Коппер Б.. Пещера

громадный кадык выдается вперед. Загнутые, как у кабана, клыки высовывались
из пасти, узкие змеиные глаза зловеще прищурились. В передних лапах, нет,
скорее каких-то клешнях, чудовище держало человека. Голова была оторвана,
как хвост у сельдерея. Мастер изобразил зверя в момент, когда тот, выплюнув
голову, готовился приступить к кровавой трапезе.
Не в силах передать чувство отвращения, которое охватило меня от одного
взгляда на барельеф. Работа была настолько реалистичной, что, казалось,
чудище вот-вот выпрыгнет из рамы. Трудно передать словами, что я чувствовал
в тот момент. Но какие бы отрицательные эмоции не вызывало у меня это
произведение искусства, я обязан был его сфотографировать, чтобы, по
возвращении в Англию, рассмотреть получше.
Я поспешил установить экспозицию, навел резкость и нажал на спуск. Я
успел сделать еще пару снимков, прежде чем пленка закончилась. Внезапно за
спиной раздался жуткий грохот, будто обрушилась стена. Я вздрогнул и
принялся лихорадочно укладывать фотоаппарат и треногу, подумав, что пришел
служитель. Но я ошибся. Беглый осмотр показал, что в церкви ничего не
изменилось. На более тщательное расследование времени не оставалось. Я и так
задержался в Графштайне дольше, чем намеревался.
После обеда я написал несколько писем и отнес их на почту в деревню.
Больше в тот день из дома не выходил. Перед ужином, переполненный
впечатлениями, я прилег отдохнуть. Проснулся, когда стемнело.
Фосфоресцирующий циферблат часов показывал половину девятого. Обычно ужин
подавали не раньше девяти, так что у меня оставалось еще немного времени.
Не зажигая света, я подошел к окну. Полная луна призрачным светом
освещала долину, ели серебристым ковром покрывали склоны гор; шпиль церкви
тянулся вверх. Пейзаж напоминал гравюры Дюрера,
Я готов был спуститься вниз, как вдруг овчарка Штайнеров забеспокоилась
и залилась лаем. Я выглянул в окно. Ни души. Собака лаяла как сумасшедшая и
рвалась с цепи. Когда она на секунду замолчала, я отчетливо услыхал шаги --
кто-то поднимался по склону. Лай перешел в жалобный вой. Хлопнула входная
дверь -- Штайнер вышел успокоить собаку.
Трава зашелестела, но уже дальше. Шаги постепенно удалялись в
направлении скал. Все стихло. Озадаченный, я спустился к ужину.
Еда, как всегда, была превосходной. В тепле, у очага, глядя на пляшущие
на меди блики, я вновь ощутил покой и безмятежность. Поужинав, я разложил на
большом обеденном столе карты, достал блокнот и занялся прокладыванием
маршрута.
Часы пробили половину одиннадцатого. Я начал собираться. Фрау Штайнер
давно отправилась спать, хозяин читал газету, посасывая потухшую трубку.
-- Работайте, работайте,-- замахал он руками, заметив, что я собираюсь
уходить. Я ответил, что дневник и разметка маршрута возможно задержат меня
далеко за полночь. Хозяин пожал плечами и сказал, что все равно идет спать
и, если меня не затруднит потушить свет перед сном, то я могу оставаться
здесь сколько угодно.
Меня это устраивало. Стояла осень, и по ночам уже подмораживало. Уютная
кухня куда лучше подходила для работы, чем неотапливаемая спальня. Герр
Штайнер пододвинул тарелку с печеньем и полбутылки пива и заговорщически
подмигнул на прощание.
Я остался один. Хозяин запер собаку в одном из сарайчиков, поэтому я
вполне мог считать себя единственным человеком во вселенной.
Дверь в кухню не запиралась ни зимой, ни летом, по крайней мере, если
Штайнеры, не уезжали куда-нибудь. Главный вход и дверь с задней стороны дома
каждый вечер тщательно запиралась, дверь в кухню -- никогда. Она выходила на
дорогу, и поэтому была более удобной, чем центральный вход. Что это --
традиция или обыкновенная лень -- я не понял. По обе стороны двери в стены
были вбиты две скобы, в которые вставлялся массивный деревянный брус.
Возможно из-за того, что брус был довольно увесистым, дверь и не запиралась.
Непонятно, правда, что мешало поставить обычный замок.
Как бы там ни было, я остался на кухне один. Попивая пиво, я заполнил
дневник, потом занялся разработкой деталей маршрута предстоящего дня.
Меня начало клонить в сон. Я поднялся, чтобы размять затекшие суставы,
и подошел к очагу. В ночной тиши послышался шорох. Я прислушался. Дрему как
рукой сняло. Шорох доносился снаружи. Он был настолько тихим, что
неудивительно, как я не услышал его раньше. Я взглянул на часы -- слишком
поздно для местного жителя, которому с рассветом на работу.Кто-то осторожно
крался вдоль дома. Я пересек кухню и встал у окна. Шорох повторился ближе и
отчетливей. Мне показалось, что сегодня я его уже где-то слышал.
Сомневаюсь, что мне удалось достаточно точно передать атмосферу
кошмара. Трудно представить себе ночь в Альпах здесь, в центре Лондона, сидя
в мягком кресле. Шорохи или шаги -- называйте как хотите -- приближались с
умопомрачительной медлительностью. Лучше сказать, тщательностью. Тогда у
меня в голове возник образ инвалида, который с огромным трудом передвигается
на костылях. Тишина, затем -- шаркающий звук, будто костыль переставляется
дальше, задевая землю, вновь тишина. Вдруг позади дома страшно завыла
собака.
Сердце екнуло и ушло в пятки. И до этого нервы были напряжены до
предела, а тут еще жуткий вой, который мог означать только то, что собака
почуяла чужого. Я бросил взгляд на дверь. Скорее закрыть! Я не причислял
себя к трусам и никогда не пасовал перед лицом опасности, но в тот момент
что-то сломалось и я перестал быть самим собой.
Деревянный брус показался слишком громоздким, чтобы запереть дверь без
шума. Кроме того, ноги будто приросли к полу, так что я не мог ступить ни
шагу.
Горела лампочка. Электрический свет казался резким, но ни за что на
свете я не согласился бы его погасить. Я стал у окна так, чтобы силуэт не
был виден снаружи.
Шарканье повторилось совсем рядом. Я лихорадочно огляделся кругом в
поисках какого-нибудь оружия. Ничего. Наступила долгая пауза, затем снаружи
раздалось сухое покашливание, подобное тому, какое раздалось из пещеры.
Собака жалобно взвизгнула. Волосы стали дыбом у меня на голове, когда я
увидел, как старая деревянная щеколда скрипнула и начала подниматься.
Колоссальным усилием воли мне удалось сбросить оцепенение. Я понятия не
имел, кто находится по ту сторону двери, но одно знал наверняка: что сойду с
ума, если окажусь с ним лицом к лицу. Я бросился к двери и повис на щеколде.
Мне удалось ее опустить, но уже через мгновение я с ужасом почувствовал, что
несмотря на все усилия, она неумолимо поднимается. Через секунду дверь
приоткрылась на пару дюймов. Ужас удесятерил силы, я навалился на дверь и
опустил щеколду.
И вновь она начала подниматься. Я оглянулся по сторонам в поисках
опоры. На вымощенном камнем полу удалось нащупать еле заметный выступ. Страх
не проходил, но первоначальное оцепенение отступило и я вновь обрел
способность к сопротивлению.
Дверь мало-помалу отворялась.
Мой взгляд задержался на прислоненном к стене брусе. До него было фута
четыре, не больше. Преодолев на мгновение невидимого противника, я захлопнул
дверь. Подставил ногу я потянулся к брусу. Тот оказался тяжелее, чем я
предполагал; удержать его в одной руке было невозможно. Вдруг ботинок под
ужасающим давлением заскользил, пальцы разжались, и брус рухнул на пол,
задев по пути огромный медный таз, который с грохотом запрыгал на полу.
Наверно это меня и спасло, ведь до сих пор борьба проходила в полной тишине.
В следующее мгновение произошло несколько событий одновременно: дверь
распахнулась настежь, собака зашлась лаем, Штайнер закричал наверху и весь
второй этаж вспыхнул ярким светом. Давление на дверь ослабло, я ногой
захлопнул ее, нашарил на полу злополучную балку и дрожащими руками вложил ее
в скобы. Затем, обессиленный, рухнул на пол.
Не стану утомлять вас пересказом того, что произошло позже. Все
смешалось -- удивление, а затем ужас Штейнеров, дикий вой собаки, бренди,
которым меня привели в чувство, бессвязные объяснения. Разумеется, больше в
эту ночь мы не ложились. Двери забаррикадировали самой тяжелой мебелью,
которую только смогли отыскать. В сложившихся обстоятельствах это
потребовало известной доли мужества.
Должен признаться, никогда в жизни мне не приходилось испытать большего
ужаса, чем той ночью. Страх парализовал тело и мозг. Потребовалось немало
усилий, чтобы восстановить равновесие. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в
виду. Когда под действием бренди я пришел в себя, мы забаррикадировали все
двери и окна, включили весь свет. Штайнеру пришла в голову блестящая идея
разбросать по полу металлическую утварь, чтобы услышать, если кто-то захочет
подняться по лестнице.
Откуда-то он извлек три огромных охотничьих ружья, похожих на
средневековые мушкеты. Закончив приготовления к половине второго, мы
укрылись в спальне -- комнате с самой толстой дверью. До рассвета оставалось
около четырех часов.
Все это время мы провели в напряженном ожидании, переговариваясь
шепотом и вздрагивая от малейшего шороха -- будь то порыв ветра или стук
ветки в стекло. Мы избегали говорить о случившемся прямо, но то и дело
возвращались к нему косвенным образом. Я не ошибся, предположив, что
Штайнерам известно куда больше, чем они пытаются показать.
Фрау Штайнер обронила ненароком фразу "До сих пор они не заходили так
далеко", но муж тут же толкнул ее локтем. Что и говорить, у меня было время
поразмыслить над происшедшим. Какая из Богом созданных тварей обладает
достаточным разумом, чтобы, подобно человеку, поднять щеколду? Обезьяна?
Возможно. Только откуда ей взяться в горах?
Другой зверь, лось, например, мог бы поднять щеколду только случайно
зацепившись рогом. Но ведь щеколда поднималась плавно, как это сделал бы
человек. Кроме того, действия были целенаправленными и скрытными. Тем не
менее, с самого начала я почему-то отбросил мысль о том, что это дело рук
человеческих.
Не придя к определенному решению, я оставил головоломку и забылся
тревожным сном. Я заснул как сидел, в углу спальни, прислонившись спиной к
стене и опустив голову на колени. Я продолжал сжимать в руках антикварное
ружье. Я проспал рассвет, но когда осознал, что ночь кончилась, меня
охватила такая буйная радость, которую я не испытывал со времени окончания
войны. Звуки пробуждающегося дня доносились снаружи со все нарастающей
настойчивостью: прокричал петух, захрюкали свиньи, закудахтали куры,
заворчал проснувшийся пес, который пережил тяжелую ночь.
Мы выждали час, прежде чем осмелились пошевелиться. Потом распахнули
окна и долго осматривались, но не обнаружили ничего подозрительного. По
Дороге проехала телега. Один крестьянин сидел на козлах, второй шагал рядом.
Эта мирная картина настолько нас пристыдила (обычно Штайнеры начинали
хлопотать по хозяйству задолго до рассвета), что мы одновременно сбежали
вниз, громко переговариваясь и стараясь произвести как можно .больше шума
Повсюду в доме горел свет, на полу вперемешку лежали медные тазы и
сковородки. Все было так как мы оставили, включая спасший меня таз в кухне.
Штайнеры бросились наводить порядок и готовить завтрак, а я, тем временем,
разобрал баррикаду у двери. Дождавшись следующей проезжей телеги, я собрался
с духом и, подбадривая себя веселой песенкой, вытащил брус и отворил дверь.
Ночные страхи развеялись. Я вдохнул свежий утренний воздух, помахал
мужикам на телеге, опустил взгляд вниз и... вторично за последние двенадцать
часов испытал сильнейшее потрясение. Моя полуночная борьба с дверью, вернее,
с тем, кто находился за ней, не была наваждением. Ночной кошмар мгновенно
стал явью, когда на сырой земле я увидел страшные отпечатки. В голове у меня
помутилось, я покачнулся и чуть не упал.
Попытайтесь встать на мое место. Уверен, что ничего подобного вы в
своей жизни не видели. Перед входом на мягкой земле отчетливо виднелись два
ряда четких следов. Если бы не овальная форма, их вполне можно принять за
следы от палки. Я уставился, не в силах отвести взгляд, пока не
почувствовал, что еще немного, и сойду с ума.
Трудно вообразить себе животное, которое могло бы оставить такие следы.
Они подходили к кухонной двери, потом сворачивали к тропинке, ведущей в лес.
Овальные следы сопровождались еле заметными царапинами, как от когтей.
Вильсон замолчал, устремив взгляд на огонь. В комнате воцарилась
тишина.
-- Может это были следы лося? -- не выдержал Пендер.
-- Исключено,-- покачал головой Вильсон,-- я знаю, какие следы
оставляет лось. Повторяю, на земле отпечаталась пара следов. Другими
словами, жи-
вотное, или кто другой, стояло на задних лапах перед дверью.
Я пошел по следам. Через несколько ярдов они исчезли. И вот тогда я
совершил возможно самый необдуманный поступок в жизни. Но понял это
позже,лишь после того, как произошло непоправимое. В тот момент я просто
потерял голову и, вне себя от злости, стал топтать следы своими тяжелыми
горными ботинками.
Предчувствуя катастрофу, я потратил целое утро, уговаривая Штайнеров
уйти отсюда. Я намекнул им о следах, но, видимо, не смог подобрать нужные
слова. Пожилая супружеская чета и слышать не хотела, чтобы бросить дом, в
котором прожила всю жизнь.
-- Поймите, герр Вильсон,-- сказал мне старик,-- наш дом здесь.-- И он
был прав. Я продолжал настаивать, не веря в то, что смогу убедить их
изменить решение. Я искренне боялся за Штайнеров, ведь они сделали все
возможное, чтобы то короткое время, которое я гостил у них, чувствовал себя
как дома. В конце концов я оставил попытки, посоветовав напоследок
приобрести хотя бы парочку волкодавов, как в гостинице, и немедля укрепить
двери.
Штайнер еле сдерживал слезы. Он исподлобья посмотрел на меня и печально
заметил: "Против них не устоят никакие запоры". Поймав умоляющий
взгляд жены, он замолчал. Больше мы этой темы не касались.
Вы прекрасно понимаете, что ночное приключение отбило всякую охоту
оставаться в гастхофе. После завтрака я собрал вещи. Штайнеры не делали
попыток удержать меня.
На прощание мы обнялись.
-- Пусть полиция прочешет лес и устроит засаду у пещеры,-- сказал я.
-- Спасибо, майн герр,-- Штайнер поднял руку.-- Мы никогда не забудем
того, что вы для нас сделали.
Я оставил их с тяжелым сердцем. Чтобы миновать пещеру, пришлось сделать
солидный крюк миль в восемь. Оставшаяся часть похода прошла без приключений.
Вильсон сделал паузу, чтобы промочить горло.
-- Не беспокойтесь, я не оставлю рассказ незавершенным,-- сказал он.--
Развязка близка, и она будет ужасной. Правда, по правилам жанра, следовало
бы прервать повествование на самом интересном месте.
Что и говорить, до конца похода мысли о судьбе Штайнеров не покидали
меня. Я вспомнил их проклятую пещеру и события той жуткой ночи
На обратном пути я решил перед возвращением в Англию еще раз посетить
Графштайн. Моей спутнице были безразличны всякие там страшные истории хотя,
как надеюсь, была небезразлична моя жизнь Оставив молодую жену в кафе, я
зашагал по знакомой дороге к гастхофу. Признаюсь, меня насторожило царившее
здесь оживление. Повстречав знакомого полицейского, я поинтересовался, что
происходит. С беспечностью, будто речь шла о погоде, он сообщил, что два дня
назад зверски убиты супруги Штай-.неры. Их в полном смысле слова растерзали
на части. Изуродованные тела обнаружили в забаррикадированной спальне,
причем, что самое ужасное, обезглавленными. Головы пока не удалось
разыскать. Полиция приняла меры и прочесала окрестные леса, но виновники до
сих пор не найдены.
Погруженный в размышления, я, незаметно для себя, спустился с сержантом
в деревню. Меня неотступно преследовала резная картина из местной церкви,
угрызения совести разрывали сердце. Если бы не деревенское упрямство
Штайнеров и нерасторопность полиции, то все могло бы кончиться совсем иначе.
Я перебил сержанта и резко спросил его, помнит ли он мое сообщение
относительно пещеры? Удалось ли полиции выследить зверя, который, возможно,
является виновником смерти Штайнеров?
Полицейский вытаращил глаза и побледнел, как полотно. Конечно, ничего
предпринято не было: он начисто забыл о заявлении. Все это время полиция и
местные жители искали убийц среди людей. Пытаясь загладить ошибку, он
бросился созывать народ, и через пару часов отряд из сорока стрелков вышел
из деревни.
Я чувствовал, что должен был пойти с ними, но потрясение, вызванное
известием о смерти Штайнеров, совершенно выбило меня из колеи. Мы с женой
остались на ночь в одном деревенском доме. Охотники, которым конечно же было
известно местоположение пещеры, вернулись незадолго до наступления темноты,
Мне удалось повидать бравого сержанта. Все его красноречие куда-то
подевалось.
-- Гиблое место,-- все, что он сумел выговорить.
Никто из охотников не отважился проникнуть внутрь, Как утверждали
старожилы, лабиринт простирался на многие мили вглубь горы. Полиция
связалась с армейскими частями района и военные пообещали доставить динамит,
чтобы завалить вход. Сержант отводил глаза, будто боялся, что я заподозрю
его в трусости. Но разве я на их месте поступил бы иначе?
Вот, собственно, и вся история. Назавтра они действительно подорвали
вход, и зверь оказался запертым в недрах гор. С тех пор я несколько раз
справлялся о состоянии дел -- случаи исчезновения животных прекратились.
Вильсон остановился, чтобы наполнить бокал.
-- Вот мы опять вернулись к проблеме страха. Страха, сильнее которого я
ничего в жизни не испытывал, и который, по всей вероятности, не могу понять
его природу. Ведь, по сути дела, я не видел ничего, кроме нескольких следов
на земле. Я также мало что ощущал -- разве что давление на дверь. А слышал и
того меньше -- покашливание да шарканье. Тем не менее, нечто дьявольски
ужасное убило Штайнеров.
-- Больше вам нечего добавить? -- осведомился кто-то из дальнего угла.
-- Одна маленькая деталь,-- Вильсон поднял голову, оторвав взгляд от
огня.-- Дома я проявил пленку. Все кадры получились превосходно, кроме
одного. |Вы наверно догадались, какого именно.
-- Передайте бренди, Пендер,-- сказал я.
Мой голос прозвучал неожиданно громко в наступившей тишине.