Корецкий Данил Аркадьевич. Принцип карате

   Серая пелена растаяла.
   — Сейчас мы переходим к первой части программы сегодняшнего вечера, — объявил Колодин. — Шивари — разбивание твердых предметов — один из самых сложных и эффектных разделов карате.
   Мальчики из начинающих принесли в президиум несколько кирпичей и после того, как их тщательно осмотрели, установили один на держателе опорной конструкции.
   Саша Зимин встал, поклонился публике, президиуму, положил сверху маленькую матерчатую прокладку — он всегда берег руки — и без видимого напряжения коротким, обманчиво легким ударом разбил кирпич на две части.
   Мальчики положили два кирпича, один на другой. Саша на мгновение замер с поднятой рукой, потом ладонь стремительно, как нож гильотины, обрушилась вниз, и красные обломки посыпались на пол.
   В зале зашумели.
   Зимин поклонился президиуму, публике и сел на место.
   — Обман, кирпичи треснутые, — прорвался сквозь одобрительный шум глумливый выкрик.
   Колпаков сразу нашел в двенадцатом ряду компанию расхристанных юнцов, визгливым гоготом поддерживающих самого нахального.
   Пьяные? Просто развязные, не привыкшие и не желающие считаться с нормами поведения и правилами приличия?
   — Вот демонстрация умения мгновенно выплескивать в точку удара всю свою силу, — не обращая внимания на крик, пояснял Колодин. — А поклоны — элементы ритуала, обязательного для карате. Продолжаем показ шивари. Более сложный, требующий серьезной подготовки удар выполняет Николай Окладов.
   Теперь Зимин взял кирпич за верхний край, уперев локоть в бок. Окладов стал в стойку напротив и выбросил кулак от бедра. Брызнули осколки.
   — Дуриловка, у них все кирпичи трухлявые!
   — Попрошу соблюдать тишину и порядок. Бойцам необходимо сосредоточиться, вы им мешаете, — предупредил Колодин.
   Следующий предмет — полуметровый отрезок двухдюймовой доски — он показал не только президиуму, но и пустил в зал. Доску передавали из рук в руки, осматривали, искали трещины или дефекты древесины, изо всех сил гнули, пытаясь сломать. Потом ее вернули на сцену и положили на раздвинутые лапы держателя. Колпаков сделал положенные по этикету поклоны, подошел по-кошачьи, присел на широко расставленных ногах, собрался.
   Раз… Доска тонкая, она не является сколь-нибудь серьезной преградой и легко будет разрублена ладонью, не уступающей по твердости и остроте лезвию меча…
   Два… Задержать дыхание, расслабиться, собрать воедино всю жизненную энергию…
   Три! Рука обрушивается вниз с максимально возможной скоростью, работает все тело — спина, низ живота, ноги; резкий выдох с выплеском киме, кисть превращается в сталь, ничто не может устоять перед ударом!
   Хеке! Еще до того, как обломки запрыгали по полу, Колпаков будто со стороны увидел собственную руку, проходящую сквозь преграду.
   Он поклонился, сделал несколько вдохов низом живота, превратившись в сосуд, медленно наполнился воздухом сверху донизу и резко выбросил этот воздух снизу доверху.
   Сбросив напряжение, Колпаков взялся держать деревянный квадрат, который Габаев должен был разбить прямым цуки. Григорий стал в стойку и замер, намечая левой рукой точку попадания. Ему выпал, пожалуй, самый тяжелый номер, зрители это почувствовали, наступила полная тишина, даже фотокорреспондент перестал щелкать затвором аппарата.
   Колпаков подумал, что сейчас дурацкий выкрик может испортить все дело.
   Габаев напрягся так, что побелел кончик носа, задержал дыхание, поднимая давление, и с резким выдохом ударил, но секундой раньше из двенадцатого ряда раздался прежний залихватский голос:
   — Кончай балаган, она подпилена!
   Габаев выполнил цуки технически безукоризненно — вовремя довернул бедра, стремительно отбросил назад левую руку, и все эти движения, складываясь, придавали бьющей руке дополнительную мощь, но сконцентрироваться не сумел, потому кулак не разбил преграду, а с глухим стуком ударился об нее.
   Колпаков почувствовал, как дернулась в руке доска, и почти физически ощутил боль, которую испытал Габаев.
   — Слабак! Так и я могу! — изощрялся тот же весельчак, не понимая, что шутит с огнем.
   Забыв про невозмутимость, сдержанность и хладнокровие — основные достоинства мастера карате, Габаев рванулся было к ведущей в зал лесенке, но Колодин сделал шаг вперед, загораживая дорогу, и тот остановился, машинально ощупывая кисть и локтевой сустав — не выбил ли, а горящим взглядом отыскивая в толпе крикуна.
   В зале произошло движение: знакомый Колпакову бородатый хирург, бесцеремонно расталкивая публику, пробрался к двенадцатому ряду, завязалась короткая возня, в проход выпали два недавно ободряюще ржавших парня, а бородач уже возвращался обратно, таща за собой слабо упирающегося третьего.
   Стащив вниз, травматолог подхватил его за шиворот и за штаны, несколько раз качнул и, как тряпичную куклу, забросил на сцену.
   — Покажи-ка, пакостник, что ты можешь, да пусть люди на тебя полюбуются!
   Зрители захохотали. Стоявший на четвереньках пестро одетый юнец с перстнями на руках, цепочкой на шее, железными бляхами на штанинах имел карикатурный вид.
   — Это же клоун! — выдавила сквозь смех женщина в первом ряду.
   — Точно, ряженый! Они нарочно, для забавы его выпустили!
   Зал веселился. Неожиданная интермедия пришлась кстати, и нашлось бы немного людей, считавших, что она не подготовлена заранее.
   Оказавшись в центре внимания, крикун мгновенно утратил смелость и развязность. Он даже не делал попытки встать, только ошалело крутил головой, надеясь, что случится чудо и все происходящее с ним окажется дурным сном.
   Габаев левой рукой схватил его за ворот, поставил на ноги и вытащил на середину сцены, к станку, установил на держатель кирпич.
   События развивались не по программе, Колодин на ходу искал выход:
   — Некоторые зрители выразили сомнение в достоверности показанного и изъявили желание повторить сокрушение твердых предметов…
   Пестрый юнец, судя по его виду, испытывал только одно желание — оказаться как можно дальше от станка, твердых предметов, зловеще прищурившегося Габаева и вообще от Зеленого театра.
   — Значит, я слабак? — нехорошим голосом сказал Гришка, слегка улыбаясь. — Ну, покажи себя… — Улыбка исчезла. — Не разобьешь кирпич — я разобью тебе голову.
   Со стороны казалось, что он советует новичку, как лучше приложить свои силы. Габаев говорил убедительно, крикун старался, даже на цыпочки привстал, рука отскочила от кирпича, как резиновая, и он, сморщившись, сунул отбитую ладонь под мышку.
   — Не вышло? — удивился Габаев. — Давай по-другому попробуем, кулаком, может, получится?
   Он зажал кирпич в огромной лапе, юнец с отчаянием вмазал кулак в преграду, кожа на пальцах лопнула, из глаз брызнули слезы.
   — Ай-ай-ай! Ну никак, — посочувствовал Габаев, театрально поднял над головой целый кирпич, потом подставил его Колпакову и через секунду продемонстрировал зрителям оставшуюся половинку.
   — Как видите, без специальной подготовки не обойтись, — импровизировал Колодин. — Надеюсь, среди вас нет больше желающих соревноваться с тренированными бойцами?
   Желающих не нашлось.
   — Тогда попрошу нашего гостя вернуться на свое место.
   «Гость» находился в трансе, некрасиво облизывая кровоточащие костяшки пальцев. Габаев предложил ему напиться и полстакана незаметно выплеснул на брюки, ниже живота. Предупредительно провожая присмиревшего весельчака к лестнице, Григорий по-прежнему тихо сказал:
   — Так кто из нас слабак? Ты вон от страха в штаны намочил!
   Весельчак машинально пощупал, привлекая этим жестом внимание к мокрому пятну. Зал взревел. Юнец бросился по ступенькам, споткнулся, с трудом удержался на ногах и, поникший, побрел по проходу. Очевидно, выражение лица подействовало на зрителей, смех опал, как пена в выставленной на солнце пивной кружке. Но, когда он поравнялся с двенадцатым рядом, в пять глоток надрывно загоготали сотоварищи. Не выдержав такого предательства, он побежал, с ходу распахнул дверь и вылетел из театра.
   — Попрошу всех успокоиться, — обратился к публике Колодин. — Сейчас вам будет показан учебно-тренировочный бой.
   Четверка участников надела доспехи. Сначала провели спарринг Зимин с Окладовым, потом Колпаков сражался против двоих.
   Колодин комментировал каскады ударов, блоков, уклонов и прыжков.
   — В боевом карате нет никаких ограничений и запретов, допустимы любые приемы, помогающие добиться победы. В спортивном — запрещены атаки в голову и пах, кроме того, удары не наносятся, а только обозначаются: ударная поверхность фиксируется в нескольких сантиметрах от тела…
   Бац! Голова Окладова дернулась, на скуле вспыхнуло красное пятно.
   — …В бою случается всякое, поэтому предплечья и голени бойцов защищены специальными щитками, а бьющая поверхность рук и ног покрыта мягкими прокладками.
   Не рассчитывая, что это объяснение окажется убедительным, Колодин скомандовал прекратить бой.
   — Сильно достал? — спросил Колпаков, когда они опустились на пятки в углу сцены.
   — Прилично. До сих пор в ушах звенит.
   — А сейчас, уважаемые зрители, — Колодин освоился у микрофона, в голосе появились артистические нотки, — вам покажут ката. Это базовая техника, грамматика карате, представляющая собой последовательность определенных приемов, выполняемых всегда одинаково и в одном направлении. Всего известно около 60 ката. В старое время на изучение одного затрачивали три года. Гишин Фунакоши упростил древние ката и создал легкую в изучении серию. Тот, кто владеет ею, может противостоять противникам в любой ситуации. Ката продемонстрирует Григорий Габаев.
   Колпаков мог выступить не хуже, но для Гришки это был вопрос престижа — как же, оказаться в центре внимания, — и Геннадий не стал спорить. Сейчас он смотрел, как Габаев ведет смертельный бой с несколькими противниками. Отразил атаку ногой, отвел удар в лицо, оглянулся через левое плечо назад, а развернулся направо, введя в заблуждение нападавшего сзади, поставил блок и с громким криком контратаковал, сделал три скользящих шага…
   Работал он с предельной концентрацией, убедительно, воображаемые противники казались реальными, но некоторые движения выходили не совсем четко. Хотя, может быть, Геннадий был настроен слишком критически.
   Сразив последнего врага, Габаев замер в исходной позе. По лицу катились крупные капли пота. Зал аплодировал.
   — Спортивно-показательный вечер окончен, — объявил Колодин. — Желающие изучать карате могут записаться в секции, которыми будут руководить выступавшие сегодня Григорий Габаев, Геннадий Колпаков, Александр Зимин и Николай Окладов. Расписание тренировок и условия приема можно узнать в городском Доме физкультуры.
   Публика стала расходиться. С опасной целеустремленностью раздвигал толпу бородатый хирург. Несколько десятков человек сгрудились у эстрады, шумно обмениваясь впечатлениями и задавая вопросы сидящим в президиуме.
   — Как же у них кости не ломаются?
   — А это больно — в кирпичи колотить?
   — С шестнадцати лет принимают?
   — За сколько можно всему научиться?
   — Разрешите пройти… Все можете узнать завтра в ДФК… Позвольте…
   Колпаков с трудом пробирался к нетерпеливо ожидающей его Лене.
   — Как впечатления?
   — Блестяще!
   — Сейчас у нас небольшая пресс-конференция. — Колпаков заглянул девушке в глаза. — Если подождешь немного, я тебя провожу…
   — Нет уж, я пойду. — Лена поправила ему завернувшийся ворот кимоно. — Девчонки ждут, да и вообще…
   — Что вообще?
   — Не люблю ждать.
   Она смягчила отказ улыбкой.
   — Не сердись. Позвони завтра.
   Колпаков без разбега запрыгнул на сцену. Зал почти опустел, любопытные расходились, Лена ушла не оглядываясь. Почему-то ему стало грустно, защемило сердце — недопустимая слабость для человека, владеющего своими эмоциями, но сейчас он даже не отметил этого факта, что являлось еще одним упущением в жесткой системе самоконтроля.
   — Хорошая девочка! — Гришка подошел незаметно и смотрел туда же, куда и он. — Мордочка, фигурка, ножки… Я бы не отказался…
   — Заткнись!
   Колпаков бешено обернулся, но сдержал руку и ужаснулся, увидев своим опережающим на миг реальность вторым зрением, как ороговевшие основания первой и второй фаланг легко, будто двухслойную фанеру, проваливают Гришкину височную кость.
   — Что с тобой? Нервы? Надо больше медитировать.
   Колпаков оцепенело выдохнул воздух, задержанный для ненанесенного удара. Ему стало страшно. Снова шевельнулась мысль, с которой он разделался утром у пожарного щита. Он управляет собой с помощью Системы или Система управляет им?
   Лена скрылась в проеме выхода. Самостоятельно включившееся йоговское дыхание помогло снять напряжение и отогнать сомнения. Голос прозвучал буднично и спокойно.
   — Зачем ты облил штаны этому пестрому полудурку? Он и так получил свое, к чему же глумиться?
   — Да ты, братец, гуманист! — издевательски процедил Габаев. — Знаю, видел, как покалечил парня для забавы. Перед куколкой своей хотел показаться? А гуманность? Пьяный, неподготовленный, отними нож — и дело с концом…
   — Ты бы это вчера посоветовал, да и помог заодно, чем за чужими спинами прятаться!
   — Чего мне вмешиваться? Я без девушки, выставляться не перед кем… А этого мозгляка, что орал под руку, надо было вообще в бараний рог согнуть! — Гришка озабоченно ощупал кисть. — Пусть благодарит судьбу, что попался в неподходящем месте. Я бы его растоптал, по земле размазал!
   В сознании Колпакова возникла ассоциативная цепочка, и он вдруг понял, почему бородатый травматолог вызывал у него неприязнь — он напоминал Гришку! Не столько внешне, хотя Габаев тоже коренаст и могуч, сколько явно выраженным комплексом сверхполноценности и глубокой убежденности в своем праве ломать, гнуть, размазывать, сворачивать в бараний рог любого, менее сильного человека, попавшегося на жизненном пути.
   — Что вы здесь обсуждаете? — Зимин уже переоделся в джинсы и клетчатую рубаху, щегольски повязал легкий шейный платок. — Через пять минут начало!
   — Ничего, можно и в спортивном на вопросы отвечать. — Окладов остался в кимоно, скула у него подернулась синевой. — Генка, газетчики тебя разыскивают. Что ты такого сотворил вчера в парке?
   — Кстати, пока не забыл…
   Колпаков стал напротив Окладова.
   — Давай ножом снизу!
   Николай обозначил удар, Колпаков показал защиту.
   — Так вот, боевое исполнение этого приема приводит не к открытому перелому предплечья, а к разрыву сумки локтевого сустава и трещине лучевой кости. Впрочем, возможно, результат зависит от степени поворота запястья и места подхвата коленом…
   — Спасибо, просветил, — усмехнулся Габаев. — Какая разница — в лоб или по лбу? Это только тебе интересно. Запиши в свою тетрадочку, непременно запиши…
   Болван! Что с него взять? И еще посмеивается…
   — Уже записал, Гриша. У меня много всякого записано. Настанет время — почитать попросишь.
   Геннадий Колпаков составлял уникальное пособие по рукопашному бою и искренне верил, что через несколько лет оно нарасхват пойдет с книжных прилавков.
   — Вам что, нужно особое приглашение?
   Колодин был явно чем-то раздражен, впрочем, в следующую минуту стало ясно, чем именно.
   — Что это за представление устроил? — резко обратился он к Габаеву. — Еще бы вытолкнул его на спарринг и разделал в котлету!
   — Надо бы… — лениво ответил Гришка.
   — Надо бы тебя не подпускать к карате! Основное правило: силу и умение нельзя применять для забавы, тем более к слабому! Забыл? А еще хотел стать зампредом федерации!
   «Ай да Гришка! — подумал Колпаков. — Оказывается, тайно плетет интриги, чтобы занять административный пост! Не ожидал…»
   — Мне сейчас Стукалов такую головомойку устроил за твои художества, что можешь распрощаться со своими надеждами!
   На лице Гришки отразилась растерянность, он даже не обратил внимания на удивление товарищей, впервые услышавших о его тайной инициативе.
   — Не сдержался, Сергей Павлович, — просительно стал оправдываться он. — Эта мерзость кричит под руку, помешала мне, чуть кисть не выбил, от боли глаза на лоб полезли, вот и решил проучить. Да и не я его на сцену вытаскивал — возмущенные зрители…
   — Пустые разговоры. — Колодин махнул рукой. — Мнение о себе ты сформировал скверное. Чего теперь объяснять… — И, предупреждая возражение, обрубил:
   — Ладно! Быстро наверх, нас ждут!
   Пресс-конференция, или, точнее, как значилось в программе, час вопросов и ответов, проходила в холле второго этажа. Глубокие мягкие кресла составили в круг, с одной стороны сидели журналисты и представители спортивной общественности, с другой — четверка бойцов и Колодин. Стукалов с Серебренниковым расположились чуть в стороне, у полированного журнального столика.
   Корреспонденты начали с традиционных вопросов: не испытывают ли спортсмены боли при разбивании голыми руками твердых предметов, часто ли случаются травмы.
   Отвечал первым Колпаков, он говорил оптимистично и для убедительности демонстрировал собственные руки, зная, что на расстоянии следы давних переломов незаметны.
   Корреспондент молодежной газеты поинтересовался, сколько времени требуется, чтобы овладеть карате.
   — На Востоке считалось, что не хватит всей жизни, но за пятнадцать-двадцать лет обучающийся приобретет необходимые знания и навыки.
   — Что же, вы собираетесь готовить спортсменов двадцать лет? — недовольно спросил Стукалов. — Может, еще предложите специальные монастыри построить?
   Добрушин и Литинский рассмеялись, улыбнулись корреспонденты, настороженно повернулся к Колпакову Колодин.
   — В наших условиях для подготовки перворазрядника понадобится три-четыре года, как и для любого вида спортивного единоборства.
   — А насколько вообще подходит для наших условий этот спорт? — продолжал Стукалов. — И можно ли назвать его спортом? Скорее какие-то цирковые номера, эффекты для публики… Чему они учат?
   — Разбивание предметов — шивари — только один из разделов карате, да и то не главный…
   Вопрос председателя городского спорткомитета выходил за рамки частного, и, в принципе, отвечать следовало Колодину, но тот молчал.
   — А демонстрация такого рода показывает возможности человеческого организма, побуждает зрителей к физическому совершенствованию…
   Колпаков поймал восторженный взгляд Окладова, согласно кивающего каждому слову. Николай, пожалуй, был самым большим энтузиастом карате, свято верил в его полезность и даже готовил письмо в Министерство просвещения с обоснованием необходимости обязательного введения его в программу физ-подготовки школьников.
   — Видели, к чему побуждает. — Стукалов, не скрывая раздражения, дернул подбородком в сторону Габаева. — Какую-то корриду устроили! Случайность? Или наоборот — закономерность? Каково зрелище — такова и публика?
   Колпаков не стал возражать и повернулся к Колодину, давая понять, что наступила его очередь.
   — Как мнение присутствующих? — спросил Стукалов. — Может, я слишком субъективен?
   — Наверное, так, Игорь Петрович, — улыбнулся верткий черноглазый Таиров. — Интересный вид, необычный, перспективный…
   — Особенно перспективна вседозволенность, — вмешался Литинский. — Хочешь — бей в спину, хочешь — ногой в живот. На соревнованиях попробуй соблюди бесконтактность! Раз — и в больницу!
   — Положим, у вас такое тоже случается. Разве нокаут — не тяжелое сотрясение мозга? Кстати, запланированное заранее…
   Литинский оставил реплику Колодина без внимания, вместо него в разговор вступил Серебренников.
   — Я служил в морской пехоте, и то, что сейчас увидел, не спорт, а рукопашный бой. Нужно ли обучать ему молодых парней?
   Колодин встал.
   — Игорь Петрович, мне кажется, обсуждение показательного вечера приняло странное направление…
   Он обращался к Стукалову, но обводил взглядом всех собравшихся.
   — Карате — официально признанный новый вид спорта, создана Всесоюзная федерация, у нас в городе образован соответствующий орган. Целесообразно ли ставить под сомнение эти факты? Да и что мы, собственно, обсуждаем?
   — Гм… Действительно, Сергей Павлович прав, от фактов не уйдешь. Но опасения спортивной общественности следует учесть. Чтобы… — Стукалов очертил рукой остроконечное облачко. — Чтобы не потерять контроль над джинном, которого мы выпускаем из бутылки.
   Беседа закончилась мирно, и через полчаса четверка бойцов шла по широким аллеям Зеленого парка.
   — …Я-то при чем? Стерпеть должен был? Да попадись они мне — по стенкам размажу! Это Стукалов развел слюнтяйство! — возбужденно гудел Габаев, но его не поддерживали.
   — А я вас поджидаю!
   Во вскочившем со скамейки человеке Колпаков узнал бородатого травматолога.
   — Догнал-таки их, подлецов. — Он как будто продолжал давний, понятный всем разговор. — Людей, жалко, много было, но перья все же пощипал, поучил, одному, кажется, ухо оторвал…
   — Молодец! — громко захохотал Гришка, хлопая бородатого по плечу.
   Тот стойко выдержал тяжелый удар. Довольно улыбнулся.
   — Я сам хирург, вот товарищ меня знает. — Он, как на старого друга, указал на Колпакова, и тому стало неприятно. — Кулаков моя фамилия, Вова…
   Габаев пожал руку новому знакомому.
   «Если отпустит бороду, будут как братья», — подумал Колпаков.
   — Возьмете к себе в секцию? Я штангой занимался, боксом…
   Кулаков влюбленно смотрел на Гришку, чувствовалось, что симпатия у них взаимная.
   — Конечно, возьму! — Габаев снова оглушительно хлопнул по каменному плечу. — Завтра к двум приходи в ДФК.
   Кулаков почтительно склонил голову и исчез.
   — Вот парень — орел! Побольше бы таких!
   — Все без ушей останутся. Его на пушечный выстрел к секции нельзя подпускать.
   — По-моему, ребята. Колпаков становится слюнтяем. Во всяком случае, право ломать конечности ближнему он признает только за собой…
   — Хватит ссориться, — сказал Зимин, останавливаясь у узкой незаасфальтированной аллеи. — Сегодня день, о котором мы мечтали столько лет. Пойдем проведаем «штат Техас».
   Колпаков не хотел, он бы обошел это место за километр, но три фигуры скользнули в темноту между кустами, и он двинулся следом. В темноте идти следовало осторожно, чтобы не споткнуться о корень или не напороться на острый сучок, органы чувств перестраивали работу, приспосабливаясь к новым условиям, и на миг появилось ощущение, что они перенеслись в прошлое…
   Тогда они группировались вокруг Петьки Котова, нахватавшегося основ в Индии, где семь лет работали его родители. Самому Петьке это вскоре надоело, да и остальным тоже, а у Геннадия, Окладова и Зимина интерес сохранился, они продолжали занятия по самоучителям, потом осторожный японец — аспирант мединститута взял их к себе, начал с азов, преподал методику занятий, познакомил с сутью Системы.
   Он работал по второму дану, располагал настоящей литературой, фотоальбомом — дело пошло всерьез. Когда он, окончив институт, уехал, тренером стал Колпаков. К тому времени он достаточно овладел техникой, поверил в Систему и подчинил ей распорядок своей жизни: занятия продолжались на качественно ином уровне. Саша и Николай признавали его авторитет, да и Гришка Габаев, которого взяли для комплекта в спаррингах, — тоже. Он оказался способным учеником, к тому же дьявольски сильным, выносливым и фанатичным. Именно Гришке принадлежала идея проверять себя в реальных боях.
   — Пришли.
   Зимин опустился на скамейку в густой, плохо освещенной аллее. Даже сейчас этот участок парка был неустроенным и пустынным, а тогда…
   Окладов сел рядом, обняв Сашу за плечи, Гришка, хищно оскалившись, нырнул в темноту. Колпаков подошел к квадратному фонтанчику, заполненному вязкой черной водой. В душе шевелилось неприятное, забытое — то, что несколько лет служило причиной ночных кошмаров.
   Здесь постоянно стояла огромная лужа, вокруг валялись битые бутылки, банки, между кустами из фанерных ящиков и всякого тряпья сооружены подобия спальных мест. Попадались убитые кошки. Даже днем здесь было жутковато.
   А ночью в заброшенную рощу стекался всякий сброд, привлекаемый возможностью открыто пить из горлышка вино или водку, жрать зажаренную над костром колбасу и обуглившийся хлеб, резаться в карты, громко ругаться и орать похабные песни, одним словом — балдеть и кейфовать, по своему разумению, от души.
   Дурное место. Нормальные люди обходили его за версту. И если все же проходил, срезая дорогу, припозднившийся прохожий, забредала по незнанию или неосмотрительности влюбленная парочка, им оставалось полагаться на судьбу и везение. Всякое тут случалось — грабили, избивали.
   Всякое бывало. «Штат Техас».
   И четверка «шерифов», бросившая вызов грубой и жестокой силе…
   — Никого нет, — с сожалением сказал вынырнувший из кустов Габаев. — А я хотел тряхнуть стариной…
   Идиот! Колпакова передернуло.
   Он вспомнил взаправдашние жестокие драки, серьезность которых тогда не осознавалась. Хулиганы часто хватались за ножи или палки, «шерифы» тоже вооружались подручными предметами…
   Колпакову стало страшно от того, что происходило, и еще страшней от того, что могло произойти.