Копылова Полина. Преданные и предатели (Летописи святых земель - 2)

   - Гирш, Гирш, Гирш... - произнесла она несколько раз полурыдая, едва терпя на себе его руки и не решаясь их отбросить.
   - Ну? - Он растянул шнуровку на ее платье, ловко сдернул с плеч лиф и запустил обе руки за ворот: - Ну? Долго ли будешь еще думать?
   В ее расширенных глазах, уже налитых слезами, была обреченная покорность.
   - Да... Я буду... С вами.
   - Вот теперь я вижу, что ты умна... Отодвинься от спинки... Мне не снять с тебя платье. Ты ведь помнишь условие - здесь и сейчас, правда? Ну, не надо бояться...
   Она медленно поднялась, и платье опало к ногам. Зрение застилал туман сквозь него она увидела, как приближается к ней мужчина, и сделала движение броситься в сторону, но ее схватили, со смехом толкнули на устланное перинами ложе, придавили; она вскрикнула, но вскрик был оборван поцелуем жесткого и жадного рта.
   Камердинер приник к двери, пытаясь отыскать щель. У него горели щеки, он шептал непристойности, постанывал и жмурился, изнывая от жгучей зависти, он скрипел зубами и стискивал кулаки, слушая стоны, вскрики, всхлипы, пока не получил по лбу резко отворенной дверью и не слетел, охнув, со ступеньки. На пороге стоял хозяин - лицо блестело, углы рта дрожали в усмешке, пот стекал по голой груди.
   - Расселся. Что, понравилось? - В дрожащей руке Ниссагль держал маленький светильник. В покое за его спиной горели еще две свечки. Голая, словно распятая на постели, женщина казалась вырезанной из старой кости. Полукровка-лакей повел в сторону умными выпуклыми глазами. - Что, никак тоже хочешь полакомиться? Нет, извини, я еще сам голодный. Ниссагль поставил светильник на пол и утомленно сел на скрипнувшую ступеньку. - Ох, как я ее отделал, так и в казарме не всегда сумеют. Ты вот что: последи, чтобы она не сбежала отсюда. Хотя я сомневаюсь, что после меня она будет способна на такие подвиги. Я-то сейчас в Сервайр.
   Время - боль. Только болью и меряют здесь время. Днем боль слабеет, тает, как снег на солнце, вернее, превращается в гнетущую усталость. А ночью снова волокут на муки, а когда истерзают всего, натешатся, то и бросят в углу, накроют холстиной: хочешь - живи, хочешь - подыхай. Нет, подохнуть не дадут. На перины уложат. Отогреют, отпоят, погладят по голове. И по новой. Плети, дыба, каленые шины, чугунные тиски, дубовые венки, воронки, чтобы кипятком накачивать, тонкие иглы, уколами которых приводят в чувство. И снова в луже воды и крови распластаешься в углу под холстиной. Палач подойдет, даст попить воды из деревянной чашки. Горькая вода, с укрепляющим снадобьем.
   И так изо дня в день... "Да убейте вы меня, что ли..."
   Элас лежал на боку, скорчившись, как дитя в утробе матери, укрывшись почти что с головой куском поеденного молью сукна, чтобы не очень знобило. Смотрел в черный от сырости потолок. На кирпичном полу стояла щербатая миска с безвкусной водой. Ниссаглю уже не требовалось пускать в ход зелье - боль теперь не оставляла Эласа, всегда была с ним. Да и как от нее отрешиться, если даже дышать больно - ребра-то сломаны. Куда воспаришь чистым сознанием - под этот низкий потолок, что ли? Элас горько усмехнулся в темноту.
   День долог, а ночь еще длиннее.
   В дверях заскрежетал ключ.
   - Кто это? - Элас слегка приподнялся и прищурил глаза: - Кто там?
   Дверь со скрипом отворилась. На Эласа смотрел принц Эзель.
   - Как? Высокий принц, вас тоже... тоже схватили?
   - Нет, мне позволили свидание... Я попросил. - Эзель помолчал, потом спросил, не скрывая дрожи в голосе: - Элас... Тебя что - пытали?
   - Как и всех, высокий принц...
   - Но как они смели?
   - Странный вопрос, высокий принц. Они смеют все. Они власть.
   - Но хотя бы из уважения к вашему роду они могли бы не подвергать тебя этому ужасу? Это неслыханно. - Эзель, стоя посреди камеры, развел руками.
   - Как? Я говорю - как всех. Или немножко сильнее. Я не могу встать. Дайте мне, пожалуйста, воды. Стоит в миске рядом с нарами. Я не могу дотянуться до нее. Вам просто позволили свидание или просили что-то мне сказать? Я понял, что они ничего не позволяют без задних мыслей.
   - Нет, они не посмели бы... Скажи... Это возможно выдержать?
   - Почти невозможно. Я, кажется, пока еще могу... Сам не знаю зачем, потому что все уже признались и в том, что было, и в том, чего не было.
   - Как же тебя выследили?
   - Тише, высокий принц. Кажется, я понял, зачем вы здесь. Они думают, что мы помянем в разговоре что-нибудь для них важное... Меня выследил Ниссагль. Он умен, как сто дьяволов. А я глупец. Я не хочу об этом говорить. Все вышло так по-дурацки. Он пустил по моему следу мэйлари. Несмотря на все предосторожности, к которым я прибег. Потому что я пожалел Анэху, не поехал на нем по воде, как хотел. Анэху так устал тогда. Я понадеялся на человеческую глупость. Я понадеялся, что Ниссагль будет с королевой... То есть я рассчитывал, что она умрет... Видите, мысли путаются... - Элас говорил, еле шевеля губами, его слова скорей можно было угадать, чем услышать.
   - Ниссагль не совсем человек. Мы забываем об этом.
   - Он наша тень. Он знает все, что знаем мы, и даже больше. Не только как заклясть боль, но и как ее усилить. Перед первым допросом он напоил меня каким-то зельем. Не знаю, как остался тогда жив.
   - А если не пить?
   - Несколько дней продержат без воды. Если спешки нет. А если спешат, разожмут тебе зубы кинжалом и вольют прямо в горло. При мне так делали.
   - Элас, Элас... Я могу хоть что-нибудь для тебя сделать?
   - Расскажите, как на воле. Что с Лээлин? Эзель потупился.
   - Я... На днях я видел ее в открытых носилках с Ниссаглем, - сказал он нарочито медленно.
   - И что? - оживился Элас. - Она говорила с Ниссаглем обо мне? Не вижу другого повода, чтобы находиться в обществе этого негодяя...
   - Нет. - Лицо Эзеля стало жестким, голос звучал глухо: - Многие, очень многие видели ее с Ниссаглем повсюду, и в таких открытых платьях, какие носит королева, а Лээлин отроду не носила.
   - Ну так что же! Может статься, она просто не хочет выделяться среди придворных дам. Глупости, конечно, да мне ее отсюда не поправить. Увидите передайте, что мне это не по душе.
   - Она в последнее время редкая гостья у кого-либо из нас. Так что, боюсь, не в том дело. Лээлин не к лицу такие наряды, в которых принято вертеть голыми плечами и задом. - Эзель очень не хотел причинять Эласу боль, он отчаянно пытался как можно дольше не называть вещи своими именами.
   - Ну не невеста же она ему?! Хотя как знать, к чему он ее принудил! Возможно, заставил называться невестой! Возможно, даже тайно обвенчался...
   - Я не думаю, что Ниссаглю взбредет в голову тайно венчаться с сестрой преступника. Поговаривают, что он любовник Беатрикс.
   - Послушайте, да что вы все вокруг да около? - раздраженно спросил Элас. Он слегка закинул голову, чтобы видеть собеседника. Его волосы рассыпались по соломе, стали видны глубоко запавшие глаза и ранние морщины. - Я же чувствую, - продолжал он, стараясь говорить тихо, чтобы не тревожить ребра, - что вы что-то хотите мне сказать и не можете.
   - Элас, я хотел, чтобы ты догадался сам... Ладно. Знай же, что твоя сестра Лээлин стала любовницей Гирша Ниссагля.
   - Что? Как вы сказали? Как такое может быть?
   - Из-за тебя, Элас, - отозвался принц и отвернулся к окну. - Она хотела тебя спасти. Или до сих пор еще хочет. - Эзель смотрел в окно, которое было прорезано в цоколе башни и раньше служило бойницей, Вагерналь была не видна, но в воздухе носилась водяная пыль.
   Элас молчал, прикусив костяшки здоровой правой руки - левая, сильно вывихнутая, а может, и сломанная, неестественно свисала из-под сукна, полуразжатые пальцы отливали синевой.
   - Как он смел? И как она могла? Она же Посвященная, невеста короля! Она божество. У него что, совсем разум помутился? Как он посмел к ней прикоснуться? Проклятый ублюдок! - Элас закашлялся, сгибаясь и давясь от боли.
   - Какие высокие слова! Прямо как в рыцарских романах. И как нелепо они звучат здесь! Элас, за то время, что мы его знаем, он посмел совершить множество куда более гадких вещей! Он отрубил руки Этери, казнил сотни наших братьев, он спит с королевой, он самочинно погубил Энвикко Алли, и ничего ему за это не было, так почему же ему не призвать в свой дом и твою сестру, не приказать ей раздеться, не повалить ее на кровать, не...
   - Замолчи!
   - Не замолчу. Неужели ты, говоривший еще недавно о том, что Ниссагль наша тень, так и не понял, что он давно уже смеет все не только в этих стенах. Он всесилен, для него нет законов, потому что он сам себе закон. И ты после этого, содрогаясь от боли при каждом слове, начинаешь вдруг кричать о том, что он не смеет трогать твою сестру. Ха-ха-ха! Мы проиграли и лежим в пыли у золотых каблуков королевы, вот что я тебе скажу. И не кричи - я не хочу, чтобы ты получал пинки от охраны.
   Эзель замолчал; чтобы успокоиться, он вдыхал холодный воздух.
   - Прости за эту горькую правду, Элас. На воле я вижу слишком много печального, чтобы утешать тебя в тюрьме, - наконец сказал он после долгой паузы.
   - Что на это скажет мой отец? Как я буду смотреть ему в глаза?.. От него были вести?
   - Нет пока. Как в воду канул. Все ждут. Мы уже думаем отправить кого-нибудь ему навстречу, потому что ты растревожил клубок змей, Элас, они расползаются и начинают жалить, и твоего отца надо об этом предупредить. Я понимаю, ты хотел покончить со всеми разом, но... ты придавил одну змею и разозлил всех остальных. Доносы множатся. Меня держат в золотой клетке, но даже я чувствую, что творится в Эманде. Им уже мало ходить за мной по пятам, они хватают людей из моего окружения. Прости еще раз, кажется, я совсем тебя доконал...
   - Время вышло! - крикнули в распахнутую дверь.
   Беатрикс уже начала ходить, держась за стену, припадая на ушибленную ногу, подолгу останавливаясь для отдыха. Сама себя она именовала "параличной" ударилась она действительно левым боком - левая рука и левая нога плохо сгибались, и лицо слева было в ссадинах - по счастью, таких, что должны были скоро зажить, не оставив следов. По пятам за королевой, причитая и бранясь, ходила Хена - лекари вставать не разрешали. Но Беатрикс была упряма - целыми днями ходила по покоям, морщась и ругаясь, потому что все-таки было больно. Она часто капризничала, призывая к себе то одного, то другого вельможу, или порой отсылала всех вон, вытягивалась на жарких мехах, угрюмо глядя куда-то в угол, где в полумраке различались причудливые фигуры на травянисто-золотистых, из Марена привезенных шпалерах.
   Из докладов Ниссагля явствовало, что в заговоре участвовали чуть ли не все Этарет. Иногда ей казалось, что Ниссагль в своем рвении давно уже вышел за все возможные границы крамолы и попросту хватает всех, чьи имена срываются с искусанных во время пытки губ. Но, с другой стороны, как определить границу крамолы? Начинается с вольного слова, кончается кинжалом в рукаве. Пускай хватает всех подряд. У Ниссагля даже заносчивый Элас запел по-другому. Пускай пожалеет, что на свет родился. Взгляд ее вяло скользил по отполированным виткам толстых колонн балдахина. В спиральных бороздах блестел малахит. Сверху свисала длинная пыльная бахрома - в покое не было сквозняков, пыль толстым слоем лежала повсюду. Когда она поправится, прикажет сделать уборку. Явился Гирш. На приемы к ней он всегда одевался подчеркнуто роскошно, и она давно позабыла, сколько ему на самом деле лет, так умело он скрывал свой истинный возраст. Сегодня он облачился в бурый камзол, покрытый крупными четырехугольниками золотого шитья и отороченный куницей. У пояса висел тяжелый тесак, что был Гиршу более по руке, чем меч.
   - Что скажешь, беспощадный и справедливый?
   - Все то же, Беатрикс. Имена, имена и еще раз имена. Я задавал вопросы об Оссарге, не могу сказать, чтобы совсем без толку. Но там еще рыть и рыть. Из одного покушения получается два дела - одно о заговоре, другое о мятеже.
   - Ну и с Богом. Когда, скажи, мы боялись крови?
   - Никогда, Беатрикс.
   - Вперед без всяких сомнений, мой рыцарь! Он подумал, что можно удачно перевести разговор в нужное ему русло.
   - Ах, ваше величество, я больше недостоин называться вашим рыцарем и носить титул вашего дворянина. Я достоин участи несчастного Алли.
   - Как так? - Беатрикс поняла, что он шутит, и ждала продолжения.
   - Видите ли, я совершил нечто ужасное. Я вам изменил.
   - Да? Позор! Каким образом?
   - Я... во-первых, совратил Лээлин Аргаред.
   - Кого? - Беатрикс сначала удивилась, потом негромко засмеялась. Какое чудовищное вероломство! Как тебе это удалось?
   - Ох, вот тут и кроется вся глубина моего падения, - нарочито серьезно отозвался Ниссагль. - Я заставил ее мне отдаться, пообещав ей, что непременно спасу Эласа.
   Беатрикс продолжала смеяться, жмурясь и вертя головой на песцовой подушке из стороны в сторону.
   - Надеюсь - ты - не - будешь - этого - делать! - сумела она выдавить в перерывах между спазмами смеха.
   - Разумеется, не буду. Иначе я бы вам не рассказал.
   - Она тебе хоть нравится?
   - Мне? Нисколько.
   - Так зачем же ты ее?..
   - Из природной вредности. Но это еще не все. Поскольку она моя любовница, я повсюду таскаю ее с собой, одеваю во что хочу, то есть ты знаешь мой вкус в платья с воротами до пупа и задницы, такие даже на улице Куок не носят, вожу в открытых носилках, представляю моей подружкой - и она всему подчиняется. А что ей остается?
   - Может, ты на ней даже женишься? Я была бы посаженой мамой ребеночку.
   - Э, Беатрикс, так не смешно! В конце концов я ее за что-нибудь арестую. И буду пытать. Прекрасное завершение ее хитроумного плана, не так ли?
   - Знаешь, Гирш, мы, пожалуй, можем отдать ей Эласа. Но предварительно ты потрудишься над ним так, что он до конца жизни и встать-то не сможет. А потом, сделав ей трех-четырех детей, ты на ней женишься.
   - Почему ты непременно хочешь меня женить?
   - Страсть всех вдовушек. Когда у самой не ладится, хочется, чтоб другим везло.
   - Да в гробу я видел на ней жениться!
   - Ладно, я просто так болтаю. Но ты мне ее представишь. Как свою подружку. И мы вместе учиним что-нибудь забавное.
   Глава четвертая
   МЕРЗОСТЬ ЗАПУСТЕНИЯ
   Эмарк Саркэн спешил. Он спал раз в двое суток, пока скакал через Равнины, оставляя за собой корчмы, богатые села и притихшие замки. На постоялых дворах всегда было полно черных рейтар. Приходилось все время держаться в тени, слушая их разглагольствования о том, какому своднику лучше продавать осиротевших девушек, с каким нотариусом проще сговориться насчет опекунской грамоты, какой судья меньше возьмет и лучше рассудит, если всполошатся, чего доброго, родственники. Эмарк слушал, пряча лицо в тень. Он не старался запомнить плебейские имена сводней, работорговцев, законников. Не это было сейчас главное.
   Главное - это перехватить Окера, когда он будет возвращаться из Этара. Один ли, не один ли. Перехватить, сказать ему, что случилось в Эманде, пока он странствовал по Извечному лесу. Только не опоздать бы. Только бы не опоздать. Ведь не только Этарет ждут Окера. Его и Ниссагль ждет не дождется. И поспеть надо к Первому камню (который вообще-то последний, поставленный там, где Этарет вышли из Леса) раньше черных рейтар.
   На последней дорожной станции вышла задержка - свежего коня не оказалось, и пришлось ждать, когда отдохнет тот, на котором он приехал. Впрочем, здесь было не опасно - рейтары даже на дороге не встречались, тогда как на Равнинах они ездили целыми отрядами по всем проселкам. Дорога мощеная здесь кончалась, начинались две обычные: одна вела налево, к полузаброшенным приморским крепостям (изредка наезжали оттуда хмурые офицеры с донесениями за пять-десять лет); другая поворачивала в край лесных аббатств, к городку Сарч, что стоял как раз на месте того первого городища, к которому вышли из Леса Этарет. Оттуда приходили паломники в черных рясах, приезжали на телегах торговать селяне-лантары, широкоскулые светлоглазые молчуны, обитавшие на хуторах вдоль широкой заросшей реки Ланты. Двое как раз были на станции, удачно все продали и возвращались домой. Эмарк, глядя, как они с удовольствием цедят "Омут", подумал, что это, наверное, лучшее из человеческих племен.
   - Позвольте к вам подсесть. Одинокому путнику дорога не в радость. Он подошел к их столу с кружкой. Они молча, улыбаясь, закивали и потеснились.
   - Вы из Сарча, добрые люди?
   - Оттуда.
   Он глотнул "Омута". Напиток был мягкий на вкус, не горчил почти. В Хааре другой.
   - Скажите, не проходил ли через Сарч в сторону Леса путник? Высокий, светловолосый, мог быть в зеленом, плаще и с мечом.
   - Проходил такой.
   - Когда?
   Селяне, подумав, назвали точно, сколько месяцев назад.
   - А обратно он не возвращался?
   - Не видели.
   - Давно вы из Сарча?
   - С месяц.
   - А Тайная Канцелярия в Сарче есть? - "Не надо бы так спрашивать!" спохватился он, но хуторяне, судя по всему, не страдали излишней подозрительностью. Они, кажется, даже рады были беседе с новым человеком.
   - Это что - Тайная Канцелярия? Воины в черном?
   - Ну да, воины и чиновники. Есть они у вас?
   - Нет, у нас их нет. У нас нет злых людей, и королева не шлет к нам воинов. Мы сами судим. Или ходим к монахам, они судят.
   После "Омута" разговор пошел легче. Да и корчма была хорошая, чистая, пахла едой и молоком, а не мочой и навозом с грязных сапог, как большие подворья на Равнинах. Вечерело, и хозяин закрывал окошки, чтобы не тянуло холодком.
   Лангары уехали еще затемно, Эмарк - с рассветом. К середине дня он их догнал - мог бы и быстрее ехать, но коня надо было беречь - дальше подворий до Сарча вовсе не будет. Разве только хутора - но на всякий ли пустят незнакомца с мечом? Даже самые добрые хозяева побоятся.
   Земля изменилась. Холмы вовсе пропали, замков не было видно, появились перелески, маленькие озерца, речки с ракитами вдоль берегов. Стад больших не было - коров по пять пасли дети, одетые, как взрослые, а подростки объезжали коренастых сивых коней, девочки смотрели за козами. И дышалось почему-то легче. Наверное, Этар был близок. Или попросту оглядываться не приходилось. Ни одного черного плаща не мелькнуло за поворотом. Навстречу изредка попадались только телеги да монахи с посохами, в коротких дорожных рясах из небеленой холстины.
   Впереди засеребрилась Ланта в шумящих волнах камышей. На дальнем берегу ее рябили серые дранковые крыши, поперек полз паром. А за крышами, за тыном, совсем на горизонте, густо зеленело - и уже не просто лес это был. Это уже был Этар. Эмарк, пока ехал к реке, все глядел, не появится ли какой знак - птичья стая, или молния среди ясного неба, или радуга, или низкая звезда, - но ничего такого не появилось. Только небо над Извечным лесом удивляло нежной теплой голубизной.
   Паром ходил от заливного луга. Эмарк спешился, завел на помост коня. Паромщик ждал еще путников, не дождался и потянул за веревку. Плот тронулся, подминая ленивую волну, пуская из-под кормы звучные зеленые пузыри. Серебром блеснула и угасла на глубине рыбина. Паромщик был круглоголовый паренек, не по-лантарски болтливый. Еще до середины реки не доплыли, а Эмарк знал уже, что паренька зовут Айво, что он с рождения сирота, воспитывался миром и сам выбрал работу на пароме, чтобы не сидеть у людей на шее и все знать. Глаза у него были честные, и Эмарк спросил про Окера: проходил ли и не возвращался ли?
   - Проходил, проходил такой. - Айво увлекся разговором и почти совсем перестал тянуть веревку, плот начало крутить. - Точно такой, как вы говорите. Проходил, да в лес ушел. За трын-травой, должно быть. Похоже, так.
   - Это что за трава?
   - А, травка такая, - хитро заулыбался паромщик, - хуже "Омута" шибает. Съешь - и сам не свой, чего-то тебе все хочется, то ли полюбить кого, то ли победить кого, и страха-то в тебе никакого нет, помани Хозяйка Ланты - пойдешь и ляжешь с ней. Старики говорят, что самые тайные желания та травка в человеке выказывает. Потому когда человек дорогу в жизнь выбирает, ему ее пожевать дают. Сушеную, конечно, свежей мы не видали. Свежую только старики по весне ищут, от свежей молодому вовсе голову потерять можно от запаха одного. Эмарк покачал головой.
   - Только ваш охотник зря за ней в этот год пошел. Он бы у людей спросил сначала. В этом году волки очень расплодились. Воют и воют. Одному в лес лучше и не ходить. Волчий год вышел. Год на год не приходится, знаете.
   - А какие волки? Как выглядят?
   - Да какие, серые. Какие они еще бывают? У них сейчас волчата растут, так они прямо бешеные. К логову лучше близко не подходить. Нападут и задерут. Что до вашего охотника-то... Он же с лошадью пошел... А тут на днях наши ходили в лес, по дрова. Слышали, будто волки рычали, будто драли кого-то. Вы не пугайтесь, они, может, лося или кабана там драли. Наши мужики со страху не больно слушали, влезли на елку, ночь там сидели, побоялись вечером домой идти... - Тут с того берега кликнули, Айво спохватился и стал тянуть. Причалили.
   Деревня Сарч была окружена низким бревенчатым тыном, который скорей служил защитой от тех же волков, чем от врагов. По травяным проулкам бродила скотина, на плетнях сидели петухи, утки водили утят. Дома были разные, каменные и бревенчатые, но все со службами, с аистиными гнездами на крышах. Про Окера никто здесь ничего не знал, никто его не видел. Эмарк спросил, где, у кого можно остановиться, - ему указали на дом одной вдовы, которая принимала, если заезжали, монахов. Женщина из-за своего странноприимного ремесла была поразговорчивей прочих жителей деревни, не такая, как Айво, конечно, но она даже пообещала разыскать тех, кто слышал ("Дня два, не больше, назад это было") волков и знал примерно место в лесу. По описанию это было совсем близко от Первого камня. У Эмарка начало сосать под ложечкой. Хотя... Окер? Посвященный? Чтобы на него напали волки, самые простые оголодавшие волки? Нет, вряд ли. Все-таки, наверное, волки драли лося. Окер, даже лишившись лошади, сумел бы вернуться. Может, даже отдохнул бы здесь несколько дней. Здесь спокойно.
   И люди прежние. Тихие, как вода. И потом - если Окер не один, если... Нет, волки драли лося. Или кабана.
   Хозяйка, Хайна, собрала ему ужин и ушла. В низкое широкое окошко с поднятой, затянутой рыбьим пузырем рамой видно было улицу. Вдоль плетней ходили круглолицые девушки с косами, степенные мужики водили вислозадых коней, девчонки в подоткнутых, крашенных луком юбках гоняли хворостинами уток. Но тревога не оставляла Эмарка. Надо бы съездить в лес на ТО место. Только не одному. С кем-нибудь из местных. Всякое могло случиться. Если волков много... От таких мыслей кусок встал у него поперек горла, и пришлось отодвинуть деревянную миску с рубленой печенкой в грибной подливе.
   Хайна, словно угадав его желание, привела с собой тех лесорубов, что были в лесу позапрошлой ночью. Ходили по дрова за холм. Собрались после обеда, провозились, как водится, с шутками-прибаутками. Волков услышали, когда еще светло было. Залезли от греха подальше на дерево. Полночи волки выли и рычали совсем близко...
   - Огонь какой-нибудь видели в том месте, добрые люди? Или лошадь, может, слышали?
   - Нет, не видели, не слышали. Работали мы, где смотреть-то. Топорами сильно стучали. Да и не темно еще было. Огонек-то, он в темноте видней. Мы бы и в темноте домой вернулись, да волки проклятые не дали. Пришлось ночь на елке просидеть.
   - Я боюсь, волки могли напасть на моего друга. Я его искать приехал. Если б кто-нибудь из вас отправился со мной на то место, я бы наградил. Может, его там и нет, но я должен в этом убедиться. Так спокойнее будет.
   Лантары оказались сговорчивыми. Дело было доброе, и они согласились ехать прямо сейчас на большой телеге, на тот случай, если и впрямь придется везти обратно останки задранного волками человека.
   Эмарк оставил коня на дворе у Хайны. Пошел впереди длинной фуры, цепляя плащом репьи. Лантары сзади разговаривали о своем. Говорили вроде по-эмандски, но выговор у них был какой-то шепелявый и некоторые предметы они называли по-другому. Светило сквозь облака солнце. Этар все сильнее дышал в лицо запахом хвои. Перевалили через холм. Миновали черный камень с одной глубоко врезанной руной, и сомкнулись над головой ели. Ели Этара. Здесь даже лантары замолкли. Потрескивали под ногами иглы. Шумно дышали кони. Слепней не было. Эмарк украдкой глянул вверх не видно ли уже звезд? Видно было чистое небо, необычной глубины и синевы, как ему показалось.
   - Собак надо было взять, - сказал он задумчиво. Ему не ответили. Ели вокруг были совсем седые, неохватные, нижние ветви заросли лишайником. На земле ни травинки.
   - Вот на этой елке мы и сидели. - Под развилистой елью было натоптано, лежали отломившиеся от вязанок хвороста сучки. - А волки были по левую руку.
   Пошли по левую руку. Мелькнул меж стволов прогал. Эмарк замер. Посередине поляны лежал, задрав обглоданные ноги, свежий, в клочьях мяса, лошадиный скелет. Вокруг отпечатались в бурой земле лапы, валялась кожаная утварь со следами клыков, ползали блестящие сине-зеленые мухи.
   - Окер! - в отчаянии вскрикнул Эмарк, озираясь и наталкиваясь взглядом только на равнодушные седые стволы. И увидел того, кого искал, чуть в стороне, возле трех сросшихся стволов. Аргаред привалился к ним спиной, - зеленый плащ залит кровью, на коленях меч, а глаза закрыты то ли мертв, то ли спит, то ли без памяти...
   ...На обратном пути ежевечерне Окера клонило в тяжелый, необоримый сон. Ничего нельзя было сделать - как только начинало, тускнея, закатываться солнце, словно медом смазывало оно веки. Все валилось из рук, Окер ложился на землю, еле находя в себе силы очертить место ночевки Охранным Кругом рун, не разжигая костра. Волков, кажется, было много, но они ходили стороной. В тот вечер он чувствовал себя особенно усталым. Обнажил было клинок, чтобы начертить Круг...