Фелина почувствовала, как энергично массируют ей кожу, и в изнеможении закрыла глаза. Поэтому не видела взглядов, которыми мадам Берта обменялась со своими помощницами.
Послушно подчинилась она заключительной процедуре приведения в порядок волос. Она не могла припомнить возможности когда-либо раньше использовать столько воды. Вода в ручье у старой мельницы казалась ледяной, и ее всегда было там немного.
Завернув Фелину с головой в толстую мягкую льняную простыню, ее уложили спиной на узкий помост. После этого, откинув ткань, служанки стали обрабатывать влажное тело душистым маслом.
Обязанность, которую исполняла мадам Берта, все менее походила на вынужденный труд по отмыванию крестьянской девицы. С каждым ведром воды, грязными ручьями стекавшей с Фелины, она все больше ощущала правоту маркиза.
Ей было непонятно, как удалось под таким слоем грязи разглядеть подобное чудо. Просто, к ее бесконечному изумлению, чудо вдруг появилось. И не сделать его всеми способами еще совершенней было бы величайшим стыдом.
Если сначала Фелина с удивлением и испугом наблюдала за каждым движением трех женщин, то затем постепенно начала утрачивать связь с действительностью. Под заботливыми нежными ладонями, окутанная ароматом и теплом, она погрузилась в сладкие мечты.
При этом едва заметила, что ее ввели в гардеробную, где пылал камин, а стены покрывала нежно-розовая материя. Опустившись на табурет, Фелина внезапно увидела себя в бархате и шелках, под руку с маркизом де Анделис. Радость светилась на его лице, отражалась в суровом соколином взоре и предназначалась только ей одной.
Она и не подозревала, что улыбалась камину, пока одна из служанок равномерными движениями расчесывала ей волосы, ускоряя их сушку. Все больше шелковистых, отливающих золотом прядей появлялось среди прежнего цвета волос, основанного на многолетней грязи.
Другая служанка вместе с мадам Бертой копалась в сундуке с одеждой, причем экономка отбрасывала одно платье за другим. Наконец, она удовлетворенно распрямилась, подперев ладонью усталую спину.
– Желтое бархатное с серебряным шитьем и к нему все остальное! Побыстрей! – скомандовала она.
Служанка беспрекословно исполнила приказ. Ей и самой казалось любопытным взглянуть на результат многочасового труда.
В то время как день уже склонялся к вечеру, а Мов Вернон обрела последний покой в фамильном склепе владельцев Анделис, Фелина застыла перед зеркалом, в котором отражалась эффектная дама в элегантном платье. Она не понимала, что там такое.
– Какая картина! Как в том кабинете, только нет линий, из которых она сложена! – прошептала она недоуменно.
После всех неожиданностей проходящего дня мадам Берта больше не изумилась, когда девушка заговорила. Не на малопонятном сельском диалекте и не грубым голосом, а на правильном звучном языке. Она подошла к Фелине сзади, и та вдруг вздрогнула, увидев в зеркале еще одну фигуру.
Мадам Берта догадалась о немом вопросе.
– Ты стоишь перед зеркалом, девочка! Маркиз заказал его для супруги в Венеции. В нем ты видишь только себя.
– Нет, не может быть!
Но в стекле повторялись все движения, когда она дотрагивалась до одежды, и шевелились ее собственные губы.
– Поверь мне! У тебя еще будет время для удивления. Подожди здесь, пока я не вернусь и не провожу тебя. А вы приведите все в порядок и поскорей!
Последняя фраза относилась к служанкам, косившимся на Фелину во время уборки, пока та неподвижно стояла перед зеркалом в золотой раме. Если бы служанки были католичками, они бы перекрестились, но будучи протестантками, лишь суеверно помянули шепотом ведьм и колдовство.
Фелина шепота не слышала. Она боялась разрушить видение своим движением. Ей хотелось сберечь картину, сохранить ее в своем сердце навсегда. Там стояла не Фелина, а незнакомая дама. Беззаботная, не обремененная горькой судьбой без всякого будущего. Видение, прекрасный сон.
Платье, облегавшее ее ноги тяжелыми складками, не позволяло ей двигаться привычной быстрой походкой. Медленно, почти нерешительно, Фелина слегка приподнимала переднюю часть бархатного одеяния, следуя за мадам Бертой, отворившей перед ней обе половины массивной двери и уступившей ей дорогу.
Фелина вошла в большой зал, где легко поместилась бы вся сельская церковь Сюрвилье. Однако здесь не было ни драгоценных ковров, ни бархатных портьер, ни роскошных стульев, создававших у нее впечатление неизмеримого богатства.
Не подозревая, что попала в одну из самых крупных частных библиотек королевства, Фелина как вершину изобилия восприняла огромное количество книг, которые не смогла бы пересчитать.
На высоких резных полках, опоры которых украшали выточенные из дерева виноградные листья, книги стояли вплотную. Их кожаные корешки блестели. На многочисленных конторках лежали особенно ценные иллюстрированные экземпляры. Яркие светящиеся краски и тщательно переписанные тексты приковывали внимание Фелины.
Растерявшиеся от изобилия глаза ее остановились, наконец, на одетой в темные тона фигуре маркиза де Анделиса, наблюдавшего за ней, облокотившись на конторку.
Коричневый бархатный жилет его почти сливался с цветом дерева, и узкие штаны тоже были коричневыми. Ни кружев, ни жабо, ни светлого шелка. Но если бы он и надел эти вещи, Фелина их бы не заметила. Даже не думая присесть в почтительном реверансе, что посоветовала ей сделать экономка, она застыла, как изваяние, и встретила его взгляд своим, в котором смешались вызов и крайнее смущение.
Именно серебристый блеск в ее глазах убедил Филиппа Вернона в том, что перед ним стояла Фелина. Только этот пронзительный серый цвет, обрамленный черным, сохранился как неотъемлемая примета крестьянской девушки.
Все прочее в этой персоне показалось бы королю Генриху, ценителю женского пола, пределом красоты и совершенства. Она уже сейчас смогла бы сравниться, на его взгляд, с теперешней фавориткой, прекрасной Габриэллой д'Эстре.
Фелина стояла, распрямившись, охваченная великолепием расшитого серебром платья, превратившего ее в принцессу. От изящной, затянутой перламутровым поясом талии юбка ниспадала пышными складками, а верхняя часть фигуры подчеркивалась узким лифом, длинные рукава прикрывали руки до кончиков пальцев и образовывали от локтей до плеч элегантные шары. Сквозь прорези в бархате просвечивал серебристый сатин, а кружевной стоячий воротник, изобретенный Маргаритой Валуа, красиво обрамлял прямоугольное декольте.
Участки кожи, освещенные летним солнцем, блестели, как от золотой пудры. Уложенные локоны, прихваченные золотой лептой, казалось, впитали в себя ее цвет. Сочетание всего этого с необыкновенными глазами и соблазнительным ртом, чью яркость мадам Берта незаметно усилила, делало Фелину обворожительной незнакомкой.
– Право же, мадам Берта, вы сотворили чудо! Я вам признателен!
Маркиз, помедлив, приблизился к девушке и задумчиво прищурил глаза.
– Хотя сходство... Как странно...
Он обернулся и посмотрел на украшенное резьбой кресло, в котором Фелина лишь теперь обнаружила мсье де Брюна.
– Что вы скажете, отец?
Дрожь пробежала по телу Фелины под этим задумчивым взглядом. Странное чувство, ощущать на себе пристальное внимание графа, понимая, что насмешки на этот раз не следует опасаться.
– У вас в сердце, Филипп, образ больной и страдающей Мов, – ответил тесть, не меняя позы.
Его лицо находилось в тени и не давало возможности определить, что оно выражало. Только голос звучал напряженно, как будто говорящий затруднялся в выборе слов.
– Она не Мов, не моя несчастная дочь. Но если бы я не верил своим пяти чувствам, я бы поклялся, что передо мной моя умершая супруга. Небо послало мне портрет, о котором я всегда мечтал. Что бы ни было у вас на уме, Филипп, вы должны разрешить мне заказать ее портрет художнику!
Маркиз наморщил лоб и обошел вокруг Фелины, словно приобрел драгоценное произведение искусства, которое пока не в состоянии оценить.
– Браво! О том, что она пышет здоровьем, как раз и должен узнать Генрих. Так вы считаете мой план удачным?
– Пожалуй, пока она столь красива и молчалива...
– Можете отрезать мне язык для полной уверенности!
Если бы Фелина превратилась в лебедя, Амори де Брюн не смог бы взглянуть на нее с большим потрясением, чем после ее высказанного глухим голосом предложения. Только сухой смех маркиза вернул ему спокойствие.
– Она не только говорит, но и обладает весьма острым язычком. Я ожидал от тебя большей благодарности, дитя! – произнес он с удивлением.
– За что?
Поскольку Фелина была вынуждена столь долго молчать, она вдруг ощутила невозможность и дальше хранить в себе все рвущееся из нее наружу.
– Я продала свои услуги, чтобы Бландина сумела попасть в монастырь. Я сделаю то, что вы прикажете. Однако у меня есть уши. Я не скотина, я человек! Скажите, что мне делать, и я заплачу свой долг.
На какой-то момент в библиотеке воцарилось молчание. Не столько краткая воинственная речь, сколько вызывающий тон и гордая поза заставили мужчин умолкнуть. Филипп Вернон глядел на нее с восхищением. Несправедливо, что такая девушка родилась в крестьянской хижине.
Его тесть взял на себя труд успокоить возбужденную Фелину. Он поднялся, подошел к ней и взял ее за руку, судорожно сжимавшую складки бархатного платья.
– Я не только согласен, что ты человек, моя милая, я думаю, Творец особенно постарался, создавая тебя. А теперь пригладь свои перышки и сядь вон на тот стул. Тебе нужно многому научиться, если мы хотим обмануть бдительных шпионов короля. Старательность тебе не повредит.
– Я буду очень стараться, господин! – пробормотала Фелина сдержанно, выполняя просьбу Амори де Брюна.
– Хорошо, тогда с сегодняшнего дня называй меня отцом и не забывай, что ты Мов Маризан Амори де Брюн по рождению. А теперь ты маркиза де Анделис и носишь имя Вернон, как твой супруг Филипп Себастьян. Берта Мобёж– твоя бывшая няня, теперь экономка. Так как ты уже много лет больна, она ведет все хозяйство и командует слугами.
Имена, титулы и должности запутали Фелину, и на какой-то миг она усомнилась в способности все усвоить. Невольно подняла она руку, и Амори де Брюн прервался. Без труда заметил он неуверенность в светлых с темными ободками глазах. И успокоил ее:
– Мы будем все повторять, пока это не закрепится в твоей голове. Отрешись от забот, никто не спросит у тебя отчета. Ты сыграешь роль женщины, которую все любили и которой много лет приходилось вести замкнутую, одинокую жизнь в стенах замка.
С любопытством глянула Фелина на Филиппа и встретила взор, еще раньше направленный на нее.
А он-то что думает? Его неподвижное лицо не давало ответа. Но почему он в упор смотрит на нее? Что означает блеск в его глазах?
Она непроизвольно вздернула подбородок и подняла украшенные кружевами плечи. Это движение плотнее прижало к материи округлости ее бюста, и маркиз вдруг наморщил лоб.
Не хватало только, чтобы деревенская девица возбудила в нем желания, совершенно неуместные в данный момент. А куда денешься, если такие округлости могли бы соблазнить и святого! Она больше ничем не напоминала ту замарашку, которую он из-за сходства с Мов подобрал в грязи проселочной дороги.
Глава 5
Послушно подчинилась она заключительной процедуре приведения в порядок волос. Она не могла припомнить возможности когда-либо раньше использовать столько воды. Вода в ручье у старой мельницы казалась ледяной, и ее всегда было там немного.
Завернув Фелину с головой в толстую мягкую льняную простыню, ее уложили спиной на узкий помост. После этого, откинув ткань, служанки стали обрабатывать влажное тело душистым маслом.
Обязанность, которую исполняла мадам Берта, все менее походила на вынужденный труд по отмыванию крестьянской девицы. С каждым ведром воды, грязными ручьями стекавшей с Фелины, она все больше ощущала правоту маркиза.
Ей было непонятно, как удалось под таким слоем грязи разглядеть подобное чудо. Просто, к ее бесконечному изумлению, чудо вдруг появилось. И не сделать его всеми способами еще совершенней было бы величайшим стыдом.
Если сначала Фелина с удивлением и испугом наблюдала за каждым движением трех женщин, то затем постепенно начала утрачивать связь с действительностью. Под заботливыми нежными ладонями, окутанная ароматом и теплом, она погрузилась в сладкие мечты.
При этом едва заметила, что ее ввели в гардеробную, где пылал камин, а стены покрывала нежно-розовая материя. Опустившись на табурет, Фелина внезапно увидела себя в бархате и шелках, под руку с маркизом де Анделис. Радость светилась на его лице, отражалась в суровом соколином взоре и предназначалась только ей одной.
Она и не подозревала, что улыбалась камину, пока одна из служанок равномерными движениями расчесывала ей волосы, ускоряя их сушку. Все больше шелковистых, отливающих золотом прядей появлялось среди прежнего цвета волос, основанного на многолетней грязи.
Другая служанка вместе с мадам Бертой копалась в сундуке с одеждой, причем экономка отбрасывала одно платье за другим. Наконец, она удовлетворенно распрямилась, подперев ладонью усталую спину.
– Желтое бархатное с серебряным шитьем и к нему все остальное! Побыстрей! – скомандовала она.
Служанка беспрекословно исполнила приказ. Ей и самой казалось любопытным взглянуть на результат многочасового труда.
В то время как день уже склонялся к вечеру, а Мов Вернон обрела последний покой в фамильном склепе владельцев Анделис, Фелина застыла перед зеркалом, в котором отражалась эффектная дама в элегантном платье. Она не понимала, что там такое.
– Какая картина! Как в том кабинете, только нет линий, из которых она сложена! – прошептала она недоуменно.
После всех неожиданностей проходящего дня мадам Берта больше не изумилась, когда девушка заговорила. Не на малопонятном сельском диалекте и не грубым голосом, а на правильном звучном языке. Она подошла к Фелине сзади, и та вдруг вздрогнула, увидев в зеркале еще одну фигуру.
Мадам Берта догадалась о немом вопросе.
– Ты стоишь перед зеркалом, девочка! Маркиз заказал его для супруги в Венеции. В нем ты видишь только себя.
– Нет, не может быть!
Но в стекле повторялись все движения, когда она дотрагивалась до одежды, и шевелились ее собственные губы.
– Поверь мне! У тебя еще будет время для удивления. Подожди здесь, пока я не вернусь и не провожу тебя. А вы приведите все в порядок и поскорей!
Последняя фраза относилась к служанкам, косившимся на Фелину во время уборки, пока та неподвижно стояла перед зеркалом в золотой раме. Если бы служанки были католичками, они бы перекрестились, но будучи протестантками, лишь суеверно помянули шепотом ведьм и колдовство.
Фелина шепота не слышала. Она боялась разрушить видение своим движением. Ей хотелось сберечь картину, сохранить ее в своем сердце навсегда. Там стояла не Фелина, а незнакомая дама. Беззаботная, не обремененная горькой судьбой без всякого будущего. Видение, прекрасный сон.
Платье, облегавшее ее ноги тяжелыми складками, не позволяло ей двигаться привычной быстрой походкой. Медленно, почти нерешительно, Фелина слегка приподнимала переднюю часть бархатного одеяния, следуя за мадам Бертой, отворившей перед ней обе половины массивной двери и уступившей ей дорогу.
Фелина вошла в большой зал, где легко поместилась бы вся сельская церковь Сюрвилье. Однако здесь не было ни драгоценных ковров, ни бархатных портьер, ни роскошных стульев, создававших у нее впечатление неизмеримого богатства.
Не подозревая, что попала в одну из самых крупных частных библиотек королевства, Фелина как вершину изобилия восприняла огромное количество книг, которые не смогла бы пересчитать.
На высоких резных полках, опоры которых украшали выточенные из дерева виноградные листья, книги стояли вплотную. Их кожаные корешки блестели. На многочисленных конторках лежали особенно ценные иллюстрированные экземпляры. Яркие светящиеся краски и тщательно переписанные тексты приковывали внимание Фелины.
Растерявшиеся от изобилия глаза ее остановились, наконец, на одетой в темные тона фигуре маркиза де Анделиса, наблюдавшего за ней, облокотившись на конторку.
Коричневый бархатный жилет его почти сливался с цветом дерева, и узкие штаны тоже были коричневыми. Ни кружев, ни жабо, ни светлого шелка. Но если бы он и надел эти вещи, Фелина их бы не заметила. Даже не думая присесть в почтительном реверансе, что посоветовала ей сделать экономка, она застыла, как изваяние, и встретила его взгляд своим, в котором смешались вызов и крайнее смущение.
Именно серебристый блеск в ее глазах убедил Филиппа Вернона в том, что перед ним стояла Фелина. Только этот пронзительный серый цвет, обрамленный черным, сохранился как неотъемлемая примета крестьянской девушки.
Все прочее в этой персоне показалось бы королю Генриху, ценителю женского пола, пределом красоты и совершенства. Она уже сейчас смогла бы сравниться, на его взгляд, с теперешней фавориткой, прекрасной Габриэллой д'Эстре.
Фелина стояла, распрямившись, охваченная великолепием расшитого серебром платья, превратившего ее в принцессу. От изящной, затянутой перламутровым поясом талии юбка ниспадала пышными складками, а верхняя часть фигуры подчеркивалась узким лифом, длинные рукава прикрывали руки до кончиков пальцев и образовывали от локтей до плеч элегантные шары. Сквозь прорези в бархате просвечивал серебристый сатин, а кружевной стоячий воротник, изобретенный Маргаритой Валуа, красиво обрамлял прямоугольное декольте.
Участки кожи, освещенные летним солнцем, блестели, как от золотой пудры. Уложенные локоны, прихваченные золотой лептой, казалось, впитали в себя ее цвет. Сочетание всего этого с необыкновенными глазами и соблазнительным ртом, чью яркость мадам Берта незаметно усилила, делало Фелину обворожительной незнакомкой.
– Право же, мадам Берта, вы сотворили чудо! Я вам признателен!
Маркиз, помедлив, приблизился к девушке и задумчиво прищурил глаза.
– Хотя сходство... Как странно...
Он обернулся и посмотрел на украшенное резьбой кресло, в котором Фелина лишь теперь обнаружила мсье де Брюна.
– Что вы скажете, отец?
Дрожь пробежала по телу Фелины под этим задумчивым взглядом. Странное чувство, ощущать на себе пристальное внимание графа, понимая, что насмешки на этот раз не следует опасаться.
– У вас в сердце, Филипп, образ больной и страдающей Мов, – ответил тесть, не меняя позы.
Его лицо находилось в тени и не давало возможности определить, что оно выражало. Только голос звучал напряженно, как будто говорящий затруднялся в выборе слов.
– Она не Мов, не моя несчастная дочь. Но если бы я не верил своим пяти чувствам, я бы поклялся, что передо мной моя умершая супруга. Небо послало мне портрет, о котором я всегда мечтал. Что бы ни было у вас на уме, Филипп, вы должны разрешить мне заказать ее портрет художнику!
Маркиз наморщил лоб и обошел вокруг Фелины, словно приобрел драгоценное произведение искусства, которое пока не в состоянии оценить.
– Браво! О том, что она пышет здоровьем, как раз и должен узнать Генрих. Так вы считаете мой план удачным?
– Пожалуй, пока она столь красива и молчалива...
– Можете отрезать мне язык для полной уверенности!
Если бы Фелина превратилась в лебедя, Амори де Брюн не смог бы взглянуть на нее с большим потрясением, чем после ее высказанного глухим голосом предложения. Только сухой смех маркиза вернул ему спокойствие.
– Она не только говорит, но и обладает весьма острым язычком. Я ожидал от тебя большей благодарности, дитя! – произнес он с удивлением.
– За что?
Поскольку Фелина была вынуждена столь долго молчать, она вдруг ощутила невозможность и дальше хранить в себе все рвущееся из нее наружу.
– Я продала свои услуги, чтобы Бландина сумела попасть в монастырь. Я сделаю то, что вы прикажете. Однако у меня есть уши. Я не скотина, я человек! Скажите, что мне делать, и я заплачу свой долг.
На какой-то момент в библиотеке воцарилось молчание. Не столько краткая воинственная речь, сколько вызывающий тон и гордая поза заставили мужчин умолкнуть. Филипп Вернон глядел на нее с восхищением. Несправедливо, что такая девушка родилась в крестьянской хижине.
Его тесть взял на себя труд успокоить возбужденную Фелину. Он поднялся, подошел к ней и взял ее за руку, судорожно сжимавшую складки бархатного платья.
– Я не только согласен, что ты человек, моя милая, я думаю, Творец особенно постарался, создавая тебя. А теперь пригладь свои перышки и сядь вон на тот стул. Тебе нужно многому научиться, если мы хотим обмануть бдительных шпионов короля. Старательность тебе не повредит.
– Я буду очень стараться, господин! – пробормотала Фелина сдержанно, выполняя просьбу Амори де Брюна.
– Хорошо, тогда с сегодняшнего дня называй меня отцом и не забывай, что ты Мов Маризан Амори де Брюн по рождению. А теперь ты маркиза де Анделис и носишь имя Вернон, как твой супруг Филипп Себастьян. Берта Мобёж– твоя бывшая няня, теперь экономка. Так как ты уже много лет больна, она ведет все хозяйство и командует слугами.
Имена, титулы и должности запутали Фелину, и на какой-то миг она усомнилась в способности все усвоить. Невольно подняла она руку, и Амори де Брюн прервался. Без труда заметил он неуверенность в светлых с темными ободками глазах. И успокоил ее:
– Мы будем все повторять, пока это не закрепится в твоей голове. Отрешись от забот, никто не спросит у тебя отчета. Ты сыграешь роль женщины, которую все любили и которой много лет приходилось вести замкнутую, одинокую жизнь в стенах замка.
С любопытством глянула Фелина на Филиппа и встретила взор, еще раньше направленный на нее.
А он-то что думает? Его неподвижное лицо не давало ответа. Но почему он в упор смотрит на нее? Что означает блеск в его глазах?
Она непроизвольно вздернула подбородок и подняла украшенные кружевами плечи. Это движение плотнее прижало к материи округлости ее бюста, и маркиз вдруг наморщил лоб.
Не хватало только, чтобы деревенская девица возбудила в нем желания, совершенно неуместные в данный момент. А куда денешься, если такие округлости могли бы соблазнить и святого! Она больше ничем не напоминала ту замарашку, которую он из-за сходства с Мов подобрал в грязи проселочной дороги.
Глава 5
– О, Мадонна! Скажите же мне, что делает такая дама целыми днями?
Мадам Берту растерянный возглас Фелины заставил нахмуриться по нескольким причинам. И ее критические замечания последовали моментально.
– Во-первых, дама протестантского вероисповедания не стала бы призывать Божью Матерь таким образом, а, во-вторых, она бы в любом случае говорила более сдержанно, моя милая!
Слегка смущенно и в то же время упрямо Фелина поджала губы. За несколько дней она поняла, что возражать мадам Берте бесполезно. Ведь именно мадам реально управляла замком Анделис. Ни одна служанка без ее ведома не возьмет и ложки муки. Решившись содействовать плану маркиза, она прилагала максимум усилий, чтобы обучить Фелину всему, чего той по всеобщему мнению недоставало.
– Ты будешь соблюдать режим дня моей покойной госпожи, нравится тебе это или нет!
Настойчиво произнеся свою фразу, мадам Берта спросила себя, как можно с тем же выражением лица быть и послушной, и упрямой. Чем больше узнавала она Фелину, так похожую внешне на Мов Вернон, тем больше ощущала загадочность этой девушки.
Та обладала внутренней силой, намного превышавшей обычные возможности. Способность все мгновенно схватывать, умение выделить главное больше напоминало Амори де Брюна, чем его заторможенную, болезненную и незаметную дочь. В чудесном теле жил воинственный дух со странной логикой и невероятным упрямством.
– Давай сначала, – сказала мадам Берта, оставляя свои мысли при себе. – Поскольку маркиза де Анделис отличается слабым здоровьем, она не встает по утрам вместе со всеми обитателями замка для утреннего чтения Библии. В постели она съедает легкий завтрак и, когда ее оденут, проводит остаток первой половины дня в дамском будуаре, где мы сейчас находимся.
– Как? – коротко и деловито осведомилась Фелина.
Ее сердила необходимость повторять тот же самый вопрос, не получая удовлетворительного ответа.
– Как?
Слегка раздраженно мадам Берта попыталась уточнить подробности.
– Прежде всего шитье, письма маркизу, чтение книг, личные заметки... Но чаще всего она просто отдыхает, глядя в окно на парк!
Фелина подавила в себе желание вновь призвать Мадонну, прикрыв рот ладонью. Ладонью, смазанной драгоценным маслом. Только слишком короткие ногти свидетельствовали о том, что ладони недавно приходилось справляться с тяжелой продолжительной работой.
Однако вид наполовину вышитого настенного коврика, на котором в обрамлении цветов красовался герб Анделис, опять напомнил Фелине об ограниченности ее возможностей в ручном труде.
– Никогда я не научусь делать такие мелкие стежки, – пробормотала она, почтительно коснувшись блестящей шелковой нити. – Это бесполезно, мадам Берта.
Экономка не дала повода Фелине почувствовать растерянность от воображаемых той трудностей.
– Ты сейчас представляешь хозяйку дома! Никто не станет сомневаться в твоих способностях, тем более в качестве твоей работы. Можешь время от времени делать новый стежок, если будет настроение, или просто оставить пяльцы в покое. Королю неинтересно, любит ли маркиза де Анделис по-прежнему вышивать или уже нет.
Фелина подошла к окну и поглядела на парк, особенно красивый в этом месте. На поверхности пруда цвели последние кувшинки, и два горделивых лебедя проделывали на воде свои круги, а крепкая старая ива опускала в воду кончики ветвей. Пейзаж конца лета, полный покоя и гармонии.
Однако сами собой в него снова вклинились картины трагических воспоминаний. Зазвенел в ушах крик отца, бегущего навстречу скачущим охотникам, лай собак, ругань всадников, свист плетей. А потом тишина, которую не нарушило даже тяжелое дыхание отца. Забудет ли она когда-нибудь случившееся в тот день? И хочет ли она забыть?
– Можно подумать, что ты меня уже не слушаешь, девочка! – пожаловалась мадам Берта.
Шорох накрахмаленных юбок стал сигналом ее приближения.
Фелина заставила себя вернуться к действительности. Она теперь не Фелина! Она Мов Вернон, маркиза де Анделис, по крайней мере, хочет ею быть...
Но можно ли так просто вылезти из прежней жизни и влезть в другую? Все отбросить в сторону и начать все заново?
– Не мучайте ее, мадам Берта!– раздался вдруг звучный голос, и в комнату вошел Амори де Брюн.
– Маркиз как раз занят написанием письма Терезе д'Ароне. Прежде чем новость о чудесном выздоровлении Мов обойдет круг придворных, у нас еще останется немало времени. Что ты думаешь по поводу короткой прогулки со мной?
Благодарной за вмешательство Фелине удалось вернуть себе самообладание. Она одарила пожилого господина улыбкой, заставившей вспыхнуть ее холодные серые глаза и блеснуть белизной ровных зубов из-под слегка приподнятых губ.
– Я к вашим услугам, мсье, – сказала она тихо и положила ладонь на протянутую руку. Лишь потом она заметила трость, на которую опирался де Брюн.
– Не лучше ли вам опереться на мою руку? – внезапно предложила она.
Он удивился.
– Кавалеру опереться на даму? Нет, так не положено.
– Какое бессмысленное правило! Почему дочь не может помочь отцу?
В реплике Фелины смешались нарочитая серьезность и ласковая безыскусная теплота. Строгое лицо пожилого мужчины просветлело.
– Ты вынудишь меня, крошка, еще и порадоваться приступам несносной подагры! Ладно, протяни мне свою руку и пойдем немножко поболтаем, любуясь лебедями.
Филипп Вернон заметил пару, шагавшую по дорожке, посыпанной гравием. Он стоял у окна своего кабинета, в третий раз оторвавшись от письма, которое сочинял для своей любовницы.
Светло-зеленое шелковое платье Фелины смотрелось по-весеннему на фоне черной одежды тестя. Тяжесть его медленной походки свидетельствовала об особенно сильном приступе подагры. Смерть дочери резко ухудшила его собственное здоровье.
Обоих маркиз видел сзади и мог восхищаться только изящной талией и гордо откинутым затылком Фелины. Почему она не настоящая Мов? Легкость, с которой она освоила новую роль, вызывала у Вернона одновременно изумление и, смешно сказать, непонятный страх.
Он не подозревал, что Фелина отлично различала высокую тень у окна. Маркиз наблюдал за ней. Это не было для нее новостью. Каждый час каждого дня она ощущала на себе его взгляды.
В выражении его пронзительных глаз ничего не менялось, когда она, устав от постоянного наблюдения, вдруг решительно встречала его взгляд. Они все так же холодно и безучастно рассматривали ее фигуру.
Фелина не отдавала себе отчета в том, что именно такая безучастность подстегивала ее. Заставляла быстрее и лучше справляться со своей задачей. Когда-нибудь этому элегантному господину придется признать, что она хорошо играет свою роль и образ, созданный ею, удовлетворяет самые строгие требования. Образ, созданный простой крестьянкой!
– Ты так задумалась, моя девочка?– прервал де Брюн ее размышления и заметил легкий стыдливый румянец на щеках Фелины.
– Простите мне мою рассеянность, мсье, – поспешно извинилась она.
Не хватало только, чтобы рассердился единственный человек в замке, не требовавший от нее невыполнимого. Симпатия к отцу Мов Вернон проникла к ней в сердце прежде, чем оно успело ожесточиться.
– Уверен, что в твоей голове засела куча вопросов. Можешь смело задать их мне, но не забывай называть меня отцом...
– Немало людей знает о моем обмане. Служанки, лакеи, кучер. Как вы можете уверять себя, что никто из них не проболтается? Вы не боитесь, что при несправедливом замечании или оскорбительном тоне приказаний чувство мести развяжет им языки?
Фелина обошлась без обращения, устремив прямой, открытый взгляд на своего спутника, указавшего ей на красивый павильон, скрывавшийся от них ранее за густыми ветвями ивы.
– Там есть скамейка, давай посидим.
Она помогла графу подняться по ступенькам и удобно расположиться на шелковых подушках, а потом села сама, раскинув пышные юбки, и выжидательно взглянула на него. Он догадался, что юное созданье не успокоят общие фразы.
– Филипп – основательный мужчина, дитя мое. Уже в первые часы он распорядился отослать кучера и всех, его сопровождавших, в свое имение под Ла-Рошелью. Они не знают о том, что здесь произошло. Несчастная Мов умерла всего за час до твоего приезда. О ее кончине известно только мадам Берте и двум камеристкам. Обе девушки – племянницы мадам Берты, воспитанные в строгой протестантской вере. Для них большая честь служить в замке Анделис. Их тебе нечего опасаться. К тому же болезнь Мов исключала всякое общение ее с соседями. Мы вели очень замкнутый образ жизни. Если ты сама не проговоришься, никто не усомнится в том, что ты и есть Мов Вернон. Ты об этом хотела узнать?
Фелина молча кивнула и отбросила со лба золотистый локон, выбившийся из-под расшитого бисером чепчика. Затем она снова устремила серебристый задумчивый взор на Амори де Брюна.
– Мов Вернон тяжело болела. Я слышала, что в богатых семьях больных лечат и за ними ухаживают доктора...
Пожилой господин кивнул.
– Верно, однако и самые лучшие медики не знают, чем лечить чахотку. Мов давно потеряла всякую надежду и несколько лет назад запретила Филиппу приглашать в замок новых докторов. Она не терпела всевозможных лекарств и бесполезных осмотров.
Девушка долго молчала, вроде бы сосредоточенно наблюдая за лебедями. Наконец подняла голову и попыталасьвновь выразить словами свои неуверенность и опасения.
– Я сомневаюсь не только в других, я сомневаюсь и в себе самой, – пробормотала она. Ее очаровательный голос прозвучал глухо. – Я уже не понимаю, кто я теперь. Где-то по дороге пропала Фелина, но и в Мов я не успела превратиться. Скажите мне, господин, кто сидит возле вас?
Настойчивость вопроса требовала обстоятельного ответа. Престарелый господин, не торопясь, подбирал слова. Он захватил худощавые кисти рук, энергичное пожатье которых так отличалось от нежного, лишенного силы пожатья Мов.
– Все зависит от того, кем ты хочешь стать, малышка! Ты можешь создать совершенно другую Мов Вернон. Тебе не нужнокопировать пассивную жизнь болезненной девушки, что бы там ни считала мадам Берта. Хватай судьбу за шиворот и думай о завтрашнем дне! Разве ты ничем не хочешь заняться?
– Конечно хочу! – вырвалось у Фелины. – И многим! Хочу читать книги в той красивой комнате, хочу научиться правильно пользоваться пером, хочу узнать о различных вещах, нужных для ведения домашнего хозяйства. Как вы считаете, мадам Берта согласится меня учить?
Амори де Брюн опять неожиданно ощутил бурный темперамент своей подопечной, Только на сей раз лицо ее не отражало ни возмущения, ни гордости. Светлые глаза излучали неуверенность, смешанную с надеждой. Он ухмыльнулся.
– Это я ей прикажу. А по поводучтения и письма лучше обратиться ко мне. Я охотно стану твоим учителем. Скажешь мне, зачем тебе такие знания?
– Для будущего, – ответила онарешительно. – Когда ваш зять перестанет нуждаться в моих услугах, мне, возможно, удастся устроиться экономкой вроде мадам Берты, если, конечно, я буду достаточно сообразительной и умелой. Я не желаю возвращаться в Сюрвилье.
Серые глаза де Брюна потемнели, затем он заставил себя собраться.
– Ты в замке Анделис, девочка! И никто тебя отсюда не прогонит, даю тебе слово.
Фелина скептически усмехнулась, но предпочла свое сомнение в слове дворянина на сей раз оставить при себе. Реакция Филиппа Вернона послужила для нее уроком. К тому же последующие дни и недели покажут, правду ли сказал Амори де Брюн.
Она посмотрела на неподвижную поверхность воды, и вдруг ей почудился тонкий узкий соколиный профиль маркиза...
– Объясните же мне, что вы тут делаете?
Фелина не стала прерывать работу. Бросив на маркиза быстрый взгляд, она протянула мадам Берте пучок ровных по длине фитилей.
– Мы делаем восковые свечи, мсье! – сказала она спокойно.
– Это я вижу. Но не могу понять, для чего вам такая работа, дорогая, – проворчал он раздраженно.
– Мадам Берта показывает мне, как это делается! Вы знаете, что за месяц в замке сгорает больше двухсот свечей?
Филипп Вернон нахмурился. Не смеется ли над ним девица, исполняющая роль Мов? Вроде бы, не похоже. В ее серебристых глазах скорее заметно возмущение таким расточительством.
– Хотите упрекнуть нас в излишних тратах? – спросил он с настороженной иронией.
Фелина чуть нахмурила брови и посмотрела на него, склонив голову набок.
Как всегда элегантный, он производил в своем рыжем жилете и в рубахе из светло-коричневого шелка, просвечивавшей сквозь прорези рукавов, очень привлекательное впечатление. Темные штаны прикрывали мускулистые ляжки. Ниже были сапоги до колен с широкими отворотами. Узкие, но дорогие кружева на манжетах и воротнике подчеркивали смуглость кожи и смягчали черты лица. Короче, от носков сапог до наморщенного лба он выглядел образцовым дворянином.
Ее супруг. Супруг покойной Мов Вернон, тут же поправила она себя.
– Ни в коем случае, мсье. Я лишь хочу тоже позаботиться о том, чтобы свет в доме был всегда.
На его ироничный вопрос она ответила предельно вежливо, почти спародировав поведение послушной жены.
Де Анделис оторопел. Возражение хозяина замка, готовое сорваться с языка, было забыто.
Почему в каждой реплике Фелины он искал не тот смысл, который она в нее вкладывала? Девица, похоже, все больше сбивала его с толку. Не из-за нее ли он дважды откладывал срочный отъезд в Париж? Неужели он стал поддаваться обаянию той привлекательной, красивой супруги, роль которой день за днем мастерски исполняла Фелина?
– Почему бы вам для разнообразия не обратить свое внимание на меня вместо подсчета восковых свечей в канделябрах, дорогая? Я пришел пригласить вас на прогулку.
Даже на круглом, до тех пор неподвижном лице мадам Берты появилось выражение удивления, сменившегося озабоченностью. Неопределенные опасения, томившие ее в последние дни, внезапно приобрели конкретные очертания. Не может быть ничего хорошего в том, что нормальный, здоровый и страстный мужчина, Филипп Вернон, каждый день лицезрит такое очаровательное создание.
Мадам Берту растерянный возглас Фелины заставил нахмуриться по нескольким причинам. И ее критические замечания последовали моментально.
– Во-первых, дама протестантского вероисповедания не стала бы призывать Божью Матерь таким образом, а, во-вторых, она бы в любом случае говорила более сдержанно, моя милая!
Слегка смущенно и в то же время упрямо Фелина поджала губы. За несколько дней она поняла, что возражать мадам Берте бесполезно. Ведь именно мадам реально управляла замком Анделис. Ни одна служанка без ее ведома не возьмет и ложки муки. Решившись содействовать плану маркиза, она прилагала максимум усилий, чтобы обучить Фелину всему, чего той по всеобщему мнению недоставало.
– Ты будешь соблюдать режим дня моей покойной госпожи, нравится тебе это или нет!
Настойчиво произнеся свою фразу, мадам Берта спросила себя, как можно с тем же выражением лица быть и послушной, и упрямой. Чем больше узнавала она Фелину, так похожую внешне на Мов Вернон, тем больше ощущала загадочность этой девушки.
Та обладала внутренней силой, намного превышавшей обычные возможности. Способность все мгновенно схватывать, умение выделить главное больше напоминало Амори де Брюна, чем его заторможенную, болезненную и незаметную дочь. В чудесном теле жил воинственный дух со странной логикой и невероятным упрямством.
– Давай сначала, – сказала мадам Берта, оставляя свои мысли при себе. – Поскольку маркиза де Анделис отличается слабым здоровьем, она не встает по утрам вместе со всеми обитателями замка для утреннего чтения Библии. В постели она съедает легкий завтрак и, когда ее оденут, проводит остаток первой половины дня в дамском будуаре, где мы сейчас находимся.
– Как? – коротко и деловито осведомилась Фелина.
Ее сердила необходимость повторять тот же самый вопрос, не получая удовлетворительного ответа.
– Как?
Слегка раздраженно мадам Берта попыталась уточнить подробности.
– Прежде всего шитье, письма маркизу, чтение книг, личные заметки... Но чаще всего она просто отдыхает, глядя в окно на парк!
Фелина подавила в себе желание вновь призвать Мадонну, прикрыв рот ладонью. Ладонью, смазанной драгоценным маслом. Только слишком короткие ногти свидетельствовали о том, что ладони недавно приходилось справляться с тяжелой продолжительной работой.
Однако вид наполовину вышитого настенного коврика, на котором в обрамлении цветов красовался герб Анделис, опять напомнил Фелине об ограниченности ее возможностей в ручном труде.
– Никогда я не научусь делать такие мелкие стежки, – пробормотала она, почтительно коснувшись блестящей шелковой нити. – Это бесполезно, мадам Берта.
Экономка не дала повода Фелине почувствовать растерянность от воображаемых той трудностей.
– Ты сейчас представляешь хозяйку дома! Никто не станет сомневаться в твоих способностях, тем более в качестве твоей работы. Можешь время от времени делать новый стежок, если будет настроение, или просто оставить пяльцы в покое. Королю неинтересно, любит ли маркиза де Анделис по-прежнему вышивать или уже нет.
Фелина подошла к окну и поглядела на парк, особенно красивый в этом месте. На поверхности пруда цвели последние кувшинки, и два горделивых лебедя проделывали на воде свои круги, а крепкая старая ива опускала в воду кончики ветвей. Пейзаж конца лета, полный покоя и гармонии.
Однако сами собой в него снова вклинились картины трагических воспоминаний. Зазвенел в ушах крик отца, бегущего навстречу скачущим охотникам, лай собак, ругань всадников, свист плетей. А потом тишина, которую не нарушило даже тяжелое дыхание отца. Забудет ли она когда-нибудь случившееся в тот день? И хочет ли она забыть?
– Можно подумать, что ты меня уже не слушаешь, девочка! – пожаловалась мадам Берта.
Шорох накрахмаленных юбок стал сигналом ее приближения.
Фелина заставила себя вернуться к действительности. Она теперь не Фелина! Она Мов Вернон, маркиза де Анделис, по крайней мере, хочет ею быть...
Но можно ли так просто вылезти из прежней жизни и влезть в другую? Все отбросить в сторону и начать все заново?
– Не мучайте ее, мадам Берта!– раздался вдруг звучный голос, и в комнату вошел Амори де Брюн.
– Маркиз как раз занят написанием письма Терезе д'Ароне. Прежде чем новость о чудесном выздоровлении Мов обойдет круг придворных, у нас еще останется немало времени. Что ты думаешь по поводу короткой прогулки со мной?
Благодарной за вмешательство Фелине удалось вернуть себе самообладание. Она одарила пожилого господина улыбкой, заставившей вспыхнуть ее холодные серые глаза и блеснуть белизной ровных зубов из-под слегка приподнятых губ.
– Я к вашим услугам, мсье, – сказала она тихо и положила ладонь на протянутую руку. Лишь потом она заметила трость, на которую опирался де Брюн.
– Не лучше ли вам опереться на мою руку? – внезапно предложила она.
Он удивился.
– Кавалеру опереться на даму? Нет, так не положено.
– Какое бессмысленное правило! Почему дочь не может помочь отцу?
В реплике Фелины смешались нарочитая серьезность и ласковая безыскусная теплота. Строгое лицо пожилого мужчины просветлело.
– Ты вынудишь меня, крошка, еще и порадоваться приступам несносной подагры! Ладно, протяни мне свою руку и пойдем немножко поболтаем, любуясь лебедями.
Филипп Вернон заметил пару, шагавшую по дорожке, посыпанной гравием. Он стоял у окна своего кабинета, в третий раз оторвавшись от письма, которое сочинял для своей любовницы.
Светло-зеленое шелковое платье Фелины смотрелось по-весеннему на фоне черной одежды тестя. Тяжесть его медленной походки свидетельствовала об особенно сильном приступе подагры. Смерть дочери резко ухудшила его собственное здоровье.
Обоих маркиз видел сзади и мог восхищаться только изящной талией и гордо откинутым затылком Фелины. Почему она не настоящая Мов? Легкость, с которой она освоила новую роль, вызывала у Вернона одновременно изумление и, смешно сказать, непонятный страх.
Он не подозревал, что Фелина отлично различала высокую тень у окна. Маркиз наблюдал за ней. Это не было для нее новостью. Каждый час каждого дня она ощущала на себе его взгляды.
В выражении его пронзительных глаз ничего не менялось, когда она, устав от постоянного наблюдения, вдруг решительно встречала его взгляд. Они все так же холодно и безучастно рассматривали ее фигуру.
Фелина не отдавала себе отчета в том, что именно такая безучастность подстегивала ее. Заставляла быстрее и лучше справляться со своей задачей. Когда-нибудь этому элегантному господину придется признать, что она хорошо играет свою роль и образ, созданный ею, удовлетворяет самые строгие требования. Образ, созданный простой крестьянкой!
– Ты так задумалась, моя девочка?– прервал де Брюн ее размышления и заметил легкий стыдливый румянец на щеках Фелины.
– Простите мне мою рассеянность, мсье, – поспешно извинилась она.
Не хватало только, чтобы рассердился единственный человек в замке, не требовавший от нее невыполнимого. Симпатия к отцу Мов Вернон проникла к ней в сердце прежде, чем оно успело ожесточиться.
– Уверен, что в твоей голове засела куча вопросов. Можешь смело задать их мне, но не забывай называть меня отцом...
– Немало людей знает о моем обмане. Служанки, лакеи, кучер. Как вы можете уверять себя, что никто из них не проболтается? Вы не боитесь, что при несправедливом замечании или оскорбительном тоне приказаний чувство мести развяжет им языки?
Фелина обошлась без обращения, устремив прямой, открытый взгляд на своего спутника, указавшего ей на красивый павильон, скрывавшийся от них ранее за густыми ветвями ивы.
– Там есть скамейка, давай посидим.
Она помогла графу подняться по ступенькам и удобно расположиться на шелковых подушках, а потом села сама, раскинув пышные юбки, и выжидательно взглянула на него. Он догадался, что юное созданье не успокоят общие фразы.
– Филипп – основательный мужчина, дитя мое. Уже в первые часы он распорядился отослать кучера и всех, его сопровождавших, в свое имение под Ла-Рошелью. Они не знают о том, что здесь произошло. Несчастная Мов умерла всего за час до твоего приезда. О ее кончине известно только мадам Берте и двум камеристкам. Обе девушки – племянницы мадам Берты, воспитанные в строгой протестантской вере. Для них большая честь служить в замке Анделис. Их тебе нечего опасаться. К тому же болезнь Мов исключала всякое общение ее с соседями. Мы вели очень замкнутый образ жизни. Если ты сама не проговоришься, никто не усомнится в том, что ты и есть Мов Вернон. Ты об этом хотела узнать?
Фелина молча кивнула и отбросила со лба золотистый локон, выбившийся из-под расшитого бисером чепчика. Затем она снова устремила серебристый задумчивый взор на Амори де Брюна.
– Мов Вернон тяжело болела. Я слышала, что в богатых семьях больных лечат и за ними ухаживают доктора...
Пожилой господин кивнул.
– Верно, однако и самые лучшие медики не знают, чем лечить чахотку. Мов давно потеряла всякую надежду и несколько лет назад запретила Филиппу приглашать в замок новых докторов. Она не терпела всевозможных лекарств и бесполезных осмотров.
Девушка долго молчала, вроде бы сосредоточенно наблюдая за лебедями. Наконец подняла голову и попыталасьвновь выразить словами свои неуверенность и опасения.
– Я сомневаюсь не только в других, я сомневаюсь и в себе самой, – пробормотала она. Ее очаровательный голос прозвучал глухо. – Я уже не понимаю, кто я теперь. Где-то по дороге пропала Фелина, но и в Мов я не успела превратиться. Скажите мне, господин, кто сидит возле вас?
Настойчивость вопроса требовала обстоятельного ответа. Престарелый господин, не торопясь, подбирал слова. Он захватил худощавые кисти рук, энергичное пожатье которых так отличалось от нежного, лишенного силы пожатья Мов.
– Все зависит от того, кем ты хочешь стать, малышка! Ты можешь создать совершенно другую Мов Вернон. Тебе не нужнокопировать пассивную жизнь болезненной девушки, что бы там ни считала мадам Берта. Хватай судьбу за шиворот и думай о завтрашнем дне! Разве ты ничем не хочешь заняться?
– Конечно хочу! – вырвалось у Фелины. – И многим! Хочу читать книги в той красивой комнате, хочу научиться правильно пользоваться пером, хочу узнать о различных вещах, нужных для ведения домашнего хозяйства. Как вы считаете, мадам Берта согласится меня учить?
Амори де Брюн опять неожиданно ощутил бурный темперамент своей подопечной, Только на сей раз лицо ее не отражало ни возмущения, ни гордости. Светлые глаза излучали неуверенность, смешанную с надеждой. Он ухмыльнулся.
– Это я ей прикажу. А по поводучтения и письма лучше обратиться ко мне. Я охотно стану твоим учителем. Скажешь мне, зачем тебе такие знания?
– Для будущего, – ответила онарешительно. – Когда ваш зять перестанет нуждаться в моих услугах, мне, возможно, удастся устроиться экономкой вроде мадам Берты, если, конечно, я буду достаточно сообразительной и умелой. Я не желаю возвращаться в Сюрвилье.
Серые глаза де Брюна потемнели, затем он заставил себя собраться.
– Ты в замке Анделис, девочка! И никто тебя отсюда не прогонит, даю тебе слово.
Фелина скептически усмехнулась, но предпочла свое сомнение в слове дворянина на сей раз оставить при себе. Реакция Филиппа Вернона послужила для нее уроком. К тому же последующие дни и недели покажут, правду ли сказал Амори де Брюн.
Она посмотрела на неподвижную поверхность воды, и вдруг ей почудился тонкий узкий соколиный профиль маркиза...
– Объясните же мне, что вы тут делаете?
Фелина не стала прерывать работу. Бросив на маркиза быстрый взгляд, она протянула мадам Берте пучок ровных по длине фитилей.
– Мы делаем восковые свечи, мсье! – сказала она спокойно.
– Это я вижу. Но не могу понять, для чего вам такая работа, дорогая, – проворчал он раздраженно.
– Мадам Берта показывает мне, как это делается! Вы знаете, что за месяц в замке сгорает больше двухсот свечей?
Филипп Вернон нахмурился. Не смеется ли над ним девица, исполняющая роль Мов? Вроде бы, не похоже. В ее серебристых глазах скорее заметно возмущение таким расточительством.
– Хотите упрекнуть нас в излишних тратах? – спросил он с настороженной иронией.
Фелина чуть нахмурила брови и посмотрела на него, склонив голову набок.
Как всегда элегантный, он производил в своем рыжем жилете и в рубахе из светло-коричневого шелка, просвечивавшей сквозь прорези рукавов, очень привлекательное впечатление. Темные штаны прикрывали мускулистые ляжки. Ниже были сапоги до колен с широкими отворотами. Узкие, но дорогие кружева на манжетах и воротнике подчеркивали смуглость кожи и смягчали черты лица. Короче, от носков сапог до наморщенного лба он выглядел образцовым дворянином.
Ее супруг. Супруг покойной Мов Вернон, тут же поправила она себя.
– Ни в коем случае, мсье. Я лишь хочу тоже позаботиться о том, чтобы свет в доме был всегда.
На его ироничный вопрос она ответила предельно вежливо, почти спародировав поведение послушной жены.
Де Анделис оторопел. Возражение хозяина замка, готовое сорваться с языка, было забыто.
Почему в каждой реплике Фелины он искал не тот смысл, который она в нее вкладывала? Девица, похоже, все больше сбивала его с толку. Не из-за нее ли он дважды откладывал срочный отъезд в Париж? Неужели он стал поддаваться обаянию той привлекательной, красивой супруги, роль которой день за днем мастерски исполняла Фелина?
– Почему бы вам для разнообразия не обратить свое внимание на меня вместо подсчета восковых свечей в канделябрах, дорогая? Я пришел пригласить вас на прогулку.
Даже на круглом, до тех пор неподвижном лице мадам Берты появилось выражение удивления, сменившегося озабоченностью. Неопределенные опасения, томившие ее в последние дни, внезапно приобрели конкретные очертания. Не может быть ничего хорошего в том, что нормальный, здоровый и страстный мужчина, Филипп Вернон, каждый день лицезрит такое очаровательное создание.