Корнилов Антон. Братство Порога

   – Как обстоят там дела? – не вдаваясь в подробности по поводу охватившего его странного ощущения, осведомился Константин.
   – Лучше, чем где-либо еще. Но есть некоторые проблемы, которые требуют… некоторого вмешательства извне. Если мне… То есть, когда мне все удастся – во главе государства встанет нужный человек, готовый сотрудничать с нами. И дальше все будет совсем просто.
   – Что ты намерен делать?
   – Дети Ибаса, – ответил Гархаллокс. – Я решил воспользоваться их помощью.
   Константин размышлял не дольше нескольких мгновений.
   – Хорошо, – сказал он. – Да будет так. И еще…
   – Что, Константин?
   – Доведи дело в Орабии до конца. А потом с чернолицыми буду работать я. Лично.
   – Как скажешь, Константин.

Часть первая
КРУГ ИСТИНЫ

ГЛАВА 1

   Было так: из Великого Хаоса явился Неизъяснимый и создал все сущее. И создал Харана Темного, Вайара Светоносного и Нэлу Плодоносящую, чтобы встали они над всем сущим. И зачала Нэла от Вайара, и вышли из чрева ее трое сыновей – Андар Громобой, Гарнак Лукавый и Безмолвный Саф. И вышли из чрева ее трое дочерей – Ала Прекрасная, Илла Хранительница и Васса Повелительница Бурь. И Харан Темный совокуплялся с дикими зверьми и породил расу демонов. А сыновья и дочери Светоносного и Плодоносящей стали прародителями рода человеческого. И вышел из чрева Нэлы последний отпрыск – Ибас, в котором не было ни мужского, ни женского. Треугольный горб имел Ибас – такой большой, что можно было подумать, будто он носил на спине еще кого-то. Был Ибас черен и уродлив, ибо силы матери забрали старшие дети. Стал он злобен и нечестив, ибо смеялись и глумились над последышем Андар и Гарнак, Ала и Илла и Васса. Лишь Безмолвный Саф, что нес в себе дух чистого познания и бесконечной мудрости, не смеялся, ибо понимал много и мог видеть сквозь время. И Вайар Светоносный разгневался, узрев урода, и выхолостил чресла сыновей своих и омертвил чрева дочерей своих. А Ибаса низверг с небес, наложив на него наказ и запрет: вечно пребывать среди смертных и не помышлять о возвращении, ибо недостоин он как Вечного Поднебесья, где правил Вайар, так и Темного Мира, обиталища Харана, повелителя демонов. И великая обида породила великую злобу. Так страшен стал Ибас для смертных, что даже истинное имя его никто не смел произносить, и стало у Ибаса много имен. На Востоке смертные называли его Последней Упавшей Звездой; на Западе – Великим Чернолицым; на Севере – Убийцей Из Бездны; на Юге – Блуждающим Богом. Только кочевой народ, прозванный чернолицыми, по одному из имен бога, которому они поклонялись, называл Ибаса – Отец.

* * *

   В далеком королевстве Орабия, где солнце палит так жарко, что воздух тягуч и мутен и птицы с трудом рассекают его крылами, где в гибельных пустынях красный песок режет глаз случайных путников, обреченных никогда не достичь конца своего пути, жизни уделено место лишь в немногочисленных оазисах. Самый большой из них, называемый Нхакбар, лежит на трех зеленых холмах, меж которыми синеют под раскаленными орабийскими небесами воды Озера Королей. Посреди озера высится скалистый остров, а на острове сияет округлыми зеркальными куполами, непостижимо удивительными для редких иноземцев, громада королевского дворца.
   Третий месяц на стенах дворца ночами не зажигают огней. Полумрак и мертвенная тишь царят во дворце, ибо старый король Идж-Наден вот уже третий месяц не поднимается с постели. Дни Идж-Надена сочтены, скоро дух его уплывет на небесном челне к Неизъяснимому. Полумрак и мертвенная тишь царят во дворце; всеми любим король Идж-Наден, мудрый и милостивый правитель, и семья его и народ его глубоко скорбят. И плачет, запершись в одиночестве, любимый сын и наследник короля – принц Алихан. Никто не сомневается в том, что именно Алихан станет правителем Орабии после смерти Идж-Надена и так же, как и он, будет блюсти древние традиции славного королевства.
   И только один человек во всем дворце наедине с самим собой сохраняет невозмутимое спокойствие; и время от времени улыбается, прищурясь в никому не ведомые и невидимые дали. Потому что известно ему то, чего никто во всей Орабии не знает… Имя этого человека – Сансан. Он сын брата короля.

* * *

   Отстучали по стене дворца шаги стражей. Не зажигали факелов на стенах, но даже если бы и зажигали, даже если бы сейчас была не темная ночь, а ясный день, стражи ни за что бы не увидели человека, слившегося с дворцовой стеной в том месте, где она примыкает к стене королевской башни – хоть и прошли рядом с ним так близко, что он слышал их дыхание. Потому что там, где есть свет, есть и тень. А для человека, прятавшегося от стражи, тень – укрытие такое же надежное, как для нерожденного дитя – материнская утроба.
   Стражники в белых плащах поверх стальных кольчуг, покачивая длинными копьями, дошагали до восточной сторожевой башни, встретились с патрулем, стерегущим восточную сторону стены, и повернули обратно. Когда они снова прошли мимо человека в тени, он закончил счет. Тридцать вдохов и тридцать выдохов. «Этого времени хватит», – решил человек. Белые плащи стражи еще явственно мерцали во тьме, когда человек вышагнул из тени и прыгнул высоко вверх – на отвесную стену королевской башни. Птица не смогла бы найти щели для своих когтей, чтобы зацепиться за стену, но человек уверенно полз вперед и вверх туда, где колыхались на ночном ветру шелковые занавеси окна королевской опочивальни.
   У человека не было имени. Он не знал своих родителей, своей родины и своего возраста. Он не знал даже – мужчина он или женщина. Когда чернолицые взяли его к себе, он был настолько мал, что не понимал ничего из всех явлений мира, кроме голода и холода. В тот же день, когда его поднесли под огненный взгляд Отца, над ним был проведен обряд посвящения: ему отсекли гениталии и предали его душу Великому Чернолицему. Когда он стал осознавать себя, он уже был чернолицым. Его принялись учить, как только он стал ходить. К тому времени как он постиг половину из всех искусств, которым его обучали, ему начали втирать в зубы и десна пепел драконьих рогов, а в глаза капать ядовитый отвар из желчи василиска – и его зубы навсегда стали черными и крепкими, как камень; белки его глаз потемнели, а зрение приобрело кошачью остроту. Когда в положенный природой срок его тело перестало расти, его уже нечему было обучать. Он мог двигаться бесшумно, словно ветер, плыть под водой, задерживая дыхание на столько, на сколько было нужно. Мог карабкаться по скалам, даже если были они гладкими, точно зеркало. В пустой комнате мог спрятаться так, что никто не сумел бы его найти – ибо в мире есть свет, созданный Неизъяснимым, а там, где есть свет, есть и тень. Он мог убивать голыми руками и владел всем оружием, какое только порождал человеческий разум, но лучше всего владел мицу, излюбленным оружием чернолицых – перчаткой с четырьмя тонкими ножами, прячущимися меж пальцев. Когда он перестал расти, его тело начали покрывать сплошной черной татуировкой. Для того чтобы на его теле не осталось ни одного светлого пятнышка, понадобилось довольно много времени. Это должно быть больно, но он давно забыл, что это за чувство – боль. И с нетерпением дожидался того времени, когда работа будет закончена, кожа заживет и он наконец сможет служить своему Хозяину.
   И однажды этот день настал.
   Мало кто знал, где находятся храмы чернолицых, но сами чернолицые жили среди людей. Они никогда не сеяли хлеб, не собирали плодов, не охотились, не занимались торговлей и не участвовали в войнах. Тем не менее золота у них было в достатке. «Отец щедро одаривает своих детей», – сказали бы чернолицые, если б среди торговцев, с которыми чаще всего общался кочевой народ, нашелся кто-нибудь, решивший спросить: как же так получается, что кошельки чернолицых всегда полны золотых монет чеканки какого угодно государства? Но таких вопросов чернолицым никто никогда не задавал. И вовсе не по той причине, что сам вид этих людей внушал ужас. Просто все знали, откуда текут в кошели чернолицым золотые реки…
   Дети Ибаса, народ чернолицых, был братством наемных убийц.
   …Человек полз по отвесной стене королевской башни. Он полз быстро, хоть и не спешил, так как точно рассчитал время, когда стражи в очередной раз вернутся сюда. Он с легкостью и удовольствием убил бы всех стражей, могущих помешать ему, – как делал это много раз, – но сейчас ему нужна была лишь одна жизнь.
   Он достиг окна и неслышно скользнул в опочивальню. Под узорчатым балдахином, согревая иссохшее от болезни и старости тело короля, лежали две наложницы. Они не спали – им предписывалось под страхом смерти бодрствовать и слушать дыхание короля, но чернолицый легко и незаметно усыпил обеих молниеносным наложением рук на яремные вены. Они очнутся через час, уверенные в том, что все время находились в сознании. Чернолицый стиснул два пальца на горле короля – сильно, но аккуратно, потому что никаких следов на морщинистой обвислой коже остаться не должно. Когда жизнь замерла в теле старика, он раскрыл ему мертвый беззубый рот и вынул из поясной сумки крохотный горшочек. Откупорив запечатанное глиной горлышко, чернолицый осторожно влил в королевский рот нечто вязкое и темное, похожее на жидкую грязь. Потом сомкнул королю челюсти и помассировал безвольную плоть горла – чтобы субстанция из горшочка прошла как можно дальше по пищеводу. Постоял неподвижно, безучастно наблюдая. Ему осталось только убедиться, что все получилось, как нужно.
   Изменения пришли довольно быстро. Острый кадык на мертвом горле задвигался, по телу прошли судороги – и вдруг король открыл глаза. Убийца заглянул в них и удовлетворенно кивнул сам себе. В глазах короля тускло мерцал разум. Но жизни в том разуме не было – лишь натужная осмысленность…
   Чернолицый выглянул в окно. Небесная чернота уже мутнела, готовясь рассеяться. До наступления утра оставалось два часа с небольшим. Чернолицый, который не забывал следить за временем, чтобы на обратном пути не попасться на глаза страже, выскользнул из окна королевской опочивальни.
   Все сделано в точности.
   Скоро тело венценосного мертвеца окоченеет, но до этого опочивальню посетят придворные лекари, чтобы, как обычно, проверить состояние больного. Тогда и должно произойти то, для чего чернолицый был послан этой ночью в королевский дворец.
   Так оно и случилось. Утром, когда в королевскую опочивальню пришли лекари, Идж-Наден растянул костенеющие губы и произнес несколько слов: хрипло и монотонно, словно говорил не он сам, а кто-то, сидящий в его голове. Из тех слов оцепеневшие лекари поняли, что последняя воля умирающего короля такова: вовсе не принц Алихан будет владычествовать над Орабией. Не принц Алихан, а сын брата короля Идж-Надена – Сансан.
   К вечеру этого же дня тело старого короля совершенно окоченело. Но еще долго мертвые стеклянные глаза Идж-Надена упрямо пялились в потолок, а из криво растянутого рта, будто полудохлый ручеек из-под тяжелого камня, лилась едва слышная речь, в которой уже не было никакого смысла. К полуночи старый король затих навсегда.
   Осмелиться нарушить последнюю волю любимого монарха никто не посмел. Через два дня Сансан в тронном зале дворца принял ятаган с черным алмазом на рукояти – знак королевской власти. А еще через три дня по странному стечению обстоятельств погиб, утонув в Озере Королей, сын покойного Идж-Надена – принц Алихан.

ГЛАВА 2

   В этом мире не было королевства могущественней Гаэлона.
   Пожалуй, только королевство Марборн, располагавшееся близ Гаэлона по ту сторону Скалистых гор, могло осмелиться затеять спор – кто более могущественен? И по правде говоря, не раз затевало. Произошедший около двухсот лет назад последний такой спор (впрочем, как и все предыдущие) вылился в кровавую войну, завершившуюся полным поражением Марборна и жестоким разграблением его столицы – славного города Уиндрома. Правителям других крупных государств: далекой Восточной Орабии, западных Линдерштейна и Крафии и прочих королевств и княжеств помельче – на Севере и Юге – подобные глупости в голову никогда не приходили. Разве волкам и лисам может когда-нибудь взбрести на ум напасть на медведя, грозного властелина леса?
   Тишина и спокойствие царят во всем мире в эти благословенные времена, и обитатели его забыли про вражду. Лишь изредка налетит на какой-нибудь мелкий поселок одичалая от голода орда огров, да загрызут пару одиноких охотников болотные тролли. Так ведь то ж неразумные создания, полузвери… Те, в ком божественная искра разума сильнее первобытных инстинктов, давно привыкли дружить со своими соседями. Ну, если не дружить, так терпеть. А если не терпеть, то – сторониться.
   Вот поэтому вряд ли кто-то удивился бы, увидев, как по одной из проезжих дорог Гаэлона шагает путник: одинокий и безоружный, с большим тюком за плечами. Путник выглядел совсем молодым, но несколько упавших на лицо длинных прядей его были абсолютно седыми. Кроме этой странности, пожалуй, ничего приметного в облике путника найти было нельзя.
   День уже перевалил за половину.
   Судя по запыленной одежде, путник шел издалека, по ровному дыханию и мерным шагам можно было сказать, что ходить на дальние расстояния он привык. Когда по обочинам дороги все чаще стали попадаться крестьянские хижины, стоящие меж ухоженных полей, путника догнала телега, запряженная здоровенным битюгом.
   Телега, не отягощенная ничем, кроме троих седоков, бежала резво. Правил ею гном в потрепанных одеждах, с всклокоченной бородой и опухшим, видимо, от пьянства, зверским лицом, покрытым шрамами. Позади него, то и дело прикладываясь к большому кувшину, сидели двое людей: широкоплечий детина в рваной рубахе и коротких штанах и длинноволосый испитой хлыщ, меланхолически наигрывающий на потертой лютне; проще говоря, компания, путешествующая на телеге, ни с первого, ни со второго, ни с какого другого взгляда доверия не внушала.
   Обогнав путника на несколько шагов, телега вдруг сбавила ход, и длинноволосый, перекинувшись парой слов со своими товарищами, надтреснутым звенящим голосом крикнул:
   – Эй, дружище! Давай к нам, чего ноги зря сбивать!
   Парень с удовольствием переложил свою поклажу на телегу и легко запрыгнул следом. Гном, на секунду обернувшись, мгновенно и цепко оглядел нового седока и, чмокнув губами, хлестнул битюга кнутом.
   – Спасибо, – проговорил путник. – Мой путь неблизок, и я, честно говоря, уже начал уставать.
   – Оно что ж… ага… – невнятно пробормотал верзила и протянул парню кувшин. – На, прополощи горло-то.
   Тот отхлебнул глоток и с благодарным кивком вернул кувшин. Верзила передал его длинноволосому хлыщу. Хлыщ приложился к кувшину надолго; наконец оторвавшись, он утер губы рукавом и довольно рыгнул.
   – Позвольте осведомиться, добрый господин, – начал хлыщ. – Коли уж мы были так добры, что усадили вас на эту колесницу, влекомую быстроногим скакуном, извольте сообщить, куда держите путь?
   – В Дарбион, – ответил парень.
   – Великодушно прошу простить меня за недостойное любопытство, но мои друзья изнывают от нетерпения узнать, какое дело ждет вас в славном городе Дарбионе?
   – Я направляюсь в королевский дворец.
   Троица переглянулась.
   – Торговать изволите? – решил уточнить хлыщ.
   – Я не торговец, – так же просто и кратко ответил путник.
   – Вы, смею заметить, и не похожи на торговца, – тут же заверил длинноволосый. – Это меня, глуповатого, сбила с толку ваша поклажа. В подобных тюках торговый люд возит свои товары. А ежели вы утверждаете, что ваше ремесло вовсе не торговля, тогда я прямо-таки теряюсь в догадках: что там?
   – Мое снаряжение.
   Дальше разговор не клеился. Хлыщ явно озадачился и замолчал, собираясь с мыслями. Остальные тоже молчали, лишь переглядываясь. Должно быть, троица, до появления в телеге четвертого пассажира, беседовала о чем-то своем и сейчас, по какой-то причине, прерванного разговора продолжать не пожелала. Да и парень лишних вопросов не задавал – он был занят тем, что умело и старательно растирал свои уставшие ноги. По виду его никак нельзя было сказать, что он чем-то обеспокоен или встревожен; хотя вряд ли кто-то на его месте рискнул бы сесть в одну телегу с подобными подозрительными типами.
   В прорехах лохмотьев широкоплечего детины виднелись давние шрамы и грубые татуировки, руки его были мускулисты, покрыты голубой сетью толстых вздувшихся вен, между тем на ладонях и пальцах не было и следа трудовых мозолей. Скорее всего, этот человек был или бродягой, или разбойником; или, как это чаще всего бывает, и тем, и другим одновременно. Длинноволосый, судя по привычке витиевато выражаться с целью произвести впечатление и по ловкости, с которой его пальцы перебирали струны, мог быть менестрелем – но менестрелем давно и безнадежно изгнанным из своего круга, не иначе как по причине пьянства и развившихся от этой привычки скверных наклонностей.
   Если о роде занятий этих двоих мог догадаться и ребенок, то определить, как гном попал в эту компанию, было сложнее.
   Маленький Народец – гномы – усердно добывали руду и ковали металл в подземных своих обиталищах, выходя на поверхность, только чтобы обменять мастерски исполненные произведения на то, что может предложить им человеческая цивилизация; из всех ее достижений отдавая, впрочем, безоговорочное предпочтение забористой кукурузной водке. Когда-то давным-давно гномы жили среди людей, участвовали в людских войнах, прославившись свирепостью и отвагой; случалось и такое, что брали в жены дочерей человеческих, но сейчас редко кто из Маленького Народца переступит порог жилища человека. Разве что в трактирах и кабаках дозволено бывать гномам. А вот носить при себе оружие – давно и строжайше запрещено. Это все после той, Великой Войны, прокатившейся кровавым колесом по древним королевствам сотни лет тому назад, когда не было еще и в помине ни королевства Марборн, ни даже Гаэлона; Великой Войны, когда восстал Высокий Народ – эльфы – в безумном желании истребить род человеческий, и некоторые из гномьих родов встали на сторону Высокого Народа, обратив свои топоры против людей… Маленький Народец – гномы – потомки тех, кто сражался с человеком, человеку покорились. Правда, кое-где поговаривают, что в своих подземных городах гномы куют оружие не только для воинов-людей, но и для себя и время от времени проводят между собой воинские турниры… да только как эти слухи проверить? Отыскать ходы в обиталища Маленького Народца не в силах человеческих…
   Можно было только предположить, что этот гном предпочел общество людей обществу сородичей по причине совершенного им когда-то преступления, ибо все знали о том, что Маленький Народец для своих преступников давным-давно установил два вида высшей меры наказания: смертная казнь или вечное изгнание.
   – Эх! – воскликнул вдруг менестрель, в очередной раз глотнув из кувшина. – Не потешить ли мне достопочтенную публику исполнением баллады? К примеру, о Рыжей Марте, а?
   Услышав про Рыжую Марту, верзила довольно загоготал:
   – Давай про Марту!
   А путник, чуть улыбнувшись вроде как самому себе, какому-то своему воспоминанию, качнул головой.
   – Я впервые в этих краях, – сказал он. – Если тебя не затруднит, не мог бы ты спеть что-нибудь о великом королевстве Гаэлон?
   – Добрый господин – иностранец? – сразу заинтересовался длинноволосый.
   – Нет, но я был рожден на самой окраине королевства, в глухом месте, куда редко доходят новости из большого мира.
   Верзила пренебрежительно скривился. Но менестрель тряхнул сальной гривой и ударил по струнам.
   – О великом королевстве так о великом королевстве, – проговорил он под струнный звон. – Только уж, добрый господин, за труды мои расстарайся поставить нам в ближайшей таверне кувшин-другой доброго вина.
   – Два! – тут же вставил верзила.
   – С удовольствием, – ответил парень.
   И менестрель запел. Поначалу пел он баллады о ныне здравствующих рыцарях, владетелях здешних земель, герцогах, графах и баронах, об их сражениях с великанами, могущественными колдунами и повергающими смертных в ужас демонами Темного Мира; то есть те баллады, сложенные на заказ, которые чаще все исполнялись по кабакам и постоялым дворам, баллады, в которых кроме льстивой выдумки не было ничего. И парень слушал менестреля, рассеянно улыбаясь. Тогда длинноволосый, видя, что путнику подобный репертуар явно не нравится, сменил тему. Чтобы привлечь внимание слушателя, он двинул, очевидно, свой главный козырь: древнюю балладу о Великой Войне, исполнявшуюся по всем окрестным королевствам практически одинаково.
   Пройдоха-менестрель угадал. Глаза парня вспыхнули интересом, когда он слушал о том, как в давние-давние времена эльфы, будто все разом сойдя с ума, ни с того ни с сего вдруг ополчились против человечества. Как мощная магия Высокого Народа сокрушала попытки магической обороны людей, как серебряные волки эльфийской кавалерии сминали конных воинов, как лучники верхом на горгульях уничтожали целые армии, как белый небесный огонь, низвергнутый на землю магией эльфов, сжигал города… И о том, как горстка выживших людей, запертая в крепости, названной Цитаделью Надежды, сумела-таки выстоять против штурмовавшего ее с земли и воздуха врага – выстоять и погнать прочь армады Высокого Народа. Сочиненные невесть когда и невесть кем строки повествовали о водопадах крови и горах трупов – цене, которую заплатили люди за победу в этой войне. И об изгнании эльфов из мира людей в Тайные Лесные Чертоги, и о многих веках ненависти – о том, что получили эльфы в наказание за вероломный, бессмысленный и жестокий мятеж…
   Завершив длинную балладу, менестрель схватил кувшин и, выпучив глаза, присосался к нему.
   Путник сморгнул и в задумчивости провел ладонью по лицу.
   – Короток отпущенный человеку век, а Высокий Народ живет тысячи и тысячи лет, – тихо выговорил он, явно озвучивая не свои мысли, а чьи-то еще. – Люди почти забыли о страшной участи своих предков, а эльфы – вовсе не потомки коварных мятежников, а те самые, которые на телах своих носят рубцы, полученные во время Великой Войны, – снова входят в их города. Правда, без оружия и с богатыми дарами, но, говорят, нет-нет да и уволокут с собой в Чертоги неугодных им…
   Троица как один подняла головы, уставившись на парня. Во взгляде обернувшегося гнома парень без труда увидел искорки страха. Бородатый коротышка подстегнул битюга, и телега загромыхала по дороге быстрее.
   «Видать, правду говорят о том, что Маленький Народец в своих пещерах знает больше, чем говорит, – подумал путник. – Недаром именно от гномов пришло еще одно название эльфов: те-кто-смотрят…»
   – Чего это вы такое сказали, добрый господин? – недоуменно почесывая шевелюру, заговорил менестрель. – Эльфы вовсе не уволакивают неугодных, а они, это самое… забирают счастливца-избранного, которому в Чертогах уготована долгая-долгая жизнь, полная забав и наслаждений… Даже грудные дети это знают!
   – Это сказал не я, – ответил парень. – Это сказал Магистр Скар. Вернее, не сказал, а написал в хрониках, которые я имел честь прочитать. Это не его мнение, это лишь изложение древних фактов, впрочем, так и не нашедших подтверждения. Магистр специально подчеркнул: ему неведома истина, как все происходило и происходит на самом деле – так, как сказал сейчас я, или так, как говорит большинство… Ну да ладно, – тряхнул он головой. – Насколько я понял, вы направляетесь в Дарбион?
   – Ага, – откликнулся менестрель. – А разве мы об этом говорили? Хотя… эта дорога ведет прямиком туда и никуда больше. Эх… сейчас бы еще кувшинчик!
   – Оно бы тады – да неплохо было бы! – заухал верзила и с сожалением потряс пустой кувшин.
   – Обещаю купить, как только увидим, где это можно сделать, – сказал парень. – Чем ближе к Дарбиону, как я понимаю, тем вино дороже.
   – Верно изволите говорить, добрый господин! – оживился менестрель. – Ах, какое я вино пил два месяца тому назад, когда из Горной Крепости прибыл сэр Эрл! И притом совсем задаром пил! Вот уж был праздник так праздник!
   – Надо думать, хорошее вино досталось знати, – заметил путник. – Неужели простолюдинам выставили дорогое угощение?
   – Заради такого праздника – выставили! – подал голос верзила и, видимо вспомнив вкус дармового вина, даже зачмокал и зажмурился.
   – За городскую стену выкатили шесть по шесть бочек, – уже рассказывал менестрель. – Это чтобы народ приветствовал кавалькаду из Горной Крепости Порога еще на подъезде к городу. Ну и чтоб давки не было. А какая была кавалькада! Впереди скакали полсотни рыцарей в сверкающих доспехах, с развевающимися по ветру плюмажами, за ними, приотстав на десяток-другой шагов, – сам сэр Эрл! На самом высоком скакуне! В полном боевом облачении! И плюмаж у него был выше всех! И мечом он во все стороны: раз-раз! Салютовал! А следом за сэром Эрлом на шести подводах везли головы убитых им драконов! Я такого зрелища ввек не забуду! И такого количества вина тоже…
   – А я ничего толком не помню, да, воно как, – простодушно признался широкоплечий. – Только первые восемь кружек, ага…
   – Видно, сэр Эрл – великий воин, – проговорил путник.
   – Самый великий из всех, кто был, есть и будет! – с жаром заявил менестрель. – Он же, добрый господин, извольте знать, рыцарь Порога! Настоящий рыцарь Порога! Он в одиночку на драконов выходит! А вы хоть раз видели дракона? Ну, не живого, конечно, а… его отрубленную башку хотя бы? Размером она… – Менестрель покрутил головой в поисках предмета для сравнения и, не найдя подходящего, закончил: – Размером с дом в два этажа! А вы хоть знаете, что такое Порог?