Королев Анатолий. Ловушка на ловца

   Но ведь кроме кабинета штабс-капитана деникинской контрразведки А. П. Муравьева, кроме перпендикуляров, параграфов, точек и запятых есть еще бесконечное теплое небо, есть август, есть головокружение, есть, наконец, стремительный полет маленькой птички, бешеный перестук крохотного голубиного сердечка, есть удары двух крыльев о воздух, есть отчаянный лет белоснежного турмана Витьки, к правой лапке которого крепко-накрепко примотана медная гильза от патрона трехлинейной винтовки, а в ней пыжом - обрывок бумажки, на котором рукой комиссара кавдивизии товарища Мендельсона написан приказ подпольному штабу Энского комитета РСДРП. Всего пять слов:
   Учителю. 25. Мост. 7. Мсн.
   Турман вылетел в полдень.
   Комдив Шевчук толкнул руками створки окна. От толчка окно распахнулось во двор. Там, у телеги с брошенными на траву оглоблями, мальчишка-вестовой Сашка Соловьев выпускал из садка почтаря. Он осторожно держал в руке пугливую птицу и проверял пальцем прочность узелков вокруг гильзы.
   - А не долетит? - хмуро сказал Шевчук.
   Сашка весело оглянулся.
   - Домой ведь.
   И подбросил турмана вверх.
   - Ну, Витька, пошел! Фью-ю-ть!
   К комдиву подошел Мендельсон и, заглядывая через плечо во двор, тяжело задышал в затылок.
   - Сопливая затея, - сказал комдив комиссару, не оборачиваясь, - я решил Сашку послать.
   Комиссар молчал, он думал о Колегове, о последней встрече с ним перёд отступлением.
   Турман сделал малый круг над двором и, неожиданно спустившись на крышу сарая, стал остервенело клевать гильзу.
   - Пшел, кыш-кыш! - смешно подпрыгивал Сашка, пытаясь согнать почтаря.
   - Расселся, - хмуро покачал головой Шевчук и, расстегнув кобуру, достал маузер.
   - Сашку так Сашку, - согласился комиссар, - он из местных. Пройдет.
   Шевчук высунул маузер в окно и бабахнул в небо.
   Голубь свечкой взмыл вверх, сделал один круг, второй, третий. Казалось, в солнечном небе раскручивается праща, в которую вместо камня вложена белая птица.
   - Жалко Сашку, - сказал Шевчук, толкая маузер назад в кобуру. - Мы в субботу их так ковырнем...
   - А река? Всю дивизию утопишь, - возразил Мендельсон. - Нет, нам позарез нужен мост, У Колегова боевая дружина.
   - Колегов, Колегов, - передразнил Шевчук, - стратеги в очках... А Соловья хлопнут!
   - Хорошего коня дай, - только и сказал комиссар.
   Сашка-Соловей смотрел вслед голубю, который, страстно прорвав невидимый круг, летел домой. Сашка щурился от солнца, следя за мельканием белой снежинки под облаками. Он слышал давний голос родной голубятни, бормотание птиц в полумраке...
   - Сашко, - услышал он голос Шевчука. Комдив манил его пальцем из окна. Из-за плеча Шевчука печально смотрел комиссар.
   А уже через полчаса Сашка Соловьев скакал по проселку на лихом гнедом Стрелке. Шевчук не верил в голубиную затею и приказал Соловью любыми путями пробраться через кордоны белых в город к отцу - члену боевой рабочей дружины Петру Сергеевичу Соловьеву - и через него передать приказ для Колегова! 25 августа в 7 часов утра в момент прорыва к городу красной конницы захватить железнодорожный мост.
   А еще через час по станице разнеслись тревожные звуки походной трубы. Сбор! И задымила станица пылью под копытами сотен лошадей, закипела серыми клубами. По коням!
   Кавдивизия имени Коммунистического Интернационала двинулась к исходному рубежу, откуда намечено было нанести удар.
   За пять часов полета турман пролетел уже половину пути - 60 верст, когда стало темнеть. Он набрал высоту, чтобы поймать еще хоть полчасика солнца, садившегося за круглый край Гнезда (гнездо - по-голубиному - Земля), но почувствовал усталость и стал круто пикировать вниз, скользя грудью и крыльями по отвесным скатам темнеющего на глазах воздуха. Там, внизу, расползался вечерний лес. Лес тянулся к голубю пятернями деревьев. Шелестел темно-зеленой листвой, угрожал куриными лапами ветвей.
   Пикируя к чаще, турман внезапно ощутил на себе чей-то жадный, горячий взгляд. Он не успел понять, чей, и, сложив крылья, с отчаянно бьющимся сердечком полетел вниз, нырнул в сердцевину куста, вцепился в сучок. Обмер.
   Но его никто не настиг, не схватил.
   Только сейчас Витька понял, как устала его тяжелая правая лапка с привязанной гильзой. Во время полета ее приходилось то и дело поджимать, а она вновь отвисала, волочась по воздуху. Да еще против ветра.
   Лес между тем набухал ночной темнотой. Мрак густым приливом затопил поляны до самых верхушек деревьев.
   Голубь тихо вылетел из куста и опустился к лужице болотной воды, на которую упал свет встающей над лесом луны. Турман глубоко, по самые глаза, опустил клюв в воду и начал пить.
   Ци-хррр! Ци-хррр!.. - разнеслось над болотом.
   Болото на миг очнулось от дремоты, забулькало, дернулось всей тушей и расквакалось лягушиными глотками.
   Витька насторожился.
   Кьяуу! Кьяуу! - нагло и громко пронеслось над верхушками.
   И стало враз тихо. Замолкли на миг тысячи крохотных глоток, защелкнулись пасти. Перестали скрести коготочки.
   Луна осветила голое дерево, и Витька увидел темный вход дупла.
   Короткий промельк белой птицы - и вокруг турмана толща ствола.
   По мере того как восходящая луна сеяла все обильней свой беспощадный, безжалостный свет, ночной лес наполнялся тенями. Прорастали из мрака чьи-то лапы, качались над горизонтом петушиные гребни, струились в темноте змеиные ручьи.
   И вот занавес отдернулся - торжественно и глухо раздалось;
   Ху-хуу-уух!
   Это неясыть.
   Она медленно летит сквозь лес, отлитая из мутного серебра. Поворачивая круглой головой, неясыть перебирает песчинки лесных жизней, взвешивает как бессонный аптекарь на точных весах горячие граммы лесных судеб.
   Вот, застыв над поляной, она с сонным оцепенением вампира, так похожим издали на грусть, озирает сегодняшний пиршественный стол, залитый лунным светом. Что приготовлено? Опять одно и то же!.. Вот замер с десяток пугливых мышей, вот пытается спрятаться зорянка, притаилась жирная кукушка. Лоснятся у краешка ночного стола бока двух лягушек. Ничего интересного, кроме, пожалуй, голубя. Неясыть давно забыла его вкус. Глупышка напрасно пытается съежиться в дупле, сдержать оглушительный перестук сердечка. Ничего не скроешь от бухгалтера смерти...
   Неясыть качнулась над поляной влево, вправо, как маятник, и полетела напрямик к круглому дуплу.
   Мелькнуло в просвете сначала серебряное крыло, затем серебряная грудь, и перед Витькой, заслоняя луну, спокойно уселась сова, не сводя с него страшных, равнодушных глаз. Она глядела на него молча, не мигая. Вот она покрепче уцепилась правой лапой в кору и протянула к голубю когтистую левую...
   В этот момент Сашка Соловьев, тихо ведущий за собой под уздцы по лесной тропинке гнедого Стрелка, напоролся на ночной пикет 264-го пехотного полка Добровольческой армии.
   Первым его заметил ефрейтор Кузьма Цыганков.
   - Стой, гад! - звонко крикнул Цыганков, приподнимаясь из окопчика и стреляя в тень.
   Лесная ночь раскололась громом.
   Сашка, бросив поводья, упал на землю и пальнул из маузера наугад.
   Цыганков промазал. Пуля вонзилась в голое дуплистое дерево. Стрелок шарахнулся в чащу. Сашка - за ним.
   Из английской походной палатки выскочили унтер-офицер и двое рядовых. Рявкнули выстрелы двух винтовок. Рядовые били не целясь туда, где сквозь лунные тени и тишину катился по лесу темный клубок. Сова отпрянула от дупла и косо ушла в темноту.
   - Кажись, ранил! - крикнул Цыганков из окопчика и лязгнул затвором.
   Витька отчаянно вылетел из дупла и, петляя, низко помчался над землей, прижимаясь к кустам, ныряя в лохматые, страшные тоннели, оставляя позади черные пещеры, вылетая на поворотах в шары яркого лунного света и снова устремляясь в спасительную темноту.
   Рядовые бросились к коням, тревожно храпевшим на полянке.
   Голубь навылет пронзил ночную чащу.
   - Отставить! - заорал унтер-офицер. Помолчал, слушая, как все дальше и дальше тает в темноте храп коня и бег человека. Выматерился и нырнул назад в палатку. Через несколько секунд он вновь выскочил оттуда - на этот раз с ракетницей в руке.
   Красная ракета вонзилась в небо.
   - Уху-ух-ху! - прокричала неясыть.
   Через три версты ефрейтор Голобородько, увидев сигнал, выплюнул недокуренную самокрутку и растолкал задремавших хлопцев.
   Сашка-Соловей догнал Стрелка у лесного ручья. Обняв шею коня, Сашка долго гладил сырую морду и шептал в чуткое ухо.
   - Тихо, Стрелок, тихо, Стрелочка...
   Конь стоял передними ногами в светлой воде и иногда тихонько ответно ржал. Светало, и Сашка еще не знал, что жить ему осталось чуть больше часа, до утра, что, когда лес кончится и начнется степь, его заметит с невысокого холмика Голобородько и, подняв страшным криком осоловелых хлопцев, прыгнет в седло, выхватит из ножен острую сабельку и устроит красному коннику лихую, веселую встречу.
   Пустит он своих хлопцев на свежих лошадках о флангов, а сам, словно играючи, пришпорит красавца трехлетка донских кровей горячего рысака Турмалина, догонит красноармейца и даже не ударит сразу, а сначала подробно обматерит Советскую власть, а потом внезапно получит горячую пулю в живот и упадет, выронив сабельку, на степную траву с кровавой струйкой из уголка рта.
   Сашка будет жить еще минут десять, пока не кончатся патроны, пока его не зарубят озверевшие хлопцы, не стянут с ног добрые яловые сапоги, а затем бросятся в погоню за Турмалином, упустив испуганного Стрелка.
   - Жалко Сашку, - сказал вчера корпусный Шевчук.
   Но пока еще Сашка-Соловей не спит вечным сном, а стоит, обняв в темноте лошадиную шею, шепчет в чуткое ухо неясные слова. И заплетаются в русалочью косу родниковые струи, и истончается луна перед наступающим рассветом. И вонзается в небо августовский болид, и горит страстным коротким пламенем падающая зеленая звезда. Яростный блеск отражается в испуганных глазах турмана Витьки, он тоже не спит, летя над утренним лесом с гильзой на правой лапке туда, где не спит в гостиничном номере и штабс-капитан Муравьев, мучаясь от кошмаров, то и дело просыпаясь среди скомканных простыней и вдруг замечая, что вся комната залита потоком зеленого света. Не спит, страдая от изжоги, и антрепренер Умберто Бузонни, встает, шлепает туфлями, достает из шкафчика флакон с содой, сыплет белый порошок в стакан и внезапно обмирает, ошпаренный зеленой вспышкой в небе. Не спит в клетке и гарпия, чистит перья, косит ледяным глазом на кипящий небесный огонь. Не спят и Шевчук с Мендельсоном, покачиваются в седлах на ночной дороге, смотрят из гущи идущей маршем дивизии, как нежно догорает в небе зеленая спичка. Все они красноармейцы, лошади, птицы, контрразведчики, комиссары, люди и звери видят в небе падающую звезду и не загадывают желаний,
   Не спал и арестованный председатель подпольного ревкома Петр Иванович Колегов. Скорчившись на зеленом сукне бильярдного стола, он в который раз задавал себе один и тот же вопрос! кто выдал его деникинской контрразведке.
   "Неужели Чертков? Твой адрес: Малая Ямская, 16, знали только трое - он, Лобов и Фельдман. Все достойны безусловного доверия. Но Чертков слишком горяч. Даже безрассуден. Его все время приходилось удерживать от авантюр атаковать штаб дивизии, поджечь оперный театр во время премьеры "Аиды", когда в зале собралась военная верхушка Добровольческой армии. Не человек, а динамит. В 1913 году Чертков, тогда еще анархист и совсем мальчишка, делая бомбу для терракта, потерял правую руку. И стал еще яростнее и злей. Как подпольщик он крайне неосторожен. Может вспылить в трактире, ввязаться в драку на улице. Я категорически запретил ему носить оружие. А скольких трудов стоило отговорить его от безумного плана - поехать в Ростов и застрелить Деникина. Нет, нет, Черткова невозможно подозревать. На его лице - все, что думает. Такие в охранке не работают. Он скорее публично застрелит тебя из-за идейных разногласий, но никогда не выдаст исподтишка. Ты всегда разбирался в людях. Ты же любишь Черткова!.. Может быть, арест - чудовищная случайность?.. Нет... Слежку ты почувствовал сразу. Как только подошел к дому. Филер шел навстречу. Он даже не взглянул па тебя. Словно ты пустое место. И прошел мимо... Стоп! Филер слишком притворялся равнодушным, неужели провал? Вот так, врасплох после четырех месяцев активной подпольной работы? Когда не арестован ни один из членов организации... Нужно было сразу через забор - и огородами уходить на Монастырскую к Дыренкову. Но ил не поверил. А в доме, в голбце, типографские литеры, печатные валики. И все добыто с таким трудом!.. Из-за угла - извозчик с каким-то господинчиком в коляске. "Эй, Ванька!" И вдруг: "Здравствуйте, товарищ Колегов". Это сказал господинчик из коляски... "Прошу ко мне". И тут ты узнал Муравьева, а сзади - руку за спину и револьвер в висок. "Здравствуйте, товарищ Колегов..." Но почему в бильярдную? Вон дверь испортили глазком. Почему не в тюрьму? Боится, что ты будешь искать связь с волей? Логично. Тогда почему второй день нет допроса? По слухам, Муравьев капризен, чудак. Но в уме ему не откажешь. Крепкая хватка, "Прошу ко мне"... И как раз накануне операции. Теперь все полетит к чертям. Без тебя, без сигнала никто не начнет... Только без паники. Возьми себя в руки... Итак, совершенно ясно, что арест не случаен. Это первое. Второе - в организации работает провокатор. Он выдал разведке свою пятерку и тебя. Сообщил о готовящемся восстании... Неужели Лобов? Мы всегда недолюбливали друг друга. Он постоянно спорил. Он был против нападения на конвой. Против организации подпольной типографии. Он не верит в Мировую революцию. Считает ее утопией. А не сводишь ли ты личные счеты? Агент не станет вызывать огонь на себя, лезть на рожон. Тем более добиваться недоверия с твоей стороны. Его цель - маскировка... Проклятый стол... Почему не допрашивают? Готовят к публичному расстрелу? Нет. Большевиков они не расстреливают. Расстрел - это почесть... "Пожалуйста, просуньте голову в петельку, Петр Иванович"... Остается Фельдман!.. Но с Яшкой ты вместе сидел в тюрьме. Ты влюбился в его сестру, и если б не война... Колегов приподнялся и сел на стол. Из-под двери сочилась узкая полоска света. Окон в комнате не было, но Колегов чувствовал, что там, на свободе, глубокая августовская ночь... Итак, будем исходить из факта, что тебя выдал просто Икс. Что ему известно? Ему известно все, кроме двух вещей. Первое: он не знает о том, что главная задача операции - захват с деповскими рабочими бронепоезда "Царицын". Затем удар по железнодорожному мосту и прикрытие переправы. Второе: он пока еще не знает, что сегодня вечером на Монастырской состоится решающее заседание рев-штаба, где впервые соберутся вместе все "пятерочники": Лобов; Фельдман, Дыренков, Городецкий и Чертков, Об этом он узнает за час до срочного сбора от посыльного Веньки Смехова. Успеет ли он сообщить о явке Муравьеву? Пожалуй, нет. А команду Смехову ты дал еще три дня назад. Успел до ареста. Товарищи узнают, что ты арестован, и будут действовать сами, - но провокатор!.. Скорей бы допрос, тогда все станет ясно. Одна надежда на "ловушку для ушка"...
   За дверью сменился караул, и Колегов забылся беспокойным тяжелым сном. А снилось ему раннее утро и белый голубь, летящий над степью.
   Лошадь тихо всхрапнула, обнюхав еще раз мертвого Сашку, и, повернув голову, посмотрела на турмана, вцепившегося коготками в седло. Витька в свою очередь тоже наклонил головку, пристально всматриваясь в огромный, с яблоко, лошадиный глаз. Нет, он не узнал в человеке, лежащем лицом в землю, своего веселого хозяина Сашку-Соловья, но какая-то печальная сила заставила его спланировать вниз, а сейчас удерживала на седле и заставляла пристально вглядываться в зрачки Стрелка. Что они могли сказать друг другу, клюв и лошадиные губы? Слова были чужды им. Оставалась одна надежда - глаза. Так молча они долго, долго косились друг на друга, пока голубь не вздрогнул, словно услышал, как далеко-далеко впереди хлопнула дверца клетки, из которой человеческая рука выпустила гарпию. Вздрогнув, Витька тут же взлетел и, стремительно набрав высоту, исчез в утреннем солнечном небе, как сверкающая игла, в которую снова вдернули путеводную нить. И земля вновь стала географической картой с линиями дорог и зигзагами рек, только сегодня в том месте, где лежал убитый Сашка, бумага подмокла, и на карте расползлось бурое кровяное пятнышко. До Энска оставалось меньше семидесяти верст - два часа полета. С утра дул попутный ветер.
   Стул для Колегова ординарец переставлял четыре раза. Муравьеву казалось: то слишком близко, то далеко. Наконец стул встал на нужное место - напротив, глаза в глаза.
   - Караул. Ведите!
   Колегов сел, внутренне собранный, внешне даже чуть равнодушный.
   Муравьеву бросились в глаза его заросшие щетиной синеватые щеки, подбородок.
   "Вот оно - лицо хаоса".
   В меру участливо:
   - Выспались, Петр Иванович?
   - Спасибо.
   Предложил:
   - Курите.
   Колегов выбрал из портсигара папироску, помял в пальцах, уткнулся в любезно протянутый огонек зажигалки, глубоко затянулся.
   - Да, Петр Иванович, вы угадали, я хочу расположить вас к себе. Даже таким дешевым способом расположить. Разговор у нас сегодня первый и последний. Дорога вам отсюда либо на улицу, либо к праотцам. Честно говоря, в успех своей затеи я не верю, поэтому жить вам осталось от силы (Муравьев взглянул на часы) три-четыре часа, так что курите.
   Колегов посмотрел на окна. Сквозь шторы сочился нежный свет утреннего солнца. И это было больно,
   - Я весь внимание, Господин штабс-капитан.
   Муравьев по-птичьи наклонил коротко стриженную головку.
   - А у вас есть ирония, товарищ большевик. Умница. Вот и ладушки. Открою секрет - я как раз исхожу из посылки, что вы меня умнее. Так на всякий случай, чтобы не попасть впросак. Итак, карты на стол...
   Муравьев извлек из верхнего ящика стола сложенную вчетверо бумажку. Развернул. Достал карандашик.
   - Вы - Петр Иванович Колегов, 1887 года рождения, член Российской социал-демократической рабочей партии примерно с 1904 года. В 1906 году за непозволительную политическую агитацию отчислены из Петербургского университета и высланы на Урал, в Пермскую губернию. Работали в конторе железнодорожных мастерских, где вновь занялись агитацией. Второй раз были арестованы в 1908-м, но тут вам удалось бежать. С тех пор вы, Петр Иванович, на "нелегалке". Вы активный член большевистского руководства на Урале, живете на средства партийной кассы. В третий раз были арестованы лишь в шестнадцатом году. До суда содержались в Екатеринбургской пересыльной тюрьме. В феврале семнадцатого были освобождены. Все верно?
   Учитель промолчал.
   - Дальше в моих записях провал. Сами понимаете" все пошло кувырком, не до учета. Известно только, что вас направили комиссаром на Южный фронт, Когда началось наше наступление, вам было предписано уйти в подполье.
   "Все знает, черт".
   - Вам, как председателю подпольного ревкома, удалось довольно быстро сколотить среди местных рабочих подпольную боевую дружину. Она разбита на конспиративные пятерки. По моим подсчетам, у вас что-то около пятидесяти человек. Каждый дружинник обеспечен личным оружием. Кроме того, у вас имеется пулемет, правда, он сломан... Починили, Петр Иванович?
   - Да, господин штабс-капитан, починили.
   "Врет, не могли починить. "Гочкис" тот ни к черту не годен". Муравьев снова пристально посмотрел на заросшее щетиной лицо Колегова, помолчал, затем брезгливо поднял нижнюю губу и швырнул на стол карандашик.
   - Фролов! - крикнул он в приоткрытую дверь.
   В зал заглянул конвоир.
   - Крикни Семена - побрить...
   И Колегову:
   - Не могу говорить серьезно с небритым, Петр Иванович. Скатываюсь на снисходительный тон. Вы не против... побриться?
   - С удовольствием.
   В дверях показался удивленный денщик, с прибором и бритвой на подносе.
   - Побрить! Быстро! - приказал Муравьев, кивнув на арестованного.
   Колетов блаженно вытянул шею. Остро ощутил почти нереальное прикосновение белоснежной салфетки. Затем лицо погрузилось в похрустывающую от лопания пузырьков мыльную пену, и кожа дрогнула от ледяного холода стальной бритвы.
   Колегов не мог и припомнить, когда последний раз его брили чужие руки. Кажется, это было в Екатеринбурге... Да, конечно же на следующий день после выхода из тюрьмы, когда он уезжал в Москву. Он вошел в парикмахерскую, заросший по самые глаза. Вместе с ним в чистенькое зальце ввалились шумные уральские товарищи, все с красными повязками на рукавах. Над зеркалом висела олеография "300-летие дома Романовых". Ее тут же сорвали. Напуганный парикмахер побрил и постриг бесплатно...
   Семен побрил плохо. Дважды порезал. Ранки прижег терпким одеколоном.
   Все это время Муравьев стоял у окна и, отодвинув штору, смотрел в солнечное небо, искал глазами парящую над городом точку.
   - Можно идти, ваше благородие?
   - Иди, Семен... Совсем другой вид, Петр Иванович, еще бы белую гвоздику в петлицу фрака - и в оперу, Считайте, что это мой подарок перед смертью.
   Рассмеялся.
   - Вы очень любезны, - усмехнулся Колегов, выковыривая из открытого портсигара еще одну длинную папироску, - разрешите?
   - Итак, продолжим. При аресте в подполе вашей явочной квартиры обнаружены типографские принадлежности. Хотели печатать прокламации?
   - Мечтал, господин штабс-капитан.
   - Слова, слова, слова, - язвительно протянул Муравьев, - когда же они очистятся от лжи и крови? Маркс ничего не писал об этом, Петр Иванович?
   Колегов промолчал. Это понравилось Муравьеву.
   - Вместе с вами, Петр Иванович, в подпольный ревштаб входят, - Муравьев заглянул в бумажку, - рабочий завода Жирарди Фельдман, сапожник Чертков, служащий конторы завода Леснера Лобов.
   "Неужели Яшка?"
   - Но это еще не все, Петр Иванович, - понимающе улыбнулся Муравьев, - у меня есть еще один хороший сюрприз. Вам интересно?
   Колегов опять ничего не ответил и погасил папиросу в бронзовой пепельнице в виде плывшего лебедя. Это молчание привело Муравьева почти в восторг.
   - Как раз на эти дни, в связи с некоторой активизацией сил противника, вы планировали мятеж. Сигналом к выступлению, - Муравьев сделал эффектную паузу, - послужит сущая безделица: перелет почтового голубя через линию фронта с датой наступления красных. Вот, пожалуй, и все, чем я располагаю.
   Муравьев откинулся в кресле.
   - Может быть, у вас есть ко мне вопросы, Петр Иванович?
   - Нет.
   - Нужно отвечать по уставу: никак нет... Тогда спрошу я. У меня всего три вопроса. Например, в городе было целых 132 голубятни. Сейчас они в основном заброшены, а уцелевшие уничтожены нами. Вот сижу и ломаю голову: куда прилетит голубь? Подскажите, Петр Иванович. Это вопрос первый... Кроме того, мне позарез нужно сегодня, в крайнем случае завтра, ликвидировать всю вашу организацию. Согласитесь, это трудно. Кое-кого я, правда, знаю. Сегодня ночью мои коллеги вырвут у того же Фельдмана имена пяти человек. Да и то, если честно, я не уверен в успехе дедовских методов. Мои коллеги костоломы, грубые, невоспитанные люди. Вы согласны?
   Колегов молча смотрел поверх головы штабс-капитана в окна. Ветерок из полуоткрытой форточки шевелил солнечные шторы.
   Муравьев понимающе улыбнулся.
   - Вот, например, Петр Иванович, я начну пытать вас. Ей-богу, ни черта не получится! Ведь ваша мечта умереть геройской смертью за идеалы марксизма. Вы фанатик. Силой ничего не добьешься, можно только по- хорошему. Поэтому я вам предлагаю полюбовно: вы мне список всех членов организации, а я вас тут же отпускаю на все четыре стороны... И все же, если честно, я не верю, что вы согласитесь. Мне жаль убитого времени.
   Муравьев брезгливо поморщил" губы.
   - А третий вопрос, господин штабс-капитан? - поинтересовался Колегов.
   - Он тоже очень простой для вас, - ответил Муравьев, - кто внедрен от вашего Зафронтового бюро в штаб Добровольческой армии в Ростове?
   ЛОБОВ!!!
   Колегова зазнобило.
   Сработал конспиративный метод страховки, так называемая "ловушка для ушка". Опытный профессионал, за плечами которого было восемь лет подпольной борьбы, Петр Колегов, подстраховываясь на случай возможного внедрения провокатора, сообщил на всякий случай, под секретом каждому из членов ревштаба разного рода заведомо ложные сведения. Так, например, именно Лобова он информировал о якобы имеющемся красном агенте в самом штабе генерала Деникина.
   ЛОБОВ...
   Ловушка захлопнулась.
   "Кажется, из него уже можно варить кисель", - подумал Муравьев и, встав из-за стола, прошелся, разминая ноги, по залу, затем подошел к окну, поискал глазами в небе парящую точку. Она висела на том же месте, но в тот момент, когда он уже собирался задернуть штору, точка дрогнула и стала стремительно набирать высоту,
   "Она что-то заметила", - подумал штабс-капитан, возвращаясь к столу.
   Гарпия заметила турмана,
   Словно ей в глаз залетела соринка.
   Сначала она почувствовала неясное движение на границе той незримой окружности, которую она провела о хладнокровием геометра вокруг города. Центром круга была клетка на балконе гостиницы. Гарпия скосила глаза и заметила летящее белое пятнышко, которое решительной прямой вонзилось в ее молчаливый круг смерти. Это летел явно кто-то чужой. Городские птахи после нескольких кровавых расправ не смели и носа высунуть из щелей до вечера. А если и вылетали, то низко над землей, петляя от одного укрытия к другому, взъерошенные, ошпаренные жутким страхом перед парящей в небе тварью.