другого выхода не было. Натаниэль не мог жить так, как жили здесь люди триста лет назад – рыбы в озере почти не осталось, а за нелицензированный отстрел оленя можно было запросто угодить за решётку, – и поэтому был вынужден периодически наведываться на своём древнем автомобиле с допотопным двигателем внутреннего сгорания в ближайший городок, где кусочек пластмассы с кодом личного счёта мог превратиться в продукты и одежду. Хорошо ещё, что его зарплата – а потом и пенсия – регулярно переводились на этот самый счёт, так что контакты с внешним миром можно было свести к минимуму.
   Всё изменилось, когда в продаже появились синтезаторы пищи. Первые образцы были крайне несовершенными и стоили кучу денег, но Натаниэль не колебался ни секунды. Он выждал ровно столько, сколько потребовалось – пока синтезаторы не стали более-менее надёжными. Тогда Натаниэль продал свой старый дом – тот самый дом, где они с Джейн когда-то любили друг друга, – купил синтезатор (участок земли у берега озера он пожизненно арендовал как рейнджер-ветеран заповедника) и окончательно ушёл в лес. Пропади оно всё пропадом! Ах, Джейн, Джейн…
* * *
   …Всполохи голубого света заливали тёмный зал. Они перемешивались с ритмичной, давящей на сознание музыкой так, что было не понять – то ли это звучит свет, то ли звук сделался видимым. T-shirts[1] парней и топики девушек отливали феерическими оттенками пронзительно-фиолетового, а белые световые пятнышки, отбрасываемые вращающимися многогранными блестящими шарами, засыпали танцующих призрачной снежной метелью.
   Эту девчонку Нат приметил сразу. Она танцевала самозабвенно, не видя никого и ничего вокруг – так, наверно, извивались в ритуальных эротических танцах жрицы каких-нибудь древних богов. Нат ловко ввинтился в толпу и скоро оказался возле девушки – лицом к лицу. Поначалу она не обратила внимания на возникшего перед ней парня, но вскоре Нат ухитрился поймать взгляд её отрешённых глаз – травки, что ли, покурила? – и заметил под густыми ресницами девчонки тень неприкрытого интереса к неожиданному партнёру. Нат определил этот интерес безошибочно – не впервой. Он был завидным парнем – атлетически сложенным (его даже прозвали Конаном-варваром) и к тому же не обиженным мозгами (преподаватели предрекали ему блестящую карьеру), – и многие девчонки спешили стащить с себя трусики и забраться к нему в постель. Пуританская мораль давно пошла трещинами, а новые birth control achievements[2] позволяли любвеобильным девушкам не бояться ненужных последствий – так почему бы не получить удовольствие от секса с таким аппетитным парнем?
   – Как тебя зовут? – выкрикнул Нат, улучив момент, когда сотрясавшие зал децибелы чуть смирили на время свою ярость.
   – Джейн! – прокричала девушка ему в ухо. Губы её при этом коснулись щеки парня, и Натаниэль почувствовал, как по хребту его пробежала жгучая искорка.
   – А меня Нат, – представился он в ответ и тут же напрямик предложил. – Удерём?
   Девушка секунду подумала, улыбнулась, утвердительно тряхнула копной рыжеватых волос – в голубом свете они выглядели мраморными – и без колебаний протянула Натаниэлю руку. Он приобнял Джейн и ощутил кончиками пальцев, какое у неё горячее тело – там, под тонкой тканью лёгкого топика, в ложбинке вдоль спины.
   С некоторым трудом выбравшись из зала, где бушевала дискотека, они первым делом обнялись, потом жадно целовались до тех пор, пока у обоих не перехватило дыхание, – у Ната даже мелькнула мысль содрать с девчонки джинсы и завалить её прямо тут, в тёмном закутке под лестницей, среди пустых пластиковых упаковок и банок из-под пива и «кока-колы», – а потом очень скоро и очень естественно оказались в комнате Натаниэля. В кампусе студенты жили по двое, но товарищ Ната в этот вечер отсутствовал, что пришлось как нельзя кстати. Джейн отнюдь не противилась – и даже не пыталась имитировать робкое сопротивление, – когда Нат расстегивал ей «молнию» на джинсах, и позволила себя раздеть и уложить на постель. Она так же послушно развела ноги, но когда Натаниэль коснулся её, тихонько ойкнула и вздрогнула. И только тогда Нат с изумлением понял, что впервые в жизни встретил девственницу.
   Это открытие настолько ошеломило парня – как это так, такая красивая девчонка, и до сих пор ни-ни? – что он, – после того, как всё кончилось, – даже не спросил у расслабленно-томной Джейн своё расхожее: «Ну, тебе было хорошо, подружка?». Вместо этого Нат вдруг произнёс – неожиданно для самого себя:
   – Слушай, давай поженимся?
   К его удивлению, девушка отнюдь не впала в щенячий восторг. Она довольно долго размышляла, потом потянулась всем телом, прильнула к Нату, обняла, потёрлась носом о его щёку и спросила:
   – А зачем? Все эти хлопоты с белыми платьями, гостями, расходами… Давай просто: ты будешь моим парнем, а я – твоей девушкой. – И жарко выдохнула – Мне понравилось… Ты – супер!
   При этих словах Джейн Нат вдруг почувствовал раздражение – он никак не ожидал, что его благородное, по его мнению, предложение будет так встречено. Ко всему прочему, – и Нат это явственно понял, – эта девчонка его здорово зацепила, и ему хотелось видеть её именно своей женой, а не какой-то там очередной girl-friend. Подружка – она ведь подружка и есть: сегодня она с тобой, а завтра с кем-нибудь ещё.
   Он высвободился из её объятий, сел на смятой постели и посмотрел на матово светящееся в темноте обнажённое стройное тело лежавшей рядом с ним Джейн.
   – Или ты выйдешь за меня замуж, – глухо бросил Нат, – или заводи себе какого-нибудь другого «супера». Я с тобой спать не буду, – добавил он, намереваясь встать.
   На этот раз Джейн отреагировала мгновенно. Она порывисто приподнялась, прижалась к груди Ната и прошептала.
   – Я согласна… Просто я не ожидала такого, извини… Милый, – зовуще прошелестела она, снова ложась и увлекая за собой парня, – иди ко мне…
   И только много позже Натаниэль понял, что причиной согласия Джейн была вовсе не пылкая страсть (причина, которую хотят видеть за согласием женщины все мужчины), а холодный расчёт – Нат уже заканчивал учёбу и получил пару очень хороших предложений от солидных фирм. И Джейн, – а она задолго до их знакомства обратила внимание на этого парня и прекрасно знала о его высоком рейтинге, – решила, что глупо упускать завидного партнёра, способного обеспечить ей безбедное существование на всю жизнь (да ещё такого, который испытывает угрызения совести по поводу её нарушенной девичьей невинности).
   Но даже это понимание ничего не изменило в их отношениях – Натаниэль искренне любил свою Джейн.
* * *
   …Медовый месяц они провели в Европе. Близился Миллениум, и весь мир стоял по этому поводу на ушах. Джейн хотела отправиться на тихоокеанские острова, чтобы там одной из первых – она обожала быть первой – встретить первый рассвет нового тысячелетия. И она настояла бы на своём, но Нат сумел объяснить молодой жене, что третье тысячелетие наступит только через год, а 1 января 2000 года – это всего лишь 1 января последнего года второго тысячелетия, и незачем тратить уйму денег только для того, чтобы умножить собой толпу кретинов, плохо учивших в школе арифметику. И Джейн уступила – уступила второй раз в жизни. Первый раз она уступила, согласившись выйти за Натаниэля замуж – то, что она отдалась ему через полчаса после их знакомства, было с её стороны вовсе не уступкой, а всего лишь её собственной прихотью – этого хотелось ей самой.
   …Париж не произвёл на них особого впечатления – он выглядел каким-то сереньким и невзрачным. Не слишком интересовавшимся классической литературой молодожёнам ничего не говорили имена Дюма и Гюго, и Сена показалась им всего лишь мутноватой неширокой речушкой – ручеёк по сравнению с Миссисипи! – лишённой какого бы то ни было романтического ореола. Однако – раз уж деньги заплачены! – они добросовестно обошли все достопримечательности: побывали в Лувре, осмотрели Центр Жоржа Помпиду, посетили Плас Пигаль с её красной мельницей, пили кофе в кафе возле Нотр-Дам, поглядывая на гротескные лики химер знаменитого собора, фотографировались на фоне Эйфелевой башни и Сакре-Кёр, любовались огнями ночного Парижа с борта bateau-mouche[3] и даже заказали всклокоченному бородатому художнику на Монмартре портрет счастливой новобрачной.
   Они спускались в метро – станции метро в Париже понатыканы густо, – и Натаниэль, машинально скользнув взглядом по кучке темнокожих парижан у ограждавшего спуск в подземку каменного парапета, подумал: «Да их тут не меньше, чем у нас в Оклахоме или Луизиане! Вот тебе и Европа…». И тут он услышал возмущённые крики.
   Полный француз с добродушным лицом – вероятно, какой-нибудь клерк средней руки, – проходя мимо оживлённо болтающих афрофранцузов, нечаянно задел плечом темнокожую женщину, явно бывшую центром внимания этой мини-тусовки. И тут же вся компания превратилась в стаю яростно галдящих галок, набросившихся на недоумённо вращающего головой голубя.
   – Vous etes raciste! Vous etes raciste![4] – Натаниэлю показалось даже, что вместо рук у негров крылья, и что они вот-вот начнут дружно клевать растерявшегося и что-то робко бормочущего прохожего. Однако до драки дело всё-таки не дошло, и когда ошарашенный клерк проходил мимо наблюдавшей за склокой молодой пары, Нат с Джейн услышали его детски-обиженное:
   – Non, je ne suis pas raciste…[5]
   Джейн только фыркнула, а Натаниэль вдруг ощутил неприятный холодок в спине – ощутил впервые в жизни. Впрочем, через двадцать минут они были уже в гостинице, начали заниматься любовью прямо в душе, продолжили на широкой (несомненно, только для этого и предназначенной) постели и быстро забыли об этом неприятном случае.
* * *
   …Через десять лет у них уже было всё – купленный в кредит роскошный собственный дом, оборудованный по последнему слову техники, три новенькие автомашины – Джейн, Ната и семейная, для совместных выездов на уик-энды, – престижная и высокооплачиваемая работа и солидный счёт в надёжном банке. Натаниэль стал одним из ведущих специалистов «High Tech Corporation» – крупной компании, занимавшейся разработками и промышленным внедрением новейших технологий, – а Джейн работала в этой же корпорации экспертом по маркетингу. Звёзд с неба она не хватала, но сидеть дома отказалась категорически.
   – Ты что, приверженец ислама, который советует держать жён под паранджой? – решительно заявила она мужу. – Нет уж, мой дорогой, я не собираюсь проводить лучшие годы среди кастрюль – не для этого я заканчивала университет. В наше время женщина может очень многого достичь!
   И она действительно добилась многого, чем вызвала некоторое удивление Натаниэля, знавшего о скромных талантах своей супруги. До него доходили сплетни о том, что, дескать, карьерные достижения Джейн связаны с несколько иными её способностями, отличными от чисто деловых, но как настоящий мужчина и любящий муж, он пропускал эти сплетни мимо ушей, а однажды прямо заявил разоткровенничавшемуся с ним на эту тему доброхоту:
   – Слушай, парень, попридержи свой вонючий язык, иначе я тебе его вырву и засуну тебе же в задницу, о’кей?
   Собеседник поперхнулся на полуслове, оценил ледяные глаза Ната и его широкие плечи и счёл за лучшее не вступать в чреватую травмами дискуссию. После этого случая никто больше не пытался «открыть глаза простаку Натти Бампо на недостойное поведение его супруги». Да и было ли оно, это недостойное поведение? Джейн в ответ на острожный вопрос мужа устроила настоящий скандал с битьём посуды и потоками слёз, суть которого сводилась к старинному изречению «не пойман – не вор!». Правда, Джейн изложила эту самую суть в несколько иных, более энергичных выражениях типа: «А ты что, выгребал использованные презервативы с заднего сидения моей машины?».
   Да, у них было всё – кроме детей.
   – А зачем они нам? – вполне искренне удивилась Джейн, когда Натаниэль завёл в очередной раз разговор на эту тему, выбрав, как ему показалось, наиболее подходящий момент – они лежали в супружеской постели, отдыхая после любви.
   – Как это зачем? – не понял Нат. – Странный вопрос…
   – Ну почему же странный? – снова удивилась Джейн, слегка покалывая своими острыми ноготками обнажённую грудь мужа. – Я действительно не понимаю, зачем тебе это нужно! Мы с тобой молоды, перед нами весь мир, в котором столько всего интересного и приятного, у нас есть деньги, которые можно со вкусом потратить на массу полезных вещей и удовольствий, а ты заморачиваешься какими-то там детьми! Всю жизнь мечтала – ходить с пузом, переваливаясь с боку на бок, как глупая толстая гусыня; потом мучаться, пока этот кусок мяса будет выползать из моего тела, орать от боли, а потом ещё возиться с мокрыми памперсами! И для чего? Чтобы лишить себя всех доступных нам удовольствий? Только ради этого?
   – Подожди, подожди, – Нат перехватил руку жены, целеустремлённо и в тоже время словно ненароком переместившуюся с его груди на живот и ниже. – Но ведь мы же не вечно будем молодыми – мы состаримся! И потом, ведь до тебя миллиарды женщин рожали, и…
   – Знаешь что, дорогой, – Джейн вырвала свою руку из его пальцев, пружинисто села на кровати, и Натаниэль почти физически ощутил, как в ней закипает раздражение, – я не собираюсь следовать заветам прабабок, игравших в свиноматок! По-твоему, основное назначение женщины – это быть родильной машиной, так, да? Только не надо сказок про стакан воды, который тебе подадут на старости лет благодарные отпрыски! Да они прежде всего буду думать о том, как бы поскорее спровадить эту старую руину – то есть тебя – в крематорий и получить наследство! Да, да, именно так! Нужно зарабатывать деньги, и тогда тебя до самой смерти будут заботливо облизывать нанятые няньки-сиделки, и безропотно выносить за тобой дерьмо, потому что ты им за это будешь платить – и хорошо платить, вот так! А дети… – и она брезгливо сморщилась. – А что до россказней о продолжении рода – оставь это пасторам, лепечущим что-то про рай и ад! Мне лично наплевать, что будет здесь, на это дрянной планете, после того, как я сдохну и стану бесплатным ланчем для червей. Живём один раз, и поэтому надо взять от этой жизни всё, что можно – и даже то, что нельзя! А если тебе так надо о ком-то заботится – если тебе меня мало, – давай заведём собаку: хлопот меньше, а удовольствие то же. А пользы – пользы даже больше: хорошая собака – это престижно.
   Натаниэль смотрел на жену, на её длинные волосы, упавшие на тугую грудь, на глаза, светящиеся в полутьме спальни, как у кошки, и думал, что она чертовски хороша. И ещё он вдруг вспомнил, как Джейн без всяких угрызений совести пошла на эвтаназию своей матери, прикованной к постели, – после того как врачи сказали ей, что старушка никогда уже не встанет, но протянет ещё не один год, мучая себя и других…
   И всё-таки она уступила ему – третий раз в жизни. Уступила после того, как пару раз перехватила взгляды Ната, которые он бросал на женщин с маленькими детьми – такие ещё иногда встречались в элитном районе, где они жили. Джейн поняла своим обострённым, каким-то поистине звериным чутьём, что её муж не успокоится; и дело может кончиться тем, что их уютное гнёздышко в один не очень прекрасный день развалится – если в нём не запищит птенец. Так родилась Кэролайн.
   Весь период беременности жены остался в памяти Натаниэля как один непрерывный сюрреалистический бред на грани шизофрении – Джейн измучила его до предела своими беспричинными истериками и непредсказуемыми капризами. Он терпел, утешая себя тем, что ей, бедняжке, так трудно – ведь она такая нежная и хрупкая! – и только много лет спустя догадался: на девяносто процентов весь этот театр абсурда был срежиссирован и поставлен ни кем иным, как самой Джейн, желавшей таким способом обезопасить себя на будущее от возможного повторения подобного эксперимента. А родила она легко и быстро, несмотря на своё худощавое телосложение.
   – Поздравляю вас с первенцем, мистер Бампо, – сказала ему сиделка-филиппинка в родильном доме, куда счастливый молодой отец явился с огромным букетом цветов, чтобы забрать Джейн и новорождённую дочь. – Ваша девочка – просто ангелочек! Вам так повезло – Господь щедро наделил вашу жену здоровьем, она вам и десяток детишек нарожает!
   – Спасибо, – поблагодарил Нат, грустно подумав про себя: «А вот это вряд ли…»
   Сама Джейн отнюдь не выглядела безмерно счастливой – скорее наоборот. Она очень быстро перестала кормить дочь грудью (чтобы не испортить фигуру), не вставала к малышке ночью, когда та начинала хныкать, и не купала её, предоставив эти заботы мужу. Натаниэль ждал, что у жены вот-вот проснутся древние материнские инстинкты, но этого не произошло – нежеланный ребёнок так и остался нежеланным и нелюбимым; крохотный верещащий комочек красной плоти не вызывал у Джейн ничего, кроме брезгливости. И даже когда Кэролайн немного подросла и сделала свои первые робкие шаги, мать осталась к дочери равнодушной – в лучшем случае она её замечала, но не более того. И девочка чувствовала это – когда Джейн изредка обращала на неё внимание, ребёнок тут же заходился плачем, и успокаивался только тогда, когда Нат брал малышку на руки. Отец ухаживал за девочкой сам – в пределах возможного, работу он бросить не мог, – а потом в доме появилась пожилая дебелая мексиканка-baby-sitter. Двум молоденьким смуглым и темноволосым претенденткам на эту должность, явившимся по объявлению, Джейн мгновенно – только взглянув мельком на их ноги и бёдра – дала от ворот поворот, а «мама Роза» её вполне устроила и избавила молодую мать от необходимости самой заниматься Кэролайн.
* * *
   Шло время, и вроде бы всё было хорошо.
   Кэролайн росла. Она уже задорно носилась по лужайке у дома наперегонки с Бобби – громадным чёрным корсиканцем[6], безоговорочно признавшим малышку своей любимицей и хозяйкой и безропотно терпевшим потуги Кэролайн, когда она, сопя от усердия, тягала пса за уши или за хвост. Кличку псу дала Джейн, считавшая, что он очень похож на полицейских, которых они видели в Лондоне. Натаниэль не находил в собаке особого внешнего сходства с бравыми британскими блюстителями порядка, но охранником Бобби оказался превосходным – любой выказавший (пусть даже в шутку) недобрые намерения по отношению к Кэролайн, сильно рисковал: клыки у этой заботливой няньки и компаньона по детским играм были весьма внушительные.
   Кэролайн росла, и в её характере всё чётче проступали черты, всерьёз обеспокоившие Ната – упрямство и откровенный эгоизм. Она привыкла к любви отца и к немому обожанию Бобби, привыкла к тому, что все её капризы тут же удовлетворяются, и привыкла считать себя центром внимания. Сам Натаниэль был единственным рёбёнком в семье, но он помнил слова деда, сказанные им когда-то давно своей дочери – матери Ната. «Ты дура, Рэйчел! У ребёнка должны быть братья и сёстры – только тогда он поймёт, что не ради него одного сотворён весь этот мир. А иначе… Вот раньше – нас было пятеро в семье, и мы…» – «Перестань, dad[7], – досадливо оборвала его Рэйчел. – Оставь ты эти свои фермерские замашки – теперь другие времена! Ты знаешь, сколько нужно денег, чтобы вывести в люди хотя бы одного ребёнка? Цены растут, как на дрожжах, жизнь дорожает, а я не хочу, чтобы мой Нат чувствовал себя хоть в чём-то обделённым». – «Дура ты, Рэйчел, – повторил старик, тяжело вздохнув, – мало я тебя драл в детстве, а теперь – теперь уже поздно…».
   Однако первую же попытку Натаниэля заикнуться на тему второго ребёнка Джейн пресекла немедленно и яростно. Сначала она закатила мужу грандиозный скандал – «ты что, смерти моей хочешь, я чуть не померла от боли в этой гнусной родилке!», – а потом, зная пиетет Ната перед печатным словом, пустила в ход тяжёлую артиллерию.
   – Вот почитай, что тут умные люди пишут! – с этими словами она швырнула на стол увесистый журнал, развёрнутый на странице с заголовком «Дети опасны для здоровья».
   – Профессор социологии госпожа Робин Саймон и её коллеги из университета Флориды подтвердили то, что все родители давно подозревали: дети действительно сводят с ума своих пап и мам, – вслух прочитал Нат и недоумённо поднял глаза на жену. – Что за бред?
   – А ты дальше читай, а потом скажешь, бред это или нет, – настаивала Джейн. – Ты читай, читай!
   И Натаниэль прочёл. Группа Саймон воспользовалась данными национального опроса семей, проведённого в США ещё четверть века назад, в конце восьмидесятых и в начале девяностых годов прошлого столетия. Опросом было охвачено свыше тринадцати тысяч мужчин и женщин, и в результате учёные пришли к выводу – статус родителя не только не приносит никаких ощутимых выгод, но и попросту вреден для психического здоровья. «Самым поразительным в полученных нами данных, – писала профессор Саймон, – является то, что не нашлось такого родителя, которого депрессия мучила бы в меньшей степени, чем бездетного человека. И мы считаем, – продолжала автор статьи, – что устоявшаяся точка зрения, будто бы дети являются ключом к личному развитию, а без ребёнка жизнь пуста и бессмысленна – не соответствует действительности. Наше исследование окончательно это доказывает»[8].