Страница:
Второй вариант. Направить очередное письмо Кузьмину, раскрыв ему действительное положение, что вся, его группа арестована нами, что мы его просто шантажировали и теперь предлагаем ему сдаться, что будем относиться к нему великодушно, как к пленному.
Оба эти варианта мы изучаем, а пока продолжаем переписку с Кузьминым. Его основная группа располагается в катакомбах района Дальник.
2. Начиная с 20 января 1942 года на основании агентурной разработки нами обнаружена подрывная организация, руководимая неким Бадаевым (Носовым). Она располагается в катакомбах в районе села Нерубайское. Как установлено, Бадаев послан из аппарата НКВД в Москве, в его распоряжение находятся лица, посланные одесским обкомом партии.
В катакомбах еще имеются и другие мелкие группы, которые скрываются в каменных карьерах. Партизан и советских диверсантов поддерживают жители сел Нерубайское, Усатово, Фомина Балка, Кривая Балка и другие. В указанном районе насчитывается до 400 партизан.
Командный пост группы Бадаева располагается при партизанском отряде. Приемно-передаточная радиостанция связывает катакомбистов с Москвой. Захватить станцию не удается, так как каждый раз она работает на новом месте. В распоряжении Бадаева значительные склады оружия — автоматы, пулеметы, около 120 тысяч винтовочных патронов, около 1000 гранат и примерно полтонны взрывчатки. В катакомбах значительные запасы продовольствия.
Нам удалось захватить самого Бадаева и двух женщин, его связных, но отряд продолжает действовать.
Отряд разбит на пять групп. Среди партизан группы Петра Бойко имеется три немца, из них один — агроном селекционного института.
Агентура Бадаева умело завербована из тех самых элементов, на которые опираются наши власти в восстановлении нормальной экономической и культурной жизни. Так, Петр Малютин — инженер, который работал с нами на железных дорогах в Транснистрии. Петр Продышко — заместитель директора пивоваренного завода. Завод был оставлен русскими со всем оборудованием и сырьем. Такое прикрытие создало доверие к Продышко, который якобы сохранил нам завод.
Василий Баянчук — бывший офицер белой армии или выдает себя за него. Он стал работать в примарии Одессы, в управлении недвижимого имущества, помогал нашим коммерсантам приобретать собственность, входил к ним в доверие, после чего черпал от них важную информацию.
Петро Божницкий, бывший священник, стал при нашей власти инспектором всех священников и диаконов города Одессы. Поддерживал связь с катакомбистами через прихожан церкви.
Елена Гурова — молодая женщина приятной внешности так смогла увлечь командира пехотного батальона Николае Николеску, что сей офицер, охваченный сентиментальным чувством, посылал за ней машину из Николаева, где он находился со своей частью.
Другая женщина — Тамара Шубик, жена катакомбиста, заводила знакомства с полицейскими. Мы перехватили письмо ее мужа, который просил изучить возможности убийства префекта полиции города.
Николай Милан — начальник десятки. Он сообщал сведения о военном положении в городе, вербовал в организацию новых членов и давал им задания. После падения Одессы Милан был помещен в лагерь подозрительных лиц, но затем освобожден. Являлся активным партизаном, непосредственно от Бадаева получил указание открыть в городе на Тираспольской улице парикмахерскую, которая использовалась для конспиративной квартиры. Вместе с Бадаевым Николай Милан носил возчику Бунякову взрывчатку, передал ему два ящика гранат. В случае наступления большевистских войск он должен был действовать в тылу румынских частей. Также по заданию Бадаева Милан готовился выехать с разведывательными целями в Киев.
Другой партизан, Иван Буняков, работал связным организации. Будучи профессиональным возчиком (балагула), Иван Буняков получил от организации лошадь, повозку и перевозил на Большой Фонтан оружие, боеприпасы и продукты для подпольной организации Бадаева. В сарае около своего дома он зарыл два ящика гранат. Кроме того, Буняков получил задание информировать Бадаева в случае возникновения опасности для организации. Никто не подозревал, что Буняков является активным партизаном.
Ксения Булавина укрывала руководителя подпольной организации и его агентуру, а также братьев Гордиенко: Якова и Алексея. Во дворе ее дома Григорий Шилин зарыл 25 винтовок, 5 ящиков патронов, 4 ящика взрывчатки и другое оружие.
Арестованный Николай Шевченко являлся активным членом подпольной организации. Он добровольно создал свою десятку партизан. Группе Шевченко Бадаев лично дал задание совершать террористические акты. Во время следствия Шевченко покончил с собой, приняв сильный яд. Он мог бы внести ясность в настоящее дело… Николай Шевченко собирал сведения о командном составе в румынских частях, о составе и расположении зенитных частей, сообщил о месте нахождения склада горючего около спирто-водочного завода.
Располагая широкой, умело созданной агентурной сетью, Бадаев мог передавать в Москву точную информацию, касающуюся самых различных сторон жизни этого большого портового города — дислокации войск в городе, расположения береговых и зенитных батарей, оборонительных сооружений. Он информировал Москву также об экономическом положении, о настроениях населения, а также по требованию своего центра передавал списки фамилий руководителей военных и гражданских властей в городе. Ущерб, нанесенный нам организацией Бадаева, не поддается учету.
Из всех советских подпольных организаций, установленных до настоящего времени, организация Бадаева является единственной, которая так активно приступила к широкому осуществлению своей программы. Это вполне объяснимо, если принять во внимание личность самого Бадаева — фанатичного коммуниста, волевого и не считающегося ни с чем человека.
Организацию Бадаева, к нашему глубокому огорчению, раскрыть до конца пока не удалось. Организация Бадаева связана с другими подпольными группами с помощью системы подземных ходов, протянувшихся в одесских катакомбах на многие десятки километров. Поэтому не трудно себе представить, какая огромная и еще не ликвидированная подпольная организация советских разведчиков и партизан осталась после Бадаева в катакомбах. Оснащенная всем современным оружием и техникой, эта организация представляет большую опасность и постоянную угрозу властям и лояльному нам населению.
Наше расследование по делу катакомбистов Бадаева продолжается. На основе всего изложенного я делаю основной вывод:
Партизаны-катакомбисты составляют невидимую коммунистическую армию. Вообще все население города — сознательно или несознательно — помогает катакомбистам.
В борьбе против них мы должны употреблять средства уничтожения на месте не только для тех, против кого имеются доказательства, но и для всех других, в отношении кого есть хотя бы только одни предположения и подозрения.
Вся полученная переписка с Кузьминым доведена до сведения начальника гарнизона и военного командования города, чтобы они могли принять меры с точки зрения гарантии безопасности армии, города и прилегающих областей. Начальник группы Вултурул майор Курерару».
В следующем донесении Курерару писал в Бухарест:
«Начальник гарнизона города Одессы генерал Тибери Петреску и командир 2-го армейского корпуса господин Доскалеску пришли к выводу, что необходимо уничтожить в катакомбах Кузьмина и его людей. Для осуществления этого плана запрошена одна газрота. Она уже принимала участие в газировании катакомб близ села Нерубайское и накопила необходимый опыт.
Учитывая, что в ликвидации Кузьмина заинтересована и германская армия, мы обратились через СС за содействием в германскую комендатуру и запросили технические средства для газирования катакомб.
До поступления средств уничтожения продолжать связь с Кузьминым нецелесообразно. Начальник группы Вултурул майор Курерару».
Еще один документ касался выполнения этого приказа. На подступах к Одессе шла газовая война. На этот раз докладывал фактический исполнитель приказа некий капитан Нестиану.
«Окуривание русских катакомб аэросолом, — докладывал Нестиану, — началось в трех пунктах. А именно:
Через вход в катакомбы, находящийся в расположении зеркальной фабрики.
Через подземный вход рядом с фабрикой.
Через пещеру на Картамышевской улице.
О наличии партизан в катакомбах говорили следующие признаки:
Во время окуривания аэросолом в одном из входов в катакомбы произошел взрыв мины с помощью электрического взрывателя. При этом был ранен представитель сигуранцы Федор Тылван.
Третьего мая было отмечено два сильных подземных взрыва. На другой день было отмечено еще три таких взрыва и предпринималась попытка открыть изнутри крышку канализационной трубы. Днем четвертого мая такая же попытка открыть люк канализационной системы предпринималась в другом месте.
Нам удалось установить, что через указанные три входных пункта газ обошел всю, систему катакомб, занятых группой Кузьмина. Окуривание будет продолжаться, после чего все входы в катакомбы, по примеру окуривания Нерубайских копей, будут герметически закупорены на десять дней».
К тому времени, когда мне представилась возможность ознакомиться с трофейными документами, в моем распоряжении было еще одно свидетельство, раскрывавшее истинные события в Дальницких катакомбах Одессы.
В те дни, когда майор госбезопасности Рощин занимался расследованием дела «Операция „Форт“, к нему пришел еще один свидетель. К следователю он заходил накануне, назвал себя Валентином Тарасовым и сказал, что надо поговорить с начальством по неотложному делу. На вопросы дежурного отвечать не стал и сказал только, что сам он был в дальницких шахтах и располагает важными документами. Дежурный знал, что катакомбами занимается майор Рощин, и предложил посетителю зайти к следователю на другой день.
И вот он снова пришел в назначенное время. Разговор с Тарасовым был короткий, но сразу заинтересовал, насторожил майора Рощина.
До войны Тарасов работал в органах безопасности, и его оставили для подпольной работы в Одессе. Входил он в группу Кузьмина, которая обосновалась в дальницких катакомбах. Из катакомб Тарасов вышел за день до прихода наших войск, скрывался в каком-то сарае, а все документы, записи оставил в шахтах, в известном только ему месте.
В распоряжении майора еще не было документов, о которых говорил Тарасов, но его рассказу можно было верить, он подтверждался всем его внешним видом. Такое бледное, землистого оттенка лицо, бескровные губы, дряблая кожа могли быть только у человека, прожившего под землей многие месяцы без света и воздуха. Тарасов был в грязном, засаленном ватнике, пропитанном белой известковой пылью, и походил на рабочего цементного завода. На голове — такая же затертая бесформенная шапка, на ногах — кирзовые сапоги, разбитые, стертые, замотанные кусками проволоки, придерживающими подошву. От его одежды исходил сырой, затхлый, ни с чем не сравнимый, ни на что не похожий запах.
Валентин Тарасов сказал, что ему трудно говорить, он никак не может прийти в себя после того, что пережил в шахтах. В темноте, в катакомбах он провел два с половиной года, теперь так сильно болит голова, что иной раз кажется, будто она раскалывается на части. Сегодня тоже едва поднялся, сейчас немного отошло. Товарищу майору лучше сначала почитать документы. Надо за ними съездить. Документов целая пачка, один дневник записан в трех школьных тетрадках.
«Нет, такого свидетеля рискованно отпускать», — подумал майор Рощин. Он расспросил, где живет Тарасов, записал его адрес и предложил ему остаться до утра хотя бы в комендантском взводе. Он сможет помыться, переодеться, поужинать, а завтра утром они вместе поедут в катакомбы.
Майор вызвал помощника, приказал устроить Тарасова.
Но на другой день побывать в дальницких шахтах не удалось, Валентин Тарасов внезапно тяжело заболел, и врачи определили у него двустороннее воспаление легких. Болезнь осложнялась жестокими головными болями, от которых он едва не терял сознание. Тарасова положили в армейский госпиталь. У него определили глубокое нервное потрясение. Тарасов долгое время не мог выполнить своего обещания. Только после затянувшейся болезни, связанной с тяжелым психическим расстройством, нашел он, наконец, силы пройти в дальницкие катакомбы и показать тайник, в котором были спрятаны его записки.
Дневник, написанный убористым и неровным почерком, состоял из трех школьных тетрадей. На каждой из них, как в следственном деле, указывалось, когда начата тетрадь, сколько в ней страниц и когда закончена запись. Вероятно, автор дневника больше привык иметь дело с материалами расследований, чем с простым описанием событий.
Некоторые страницы были залиты стеарином, на других остались керосиновые пятна — дневник писался при искусственном свете. Кое-где чернила расплылись от сырости, и эти строки можно было прочитать только с большим трудом.
В конце последней тетради лежал заверенный акт, который попался мне на глаза лишь после того, как дневник был прочитан.
Оба эти варианта мы изучаем, а пока продолжаем переписку с Кузьминым. Его основная группа располагается в катакомбах района Дальник.
2. Начиная с 20 января 1942 года на основании агентурной разработки нами обнаружена подрывная организация, руководимая неким Бадаевым (Носовым). Она располагается в катакомбах в районе села Нерубайское. Как установлено, Бадаев послан из аппарата НКВД в Москве, в его распоряжение находятся лица, посланные одесским обкомом партии.
В катакомбах еще имеются и другие мелкие группы, которые скрываются в каменных карьерах. Партизан и советских диверсантов поддерживают жители сел Нерубайское, Усатово, Фомина Балка, Кривая Балка и другие. В указанном районе насчитывается до 400 партизан.
Командный пост группы Бадаева располагается при партизанском отряде. Приемно-передаточная радиостанция связывает катакомбистов с Москвой. Захватить станцию не удается, так как каждый раз она работает на новом месте. В распоряжении Бадаева значительные склады оружия — автоматы, пулеметы, около 120 тысяч винтовочных патронов, около 1000 гранат и примерно полтонны взрывчатки. В катакомбах значительные запасы продовольствия.
Нам удалось захватить самого Бадаева и двух женщин, его связных, но отряд продолжает действовать.
Отряд разбит на пять групп. Среди партизан группы Петра Бойко имеется три немца, из них один — агроном селекционного института.
Агентура Бадаева умело завербована из тех самых элементов, на которые опираются наши власти в восстановлении нормальной экономической и культурной жизни. Так, Петр Малютин — инженер, который работал с нами на железных дорогах в Транснистрии. Петр Продышко — заместитель директора пивоваренного завода. Завод был оставлен русскими со всем оборудованием и сырьем. Такое прикрытие создало доверие к Продышко, который якобы сохранил нам завод.
Василий Баянчук — бывший офицер белой армии или выдает себя за него. Он стал работать в примарии Одессы, в управлении недвижимого имущества, помогал нашим коммерсантам приобретать собственность, входил к ним в доверие, после чего черпал от них важную информацию.
Петро Божницкий, бывший священник, стал при нашей власти инспектором всех священников и диаконов города Одессы. Поддерживал связь с катакомбистами через прихожан церкви.
Елена Гурова — молодая женщина приятной внешности так смогла увлечь командира пехотного батальона Николае Николеску, что сей офицер, охваченный сентиментальным чувством, посылал за ней машину из Николаева, где он находился со своей частью.
Другая женщина — Тамара Шубик, жена катакомбиста, заводила знакомства с полицейскими. Мы перехватили письмо ее мужа, который просил изучить возможности убийства префекта полиции города.
Николай Милан — начальник десятки. Он сообщал сведения о военном положении в городе, вербовал в организацию новых членов и давал им задания. После падения Одессы Милан был помещен в лагерь подозрительных лиц, но затем освобожден. Являлся активным партизаном, непосредственно от Бадаева получил указание открыть в городе на Тираспольской улице парикмахерскую, которая использовалась для конспиративной квартиры. Вместе с Бадаевым Николай Милан носил возчику Бунякову взрывчатку, передал ему два ящика гранат. В случае наступления большевистских войск он должен был действовать в тылу румынских частей. Также по заданию Бадаева Милан готовился выехать с разведывательными целями в Киев.
Другой партизан, Иван Буняков, работал связным организации. Будучи профессиональным возчиком (балагула), Иван Буняков получил от организации лошадь, повозку и перевозил на Большой Фонтан оружие, боеприпасы и продукты для подпольной организации Бадаева. В сарае около своего дома он зарыл два ящика гранат. Кроме того, Буняков получил задание информировать Бадаева в случае возникновения опасности для организации. Никто не подозревал, что Буняков является активным партизаном.
Ксения Булавина укрывала руководителя подпольной организации и его агентуру, а также братьев Гордиенко: Якова и Алексея. Во дворе ее дома Григорий Шилин зарыл 25 винтовок, 5 ящиков патронов, 4 ящика взрывчатки и другое оружие.
Арестованный Николай Шевченко являлся активным членом подпольной организации. Он добровольно создал свою десятку партизан. Группе Шевченко Бадаев лично дал задание совершать террористические акты. Во время следствия Шевченко покончил с собой, приняв сильный яд. Он мог бы внести ясность в настоящее дело… Николай Шевченко собирал сведения о командном составе в румынских частях, о составе и расположении зенитных частей, сообщил о месте нахождения склада горючего около спирто-водочного завода.
Располагая широкой, умело созданной агентурной сетью, Бадаев мог передавать в Москву точную информацию, касающуюся самых различных сторон жизни этого большого портового города — дислокации войск в городе, расположения береговых и зенитных батарей, оборонительных сооружений. Он информировал Москву также об экономическом положении, о настроениях населения, а также по требованию своего центра передавал списки фамилий руководителей военных и гражданских властей в городе. Ущерб, нанесенный нам организацией Бадаева, не поддается учету.
Из всех советских подпольных организаций, установленных до настоящего времени, организация Бадаева является единственной, которая так активно приступила к широкому осуществлению своей программы. Это вполне объяснимо, если принять во внимание личность самого Бадаева — фанатичного коммуниста, волевого и не считающегося ни с чем человека.
Организацию Бадаева, к нашему глубокому огорчению, раскрыть до конца пока не удалось. Организация Бадаева связана с другими подпольными группами с помощью системы подземных ходов, протянувшихся в одесских катакомбах на многие десятки километров. Поэтому не трудно себе представить, какая огромная и еще не ликвидированная подпольная организация советских разведчиков и партизан осталась после Бадаева в катакомбах. Оснащенная всем современным оружием и техникой, эта организация представляет большую опасность и постоянную угрозу властям и лояльному нам населению.
Наше расследование по делу катакомбистов Бадаева продолжается. На основе всего изложенного я делаю основной вывод:
Партизаны-катакомбисты составляют невидимую коммунистическую армию. Вообще все население города — сознательно или несознательно — помогает катакомбистам.
В борьбе против них мы должны употреблять средства уничтожения на месте не только для тех, против кого имеются доказательства, но и для всех других, в отношении кого есть хотя бы только одни предположения и подозрения.
Вся полученная переписка с Кузьминым доведена до сведения начальника гарнизона и военного командования города, чтобы они могли принять меры с точки зрения гарантии безопасности армии, города и прилегающих областей. Начальник группы Вултурул майор Курерару».
В следующем донесении Курерару писал в Бухарест:
«Начальник гарнизона города Одессы генерал Тибери Петреску и командир 2-го армейского корпуса господин Доскалеску пришли к выводу, что необходимо уничтожить в катакомбах Кузьмина и его людей. Для осуществления этого плана запрошена одна газрота. Она уже принимала участие в газировании катакомб близ села Нерубайское и накопила необходимый опыт.
Учитывая, что в ликвидации Кузьмина заинтересована и германская армия, мы обратились через СС за содействием в германскую комендатуру и запросили технические средства для газирования катакомб.
До поступления средств уничтожения продолжать связь с Кузьминым нецелесообразно. Начальник группы Вултурул майор Курерару».
Еще один документ касался выполнения этого приказа. На подступах к Одессе шла газовая война. На этот раз докладывал фактический исполнитель приказа некий капитан Нестиану.
«Окуривание русских катакомб аэросолом, — докладывал Нестиану, — началось в трех пунктах. А именно:
Через вход в катакомбы, находящийся в расположении зеркальной фабрики.
Через подземный вход рядом с фабрикой.
Через пещеру на Картамышевской улице.
О наличии партизан в катакомбах говорили следующие признаки:
Во время окуривания аэросолом в одном из входов в катакомбы произошел взрыв мины с помощью электрического взрывателя. При этом был ранен представитель сигуранцы Федор Тылван.
Третьего мая было отмечено два сильных подземных взрыва. На другой день было отмечено еще три таких взрыва и предпринималась попытка открыть изнутри крышку канализационной трубы. Днем четвертого мая такая же попытка открыть люк канализационной системы предпринималась в другом месте.
Нам удалось установить, что через указанные три входных пункта газ обошел всю, систему катакомб, занятых группой Кузьмина. Окуривание будет продолжаться, после чего все входы в катакомбы, по примеру окуривания Нерубайских копей, будут герметически закупорены на десять дней».
К тому времени, когда мне представилась возможность ознакомиться с трофейными документами, в моем распоряжении было еще одно свидетельство, раскрывавшее истинные события в Дальницких катакомбах Одессы.
В те дни, когда майор госбезопасности Рощин занимался расследованием дела «Операция „Форт“, к нему пришел еще один свидетель. К следователю он заходил накануне, назвал себя Валентином Тарасовым и сказал, что надо поговорить с начальством по неотложному делу. На вопросы дежурного отвечать не стал и сказал только, что сам он был в дальницких шахтах и располагает важными документами. Дежурный знал, что катакомбами занимается майор Рощин, и предложил посетителю зайти к следователю на другой день.
И вот он снова пришел в назначенное время. Разговор с Тарасовым был короткий, но сразу заинтересовал, насторожил майора Рощина.
До войны Тарасов работал в органах безопасности, и его оставили для подпольной работы в Одессе. Входил он в группу Кузьмина, которая обосновалась в дальницких катакомбах. Из катакомб Тарасов вышел за день до прихода наших войск, скрывался в каком-то сарае, а все документы, записи оставил в шахтах, в известном только ему месте.
В распоряжении майора еще не было документов, о которых говорил Тарасов, но его рассказу можно было верить, он подтверждался всем его внешним видом. Такое бледное, землистого оттенка лицо, бескровные губы, дряблая кожа могли быть только у человека, прожившего под землей многие месяцы без света и воздуха. Тарасов был в грязном, засаленном ватнике, пропитанном белой известковой пылью, и походил на рабочего цементного завода. На голове — такая же затертая бесформенная шапка, на ногах — кирзовые сапоги, разбитые, стертые, замотанные кусками проволоки, придерживающими подошву. От его одежды исходил сырой, затхлый, ни с чем не сравнимый, ни на что не похожий запах.
Валентин Тарасов сказал, что ему трудно говорить, он никак не может прийти в себя после того, что пережил в шахтах. В темноте, в катакомбах он провел два с половиной года, теперь так сильно болит голова, что иной раз кажется, будто она раскалывается на части. Сегодня тоже едва поднялся, сейчас немного отошло. Товарищу майору лучше сначала почитать документы. Надо за ними съездить. Документов целая пачка, один дневник записан в трех школьных тетрадках.
«Нет, такого свидетеля рискованно отпускать», — подумал майор Рощин. Он расспросил, где живет Тарасов, записал его адрес и предложил ему остаться до утра хотя бы в комендантском взводе. Он сможет помыться, переодеться, поужинать, а завтра утром они вместе поедут в катакомбы.
Майор вызвал помощника, приказал устроить Тарасова.
Но на другой день побывать в дальницких шахтах не удалось, Валентин Тарасов внезапно тяжело заболел, и врачи определили у него двустороннее воспаление легких. Болезнь осложнялась жестокими головными болями, от которых он едва не терял сознание. Тарасова положили в армейский госпиталь. У него определили глубокое нервное потрясение. Тарасов долгое время не мог выполнить своего обещания. Только после затянувшейся болезни, связанной с тяжелым психическим расстройством, нашел он, наконец, силы пройти в дальницкие катакомбы и показать тайник, в котором были спрятаны его записки.
Дневник, написанный убористым и неровным почерком, состоял из трех школьных тетрадей. На каждой из них, как в следственном деле, указывалось, когда начата тетрадь, сколько в ней страниц и когда закончена запись. Вероятно, автор дневника больше привык иметь дело с материалами расследований, чем с простым описанием событий.
Некоторые страницы были залиты стеарином, на других остались керосиновые пятна — дневник писался при искусственном свете. Кое-где чернила расплылись от сырости, и эти строки можно было прочитать только с большим трудом.
В конце последней тетради лежал заверенный акт, который попался мне на глаза лишь после того, как дневник был прочитан.
ДНЕВНИК, НАЙДЕННЫЙ В КАТАКОМБАХ
Дневник Валентина Тарасова. Тетрадь первая.
Начата: 25 февраля 1943 года. Закончена: 2 марта 1943 года.
Имеет 37 пронумерованных, не сшитых страниц.
25 февраля 1943. Воскресенье, 2 часа ночи.
Прошло полтора года и девять дней, как Одесса оккупирована врагами. Полтора года мы не видели света, и теперь я остался в катакомбах один. Грубо нарушая конспирацию, я должен написать все как было. Я должен буду назвать и фамилии. Почему я иду на это? Нашу одесскую группу в румынской разведке все равно знают. К тому же, кроме меня, вероятно, никого уже не осталось в живых. Я один, и я обязан описать, как все было, чтобы наши ребята из управления не ломали голову, что с нами случилось в дальницких шахтах, какая судьба постигла отряд.
За эти полтора года во многом мое мнение о людях переменилось, события в моих глазах представляются теперь по-другому. Но я буду описывать все так, как представлял себе в то время. Надеюсь на свою память. С этого начинаю писать дневник Последнего в катакомбах.
В начале войны все мы переехали за город, где разместилось одесское управление НКВД. Мы, рядовые сотрудники, патрулировали город, искали ракетчиков, сигнальщиков, которые наводили самолеты противника.
В августе я познакомился с Гласовым. Приехал он из Москвы с группой в шесть человек. Старший лейтенант, знает румынский, французский. Бывал за границей, опытный, бывалый разведчик. Это сказал старший лейтенант Кузьмин, мой начальник. Забыл написать, что в начале войны начальник сделал меня своим «адъютантом». Я оценил это как большое доверие.
Гласов спросил меня — кто я, что умею делать. Я ответил, что по профессии электрик. Старший лейтенант еще спросил меня — хочу ли я остаться в подполье для работы в случае, если Одессу придется отдать врагу. Ответил, что я прежде всего коммунист.
Вскоре было совещание, которое проводил мой прямой начальник. Решили заготовить продовольствие на полгода, оборудовать все, как полагается. Гласов больше молчал и слушал. Его группа должна работать под прикрытием нашего отряда, потом уйдет в глубокий тыл — в разведку дальнего действия.
Выбирали, осматривали катакомбы. Приезжал знающий специалист. Остановились на Дальницких катакомбах. Вход с зеркальной фабрики. На фабрике располагались саперы, которых мы выселили. В сентябре переселились на фабрику, слились с московской группой.
Теперь от патрулирования города нас освободили. Только охраняли фабрику и создавали запасы.
Мы все превратились в каменщиков и чернорабочих. Часть катакомб отгородили стеной. В катакомбы ведут несколько входов — на зеркальной фабрике прямо из цеха, с Каргамышевской улицы, а также из колодца на улице Фрунзе против дома № 88. Наши катакомбы располагаются на глубине 20—25 метров от поверхности.
В деревянном люке колодца на улице Фрунзе мы просверлили дыру для связи с верхней группой.
14 октября начальник отпустил меня домой, велел попрощаться с семьей, а на другой день он сказал, что последние войска уходят из Одессы и нам пора тоже. До самого вечера маскировали следы своего пребывания. Вместе с саперами какой-то части готовили фабрику к взрыву. Саперы и не думали, что мы здесь остаемся, а мы заранее спустили штормтрап в секретный лаз, чтобы уйти в катакомбы. К вечеру все было готово. Саперы ушли. В девятнадцать часов, когда немного стемнело, Кузьмин, Кольцов, я и Язвицкий зажгли бикфордов шнур, в разных концах фабрики разбросали бутылки с горючей жидкостью. Раздались взрывы, и сразу — море огня. Мне еще не приходилось никогда видеть такого пожара. Может быть, это потому, что я был среди огня, смотрел на все из центра пожара. Мне показалась ужасной эта масса огня, дыма, эта страшная жара. Я не знал, что огонь такой быстрый, что он так стремительно перекидывается с места на место.
И вот с невыразимой тоской глядели мы сквозь пламя на глубокое, зловещее, одновременно лилово-темное и оранжево-светлое небо. В ту ночь мы ушли под землю, спустились вниз.
С нашим связным на поверхности договорились, что он явится на связь через день-другой после того, как Одесса будет занята врагами. Явка у колодца на улице Фрунзе. Должен стукнуть два раза ногой в деревянный люк. Ответ — три удара. Но пришел он на явку в ноябре, а потом написал, что будет присылать за себя кого-то другого. До этого мы и сами кое-что предприняли.
27 октября провели первую разведку. Пошли впятером во главе с Кузьминым. Было часов десять вечера. Дошли до зеркальной фабрики, спустились в нижний ярус. Мы с начальником остались наверху. Где-то послышался выстрел. Кузьмин приказал возвращаться обратно. Сказал — нечего рисковать зря.
Через неделю ходили на Картамышевскую улицу, вернее, под Картамышевскую. Подошли к колодцу. Наверх подниматься не стали — услышали чей-то говор. Нашли разбросанные вещи — это жители укрывались здесь от бомбежки.
Что делать? Связи с поверхностью у нас не было. Кузьмин решил взять «языка» и выяснить через него положение в городе. В ночь на 12 ноября пошли на задание. На стене увидели надпись по-румынски, переписали ее. Потом Гласов прочитал: «Мы вас закрыли, чтобы не выходили. Капитан саперного батальона Митреску».
Мы разобрали какую-то стену и прошли на КП. Здесь раньше находился штаб обороны города, хорошо оборудованный, с крепкими стальными дверями.
Группа продолжала выполнять план. По пути обнаружили, что один колодец, выходивший на поверхность, засыпан полностью, другой наполовину. Жандармы начали нас блокировать. Подойдя к лестнице, которая вела на зеркальную фабрику, мы услышали голоса. Кузьмин приказал залечь. Появились жандармы. Подпустили их и ударили из автоматов.
Румынские, а может, немецкие солдаты сначала отошли, потом вернулись снова, открыли ураганный огонь. Мы ответили и отступили. Автоматная очередь скосила Осипчука. Он из москвичей. Вынесли его. Через КП удалось прорваться в свои катакомбы.
В январе мы все же пробились к канализационной трубе. Проломили бетон, лаз был готов. Кузьмин приказал готовиться к экспедиции. Пошли мы впятером под улицей Фрунзе в сторону музыкальной фабрики. Труба оказалась довольно широкой, можно было идти чуть пригнувшись. Прошли метров двести и встали — трубу перегораживала стена. Оставлено только внизу отверстие для стока воды, да и то заслонено старой батареей парового отопления. Вернулись, пошли к улице Иванова. Там такая же картина. Значит, здесь мы тоже блокированы. Ходу нет. В другие ответвления канализации не пошли.
Оккупанты продолжали блокировать наши катакомбы.
Недели через три — в начале февраля — произошло еще одно событие, о котором нужно рассказать подробнее. Мне до сих пор не понятно, почему оно не закончилось так, как намечали. Тогда, может быть, и не произошло бы того, что случилось потом.
У колодца на улице Фрунзе Кузьмин продолжал держать пост наблюдения, боялся, как бы жандармы не прорвались к нам через этот вход. Точно помню, это было вечером восьмого февраля. Я дежурил у колодца в полной темноте. Только сквозь деревянный щит пробивался мутный свет. Даже не свет, просто над головой маячило светловатое пятнышко. Потом и оно исчезло, значит, наверху стемнело, день кончился.
Мне еще оставалось дежурить часа три. Наверху я услышал шаги, кто-то подошел к колодцу и остановился. Потом на деревянном щите кто-то дважды топнул ногой… Еще раз…
Это был сигнал вызова на связь. Но ведь говорили, что наверху никого не осталось! Кто это мог быть? Пока я раздумывал, сигнал повторился. Тогда я тоже ответил — тремя ударами в колотушку, как было условленно раньше. В тот же момент к моим ногам что-то упало, а наверху снова послышался скрип удалявшихся шагов. Человек торопливо уходил от колодца.
Я посветил фонариком и подобрал сверток — в носовом платке были завернуты железка — для тяжести — и записка. Я прочитал ее:
«Немедленно передать Гласову или Кузьмину!
Сегодня ночью от часа до трех опущусь в катакомбы в районе бывшего командного пункта. Необходима встреча с Самсоном. Обеспечьте явку его людей. Через час после того как получите это распоряжение, подтвердите согласие нашему связному. Встреча с ним на том же месте. Кир».
Из этой записки я ничего не понял. Кто такие Кир и Самсон? Сразу позвонил на базу, вызвал Батю. Полевой телефон у нас стоял метрах в двадцати от поста, чтобы на поверхности не услышали голоса при разговоре. Кузьмин приказал прочитать записку, видно, тоже не все понял и, помолчав, велел ничего не предпринимать до его прихода.
Начальник пришел минут через двадцать вместе с Гласовым. Прочитали записку. Я светил им фонариком, свет падал и на их лица. Гласов повеселел, а Кузьмин насупился, еще больше.
«Кира знаешь лично?» — спросил он Гласова.
«Знаю».
«Кто такой?»
«Придет — сам скажет, если решил расконспирироваться».
«Таитесь… Черт с вами!» — сказал Батя. В темноте он повернулся ко мне: «Ладно. Передай голосом, что принято. Будем ждать в назначенное время».
На задание ушли почти всем отрядом. По дороге обезвредили мины, разобрали завал, проломали ход в стене, которую построили после стычки с румынами в районе командного пункта. Двоих Батя послал вперед разведать катакомбы, еще двое остались сзади, чтобы в случае чего прикрывать наш отход.
Стояли мы долго, прислушивались к самому малому шороху. Было так тихо, что резало уши. Только иногда с шорохом осыпался ракушечник или с потолка падали «коржики» — отслоившиеся каменные пластинки. Стояли недалеко от стальной герметической двери, которую румынские полицаи так и оставили раскрытой после того, как наткнулись на нас. Наконец послышались приглушенные голоса, это наш передовой пост встретил пришедших. Вскоре они появились сами — шли и подсвечивали фонариками дорогу.
Их было двое. Батя направил свой фонарь прямо на них. Один был высокий в пальто и валенках, на голове вроде кубанки, другой ростом пониже — усатый старик в длинном пиджаке, в сапогах и треухе. Этот шел с палочкой.
«Уберите свет», — сказал высокий.
Свет погас, но Батя успел разглядеть его и воскликнул:
«Бадаев! Ты это?..»
«Я самый… Идем поговорим. Времени у нас в обрез. Самсон здесь?»
«Здесь», — ответил Гласов.
Они втроем отошли в нишу, говорили тихо, но многие слова доходили до нас.
Бадаев спросил:
«Что здесь случилось?»
«Потеряли связь. Провалилась верхняя группа».
«А Самсон почему не ушел на задание?»
«По тем же причинам. Румыны закрыли все выходы».
«Воспользуйтесь нашим. Тебе, Николай, придется сразу идти. Центр ждет…»
«Готов хоть сейчас», — ответил Гласов.
Голоса стихли, и я ничего не мог больше расслышать. Старик, который пришел с Бадаевым, предложил нам закурить, протянул кисет, полный махорки. Он сказал нам:
«Вот что, молодцы, пока начальство совещается, послушайте, как из вашего тупика вылезти можно».
Старик рассказал, что на углу Дзержинском и улицы Фрунзе есть заброшенный туннель, через который раньше был ход в катакомбы. Его замуровали лет двадцать назад. Теперь его раскрыли, и, если румыны не заметят, через него можно выходить в город. Старик сказал, что пришлось попотеть, пока прокопали ход. Работали вчетвером до полночи, из-за того и опоздали. Теперь нужно торопиться, чтобы до света управиться.
«Товарищ Бадаев, пора нам, как бы не припоздать», — сказал он громко.
«Да, да, — ответил Бадаев. — Сейчас идем, Иван Афанасьевич. Еще минуту…»
Разговор они заканчивали при нас.
«Решай, кого взять, и идем, — сказал Бадаев Гласову. Остальных заберем через несколько дней».
«Пойдет Кольцов, в катакомбах за меня останется Ржаной», — подумав, ответил Гласов.
«Ну, кто кого здесь заменит, я сам решу», — возразил Батя.
«Нет, так не пойдет…» — Бадаев отвел Кузьмина в сторону и что-то стал ему говорить. Потом они вернулись.
«Я должен был расконспирировать себя — этого достаточно?» — спросил Бадаев.
«Да, но мне нужны подтверждения. Ты приходишь, берешь людей…»
«Хорошо, в следующий раз получишь распоряжение Центра… А теперь нам действительно пора идти. К сожалению, больше двух людей забрать не могу, рискованно. В следующий раз буду сам, либо придет Иван Афанасьевич. Пусть кто-то пойдет с нами, запомнит выход».
Начата: 25 февраля 1943 года. Закончена: 2 марта 1943 года.
Имеет 37 пронумерованных, не сшитых страниц.
25 февраля 1943. Воскресенье, 2 часа ночи.
Прошло полтора года и девять дней, как Одесса оккупирована врагами. Полтора года мы не видели света, и теперь я остался в катакомбах один. Грубо нарушая конспирацию, я должен написать все как было. Я должен буду назвать и фамилии. Почему я иду на это? Нашу одесскую группу в румынской разведке все равно знают. К тому же, кроме меня, вероятно, никого уже не осталось в живых. Я один, и я обязан описать, как все было, чтобы наши ребята из управления не ломали голову, что с нами случилось в дальницких шахтах, какая судьба постигла отряд.
За эти полтора года во многом мое мнение о людях переменилось, события в моих глазах представляются теперь по-другому. Но я буду описывать все так, как представлял себе в то время. Надеюсь на свою память. С этого начинаю писать дневник Последнего в катакомбах.
В начале войны все мы переехали за город, где разместилось одесское управление НКВД. Мы, рядовые сотрудники, патрулировали город, искали ракетчиков, сигнальщиков, которые наводили самолеты противника.
В августе я познакомился с Гласовым. Приехал он из Москвы с группой в шесть человек. Старший лейтенант, знает румынский, французский. Бывал за границей, опытный, бывалый разведчик. Это сказал старший лейтенант Кузьмин, мой начальник. Забыл написать, что в начале войны начальник сделал меня своим «адъютантом». Я оценил это как большое доверие.
Гласов спросил меня — кто я, что умею делать. Я ответил, что по профессии электрик. Старший лейтенант еще спросил меня — хочу ли я остаться в подполье для работы в случае, если Одессу придется отдать врагу. Ответил, что я прежде всего коммунист.
Вскоре было совещание, которое проводил мой прямой начальник. Решили заготовить продовольствие на полгода, оборудовать все, как полагается. Гласов больше молчал и слушал. Его группа должна работать под прикрытием нашего отряда, потом уйдет в глубокий тыл — в разведку дальнего действия.
Выбирали, осматривали катакомбы. Приезжал знающий специалист. Остановились на Дальницких катакомбах. Вход с зеркальной фабрики. На фабрике располагались саперы, которых мы выселили. В сентябре переселились на фабрику, слились с московской группой.
Теперь от патрулирования города нас освободили. Только охраняли фабрику и создавали запасы.
Мы все превратились в каменщиков и чернорабочих. Часть катакомб отгородили стеной. В катакомбы ведут несколько входов — на зеркальной фабрике прямо из цеха, с Каргамышевской улицы, а также из колодца на улице Фрунзе против дома № 88. Наши катакомбы располагаются на глубине 20—25 метров от поверхности.
В деревянном люке колодца на улице Фрунзе мы просверлили дыру для связи с верхней группой.
14 октября начальник отпустил меня домой, велел попрощаться с семьей, а на другой день он сказал, что последние войска уходят из Одессы и нам пора тоже. До самого вечера маскировали следы своего пребывания. Вместе с саперами какой-то части готовили фабрику к взрыву. Саперы и не думали, что мы здесь остаемся, а мы заранее спустили штормтрап в секретный лаз, чтобы уйти в катакомбы. К вечеру все было готово. Саперы ушли. В девятнадцать часов, когда немного стемнело, Кузьмин, Кольцов, я и Язвицкий зажгли бикфордов шнур, в разных концах фабрики разбросали бутылки с горючей жидкостью. Раздались взрывы, и сразу — море огня. Мне еще не приходилось никогда видеть такого пожара. Может быть, это потому, что я был среди огня, смотрел на все из центра пожара. Мне показалась ужасной эта масса огня, дыма, эта страшная жара. Я не знал, что огонь такой быстрый, что он так стремительно перекидывается с места на место.
И вот с невыразимой тоской глядели мы сквозь пламя на глубокое, зловещее, одновременно лилово-темное и оранжево-светлое небо. В ту ночь мы ушли под землю, спустились вниз.
С нашим связным на поверхности договорились, что он явится на связь через день-другой после того, как Одесса будет занята врагами. Явка у колодца на улице Фрунзе. Должен стукнуть два раза ногой в деревянный люк. Ответ — три удара. Но пришел он на явку в ноябре, а потом написал, что будет присылать за себя кого-то другого. До этого мы и сами кое-что предприняли.
27 октября провели первую разведку. Пошли впятером во главе с Кузьминым. Было часов десять вечера. Дошли до зеркальной фабрики, спустились в нижний ярус. Мы с начальником остались наверху. Где-то послышался выстрел. Кузьмин приказал возвращаться обратно. Сказал — нечего рисковать зря.
Через неделю ходили на Картамышевскую улицу, вернее, под Картамышевскую. Подошли к колодцу. Наверх подниматься не стали — услышали чей-то говор. Нашли разбросанные вещи — это жители укрывались здесь от бомбежки.
Что делать? Связи с поверхностью у нас не было. Кузьмин решил взять «языка» и выяснить через него положение в городе. В ночь на 12 ноября пошли на задание. На стене увидели надпись по-румынски, переписали ее. Потом Гласов прочитал: «Мы вас закрыли, чтобы не выходили. Капитан саперного батальона Митреску».
Мы разобрали какую-то стену и прошли на КП. Здесь раньше находился штаб обороны города, хорошо оборудованный, с крепкими стальными дверями.
Группа продолжала выполнять план. По пути обнаружили, что один колодец, выходивший на поверхность, засыпан полностью, другой наполовину. Жандармы начали нас блокировать. Подойдя к лестнице, которая вела на зеркальную фабрику, мы услышали голоса. Кузьмин приказал залечь. Появились жандармы. Подпустили их и ударили из автоматов.
Румынские, а может, немецкие солдаты сначала отошли, потом вернулись снова, открыли ураганный огонь. Мы ответили и отступили. Автоматная очередь скосила Осипчука. Он из москвичей. Вынесли его. Через КП удалось прорваться в свои катакомбы.
В январе мы все же пробились к канализационной трубе. Проломили бетон, лаз был готов. Кузьмин приказал готовиться к экспедиции. Пошли мы впятером под улицей Фрунзе в сторону музыкальной фабрики. Труба оказалась довольно широкой, можно было идти чуть пригнувшись. Прошли метров двести и встали — трубу перегораживала стена. Оставлено только внизу отверстие для стока воды, да и то заслонено старой батареей парового отопления. Вернулись, пошли к улице Иванова. Там такая же картина. Значит, здесь мы тоже блокированы. Ходу нет. В другие ответвления канализации не пошли.
Оккупанты продолжали блокировать наши катакомбы.
Недели через три — в начале февраля — произошло еще одно событие, о котором нужно рассказать подробнее. Мне до сих пор не понятно, почему оно не закончилось так, как намечали. Тогда, может быть, и не произошло бы того, что случилось потом.
У колодца на улице Фрунзе Кузьмин продолжал держать пост наблюдения, боялся, как бы жандармы не прорвались к нам через этот вход. Точно помню, это было вечером восьмого февраля. Я дежурил у колодца в полной темноте. Только сквозь деревянный щит пробивался мутный свет. Даже не свет, просто над головой маячило светловатое пятнышко. Потом и оно исчезло, значит, наверху стемнело, день кончился.
Мне еще оставалось дежурить часа три. Наверху я услышал шаги, кто-то подошел к колодцу и остановился. Потом на деревянном щите кто-то дважды топнул ногой… Еще раз…
Это был сигнал вызова на связь. Но ведь говорили, что наверху никого не осталось! Кто это мог быть? Пока я раздумывал, сигнал повторился. Тогда я тоже ответил — тремя ударами в колотушку, как было условленно раньше. В тот же момент к моим ногам что-то упало, а наверху снова послышался скрип удалявшихся шагов. Человек торопливо уходил от колодца.
Я посветил фонариком и подобрал сверток — в носовом платке были завернуты железка — для тяжести — и записка. Я прочитал ее:
«Немедленно передать Гласову или Кузьмину!
Сегодня ночью от часа до трех опущусь в катакомбы в районе бывшего командного пункта. Необходима встреча с Самсоном. Обеспечьте явку его людей. Через час после того как получите это распоряжение, подтвердите согласие нашему связному. Встреча с ним на том же месте. Кир».
Из этой записки я ничего не понял. Кто такие Кир и Самсон? Сразу позвонил на базу, вызвал Батю. Полевой телефон у нас стоял метрах в двадцати от поста, чтобы на поверхности не услышали голоса при разговоре. Кузьмин приказал прочитать записку, видно, тоже не все понял и, помолчав, велел ничего не предпринимать до его прихода.
Начальник пришел минут через двадцать вместе с Гласовым. Прочитали записку. Я светил им фонариком, свет падал и на их лица. Гласов повеселел, а Кузьмин насупился, еще больше.
«Кира знаешь лично?» — спросил он Гласова.
«Знаю».
«Кто такой?»
«Придет — сам скажет, если решил расконспирироваться».
«Таитесь… Черт с вами!» — сказал Батя. В темноте он повернулся ко мне: «Ладно. Передай голосом, что принято. Будем ждать в назначенное время».
На задание ушли почти всем отрядом. По дороге обезвредили мины, разобрали завал, проломали ход в стене, которую построили после стычки с румынами в районе командного пункта. Двоих Батя послал вперед разведать катакомбы, еще двое остались сзади, чтобы в случае чего прикрывать наш отход.
Стояли мы долго, прислушивались к самому малому шороху. Было так тихо, что резало уши. Только иногда с шорохом осыпался ракушечник или с потолка падали «коржики» — отслоившиеся каменные пластинки. Стояли недалеко от стальной герметической двери, которую румынские полицаи так и оставили раскрытой после того, как наткнулись на нас. Наконец послышались приглушенные голоса, это наш передовой пост встретил пришедших. Вскоре они появились сами — шли и подсвечивали фонариками дорогу.
Их было двое. Батя направил свой фонарь прямо на них. Один был высокий в пальто и валенках, на голове вроде кубанки, другой ростом пониже — усатый старик в длинном пиджаке, в сапогах и треухе. Этот шел с палочкой.
«Уберите свет», — сказал высокий.
Свет погас, но Батя успел разглядеть его и воскликнул:
«Бадаев! Ты это?..»
«Я самый… Идем поговорим. Времени у нас в обрез. Самсон здесь?»
«Здесь», — ответил Гласов.
Они втроем отошли в нишу, говорили тихо, но многие слова доходили до нас.
Бадаев спросил:
«Что здесь случилось?»
«Потеряли связь. Провалилась верхняя группа».
«А Самсон почему не ушел на задание?»
«По тем же причинам. Румыны закрыли все выходы».
«Воспользуйтесь нашим. Тебе, Николай, придется сразу идти. Центр ждет…»
«Готов хоть сейчас», — ответил Гласов.
Голоса стихли, и я ничего не мог больше расслышать. Старик, который пришел с Бадаевым, предложил нам закурить, протянул кисет, полный махорки. Он сказал нам:
«Вот что, молодцы, пока начальство совещается, послушайте, как из вашего тупика вылезти можно».
Старик рассказал, что на углу Дзержинском и улицы Фрунзе есть заброшенный туннель, через который раньше был ход в катакомбы. Его замуровали лет двадцать назад. Теперь его раскрыли, и, если румыны не заметят, через него можно выходить в город. Старик сказал, что пришлось попотеть, пока прокопали ход. Работали вчетвером до полночи, из-за того и опоздали. Теперь нужно торопиться, чтобы до света управиться.
«Товарищ Бадаев, пора нам, как бы не припоздать», — сказал он громко.
«Да, да, — ответил Бадаев. — Сейчас идем, Иван Афанасьевич. Еще минуту…»
Разговор они заканчивали при нас.
«Решай, кого взять, и идем, — сказал Бадаев Гласову. Остальных заберем через несколько дней».
«Пойдет Кольцов, в катакомбах за меня останется Ржаной», — подумав, ответил Гласов.
«Ну, кто кого здесь заменит, я сам решу», — возразил Батя.
«Нет, так не пойдет…» — Бадаев отвел Кузьмина в сторону и что-то стал ему говорить. Потом они вернулись.
«Я должен был расконспирировать себя — этого достаточно?» — спросил Бадаев.
«Да, но мне нужны подтверждения. Ты приходишь, берешь людей…»
«Хорошо, в следующий раз получишь распоряжение Центра… А теперь нам действительно пора идти. К сожалению, больше двух людей забрать не могу, рискованно. В следующий раз буду сам, либо придет Иван Афанасьевич. Пусть кто-то пойдет с нами, запомнит выход».