– Пусти, не надо, хватит, – стала подвывать Тонька, сначала тихо, потом все громче и громче. – Я не по своей воле, жизнь заставляет...
– Ах ты сука! – Оправдания только разъярили Сергея. – Заставляют тебя!!
Серебряная змейка замелькала еще чаще. Тонька замолчала и только монотонно скулила, дергаясь всем телом в такт ударам.
Между тем беспомощность распластавшейся поперек кровати бабы, ее собственные признания в грязном распутстве, мозолящая глаза нещадно исполосованная, но соблазнительно-чувствительная голая жопа и цинично спущенные до колен трусы, окончательно выпустили темные инстинкты из глубин подсознания. Бросив универсальный КЭО-3 на пол, Лапин расстегнул ремень и снял брюки вместе с трусами и ботинками. Он постился уже несколько недель, и сейчас соответствующий орган твердостью и расположением напоминал тактическую ракету на позиции перед запуском. Затихшая Тонька настороженно прислушивалась и, судя по всему, понимала, куда клонится дело, потому что, когда Сергей скомандовал: "Перевернись! ", она, постанывая, не просто перекатилась на спину, но и развела согнутые в коленях ноги, так что большие волосатые складки разомкнулись, приглашающе открывая розоватое, мягкое и влажное нутро. На внутренней поверхности бедер тоже выделялись пятна засосов и отчетливо виднелись несколько царапин.
– Ну и дерут тебя, сука! – изумился Лапин. Ему вдруг стало неприятно, как когда-то давно, когда он залез в трусы к чернявой монтажнице Верке.
Ракета ждала команды «пуск», еще пару дней назад он бы не обратил внимания на подобные детали и нажал кнопку, но сейчас что-то удерживало от этого. Внезапно кто-то подсказал иное решение, Сергей поднял с пола восьмисотграммовую бутылку, сорвал с горлышка плохо приклеенную этикетку, приставил закругленный стеклянный срез к нежной плоти, поискал нужное место и осторожно нажал на вогнутое полусферой донышко. Горлышко мягко погрузилось в Тонькино тело, та ворохнулась, но не издала ни звука, а Сергей принялся совершать ладонью колебательные движения, будто закачивал в сожительницу пропахший сыростью воздух убогой комнатенки.
Почти сразу Тонька стала двигать тазом, подаваясь навстречу входящему стеклу и отстраняясь от выходящего, а через минуту начала стонать, биться и кусать губы – она очень быстро заводилась... Бесстыдная процедура возбуждала Сергея, он ритмично двигал рукой, то загоняя бутылку почти до половины конусообразного расширения, утапливая внутрь большие губы по линию волос, то вытаскивая обратно, так что показывалось покрытое слизью горлышко до самой кромки, грозящей выскочить совсем и натягивающей за собой податливую плоть.
Когда Тонька принялась изгибаться, биться в конвульсиях и громко кричать, Лапину вновь стало противно, и он, резко вытащив бутылку, катнул ее под кровать. Раздался чмокающий звук, женщина застонала, но продолжала подмахивать, как будто соитие с бутылкой еще продолжалось.
«Сука!» – в который уже раз подумал Лапин и, нагнувшись, схватил Тоньку за волосы, заставив сесть на кровати, так что готовая к старту ракета оказалась прямо напротив распаренного лица. Обычно она уклонялась от минета, считая, что оральный вариант унижает женское достоинство, а если и удавалось подбить на это дело, то с долгими уговорами, просьбами и обязательно на основе взаимности. Но сейчас разгоряченная баба без звука заглотила напряженную плоть и принялась двигать головой взадвперед, поджимая снизу языком, чтобы усилить ощущения. На этот раз и Лапин не деликатничал, всаживал свою ракету в самую гортань, так что Тонька подавалась назад и кхекала, но своего занятия не прекращала, из чего стало ясно: она прекрасно знает, что процесс должен быть непрерывным, значит, ученая, а то, что раньше выплевывала в самый ответственный момент, так это была издевка над ним, дурачком Чокнутым. Лохов учат!
Прилив спермы заставил его закрыть глаза и застонать, руками он захватил Тоньку за уши, чтобы не дать отпрянуть, как обычно, однако на сей раз она все делала добросовестно и не только не попыталась выплюнуть, но, наоборот, удвоила усилия, торопя миг последних содроганий, и этой готовностью усилила остроту ощущений. Мощными толчками белковая жидкость выплеснулась в ротовую полость, за время вынужденного воздержания ее накопилось немало, но Тонька отлично справилась с конечной, самой ответственной фазой: не кашляла и не давилась, спокойно в несколько приемов сглотнула и продолжала успокаивающие движения, пока партнер не отпустил уши и сам не вытащил то, что осталось от боевого органа, утратившего ныне и стремительность, и твердость.
В тишине оба тяжело дышали, и кто-то должен был первым нарушить молчание.
– Ух ты, мне даже понравилось, – Тонька облизнула пересохшие губы. – Но зачем ты мне жопу набил, сказал бы – и все, я понятливая... Хорошо плетка легкая, а то бы всю кожу посек... Ты какой-то другой, бешеный...
Мне показалось, и убить мог...
– Твоего дружка Мелешина за малым не придушил, – тоже хрипло сказал Сергей. – Потому и отдал половину долга.
– Какой он мне дружок... Ну было пару раз, так это еще до тебя. Подумаешь...
Взгляд Лапина все время натыкался на следы засосов, Тонька полезла в шкаф и надела новый халат.
«Не помылась, сука, не подмылась, – подумал Лапин. – Потная, ноги грязные...»
Раньше он не обращал внимания на такие вещи, хотя Тонька действительно редко купалась: когда колонка не работает, греть воду целая морока. Сам он разделся догола, прошел в моечный отсек и обмылся стылой водой, причем убогость обстановки угнетала больше, чем холод.
– Ужинать будешь? – Антонина держалась как ни в чем не бывало. Обычная семейная разборка, оба погорячились, бывает.
– Там целый пакет для праздничного стола, – тоже миролюбиво отозвался он. – Я нашел хорошую работу, есть что отметить... Только ты одежду в порядок приведи – мне завтра идти оформляться.
– И куда же это? – проявила интерес Антонина.
– В банк. Зарплата – пятьсот долларов в месяц, – сдержанно сообщил Лапин.
– Ну ты даешь! Это вообще улет! – взвизгнула женщина, и он отметил, что она очень вульгарна. Манеры, голос, словечки... Раньше этого не было. Или он просто не замечал? Но получать одобрение близких для человека необходимо.
– Кое-что и сейчас у меня есть. – Он вытащил оставшиеся деньги и, заметив, как блеснули карие глаза, протянул Тоньке стодолларовую купюру.
– Ух ты! Ну крутизна! – Она плотно прижалась к Лапину, поцеловала в подбородок и потрогала промежность. – Это за то, что хорошо отсосала?
Сергея покоробило, он не нашелся, что ответить. В замок вставили ключ – Димка пришел вовремя.
Тиходонск, Богатяновка, 21 час 30 минут.
Лапин выкладывал на стол пакеты, коробки и банки, Антонина и Димка внимательно наблюдали. Они были доброжелательны и послушны, особенно пацан. Казалось, что он напряжен и даже несколько напуган.
– Это что? А это?
– Мидии в собственном соку. Суп из омаров. Сыр «Рокфор». А вот «Камамбер»...
– И сколько это стоит?
Сергей ответил. Домочадцы переглянулись, но он не обратил внимания.
– А вот рулет из индейки. Это балыковая колбаса. Олений язык...
– А это почем?
Сергей снова ответил и теперь заметил, как вытянулось у Тоньки лицо.
Он снисходительно усмехнулся.
– Вы когда-нибудь ели такое? Так чего жаться? Погуляем на всю катушку раз в жизни! Деньги теперь будут...
– Слышь, батя, – в устах пацана это обращение выражало высшую форму уважения и почтительности. – А сам-то ты эти цацки ел?
– Я... Нет...
– Так чего ж набрал столько? Вдруг гадость?
Лапин смешался. Вопрос был разумным и чрезвычайно практичным.
– Чего ж гадость... Где ты видел гадости за такие деньги? – И чтобы перевести разговор, вспомнил о сервировке стола. – Скатерть белая есть?
– Зачем? – Тонька вытаращила глаза, что означало демонстративное удивление.
– Чтоб красиво было... И одеться по правилам надо... Чисто, нарядно.
«Бордо» по этикету вообще положено пить в бабочке.
– В бабочке?.. – Пацан вовремя прикусил язык.
Тонька вздохнула, многозначительно покивала головой, но сделала Димке знак, чтобы не встревал. У Чокнутого свои приколы, придется потерпеть.
Через полчаса они уселись за ужин. Если бы сейчас заглянули на огонек Кружок, Кузьмич или Нинка из четвертой квартиры, то весь район облетел бы слух, что теперь чокнулось все семейство. Ибо в замызганной четырехметровой кухне вокруг покрытого белой скатертью стола сидели Лапин в новом, с влажными пятнами костюме и шикарном галстуке, Антонина в три года не надевавшемся, туго облегающем красном платье с глубоким треугольным декольте и Димка в единственной белой рубашке со старым лапинским галстуком.
А на столе красовались невиданные Богатяновкой деликатесы и две бутылки не правдоподобно дорогого сухого вина, которое, как всем известно, вообще невозможно пить – ни вкуса, ни крепости.
– Берите, пробуйте, – пригласил Сергей. – И загадывайте желания.
– Какие желания? – угрюмо спросил пацан. Ему явно не нравилась эта комедия. Он уже взял в рот округлую, пахнущую морем мидию, но тут же выплюнул ее в мусорное ведро. Густой розовый суп из омара он тоже есть не стал, плесень «Рокфора» вызвала отвращение. Сейчас он хмуро ковырял рулет из индейки.
– Когда ешь блюдо первый раз в жизни, нужно загадать желание, и оно непременно исполнится.
– Сказки все это, – недовольно процедил Димка.
– А я загадаю. – Тонька на миг закрыла глаза. – Хочу бросить этот проклятый «Супермаркет», хочу жить в нормальной квартире, хочу много денег. – Она посидела молча. – Ну что, открывать?
– Давай, ты уже на золотом троне во дворце, – съязвил пацан.
Тонька огляделась.
– И где же все?
– Желания исполняются не сразу, – будто извиняясь, улыбнулся Лапин. – Так же, как в тостах. Сейчас выпили, а когда-то исполнится.
– Тогда давайте хоть пить, – предложила Тонька. Она причесалась, собрала тяжелые волосы на затылке, как когда-то в молодости, и выглядела весьма эффектно. Чуть вздернутый носик, тонкие полукружья бровей, блядски блестящие глаза... Но Лапин помнил, что она не помылась. Впрочем, сейчас он не обращал внимания на нюансы. Он был взвинчен и потому непривычно многословен.
– С устрицами, мидиями, каракатицами, лобстерами лучше всего вот это, – Сергей откупорил бутылку белого мозельского, налил Тоньке, себе, замешкался, но плеснул половину фужера и Димке.
– Жадничаешь? – сквалыжно начал пацан. – Раз в жизни стол накрыл и жмется...
Он хотел сказать что-то еще, но оборвал фразу. Сегодня пасынок вел себя на редкость примерно.
– Надо пить мелкими глотками, смакуя... Чувствуете? Такой тонкий фруктовый запах... Вообще-то многие предпочитают из столовых вин французские и испанские сорта, им придает шарм легкая кислинка, но лично я считаю лучшим белое мозельское. Давайте выпьем за удачу! Ну как?
– Мне нравится, – подыграла ему Тонька и осторожно взяла припухшими губами округлое тельце мидии.
– Кислятина, – скривился пацан, опрокинув весь бокал. – И не забирает совсем. Как вода!
Индюшиное мясо со специями пришлось Димке по вкусу, он отправлял в рот ломоть за ломтем, и Антонина от экзотических мидий и омарового супа очень быстро перешла к копченой колбасе. Торжество кулинарных изысков на Мануфактурном, 8 не состоялось.
– Давайте попробуем «Бордо». Его называют лучшим лекарством от инфаркта, – Лапин старался исправить положение. – Во Франции есть такая провинция, Бордо, славящаяся особым сортом винограда... Это центр виноделия... В подвалах постоянная температура и всегда прохладно: семь-восемь градусов...
Он снова разлил, причем, задабривая Димку, налил ему, как всем, до краев.
– Предлагаю выпить за успехи всех нас.
Подавая пример, он мелкими глотками отпил рубиновую жидкость.
– Неплохо, – кивнула Тонька, набив рот «Рокфором». – Действительно оригинально...
– Такая же гадость, – дал заключение Димка, снова хлестанув целый фужер. – И почему его хвалят?
– Учись тому, чего не понимаешь, – назидательно сказал Лапин. – К хорошему вину отношение особое, существует целый этикет пития...
– Подумаешь, этикет! – Пацан вытер ладонью губы. – Наливай да пей – всего-то делов...
– Да нет... Знаешь, как выбирают его в ресторане? Бутылку подают в пыли и паутине, чтобы была видна старина, вытирают уже у тебя на глазах.
Нужно проследить, чтобы пробка была целой, без трещин, от нее не должно пахнуть деревом. Потом обследуется бутылка: помимо этикетки, год урожая должен быть выбит и на самой пробке. И только убедившись, что все в порядке, приступают к дегустации... Причем обязательно в бабочке.
– Ты так все гладко рассказываешь, – прищурился пацан. – Как будто сам там был и выбирал бутылки.
Сергей снова смешался.
– Не обязательно везде быть самому. Я много читал...
– А где ж про такое пишут? – еще сильнее прищурился Димка.
– Где? Гм... Действительно, где? И не помню...
– Где читал не помнишь, а что читал – помнишь. Так не бывает. Наверное, тебе все приснилось.
– Приснилось? – Лапин задумался. Его отношения со снами были весьма напряженными. Обычные сны ему не снились, а те считались проявлениями болезни психики, и рассказывать о них он не любил.
Те сновидения были цветными, объемными, с полным эффектом присутствия. Гудящий салон самолета, зашторенный изнутри лимузин, официальные, в строгих костюмах, джентльмены... Не правдоподобно чистые улицы, умытая зелень, сверкающие витрины, разноязыкая речь, которую он легко понимал. Эти сны не расслабляли: в них всегда присутствовало какое-то напряжение, атмосфера опасности и риска. Иногда вдали маячила очень важная и труднодостижимая цель... Изредка представление разворачивалось последовательно, чаще хаотично. То ли кино, то ли настоящая жизнь. Но не своя, а чужая, неведомым путем вторгающаяся в лапинское сознание.
Хозяином той, чужой, жизни был человек, имеющий много имен и несколько биографий, в минуты опасности он мог сменить сущность, и чудесное избавление приносило Лапину огромное облегчение. Тот человек делал все за него в критических ситуациях, когда необходимы колоссальная выдержка, сноровка и холодный, трезвый расчет...
В психушке почти каждую ночь Сергей и загадочный человек объединялись в одно целое. Когда Он подносил к губам бокал с вином. Лапин ощущал во рту терпкий вкус и аромат напитка. Когда Он обнимал женщину, ноздри Лапина ощущали тонкий аромат дорогих духов, а его руки – тепло шелковистой кожи. Лапин никогда не видел чужака со стороны: как будто он сидел внутри его и выглядывал наружу через чужие глазницы. А в снах тот никогда не заглядывал в зеркало.
Наутро Лапин все забывал. Точнее, почти все, потому что иногда в памяти всплывали случайные эпизоды ночных похождений. Происходящее с ним чем-то напоминало моментальное проявление снимка «Полароидом». Только процесс шел в обратной последовательности. Поначалу фотокарточка резкая и красочная, распознаются оттенки, полутона и мельчайшие детали, затем цвета тускнеют, силуэты становятся расплывчатыми и постепенно исчезают.
Спустя некоторое время цветной фотоснимок превращается в глянцевый квадрат засвеченной фотобумаги...
– Раздвоение личности, – пояснил доктор Рубинштейн. И еле слышно, для студентов, добавил:
– Шизофрения.
Потом он снова заговорил в полный голос:
– Явления ложной памяти встречаются достаточно часто. В скромном бухгалтере может жить Александр Македонский, в обычном парикмахере – Наполеон. Вам придется примириться с этими видениями, приспособиться к ним.
Из пропахшей человеческими страданиями палаты клиники на восемнадцатом километре Лапин вернулся в квартиру Антонины Крыловой. Пауза чрезмерно затянулась.
– Может быть, и приснилось, – наконец сказал он и по примеру пасынка опрокинул бокал благородного вина, словно низкосортный портвейн.
– У папы сегодня радость, он на работу устроился, – сглаживая очередной вывих Чокнутого, влезла Тонька. – Теперь будет в банке заседать...
Важный будет, денежный... Да, папочка?
Все было насквозь фальшиво. И приторный тон, и слово «папочка», и мелкозубая улыбка пацана, который почему-то идиотски подмигивал.
– У Рубена в банке? Да, батяня?
– Что?
– Говорю, к Рубену в банк устроился? – Глаз Димки дергался, будто между ними были общие тайные делишки.
– Почему к Рубену? – недоумевающе переспросил Лапин. – Там совсем другие люди. Я пока знаю только Пал Палыча...
– Ну батя дает, – совсем развеселился пацан. И вдруг посерьезнел. – Есть проблема, батяня. Твоя помощь нужна.
– Помощь? – не понял Сергей. Уже давно Димка не обращался к нему даже за деньгами, потому что их не было.
– Центровые наехали по-крутому, – кривя губы, сообщил пасынок. – У них там есть такой Артур, он под Лакировщиком ходит... Или платите, говорит, или мотайте отсюда! А куда мотать? Если мы со своей территории уйдем, то кто нас на чужой примет? И платить с каких дел? Мы работаем, а они деньги получают? Так разве правильно?
– Нет, конечно! – возмутился Лапин.
– Ну вот, – Димка удовлетворенно кивнул. – Потому и помоги.
– А как же я помогу?
Пацан досадливо поморщился.
– Ну как! Как обычно. Забей стрелку и сделай развод. У тебя ж теперь такая «крыша»!
Лапин с минуту помолчал, переваривая услышанное.
– Какая крыша?
– Да брось! Что ты меня за дурака держишь? – Димка косо глянул на Антонину. – Маманя, посиди в комнате, посмотри телевизор!
Та беспрекословно выполнила распоряжение.
– Ты мне утром что сказал? – требовательно спросил пацан. – Что тебя Рубен с Суреном на дело зовут и башли обещают. Так?
Лапин кивнул.
– А вечером пришел с башлями. Так?
– Ну...
Димка навалился птичей грудью на стол и перешел на сиплый шепот:
– Днем в «Якоре» речпортовских постреляли! Шестерых – всмятку! И Баржу, и Круглого – всех! Кто это сделал?
Лапин издал неопределенный звук.
Глаза у пацана округлились.
– Баржа в последнее время на Рубена наезжал, шашлычную на набережной отобрал, а на той неделе они вчетвером Сурена отмудохали... Все ясно?
– Что ясно? – чувствуя себя идиотом, спросил Лапин. Он почти ничего не понимал. Может, он действительно чокнутый?
– Да то ясно, что Рубен и Сурен устроили мочилово! А ты ходил с ними, не знаю уж, что ты там делал, может, и вправду в машине сидел... Хотя за это бабки не платят...
– Ты думаешь, я в кого-то стрелял? – ужаснулся Сергей.
– Да тише ты! – страшно просипел пацан и осмотрелся по сторонам. – Меня эти дела не колышут, я ничего не знаю и знать не хочу. Просто ни Рубен, ни Сурен тебе теперь не откажут. А они прямо выходят на Лакировщика, это их уровень. Тут делать нечего, как два пальца обоссать. Ну?!
Не очень осмысленные глаза уставились в потерявшего дар речи Лапина.
У того пересохло в горле. Он налил себе требующего особого обхождения французского вина и залпом выцедил весь фужер, лихорадочно размышляя, что делать. Какие-то Артуры, Лакировщики, стрелки – полный бред! Как улаживать такие дела? «Можно обратиться к Пал Палычу, – сверкнула спасительная мысль. – Он наверняка знает, как это делается».
– Вот что, Дмитрий! – официальным тоном начал он, и пацан настороженно затих. – Ни с каким Рубеном, ни с каким Суреном я никуда не ходил. Я целый день был совсем в других местах. И конечно, я ни в кого не стрелял, выбрось из головы эту чушь! Но я поговорю со своими знакомыми и, если получится, постараюсь тебе помочь.
Димка просиял.
– Молоток, батя! Скажи им, чтоб вообще в наши дела не лезли! Мойки – это одно, но я хочу и сигаретную торговлю открыть, и зал игральных автоматов причесывать, да мало ли что еще! Это же наша территория! Скажешь?
Сергей кивнул.
Тонька уже постелила постель и выжидающе поглядывала на него, многозначительно посверкивая глазами.
– Пойди выкупайся.
– Так воды же нет! И потом, я позавчера в бане была...
– Нагрей воду. И постельное смени.
Антонина пожала плечами, но спорить не стала. Вскоре она плескалась за тонкой фанерной дверью. Лапин лег на раздвинутый диван. Синие, с потускневшим серебряным накатом стены наступали с четырех сторон. В комнате было двенадцать метров, в примыкающей Димкиной каморке – шесть, там у подслеповатого оконца только и становился самодельный стол, да раскладушка. Пацан прошел к себе, скрипнули пружины. Когда они жарятся, он все слышит. Если бы еще Тонька так не орала... Ее это не смущало: дело естественное, пусть привыкает, деваться-то нам некуда. Раньше и он особенно не задумывался. Но сейчас его угнетало все: убогость жилплощади, скудость квадратных метров, неистребимый запах сырости, скотские «удобства», унизительная скученность...
Завернутая в полотенце, Тонька выскочила из ванны, хлопнула по выключателю, прошлепала к дивану и влезла под одеяло, тесно прижавшись могучими грудями к плечу Сергея. Рука ее привычно ухватила полу напряженный пенис, который мгновенно пришел в нужную кондицию. Он тоже скользнул ладонью по начавшему жиреть животу, вцепился в густые волосы, протиснулся между податливыми ляжками в горячую промежность и представил, как замер, превратившись в слух, мелкозубый пацан. «Небось он дрочит под это дело...» – пришла наверняка безошибочная мысль. И тут же вторая: «Интересно, кто так остервенело лазил у нее между ног, оставляя синяки и царапины. И когда это было? Позавчера? Как раз в бане... А может, вчера? Или сегодня?»
Начинающая постанывать Тонька перевернулась на спину, но Сергей взял ее за голову и чуть придавил. Она мгновенно поняла и скользнула вниз. Ни капризов, ни условий, ни уговоров. Сейчас она не скрывала хорошего навыка и тяги к этому делу, значит, раньше просто выделывалась. Лапин расслабился и перестал думать.
Поздний июньский вечер, только окончился короткий ливень, от парижского асфальта поднимался высвечиваемый фарами светло-серого «Рено» легкий парок. Из дверей скромного двухзвездочного отеля «Аленкон» вышел человек в легком хлопчатобумажном костюме, с черным кейсом в правой руке.
Он пересек наискосок пустынную в это время суток улицу, оглядываясь, прошел около сотни метров к стоящей под сенью густых платанов машине.
– Все нормально, Леон? – Человек говорил по-французски без малейшего акцента.
– Да.
Мягко хлопнула задняя дверца. Он всегда садился сзади.
Водитель запустил двигатель и вырулил на рю де Верден, держа курс в направлении Булонь-Билланкорт. Некоторое время они ехали в плотном потоке машин по кольцевой автостраде, затем свернули на национальное шоссе А-13, связывающее Париж с Каннами. Леон заметно нервничал. Сначала он напевал себе под нос популярный мотивчик, затем стал изображать из себя заправского гида: «Рассказать вам о Франции, мсье? Это удивительная страна вин, женщин и любви...»
– Спасибо, Леон. Давай лучше помолчим, – мягко сказал пассажир, хотя им тоже владело напряжение.
Водитель замолк. Леон... Леон Саваж. Как обычно, он был из местных, коренной парижанин. Город и окрестности знает как свои пять пальцев.
Раньше подвизался в журналистике, но особых лавров не снискал. Подрабатывал таксистом и рекламным агентом... Его проверила посольская резидентура, он оказался «чистым». Нормальный подсобный материал. Таких людей, как Саваж, нет особой нужды вербовать. Они вечно нуждаются в средствах и пытаются заработать на жизнь любыми путями. За известную плату они подрядятся выполнить деликатное поручение, если только оно не будет связано с угрозой для жизни. Они, как правило, не задают лишних вопросов, но, даже если и начнут задавать, всегда можно найти обтекаемые, устраивающие обе стороны ответы. Как правило, таких людей используют втемную, и зачастую они даже не подозревают, чьи поручения выполняют и какие неприятности их ждут, если они попадут в поле зрения местной контрразведки.
Но у каждого человека есть интуиция. Если на такси поездка стоит около двухсот франков, а платят ему три тысячи, то ясно, что дело нечисто.
Излишняя щедрость обещает большие проблемы... Вот и дергается парень, вот и потеет у него шея... Считает минуты и километры, мечтает, чтобы поскорей отделаться от сидящего сзади дьявола...
А пассажир никакой и не дьявол. Нормальный мужчина, не наркоман и не гомосексуалист, в кармане западногерманский паспорт с туристической визой на имя Эриха Кеттлера.
– Ах ты сука! – Оправдания только разъярили Сергея. – Заставляют тебя!!
Серебряная змейка замелькала еще чаще. Тонька замолчала и только монотонно скулила, дергаясь всем телом в такт ударам.
Между тем беспомощность распластавшейся поперек кровати бабы, ее собственные признания в грязном распутстве, мозолящая глаза нещадно исполосованная, но соблазнительно-чувствительная голая жопа и цинично спущенные до колен трусы, окончательно выпустили темные инстинкты из глубин подсознания. Бросив универсальный КЭО-3 на пол, Лапин расстегнул ремень и снял брюки вместе с трусами и ботинками. Он постился уже несколько недель, и сейчас соответствующий орган твердостью и расположением напоминал тактическую ракету на позиции перед запуском. Затихшая Тонька настороженно прислушивалась и, судя по всему, понимала, куда клонится дело, потому что, когда Сергей скомандовал: "Перевернись! ", она, постанывая, не просто перекатилась на спину, но и развела согнутые в коленях ноги, так что большие волосатые складки разомкнулись, приглашающе открывая розоватое, мягкое и влажное нутро. На внутренней поверхности бедер тоже выделялись пятна засосов и отчетливо виднелись несколько царапин.
– Ну и дерут тебя, сука! – изумился Лапин. Ему вдруг стало неприятно, как когда-то давно, когда он залез в трусы к чернявой монтажнице Верке.
Ракета ждала команды «пуск», еще пару дней назад он бы не обратил внимания на подобные детали и нажал кнопку, но сейчас что-то удерживало от этого. Внезапно кто-то подсказал иное решение, Сергей поднял с пола восьмисотграммовую бутылку, сорвал с горлышка плохо приклеенную этикетку, приставил закругленный стеклянный срез к нежной плоти, поискал нужное место и осторожно нажал на вогнутое полусферой донышко. Горлышко мягко погрузилось в Тонькино тело, та ворохнулась, но не издала ни звука, а Сергей принялся совершать ладонью колебательные движения, будто закачивал в сожительницу пропахший сыростью воздух убогой комнатенки.
Почти сразу Тонька стала двигать тазом, подаваясь навстречу входящему стеклу и отстраняясь от выходящего, а через минуту начала стонать, биться и кусать губы – она очень быстро заводилась... Бесстыдная процедура возбуждала Сергея, он ритмично двигал рукой, то загоняя бутылку почти до половины конусообразного расширения, утапливая внутрь большие губы по линию волос, то вытаскивая обратно, так что показывалось покрытое слизью горлышко до самой кромки, грозящей выскочить совсем и натягивающей за собой податливую плоть.
Когда Тонька принялась изгибаться, биться в конвульсиях и громко кричать, Лапину вновь стало противно, и он, резко вытащив бутылку, катнул ее под кровать. Раздался чмокающий звук, женщина застонала, но продолжала подмахивать, как будто соитие с бутылкой еще продолжалось.
«Сука!» – в который уже раз подумал Лапин и, нагнувшись, схватил Тоньку за волосы, заставив сесть на кровати, так что готовая к старту ракета оказалась прямо напротив распаренного лица. Обычно она уклонялась от минета, считая, что оральный вариант унижает женское достоинство, а если и удавалось подбить на это дело, то с долгими уговорами, просьбами и обязательно на основе взаимности. Но сейчас разгоряченная баба без звука заглотила напряженную плоть и принялась двигать головой взадвперед, поджимая снизу языком, чтобы усилить ощущения. На этот раз и Лапин не деликатничал, всаживал свою ракету в самую гортань, так что Тонька подавалась назад и кхекала, но своего занятия не прекращала, из чего стало ясно: она прекрасно знает, что процесс должен быть непрерывным, значит, ученая, а то, что раньше выплевывала в самый ответственный момент, так это была издевка над ним, дурачком Чокнутым. Лохов учат!
Прилив спермы заставил его закрыть глаза и застонать, руками он захватил Тоньку за уши, чтобы не дать отпрянуть, как обычно, однако на сей раз она все делала добросовестно и не только не попыталась выплюнуть, но, наоборот, удвоила усилия, торопя миг последних содроганий, и этой готовностью усилила остроту ощущений. Мощными толчками белковая жидкость выплеснулась в ротовую полость, за время вынужденного воздержания ее накопилось немало, но Тонька отлично справилась с конечной, самой ответственной фазой: не кашляла и не давилась, спокойно в несколько приемов сглотнула и продолжала успокаивающие движения, пока партнер не отпустил уши и сам не вытащил то, что осталось от боевого органа, утратившего ныне и стремительность, и твердость.
В тишине оба тяжело дышали, и кто-то должен был первым нарушить молчание.
– Ух ты, мне даже понравилось, – Тонька облизнула пересохшие губы. – Но зачем ты мне жопу набил, сказал бы – и все, я понятливая... Хорошо плетка легкая, а то бы всю кожу посек... Ты какой-то другой, бешеный...
Мне показалось, и убить мог...
– Твоего дружка Мелешина за малым не придушил, – тоже хрипло сказал Сергей. – Потому и отдал половину долга.
– Какой он мне дружок... Ну было пару раз, так это еще до тебя. Подумаешь...
Взгляд Лапина все время натыкался на следы засосов, Тонька полезла в шкаф и надела новый халат.
«Не помылась, сука, не подмылась, – подумал Лапин. – Потная, ноги грязные...»
Раньше он не обращал внимания на такие вещи, хотя Тонька действительно редко купалась: когда колонка не работает, греть воду целая морока. Сам он разделся догола, прошел в моечный отсек и обмылся стылой водой, причем убогость обстановки угнетала больше, чем холод.
– Ужинать будешь? – Антонина держалась как ни в чем не бывало. Обычная семейная разборка, оба погорячились, бывает.
– Там целый пакет для праздничного стола, – тоже миролюбиво отозвался он. – Я нашел хорошую работу, есть что отметить... Только ты одежду в порядок приведи – мне завтра идти оформляться.
– И куда же это? – проявила интерес Антонина.
– В банк. Зарплата – пятьсот долларов в месяц, – сдержанно сообщил Лапин.
– Ну ты даешь! Это вообще улет! – взвизгнула женщина, и он отметил, что она очень вульгарна. Манеры, голос, словечки... Раньше этого не было. Или он просто не замечал? Но получать одобрение близких для человека необходимо.
– Кое-что и сейчас у меня есть. – Он вытащил оставшиеся деньги и, заметив, как блеснули карие глаза, протянул Тоньке стодолларовую купюру.
– Ух ты! Ну крутизна! – Она плотно прижалась к Лапину, поцеловала в подбородок и потрогала промежность. – Это за то, что хорошо отсосала?
Сергея покоробило, он не нашелся, что ответить. В замок вставили ключ – Димка пришел вовремя.
Тиходонск, Богатяновка, 21 час 30 минут.
Лапин выкладывал на стол пакеты, коробки и банки, Антонина и Димка внимательно наблюдали. Они были доброжелательны и послушны, особенно пацан. Казалось, что он напряжен и даже несколько напуган.
– Это что? А это?
– Мидии в собственном соку. Суп из омаров. Сыр «Рокфор». А вот «Камамбер»...
– И сколько это стоит?
Сергей ответил. Домочадцы переглянулись, но он не обратил внимания.
– А вот рулет из индейки. Это балыковая колбаса. Олений язык...
– А это почем?
Сергей снова ответил и теперь заметил, как вытянулось у Тоньки лицо.
Он снисходительно усмехнулся.
– Вы когда-нибудь ели такое? Так чего жаться? Погуляем на всю катушку раз в жизни! Деньги теперь будут...
– Слышь, батя, – в устах пацана это обращение выражало высшую форму уважения и почтительности. – А сам-то ты эти цацки ел?
– Я... Нет...
– Так чего ж набрал столько? Вдруг гадость?
Лапин смешался. Вопрос был разумным и чрезвычайно практичным.
– Чего ж гадость... Где ты видел гадости за такие деньги? – И чтобы перевести разговор, вспомнил о сервировке стола. – Скатерть белая есть?
– Зачем? – Тонька вытаращила глаза, что означало демонстративное удивление.
– Чтоб красиво было... И одеться по правилам надо... Чисто, нарядно.
«Бордо» по этикету вообще положено пить в бабочке.
– В бабочке?.. – Пацан вовремя прикусил язык.
Тонька вздохнула, многозначительно покивала головой, но сделала Димке знак, чтобы не встревал. У Чокнутого свои приколы, придется потерпеть.
Через полчаса они уселись за ужин. Если бы сейчас заглянули на огонек Кружок, Кузьмич или Нинка из четвертой квартиры, то весь район облетел бы слух, что теперь чокнулось все семейство. Ибо в замызганной четырехметровой кухне вокруг покрытого белой скатертью стола сидели Лапин в новом, с влажными пятнами костюме и шикарном галстуке, Антонина в три года не надевавшемся, туго облегающем красном платье с глубоким треугольным декольте и Димка в единственной белой рубашке со старым лапинским галстуком.
А на столе красовались невиданные Богатяновкой деликатесы и две бутылки не правдоподобно дорогого сухого вина, которое, как всем известно, вообще невозможно пить – ни вкуса, ни крепости.
– Берите, пробуйте, – пригласил Сергей. – И загадывайте желания.
– Какие желания? – угрюмо спросил пацан. Ему явно не нравилась эта комедия. Он уже взял в рот округлую, пахнущую морем мидию, но тут же выплюнул ее в мусорное ведро. Густой розовый суп из омара он тоже есть не стал, плесень «Рокфора» вызвала отвращение. Сейчас он хмуро ковырял рулет из индейки.
– Когда ешь блюдо первый раз в жизни, нужно загадать желание, и оно непременно исполнится.
– Сказки все это, – недовольно процедил Димка.
– А я загадаю. – Тонька на миг закрыла глаза. – Хочу бросить этот проклятый «Супермаркет», хочу жить в нормальной квартире, хочу много денег. – Она посидела молча. – Ну что, открывать?
– Давай, ты уже на золотом троне во дворце, – съязвил пацан.
Тонька огляделась.
– И где же все?
– Желания исполняются не сразу, – будто извиняясь, улыбнулся Лапин. – Так же, как в тостах. Сейчас выпили, а когда-то исполнится.
– Тогда давайте хоть пить, – предложила Тонька. Она причесалась, собрала тяжелые волосы на затылке, как когда-то в молодости, и выглядела весьма эффектно. Чуть вздернутый носик, тонкие полукружья бровей, блядски блестящие глаза... Но Лапин помнил, что она не помылась. Впрочем, сейчас он не обращал внимания на нюансы. Он был взвинчен и потому непривычно многословен.
– С устрицами, мидиями, каракатицами, лобстерами лучше всего вот это, – Сергей откупорил бутылку белого мозельского, налил Тоньке, себе, замешкался, но плеснул половину фужера и Димке.
– Жадничаешь? – сквалыжно начал пацан. – Раз в жизни стол накрыл и жмется...
Он хотел сказать что-то еще, но оборвал фразу. Сегодня пасынок вел себя на редкость примерно.
– Надо пить мелкими глотками, смакуя... Чувствуете? Такой тонкий фруктовый запах... Вообще-то многие предпочитают из столовых вин французские и испанские сорта, им придает шарм легкая кислинка, но лично я считаю лучшим белое мозельское. Давайте выпьем за удачу! Ну как?
– Мне нравится, – подыграла ему Тонька и осторожно взяла припухшими губами округлое тельце мидии.
– Кислятина, – скривился пацан, опрокинув весь бокал. – И не забирает совсем. Как вода!
Индюшиное мясо со специями пришлось Димке по вкусу, он отправлял в рот ломоть за ломтем, и Антонина от экзотических мидий и омарового супа очень быстро перешла к копченой колбасе. Торжество кулинарных изысков на Мануфактурном, 8 не состоялось.
– Давайте попробуем «Бордо». Его называют лучшим лекарством от инфаркта, – Лапин старался исправить положение. – Во Франции есть такая провинция, Бордо, славящаяся особым сортом винограда... Это центр виноделия... В подвалах постоянная температура и всегда прохладно: семь-восемь градусов...
Он снова разлил, причем, задабривая Димку, налил ему, как всем, до краев.
– Предлагаю выпить за успехи всех нас.
Подавая пример, он мелкими глотками отпил рубиновую жидкость.
– Неплохо, – кивнула Тонька, набив рот «Рокфором». – Действительно оригинально...
– Такая же гадость, – дал заключение Димка, снова хлестанув целый фужер. – И почему его хвалят?
– Учись тому, чего не понимаешь, – назидательно сказал Лапин. – К хорошему вину отношение особое, существует целый этикет пития...
– Подумаешь, этикет! – Пацан вытер ладонью губы. – Наливай да пей – всего-то делов...
– Да нет... Знаешь, как выбирают его в ресторане? Бутылку подают в пыли и паутине, чтобы была видна старина, вытирают уже у тебя на глазах.
Нужно проследить, чтобы пробка была целой, без трещин, от нее не должно пахнуть деревом. Потом обследуется бутылка: помимо этикетки, год урожая должен быть выбит и на самой пробке. И только убедившись, что все в порядке, приступают к дегустации... Причем обязательно в бабочке.
– Ты так все гладко рассказываешь, – прищурился пацан. – Как будто сам там был и выбирал бутылки.
Сергей снова смешался.
– Не обязательно везде быть самому. Я много читал...
– А где ж про такое пишут? – еще сильнее прищурился Димка.
– Где? Гм... Действительно, где? И не помню...
– Где читал не помнишь, а что читал – помнишь. Так не бывает. Наверное, тебе все приснилось.
– Приснилось? – Лапин задумался. Его отношения со снами были весьма напряженными. Обычные сны ему не снились, а те считались проявлениями болезни психики, и рассказывать о них он не любил.
Те сновидения были цветными, объемными, с полным эффектом присутствия. Гудящий салон самолета, зашторенный изнутри лимузин, официальные, в строгих костюмах, джентльмены... Не правдоподобно чистые улицы, умытая зелень, сверкающие витрины, разноязыкая речь, которую он легко понимал. Эти сны не расслабляли: в них всегда присутствовало какое-то напряжение, атмосфера опасности и риска. Иногда вдали маячила очень важная и труднодостижимая цель... Изредка представление разворачивалось последовательно, чаще хаотично. То ли кино, то ли настоящая жизнь. Но не своя, а чужая, неведомым путем вторгающаяся в лапинское сознание.
Хозяином той, чужой, жизни был человек, имеющий много имен и несколько биографий, в минуты опасности он мог сменить сущность, и чудесное избавление приносило Лапину огромное облегчение. Тот человек делал все за него в критических ситуациях, когда необходимы колоссальная выдержка, сноровка и холодный, трезвый расчет...
В психушке почти каждую ночь Сергей и загадочный человек объединялись в одно целое. Когда Он подносил к губам бокал с вином. Лапин ощущал во рту терпкий вкус и аромат напитка. Когда Он обнимал женщину, ноздри Лапина ощущали тонкий аромат дорогих духов, а его руки – тепло шелковистой кожи. Лапин никогда не видел чужака со стороны: как будто он сидел внутри его и выглядывал наружу через чужие глазницы. А в снах тот никогда не заглядывал в зеркало.
Наутро Лапин все забывал. Точнее, почти все, потому что иногда в памяти всплывали случайные эпизоды ночных похождений. Происходящее с ним чем-то напоминало моментальное проявление снимка «Полароидом». Только процесс шел в обратной последовательности. Поначалу фотокарточка резкая и красочная, распознаются оттенки, полутона и мельчайшие детали, затем цвета тускнеют, силуэты становятся расплывчатыми и постепенно исчезают.
Спустя некоторое время цветной фотоснимок превращается в глянцевый квадрат засвеченной фотобумаги...
– Раздвоение личности, – пояснил доктор Рубинштейн. И еле слышно, для студентов, добавил:
– Шизофрения.
Потом он снова заговорил в полный голос:
– Явления ложной памяти встречаются достаточно часто. В скромном бухгалтере может жить Александр Македонский, в обычном парикмахере – Наполеон. Вам придется примириться с этими видениями, приспособиться к ним.
Из пропахшей человеческими страданиями палаты клиники на восемнадцатом километре Лапин вернулся в квартиру Антонины Крыловой. Пауза чрезмерно затянулась.
– Может быть, и приснилось, – наконец сказал он и по примеру пасынка опрокинул бокал благородного вина, словно низкосортный портвейн.
– У папы сегодня радость, он на работу устроился, – сглаживая очередной вывих Чокнутого, влезла Тонька. – Теперь будет в банке заседать...
Важный будет, денежный... Да, папочка?
Все было насквозь фальшиво. И приторный тон, и слово «папочка», и мелкозубая улыбка пацана, который почему-то идиотски подмигивал.
– У Рубена в банке? Да, батяня?
– Что?
– Говорю, к Рубену в банк устроился? – Глаз Димки дергался, будто между ними были общие тайные делишки.
– Почему к Рубену? – недоумевающе переспросил Лапин. – Там совсем другие люди. Я пока знаю только Пал Палыча...
– Ну батя дает, – совсем развеселился пацан. И вдруг посерьезнел. – Есть проблема, батяня. Твоя помощь нужна.
– Помощь? – не понял Сергей. Уже давно Димка не обращался к нему даже за деньгами, потому что их не было.
– Центровые наехали по-крутому, – кривя губы, сообщил пасынок. – У них там есть такой Артур, он под Лакировщиком ходит... Или платите, говорит, или мотайте отсюда! А куда мотать? Если мы со своей территории уйдем, то кто нас на чужой примет? И платить с каких дел? Мы работаем, а они деньги получают? Так разве правильно?
– Нет, конечно! – возмутился Лапин.
– Ну вот, – Димка удовлетворенно кивнул. – Потому и помоги.
– А как же я помогу?
Пацан досадливо поморщился.
– Ну как! Как обычно. Забей стрелку и сделай развод. У тебя ж теперь такая «крыша»!
Лапин с минуту помолчал, переваривая услышанное.
– Какая крыша?
– Да брось! Что ты меня за дурака держишь? – Димка косо глянул на Антонину. – Маманя, посиди в комнате, посмотри телевизор!
Та беспрекословно выполнила распоряжение.
– Ты мне утром что сказал? – требовательно спросил пацан. – Что тебя Рубен с Суреном на дело зовут и башли обещают. Так?
Лапин кивнул.
– А вечером пришел с башлями. Так?
– Ну...
Димка навалился птичей грудью на стол и перешел на сиплый шепот:
– Днем в «Якоре» речпортовских постреляли! Шестерых – всмятку! И Баржу, и Круглого – всех! Кто это сделал?
Лапин издал неопределенный звук.
Глаза у пацана округлились.
– Баржа в последнее время на Рубена наезжал, шашлычную на набережной отобрал, а на той неделе они вчетвером Сурена отмудохали... Все ясно?
– Что ясно? – чувствуя себя идиотом, спросил Лапин. Он почти ничего не понимал. Может, он действительно чокнутый?
– Да то ясно, что Рубен и Сурен устроили мочилово! А ты ходил с ними, не знаю уж, что ты там делал, может, и вправду в машине сидел... Хотя за это бабки не платят...
– Ты думаешь, я в кого-то стрелял? – ужаснулся Сергей.
– Да тише ты! – страшно просипел пацан и осмотрелся по сторонам. – Меня эти дела не колышут, я ничего не знаю и знать не хочу. Просто ни Рубен, ни Сурен тебе теперь не откажут. А они прямо выходят на Лакировщика, это их уровень. Тут делать нечего, как два пальца обоссать. Ну?!
Не очень осмысленные глаза уставились в потерявшего дар речи Лапина.
У того пересохло в горле. Он налил себе требующего особого обхождения французского вина и залпом выцедил весь фужер, лихорадочно размышляя, что делать. Какие-то Артуры, Лакировщики, стрелки – полный бред! Как улаживать такие дела? «Можно обратиться к Пал Палычу, – сверкнула спасительная мысль. – Он наверняка знает, как это делается».
– Вот что, Дмитрий! – официальным тоном начал он, и пацан настороженно затих. – Ни с каким Рубеном, ни с каким Суреном я никуда не ходил. Я целый день был совсем в других местах. И конечно, я ни в кого не стрелял, выбрось из головы эту чушь! Но я поговорю со своими знакомыми и, если получится, постараюсь тебе помочь.
Димка просиял.
– Молоток, батя! Скажи им, чтоб вообще в наши дела не лезли! Мойки – это одно, но я хочу и сигаретную торговлю открыть, и зал игральных автоматов причесывать, да мало ли что еще! Это же наша территория! Скажешь?
Сергей кивнул.
Тонька уже постелила постель и выжидающе поглядывала на него, многозначительно посверкивая глазами.
– Пойди выкупайся.
– Так воды же нет! И потом, я позавчера в бане была...
– Нагрей воду. И постельное смени.
Антонина пожала плечами, но спорить не стала. Вскоре она плескалась за тонкой фанерной дверью. Лапин лег на раздвинутый диван. Синие, с потускневшим серебряным накатом стены наступали с четырех сторон. В комнате было двенадцать метров, в примыкающей Димкиной каморке – шесть, там у подслеповатого оконца только и становился самодельный стол, да раскладушка. Пацан прошел к себе, скрипнули пружины. Когда они жарятся, он все слышит. Если бы еще Тонька так не орала... Ее это не смущало: дело естественное, пусть привыкает, деваться-то нам некуда. Раньше и он особенно не задумывался. Но сейчас его угнетало все: убогость жилплощади, скудость квадратных метров, неистребимый запах сырости, скотские «удобства», унизительная скученность...
Завернутая в полотенце, Тонька выскочила из ванны, хлопнула по выключателю, прошлепала к дивану и влезла под одеяло, тесно прижавшись могучими грудями к плечу Сергея. Рука ее привычно ухватила полу напряженный пенис, который мгновенно пришел в нужную кондицию. Он тоже скользнул ладонью по начавшему жиреть животу, вцепился в густые волосы, протиснулся между податливыми ляжками в горячую промежность и представил, как замер, превратившись в слух, мелкозубый пацан. «Небось он дрочит под это дело...» – пришла наверняка безошибочная мысль. И тут же вторая: «Интересно, кто так остервенело лазил у нее между ног, оставляя синяки и царапины. И когда это было? Позавчера? Как раз в бане... А может, вчера? Или сегодня?»
Начинающая постанывать Тонька перевернулась на спину, но Сергей взял ее за голову и чуть придавил. Она мгновенно поняла и скользнула вниз. Ни капризов, ни условий, ни уговоров. Сейчас она не скрывала хорошего навыка и тяги к этому делу, значит, раньше просто выделывалась. Лапин расслабился и перестал думать.
* * *
Картинки из чужой жизни. Париж.Поздний июньский вечер, только окончился короткий ливень, от парижского асфальта поднимался высвечиваемый фарами светло-серого «Рено» легкий парок. Из дверей скромного двухзвездочного отеля «Аленкон» вышел человек в легком хлопчатобумажном костюме, с черным кейсом в правой руке.
Он пересек наискосок пустынную в это время суток улицу, оглядываясь, прошел около сотни метров к стоящей под сенью густых платанов машине.
– Все нормально, Леон? – Человек говорил по-французски без малейшего акцента.
– Да.
Мягко хлопнула задняя дверца. Он всегда садился сзади.
Водитель запустил двигатель и вырулил на рю де Верден, держа курс в направлении Булонь-Билланкорт. Некоторое время они ехали в плотном потоке машин по кольцевой автостраде, затем свернули на национальное шоссе А-13, связывающее Париж с Каннами. Леон заметно нервничал. Сначала он напевал себе под нос популярный мотивчик, затем стал изображать из себя заправского гида: «Рассказать вам о Франции, мсье? Это удивительная страна вин, женщин и любви...»
– Спасибо, Леон. Давай лучше помолчим, – мягко сказал пассажир, хотя им тоже владело напряжение.
Водитель замолк. Леон... Леон Саваж. Как обычно, он был из местных, коренной парижанин. Город и окрестности знает как свои пять пальцев.
Раньше подвизался в журналистике, но особых лавров не снискал. Подрабатывал таксистом и рекламным агентом... Его проверила посольская резидентура, он оказался «чистым». Нормальный подсобный материал. Таких людей, как Саваж, нет особой нужды вербовать. Они вечно нуждаются в средствах и пытаются заработать на жизнь любыми путями. За известную плату они подрядятся выполнить деликатное поручение, если только оно не будет связано с угрозой для жизни. Они, как правило, не задают лишних вопросов, но, даже если и начнут задавать, всегда можно найти обтекаемые, устраивающие обе стороны ответы. Как правило, таких людей используют втемную, и зачастую они даже не подозревают, чьи поручения выполняют и какие неприятности их ждут, если они попадут в поле зрения местной контрразведки.
Но у каждого человека есть интуиция. Если на такси поездка стоит около двухсот франков, а платят ему три тысячи, то ясно, что дело нечисто.
Излишняя щедрость обещает большие проблемы... Вот и дергается парень, вот и потеет у него шея... Считает минуты и километры, мечтает, чтобы поскорей отделаться от сидящего сзади дьявола...
А пассажир никакой и не дьявол. Нормальный мужчина, не наркоман и не гомосексуалист, в кармане западногерманский паспорт с туристической визой на имя Эриха Кеттлера.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента