– Куда? – Петрович приподнялся на носках, цепким взглядом выискивая оппонента. – Думаю, если бы в данный момент существовала возможность побега или какого-либо сопротивления, нас не оставили бы здесь просто так. А если вокруг что-нибудь вроде минного поля? Нет, товарищи, пока необходимо подчиняться. По крайней мере, мы теперь знаем, чего от нас хотят. А дальше будем действовать по обстановке. Предлагаю разобрать инструменты и начать. Пока к нам не приняли меры.
Рубанув напоследок воздух рукой, Петрович поднял кисточку и губку и склонился над лункой. И бросил через плечо:
– Кстати, кто не будет работать, того, возможно, не будут и кормить. Неужели непонятно?
Слова Петровича произвели впечатление: толпа колыхнулась, глухо забормотала – и вот уже от нее неуверенно отделились первые группки, разбрелись по сторонам, подбирая с земли орудия производства. Кое-кто, последовав примеру Петровича, начал работать, другие вертели в руках и разглядывали кисточки и губки. Однако основная масса все еще продолжала нерешительно топтаться на месте.
– Могли бы, козлы, и сортир поставить! – Смуглый парень плюнул и направился за ангар.
– Внимание! – мгновенно среагировал Петрович. – По нужде, во избежание конфузов, будем ходить группами, мужчины отдельно, женщины отдельно. Сейчас идут мужчины, затем пойдут женщины.
И постепенно прекратились причитания, вздохи и разговоры. Люди, длинной цепочкой растянулись по полю, принялись за работу – и воздух наполнился тихим пощелкиванием. Лишь пяток непокорных, среди которых оказались копатель погреба и босоногий плевальщик, остались сидеть на земле у стены ангара. А на горизонте все так же неподвижно белел Кубоголовый.
Белецкий переходил от лунки к лунке, расчищал и тер, тер и расчищал, и снова расчищал, и снова тер, и раздумывал над словами Петровича. В них был резон: наверное, действительно глупо сопротивляться, не зная, на что способен противник, и что последует за неповиновением. Правда, на головы «сачков» у ангара пока не сыпались громы и молнии, но кто его знает, как там будет дальше? Может быть, на самом деле оставят с голодным брюхом? Подойдет этот Кубоголовый и заявит на манер святого апостола Павла: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». Если он способен что-нибудь заявлять… Нет, не это главное. Главное – если в планы захватчиков вообще входит кормежка стариков на уборке хмеля. А вдруг там, за полем, овраг – и всех туда, вниз головой?..
Энтузиазма подобные размышления отнюдь не прибавляли, и Белецкий попытался думать о чем-нибудь другом. Завтра вот Танюшка вернется. Усталая, но довольная. Как всегда привезет своему ненаглядному какой-нибудь полезный сувенирчик. Порх в комнату, порх на кухню – а муженька-то и нет. Кавардак на балконе, супчик гороховый, не убранный в холодильник, прокис на плите… Знать, ускользнул муженек прямо в тапочках брать интервью у местной знаменитости – поэтессы или там художницы очередной новой волны – и задержался до утра… А муженек-то на самом деле вовсе не у поэтессы-художницы, а неизвестно где, на каких задворках Вселенной, помогает звездным братьям выполнять местную продовольственную программу. А братишки его потом в качестве благодарности – в расход… Черт побери, опять о том же!
Белецкий досадливо поморщился и ожесточенно заработал губкой. Попробуй тут о другом! «Все будет хорошо, только не думай о белой обезьяне». А если во-он она, эта белая обезьяна кубоголовая, торчит в поле пугалом, и Бог знает, какие у нее планы на будущее? Или какая программа в нее заложена…
И вот ведь какая штука получается – пороптали, поохали, посетовали на тяжкую долю, как при очередном повышении цен, да и принялись за работу. И он, журналист Виктор Белецкий, центрист, интеллигент, какой-никакой, но все же, ценитель духовного наследия и сторонник реформ, автор статей по проблемам возрождения национальной культуры, в студенческой своей молодости не уклонявшийся от острых ситуаций – он тоже здесь, бредет по своей борозде и покорно возится с этими проклятыми марсианскими лунками. И другие возятся. Никто не желает сыграть роль подопытного кролика, героя Великой Отечественной или супермускулистой кинозвезды, ударом кулака мигом решающей все проблемы. Что-то не видно желающих…
4
Уже начали сгущаться сумерки, когда самые «ударные» труженики – молодая женщина с роскошными черными волосами, перехваченными поясом от халата, и высокий сухощавый парень – поравнялись с замороженным Кубоголовым. Надзиратель, сразу оттаяв, взмахнул рукой, приблизился к насторожившейся паре, забрал инструменты и положил на землю. Затем неторопливо отошел и вновь замер перед неровной цепочкой медленно передвигающихся по полю людей.
– Хоть бы слово промолвил, идолище поганое, – с ненавистью сказала сноровисто работающая по соседству с Белецким остроносая женщина бальзаковского возраста, знакомая ему по стихийному базарчику напротив автобусной остановки, где она торговала семечками и сигаретами. – Машет ручищами, скотина, а сам как Муму глухонемое. Эй, ты! – внезапно закричала она, распрямившись и подбоченившись. – Ты нам жрать-то думаешь давать, а? Мы тебе что, роботы, без еды горбатиться?
Кубоголовый стоял, не шевелясь, и совершенно непонятно было, воспринимает он каким-то образом или нет это энергичное обращение. Равнодушие Кубоголового словно подхлестнуло остроносую торговку. Ругаясь себе под нос, она быстро закончила свою борозду, отшвырнула кисточку и губку и, выставив перед собой руки, бесстрашно двинулась на Кубоголового с явным намерением потрепать его за плащ. Ее не остановил ни предостерегающий окрик Петровича, ни испуганные возгласы женщин.
– Ты жрать нам будешь давать, остолоп? Ты жрать нам будешь давать? – гневно восклицала она, решительно приближаясь к инопланетному надзирателю.
– Валентина, не трогай его, он же всех нас сейчас укокошит, а тебя первую! – крикнула, отползая за лунку, какая-то женщина.
Не дойдя двух шагов до Кубоголового отчаянная Валентина вдруг коротко взвизгнула и резко остановилась, словно с размаху наткнулась на прозрачное толстое стекло. Стоявший неподалеку Белецкий видел, что надзиратель даже не шелохнулся, но женщина, прижав руки к груди, начала медленно оседать на землю, заваливаясь на бок. Несколько мгновений над полем висела не нарушаемая щелчками испуганная тишина – все, бросив работу, смотрели на первую жертву, – а потом Валентина зашевелилась, встала на четвереньки, молча отползла от Кубоголового, села и так же молча перекрестилась. Поморщилась, внезапно произнесла: «А ну его к черту, током бьет, зараза», – и стала деловито отряхивать свою спецодежду. Все вздохнули с облегчением.
Этот эпизод вызвал у Белецкого двойственное и противоречивое чувство: уныние, смешанное с оптимизмом. Уныние – потому что Кубоголового оказалось невозможно взять голыми руками, да что там взять – даже приблизиться. (Силовое поле? Экстрасенсорное воздействие?) Оптимизм – потому что безликий страж не убил безрассудную женщину Валентину, а просто оградил себя от ее посягательств. А значит, в планы захватчиков не входило уничтожение пленников. По крайней мере, пока, до окончания страды на этой марсианской или там альтаирской плантации. А значит – оставалось место надежде. Что-то можно было придумать, «сориентироваться в обстановке», по выражению Петровича, и перейти к действиям. Главное – оставалась надежда.
Ободренный Белецкий, забыв об усталости от непривычного труда, что называется, на одном дыхании прикончил оставшиеся лунки и тоже оказался в числе передовиков, которые, сбившись в кучку, утомленно лежали и сидели посреди бесконечного поля. Белецкий не стал присоединяться к ним. Вновь пробудившееся журналистское любопытство, усохшее было от монотонной работы, так и подталкивало его к Кубоголовому.
Памятуя о печальном опыте торговки Валентины, он действовал не спеша, всем своим видом стараясь продемонстрировать миролюбие. Аккуратно положил на землю губку и кисточку и медленно направился к безучастному Кубоголовому, опустив руки и развернув их ладонями к надзирателю, чтобы тот убедился: никаких кастетов или лазерных пушек у землянина нет и быть не может, а идет землянин для того, чтобы просто мирно побеседовать, пообщаться с долгожданным братом по разуму. Сколько же годочков ждали-то мы вас, братаны вы наши ненаглядные, все глазоньки-то свои в телескопы проглядели, все радиошумы космические-то прослушали – голосочек ваш пытались разобрать, и посланьица-то вам посылали, и в Туманность Андромеды информацию направили, и «Пионер» с картиночками запустили, все мечтали о вас, книжечки писали, бредили вами, язык космический разработали, чтобы покалякать с вами по-доброму, за чашкой чая или за кружкой пива, или за стаканчиком настоечки горькой, «Степной», ноги вяжущей, мозги напрочь отшибающей… А вы? Налетели яко половцы или хазары некрещенные, как нечисть татарская и в полон угнали. Аль у вас, нехристей, с сельхозтехникой напряженка, аль у вас вообще аграрному вопросу должного внимания не уделяется? Так закупайте, черт вас всех побери, договорчики с нами заключайте, у нас ведь в городе завод-то во-от текущий имеется – бывший флагман сельхозмашиностроения бывшего Советского Союза…
Поймав себя на этих мыслях Белецкий понял, что, кажется, оправился от нокаута похищения. Впрочем, тут же поправил он себя, похищение еще не нокаут. Нокдаун. Еще можно подняться, оклематься до последнего возгласа рефери. Нокаут – это если их используют, а потом зароют прямо здесь, на поле. В большой братской могиле. Нехорошо, коли так. На Земле и без всяких пришельцев-налетчиков хватает любителей больших братских могил…
Приблизившись к Кубоголовому, Белецкий остановился и осторожно вытянул руку перед собой. («Еще один придурок нашелся!» – раздраженно прокомментировали из группы передовиков.) Пальцы его наткнулись на невидимую пружинящую преграду, и он напрягся в ожидании болезненных ощущений. Но боли не было. Надзиратель если и не поощрял эксперименты Белецкого, то и не препятствовал пока их проведению. Воспрянувший духом Белецкий нажал посильней – и почувствовал, как упругий барьер выталкивает его руку. Противодействие, как и учили в школе, оказалось равным действию.
«Мужик, не дразни гусей!» – крикнули сзади и Виктор опустил руку. Кубоголовый оставался неподвижным как столб. Вблизи он выглядел так же внушительно и безлико, как и на расстоянии: ростом под два с половиной метра, широкоплечий, облитый своим белым, скрывающим руки плащом, похожим на застывшее на морозе сгущенное молоко. Голова его представляла из себя идеально ровный матово-белый куб без каких-либо намеков на глаза, нос, рот или любые другие признаки живого существа. «Конечно, с точки зрения землян», – подумал Виктор. Потому что, возможно, с точки зрения марсиан или альтаирцев, глаза, нос или рот на лице человека отнюдь не являют собой признаки живого существа. Скорее, наоборот. «Может быть, они нас действительно за механизмы считают? – мелькнула мысль, показавшаяся Белецкому любопытной. – За эту самую сельхозтехнику?» Обидной, конечно, была такая мысль, но и обнадеживающей: вряд ли есть резон уничтожать сельхозтехнику – еще пригодится в очередную посевную или уборочную кампанию… Или все-таки Кубоголовый – кибернетическое устройство, а то и какой-нибудь там биоробот, беспрекословный и в меру сообразительный слуга неведомых хозяев? А где же хозяева? Ждут урожая, готовят закрома?
– Послушайте, – негромко сказал Виктор, глядя на белый куб и стараясь вообразить, что это нормальное человеческое лицо. – Мы все, захваченные вами и доставленные сюда, являемся разумными живыми существами. Разумными, понимаете? Мы – представители цивилизации, сообщества разумных существ, с давних времен населяющих планету Земля. Мы способны мыслить, способны своим трудом преобразовывать окружающую среду, приспосабливать к собственным потребностям.
Он старался говорить внятно и убедительно, хотя его не оставляло ощущение, что он держит речь перед столбом. Сзади никаких комментариев больше не раздавалось – народ, вероятно, прислушивался и сопереживал.
– Поймите, мы свободные граждане свободного государства, – продолжал втолковывать надзирателю Белецкий. – Независимые люди. Вот я, например, – журналист. Собираю информацию, анализирую, делюсь этой информацией с другими гражданами. Н-ну… с нами нельзя так обращаться. Это же нецивилизованно, негуманно – нападать, хватать, переносить куда-то, в какие-то неведомые края, без нашего согласия… Заставлять работать. Мы – люди, мы требуем, чтобы нас немедленно вернули назад. Если вы решаете такие вопросы сами – ждем вашего ответа. Если нет – передайте наши требования вашим хозяевам. В таком случае, требуем встречи с ними. А иначе просто откажемся работать и лучше умрем от голода, чем будем заниматься принудительным трудом. Вы меня поняли? Дайте знак, подтвердите, что вы меня поняли.
Белецкий ждал хоть какой-нибудь реакции минуты две, но тщетно – Кубоголовый оставался неподвижным и молчаливым. Белецкий в сердцах плюнул в его сторону – плевок наткнулся на преграду и стек по невидимой стене, – повернулся, собираясь уйти и не возобновлять более бесполезные переговоры, и чуть не столкнулся со стоящим позади него полноватым мужчиной в очках и с аккуратной бородкой.
– Что же вы, господин хороший, агитацию-то тут разводите? – нахмурившись, прошипел толстяк. – Зачем же это вы угрожаете, зачем расписываетесь за всех? Оно и видно, что журналист. Любит ваш брат от имени народа выступать, хлебом его не корми, дай только настрочить что-нибудь от имени общественности, выразить, так сказать, народное мнение. Вы, господин хороший, от чужого-то имени не выступайте, не давали вам, видит Бог, таких полномочий.
Изложив полушепотом свои соображения, толстячок выглянул из-за плеча Белецкого и уже громко сказал, обращаясь к Кубоголовому:
– Не слушайте его, здесь не все так думают. От работы не отказываемся, поскольку понимаем, что делаем необходимое для вас дело, в котором, по-видимому, без нашей помощи вам не обойтись. Только вот нормы у вас уж очень непомерные, нельзя ли их уменьшить? И водичкой не мешало бы обеспечить, трудновато без водички. А трудиться будем, не сомневайтесь, важность этого труда понимаем и сознаем.
Белецкий, скривившись, обошел заискивающего толстячка и направился к передовикам. Небо уже готово было раствориться в темноте, но горизонт в стороне ангара не только не тускнел, а, напротив, наливался светом, словно там, за облаками, разгорались мощные прожектора или поднималось еще одно здешнее светило. Полку передовиков заметно прибыло, но над бороздами еще склонялись человек пятьдесят-шестьдесят. Белецкий прошел вдоль работающих, выбрал ряд, где монотонно наклонялся-распрямлялся самый отстающий, и, подобрав чьи-то брошенные кисточку с губкой, направился ему навстречу, привычными уже движениями обрабатывая проклятые лунки.
– И то верно, товарищи, – раздался утомленный голос Петровича. – А ну-ка, поможем!
– Не те времена теперь – помогать, хоть бы кто тебе помог, – пробрюзжали из лежбища передовиков, однако люди все-таки поднялись и хотя и без всякого рвения, но все же вновь взялись за работу.
Продвинувшись метров на двадцать вдоль борозды навстречу отстающему, Виктор обнаружил, что помогает очень даже миловидной девушке лет двадцати. Впрочем, он никогда не умел определять возраст женщин и для него все они делились на «до семнадцати» и «после сорока»; в этом интервале он мог дать женщине и восемнадцать и тридцать девять – в зависимости от сложения и косметики. И все-таки его партнерша по борозде была вряд ли старше двадцати – свежее лицо не требовало никаких парфюмерных ухищрений, светлые волосы были явно светлыми от природы, а не от достижений чародейки-химии, а фигура даже в мешковатой спецодежде выглядела гибкой и стройной, радующей глаз.
– Готов пройти с вами весь этот путь с самого начала, – ничего другого не придумав, сказал Белецкий, когда его отделяли от девушки две лунки. – И при этом зовут меня Виктор.
Девушка устало и грустно улыбнулась и коротко ответила: «Спасибо», – не принимая его игривого тона.
5
Утомленной и молчаливой толпой они в полумраке брели к ангару вслед за Кубоголовым. Военный человек Петрович попытался было создать подобие колонны, но в ответ на его команду кто-то вяло послал его подальше – и Петрович притих, уяснив, видимо, неосуществимость своей затеи и решив, что лучше не нарываться. Зарево на горизонте сжалось до узкой полоски и в воздухе посвежело. Видимо, скрытое облаками второе светило уползло освещать другой бок планеты. Наличие этого второго светила безоговорочно свидетельствовало о том, что пленники находятся не только вне пределов Земли, но и вне пределов Солнечной системы. На планете у какой-нибудь двойной звезды – Кастора, Сердца Карла или Альбирео (других двойных звезд Белецкий не припоминал – увлечение астрономией, в общем-то, осталось в прошлом). А может быть и не на другой планете, а в одном из тех самых широко рекламируемых параллельных или перпендикулярных миров. В пятнадцатом измерении, буквально за углом привычного пространственно-временного континуума.
Приближалась, все более вырастая, темная громада ангара. Рядом с ним белели фигуры «саботажников».
– Загоняют, как скотину в хлев, – тихо и недовольно сказали в толпе.
– Хоть бы стойла отдельные сделали, что ли..
– Вот-вот, – поддержал другой голос, – действительно, обращаются как с животными. Фашисты какие-то…
«Если будут обращаться как с рабочими животными – это еще ничего, – подумал Белецкий. – Рабочих животных берегут и холят, без них ведь не посеешь, не вспашешь, не соберешь урожай. Может быть, нас мобилизовали только на время, привлекли, так сказать, для участия в сельхозработах, а потом отпустят с Богом? А может и прощальное торжественное собрание устроят с вручением грамот и ценных подарков от имени всех касториан или там альбирейцев?»
– Привет трудящимся! – Копатель погреба помахал рукой приближающейся толпе, не обращая внимания на возглавляющего шествие Кубоголового. – Как у Высоцкого в песне: «Мы славно поработали и славно отдохнем».
– А ты, Толик, славно отдохнул? – спросили из толпы.
– О, по голосу слышу – Тамара! – оживился Толик. – Я, соседка, не отдыхал. Пока вы там вкалывали, мы с ребятами в разведку ходили. И Жека ходил. – Он кивнул на босоногого плевальщика.
– Ну и как? – Петрович оживился, протиснулся к Толику. – Какие данные?
– А хреновые данные, земляк, – ответил Толик. – Взаперти мы оказались. Вокруг сплошные стенки прозрачные, их не видно, а пройти нельзя. Как в кино. Разве что самолет из фанеры сколотить и смываться к едрене фене. Так ведь и фанеры-то нет.
– Зона, в натуре, – подтвердил босоногий Жека. – Сделали они нас, козлы поганые.
Кубоголовый остановился у ангара. Люди полукругом застыли метрах в десяти от него. Никто не решался подходить ближе, помнил народ об отпоре, учиненном бесшабашной торговке. Передняя стена ангара внезапно окуталась легкой дымкой, растворилась – и изнутри ангара хлынул свет. Стоявшему сбоку Белецкому было хорошо видно, как изменилось помещение, не так давно похожее на станцию метро. Теперь от станции остался только высокий сводчатый белый потолок. Вдоль обеих стен тянулись длинные строения с плоскими крышами и множеством дверей; у дальней торцевой стены возвышалась кубовидная постройка – точь-в-точь голова надзирателя, только размером побольше – без окон, но с открытыми дверями по бокам. А посреди зала стоял длинный-предлинный стол с длинными-предлинными лавками. На его белой ничем не покрытой поверхности расположились в два раза какие-то посудины – миски не миски, тарелки не тарелки – почти до самых краев наполненные чем-то зеленым.
«А вот вам и стойла, – подумал Виктор, разглядывая преобразившийся интерьер ангара, – и столовая бесплатная». Да, похоже, их действительно умыкнули из родных пенатов дабы использовать в качестве рабочей скотинки…
– Жратва, гадом буду, жратва! – пробравшись в первый ряд, воскликнул Жека и бросился к входу. – Ох, блин! – охнул он, когда его отшвырнуло назад с такой силой, что он не удержался на ногах.
Только сейчас Белецкий обнаружил, что Кубоголовый куда-то исчез. То ли ушел за ангар, то ли растворился.
– А ну-ка, а ну-ка! – Петрович крадущимися шагами пробрался к входу, осторожно шагнул за невидимый барьер и оказался внутри ангара. Назидательно сказал, обращаясь к обескураженному атлету Жеке: – Я же предупреждал: не будешь работать – и на довольствие не поставят. Это вам наука на будущее.
Теми же крадущимися, скользящими шагами он приблизился к столу, наклонился над посудиной, понюхал ее содержимое и призывно махнул рукой.
– Заходи, кто работал. Провиант вроде бы годится.
Белецкий еще не успел усвоить это сообщение, как оказался в привычной обстановке штурма автобуса в часы пик. Стиснуло, сдавило, понесло – с оханьем и сдавленными ругательствами, несущимися со всех сторон. Толпа, забыв об усталости, ломилась в клетку за харчами. Отчаянно ругаясь, вовсю работая здоровенными ручищами, пробивался к входу Жека; в кильватере, защищенные его широкой спиной, следовали Толик и остальные мужички-неповиновенцы. Белецкого внесло под высокие своды и он вновь получил возможность свободно дышать. Люди устраивались на лавках, придвигали к себе тарелки, озирались в надежде, что вот сейчас припорхнут вышколенные официанты в смокингах и с галстуками-бабочками и принесут им вилки или ложки. Но официанты явно не спешили.
Белецкий втиснулся между наголо обритым мужиком с хмурым лицом, покрытым красноватым дачным загаром, и пареньком в очках. То, что лежало в тарелках, было похоже на холодец, только зеленый – нечто застывшее, подернутое по краям белесым слоем, прошитое коричневыми волокнами то ли мяса, то ли стеблей каких-то растений.
– Козлы недоделанные! – кричали у входа. По знакомому лексикону Белецкий сразу распознал Жеку.
Саботажники так и остались снаружи. Они сгрудились у входа, отделенные невидимой стеной от всех остальных, и сверкали глазами в сторону стола.
– Вдарили им, видно, здорово, – сочувственно сказал бритый сосед Белецкого. – Видал, как их расшвыряло? Только сейчас и очухались…
– А вдруг нас отравить хотят? – Сидящая наискосок от Виктора по другую сторону стола женщина с кроваво-красными длинными ногтями отодвинула тарелку. – Мавра сделала свое дело – и пусть уходит. На тот свет.
– Маша, перестань! – Ее сосед вернул тарелку на прежнее место. – Во-первых, там еще пахать и пахать, а, во-вторых, убить нас могли и без кормежки. Ешь, Маша.
Люди недоверчиво вглядывались и внюхивались в содержимое тарелок, кое-кто осторожно пробовал «холодец» пальцем и языком. Неподалеку от Маши и ее супруга Белецкий увидел светловолосую девушку, которой помог выполнить норму – девушка сидела очень прямо, смотрела поверх голов, и глаза ее были полны слез.
– Не дрейфь, товарищи! – раскатился над столом призывный голос Петровича. – Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Делай, как я!
Петрович запустил в тарелку пятерню, вырвал кусок «холодца» и отважно отправил в рот. Все затаили дыхание. Петрович прожевал, закатил глаза, анализируя свои ощущения, вытер усы и потянулся за следующим куском. Бросил его вслед за первым и изрек, оттопырив большой палец:
– «Сникерс»: съел – и порядок! Райское наслаждение!
– Заглотал – и в рай без пересадки, – мрачно заметил бритоголовый сосед Белецкого, однако, поколебавшись, последовал примеру Петровича.
«Скотина – она и есть скотина, – удрученно думал Виктор, погружая пальцы в липкую массу. – Скотине вилок не положено, сожрет и так…»
«Холодец» оказался на удивление приятным в употреблении, этаким «Вискасом» для любимой киски. Он напоминал по вкусу лимон, только не был таким кислым, он освежал, пощипывая язык наподобие фанты, он таял во рту, почти мгновенно утоляя голод и жажду. Тарелки быстро опустели, и кто-то вытирал руки о штаны, кто-то стеснительно облизывал пальцы, а кто-то (среди них и светловолосая девушка, отметил Виктор) держал руки перед собой в слабой надежде очистить их каким-нибудь другим способом. Белецкий, мысленно плюнул на все, тщательно обсосал пальцы и подул на них для скорейшей просушки. Не графья, чай…
– Козлы! – вскричал у входа неугомонный Жека. – Да я лучше с голодухи подохну, чем буду вкалывать на козлов недоделанных!
– А им бы чего-то оставить! – спохватился бритоголовый, сокрушенно глядя на свою вылизанную тарелку.
– Во-первых, все равно передать не сможем, – успокоил его супруг Маши, – а во-вторых, им полезно: поголодают до завтра и поймут, что отлынивать не надо. Что они, лучше других?
– Ой, смотрите! – воскликнула Маша, вытаращившись на свою тарелку.
Тарелка подернулась дымкой и исчезла. Как и все остальные.
– Т-телепортация, – заикаясь, стеснительно сказал паренек в очках, сосед Белецкого справа. – Как в ф-фантастических произведениях.
«Если бы это было в фантастическом произведении! – Виктор вздохнул. – Увы… Только одна и надежда на то, что надышался чем-нибудь на балконе, дряни какой-нибудь от соседей, и теперь галики меня замучили». Он еще раз вздохнул, потому что на галлюцинации уповать не приходилось; скорее уж, чьи-то галлюцинации стали реальностью…
Подкрепившись, народ оживился и повеселел, и отправился занимать «стойла», а также обследовать кубовидную постройку у дальней стены. В постройке обнаружились раздельные туалеты и душевые комнаты, правда, без мыла и мочалок, но с непрерывно льющейся с потолка теплой водой.