Страница:
«А ведь дело не в бирже, – подумал вдруг Ильин, – вернее, не только в ней. Зачем он нужен, музей русской морской славы в самом центре города? Ведь эрудированные знатоки истории доказывают, что никаких побед не было, и что гордиться нечем, а тут маячит на самом виду зримое подтверждение этих побед! Нехорошо получается – можно и усомниться в правоте этих историков… А так – так оно спокойнее…».
Рабочие вынесли длинный продолговатый ящик и поставили его прямо на асфальт – шёл дождь, и им не хотелось мокнуть, ожидая, пока в кузове грузовика подготовят место для очередного «предмета экспозиции». Ящик был обёрнут шуршащим пластиком, но с торца – наверно, из-за небрежности упаковщиков или грузчиков, тащивших его вниз по лестнице, – пластик прорвался. Порыв сырого ветра отогнул шелестящий лоскут, и Дмитрий увидел, что находится внутри: модель корабля в прозрачном параллелепипеде, напоминавшем саркофаг павшего героя. И Дмитрий узнал этот корабль – сразу, с первого взгляда.
Это была модель крейсера первого ранга «Варяг» – корабля, больше ста лет назад принявшего неравный бой и затопленного в далёком корейском порту Чемульпо. Потом в составе русского флота служили ещё два корабля с таким именем, и второй из них уже снова под андреевским флагом, а третий – тяжёлый аванесущий крейсер – так и не был достроен на верфи независимой Украины и был продан по цене металлолома ушлым дельцам из быстро набиравшей силу Поднебесной Империи. По официальной версии, из авианосца собирались сделать развлекательный центр, а как оно замышлялось на самом деле – кто знает?
А модель их славного предка стояла сейчас под дождём. Стекло быстро покрылось мелкими каплями, и они побежали вниз, стекая скупыми мужскими слезами. Курсант пятого курса военно-морского училища Дмитрий Ильин повернулся и пошёл прочь, ускоряя шаг, чтобы поскорее оказаться как можно дальше от места казни памяти. Он не плакал – просто в лицо ему летел обычный для Питера мелкий дождик, и поэтому лицо его было мокрым.
Он торопился – времени до вечерней поверки оставалось не так много, а надо было ещё успеть заскочить домой, переодеться в форму и вернуться в училище. И надо было ещё попить чаю с матерью – она ведь наверняка, вернувшись с работы, приготовила что-нибудь вкусное, чтобы угостить сына и его Яночку. Мать Димы хорошо относилась к подруге сына и очень хотела, чтобы они наконец-то поженились. Надо, надо попить с ней чаю, потому что, очень на то похоже, угощать домашними пирогами «Яночку» ей уже больше не придётся.
…Они так и не помирились. На выпускной Яна не пришла, и Дмитрий был одним из немногих, получивших офицерские погоны не под восхищённым взглядом подруги, невесты или жены. Как ни странно, особой горечи он не испытал – перегорело. «Контакт гениталий не подразумевает контакта душ, – подумал новоиспечённый лейтенант, – так, кажется? Спать можно с любой женщиной, а вот жить… Ну и ладно, оно и к лучшему!».
Его ждал Северный флот.
Подводная лодка, вцепившаяся в причал толстенными обледенелыми тросами, была похожа на спящее морское чудище. Нет, не на спящее – на умирающее под слоем изморози и снега, оставленного обрушившимся на флот и на всю страну новым ледниковым периодом. Эта лодка – хотя вряд ли правильно называть «лодкой» огромный корабль, не уступающий по своим размерам линкорам Второй мировой, – была уникальной и даже удостоилась быть занесённой в книгу рекордов Гиннеса как самый большой подводный корабль из всех, что сошли с верфей всех стран мира за без малого сто лет подводного судостроения.
Подводный дредноут был примечателен не только своими габаритами, но и очень оригинальной конструкцией – корабль представлял собой катамаран, собранный из модулей. Внутри легкого корпуса, одетого в противогидроакустическое покрытие, размещались пять обитаемых прочных корпусов, выполненных из титана. Два главных корпуса располагались параллельно друг другу – симметрично относительно диаметральной плоскости, – а между ними, перед сдвинутой в корму рубкой, тянулись в два ряда двадцать ракетных шахт для межконтинентальных баллистических ракет. Исполинские размеры «акул» (или «тайфунов», как называли эти субмарины по натовской классификации) и экзотичность конструкции не были прихотью проектировщиков или результатом творческих изысканий – корабли строили специально под новые твердотопливные ракеты.
Трехступенчатая «Р-39», оснащенная десятью разделяющимися головными частями индивидуального наведения, получилась циклопической – при высоте шестнадцать метров и диаметре два с половиной метра она весила девяносто тонн. С самого начала работ над ней было ясно, что для размещения стартового комплекса в составе двадцати единиц не годятся не только любые разумные модификации уже имевшихся конструкций ракетных подводных крейсеров стратегического назначения (типа «мурена» или «кальмар»), но и традиционные схемы компоновки атомных ракетоносцев – новая ракета была слишком велика. Но по ту сторону Атлантики уже сходили со стапелей новенькие «огайо» – носители «трайдентов», сменивших «поларисы», – и надо было дать им достойный ответ.
Вдобавок ко всему, командование, привычно не обращавшее внимания на тыловую инфраструктуру, потребовало уменьшения надводной осадки «акул», чтобы гиганты могли походить к старым причалам. Американцы для своих «огайо» строили новые базы, а мы решили этим не заниматься. Из пятидесяти тысяч тонн подводного водоизмещения «акулы» ровно половину составляла балластная вода, из-за чего лодку с горьким сарказмом окрестили «водовозом».
И всё-таки ответ был дан: 12 декабря 1981 года головной «тайфун» вошёл в состав Северного флота. В корпус корабля были упакованы две тысячи Хиросим, не считая другого оружия: торпед, ракето-торпед, мин и даже зенитных комплексов «игла». Этот тяжёлый подводный крейсер мог проломить из-под воды двухсполовинойметровый лёд, всплыть в сердце Арктики и выплюнуть залпом все свои ракеты – туда, куда нужно, и раньше, чем его смогут остановить. Уникальная ядерная энергетическая установка мощностью в 100 тысяч лошадиных сил обеспечивала стосемидесятиметровому колоссу подводную скорость хода до двадцати семи узлов, система шумоподавления сделала его самым «неслышимым» из всех ранее созданных советских атомных подводных ракетоносцев, а обилие новых систем управления, навигации и жизнеобеспечения сделали корабль прекрасно управляемым и очень живучим.
И впервые в истории советского подводного флота на «тайфунах» было уделено большое внимание условиям жизни и быта для ста пятидесяти членов экипажа, которые и не снились не только спавшим в обнимку с торпедами матросам дизельных «фокстротов», но и морякам атомных лодок. На «акулах» имелись офицерские каюты, маломестные кубрики для матросов, спортзал, сауна, зимний сад и даже плавательный бассейн – невиданная роскошь для боевого корабля, тем более подводного.
А теперь этот корабль, последний из шести «тайфунов», ещё числившийся «условно-боеготовым», стоял у причала и медленно умирал под заунывный вой полярной пурги. Он всё ещё надеялся на чудо, и люди, обитавшие в его чреве, тоже надеялись – правда, с каждым днём все меньше и меньше…
Двое офицеров, пряча лица от секущей снежной крупы, торопливо прошли по трапу на борт лодки. Внутри было тепло, и горел свет: корабль всё ещё жил, он не хотел умирать – он хотел выйти в море и служить стране, создавшей это чудо техники. Но корабль не знал, что этой страны больше нет…
– Задрог, Дмитрий Сергеич? – иронически спросил один из офицеров с погонами капитан-лейтенанта у своего спутника, взглянув на его покрасневшее лицо.
– Так точно, – отозвался второй, дуя на озябшие пальцы. – Есть такое дело…
– Ладно, лейтенант, есть у меня немного «эн-зэ». Не могу допустить гибели боевого товарища от переохлаждения – офицерская совесть не позволяет.
Ильин заколебался. Пристрастия к спиртному он никогда не испытывал, но лейтенант и в самом деле замёрз, и к тому же ему не хотелось обижать товарища. Несмотря на разницу в званиях – две звёздочки – это много, – они сдружились, почувствовав родственные души. Пантелеев (тогда ещё лейтенант) пережил самые трудные времена флота, когда офицеры атомных подводных ракетоносцев, элита вооруженных сил страны, с вершин всеобщего почета и уважения были сброшены вместе со своими семьями в самую настоящую нищету. Многомесячные задержки жалованья, невероятное ухудшение социально-бытовых условий – в том числе банальное недоедание – стали обычным явлением. Жёны плакали, люди зверели, многие были готовы бежать куда угодно, и рапорта об отставке пачками ложились на стол начальства. Но Михаил Пантелеев выдержал, не согнулся, не изменил своей юношеской любви к флоту. Он остался в строю, и вот-вот должен был придти приказ о присвоении ему очередного воинского звания «капитан третьего ранга». Вообще-то звание каплей выслужил уже давно, но где это и когда начальники с крупнокалиберными звёздами на погонах любили офицеров, не стеснявшихся говорить им правду в глаза?
– Не угнетайся, – добавил Михаил, заметив колебания молодого лейтенанта. – Я тебя не на пьянку зову, по пять капель – и хорош. До вахты у тебя времени много – выспишься.
– Ладно, Андреич, – сдался Дмитрий, – ты и мёртвого уговоришь.
В каюте капитан-лейтенант разделся первым и, пока Ильин снимал шинель, успел извлечь из рундука фляжку со спиртом, два гранёных стаканчика и «чуток бросить на зуб». В шестидесятых-семидесятых годах содержимое провизионных камер советских атомных субмарин поражало. Моряки-подводники в изобилии снабжались превосходным молдавским «каберне», черной и красной икрой и прочими деликатесами, которыми мог похвастаться далеко не каждый столичный ресторан. Но в восьмидесятых всё это гастрономическое изобилие уступило место гораздо более скромному рациону – отношение «руководителей партии и правительства» к «защитникам подводных рубежей отчизны» изменилось. И только военно-морское «шило» на флоте не переводилось никогда, невзирая ни на войны, ни на разруху, ни на разгул демократии.
После первого стаканчика в организме и на душе потеплело, а после второго между друзьями вновь пошёл разговор на больную тему, волновавшую обоих. Медленное умирание флота вроде приостановилось, но его реанимация шла черепашьими темпами, вызывавшими понятное раздражение у людей, небезразличных к судьбе России. Во времена советские, когда десятки атомных подводных ракетоносцев бороздили все океаны планеты от полюса до полюса, от закладки до передачи флоту субмарины размером с крейсер проходило всего два-три года, а для торпедных лодок-охотников – и того меньше. Именно этот флот положил конец морскому господству американцев и сделал возможным переговоры об ограничении стратегических вооружений.
А теперь, когда отслужили своё ветераны прежних серий, пошли на слом «наваги» и «мурены», а в строю оставались с десяток «кальмаров» и «дельфинов», постройка «князей» – ракетоносцев четвёртого поколения – растягивалась на десятилетия. Головной «борей» – «Юрий Долгорукий», прозванный «Юрием Долгостройным», – по аналогии со старинным парусником «Трёх иерархов» называли ещё и «Трёх президентов»: подводный крейсер был заложен при Ельцине, спущен на воду при Путине и достраивался при Медведеве. А ведь было, было время, когда боевые корабли выпекались на верфях как блины на хорошей кухне.
– Не понимаю я, – горячился Ильин, – есть деньги на строительство казино, бизнес-центров, борделей, мать их, а на флот – нету! Ну да, ушли опытные инженеры и рабочие-судостроители, заводы годами простаивали – это понятно, но финансирование! Программу возрождения флота приняли – хорошую программу, да, – но она пока что только на бумаге! Неужели наши олигархи не понимают, что лучше быть независимым удельным князем, чем вассалом чужого короля? В мире уважают сильных – это же и дураку ясно! Или я ни хрена не понимаю? Или президент ничего не может сделать с этой бандой?
– Вечные российские вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?», – глубокомысленно заметил Пантелеев, вновь наполняя гранёные патрончики. – Дело надо делать, каждому на своём месте, а философия… Давай-ка я тебе лучше одну сказочку расскажу, да не простую, а с подковыркой.
Они выпили, и Михаил пояснил:
– Рыбачили мы, значит, в прошлом отпуске на Селигере – люблю я это занятие. И набрели в глуши как-то под вечер на одну избушку на курьих ножках, где обитал весьма колоритный дедок. Он-то нам эту баечку и поведал.
Пантелеев уселся поудобнее на койке и начал, входя в роль былинного сказителя:
– Жил-был некогда на Руси воин-богатырь и мечом булатным рубежи державы от врагов хранил – всяких летучих змеев и кощеев почтенного возраста выводил в расход без разговоров о правах разных вредных меньшинств. И вот дошли до него слухи, что завелась в одном краю гниль непонятная – люди стали портиться, про честь и совесть забывать. Воин снарядился и пошёл туда, чтобы на месте разобраться в ситуации. Прибыл, огляделся, и видит – топает ему навстречу плешивый крючконосый мужичок неопределённого возраста, мелкого роста и непонятно какой профессии. Богатырь хотел сходу его мечом по маковке приложить – уж больно внешность у этого типа была пакостная, – но придержал руку. Вроде как и не за что – прохожий никаких враждебных действий не производил. Наоборот – как увидел воина, разулыбался до ушей, словно родственника встретил, и говорит ему: «Ратник славный, устал ты, поди, воевать без выходных и даже без перекуров! Весь ты изранен, а царь-батюшка отпуск тебе не даёт. Пойдём ко мне, друг ситный, хоть немного отдохнёшь». И безобидный такой весь из себя – глазки добрые, ручки тонкие, и ни меча в этих ручках нет, ни даже ножика перочинного.
«В Андреиче умер артист, – думал Дмитрий, слушая друга. – Складно плетёт…»
– Пришли они к терему на опушке леса, справа озеро, лебеди плавают – красота. Ну, зашли внутрь этого домика индивидуального проекта и улучшенной планировки, и тут-то у нашего богатыря челюсть так и отпала. Роскошь кругом, музыка играет, стол сервирован по первому разряду. И девки разномастные шастают в большом количестве, в исподнем и без оного. В общем, мечта мужчины. «Вот, – говорит плешивец, – расслабляйся, служивый, – всё твоё. – И добавляет вкрадчиво: – Только за прелесть эту платить полагается. Золото у тебя есть, защитник земли русской?» – «Нет, – отвечает ему воин, – не копил я злато, зачем оно мне?» – «Ой, зря, – покачал головой крючконосый. – Золото – оно всему голова, всему цена, всему мера. Ну, не беда – я помогу. Отдай мне в залог свой меч – на время, – а я тебе золота отсыплю». И поддался богатырь на уговоры – видно, морок на него навёл этот мелкорослый, да и девки тоже, сам понимаешь. Короче, отдал меч, взял кредит и ушёл в разгул – потешил плоть по полной программе.
«Да, – подумал Ильин, – можно понять мужика…».
– Долго ли, коротко ли, – вдохновенно продолжал рассказывать каплей, – но пришло к нашему доброму молодцу похмелье. Приметил он, что еда дерьмецом отдаёт, что по углам хоромы крысиные глазки посверкивают, и что за лицами девок ведьмячьи хари проступают. Вскинулся воин и давай искать хозяина заведения, чтобы, значит, меч свой вернуть. Да только нет нигде плешивца – как в воду канул, вместе с мечом. Тут-то и понял парень, что развели его на сладком, как пацана. Порушил голыми руками всё здание – девки в лягушек превратились и в озеро попрыгали, роскошь золочёная черным прахом рассыпалась, – а что толку? Крючконосого и след простыл!
И с тех пор бродит этот воин по Руси, ищет того колдуна, чтобы поговорить с ним очень задушевно. А главное – меч свой вернуть хочет, потому что пришла пора его в дело пускать: враги кусок за куском от державы отхватывают, да изнутри плесень лезет из всех щелей. Вот такая сказочка, товарищ лейтенант.
– Да, со смыслом байка. И найдёт воин свой меч, как ты думаешь, товарищ без пяти минут кап-три?
– Я так думаю, – очень серьёзно ответил Пантелеев, – что в поисках этих воину надо помочь, потому как…
Он не договорил – в дверь каюты постучали.
– Да! – отозвался капитан-лейтенант, отработанным движением закрывая ящик стола, в котором размещались фляжка, гранёные «пусковые шахты» и нехитрая закусь: в условиях, «приближенных к боевым», сервировать «банкет» в открытую считалось признаком дурного тона. – Войдите!
На пороге возник мичман-контрактник.
– Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту?
– Обращайтесь.
– Товарищ лейтенант, вас вызывает командир.
«Зачем я понадобился „бате“? – размышлял Ильин, шагая по коридору – Грехов за мной вроде не числится… Не вовремя, чёрт, – амбре от меня, а „батя“ на этот счёт строг: не разделяет он утверждения „флотский офицер должен быть слегка выбрит и до синевы пьян“, предпочитая оригинальную формулировку российского императорского флота „до синевы выбрит и слегка пьян“. И вообще – по военной геометрии, „кривая любой формы всегда короче прямой, проходящей в непосредственной близости от начальства“.
– Разрешите? – спросил Дмитрий, переступая комингс. – Товарищ капитан первого ранга, лейтенант Ильин по вашему приказанию прибыл!
Командир окинул молодого офицера цепким взглядом и буркнул сердито:
– Плохо службу начинаешь, лейтенант. Что, желудочный отсек «шилом» промывал? Смотри у меня – ещё раз замечу, вздрючу во все пихательные и дыхательные, не посмотрю, что особых претензий у меня к тебе пока что не имеется.
Дмитрий почувствовал, как у него запылали уши. До сих пор он ни разу не слышал от «бати» худого слова: командир мог служить иллюстрацией к фразе «строг, но справедлив».
– Ладно, – смягчился каперанг, – не за тем тебе звал. Мать у тебя умерла, лейтенант, – такие вот дела. Даю тебе неделю – лети в Питер, сделай там, что надо… Один хрен, – он тяжело вздохнул, – стоим у пирса, как «Аврора» на вечной стоянке… Документы тебе уже оформляют – заберёшь у писаря. Всё, Ильин, свободен – иди.
– Вот, Димочка, и остался ты сиротой, – Мария Сергеевна, соседка по лестничной площадке, горестно покачала головой. Она знала Дмитрия с детства, и даже была для него кем-то вроде няньки – присматривала за мальчишкой, если возникала вдруг такая нужда. И сейчас она смотрела на него так, как издавна добрые русские женщины смотрели на сирот. И неважно, что сироте уже двадцать три года, что на его плечах офицерские погоны, и что приставлен он к самому страшному оружию, изобретённому хитроумным человечеством, – для старушки, давно вырастившей собственных детей и тщетно дожидавшейся внуков, Дима так и остался малолетним сорванцом, за которым нужен глаз да глаз.
Мария Сергеевна помогала Дмитрию с поминками, по-хозяйски занявшись столом, а после ухода гостей задержалась прибраться и помыть посуду – до того ли сейчас Димочке?
– Спасибо вам, тётя Маша, – глухо проговорил Ильин, отрешённо глядя в окно.
– Да не за что, сынок. Обидно как-то – маме твоей было ещё жить да жить, какие это годы? Да только инфаркт – он возраст не спрашивает.
«Да, – подумал Дмитрий, – это точно. Не спрашивает, особенно если этот инфаркт – уже второй…».
Он хоть и был поздним ребёнком, но мать его была далеко не старухой: она ещё даже не вышла на пенсию и продолжала работать во Всероссийском НИИ растениеводства имени Вавилова на Исаакиевской площади. Первый инфаркт с ней случился, когда погиб в море отец Дмитрия: моряки иногда умирают не дома – бывает. Узнав о гибели мужа, она молча упала пластом и наверняка бы не выжила, если бы не сын – Диме было тогда тринадцать. И она не ушла вслед за любимым – осталась жить, чтобы вырастить сына. И вырастила, и снова не вышла замуж, хотя едва сводила концы с концами – в девяностые годы над её зарплатой смеялись не только куры, но и расплодившиеся в городе вороны. И не возражала, когда сын решил стать военным моряком, хотя Дмитрий видел, что она еле сдерживает слёзы.
И ещё мать любила свою работу: как пришла в институт Вавилова после окончания университета, так и проработала там тридцать лет. Дмитрий помнил, как она приводила его в институт и показывала смена уникальных растений, собранных со всего света. «Они сейчас спят, – говорила мама, – но если их бросить в землю, из них вырастет хлеб, и плоды, и ещё много чего вкусного и полезного на радость людям. Это сокровища, сынок, и даже в блокаду никто не съел ни единого зёрнышка из этой коллекции, хотя люди страшно голодали».
Что такое блокада, маленький Дима уже знал: об этом рассказывала бабушка, мамина мама, совсем ещё девчонкой пережившая в Ленинграде это страшное время. Блокада – это когда темно, холодно, очень хочется кушать, а с тёмного неба падают чёрные бомбы. И Дима смотрел на семена в стеклянных колбочках и думал о людях, которые не съели эти семена. И не знал он тогда, что из-за этих вот семян его мама – самая хорошая мама на свете – умрёт.
На престижное здание в самом центре города кое-кто зарился уже давно – очень уж хотелось чиновникам-бизнесменам из окна своего кабинета, отделанного под евростандарт, поглядывать свысока на конную статую государя-императора и испытывать гордость от своей крутости. И упорно проталкивалось решение о переезде института – не по чину каким-то ботаникам занимать такое здание и путаться под ногами у деловых людей. Директор НИИ резко возражал, доказывая, что при переезде неминуемо будет нарушен температурный режим хранения, что приведёт к гибели всей генетической коллекции – той самой, которая пережила блокаду. Против намерения властей выступили крупнейшие мировые научные и общественные организации и четыре нобелевских лауреата, и всё-таки институт не выдержал многолетней осады. Решение о переселении было принято, а мать Дмитрия Ильина настиг второй инфаркт, ставший для неё роковым…
За окнами темнело. Дмитрий помотал головой, прогоняя воспоминания.
– Пойду я, тетя Маша, – сказал он, вставая, – пройдусь немного.
– Иди, иди, сынок, – отозвалась старушка, возившаяся с посудой. – Я дверь закрою – ключи у меня есть.
Он вышел на набережную Невы у Горного института и пошёл к мосту лейтенанта Шмидта. Несмотря на ноющую в сердце тупую боль, усмехнулся, проходя мимо памятника Крузенштерну, стоявшего напротив его училища: в этом году выпускники снова наденут на бронзового мореплавателя тельняшку – традиция есть традиция. Здания вдоль Невы и мосты были ярко освещены, и древние сфинксы напротив Румянцевского сада бесстрастно взирали на плавучий ресторан «Нью Айленд». Дмитрий – почти бессознательно – шагал к Стрелке Васильевского острова. Зачем? Он и сам не знал – надо же было ему куда-то идти.
Шёл мокрый снег, но не злой, как на севере, а мягкий – весенний. В голове у Ильина был полный сумбур – он никак не мог смириться с дикой несправедливостью случившегося. «Как там говорил Андреич? – думал Дмитрий. – „Что делать“ и „Кто виноват?“ – это вечные российские вопросы. Хорошо бы ещё получить на них ответы…».
Переходя проезжую часть у Дворцового моста, он не смотрел по сторонам – машины здесь шли сплошным потоком. И только дойдя до ростральных колонн, Дмитрий бросил взгляд на знакомое здание Биржи и… оцепенел. Вокруг Биржи плотными рядами стояли роскошные машины, здание сияло огнями, а на его фасаде вспыхивала, гасла и вновь загоралась надпись: «Что движет людьми? Жажда больших денег!».
– С-сука… – выкрикнул-выхаркнул Ильин, и девчонка, с интересом посматривавшая на молодого статного офицера, испуганно шарахнулась в сторону; на её миловидном личике промелькнуло выражение незаслуженной обиды. Но Дима не обратил на девушку никакого внимания: ему вдруг показалось, что на крыше Биржи, прямо над похабным слоганом, сидит тот самый крючконосый и плешивый колдун из сказки, рассказанной ему Пантелеевым. Поганец был мелок ростом, и в его тонких ручках действительно не было ни меча, ни даже перочинного ножика, вот только глазки у плешивца были отнюдь не добрыми: они глядели на Дмитрия с презрением. И лейтенант Ильин услышал мерзкий липкий шёпот, доносящийся непонятно откуда: «Золото – оно всему голова, всему цена, всему мера! Продай мне свой меч, защитник земли русской…».
– А вот х… тебе! – яростно прошептал Дмитрий. – Не дождёшься!
Он отвернулся от опоганенного здания, где когда-то находился его любимый военно-морской музей, и только сейчас обратил внимание на светящуюся колонну, хотя её было видно из любой точки центра города. Это был небоскрёб «Газпрома», ударными темпами выстроенный у моста Петра Великого, неподалёку от того места, где некогда стоял шведский городок Ниеншанц, взятый русскими войсками. Все разговоры о нарушении архитектурного ансамбля города оказались гласом вопиющего в пустыне, деньги победили, и знаменитый артист доказывал с экрана телевизора, что этот небоскрёб станет лучшим украшением города на Неве. И стеклобетонный фаллос упёрся в серое питерское небо нагло и торжествующе.
«Вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа, – подумал Ильин. – Ну, погодите…».
– Двадцать кило? Ну и аппетиты у тебя, братан… У вас на флоте чё, торпеды нечем начинать стало? – Арап Петра Великого ошарашено покрутил головой.
– Двадцать, – спокойно повторил Дмитрий. – И как можно скорее – времени у меня нет. Совсем. За бабки не волнуйся – получишь. Есть у меня деньги, так что мы за ценой не постоим.
Рабочие вынесли длинный продолговатый ящик и поставили его прямо на асфальт – шёл дождь, и им не хотелось мокнуть, ожидая, пока в кузове грузовика подготовят место для очередного «предмета экспозиции». Ящик был обёрнут шуршащим пластиком, но с торца – наверно, из-за небрежности упаковщиков или грузчиков, тащивших его вниз по лестнице, – пластик прорвался. Порыв сырого ветра отогнул шелестящий лоскут, и Дмитрий увидел, что находится внутри: модель корабля в прозрачном параллелепипеде, напоминавшем саркофаг павшего героя. И Дмитрий узнал этот корабль – сразу, с первого взгляда.
Это была модель крейсера первого ранга «Варяг» – корабля, больше ста лет назад принявшего неравный бой и затопленного в далёком корейском порту Чемульпо. Потом в составе русского флота служили ещё два корабля с таким именем, и второй из них уже снова под андреевским флагом, а третий – тяжёлый аванесущий крейсер – так и не был достроен на верфи независимой Украины и был продан по цене металлолома ушлым дельцам из быстро набиравшей силу Поднебесной Империи. По официальной версии, из авианосца собирались сделать развлекательный центр, а как оно замышлялось на самом деле – кто знает?
А модель их славного предка стояла сейчас под дождём. Стекло быстро покрылось мелкими каплями, и они побежали вниз, стекая скупыми мужскими слезами. Курсант пятого курса военно-морского училища Дмитрий Ильин повернулся и пошёл прочь, ускоряя шаг, чтобы поскорее оказаться как можно дальше от места казни памяти. Он не плакал – просто в лицо ему летел обычный для Питера мелкий дождик, и поэтому лицо его было мокрым.
Он торопился – времени до вечерней поверки оставалось не так много, а надо было ещё успеть заскочить домой, переодеться в форму и вернуться в училище. И надо было ещё попить чаю с матерью – она ведь наверняка, вернувшись с работы, приготовила что-нибудь вкусное, чтобы угостить сына и его Яночку. Мать Димы хорошо относилась к подруге сына и очень хотела, чтобы они наконец-то поженились. Надо, надо попить с ней чаю, потому что, очень на то похоже, угощать домашними пирогами «Яночку» ей уже больше не придётся.
…Они так и не помирились. На выпускной Яна не пришла, и Дмитрий был одним из немногих, получивших офицерские погоны не под восхищённым взглядом подруги, невесты или жены. Как ни странно, особой горечи он не испытал – перегорело. «Контакт гениталий не подразумевает контакта душ, – подумал новоиспечённый лейтенант, – так, кажется? Спать можно с любой женщиной, а вот жить… Ну и ладно, оно и к лучшему!».
Его ждал Северный флот.
* * *
Подводная лодка, вцепившаяся в причал толстенными обледенелыми тросами, была похожа на спящее морское чудище. Нет, не на спящее – на умирающее под слоем изморози и снега, оставленного обрушившимся на флот и на всю страну новым ледниковым периодом. Эта лодка – хотя вряд ли правильно называть «лодкой» огромный корабль, не уступающий по своим размерам линкорам Второй мировой, – была уникальной и даже удостоилась быть занесённой в книгу рекордов Гиннеса как самый большой подводный корабль из всех, что сошли с верфей всех стран мира за без малого сто лет подводного судостроения.
Подводный дредноут был примечателен не только своими габаритами, но и очень оригинальной конструкцией – корабль представлял собой катамаран, собранный из модулей. Внутри легкого корпуса, одетого в противогидроакустическое покрытие, размещались пять обитаемых прочных корпусов, выполненных из титана. Два главных корпуса располагались параллельно друг другу – симметрично относительно диаметральной плоскости, – а между ними, перед сдвинутой в корму рубкой, тянулись в два ряда двадцать ракетных шахт для межконтинентальных баллистических ракет. Исполинские размеры «акул» (или «тайфунов», как называли эти субмарины по натовской классификации) и экзотичность конструкции не были прихотью проектировщиков или результатом творческих изысканий – корабли строили специально под новые твердотопливные ракеты.
Трехступенчатая «Р-39», оснащенная десятью разделяющимися головными частями индивидуального наведения, получилась циклопической – при высоте шестнадцать метров и диаметре два с половиной метра она весила девяносто тонн. С самого начала работ над ней было ясно, что для размещения стартового комплекса в составе двадцати единиц не годятся не только любые разумные модификации уже имевшихся конструкций ракетных подводных крейсеров стратегического назначения (типа «мурена» или «кальмар»), но и традиционные схемы компоновки атомных ракетоносцев – новая ракета была слишком велика. Но по ту сторону Атлантики уже сходили со стапелей новенькие «огайо» – носители «трайдентов», сменивших «поларисы», – и надо было дать им достойный ответ.
Вдобавок ко всему, командование, привычно не обращавшее внимания на тыловую инфраструктуру, потребовало уменьшения надводной осадки «акул», чтобы гиганты могли походить к старым причалам. Американцы для своих «огайо» строили новые базы, а мы решили этим не заниматься. Из пятидесяти тысяч тонн подводного водоизмещения «акулы» ровно половину составляла балластная вода, из-за чего лодку с горьким сарказмом окрестили «водовозом».
И всё-таки ответ был дан: 12 декабря 1981 года головной «тайфун» вошёл в состав Северного флота. В корпус корабля были упакованы две тысячи Хиросим, не считая другого оружия: торпед, ракето-торпед, мин и даже зенитных комплексов «игла». Этот тяжёлый подводный крейсер мог проломить из-под воды двухсполовинойметровый лёд, всплыть в сердце Арктики и выплюнуть залпом все свои ракеты – туда, куда нужно, и раньше, чем его смогут остановить. Уникальная ядерная энергетическая установка мощностью в 100 тысяч лошадиных сил обеспечивала стосемидесятиметровому колоссу подводную скорость хода до двадцати семи узлов, система шумоподавления сделала его самым «неслышимым» из всех ранее созданных советских атомных подводных ракетоносцев, а обилие новых систем управления, навигации и жизнеобеспечения сделали корабль прекрасно управляемым и очень живучим.
И впервые в истории советского подводного флота на «тайфунах» было уделено большое внимание условиям жизни и быта для ста пятидесяти членов экипажа, которые и не снились не только спавшим в обнимку с торпедами матросам дизельных «фокстротов», но и морякам атомных лодок. На «акулах» имелись офицерские каюты, маломестные кубрики для матросов, спортзал, сауна, зимний сад и даже плавательный бассейн – невиданная роскошь для боевого корабля, тем более подводного.
А теперь этот корабль, последний из шести «тайфунов», ещё числившийся «условно-боеготовым», стоял у причала и медленно умирал под заунывный вой полярной пурги. Он всё ещё надеялся на чудо, и люди, обитавшие в его чреве, тоже надеялись – правда, с каждым днём все меньше и меньше…
Двое офицеров, пряча лица от секущей снежной крупы, торопливо прошли по трапу на борт лодки. Внутри было тепло, и горел свет: корабль всё ещё жил, он не хотел умирать – он хотел выйти в море и служить стране, создавшей это чудо техники. Но корабль не знал, что этой страны больше нет…
– Задрог, Дмитрий Сергеич? – иронически спросил один из офицеров с погонами капитан-лейтенанта у своего спутника, взглянув на его покрасневшее лицо.
– Так точно, – отозвался второй, дуя на озябшие пальцы. – Есть такое дело…
– Ладно, лейтенант, есть у меня немного «эн-зэ». Не могу допустить гибели боевого товарища от переохлаждения – офицерская совесть не позволяет.
Ильин заколебался. Пристрастия к спиртному он никогда не испытывал, но лейтенант и в самом деле замёрз, и к тому же ему не хотелось обижать товарища. Несмотря на разницу в званиях – две звёздочки – это много, – они сдружились, почувствовав родственные души. Пантелеев (тогда ещё лейтенант) пережил самые трудные времена флота, когда офицеры атомных подводных ракетоносцев, элита вооруженных сил страны, с вершин всеобщего почета и уважения были сброшены вместе со своими семьями в самую настоящую нищету. Многомесячные задержки жалованья, невероятное ухудшение социально-бытовых условий – в том числе банальное недоедание – стали обычным явлением. Жёны плакали, люди зверели, многие были готовы бежать куда угодно, и рапорта об отставке пачками ложились на стол начальства. Но Михаил Пантелеев выдержал, не согнулся, не изменил своей юношеской любви к флоту. Он остался в строю, и вот-вот должен был придти приказ о присвоении ему очередного воинского звания «капитан третьего ранга». Вообще-то звание каплей выслужил уже давно, но где это и когда начальники с крупнокалиберными звёздами на погонах любили офицеров, не стеснявшихся говорить им правду в глаза?
– Не угнетайся, – добавил Михаил, заметив колебания молодого лейтенанта. – Я тебя не на пьянку зову, по пять капель – и хорош. До вахты у тебя времени много – выспишься.
– Ладно, Андреич, – сдался Дмитрий, – ты и мёртвого уговоришь.
В каюте капитан-лейтенант разделся первым и, пока Ильин снимал шинель, успел извлечь из рундука фляжку со спиртом, два гранёных стаканчика и «чуток бросить на зуб». В шестидесятых-семидесятых годах содержимое провизионных камер советских атомных субмарин поражало. Моряки-подводники в изобилии снабжались превосходным молдавским «каберне», черной и красной икрой и прочими деликатесами, которыми мог похвастаться далеко не каждый столичный ресторан. Но в восьмидесятых всё это гастрономическое изобилие уступило место гораздо более скромному рациону – отношение «руководителей партии и правительства» к «защитникам подводных рубежей отчизны» изменилось. И только военно-морское «шило» на флоте не переводилось никогда, невзирая ни на войны, ни на разруху, ни на разгул демократии.
После первого стаканчика в организме и на душе потеплело, а после второго между друзьями вновь пошёл разговор на больную тему, волновавшую обоих. Медленное умирание флота вроде приостановилось, но его реанимация шла черепашьими темпами, вызывавшими понятное раздражение у людей, небезразличных к судьбе России. Во времена советские, когда десятки атомных подводных ракетоносцев бороздили все океаны планеты от полюса до полюса, от закладки до передачи флоту субмарины размером с крейсер проходило всего два-три года, а для торпедных лодок-охотников – и того меньше. Именно этот флот положил конец морскому господству американцев и сделал возможным переговоры об ограничении стратегических вооружений.
А теперь, когда отслужили своё ветераны прежних серий, пошли на слом «наваги» и «мурены», а в строю оставались с десяток «кальмаров» и «дельфинов», постройка «князей» – ракетоносцев четвёртого поколения – растягивалась на десятилетия. Головной «борей» – «Юрий Долгорукий», прозванный «Юрием Долгостройным», – по аналогии со старинным парусником «Трёх иерархов» называли ещё и «Трёх президентов»: подводный крейсер был заложен при Ельцине, спущен на воду при Путине и достраивался при Медведеве. А ведь было, было время, когда боевые корабли выпекались на верфях как блины на хорошей кухне.
– Не понимаю я, – горячился Ильин, – есть деньги на строительство казино, бизнес-центров, борделей, мать их, а на флот – нету! Ну да, ушли опытные инженеры и рабочие-судостроители, заводы годами простаивали – это понятно, но финансирование! Программу возрождения флота приняли – хорошую программу, да, – но она пока что только на бумаге! Неужели наши олигархи не понимают, что лучше быть независимым удельным князем, чем вассалом чужого короля? В мире уважают сильных – это же и дураку ясно! Или я ни хрена не понимаю? Или президент ничего не может сделать с этой бандой?
– Вечные российские вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?», – глубокомысленно заметил Пантелеев, вновь наполняя гранёные патрончики. – Дело надо делать, каждому на своём месте, а философия… Давай-ка я тебе лучше одну сказочку расскажу, да не простую, а с подковыркой.
Они выпили, и Михаил пояснил:
– Рыбачили мы, значит, в прошлом отпуске на Селигере – люблю я это занятие. И набрели в глуши как-то под вечер на одну избушку на курьих ножках, где обитал весьма колоритный дедок. Он-то нам эту баечку и поведал.
Пантелеев уселся поудобнее на койке и начал, входя в роль былинного сказителя:
– Жил-был некогда на Руси воин-богатырь и мечом булатным рубежи державы от врагов хранил – всяких летучих змеев и кощеев почтенного возраста выводил в расход без разговоров о правах разных вредных меньшинств. И вот дошли до него слухи, что завелась в одном краю гниль непонятная – люди стали портиться, про честь и совесть забывать. Воин снарядился и пошёл туда, чтобы на месте разобраться в ситуации. Прибыл, огляделся, и видит – топает ему навстречу плешивый крючконосый мужичок неопределённого возраста, мелкого роста и непонятно какой профессии. Богатырь хотел сходу его мечом по маковке приложить – уж больно внешность у этого типа была пакостная, – но придержал руку. Вроде как и не за что – прохожий никаких враждебных действий не производил. Наоборот – как увидел воина, разулыбался до ушей, словно родственника встретил, и говорит ему: «Ратник славный, устал ты, поди, воевать без выходных и даже без перекуров! Весь ты изранен, а царь-батюшка отпуск тебе не даёт. Пойдём ко мне, друг ситный, хоть немного отдохнёшь». И безобидный такой весь из себя – глазки добрые, ручки тонкие, и ни меча в этих ручках нет, ни даже ножика перочинного.
«В Андреиче умер артист, – думал Дмитрий, слушая друга. – Складно плетёт…»
– Пришли они к терему на опушке леса, справа озеро, лебеди плавают – красота. Ну, зашли внутрь этого домика индивидуального проекта и улучшенной планировки, и тут-то у нашего богатыря челюсть так и отпала. Роскошь кругом, музыка играет, стол сервирован по первому разряду. И девки разномастные шастают в большом количестве, в исподнем и без оного. В общем, мечта мужчины. «Вот, – говорит плешивец, – расслабляйся, служивый, – всё твоё. – И добавляет вкрадчиво: – Только за прелесть эту платить полагается. Золото у тебя есть, защитник земли русской?» – «Нет, – отвечает ему воин, – не копил я злато, зачем оно мне?» – «Ой, зря, – покачал головой крючконосый. – Золото – оно всему голова, всему цена, всему мера. Ну, не беда – я помогу. Отдай мне в залог свой меч – на время, – а я тебе золота отсыплю». И поддался богатырь на уговоры – видно, морок на него навёл этот мелкорослый, да и девки тоже, сам понимаешь. Короче, отдал меч, взял кредит и ушёл в разгул – потешил плоть по полной программе.
«Да, – подумал Ильин, – можно понять мужика…».
– Долго ли, коротко ли, – вдохновенно продолжал рассказывать каплей, – но пришло к нашему доброму молодцу похмелье. Приметил он, что еда дерьмецом отдаёт, что по углам хоромы крысиные глазки посверкивают, и что за лицами девок ведьмячьи хари проступают. Вскинулся воин и давай искать хозяина заведения, чтобы, значит, меч свой вернуть. Да только нет нигде плешивца – как в воду канул, вместе с мечом. Тут-то и понял парень, что развели его на сладком, как пацана. Порушил голыми руками всё здание – девки в лягушек превратились и в озеро попрыгали, роскошь золочёная черным прахом рассыпалась, – а что толку? Крючконосого и след простыл!
И с тех пор бродит этот воин по Руси, ищет того колдуна, чтобы поговорить с ним очень задушевно. А главное – меч свой вернуть хочет, потому что пришла пора его в дело пускать: враги кусок за куском от державы отхватывают, да изнутри плесень лезет из всех щелей. Вот такая сказочка, товарищ лейтенант.
– Да, со смыслом байка. И найдёт воин свой меч, как ты думаешь, товарищ без пяти минут кап-три?
– Я так думаю, – очень серьёзно ответил Пантелеев, – что в поисках этих воину надо помочь, потому как…
Он не договорил – в дверь каюты постучали.
– Да! – отозвался капитан-лейтенант, отработанным движением закрывая ящик стола, в котором размещались фляжка, гранёные «пусковые шахты» и нехитрая закусь: в условиях, «приближенных к боевым», сервировать «банкет» в открытую считалось признаком дурного тона. – Войдите!
На пороге возник мичман-контрактник.
– Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту?
– Обращайтесь.
– Товарищ лейтенант, вас вызывает командир.
«Зачем я понадобился „бате“? – размышлял Ильин, шагая по коридору – Грехов за мной вроде не числится… Не вовремя, чёрт, – амбре от меня, а „батя“ на этот счёт строг: не разделяет он утверждения „флотский офицер должен быть слегка выбрит и до синевы пьян“, предпочитая оригинальную формулировку российского императорского флота „до синевы выбрит и слегка пьян“. И вообще – по военной геометрии, „кривая любой формы всегда короче прямой, проходящей в непосредственной близости от начальства“.
– Разрешите? – спросил Дмитрий, переступая комингс. – Товарищ капитан первого ранга, лейтенант Ильин по вашему приказанию прибыл!
Командир окинул молодого офицера цепким взглядом и буркнул сердито:
– Плохо службу начинаешь, лейтенант. Что, желудочный отсек «шилом» промывал? Смотри у меня – ещё раз замечу, вздрючу во все пихательные и дыхательные, не посмотрю, что особых претензий у меня к тебе пока что не имеется.
Дмитрий почувствовал, как у него запылали уши. До сих пор он ни разу не слышал от «бати» худого слова: командир мог служить иллюстрацией к фразе «строг, но справедлив».
– Ладно, – смягчился каперанг, – не за тем тебе звал. Мать у тебя умерла, лейтенант, – такие вот дела. Даю тебе неделю – лети в Питер, сделай там, что надо… Один хрен, – он тяжело вздохнул, – стоим у пирса, как «Аврора» на вечной стоянке… Документы тебе уже оформляют – заберёшь у писаря. Всё, Ильин, свободен – иди.
* * *
– Вот, Димочка, и остался ты сиротой, – Мария Сергеевна, соседка по лестничной площадке, горестно покачала головой. Она знала Дмитрия с детства, и даже была для него кем-то вроде няньки – присматривала за мальчишкой, если возникала вдруг такая нужда. И сейчас она смотрела на него так, как издавна добрые русские женщины смотрели на сирот. И неважно, что сироте уже двадцать три года, что на его плечах офицерские погоны, и что приставлен он к самому страшному оружию, изобретённому хитроумным человечеством, – для старушки, давно вырастившей собственных детей и тщетно дожидавшейся внуков, Дима так и остался малолетним сорванцом, за которым нужен глаз да глаз.
Мария Сергеевна помогала Дмитрию с поминками, по-хозяйски занявшись столом, а после ухода гостей задержалась прибраться и помыть посуду – до того ли сейчас Димочке?
– Спасибо вам, тётя Маша, – глухо проговорил Ильин, отрешённо глядя в окно.
– Да не за что, сынок. Обидно как-то – маме твоей было ещё жить да жить, какие это годы? Да только инфаркт – он возраст не спрашивает.
«Да, – подумал Дмитрий, – это точно. Не спрашивает, особенно если этот инфаркт – уже второй…».
Он хоть и был поздним ребёнком, но мать его была далеко не старухой: она ещё даже не вышла на пенсию и продолжала работать во Всероссийском НИИ растениеводства имени Вавилова на Исаакиевской площади. Первый инфаркт с ней случился, когда погиб в море отец Дмитрия: моряки иногда умирают не дома – бывает. Узнав о гибели мужа, она молча упала пластом и наверняка бы не выжила, если бы не сын – Диме было тогда тринадцать. И она не ушла вслед за любимым – осталась жить, чтобы вырастить сына. И вырастила, и снова не вышла замуж, хотя едва сводила концы с концами – в девяностые годы над её зарплатой смеялись не только куры, но и расплодившиеся в городе вороны. И не возражала, когда сын решил стать военным моряком, хотя Дмитрий видел, что она еле сдерживает слёзы.
И ещё мать любила свою работу: как пришла в институт Вавилова после окончания университета, так и проработала там тридцать лет. Дмитрий помнил, как она приводила его в институт и показывала смена уникальных растений, собранных со всего света. «Они сейчас спят, – говорила мама, – но если их бросить в землю, из них вырастет хлеб, и плоды, и ещё много чего вкусного и полезного на радость людям. Это сокровища, сынок, и даже в блокаду никто не съел ни единого зёрнышка из этой коллекции, хотя люди страшно голодали».
Что такое блокада, маленький Дима уже знал: об этом рассказывала бабушка, мамина мама, совсем ещё девчонкой пережившая в Ленинграде это страшное время. Блокада – это когда темно, холодно, очень хочется кушать, а с тёмного неба падают чёрные бомбы. И Дима смотрел на семена в стеклянных колбочках и думал о людях, которые не съели эти семена. И не знал он тогда, что из-за этих вот семян его мама – самая хорошая мама на свете – умрёт.
На престижное здание в самом центре города кое-кто зарился уже давно – очень уж хотелось чиновникам-бизнесменам из окна своего кабинета, отделанного под евростандарт, поглядывать свысока на конную статую государя-императора и испытывать гордость от своей крутости. И упорно проталкивалось решение о переезде института – не по чину каким-то ботаникам занимать такое здание и путаться под ногами у деловых людей. Директор НИИ резко возражал, доказывая, что при переезде неминуемо будет нарушен температурный режим хранения, что приведёт к гибели всей генетической коллекции – той самой, которая пережила блокаду. Против намерения властей выступили крупнейшие мировые научные и общественные организации и четыре нобелевских лауреата, и всё-таки институт не выдержал многолетней осады. Решение о переселении было принято, а мать Дмитрия Ильина настиг второй инфаркт, ставший для неё роковым…
За окнами темнело. Дмитрий помотал головой, прогоняя воспоминания.
– Пойду я, тетя Маша, – сказал он, вставая, – пройдусь немного.
– Иди, иди, сынок, – отозвалась старушка, возившаяся с посудой. – Я дверь закрою – ключи у меня есть.
Он вышел на набережную Невы у Горного института и пошёл к мосту лейтенанта Шмидта. Несмотря на ноющую в сердце тупую боль, усмехнулся, проходя мимо памятника Крузенштерну, стоявшего напротив его училища: в этом году выпускники снова наденут на бронзового мореплавателя тельняшку – традиция есть традиция. Здания вдоль Невы и мосты были ярко освещены, и древние сфинксы напротив Румянцевского сада бесстрастно взирали на плавучий ресторан «Нью Айленд». Дмитрий – почти бессознательно – шагал к Стрелке Васильевского острова. Зачем? Он и сам не знал – надо же было ему куда-то идти.
Шёл мокрый снег, но не злой, как на севере, а мягкий – весенний. В голове у Ильина был полный сумбур – он никак не мог смириться с дикой несправедливостью случившегося. «Как там говорил Андреич? – думал Дмитрий. – „Что делать“ и „Кто виноват?“ – это вечные российские вопросы. Хорошо бы ещё получить на них ответы…».
Переходя проезжую часть у Дворцового моста, он не смотрел по сторонам – машины здесь шли сплошным потоком. И только дойдя до ростральных колонн, Дмитрий бросил взгляд на знакомое здание Биржи и… оцепенел. Вокруг Биржи плотными рядами стояли роскошные машины, здание сияло огнями, а на его фасаде вспыхивала, гасла и вновь загоралась надпись: «Что движет людьми? Жажда больших денег!».
– С-сука… – выкрикнул-выхаркнул Ильин, и девчонка, с интересом посматривавшая на молодого статного офицера, испуганно шарахнулась в сторону; на её миловидном личике промелькнуло выражение незаслуженной обиды. Но Дима не обратил на девушку никакого внимания: ему вдруг показалось, что на крыше Биржи, прямо над похабным слоганом, сидит тот самый крючконосый и плешивый колдун из сказки, рассказанной ему Пантелеевым. Поганец был мелок ростом, и в его тонких ручках действительно не было ни меча, ни даже перочинного ножика, вот только глазки у плешивца были отнюдь не добрыми: они глядели на Дмитрия с презрением. И лейтенант Ильин услышал мерзкий липкий шёпот, доносящийся непонятно откуда: «Золото – оно всему голова, всему цена, всему мера! Продай мне свой меч, защитник земли русской…».
– А вот х… тебе! – яростно прошептал Дмитрий. – Не дождёшься!
Он отвернулся от опоганенного здания, где когда-то находился его любимый военно-морской музей, и только сейчас обратил внимание на светящуюся колонну, хотя её было видно из любой точки центра города. Это был небоскрёб «Газпрома», ударными темпами выстроенный у моста Петра Великого, неподалёку от того места, где некогда стоял шведский городок Ниеншанц, взятый русскими войсками. Все разговоры о нарушении архитектурного ансамбля города оказались гласом вопиющего в пустыне, деньги победили, и знаменитый артист доказывал с экрана телевизора, что этот небоскрёб станет лучшим украшением города на Неве. И стеклобетонный фаллос упёрся в серое питерское небо нагло и торжествующе.
«Вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа, – подумал Ильин. – Ну, погодите…».
* * *
– Двадцать кило? Ну и аппетиты у тебя, братан… У вас на флоте чё, торпеды нечем начинать стало? – Арап Петра Великого ошарашено покрутил головой.
– Двадцать, – спокойно повторил Дмитрий. – И как можно скорее – времени у меня нет. Совсем. За бабки не волнуйся – получишь. Есть у меня деньги, так что мы за ценой не постоим.