Корабельников Олег. Гололед

Корабельников Олег

Гололед

   Олег Корабельников
   Гололед
   В восемнадцать пятьдесят шесть Владимир Антипов нарушил заповедь города. Он выбежал из-за угла и, не отрывая взгляда от открытой двери магазина, побежал через дорогу. Длинная стрелка часов, висящих у магазина, двигалась к вершине круга, и он старался опередить ее.
   У дверей стоял скучающий долговязый парень в мятом халате и, посматривая на свое левое запястье, тоже ждал, когда стрелка доберется до цифры двенадцать, чтобы поднять железный крюк и накинуть его в крепкую петлю.
   И Буданова тоже торопили секунды. Они появлялись из ничего на зеленоватом экранчике его электронных часов, беспрерывно превращались одна в другую, и это перетекание заставляло нервничать, когда никак не загорался зеленый свет, и Буданов вынужден был сдерживать "Жигули".
   И когда пришло время, он, словно вонзая шпору в бок коня, вдавил педаль газа в нутро автомобиля. Секунды на его часах совпали с секундами на уличном циферблате и на часах долговязого парня. И в этом перекрестье времени, на перекрестке пространства месть настигла нарушителя заповеди.
   Антипов успел увидеть яркий красный отблеск, брошенный полированным капотом, и через секунду автомобиль всей своей тяжестью обрушился на него, подмял под себя и со скрежетом протащил несколько метров, пока не врезался в низкий бордюр тротуара.
   Буданов, смотревший на светофор, лишь боковым зрением увидел тень, мелькнувшую перед ветровым стеклом и, еще не успев осознать беды, нажал на тормоз и ударился лицом о стекло и грудью о руль, но не отпускал его до тех пор, пока "Жигули" не остановились.
   Долговязый парень забыл о своем крюке и выбежал из дверей магазина, крича и размахивая руками.
   Антипов умер здесь же, на обледенелом асфальте. Слабое тело его не выдержало натиска металла и шин.
   Буданов смотрел на то, что осталось от человека, и почему-то все пытался сдвинуть машину с места, толкая ее то сбоку, то спереди. Редкие прохожие сгустились в толпу, они говорили что-то и даже кричали, но Буданов не слушал никого, и только когда подбежавший парень полез под колеса вытаскивать тело, он понял, что случилось непоправимое, и сел прямо на дорогу, и сидел так, пока милиционер не положил руку на его плечо и не спросил: "Вы ранены?"
   Он покачал головой и ощутил теплую струйку крови, стекающую наискось по лицу. Он размазал ее рукавом, поднялся и сказал тихо: "Вот, задавил..."
   В конце концов его оправдали. Но перед этим были долгие дни и часы томительных разбирательств, опросов свидетелей, экспертиз и заключений. Та секунда, давно ушедшая в прошлое, расчленялась и изучалась тщательно, как под микроскопом.
   И сам Буданов множество раз пережил эту секунду, и казалась она ему долгой, практически бесконечной, если смогла вместить в себя и конец человеческой жизни, и перелом в его собственной судьбе.
   Время дало трещину, и оттуда, из прошлого, приходили запретные сны, один тягостнее другого. Он ехал на автомобиле и увертывался от людей, бросавшихся под колеса. Но ничего не получалось, он неизменно налетал на них, и люди распластывались под шинами, и "Жигули" подскакивали на них, как на ухабах.
   Буданов просыпался и уходил на кухню. Пил воду большими глотками, курил. Он знал, что не дает ему спать. Чувство вины. Он был оправдан перед законом, но все равно, несмотря ни на что, он знал, что виновен именно он, Буданов, и только не знал, как искупить свою вину, и можно ли вообще искупить вину.
   Вместе с ним переживала все это и его жена, Лена. Но ей было легче. Вина не тяготила ее. Она боялась за мужа, что его засудят, боялась, что могут присудить крупный штраф, боялась за автомобиль; ей казалось, что его должны теперь отнять, и даже, быть может, уничтожить, как собаку, загрызшую человека. Они приложила все силы, и хотя юридическая невиновность Буданова была налицо, все равно она куда-то звонила, с кем-то советовалась, на кого-то нажимала и долгими часами изводила мужа ненужными разговорами.
   На суде он говорил только то, что было; долговязый парень был главным свидетелем; выяснилось, что Антипов был неизлечимым алкоголиком, что он постоянно бил свою жену и все в доме пропивал, и в свой последний день он спешил в магазин за вином. И хотя о покойниках не принято говорить плохо, но об Антипове говорили. И Буданов ловил себя на том, что он ищет оправдания даже в том, что убил человека никчемного, и даже жена Антипова в глубине души должна бы быть рада смерти мужа, но он отбрасывал эти мысли и стыдил себя за них.
   Убийство - всегда убийство, и оправданий для него нет и быть не может.
   Там, в зале суда, Буданов впервые увидел жену Антипова. Она сидела во втором ряду, плакала тихонько и слезы вытирала черным платком. Острая жалость и удвоенное чувство вины приходили к нему и заставляли голос дрожать и отводить взгляд.
   Его даже не лишили прав. Но он сам старался реже садиться за руль, он ощущал к своей машине нечто среднее между страхом и ненавистью. Ведь именно этот сияющий капот первым прикоснулся к заповедному человеческому телу, именно эти колеса нарушили его целостность, осквернили его, смяли, как сминают прочитанное письмо. Это казалось кощунством - вещь, созданная человеком, убивала человека.
   "Не забивай себе голову ерундой, - говорила Лена, - человека можно убить чем угодно. При чем здесь машина? И вообще, перестань изводить себя попусту, ты ни в чем не виноват".
   А он смотрел на нее, на ее красивое гладкое лицо, на шевелящиеся губы ее, слишком яркие, чтобы казаться естественными, и невольно представлял себе жену Антипова, у которой он отнял мужа, или проще говоря - убил.
   Он все время думал о том, что надо бы ее разыскать, попросить прощения, и даже встать на колени, если придется, помочь деньгами или еще чем-нибудь, но все же не решался, и вот она вдруг сама позвонила ему.
   Она сообщила прерывистым шепотом, что жизнь ее потеряла смысл, что после смерти мужа дом опустел, что она никому не нужна и жить так дальше не может, и осталось только уйти вслед за мужем туда, откуда никто не возвращается. Она так и сказала: "Уйти вслед за мужем..."
   - Вы не сделаете этого, - сказал Буданов, - ради Бога, не делайте этого. Чем я могу помочь вам?
   Она долго дышала в трубку, всхлипывала и, как бы между прочим, сообщила свой адрес, и что через десять минут ее уже не будет в живых, и что именно он виноват во всем, и она сожалеет только, что он живет, а муж ее умер, и ей тоже осталось жить совсем немного.
   - Я приеду! - прокричал Буданов в трубку. - Я приеду, вы подождите! Я умоляю вас, подождите меня, мы во всем разберемся!
   Дом ее находился на другом конце города, и как Буданов ни спешил, приехал он только через полчаса.
   Он постучал в дверь, давно некрашеную, со следами топора возле замка. Никто не ответил ему, он поискал кнопку звонка, но не нашел и снова постучал, на этот раз погромче. Толкнул дверь, она поддалась, зашел в темную прихожую, прислушался.
   - Где вы? - спросил он. - Это я, Буданов.
   Капала вода из крана, на низкой ноте пропела водопроводная труба и еле слышный хрип послышался из темноты. Запинаясь, на ощупь угадывая предметы, Буданов пошел на этот звук, тревожась, чертыхаясь шепотом, пока не догадался зажечь зажигалку. Синий узкий язычок давал мало света, но все же можно было разобрать, где стена, а где двери. За одной из них слышался хрип и приглушенные стоны.
   Он рванул дверь на себя. Это была ванная. На цементном полу сидела женщина. Голова ее была запрокинута кверху, глаза закрыты, длинная белая веревка затянута на шее, другой конец привязан к гвоздю в стене. Газ из зажигалки зашипел и пламя погасло. Он чиркнул еще раз, но только длинные снопики искр вырывались из-под кремешка. Газ иссяк. На ощупь ослабил петлю, поддержал готовое упасть тело и, подхватив женщину под мышки, вытащил в коридор.
   Она дышала, и это успокоило его. Он не знал, как привести ее в чувство, и не потому, что растерялся, а просто ему еще не приходилось вынимать людей из петли, а весь опыт читателя и кинозрителя подсказывал только, что надо взять тело на руки и отнести на кровать, а потом дать понюхать нашатырного спирта. Резкий запах аммиака, по всей видимости, обладал способностью оживлять умирающих.
   Руки и ноги свешивались вниз, голова запрокидывалась, и он вспомнил, что мертвые и спящие кажутся тяжелее, и понял, отчего это. Просто они не могут помочь нести себя, не обхватывают руками шею, не могут прижаться телом, не одобряют словами. По памяти Буданов нашел дверь, которая должна вести в комнату, толкнул ее коленом и осторожно, опасаясь натолкнуться на что-нибудь, стал искать, куда бы положить ношу. Он не знал, где искать выключатель, поэтому пошел вдоль стены, запинаясь о стулья. Его не оставлял страх, что женщина вдруг умрет на его руках и надо бы побыстрее уложить ее и найти нашатырный спирт. Медленно кружил он по комнате, надеясь натолкнуться на кровать или диван, но попадались одни стулья, и вот он услышал глухой звук удара о стекло. Он приблизился к этому месту, присел, согнув колени, и тыльной стороной ладони, сжимавшей женщину, нащупал выключатель. Загудел телевизор. Буданов терпеливо ждал, когда он засветится, и вот выплыл из темноты голубой прямоугольник и сгустился в людей, улицы, дома. Буданов осмотрелся в его пульсирующем свете и увидел диван. Он стоял рядом с телевизором.
   Уложил женщину на диван, звук прибавлять не стал, люди на экране шевелили губами, размахивали руками, и в немоте своей казались смешными и беспомощными.
   Он не знал ее имени.
   - Антипова! - сказал он громко, сев рядом и легонько хлопнув по щеке. Антипова, очнитесь!
   Она лежала на спине, веки припухли, волосы спутаны, по худым ногам гуляли блики от экрана.
   Он одернул платье, расстегнул пуговицу на воротнике, провел рукой по ее горлу. Не было похоже, что его только что сжимала тугая петля, и ему показалось вдруг, что она просто притворяется, дурачит его, ломает глупую комедию, и он рассердился, хлопнул по щеке чуть сильнее, а потом и вовсе сильно. Она открыла глаза и застонала, задышала глубже, взгляд ее, устремленный вверх, переместился на стену и остановился на Буданове. Бессмысленный, спокойный взгляд, как у только что разбуженного человека.
   И тут же в глазах мелькнул страх, или стыд, или еще что-то столь же сильное. Она подобрала ноги, отскочила в дальний угол дивана и выставила руки вперед, растопырив пальцы. Буданов протянул руку, но она закричала, хрипло, без слов, а лицо ее и в самом деле выразило ужас.
   - Успокойтесь, я не трону вас, - сказал Буданов и встал с дивана. - Вам лучше? Может, вызвать врача?
   Она не отвечала. Буданову стало совсем неуютно в чужой квартире, рядом с незнакомой женщиной, в голубоватом свете молчаливого телевизора. Он включил звук, поднял упавший стул, уселся поудобнее и стад смотреть незнакомый фильм.
   Там красивая девушка смеялась и обнажала ровные зубы, а смазливый парень тоже скалился в ответ, правда, не так ослепительно, но все равно очень мило. "Вот увидишь, у нас все-все будет очень хорошо", - говорил он ей, а она соглашалась: "Да-да, конечно, я верю, нас ждет только счастье". И так далее. Буданов смотрел и все ждал, когда же им будет хорошо, но не дождался, переключил на другую программу.
   Там показывали африканские саванны, а потом южно-американские льяносы и пампасы, а потом и самые настоящие русские степи, и по всем этим степям бродили люди и звери, и где-то все это было, где-то, но не здесь.
   А здесь была чужая комната, обжитая чужими людьми, и чужие вещи, купленные на чужой вкус, и чужая женщина за спиной, и только одно объединяло Буданова и жену покойного Антипова - смерть человека, который жил здесь, сидел на этом стуле, спал на этом диване, смотрел этот телевизор, любил эту женщину.
   Ни дружба, ни общие интересы, ни даже простое соседство не связывали Буданова и жену покойного Антипова. Это была связь ограбленного и грабителя, обиженного и обидчика, хотя то звено, что связывало их, выпадало из цепи, но незримо присутствовало здесь, в этой комнате на своей суверенной территории.
   Так думал Буданов, пока его взгляд скользил по экрану, а уши ловили шорохи за спиной, так думал он, и мысли эти не давали ему уйти отсюда. Он все ждал, когда Антипова заговорит, когда она начнет обвинять его, проклинать, быть может, плакать, ждал, как неизбежного зла, и даже готовился оправдываться. Да, виноват он, да, он готов искупить вину, и пусть закон признал его невиновным, но все равно, по совести, по неписаной высшей правде он, Буданов, - убийца. Это он убил человека, это он сделал его жену вдовой, а дом его - пустым.
   Он смотрел на эту скромно обставленную комнату, на стены с пятнами и потеками, на рассохшийся пол, и мучился от жалости и собственного бессилия, от неумения изменить чужую жизнь, и хотелось ему только, чтобы женщина заплакала и заговорила.
   - Вам трудно говорить? - спросил он. Антипова сидела в прежней позе, только руки опустила на колени и голову склонила.
   - Если вам нечего сказать, то я, быть может, уйду? Вы больше не будете делать... этого?
   Но она молчала, и он пошел искать телефон, позвонил жене и объяснил ей, что он у Антиповой, да-да, у той самой, и пусть Лена не беспокоится, он скоро приедет. Она спросила его в свою очередь, что хочет Антипова, и если она просит денег, то пусть он не обещает много, им, мол, и самим нужны, и вообще, пускай он поскорее развязывается с этой некрасивой историей, дома ужин стынет.
   - Послушайте, - сказал он Антиповой, - послушайте, скажите мне сразу, что я могу сделать для вас? Вам нужна помощь? Может, вам нужны деньги? Я понимаю, похороны потребовали затрат, и к тому же вы теперь одна, помочь, наверное, некому. Ну, скажите прямо, я не обижусь. - Но она молчала. Тогда я уеду. - У меня нет времени сидеть здесь и караулить вас. Неужели у вас нет подруг, родственников? Ну, позовите кого-нибудь, если вам трудно. Ну, в конце концов, ну, я не знаю. Нельзя так, ну нельзя...
   Мурлыкал телевизор, за окном пролетел самолет, водопроводная труба взяла вторую октаву.
   Буданову хотелось сказать очень много, но он не мог говорить, если никто не отвечал ему, не спорил с ним, и даже не соглашался.
   - Хорошо, в таком случае, прощайте. Мой телефон вы знаете.
   Он открыл дверь, вышел в подъезд, спустился на один этаж ниже, но все же остановился, постоял немного, а потом медленно вернулся.
   В комнате Антиповой не было, а дверь в ванную была закрыта.
   Буданов заколебался. Он чувствовал, что его просто дурачат, но цели этой трагикомедии были для него непонятны, и потому он не был уверен, так ли это на самом деле. Быть может, и в самом деле жизнь для Антиповой потеряла смысл, и в пустой квартире, в одиночестве, ей до того страшно и тоскливо, что существует только один выход.
   Шпингалет легко вырвался из древесины. Рассеянный свет проникал из комнаты и было видно, что Антипова сидела на краю ванны и тихонько плакала, почти без звука.
   - Ну что ты будешь делать! - сказал Буданов в сердцах. Дернул за петлю, веревка вырвалась из стены вместе с гвоздем. - Где у вас зажигается свет? - спросил он. Ответа, конечно, не дождался, пошарил по стене, щелкнул выключателем. Поискал глазами, нашел еще обрывок веревки, собрал все полотенца, набралась целая охапка, и вышел со всем этим из ванной. Можете закрываться, - сказал он.
   И снова уселся перед телевизором. Тот послушно отражал то, что происходило за тысячи километров отсюда, огромные заводы, потоки расплавленной стали, грохот блюмингов и почти ощутимый жар мартенов... Экранчик часов сгустил цифры.
   "Пора домой, - подумал Буданов. - Что я смогу сделать? Женщину эту я не понимаю, и никогда не пойму, наверное... Да, пора идти, Лена беспокоится".
   Он думал так, но со стула не вставал, думал так, но знал одновременно, что не уйдет отсюда, не может он уйти, покинуть эту незнакомую и непонятную женщину. Запах беды стоял в доме и тревожил Буданова, заставляя его искать выход, искать спасения. Не только для" нее, но и для себя. Если она умрет, то на его совести будет еще одна жизнь, и не только на совести, как знать, что напишет она в своей последней записке, кого обвинит, кого проклянет. А ведь скорее всего, его - Буданова.
   Антипова вышла из ванной, он слышал, как скрипнула дверь, как мягко прошелестели ее босые ноги по коридору, и вот она зашла в комнату. Он обернулся.
   В первую минуту он решил, что это другая женщина, потому что Антипова неведомо как успела переодеться. Была она в длинном нарядном платье с глубоким вырезом, волосы расчесаны и кокетливая прядь падает на висок, а по лицу прошлись пудра, тушь и помада. Не говоря ни слова, она открыла шкаф, покопалась там, вынула туфли, обулась. Щелкнула выключателем, скользящим шагом подошла вплотную к нему, отставила ногу, склонила голову набок, улыбнулась так, как могут улыбаться только красивые, уверенные в себе женщины.
   - Вячеслав Андреевич, будьте сегодня моим гостем. Вы знаете, мне так одиноко.
   Буданов медленно поднялся:
   - Спасибо, но уже поздно, мне надо ехать. Простите, не знаю ваше имя-отчество...
   - Зовите меня просто Катя, - сказала она и легким движением провела пальцем по его рукаву, - а я вас буду звать Слава. И вообще, давай на "ты". Ты очень милый, Слава. Не спеши, останься.
   - Я понимаю, Екатерина... э-э...
   - Катя. Зовите меня Катя.
   - Ну, хорошо, я понимаю. Катя, что вы перенесли большое горе, и ведь именно я, хоть косвенно, но повинен в этом. Скажите прямо и честно, что я должен сделать, чтобы хоть немного искупить свою вину?
   - Останься со мной, - сказала она, придвинулась ближе и прикоснулась к нему, он отпрянул.
   - Нет, мне пора. Я рад, что вам стало лучше.
   - Ну, Славик, ну, ты невежлив, - протянула она.
   - Завтра, - сказал Буданов, - я приеду завтра, и мы все обговорим. А сейчас мне некогда. До свидания.
   Уже на улице ему стало стыдно, что он так поспешно и трусливо сбежал, и досаду свою выместил на дверце автомобиля. Он хлопнул так, что звякнули стекла и замок жалобно вскрикнул. Он все еще испытывал к своей машине неприязнь, она казалась ему чуть ли не живым существом, капризным, злым и хитрым. Она только притворяется покорной и беспомощной, только делает вид, что мертва без человека, а на самом деле только и ждет удобного случая, чтобы выкинуть коленце: то заглохнет на подъеме, то спалит свечу, то начнет симулировать тяжкую болезнь карбюратора, а сама только и добивается чтобы человек в унижении своем, уподобившись червю, заполз под нее и стал бы щекотать ей брюхо гаечными ключами. "Продам машину, - подумал Буданов, без особой нежности загоняя ее в гараж. - Непременно продам..."
   Дома пришлось выдержать неприятный разговор с женой. Он честно рассказал бы все как было, но в этой правде была такая нелогичность, что поверить в нее было трудновато, тем более жене. Он боялся взрывов ее ревности и всячески избегал их, и поэтому предпочел придумать более понятную причину своей задержки. Он сказал, что Антипова просит денег, не слишком много, но, во всяком случае, она обещала оставить его в покое. Это успокоило Лену, и она согласилась, что так, пожалуй, будет лучше, ведь она сама женщина, и очень хорошо понимает, что одной тяжело, и если, например, он, Буданов, вдруг погибнет, то она, Лена, непременно сойдет с ума от горя и одиночества. Она нежно обняла его, и ему показалось, что она все лжет, и даже, быть может, будет рада, если он умрет.
   Ему стало жалко себя, в эту ночь он спал плохо и, как обиженный подросток, воображал себе сцены своей смерти и похорон. Сладкая горечь обиды сжимала сердце, и он чаще обычного вставал и уходил на кухню выкурить очередную сигарету.
   Возвращаясь с работы, он заехал в сберкассу и снял деньги. Еще днем он решил, на что их потратит. Отдавать деньги в конверте или просто сложенной вдвое пачкой казалось ему неудобным, и он решил купить на них какую-нибудь вещь, чтобы она хоть немного скрасила одиночество несчастного человека. И он купил здоровенный ящик - цветной телевизор. Ящик, вмещающий в себя так много людей, что среди них всегда можно было сыскать нужного и желанного. Тот телевизор, что стоял у Антиповой, был старой модели, с маленьким экраном, а уж цветной должен непременно украсить и разнообразить жизнь.
   У самого Буданова не было такого, все как-то руки не доходили, да и деньги предназначались для других целей, но он убедил себя, что после того, как он преподнесет Антиповой этот подарок, она сразу же успокоится, улыбнется, скажет ему "спасибо" и забудет все, простит его и найдет успокоение в цветных миражах премудрой электроники.
   Он оставил телевизор в машине, а сам поднялся на пятый этаж, отдышался, пригладил волосы, поправил шарф и шапку. Постучал. Он представил себе, как она сейчас откроет дверь, как удивится, и что она скажет ему. Сознание благородства своего поступка немножко опьянило его. Он уважал себя в эти минуты. Но никто не подходил к двери, не открывал ее, он постучал еще раз и еще, прикладывал ухо к двери и снова стучал, пока не убедился, что дома никого нет, рассердился на себя, что так вот, по-мальчишески, не узнав заранее, не договорившись, приехал неожиданно и попал в глупое положение.
   Домой ехать не хотелось, он решил дождаться ее, развернув машину так, чтобы видеть дверь подъезда. И ждал так долго, все более и более досадуя на себя и в мыслях своих называя себя не иначе, как дураком, а то и похуже. Но уезжать все равно не хотелось, он знал, что в этом случае его досада еще более возрастет.
   Итак, он был голоден, зол, у него кончились сигареты, стало ощутимо темно, ветер раскачивал фонарь у козырька подъезда, треугольная тень, как бесшумная волна прибоя, накатывала и откатывала от него, а она все не приходила.
   В десятом часу открылась дверь и на крыльцо вышел какой-то мужчина. Буданов отвел равнодушный взгляд, но тут боковым зрением увидел, что вместе с ним вышла и та, кого он так долго ждал. Да, это была Антипова, он узнал ее, хотя она была в пальто, накинутом на плечи. Они оба, мужчина и женщина, постояли с минуту на крыльце, он махнул рукой и направился к дороге, а она посмотрела ему вслед и, ежась от холода, скрылась в подъезде.
   "Ах, вот оно что, - подумал Буданов, - она была дома и не открывала дверь, она была не одна. Вот, значит, каково ее горе, безутешное горе вдовы".
   Он зло и вычурно выругался, резко поворачивая ключ зажигания. Он чувствовал себя мальчишкой, обманутым и оскорбленным. Он ненавидел себя, но больше всего - ту, что одурачила его, взрослого, умного, проницательного и великодушного. "Гимназист, - честил он себя, - сопляк, желторотый романтик, растяпа, остолоп, выродок, кретин..." И зло свое вымещал на машине. Он бросал ее из стороны в сторону, безжалостно давил на тормоз, автомобиль взвизгивал, ерепенился, юзил на поворотах, и Буданов, стараясь угодить колесами в каждую выбоину на дороге, злорадно прислушивался к скрежету и стуку под брюхом машины и, будь он всадником, то давно бы уже искровавил бока коня шпорами, разодрал бы его рот удилами, исхлестал бы его круп до костей и загнал бы его до смерти...
   "Продам, непременно продам машину", - приговаривал он, закрывая гараж на четвертый, самый мудреный замок.
   Телевизор он так и оставил на заднем сиденье, поленился тащить в дом. Поднялся злой, раздраженный, с порога накричал на жену, в общем-то ни в чем не виноватую, но ему казалось, что и она причастна к его унижению ("Знаю я вас, баб, все вы подлые"), что и она обманывает его красивым лицом и притворной любовью, а на самом деле она уродлива и лжива, и ждет только его смерти, и смеется над ним, ведь не зря она сшила это платье, и, кстати, почему она так загадочно улыбалась в среду, когда пришла домой позже обычного.
   Лена уперлась руками в бока ("Нет, эти располневшие бугры уже не назовешь талией"), Лена выкрикивала злые слова ("Нет, эту разверстую пасть с золотыми коронками уже не назовешь ротиком"), Лена схватила тарелку и грохнула ее об пол ("Нет, эти грабли, эти лапищи уже не назовешь ручками"), Лена топнула ногой, да так, что зазвенели стекла ("Нет, эти костыли, эти ходули уже никогда не назовешь ножками")...
   На улице он немного остыл, идти было некуда, ни друга, ни любовницы. Он усмехнулся: да, ни любовницы. Что за пошлое слово! Что за пошлая жизнь.
   Позади, на третьем этаже, остался самый старый, самый испытанный враг жена, напротив, в гараже, ждал его самый хитрый и самый подлый враг автомобиль, и где-то далеко, на другом конце города, жил еще один Антипова, враг непонятный, смутный, но еще более опасный оттого, что не знаешь: чего ожидать от него, к какому удару готовиться.
   Он открыл гараж, сел на табуретку, прислонившись к батарее, рассеянно пошарил по карманам в поисках сигарет, но они давно кончились, тогда он набрал щепотку табаку в складках кармана, пожевал и с отвращением сплюнул. "Жигули" скалились радиатором, беззвучный смех мертвой машины слышался в стрекозиных глазах ее.
   "Уродина, - сказал он, - пошлая груда металла, как ты смеешь?" И устало вздохнул, забрался в нутро ее и взглянул на унылый гараж ее глазами.
   Он включил приемник, послушал известия. Вражда и распря в мире; не долетев до земли, взорвался самолет; ракета "воздух - земля" убила сто человек; массовое убийство в джунглях; диктатор объявил войну своему народу; новая звезда вспыхнула в созвездии Льва и гаснуть пока не собирается.
   "Наверное, это моя звезда, - подумал он, - ведь это я родился под созвездием Льва. Интересно, какого она цвета?"
   Он так и заснул в машине, переложив телевизор на переднее сиденье, и спал до утра.
   И снова была работа, и суета, и шум станков, и свежая ссадина на большом пальце, полученная по неосторожности. Он не звонил домой и не знал, как он поедет туда и что скажет жене. Он и раскаивался во вчерашнем, и любил свою жену, и ненавидел, и все прощал ей.