Корнуэлл Бернард. Арлекин

   Граф все еще считал, что лучший шанс на успех — это подвести стрелков к южным воротам и молиться, чтобы их стрелы держали защитников в укрытии, пока графские латники штурмуют брешь. Правда, он признавал, что такой план сегодня провалился, как и накануне. И еще граф знал, что в запасе у них всего лишь несколько дней. У него осталось меньше трех тысяч солдат, треть из них — больные. Если он не найдет им приюта, то придется, поджав хвост, идти обратно, на запад. Нет, ему нужен город — любой, даже такой, как Ла-Рош-Дерьен.
   Уилл Скит увидел на лице графа тревогу.
   — Мой парень вчера ночью был в пятнадцати шагах от причала, — заявил он. — Он бы мог проникнуть в город и открыть ворота.
   — Почему же не открыл? — не удержался от вопроса сэр Саймон. — Христовы мощи! Я был бы уже внутри!
   — Вы не стрелок, — хмуро проговорил Скит и перекрестился.
   В Гингаме один из его стрелков попал в плен к горожанам. Они раздели ненавистного лучника и прямо на стене разрезали на куски, чтобы осаждавшие могли видеть его муки. Сначала ему отрубили указательный и средний пальцы на правой руке, потом мужское достоинство, и стрелок, истекая кровью на крепостной стене, кричал, как кастрированный поросенок.
   Граф знаком приказал слуге наполнить кубки подогретым пряным вином.
   — Возглавишь атаку, Уилл?
   — Не я, — сказал Скит. — Я слишком стар, чтобы пробираться через вязкую грязь. Я предоставлю это тому парню, который прошлой ночью прошел вдоль кольев и пробрался внутрь. Он хороший парень, поверьте. Смышленый ублюдок, но чудак. Готовился стать священником, вот так, а встретил меня и опомнился.
   Графу явно понравилась эта идея. Он поиграл рукоятью меча, потом кивнул.
   — Пожалуй, нам надо встретиться с твоим смышленым ублюдком. Он неподалеку?
   — Я оставил его у входа, — сказал Скит и повернулся на табурете. — Том, скотина! Заходи!
   Томас, пригнувшись, шагнул в графский шатер, и командиры увидели высокого, длинноногого, худого парня, одетого во все черное, не считая кольчуги и вышитого на камзоле красного креста. Все английские войска носили такой крест святого Георгия, чтобы в рукопашном бою отличать, кто свой, а кто чужой. Парень поклонился графу, и тот вспомнил, что уже видел этого стрелка. Да и неудивительно, ведь Томас обладал запоминающейся внешностью. Его черные волосы были заплетены в косу и перевязаны тетивой. У него был длинный кривой нос, вероятно сломанный, чисто выбритый подбородок и настороженные, умные глаза, хотя, возможно, самым замечательным в нем была его опрятность. Да еще этот огромный лук на плече — длиннее, чем было принято, и не только длинный, но выкрашенный в черное. На передней стороне лука виднелась странная серебряная пластина словно бы с выгравированным гербом. «В этом видно тщеславие, — подумал граф, — тщеславие и гордыня». А он одобрял и то и другое.
   — Для человека, прошлой ночью увязшего по колено в грязи, — с улыбкой проговорил он, — ты на удивление чистый.
   — Я вымылся, милорд.
   — Не подхвати лихорадку! — предостерег его граф. — Как тебя зовут?
   — Томас из Хуктона, милорд.
   — Ну так расскажи мне, Томас из Хуктона, что ты выяснил вчера ночью.
   Томас рассказал то же, что и Уилл Скит. В темноте, когда прилив спал, он забрался в грязь у берега Жоди. Там он обнаружил частокол, запущенный, прогнивший и расшатавшийся, вытащил один кол, протиснулся через щель и сделал несколько шагов по направлению к ближайшему причалу.
   — Я был достаточно близко, милорд, чтобы услышать, как поет какая-то женщина.
   Женщина пела песню, которую пела ему мать, когда он был маленький, и его поразило это совпадение.
   Когда Томас закончил, граф нахмурился — не потому, что ему что-то не понравилось в рассказе стрелка. Его беспокоила рана на голове, лишившая его сознания на целый час.
   — Что же ты делал на реке ночью? — спросил граф, в основном чтобы дать себе время подумать.
   Томас ничего не ответил.
   — Чья-то чужая баба, — ответил за него Скит, — вот что он там делал, милорд. Чужая баба.
   Собравшиеся расхохотались — все, кроме сэра Саймона Джекилла, который угрюмо смотрел на покрасневшего Томаса. Этот ублюдок был простым стрелком и тем не менее носил кольчугу получше, чем мог себе позволить сэр Саймон! И в нем была самоуверенность, от него разило наглостью. Сэра Саймона передернуло. Жизнь таила в себе несправедливость, которой он не мог понять. Стрелки из захолустья нахапали себе коней, оружия и доспехов, в то время как он, победитель турниров, сумел заполучить лишь пару сапог. Его так и подмывало сбить спесь с этого долговязого невозмутимого стрелка.
   — Один бдительный часовой, милорд, — обратился сэр Саймон к графу на нормандском французском, так что лишь немногие благородные господа поняли бы его, — и этот парень умрет, а наша атака завязнет в речной грязи.
   Томас бросил на сэра Саймона спокойный взгляд, оскорбительно невозмутимый, и ответил на беглом французском:
   — Нам следует напасть в темноте. — Затем снова повернулся к графу: — Завтра перед рассветом уровень воды будет невысоким, милорд.
   Граф удивленно посмотрел на него.
   — Откуда ты знаешь французский?
   — От моего отца, милорд.
   — Мы его знаем?
   — Сомневаюсь, милорд.
   Граф не стал развивать эту тему, а закусил губу и потер рукоять меча — такова была его привычка, когда он размышлял.
   — Прекрасно, если вы проникнете внутрь, — проворчал Ричард Тотсгем, сидевший на скамеечке доярки рядом с Уиллом Скитом. Тотсгем привел самый большой отряд наемников и, соответственно, имел наибольший авторитет среди командиров. — Но что вы будете делать, оказавшись в городе?
   Томас кивнул, словно ожидал этого вопроса.
   — Сомневаюсь, что нам удастся добраться до ворот, но если я смогу поместить пару десятков стрелков на стену у реки, они прикроют ее, пока другие приставляют лестницы.
   — А у меня есть две лестницы, — кивнул Скит. — Их можно установить.
   Граф продолжал потирать рукоять меча.
   — Раньше, когда мы пытались напасть с реки, то вязли в грязи. И там, где вы пойдете, она будет такая же глубокая.
   — Мостки, милорд, — сказал Томас. — Я нашел кое-что на ферме.
   Это были части ивового плетня, из которых молено быстро соорудить загон для овец — или лее мостки, чтобы пройти по грязи.
   — Я говорил вам, что он смышлен, — с гордостью сказал Скит. — Ходил в Оксфорд, верно, Том?
   — Когда был слишком молод и не знал ничего получше, — сухо ответил тот.
   Граф расхохотался. Ему нравился этот парень, и он понимал, почему Скит так верил в него.
   — Завтра утром, Томас?
   — Лучше, чем в сумерках вечером, милорд. Вечером они будут еще хорохориться.
   Томас бросил ничего не выражающий взгляд на сэра Саймона, намекая, что глупая демонстрация рыцарской бравады лишь раздула пыл защитников.
   — Значит, завтра утром, — проговорил граф и обернулся к Тотсгему. — Но сегодня держи своих стрелков поближе к южным воротам. Пусть думают, что мы опять пойдем там. — Он снова посмотрел на Томаса. — Что это за эмблема у тебя на луке, парень?
   — Так, нашел кое-что, милорд, — солгал тот, передавая лук в протянутую руку графа.
   На самом деле он вырезал серебряный знак из раздавленного кубка, найденного под телом отца, и прикрепил его к передней части лука. Там его левая рука отполировала серебро.
   Граф рассмотрел герб.
   — Зверь с рогами и бивнями? Йейл?
   — Не знаю, как зовут эту бестию, милорд, — проговорил Томас, прикинувшись невеждой.
   — Мне не знаком этот герб, — сказал граф.
   Он попытался согнуть лук и приподнял брови, дивясь его тугости. Потом вернул лук Томасу и отпустил стрелка.
   — Бог тебе в помощь завтра утром, Томас из Хуктона.
   — Спасибо, милорд, — ответил тот с поклоном.
   — С вашего позволения я уйду с ним, — сказал Скит.
   Граф кивнул и посмотрел вслед уходящим.
   — Если мы проникнем внутрь, — обратился он к оставшимся командирам, — то, ради всего святого, не позволяйте своим людям устраивать грабеж. Не давайте им разгуляться. Я собираюсь удержать этот город и не хочу, чтобы жители нас ненавидели. Убивайте, когда нужно, но не устраивайте резни. — Он посмотрел на их скептические лица. — Вы будете отвечать за гарнизонную службу, так что облегчите себе задачу. Держите людей в узде.
   Командиры хмыкнули, зная, как это трудно — не дать солдатам полностью разграбить город. Но прежде чем кто-то успел ответить, встал сэр Саймон.
   — Одна просьба, милорд. Граф пожал плечами:
   — Валяй.
   — Вы позволите мне и моим людям возглавить штурмовой отряд с лестницами?
   Граф как будто удивился этой просьбе.
   — Думаешь, Скит сам не справится?
   — Уверен, справится, милорд, — со смирением ягненка ответил сэр Саймон, — и все же прошу такой чести.
   «Пусть лучше погибнет сэр Саймон Джекилл, чем Уилл Скит», — подумал граф и кивнул:
   — Конечно, конечно.
   Командиры ничего не сказали. Какая тут честь — первому взобраться на уже захваченную другими стену? Нет, этот ублюдок ищет не чести, он хочет оказаться в удобной позиции, чтобы захватить самую богатую добычу в городе. Но никто не высказал своих мыслей вслух. Они были командиры, а сэр Саймон — рыцарь, хотя и без гроша за душой.
   Весь остаток этого короткого зимнего дня графское войско готовилось к новому штурму города, но так и не начало его, и у жителей Ла-Рош-Дерьена появилась надежда, что их испытания закончились. Но все же они приготовились к отпору на случай, если англичане устроят новую попытку на следующий день. Они пересчитывали арбалетные стрелы, громоздили валуны на стене и подбрасывали дров в костры, на которых кипели горшки с водой для отражения атаки англичан. «Согрейте мерзавц!» — говорили городские священники, и горожанам нравилась эта шутка. Они видели, что побеждают, и считали, что испытания скоро завершатся, поскольку у англичан подходит к концу провизия. Ла-Рош-Дерьену оставалось еще немного потерпеть, а потом вознести хвалы и благодарности герцогу Карлу.
   В полночь дождик прекратился. Горожане легли спать, но держали оружие наготове. Часовые жгли сторожевые огни и всматривались в темноту.
   Стояла холодная зимняя ночь, и у осаждающих оставался последний шанс.

* * *

   Черная Пташка была крещена как Жанетта Мари Алеви, и когда ей исполнилось пятнадцать, родители взяли ее в Гингам на ежегодный яблочный турнир. Отец ее не был аристократом, и потому семья не могла сидеть в огороженном месте под башней Сен-Лоран. Но они нашли местечко рядом, и Луи Алеви позаботился, чтобы дочь была видна всем, поставив ее кресло на крестьянскую повозку, на которой они приехали из Ла-Рош-Дерьена. Отец Жанетты был преуспевающим шкипером и виноторговцем, хотя его удача в делах не распространялась на остальную жизнь. Один его сын умер от гангрены, порезав палец, а второй утонул во время путешествия в Корунну. Жанетта осталась единственным ребенком.
   В поездке в Гингам был расчет. Знатные рыцари Бретани — по крайней мере, те, кто поддерживал союз с Францией, — съехались на турнир. Здесь перед толпой, собравшейся по случаю как ярмарки, так и ежегодных состязаний, они четыре дня подряд показывали свою удаль во владении копьем и мечом. Жанетте все это показалось изрядно скучным, поскольку преамбулы к каждому поединку тянулись долго и зачастую ничего не было слышно. Непрерывной чередой проезжали рыцари, покачивая своими экстравагантными плюмажами, но чуть погодя слышался громовой стук копыт, звон металла, крики, и один из рыцарей падал на траву. По обычаю победитель накалывал на копье яблоко, чтобы преподнести женщине из толпы, которая привлечет его внимание, — потому-то отец и прикатил свою повозку в Гингам. Через четыре дня Жанетта собрала восемнадцать яблок и всю ненависть двух десятков высокородных девиц.
   Родители отвезли дочь обратно в Ла-Рош-Дерьен и стали ждать. Они показали свой товар, и теперь дело покупателей — найти дорогу к их роскошному дому у реки Жоди. Спереди домик казался маленьким, но, пройдя под арку, гость оказывался в широком дворе, выходящем на каменный причал, где во время прилива могли пришвартоваться не самые большие суда месье Алеви. За стеной двора находилась церковь Святого Ренана, а поскольку месье Алеви давал деньги на строительство церковной колокольни, ему позволили сделать в стене проход, чтобы по пути на мессу его семье не нужно было выходить на улицу. Дом говорил каждому посетителю, что здесь живет богатое семейство, а присутствие приходского священника за ужином давало понять, что это семейство к тому же и благочестиво. Жанетта родилась не для того, чтобы быть игрушкой для аристократов, ей было предназначено стать женой.
   Дюжина женихов снизошла до визита в дом Алеви, но только Анри Шенье, граф Арморика, завоевал яблоко. Это была знатная добыча, поскольку граф приходился племянником Карлу Блуаскому, который, в свою очередь, был племянником короля Франции Филиппа. Герцога Карла французы признали правителем Бретани. Герцог позволил Анри Шенье представить свою невесту, но после посоветовал племяннику отказаться от нее. Девушка была купеческой дочкой, чуть выше крестьянского сословия, хотя герцог и признал, что она поистине красавица. Ее черные волосы блестели, лицо оставалось не тронуто оспой, и все зубы были на месте. Она была так грациозна, что один доминиканский монах при дворе герцога, всплеснув руками, заявил, что Жанетта — живой образ Мадонны. Герцог признал ее красавицей, ну и что? Красавиц много. В любой гингамской таверне, сказал он, за два ливра можно найти шлюху, перед которой большинство жен покажутся свиньями. Для жены важна не красота, а богатство.
   — Сделай девчонку своей любовницей, — посоветовал он и велел племяннику жениться на богатой наследнице из Пикардии.
   Но та была неряхой с поеденным оспой лицом, а красота Жанетты настолько вскружила голову графу Арморика, что он бросил вызов своему дяде.
   Граф обвенчался с купеческой дочкой в часовне своего замка в Плабеннеке, расположенном в Финистере, на краю света. Герцог решил, что его племянник наслушался трубадуров. Но граф и его молодая жена были счастливы, и через год после свадьбы, когда Жанетте исполнилось шестнадцать, у них родился сын. Его назвали Шарль, в честь герцога, но если тот и был польщен, то ничем этого не выразил. Он отказался принять Жанетту еще раз и с племянником держался холодно.
   Позже в том же году в Бретань пришли английские войска в поддержку Иоанна Монфорского, которого они признали герцогом Бретани. Король Франции послал подкрепление своему племяннику Карлу, которого считал настоящим герцогом. Так началась нешуточная гражданская война. Граф Арморика настоял, чтобы его жена с младенцем-сыном вернулась в дом своего отца в Ла-Рош-Дерьене, поскольку замок в Плабеннеке был мал, плохо укреплен и слишком близок к неприятельским войскам.
   В то лето, как и боялся муж Жанетты, замок пал перед англичанами, а на следующий год король Англии провел кампанию в Бретани, и его войска оттеснили войско Карла, герцога Бретани. Ни одного большого сражения не случилось, но то и дело возникали кровавые стычки, и в одной из них, что разгорелась меж крутых склонов в долине, граф Арморика был ранен. Он поднял забрало, чтобы криком подбодрить своих солдат, и стрела попала ему прямо в рот. Слуги принесли своего господина в дом у реки Жоди, где ему потребовалось пять дней, чтобы умереть, — пять дней непрестанной боли, в течение которых он не мог есть и едва дышал, поскольку рана гноилась и кровь сворачивалась в глотке. Графу Анри шел двадцать девятый год, он был победителем турниров, но перед смертью плакал, как ребенок. Он задыхался, и Жанетта кричала от бессилия, гнева и горя.
   Потом для Жанетты наступили черные дни. Она осталась вдовой, а не прошло и шести месяцев после смерти мужа, как стала еще и сиротой — оба родителя умерли от кровавого поноса. Ей было всего восемнадцать, а ее сыну, графу Арморика, два года, но Жанетта унаследовала богатство отца и решила воспользоваться им, чтобы отомстить ненавистным англичанам, убившим ее мужа. Она стала снаряжать два корабля, которые могли бы нападать на английские суда.
   Месье Бела, стряпчий ее отца, советовал не тратить деньги на корабли. Богатство не может оставаться вечно, говорил он, а ничто так не высасывает средства, как снаряжение военных кораблей. Они редко приносят деньги, разве что очень повезет. Лучше, советовал он, использовать корабли для торговли.
   — В Ланьоне купцы получают неплохую прибыль на испанском вине, — советовал он. Стояла зима, стряпчий простудился и чихал. — Очень неплохую прибыль, — мечтательно повторил он по-бретонски, хотя оба они могли изъясняться по-французски.
   — Мне нужно не испанское вино, — холодно проговорила Жанетта, — а английские души.
   — От них никакой прибыли, моя госпожа, — возразил Бела.
   Ему было непривычно называть Жанетту «моя госпожа» — ведь он знал ее с детства, и для него она всегда была малышкой Жанеттой. Но девочка вышла замуж и стала вдовой аристократа, и к тому же вдовой с характером.
   — Вы не сможете продать английские души, — мягко указал Бела.
   — Разве что дьяволу, — ответила Жанетта и перекрестилась. — Но мне не нужно испанское вино, Бела. Мы получаем оброк.
   — Оброк! — насмешливо воскликнул он.
   Это был высокий худой мужчина с редеющими волосами, очень неглупый. Долгое время Бела верой и правдой служил отцу Жанетты, и его обидело, что купец ничего не оставил ему в завещании. Все перешло Жанетте, не считая незначительной суммы, переданной монахам в Понтрё, чтобы они отслужили мессу по душе умершего. И Бела затаил обиду.
   — Из Плабеннека ничего не приходит, — говорил он Жанетте. — Там англичане. И как долго, вы думаете, будет поступать оброк с ферм вашего отца? Англичане скоро захватят и их.
   Английское войско заняло не имеющий стен Трегье — городок всего в часе ходьбы на север, и там они снесли колокольню собора, так как с нее порой стреляли арбалетчики. Бела надеялся, что англичане скоро отступят, ведь стояла глубокая зима и их запасы должны были иссякнуть. Но он опасался, что до ухода иностранные войска успеют разорить окрестности Ла-Рош-Дерьена. А если так, фермы Жанетты потеряют всякую ценность.
   — Сколько оброка вы получите с сожженного поместья? — спрашивал он.
   — Мне наплевать! — огрызалась она. — Если придется, я все продам, все!
   Кроме доспехов и оружия мужа. Эта драгоценность должна была перейти когда-нибудь к ее сыну.
   Бела только вздыхал от ее глупости. Он закутался в черный плащ и склонился к еле теплившемуся огоньку в камине. С моря дул холодный ветер, и дымоход дымил.
   — Позволите дать вам совет, мадам? Прежде всего о делах. — Бела замолчал и вытер нос длинным рукавом. — Это неприятно, но я могу подыскать вам надежного человека, чтобы управлять поместьями, как делал ваш отец. Я составил бы договор, согласно которому он выплачивал бы вам с доходов изрядную сумму. А кроме того, мадам, вам нужно подумать о повторном браке.
   Он помолчал, ожидая протеста, но Жанетта ничего не сказала.
   Бела вздохнул. Она так прелестна! Дюжина горожан женились бы на ней, но брак с аристократом вскружил ей голову. Теперь она согласится только на мужа с титулом.
   — Вы вдова, мадам, — осторожно продолжил стряпчий, — владеющая в настоящий момент значительным состоянием. Но я видывал, как такие состояния тают, подобно снегу в апреле. Найдите человека, который позаботится о вас, вашей собственности и о вашем сыне.
   Жанетта повернула голову и посмотрела на него.
   — Моим мужем был лучший человек в христианском мире, — проговорила она, — и где же, по-вашему, я найду другого такого?
   Людей вроде графа Арморика, подумал стряпчий, полно повсюду, в этом-то и беда, поскольку кто же еще, кроме таких болванов в доспехах, считает войну развлечением вроде турнира? А Жанетте следует выйти за расчетливого купца, возможно вдовца с состоянием. Но Бела подозревал, что такой совет пропадет даром.
   — Помните старую поговорку, моя госпожа? — проговорил он лукаво. — Поставь кошку стеречь стадо, и волки будут сыты.
   При этих словах Жанетта затряслась от злобы.
   — Вы переходите границы, месье Бела, — ледяным голосом проговорила она и отпустила его.
   А на следующий день к Ла-Рош-Дерьену подошли англичане. Жанетта, взяв из кладовки, где хранила свои сокровища, арбалет умершего мужа, присоединилась к защитникам на стене. К черту советы стряпчего! Она будет сражаться, как мужчина, и презиравший ее герцог Карл научится восхищаться ею, он поддержит ее и вернет имения умершего мужа ее сыну.
   Вот так Жанетта стала Черной Пташкой, и англичане гибли под стенами, и совет стряпчего Бела был забыт, и теперь, считала Жанетта, защитники города так потрепали англичан, что осада скоро будет снята. Все будет хорошо. С этой надеждой Черная Пташка впервые за неделю крепко уснула.

* * *

 

 
   Томас сидел на берегу реки. Он проломился сквозь ольшаник к реке и здесь стянул сапоги. Лучше идти босиком, решил он, чтобы сапоги не увязли в грязи. Наступал холод, мороз, но Томас не мог вспомнить более счастливого времени. Ему нравилась такая жизнь. Воспоминания о Хуктоне, Оксфорде и отце почти стерлись.
   — Снимите сапоги, — велел он сопровождавшим его двадцати стрелкам, — и повесьте мешки со стрелами на шею.
   — Это еще зачем? — вызывающе спросили из темноты.
   — Чтобы удавиться! — рявкнул Томас.
   — Чтобы стрелы не намокли, — услужливо объяснил кто-то.
   Томас повесил свой мешок на шею. Стрелки, в отличие от охотников, не носили колчанов. Колчаны сверху были открыты, и стрелы могли вывалиться, когда лучник бежал, спотыкался или перелезал через забор. В колчане стрелы намокали во время дождя, а с мокрым оперением летели криво. Поэтому настоящие стрелки пользовались вощеными холщовыми мешками, которые не промокали. Такие мешки затягивались шнурком. В них вставляли лозу, расправлявшую холст, чтобы не помять оперение.
   Уилл Скит подошел к краю берега, где дюжина солдат настилала плетень. Он поежился от дувшего с реки холодного ветра. Небо на востоке еще оставалось темным, но от сторожевых огней в Ла-Рош-Дерьене падал какой-то свет.
   — У них там тихо и спокойно, — сказал Скит, кивнув головой в сторону города.
   — Помолимся, чтобы они спали, — ответил Томас.
   — К тому же на кровати. Я уже забыл, что такое кровать, — проговорил Скит и отодвинулся, пропуская еще кого-то к воде.
   Томас удивился, увидев сэра Саймона Джекилла, который так пренебрежительно держался с ним в шатре графа.
   — Сэр Саймон хочет поговорить с тобой, — проговорил Скит, едва скрывая презрение.
   Рыцарь сморщил нос от вони, издаваемой речной грязью. Большую часть ее, видимо, составляли городские нечистоты, и он радовался, что ему не нужно шлепать босиком по этой жиже.
   — Ты уверен, что пройдешь через частокол? — спросил сэр Саймон Томаса.
   — Иначе бы и не пошел, — ответил тот, не утруждая себя почтительностью.
   Его тон возмутил рыцаря, но он сдержался.
   — Граф, — сухо проговорил сэр Саймон, — оказал мне честь возглавить атаку на стену.
   Он замолк. Томас ждал продолжения, но рыцарь только раздраженно смотрел на стрелка.
   — Значит, Томас возьмет стену, — наконец проговорил Скит, — чтобы обеспечить безопасность вашим лестницам?
   — Чего я хочу, — сказал сэр Саймон, игнорируя Скита и обращаясь к Томасу, — это чтобы ты не пускал своих парней в город раньше моих. Увидев вооруженных людей, мы, вероятно, будем убивать их, ты понял?
   Томас едва не плюнул. Английские стрелки вооружены длинными луками, так что их трудно перепутать с защитниками города. Но он придержал язык и просто кивнул.
   — Ты со своими лучниками можешь присоединиться к штурму, — продолжал сэр Саймон, — но под моим командованием.
   Томас снова кивнул, и сэр Саймон, раздраженный этой затаенной дерзостью, повернулся и пошел прочь.
   — Чертов ублюдок, — сказал Томас.
   — Просто хочет сунуть рыло в корыто раньше нас всех, — откликнулся Скит.
   — Ты дашь этой скотине воспользоваться нашими лестницами? — спросил Томас.
   — Если хочет лезть первым — пусть лезет. Лестницы из невыдержанной древесины, Том, и если сломаются, то пусть лучше под ним, чем подо мной. Кроме того, мне думается, нам лучше пойти вместе с тобой по реке, но я не сказал об этом сэру Саймону.
   Скит осклабился, а потом выругался — из темноты к югу от реки донесся какой-то треск.
   — Проклятые белые крысы! — сказал йоркширец и исчез во мраке.
   Белыми крысами называли бретонцев, хранивших верность герцогу Иоанну, так как они носили его герб с белым горностаем. Стрелков Скита усилили примерно шестьюдесятью бретонскими арбалетчиками. Их задачей было осыпать стену стрелами, когда приставят лестницы. Это они нарушили ночную тишину, и теперь шум все усиливался. Какой-то дурень в темноте оступился и толкнул другого арбалетчика с большим щитом за спиной — под такими щитами арбалетчики перезаряжали свое сложное оружие. Солдат ответил затрещиной, и внезапно среди белых крыс в темноте вспыхнула драка. Защитники, естественно, услышали и начали метать со стен охапки горящей соломы, потом церковный колокол ударил в набат, к нему присоединился другой колокол. Все произошло задолго до того, как Томас пустился через грязь.
   Сэр Саймон Джекилл, встревоженный набатом, приказал начинать штурм.
   — Тащите вперед лестницы! — ревел он.