Вероятно, желание простых смертных получить доступ к великой тайне стало одной из причин появления упрощенных вариантов рунной азбуки, с меньшим числом знаков, с более примитивным начертанием. Ими-то и оперировали «люты гости», посещавшие земли от Йорсулаборга до Винланда[11], — викинги, бывшие в те времена таким же бедствием, как моровое поветрие или саранча.
Вероятнее всего, именно они занесли руническое письмо на Британские острова. В конце концов, расстояние от их владений на Оркнеях до Британии не так уж и велико и вряд ли контакты двух культур ограничивались грабежами и набегами, как это рисуют историко-приключенческая литература и голливудские фильмы. Попав на острова, Футарк изменился: появились новые руны, в именах и значениях которых чувствуется сильное друидическое влияние. Новый вариант алфавита принято называть нортумбрийским или англосаксонским.
Однако в Скандинавии английское нововведение не приняли. Напротив, рунический строй все упрощался, постепенно теряя сакральное значение. Сперва появилось несколько различающихся начертанием вариантов так называемого Младшего футарка, затем — бесствольные хельсингландские и пунктированные руны. Но и они не выдержали победного шествия христианства, хотя и просуществовали достаточно долго. Латинские буквы просто вытеснили их.
Христианская церковь, расширяя границы своего влияния на север Европы, тайным знанием германских мудрецов пренебрегла. Она безжалостно уничтожала все элементы культуры, так или иначе связанные или даже просто перекликающиеся с язычеством и верой в древних богов. Понятно, что под удар попали и руны как нечто, во-первых, связанное с именем главы скандинавского пантеона Одина, а во-вторых, слишком сложное, чтобы священники «белого бога», озабоченные решением насущных проблем текущего дня, стали разбираться в них как следует[12]. Тут сыграл свою пагубную роль типичный миссионерский подход — стремление на всякий случай уничтожить все непонятное, все, что потенциально может оказаться опасным.
Чем шире распространялось по Северной Европе новая вера, тем более настороженным становилось отношение непосвященных к рунам. И раньше-то сам процесс письма казался многим чем-то сродни магии, а теперь, когда посланники Рима громогласно осуждали все языческое и предавали огню и железу древние капища, знатоки рун и вовсе причислялись к колдунам и волшебникам[13]. Все меньше становилось эрилей, способных «сплетать руны» — составлять рунические заклинания, соединять несколько знаков в один — «биндеруну[14]», придавая ему новое, более точное значение. Только в лежавшей далеко за пределами власти Рима Исландии скальдическая культура, обломки традиций эрилей сохранялись еще несколько столетий после того, как в 1100 г. был разрушен последний скандинавский храм древних богов в Упсале. Поднятые Одином из тьмы знаки постепенно забывались, стирались, зарастали мхом. Некоторое время руны сохранялись в качестве обычных знаков письменности, альтернативных латинице (так называемые руны Валдамара[15]), но и в этом качестве они прожили совсем недолго. Эпохе скальдов пришел конец. Громогласная латынь Ватикана вытеснила молчаливые идеограммы Севера.
Но окончательно выбросить сакральные знаки из жизни Германии и Скандинавии католическим священникам не удалось. Они сохранялись в начертании гербов старинных германских родов, в амулетах, которыми невежественные крестьяне Средневековья — наследники куда более просвещенных бондов темных веков — пытались оградиться от инфернального зла, жившего по большей части в их собственных головах. Сохранялись даже в текстах Священного Писания, переведенных с латыни на языки местного населения. В доказательство этого постулата один из крупнейших на начало XX в. специалистов по древне-германской письменности Эдмунд Вебер приводит цитату из готского перевода Евангелия от Марка: «Вам дано ведать руну Царствия Божия[16]».
Кое-какие элементы рунического наследия сохранились благодаря стараниям людей, склонных к занятиям магией. Правда, для таких занятий нужно было иметь очень и очень высоких покровителей, способных защитить взыскующих тайного знания от карающей руки церкви и инквизиции. У каббалиста Иоанна Буреуса такой защитник был — шведский король Густав Адольф. Благодаря добрым отношениям короля и книжника до нас дошло много описаний рунических камней Скандинавии, в том числе и тех, что считаются ныне утерянными. Только записи ученого XVII в. остались от камней, подчас намеренно разбивавшихся священнослужителями или использовавшихся фермерами в качестве строительного материала. Письмена на камнях и скалах всегда занимали ученых, и тем из них, кто находился под покровительством монархов или дворян, в должной мере сильных, чтобы оспаривать решения церкви, удавалось изучить предмет своего интереса достаточно тщательно[17]. Хотя, конечно, ни о каких систематических исследованиях в те времена не было и речи.
Другое доказательство живучести древних знаков до сих пор можно увидеть на стенах старых домов и хозяйственных построек крестьянских усадеб Германии. Так называемую руну «Хагал»
ПОДНЯТЫЕ РУНЫ
Но развяжет язык молчаливый гранит
И ожившее прошлое заговорит…
Владимир Высоцкий «Баллада о времени»
Новый интерес к наследию предков возник на волне романтических настроений начала XIX в. Очарованные таинственностью рубленых знаков Футарка, германские исследователи обратились к ним и взялись за исследование со всем типично немецким упорством и педантичностью. Не удивительно, что под таким натиском завеса тайны над старинными письменами приоткрылась, дав жизнь новому разделу науки на грани истории и языкознания — рунологии. Правда, помимо романтических настроений, свойственных тому времени, был и еще один момент, подхлестывавший интерес к тайным знакам древних германцев: Германия, расколотая после Тридцатилетней войны на множество мелких государств, отчаянно нуждалась в некой общей идее, которая могла бы сплотить немцев, дать им подтверждение национальной идентичности. Тем более — после наполеоновских войн и всплеска вызванного имперской оккупацией патриотизма. Интерес к древней истории, к культуре предков был на этом фоне вполне естественным.
Собственно, не одни только немцы взялись в тот период исследовать свое прошлое. Во многих государствах Европы, в том числе и в России, происходил в ту пору настоящий исторический бум: коллекционеры составляли библиотеки древних рукописей и актов, археологи вскрывали погребальные курганы, светские любители истории превращали в салонное событие исследование содержимого тысячелетней давности амфоры или развертывание египетской мумии. Но особенно увлекательной стала в ту пору тема дешифровки древних письмен и знаков.
Этот интерес буквально подхлестнуло открытие Жана Франсуа Шампольона[19], дешифровавшего иероглифическую надпись на Розеттском камне и предложившего методику чтения древнеегипетских текстов. Однако немцам обращаться к столь древней истории никакого резона не было: таинственные письмена были у них, что называется, под рукой. И в 1821 г. в свет выходит первая серьезная научная работа, посвященная древнегерманским идеограммам, — книга Вильгельма Гримма[20] «О немецких рунах». Сказать, что она вызвала фурор в обществе, пожалуй, нельзя, однако определенный интерес к исследованию рун эта книга вызвала. А к середине XIX в. руны, германская мифология, старинные традиции стали настолько неотъемлемой частью немецкой национальной идеи, что образованному человеку было как-то неудобно не иметь хотя бы поверхностного о них представления. Тем более что к этому времени на сцене появился такой яркий персонаж, как Рихард Вагнер[21]. «Тангейзер», «Лоэнгрин», «Тристан и Изольда», тетралогия «Кольцо нибелунга» вызвали живейший интерес к германской истории, причем не только в Германии, но и далеко за ее пределами. «Старые времена» неизбежно романтизировались, действительность обрастала легендами, а факты — догадками. На волне этого интереса, к слову, вышла в свет книга второго из братьев Гримм — Якоба[22] «Немецкая мифология», посвященная, помимо прочего, языческим культам прагерманцев, в том числе и культу Вотана.
Во второй половине XIX в., впрочем, интерес к истории, основанной на документах, археологических находках, свидетельствах современников, несколько подугас. Нет, конечно, среди академических ученых вовсю продолжались жаркие споры о генезисе рун, о том, произошли ли они из испорченной латиницы, как заявлял доктор Людвиг Виммер[23], или, как считали его оппоненты, из греческого курсива. Но кого из обывателей интересовали эти высоконаучные споры? Гораздо интереснее для массовой публики к этому времени стал вопрос о достижении личного могущества при помощи потусторонних сил. Гнет разом навалившегося на Европу технического прогресса был для среднего европейца столь тяжел, что он искал спасения в эзотерике, в мистике, где угодно, лишь бы не чувствовать своего постепенного, но неуклонного отставания от жизни, все более и более изменявшейся под руководством «яйцеголовых».
Собственно, в этом одна из причин, отчего всего через несколько десятилетий после описываемого периода Адольфу Гитлеру и иже с ними так легко удастся подмять под себя «Германию герра профессора». Профессора, ученые, высоколобые специалисты по решительно всем вопросам, подчас недоступным пониманию среднего бюргера, утратили к тому времени авторитет среди толпы, стали из героев, как это было в середине XIX в., антигероями. Но начиналось это, повторимся, уже тогда, в последние десятилетия уходящего века пара.
Итак, на смену интересу к, так сказать, вещественной истории, пришло новое увлечение — мистика и поиски древнего знания. В весьма значительной степени за эту смену приоритетов ответственна наша соотечественница Елена Блаватская[24]. Впрочем, в Европе хватало мистиков и без нее, однако индийско-тибетскую ориентацию принесла именно она. Точнее, обратила на нее внимание. Книги, подобные сочинению немецкого философа Шлегеля «О языке и мудрости индусов», издавались с самого начала XIX в., но широкая публика не обращала на них особого внимания, а явление мадам Блаватской, активно «отыгрывавшей» образ обладательницы древнего знания, произвело впечатление на многих и многих. Сложно представить, как без ее участия развилась бы арийская идея, ставшая впоследствии одним из основных элементов расового учения национал-социализма[25].
По меньшей мере Йорг Ланц фон Либенфельс — один из создателей расовой теории, — оказавший серьезное влияние на становление мировоззрения Адольфа Гитлера, многие элементы доктрины Елены Блаватской использовал, искусно встроив их в собственные умозаключения.
Отвлечемся на краткое время от истории рун: этот человек заслуживает того, чтобы о нем рассказать чуть подробнее. В современной историографии его имя если и упоминают, то лишь для того, чтобы очередной раз заявить о его безумии и невменяемости. Впрочем, если верить тем, кто, описывая историю Германии, берется давать некие морально-этические оценки, практически все немецкие философы консервативного или националистического толка были безумны. Хотя почему это так, отчего их следует считать более сумасшедшими, чем русских богоискателей начала XX в. — Бердяева, Соловьева, Розанова, право слово, неясно.
Между тем, если бы не было теории фон Либенфельса, того и гляди, не было бы национал-социализма. Именно ему принадлежит, например, идея воссоздания ордена тамплиеров, подхваченная позже Генрихом Гиммлером. Именно от него исходит понятие «недочеловек», которым теоретики национал-социализма несколько десятилетий спустя стали обозначать представителей всех народов, не родственных по крови германскому. Нет, Иорг Ланц фон Либенфельс сумасшедшим не был. А вот что про него можно сказать точно — так это то, что он был фанатиком, романтиком и большим любителем истории.
Именно это сочетание оказалось необходимым для того, чтобы на свет появились два его детища: Новый орден тамплиеров — воплощение мечты о возрождении германского рыцарства, элиты по крови и духу, и учение теозоологии, которое должно было стать обоснованием прав немцев на власть над всем миром.
Теозоология представляла собой пересмотренную историю человечества, описывающую постепенное вырождение прарасы боголюдей, арийцев, наделенных многими божественными атрибутами и способностями, вследствие вытеснения их зверо-людьми — представителями появившихся много позже древних рас и ассимиляции среди них. Борьбой первых и вторых объяснялись практически все события мировой истории и даже столкновения космических сил.
Понятное дело, что наследниками боголюдей фон Либенфельс объявлял немцев, а под зверолюдьми понимал все народы негерманского происхождения. Предлагался и способ возвращения себе божественных свойств и качеств — строжайшая сегрегация и выполнение программы действий, составленной в духе входившей тогда в моду евгеники, возвращение к, как бы это называлось на Руси, домостроевскому образу семейных отношений, безжалостное подавление развития культуры «низших» рас.
«Теозоология» имела под собой неплохую доказательную базу. Для подтверждения своих умозаключений фон Либенфельс не поленился проработать огромный пласт литературы и источников. Правда, факты он частенько притягивал за уши, однако, для того, чтобы поймать его на этом, необходимо было обладать не меньшим, чем у него самого, багажом знаний, познаниями в самых разных науках. А это было не просто: известно, что Йорг Ланц фон Либенфельс состоял членом двух весьма солидных научных обществ, углубленно занимался антропологией, палеонтологией, свободно ориентировался в мифологии многих народов.
То, что для доказательства истинности теозоологии привлекался инструментарий официальной науки, производило самое положительное впечатление на тех, кто сталкивался с этой доктриной впервые. Не мудрено, что юный австриец по фамилии Гитлер, приехавший в Вену, чтобы стать художником и архитектором, стал одним из приверженцев идей фон Либенфельса и постоянным читателем издававшегося им журнала «Остара».
На крючок теозоологии попался не один только юный Гитлер. Дело в том, что подобного рода идеи не были в ту пору чем-то необычным, — напротив, они были весьма популярны среди немецкой интеллигенции. Поэтому учение фон Либенфельса не только никого не удивило, но и нашло массу приверженцев среди самых просвещенных кругов немецкого общества. Впрочем, за кем только в ту пору не шли эти самые пресловутые просвещенные круги! Среди них находились почитатели самых бредовых философских доктрин, последователи Блаватской, Гурджиева[26], Горбигера. «Устрашившись бездны наук», обрушившейся на умы на рубеже веков, представители светского общества искали спасения в мистике и эзотерике, в магии и Каббале, шли за любым учителем, заявлявшим, что он способен «объяснить все». Классический европейский ученый, утверждая что-либо, говорит: это можно считать установленным, это представляется нам таким с точки зрения нынешнего уровня науки, а это пока еще неизвестно, или же — для того либо того-то существуют только те или иные гипотезы. Но авторы новых космогоний рубежа веков заявляли, что знают ответы решительно на все вопросы и могут дать окончательные объяснения любому явлению. Именно этим, вероятно, и объясняется столь великое число разного рода философских учений, более или менее популярных в то время. Бендеровская теория полой Земли, горбигерианская доктрина мирового льда, гурджиевское учение четвертого пути — эти названия можно перечислять почти бесконечно.
Впрочем, на доктрине мирового льда стоит остановиться отдельно. Хотя бы потому, что «Вель»[27], как ее стали именовать несколько позднее, пусть и появилась позже, чем сочинения фон Либенфельса, во многом согласуется с его идеями и тоже ориентирует уверовавших в нее на восхищение нордической культурой, северным расовым типом как наиболее правильными, истинными, в противоположность всем прочим — упадническим и ложным. Началось все с того, что Гансу Горбигеру однажды довелось наблюдать взрыв, произошедший при попадании расплавленного металла на замерзшую землю. «Откровение явилось мне в тот миг, — писал он в письме к приятелю, — когда я, начинающий инженер, наблюдал за ручьем жидкой стали, вылившейся на мерзлую землю. Вначале не было заметно ничего, затем произошел мощный взрыв». Аналогия родилась моментально: вот как появились небесные тела, звезды, планеты, галактики — вследствие столкновения огромной ледяной кометы и пра-Солнца. Это и был пресловутый Большой Взрыв: куски льда разлетелись в разные стороны, образовав то, что мы называем Солнечной системой. Луна, Юпитер, Сатурн — это ледяные массы. Каналы на Марсе — это трещины во льду. Только Земля не была целиком побеждена холодом, и на ней происходит вечная борьба между огнем и льдом. Все, что происходит на Земле, все живое, на ней обитающее, — проявление порожденной первовзрывом энергии, стремящейся выжить в мире, где царит энтропия. Однако некоторые биологические виды — мало того, некоторые народы и расы — обладают большим зарядом этой энергии, чем прочие. Им предназначена функция созидателей и правителей. Но силы энтропии, хаоса, постоянно борются с ними, стремясь погасить горящий в них огонь и сковать Землю льдом. Дальше — больше: столкновением огня и льда, как оказалось, можно объяснить практически все. Горбигер утверждал, что Вселенная есть живой организм, где все отражается во всем. Происходящее в космосе отражается в событиях на Земле, и наоборот.
Модель строения Вселенной, предложенная австрийским философом, так замечательно сочеталась с древними германскими мифами из Старшей Эдды, что не могла не вызвать самых бурных восторгов у любителей порассуждать о германской перворасе, величии избранного народа и правах Германии на мировое господство. Число приверженцев «Вель» было довольно велико, а одним из предметов их интереса было то культурное наследие, которое досталось им от нордических пращуров. Среди прочего, разумеется, и руны, ставшие к моменту распространения горбигерианского учения уже просто притчей во языцех.
Дело в том, что восхищение всем германским, насаждавшееся одновременно политиками и патриотически настроенными оккультистами, культ всего нордического, вполне естественно, нашли продолжение в восхищении священной письменностью древних. В результате к концу XIX — началу XX в. угасший было интерес к рунам возрождается с новой силой. Немалую роль сыграли в этом так называемые народнические объединения — разнобразнейшие фелькише-союзы, ставившие перед собой задачу изучения и возрождения наследия предков. Если в познаниях о минувшей эпохе зияли досадные бреши, исследователи фелькише заполняли их своими домыслами, применяя для этого любые средства вплоть до допроса духов давно почивших героев на спиритических сеансах. Озарения, видения, логические построения при недостаточном количестве фактов были их излюбленным инструментарием. Именно при его помощи преданные истории мистики пытались восстановить древнегерманские ритуалы, постичь неясные знаки, прочесть и освоить полустертое временем послание предков. Так в немецкой культуре зарождалось неоязычество — явление, до той поры невиданное и незнакомое. И едва ли не первым неоязычником, человеком, без которого явление это, вероятно, так и осталось бы курьезом рубежа веков, был австриец Гвидо фон Лист.