Страница:
(ГЛ. 42)
Между тем Нерон воспользовался бедствиями отечества и выстроил дворец,
в котором не столько были дивом драгоценные камни и золото, вещи обычные и
прежде и распространенные в употреблении роскошью, сколько пахотные поля,
пруды и, наподобие пустынь, с одной стороны леса, с другой - открытые
пространства и виды вдаль. Строился он под надзором и по плану Севера и
Целера, которые с талантом соединяли смелость стараться достигнуть
посредством искусства того, в чем отказала природа, и издеваться над
денежными средствами государя. И действительно, они обещали ему вырыть
судоходный канал от Авернского озера до устья Тибра по сухому берегу или
поперек гор. Но дело в том, что для наполнения канала водой по пути не
встречается ничего влажного, кроме Помптинских болот, остальное же
представляет собой места утесистые и сухие, и если б их и можно было
прорыть, то это был бы труд невыносимый, да и не было достаточного повода к
нему. Однако Нерон, который всегда желал невероятного, все-таки усиливался
прокопать ближайшие к Авернскому озеру горы; и до сих пор остаются следы
напрасной попытки.
(КН. XV, ГЛ. 60)
За этим последовала смерть Аннея Сенеки, самая приятная для государя,
не потому, чтоб он знал наверное об участии его в заговоре, а потому, что он
мог пустить против него в ход железо, коль скоро яд оказался неудачен.
Гавий Сильван, трибун преторианской когорты, получает приказание
передать показание [Силана об участии в заговоре] Сенеке и спросить его,
признает ли он слова Наталиса и свой ответ. Сенека, случайно ли, или с
намерением, возвратился к этому дню из Кампании и остановился у четвертого
камня в подгородной деревне. Туда в ближайший вечер прибыл трибун и окружил
его виллу взводом солдат, затем передал ему, обедавшему с женой Помпеей
Павлиной и двумя друзьями, приказание императора.
(ГЛ. 61)
Сенека отвечал: к нему был прислан Наталис и жаловался от имени Писона
на то, что Писон не допускается к свиданию с ним, на что он, Сенека, привел
в извинение требования здоровья и любовь к покою. У него нет причины, по
которой он мог бы благосостояние частного человека поставить выше своего
благополучия, да и он и не имеет такого характера, чтобы рассыпаться в
лести. Это никому так хорошо не известно, как Нерону, который чаще испытал
независимость Сенеки, чем раболепие. Когда это было трибуном донесено в
присутствии Поппеи и Тигеллина - это был самый интимный совет государя в его
жестокостях, - то Нерон спросил, готовится ли Сенека к добровольной смерти.
Трибун дал уверение, что он не заметил никаких признаков испуга, никакой
печали в его словах или на лице. Тогда ему велят пойти опять и передать
приказание умереть. Фабий Рустик сообщает, что трибун пошел назад не тем
путем, каким пришел, а завернул к префекту Фению и, изложив перед ним
приказания Цезаря, спросил, следует ли ему повиноваться, и что Фений
уговорил его исполнить их. Это была какая-то роковая трусость! Ведь и
Сильван был в числе заговорщиков, и он увеличивал число злодейств, на
отмщение за которые он вошел в соглашение с другими. Впрочем, он не лично
передал приказание и не виделся с Сенекой, а впустил к нему одного из
центурионов, который и возвестил о смерти.
(ГЛ. 62)
Сенека не испугался, а потребовал таблички со своим завещанием; но так
как центурион не согласился на то, то он, обратившись к друзьям, заявил,
что, встречая препятствие возблагодарить их по заслугам, он оставляет им
единственное, что у него осталось, но, однако, лучшее - образ жизни своей, о
которой если они будут помнить, то получат через то славу хороших людей как
награду за неизменную дружбу. Вместе с тем, удерживая их от слез то
разговором, то более строго, тоном наставления, он призывает их к твердости,
спрашивая, где же правила философии, где в течение стольких лет
обдумывавшийся способ действия по отношению к случайностям? Кому же не была
известна свирепость Нерона? Да после умерщвления матери и брата ему ничего
другого и не остается, как прибавить к этому насильственную смерть
воспитателя и наставника.
(ГЛ. 63)
Сказав это и подобные слова, так сказать, для всех вообще, он обнял
жену и, в противоположность бывшей при нем твердости, немножко растроганный,
просит и умоляет ее умерить скорбь и не предаваться ей вечно, а в созерцании
его жизни, проведенной в добродетели, облегчить тоску по мужу честными
утешениями. Она же, напротив, твердо заявляет, что и она решилась умереть, и
требует руки, которая бы ее поразила. Тогда Сенека, не противясь ее славе и
в то же время по любви к ней, именно, чтоб не оставить в жертву обидам
женщину, которую единственную он любил, говорит: "Я тебе указал на то, что
может облегчить тебе жизнь, а ты предпочитаешь украсить себя смертью: я не
буду завидовать [величию] твоего примера. Пусть твердость столь мужественной
кончины равна у нас обоих, но в твоей кончине больше славы". После этого в
один и тот же миг они вскрывают себе железом на руках жилы. Так как
старческое тело Сенеки, истощенное при этом еще суровым образом жизни,
позволяло крови лишь медленное истечение, то он порезал себе жилы на голенях
и подколенках. Изнуренный жестокими мучениями, "он, чтобы своею болью не
подорвать мужества жены и чтобы самому при виде ее страданий не слабеть
духом, советует ей уйти в другую комнату. И так как даже в эти последние
минуты его не покидало красноречие, то он, призвав писцов, передал многое,
от передачи чего по-своему, так как оно издано в свет в его собственных
словах, я воздерживаюсь.
(ГЛ. 64)
Между тем Нерон, не имея никакой личной ненависти к Павлине и не желая,
чтобы росло неудовольствие на его жестокость, велит остановить ее смерть. По
увещеванию солдат рабы и вольноотпущенники перевязывают ей руки,
останавливают кровь; знала ли она об этом, неизвестно. Но так как народ
всегда готов думать худшее, то не было недостатка в людях, которые полагали,
что пока она боялась непримиримой ненависти Нерона, она искала славы
разделить смерть с мужем, но когда ей была придана надежда на смягчение
Нерона, она не устояла против приманок жизни. Она прожила после того еще
несколько лет, сохраняя достохвальную память о муже и белизну лица и тела,
переходящую в ту бледность, которая могла свидетельствовать, как много у нее
унесено жизненной силы.
Между тем Сенека, видя, что кровь продолжает идти медленно и смерть не
приходит, просит Статия Аннея, долгое время пользовавшегося его доверием за
верность дружбы и искусство в медицине, вынуть давно запасенный яд, которым
умерщвлялись осужденные уголовным судом в Афинах. Яд был принесен, Сенека
принял его, но напрасно: члены его уже охладели, и тело его было закрыто для
действия силы яда. Наконец он вошел в бассейн с горячей водой, орошая ею
ближайших из рабов и присовокупив, что он делает этой водой возлияние
Юпитеру-Освободителю. Отсюда он был внесен в баню и умерщвлен ее горячим
паром. Его сожгли без всякой похоронной торжественности. Так он распорядился
в своем завещании в то время, когда он, еще будучи очень богат и очень
могуществен, уже думал о своей кончине.
[ХАРАКТЕРИСТИКА И СМЕРТЬ ПЕТРОНИЯ]
(АННАЛЫ, XVI, 18-19)
О Петронии следует сказать еще несколько слов: Он проводил день во сне,
а ночь посвящал обязанностям и утехам жизни. Как другим доставляла славу
деятельность, так ему беспечность, но он не считался гулякой или мотом, как
многие из расточающих свое состояние, а человеком, относящимся с умом к
удовольствиям. Слова и дела его, чем больше они были непринужденны и
обнаруживали какое-то пренебрежение к себе, тем охотнее принимались за нечто
простодушное. Впрочем, будучи проконсулом Вифинии и затем консулом, он
показал себя человеком энергичным и способным управлять делами. Возвратился
ли он потом к порочной жизни, или то было лишь подражание порокам, но он был
принят Нероном в число самых немногих приближенных в качестве судьи
изящности (elegantiae arbiter), так что Нерон не считал ничего изящным и
доставляющим негу своим изобилием, если раньше не одобрил этого Петроний.
Это породило в Тигеллине зависть к нему как к сопернику и как к человеку,
более сильному в науке удовольствий. Тигеллин {Офоний Тигеллин - фаворит
Нерона после удаления Сенеки.} прибегает к жестокости государя, которой
уступали все другие страсти последнего, и обвиняет Петроний в дружбе со
Сцевином, подкупив для доноса раба и лишив Петрония возможности защищаться,
после того как засадил в тюрьму большую часть его рабов.
Случилось так, что в эти дни Цезарь отправился в Кампанию, и Петроний,
достигнув уже Кум, был там остановлен. Тогда он не хотел больше оставаться
между страхом и надеждой. Однако он и не слишком поспешно лишил себя жизни,
а, надрезав себе жилы, он, смотря по желанию, то перевязывал их, то снова
открывал и разговаривал с друзьями, но не о серьезных вещах или таких,
которыми он добивался бы славы твердого духом человека. И от друзей он не
слышал ничего о бессмертии души и мнениях философов, а слушал маловажного
содержания поэтические произведения и легкие стихи. Одних рабов он наградил,
некоторых наказал розгами. Он пообедал и улегся спать, чтобы смерть его,
хотя и вынужденная, походила на естественную. Даже и в своем дополнении к
завещанию он не высказал лести ни к Нерону, ни к Тигеллину, ни к кому
другому из влиятельных лиц, как поступали многие из умирающих, а изобразил
гнусности государя с приведением имен разделявших его разврат мужчин и
женщин; он описал все, что в его разврате было нового, и, запечатав, послал
к Нерону. Но он сломал печатку, чтоб ею не могли воспользоваться с целью
погубить кого-нибудь другого.
Между тем Нерон воспользовался бедствиями отечества и выстроил дворец,
в котором не столько были дивом драгоценные камни и золото, вещи обычные и
прежде и распространенные в употреблении роскошью, сколько пахотные поля,
пруды и, наподобие пустынь, с одной стороны леса, с другой - открытые
пространства и виды вдаль. Строился он под надзором и по плану Севера и
Целера, которые с талантом соединяли смелость стараться достигнуть
посредством искусства того, в чем отказала природа, и издеваться над
денежными средствами государя. И действительно, они обещали ему вырыть
судоходный канал от Авернского озера до устья Тибра по сухому берегу или
поперек гор. Но дело в том, что для наполнения канала водой по пути не
встречается ничего влажного, кроме Помптинских болот, остальное же
представляет собой места утесистые и сухие, и если б их и можно было
прорыть, то это был бы труд невыносимый, да и не было достаточного повода к
нему. Однако Нерон, который всегда желал невероятного, все-таки усиливался
прокопать ближайшие к Авернскому озеру горы; и до сих пор остаются следы
напрасной попытки.
(КН. XV, ГЛ. 60)
За этим последовала смерть Аннея Сенеки, самая приятная для государя,
не потому, чтоб он знал наверное об участии его в заговоре, а потому, что он
мог пустить против него в ход железо, коль скоро яд оказался неудачен.
Гавий Сильван, трибун преторианской когорты, получает приказание
передать показание [Силана об участии в заговоре] Сенеке и спросить его,
признает ли он слова Наталиса и свой ответ. Сенека, случайно ли, или с
намерением, возвратился к этому дню из Кампании и остановился у четвертого
камня в подгородной деревне. Туда в ближайший вечер прибыл трибун и окружил
его виллу взводом солдат, затем передал ему, обедавшему с женой Помпеей
Павлиной и двумя друзьями, приказание императора.
(ГЛ. 61)
Сенека отвечал: к нему был прислан Наталис и жаловался от имени Писона
на то, что Писон не допускается к свиданию с ним, на что он, Сенека, привел
в извинение требования здоровья и любовь к покою. У него нет причины, по
которой он мог бы благосостояние частного человека поставить выше своего
благополучия, да и он и не имеет такого характера, чтобы рассыпаться в
лести. Это никому так хорошо не известно, как Нерону, который чаще испытал
независимость Сенеки, чем раболепие. Когда это было трибуном донесено в
присутствии Поппеи и Тигеллина - это был самый интимный совет государя в его
жестокостях, - то Нерон спросил, готовится ли Сенека к добровольной смерти.
Трибун дал уверение, что он не заметил никаких признаков испуга, никакой
печали в его словах или на лице. Тогда ему велят пойти опять и передать
приказание умереть. Фабий Рустик сообщает, что трибун пошел назад не тем
путем, каким пришел, а завернул к префекту Фению и, изложив перед ним
приказания Цезаря, спросил, следует ли ему повиноваться, и что Фений
уговорил его исполнить их. Это была какая-то роковая трусость! Ведь и
Сильван был в числе заговорщиков, и он увеличивал число злодейств, на
отмщение за которые он вошел в соглашение с другими. Впрочем, он не лично
передал приказание и не виделся с Сенекой, а впустил к нему одного из
центурионов, который и возвестил о смерти.
(ГЛ. 62)
Сенека не испугался, а потребовал таблички со своим завещанием; но так
как центурион не согласился на то, то он, обратившись к друзьям, заявил,
что, встречая препятствие возблагодарить их по заслугам, он оставляет им
единственное, что у него осталось, но, однако, лучшее - образ жизни своей, о
которой если они будут помнить, то получат через то славу хороших людей как
награду за неизменную дружбу. Вместе с тем, удерживая их от слез то
разговором, то более строго, тоном наставления, он призывает их к твердости,
спрашивая, где же правила философии, где в течение стольких лет
обдумывавшийся способ действия по отношению к случайностям? Кому же не была
известна свирепость Нерона? Да после умерщвления матери и брата ему ничего
другого и не остается, как прибавить к этому насильственную смерть
воспитателя и наставника.
(ГЛ. 63)
Сказав это и подобные слова, так сказать, для всех вообще, он обнял
жену и, в противоположность бывшей при нем твердости, немножко растроганный,
просит и умоляет ее умерить скорбь и не предаваться ей вечно, а в созерцании
его жизни, проведенной в добродетели, облегчить тоску по мужу честными
утешениями. Она же, напротив, твердо заявляет, что и она решилась умереть, и
требует руки, которая бы ее поразила. Тогда Сенека, не противясь ее славе и
в то же время по любви к ней, именно, чтоб не оставить в жертву обидам
женщину, которую единственную он любил, говорит: "Я тебе указал на то, что
может облегчить тебе жизнь, а ты предпочитаешь украсить себя смертью: я не
буду завидовать [величию] твоего примера. Пусть твердость столь мужественной
кончины равна у нас обоих, но в твоей кончине больше славы". После этого в
один и тот же миг они вскрывают себе железом на руках жилы. Так как
старческое тело Сенеки, истощенное при этом еще суровым образом жизни,
позволяло крови лишь медленное истечение, то он порезал себе жилы на голенях
и подколенках. Изнуренный жестокими мучениями, "он, чтобы своею болью не
подорвать мужества жены и чтобы самому при виде ее страданий не слабеть
духом, советует ей уйти в другую комнату. И так как даже в эти последние
минуты его не покидало красноречие, то он, призвав писцов, передал многое,
от передачи чего по-своему, так как оно издано в свет в его собственных
словах, я воздерживаюсь.
(ГЛ. 64)
Между тем Нерон, не имея никакой личной ненависти к Павлине и не желая,
чтобы росло неудовольствие на его жестокость, велит остановить ее смерть. По
увещеванию солдат рабы и вольноотпущенники перевязывают ей руки,
останавливают кровь; знала ли она об этом, неизвестно. Но так как народ
всегда готов думать худшее, то не было недостатка в людях, которые полагали,
что пока она боялась непримиримой ненависти Нерона, она искала славы
разделить смерть с мужем, но когда ей была придана надежда на смягчение
Нерона, она не устояла против приманок жизни. Она прожила после того еще
несколько лет, сохраняя достохвальную память о муже и белизну лица и тела,
переходящую в ту бледность, которая могла свидетельствовать, как много у нее
унесено жизненной силы.
Между тем Сенека, видя, что кровь продолжает идти медленно и смерть не
приходит, просит Статия Аннея, долгое время пользовавшегося его доверием за
верность дружбы и искусство в медицине, вынуть давно запасенный яд, которым
умерщвлялись осужденные уголовным судом в Афинах. Яд был принесен, Сенека
принял его, но напрасно: члены его уже охладели, и тело его было закрыто для
действия силы яда. Наконец он вошел в бассейн с горячей водой, орошая ею
ближайших из рабов и присовокупив, что он делает этой водой возлияние
Юпитеру-Освободителю. Отсюда он был внесен в баню и умерщвлен ее горячим
паром. Его сожгли без всякой похоронной торжественности. Так он распорядился
в своем завещании в то время, когда он, еще будучи очень богат и очень
могуществен, уже думал о своей кончине.
[ХАРАКТЕРИСТИКА И СМЕРТЬ ПЕТРОНИЯ]
(АННАЛЫ, XVI, 18-19)
О Петронии следует сказать еще несколько слов: Он проводил день во сне,
а ночь посвящал обязанностям и утехам жизни. Как другим доставляла славу
деятельность, так ему беспечность, но он не считался гулякой или мотом, как
многие из расточающих свое состояние, а человеком, относящимся с умом к
удовольствиям. Слова и дела его, чем больше они были непринужденны и
обнаруживали какое-то пренебрежение к себе, тем охотнее принимались за нечто
простодушное. Впрочем, будучи проконсулом Вифинии и затем консулом, он
показал себя человеком энергичным и способным управлять делами. Возвратился
ли он потом к порочной жизни, или то было лишь подражание порокам, но он был
принят Нероном в число самых немногих приближенных в качестве судьи
изящности (elegantiae arbiter), так что Нерон не считал ничего изящным и
доставляющим негу своим изобилием, если раньше не одобрил этого Петроний.
Это породило в Тигеллине зависть к нему как к сопернику и как к человеку,
более сильному в науке удовольствий. Тигеллин {Офоний Тигеллин - фаворит
Нерона после удаления Сенеки.} прибегает к жестокости государя, которой
уступали все другие страсти последнего, и обвиняет Петроний в дружбе со
Сцевином, подкупив для доноса раба и лишив Петрония возможности защищаться,
после того как засадил в тюрьму большую часть его рабов.
Случилось так, что в эти дни Цезарь отправился в Кампанию, и Петроний,
достигнув уже Кум, был там остановлен. Тогда он не хотел больше оставаться
между страхом и надеждой. Однако он и не слишком поспешно лишил себя жизни,
а, надрезав себе жилы, он, смотря по желанию, то перевязывал их, то снова
открывал и разговаривал с друзьями, но не о серьезных вещах или таких,
которыми он добивался бы славы твердого духом человека. И от друзей он не
слышал ничего о бессмертии души и мнениях философов, а слушал маловажного
содержания поэтические произведения и легкие стихи. Одних рабов он наградил,
некоторых наказал розгами. Он пообедал и улегся спать, чтобы смерть его,
хотя и вынужденная, походила на естественную. Даже и в своем дополнении к
завещанию он не высказал лести ни к Нерону, ни к Тигеллину, ни к кому
другому из влиятельных лиц, как поступали многие из умирающих, а изобразил
гнусности государя с приведением имен разделявших его разврат мужчин и
женщин; он описал все, что в его разврате было нового, и, запечатав, послал
к Нерону. Но он сломал печатку, чтоб ею не могли воспользоваться с целью
погубить кого-нибудь другого.