Коростелкин Юрий. Гостиница 'Мухтар'

   Как сейчас помню - оглядывался по сторонам, потому что мать была тот еще сыщик. И наливал себе всегда ровно полстакана, как в награду. Так что, думаю, что "нычки" у меня оттуда пошли. "Светлый образ" отца ассоциируется с "нычками" и "фуфыриками".
   Вскоре уже пришло время обеда. И мы, как это было ни тяжело, встали с Машей. Извлекли с антресолей большую кастрюлю- литров на пять, - и начали варить суп.
   - Идем на рекорд, - шепнул я Маше. И мы почикали с ней в два ножа курицу. Килограмма на два.
   - Неужели съест? - тайком от Шушарина спросила Маша.
   - Съест, - предложил я ей пари.
   После пятой большущей тарелки похмельного супа, заправленного очень густо, как это любит Миша, и была шестая. И Миша справился и с ней, и с вареной курицей.
   От седьмой, было, отказался, но Маша уговорила его под предлогом помыть кастрюлю.
   - Как ты относишься к такой концепции, - спрашиваю я у него, - что человек - это машина по переработке дерьма?
   - Концепция как концепция, - расстегивая ремень на штанах, вполне серьезно отвечает Миша.
   И только потом начинает понимать, что спектакль с супом разыгран нами ради прикола.
   После ухода Шушарина плотские удовольствия, которым мы предавались все утро, приняли сексуальные формы. Маша так долго елозила около меня, что мы согрешили.
   Чуть позже оделись и выползли на улицу. И первое, что сказала Маша, выходя из подъезда:
   - Будто на Луне высадились.
   Действительно, целое воскресенье мы принимали гостей, а сегодня все утро опохмелялись.
   Оказывается, на улице давно уже осень, а мы про это забыли.
   Пошли шляться на остров, что рядом с нашим микрорайоном находится. Тридцать лет назад на этом месте был еще поселок "Кирсарай".
   Два рукава реки, а между ними остров. И соединен был этот остров с сушею только двумя деревянными мостами на бетонных сваях, что стоят и поныне.
   Вдоль обоих берегов налеплены были кривобокие домики, встречались даже землянки. Около каждого из тех, что стояли у воды, - маленькая гавань с лодкой и деревянным мостком, где женщины полоскали свое белье.
   Баловались местные тайком от участкового сетишками, бреднями.
   Дневал и ночевал в поселке криминал. В каждой семье, - а семьи были большие - кто-то "сидел", а кто-то возвращался "оттуда". Остров считался владениями местной пацанвы, каждый уголок которого был ими обихожен. Не дай Бог заглянуть сюда чистому мальчугану из города. Это все равно что пересечь линию фронта и оказаться на вражеской территории. В лучшем случае у тебя будут вывернуты карманы, в худшем - порвана одежда и разбито лицо.
   Нас с моим школьным другом Андреем Гребенкиным иногда заносило сюда. Как это в детстве бывает: не хотели, но почему-то попадали сюда. Хотя... несколько раз мы, помнится, специально выбирали опасные маршруты.
   За каждым углом мог вырасти кирсараевец с обкусанными ногтями и классовым огоньком ненависти в глазах.
   Но нам хотелось опасности.
   Зато какой кайф испытывали мы, если целехонькие возвращались домой. Даже если остаток пути, последнюю сотню метров, нам приходилось бежать из последних сил, преследуемыми собаками.
   Собаки здесь были и то по-особенному злые. Самые разные по габаритам, они собирались в собачьи шалманы и могли наброситься на тебя.
   В жизни каждого человека есть постыдные странички биографии. С "Кирсараем" у меня связанно одно из них.
   Ладно, встретили тебя кирсарайские, вывернули карманы, пнули под зад, если денег не оказалось. Но однажды я сам отдал деньги одному из своих тиранов. Он как раз поджидал таких, как я, в одном безлюдном переулке. Я хотел было проскользнуть мимо него, потому что он чистил карманы какому-то шкету еще меньше меня. Но раздумал.
   Видимо, я так боялся мига, когда он мне скомандует: "Стоять! Иди сюда! Показывай, что в карманах", что сам подошел к нему, выгреб всю мелочь, какая была у меня, и отдал ему. Помню, он похвалил меня, и улыбочка мерзкая поползла по его лицу. Ну а после я шел домой, и мне хотелось плакать от злобы.
   Я понимал, хоть был еще маленьким, что это уже другая ступень моего падения. Много большая, нежели просто позволять шарить по своим карманам.
   Так идем мы с Машей по острову и глазеем по сторонам. Остров изменился с тех пор, кривобокие домики давно снесены. Деревья подросли аж на тридцать лет. И мне вспомнилось, как по осени мы сюда приходили с классом, с нашей первой учительницей Анной Евгеньевной. Собирали свои огненно-желтые гербарии из осенних листьев.
   А однажды, оторвавшись от общей группы, мы с Андреем Гребенкиным - два неразлучных друга - напоролись на совсем еще свежий труп собаки, повешенный на дереве. Как сейчас помню тело собаки, неестественно вытянувшееся на веревке. А неподалеку висели полуразложившиеся трупики двух кошек, видимо, повешенных ранее.
   Следы от ночного костра с тлеющими еще угольками. Скорее всего, это было то самое место, где протекала та самая жизнь, о которой не знали учителя и родители.
   Сейчас на острове все изменилось. Вырублен мелкий кустарник, замысловатые дорожки посыпаны гравием. На дорожках можно увидеть следы от копыт лошадей. Коневодческая, или как там ее, секция проводит здесь свои тренировки.
   По праву также остров этот можно назвать собачим. Всех собак нашего микрорайона - только теперь они все больше породистые - выгуливают здесь.
   Любители выпить, у кого побольше фантазии, наведываются иногда сюда, особенно в летний период. Здесь не бывает милиции: она не рискует ездить по прогнившему мостку. Поэтому, по выражению одного моего знакомого: "это свободная от "мусоров" зона".
   Все равно сегодняшний остров остается для меня и тем островом тоже. Окутанный детским и немножко даже зловещим воспоминанием", - подумал я.
   Вот где-то невдалеке послышалось карканье ворон - здесь обитает много воронья, - и подсознание сразу же среагировало тревогой. В другом бы месте я быть может не заметил этого. Здесь по моей спине пробежал холодок с мурашками.
   - Слушай, Маша, - говорю я, - здесь хорошо прятать трупы.
   - Хватит пугать меня, - отвечает она и прижимается ближе ко мне. - Мне и так уже за каждым кустом мнятся грабители после твоих рассказов.
   Скоро начинает темнеть, и мы двигаемся в сторону дома.
   Впереди нас идет мальчик с огромным догом, нет, догиней. И противно свистит в свой свисток.
   Свист очень громкий и очень усердный. Видимо, то, что не позволяется ему дома, позволяет он себе здесь. Здесь он может оторваться. Делать, что хочет, как душа того просит.
   И никаких таких мрачных ассоциаций по поводу острова у мальчика не возникает.
   Конечно, "Кирсарай" - это зараза, которую нужно было снести, и которую снесли. Но и там жили люди. Много судеб человеческих. Были поломанные судьбы, были всякие судьбы. Многих из бывших "кирсарайских" я знаю, и монстрами они сейчас не выглядят.
   Так или иначе, по мере приближения к дому у меня возникает мысль о бутылке. Теми же желаниями томится и Маша. Но только не высказывает этих мыслей вслух.
   Уже в магазине мы встречаем старых знакомых, Наташу и Владика. Они возвращаются из гостей, где пробыли два дня. И направляются по тому же маршруту, что и мы - в магазин.
   Сначала решено было взять одну похмельную бутылку, но потом с полдороги возвращаемся и берем еще одну. Похмельное, какое-то особенное настроение засверкало еще одной гранью. Нам хочется продолжения вечера.
   Пока вызываем лифт, видим в темной бойлерной соседку-шизофреничку с веником и совком в руках. Наш "санитар" подъезда уберет окурки за пацанами, превратившими бойлерную в курилку. И скороговоркой тарабанит детские матерные стишочки с очень знакомым текстом, который я никак не могу вспомнить.
   Когда нас увидела - ожила, голос ее стал бодрее, а стишочки забористее.
   Мы рассмеялись, мы были в смешливом настроении, и, видимо, зря это сделали. Сначала в темноте сверкнуло лезвие ножа, и не понятно было, откуда взялся он. Затем она юзом выкатилась прямо на нас и лишь в последний момент притормозила.
   Мы с Владиком отпрянули от нее, девчонки замерли в неестественных позах. И лишь мгновением позже я понял, но не был уверен, что нож для нее скорее был средством защиты, нежели нападения.
   Но кто его знает, какие темные мысли, залетают в голову шизофреника. Тем более что под правым глазом у нее красовался "фонарь". Значит, ей кто-то навесил его, и, наверное, не за примерное поведение.
   Когда лифт приходит, мы все стоим не шевелясь. Страха почти нет, но легкое потрясение ощущается под коленками.
   Нож куда-то исчез из рук соседки, будто его и не было. А на лице ее блуждает лихая, но довольная улыбка:
   -Я вам покажу, блядям, не будете здесь окурки бросать, - непонятно к кому обращается соседка, то ли к нам, то ли к малолеткам, которых гоняет из бойлерной.
   А может еще каким импульсом, непонятным нам, руководствовалась она в своем поведении.
   - Как Вам фокус с ножом? - спрашиваю я, когда мы все загрузились в лифт.
   - Чудеса, - было общее мнение.
   Все видели нож у нее в руках. А потом он исчез, как по волшебству, из нашего поля зрения.
   "Может быть, именно в тот момент, когда створки лифта открылись, наше внимание рассеялось, - подумали мы. - И именно в этот момент соседка засунула свой нож куда-то за пазуху".
   Ну, а потом, едва мы пересекли порог квартиры, как выпили. Затем, чтобы не расплескать то особенное, что было в нашем настроении, еще выпили.
   Все закрутилось в новый старый сюжет. Нам было хорошо в этот вечер.
   Глава 4
   Много женщин никогда не бывает
   Растрепанность чувств. Может быть, и ей, и мне нужно было зацепится за
   кого-нибудь в этот вечер. Маслины. Много женщин никогда не бывает.
   Весь вчерашний день был ожиданием чего-то. Сначала информации о движении денег, которые все не хотели приходить. Потом фильма Бергмана по "ящику". Затем ужина. Потом опять фильма.
   Уже глубокой ночью хотел было куда-нибудь сорваться. Но куда?
   Женское личико, соткавшееся в моем воображении, поманило приключением. Она шла одна. Тусклый свет фонаря едва освещал ей дорогу. На голове капюшон, за которым она пряталась от посторонних взглядов...
   На этом картинки, нарисованные мною, начали распадаться. Осталось только одно желание. Прямо сейчас одеться и выйти на улицу.
   Но куда можно сорваться, когда за окном темно и холодно и два часа ночи? Нет у меня на данный момент таких друзей, баб, к которым я мог бы заявиться среди ночи. Принести с собой сумятицу, частичку ночи. И, конечно, "фуфырик", тот самый "фуфырик", делающий все значимым, что вокруг тебя происходит.
   Вот об этом я думаю, пока еду к Инке в гости, сидя на заднем сидении машины, которую поймал по пути. Во внутреннем кармане моего плаща оттопыривается бутылка водки, казавшаяся такой желанной вчера. Вчерашнее ночное настроение перенеслось на сегодня. Опять мне хочется куда-то ехать. Только сейчас не два часа ночи, а шесть вечера.
   С Инкой мы старые друзья-собутыльники. Правда, когда-то у нас был небольшой интерес друг к другу. Но, к счастью, быстро прошел. А вот трепаться с нею под бутылочку сущее удовольствие. Она поразительно умеет слушать, представляя в своем лице целый зрительный зал. Крутится на любые авантюры с полутыка, если ты, конечно, обставишь все это красивыми словами.
   Однажды мы случайно встретились с нею около обувного магазина. У нее под мышкой была коробка с обувью. И у меня такая же. Вскрыв наши коробки прямо на улице, мы убедились, что ботинки у нас абсолютно одинаковые финские на толстой ребристой подошве, только разного размера.
   По такому случаю мы и решили выпить. Поставили машину в гараж. И там же, среди тряпок и ветоши, отыскали стакан с годичным, наверное, слоем пыли. Не особо усердствуя, обмыли его водкой. И выпили, закусив свежим сыром, который, на счастье, оказался в Инкиной сумочке.
   Затем решили, что гараж исчерпал себя. Сменили "дислокацию", расположившись на строительных плитах невдалеке от похоронного бюро. И опять выпили, только не чокаясь.
   Затем поменялись шапками. Я напялил Инкину "немчурскую", как мы ее называли, шапченку с козырьком. Она утонула в моей, как подросток. И в эдаком экзотическом виде завалили в мой родной гастроном, где я обычно отоваривался. Там меня знали как серьезного молодого человека. И особенно удивились в мясном отделе, где я попросил нарезать колбасы для закусона.
   На клянчянье бабки-нищенки, стоявшей около одного из прилавков: "Подайте Христа ради", ответили: "Кто бы нам подал".
   - Ну, вставайте! Просите! - нашлась, что ответить, находчивая и нагловатая нищенка.
   На что худенькая Инка агрессивно ответила:
   - А тебя тогда конкурирующая фирма взашей. Вон из магазина.
   В каком-то детском садике покончили с одной бутылкой и принялись за вторую. Потом оказались на пустыре, где играли в "войнушку", бросаясь друг в друга снежками.
   В это время как раз пронеслась колонна пожарных машин с включенными сиренами. Мы, не долго думая, упали в снег. И по-пластунски поползли к "душманскому штабу", коим считался у нас ближайший барак. Там закинули в открытую форточку "гранату" в виде снежка. А появившаяся в окне головка молодой женщины настолько понравилась мне, что я решил сдаться ей в плен. Навсегда.
   Правда, потом в проеме окна появилась еще одна голова, гораздо менее привлекательная: с полотенцем и щеткой в руках. И по артикуляции ее губ, можно было понять, что она не в восторге от нашей затеи.
   - Нет, - сказал я Инке, - плен отменяется. Мы еще "попартизаним" сколько нам отмерено.
   И отправились дальше в поисках новых приключений.
   Еще была булочная. Помню, зашли мы туда погреться. И оказались в числе приглашенных на чей-то день рождения - за хлебными ячейками, где был накрыт стол.
   Что-то опять пили. Фотографировались на фоне опять-таки хлебных ячеек с именинницей. А именинницей оказалась жгучая и не очень молодая брюнетка.
   На следующее утро проснулись с Инкой в чужой квартире. И первое, что я увидел, открыв глаза - трофейный, времен войны, коврик с оленями, что висел над кроватью. Рядом лежала Инка. Слава Богу, в одежде. И на столе напротив наши коробки с обновками.
   Как потом выяснилось, мы попали на квартиру к бабе Томе, уборщице этой булочной, которая сердобольно и приютила нас.
   - Ну куда я ее могла отпустить, - уже утром рассказывала нам баба Тома, пока мы, смущенные, пили чай с вареньем, сидя у нее на кухне.- Она готовая была. Голова на шее не дер-жа-лася.
   И, скорее всего, это было так. Я и сам не раз видел, как голова Инкина сваливается у нее с шеи по пьянке, как у сломанной игрушки.
   В общем, с Инкой мы корешки-собутыльники. И время от времени наведываемся друг к другу. Сегодня она мне особенно нужна. Но предчувствие подсказало мне, жаль только в последний момент, что ее я сегодня не застану.
   Тем не менее, стучусь в дверь. И слышу голос соседки Инки по блоку Лилианы: "Кто там?".
   - Извините, соседку можно? - после некоторого замешательства говорю я, потому что вдруг забыл Инкино имя.
   - А ее нет, - довольно приветливо отвечает Лилиана. И что еще более неожиданно - открывает дверь.
   Мне кажется странной ее приветливость: мы всегда были с нею в состоянии некой непонятной войны. Хотя война наша, и я понимал это, вовсе не означала отсутствия интереса друг к другу. Если бы не моя гордыня и не ее "фифизм" (от слова "фифа"), то между нами могло бы что-то приключиться. Только вот нужно ли это было бы кому-нибудь из нас?
   В это время из-за маминого халатика выглядывает смуглое детское личико. Оно елозит в области аппетитных маминых ножек и излучает любопытство.
   - Здравствуйте, девушка, - говорю я ей.
   И она, ни капли не смущаясь, отвечает:
   - Здравствуйте!
   - Как эту девушку зовут? - продолжаю расспросы я.
   И она грудным, хоть и детским, голоском отвечает:
   - Карина.
   - Кариночка, можно тебя попросить, - говорю я ей, - передать тете Инне, что к ней приходил дядя Юра?
   - Передадим, - так же приветливо отвечает Лилиана.
   Хотя раньше бы, в лучшем случае, вместо ответа последовал какой-нибудь хмык.
   "Что делается с людьми? - размышлял я, пока спускался на лифте. Неужели присутствие дочери так меняет человека?"
   Дело в том, что до этого времени пятилетняя Кариночка жила у Лилианиных родителей в Закарпатье. А наша "красавица" тем временем пыталась устроить свою судьбу.
   Замуж не вышла. А вот один женатый мужик похаживал к ней. Субсидировал ее кое-какими деньжатами, потому что, как судачили бабоньки, на зарплату модельера обуви так, как она, не оденешься. Зависал у нее иногда по нескольку дней. Но Лилиана всякий раз упорно доказывала всем, что не спит с ним.
   Звали его Кузьмичом, у него действительно отчество было Кузьмич.
   "Куда не тычь - везде Кузьмич", - любила повторять сама Лилиана. И в этой поговорке для нее крылась некая правда, потому что вот уже больше года, как Лилиана остановилась на нем.
   А, может быть, во мне расчетливая Лилиана увидела потенциального...? почему-то подумал я, когда выходил из лифта.
   - А что? Квартира, машина и прочий интересующий ее, набор - вот и решила на всякий случай быть приветливой.
   И что интересно - как не дешевы приемы этих "записных красавиц", но они пронимают.
   Господь наделил Лилиану такими формами, что я не знаю ни одного мужика, который бы не хотел бы потрогать их ...
   "А что, может быть, устроить выезд на шашлыки? Дочку ее с собою взять", - подумал я.
   Но, поразмыслив, понял, что эту "твердыню" долго придется брать. Может быть, только после венца. И решил плюнуть на эту затею.
   Нос к носу прямо в дверях сталкиваюсь с Сорокиной. Она, как всегда, при наших встречах слегонька смущается. И лихорадочно начинает болтать всяческую чепуху. "Наша скромница" - как зовут ее девчонки - перешла дорогу всем своим подружкам, ну, разумеется, в плане мужиков.
   Красотой Сорокина никогда не блистала, но "овечья" ее покладистость, наверное, нравится многим мужчинам.
   - Как живешь? - спрашивает она.
   И уже в этом вопросе кроется некий элемент восхищения тобою. Ее жизнь второстепенна по сравнению с твоей, более интересной. Вот в этом и кроется "феномен" Сорокиной. В каждом мужике она разглядит личность. А что еще ему надо? Хоть в чьих-то глазах выглядеть героем. А это уже немало.
   - Сегодня на фабрике произошло чепе, - начинает забалтывать меня Сорокина.- Преступники пытались увести кассу, в двести пятьдесят миллионов. К счастью, милиция нагрянула вовремя. А то бы остались все без зарплаты.-Правда, сегодня, деньги не выдали. Но обещали завтра.
   - И потом, ты можешь подождать Инку у меня в комнате, - говорит она. И "шарит" по моему лицу своими белесыми глазами.
   "Неужели на моей роже все написано? Что мне надо быть с кем-то сегодня. К кому-то "прилепиться"?"- со страхом подумал я.
   Нет, Сорокина, - ответил я сам себе, - в гости к тебе я не пойду. Ты по-шакальи вынюхиваешь падаль. Прислониться еще раз к твоей плоской груди, как это было пару раз по пьянке, я больше не хотел бы.
   - Как-нибудь в другой раз, - говорю я ей. Прощаюсь и выхожу на улицу.
   "Поеду-ка я к Дудиным", - уже на воздухе решаю я. Хватаю первую попавшуюся "тачку". И еду.
   Дудиных дома тоже не оказалось. И вот я слоняюсь под их окнами. Решаю подождать их какое-то время. Может быть, думаю, скоро подъедут. В это время опять зарядил дождь. Холодный дождь. Я захожу в подъезд и от нечего делать рассматриваю надписи на стенах лестничного пролета. "Ничего нового со времен моего детства человечество не придумало", - думаю я.
   И мне вспомнились ощущения, какие я испытывал, когда был мальчиком. Вспомнилось, как я подолгу вот также в подъезде поджидал своего двоюродного брата, который все ходил по кружкам и секциям, в отличие от меня, разгильдяя. Когда удавалось дождаться - сразу набрасывался на него. И засыпал его, целеустремленного, своими наполовину выдуманными историями. О своих любовных и других приключениях. Хотя ни разу, дожив до шестого класса, с девочками не целовался.
   Брат под влиянием моих рассказов завел себе девочку и "тискал" ее в подъезде. Я дико завидовал ему. Но виду, конечно, не показывал. Более того, поддерживал репутацию бывалого парня. И вообще создавал впечатление, что живу давно взрослой жизнью. Далекой от его пионерской.
   "Вот и тогда, как "в глубоком детстве", и сейчас, тоска гонит меня из дому, - подумал я, глядя, как капли дождя разбиваются об поверхность асфальта.- Только тогда тоска приступами налетала на меня, и также легко проходила. А сейчас имеет окрас пустоты".
   -Все, надо идти домой. Нечего нагонять на людей тоску, - думаю я.
   Постоял так некоторое время, как бы взвешивая свое решение, и выхожу на улицу. Дождь еще более усиливается. И я прибавляю шагу.
   Как-то сразу стемнело вокруг. И лес теперь, что за дорогой, выглядит жутковато.
   "Может быть, водки выпить?- подумал я.- А что мне мешает? Зайти за киоск и "жахнуть" водяры".
   Сразу же дождь начнет радовать. Ночь наполнится образами. Троллейбус повезет по этому, но другому маршруту.
   Так, захожу я за ближайший киоск. Но там какие-то два мужика пьяно шарахаются, непонятно по какой нужде. Хотел было зайти за следующий киоск, но торговец то ли заносил, то ли выносил там какую-то тару.
   Как-то само собой получилось - видимо, держал руку на бутылке откручиваю пробку. И из моего внутреннего кармана доносится запах "Хлебной" водки, вперемешку с дождем. Организм мой, памятуя о прошлых водочных бесчинствах, реагирует комком в горле. "Пять - шесть глотков я сумею в себя вогнать", - думаю я. Но что-то не хочется без закуски.
   Так, незаметно, я подхожу к остановке, где царит оживление.
   Молодняк - две девушки и три парня - резвится, задирая друг друга. А люди постарше жмутся к киоскам.
   Ловлю себя на мысли, что в поле моего зрения все женщины на остановке.
   "Так в чем же дело? Подходи и "снимай"", - говорю я себе. Но знаю, что сделать это мне сегодня будет трудно.
   - А, в общем-то, всякое бывает на белом свете, - уговариваю я себя.-Всякие интересные "бабцы" болтаются под дождем. Иная водки "перекушает". Другая с мужиком своим поругается. Тоска иногда заставляет людей выползать из своих нор.
   Но на остановке никого нет. Лишь две "сикушки" из тех резвящихся строят мне глазки. Да "фундаментальный" такой бабец, лет сорока, прохаживается вдоль остановки, благосклонно посматривая на мужчин. Кожаный плащ, отороченный мехом, высокий каблук, зонтик продуманной расцветки.
   "Если снять с нее все эти причиндалы", - подумал я, - то фигура ее тут же, прямо на моих глазах, развалится".
   Будешь деликатным - и она позволит заговорить с нею. Будешь соответствовать ее представлению о мужчине - разрешит проводить. Такие "бабцухи" - мечта "работяг" и "желторотых юнцов". Образ снегурочки, который она держит, с такой жопой, извините - нонсенс.
   "Что-то меня понесло. Причем тут ее жопа? - говорю я себе.- Если у тебя плохое настроение, то перестань его выплескивать на других".
   Женщина, как-будто услышав мои бурные внутренние излияния, повернулась ко мне спиной. Мне кажется, она даже почувствовала мое раздражение к ней - и поэтому застыла в неестественной позе.
   "Неужели все написано на моем лице? - не в первый уже сегодня раз подумал я.- Неужели такой негатив от меня исходит?".
   Захотелось опять выпить водки. Но остановка "простреливалась" со всех сторон. Не было даже закутка, где можно было бы приложиться.
   Прошло еще какое-то время, а троллейбус все не шел. Народу на остановке прибавилось, и среди них мне понравился силуэт одной женщины, стоявшей ко мне спиной.
   "Если лицо не хуже фигуры, - думаю я, - то надо бы подойти к ней". Она как раз, будто бы для меня, делает проходку вдоль остановки. И с интересом, хоть и вскользь, посмотрела на меня.
   "Ничего себе девка... во всех отношениях, - думаю я.- Только что я, как "целка", весь сжался в комочек?".
   В плаще, в модных ботинках без каблуков, которые могут позволить себе разве что женщины с длинными ногами. Какое-то беспокойство во всем облике. Хотя, кажется, не пьяна.
   "Может быть, та же самая растрепанность чувств, что и у меня сегодня? подумал я.- А может быть, все женщины с мокрыми волосами производят растрепанное впечатление?".
   Вскоре подъезжает троллейбус. А вернее, бесшумно подползает к остановке. Она с легкостью юркнула в него. И следом, пропустив только кого-то из малолеток, вхожу и я. Сразу же нахожу ее глазами - она сидит у окна. И пристраиваюсь неподалеку, на одиночное сиденье - так, чтобы она была у меня на виду. Боковым зрением, я это точно вижу, она замечает это. И чисто по-женски поправляет свои волосы. Затем окинула взглядом тех, кто сидит поблизости. И от нечего делать уставилась в окно.
   Я украдкой рассматриваю ее профиль, и он мне нравится. Не красавица, но что-то есть такое, что меня привлекает в женщинах. Зачем только она красит губы таким яркой помадой. Хотя, что бы там мужики не говорили, именно на такие "заманухи" они и клюют.
   Время идет. А я все не предпринимаю никаких действий. Девушка начинает мне делать легкие авансы, устраивая свой вечный женский аттракцион.
   Вот она беззащитно прижимается головой к стеклу. Недоступности и в помине нет.
   Вот она ждет какого-то участия в своей судьбе. И даже, может, защиты. Я начинаю прокручивать варианты знакомства. И все они кажутся мне глупыми. Ну что это?
   - Девушка, не хотите ли помокнуть под дождем? Может быть, сойдем на следующей остановке?
   Следующий вариант не лучше:
   - Девушка, есть что выпить и где выпить. И общество приятного собеседника.
   И сам же понимаю, что про "приятного" собеседника "загнул", предлагая ей "раздавить пузырь", как последней бляди.