Коршунов Евгений. Под белым крестом Лузитании

   Старый солдат знал, что в буше у каждого, кто хотел выгнать тугов. было свое задание, а у этой толстухи задание, должно быть,, очень важное, если с нею идут двое белых, если ее принимал сам «камарад коман-данте» и если именно ему, Нхаю, было поручено их сопровождать.
   Мадам Балла и ее спутники шли с небольшими рюкзаками, не то что сам Нхай, тащивший за спиной целую гору разного добра. И все же им было трудно — солдат видел, как пот заливает их лица, как ноги с трудом вырываются из вязкого красного латерита и кустарник цепляется за одежду. Но медленнее идти было нельзя — туги наверняка уже знают о том, что из Боганы идет колонна с грузом.
   Евгений понимал опасения старика. Ему казалось, что буш, словно огромное живое существо, внимательно следит за каждым их шагом, что крик незнакомой птицы — чей-то таинственный сигнал, а внезапная возня в ветвях — не переселение стаи зеленых мартышек, а оплошность вражеского наблюдателя…
   Они доставили в госпиталь медикаменты, и неизвестно чему больше был рад доктор Балла — появлению матери или принесенному ею грузу.
   Но никто, даже Евгений, не знал. что Нхай принес доктору Балла письмо, тщательно прикрученное к гранате, чтобы в случае нападения оно не попало к врагу.
   И доктор Балла, прежде чем пригласить гостей в свой лесной кабинет, прочел его, отойдя в сторонку, задумчиво покачал головой, потом подозвал Нхая. Тот внимательно выслушал его, кивнул — и через минуту, взвалив на тощую спину свой огромный рюкзак, исчез в чаще…

СОЖЖЕННАЯ ДЕРЕВНЯ

   Майк быстро и бесшумно шел по еле заметной тропке, окруженный со всех сторон плотной зеленой стеной, не видя никого и в то же время зная, что с полсотни вооруженных людей скользят сквозь чащу справа и слева, впереди и позади него.
   Буш молчал, в чаще не было слышно даже птиц. Иногда гигантские стволы деревьев, покрытые гладкой сероватой корой, перегораживали топкую тропку, порой приходилось перепрыгивать полоски черной воды, еле видной сквозь ярко-зеленую осоку. Воздух был неподвижен и затхл, напоен запахом гниющих листьев и сырой земли, и Майку вспомнился блокгауз, в котором лежали аккуратным рядком тела убитых командос. Вспомнилось, как Фрэнк Рохо рассказал ему о задачах этой операции, которую поручил им генерал. Цель ее была проста и даже гуманна.
   «Под белым крестом Лузитании» — так нарек операцию старый ди Ногейра. От этого веяло средневековьем, романтикой, хотя и вызвало снисходительную усмешку бородатого Рохо…
   Чаща наконец расступилась, ч на залитой солнцем поляне Майк увидел Великого Охотника, замершего, словно собака в стойке.
   Рохо молча дотронулся указательным пальцем до кончика своего крупного прямого носа и кивнул Майку. Юноша втянул воздух — откуда-то пахло дымом… Командир «Огненной колонны» коснулся пальцем правого уха, и Майк, которого охотник уже обучил нехитрой сигнализации, сделал шаг вправо. Рохо кивнул, тоже шагнул направо и исчез в густой слоновой траве.
   Майк шел за ним по проложенной охотником тропке, след в след. Жесткие стебли били его по лицу, опутывали ноги, неслышно ломались под тяжелыми солдатскими ботинками.
   Так они шли минут пять — и вдруг Майк чуть не наткнулся на Рохо, левой рукой придерживающего высокие желтые стебли, а правую предостерегающе вытянувшего назад. Из-за раздвинутой травы была видна просторная поляна, на которой в беспорядке стояли круглые глиняные хижины с высокими конусами тростниковых крыш.
   Стоял жаркий африканский полдень, и деревня словно вымерла.
   Рядом с одной из хижин, у входа, завешанного циновкой, тлели угли. Дымок стлался по земле и тянулся к зарослям. Тощая желтая собака, высунув лиловый язык, подошла к деревянной ступе, лениво обнюхала ее и поплелась в кусты. Все дышало миром, ленивая дремота царила в крохотной лесной деревушке.
   Рохо оглянулся на Майка, словно для того, чтобы удостовериться — здесь ли он, потом сложил ладони рупором и прокричал петухом.
   И в тот же миг из глухого, сонного буша к безмолвным хижинам метнулись пятнистые фигуры «десперадос» . Их автоматы были закинуты за спины, в руках блестели длинные и тонкие ножи. Они бесшумно проскользнули в хижины, и Майк услышал приглушенный шум борьбы, короткие стоны, сдавленные, полные предсмертного ужаса вскрики.
   Рохо кивнул Майку и решительно вышел из зарослей, настороженно остановился на краю поляны, вглядываясь в сторону хижин, где шла беспощадная резня. Свой автомат с круглым диском он держал наготове.
   Вскоре возбужденные «десперадос» начали выходить из хижин. Они вырывали пучки желтого, сухого тростника и деловито вытирали свои длинные ножи. И только сейчас до Майка дошел смысл случившегося: «отчаянные» Франка Рохо вырезали обитателей маленькой деревни… Он побледнел. Рохо с интересом наблюдал за ним. Майк сглотнул комок и, широко раскрыв рот, втянул воздух всей грудью.
   — В первый раз мне тоже было страшно, — спокойно заметил Рохо, не сводя с него взгляда. — Но на войне нет выбора, капитан! Если бы мы не уничтожили их, мятежники тут же узнали бы о нашем продвижении. Эти люди — прирожденные следопыты, и от них не укрылась бы ни одна примятая травинка.
   Майк не ответил — он был не в силах сказать ни слова.
   Один из «десперадос» приблизился и стал в почтительном отдалении. Это был невысокий плотный человек с маленькими быстрыми глазками и широким приплюснутым носом. На щеках у него было по три насечки. Рукава десантной куртки закатаны по локоть, автомат он небрежно держал за ствол. На груди висел талисман: высохшая лапка мартышки.
   — Это Инносенсио, — кивнул на него Рохо. — Дезертир. Попади он противнику — будет расстрелян на месте…
   Наемник подошел ближе.
   — Все в порядке, хозяин, — сказал он, криво улыбнувшись.
   «Отчаянные» тем временем срывали длинные сухие стебли слоновой травы и скручивали их в толстые жгуты.
   Увидев это, Рохо обернулся к Инносенсио.
   — Хижины сожжете на обратном пути'
   Наемник равнодушно кивнул, затем что-то крикнул на местном языке «отчаянным» : некоторые из них уже зажгли свои травяные жгуты и собирались подпалить тростниковые крыши. Услышав приказ, «десперадос» поспешно принялись затаптывать огонь — и Майк подумал, что эти убийцы смертельно боятся Фрэнка Рохо.
   — Из хижин ничего не брать, — жестко приказал охотник и пояснил Майку: — Если противник до нашего возвращения побывает здесь, это на некоторое время собьет его с толку — обычно я разрешаю парням забирать все, что им понравится. Мы не настолько богаты, чтобы зря уничтожать добро!
   Майк непроизвольно покачал головой — «добро» ?!
   Ему приходилось бывать в таких лесных деревушках. Несколько кур, тростниковые циновки да миски и кувшины, сделанные из сушеных калебасов, — вот и все «добро», которым обладали их обитатели.
   Они из года в год выращивали рис в болотистых низинах, яме — там, где посуше, да охотились с длинными кремневыми самопалами, сделанными местными кузнецами, на мелкую живность.
   Рохо будто прочел мысли Майка.
   — Напрасно вы думаете, капитан, что эти люди ничего не имеют. У мятежников есть магазины, где на рис или яме можно выменять даже транзисторы, не говоря уж об одеялах, тканях, посуде. Мои парни, к сожалению, получают эти товары из вторых рук.
   — А почему бы вам не атаковать такой магазин? — не выдержал Майк. В его голосе был нескрываемый вызов.
   Но Рохо словно не понял этого.
   — Магазины и склады находятся на главных базах. Атаковать такую базу не осмеливаются даже португальцы, хотя расположение ее и бывает известно.
   — И все же, мистер Рохо, то. что сделали сейчас ваши «отчаянные», — бесчеловечно, — упрямо продолжал Майк: спокойствие охотника выводило его из себя. — Я доложу об этом генералу ди Ногейра, как только мы вернемся!
   Фрэнк Рохо взглянул на него с сожалением и прищурился.
   — Браво, капитан! Когда вернемся… Но ведь мы с вами не на пикнике, и кто может гарантировать, что генерал получит возможность увидеть кого-либо из нас!.. Нет, я не угрожаю, — добавил он, видя, как вспыхнуло гневом лицо Майка. — Просто рассуждаю вслух. А насчет вашего доклада… — Он вздохнул. — Генерал ди Ногейра даже не сможет объявить мне какое-нибудь порицание. В конце концов, я не военный и всякие там Женевские конвенции о ведении войны и обращении с гражданским населением на меня не распространяются. И вообще, спор о том, что лучше: сначала умиротворять мятежников, а потом строить для них школы и больницы, или наоборот — строить все это и тем самым умиротворять, все равно что спор о том, что было раньше курица или яйцо… Ну да ладно, — усмехнулся Рохо. — А теперь в путь. Завтра к вечеру мы должны вернуться в форт — и не с пустыми…
   Внезапно Майк изо всех сил толкнул охотника в плечо. Массивная фигура Рохо качнулась в сторону, и его удивленный возглас потонул в страшном грохоте.
   Из зарослей слоновой травы вырвался огненный смерч, и, ударив охотника в бедро, сбил его с ног. Второй смерч пронесся над головой пригнувшегося Майка и разнес грудь Инносенсио. Рохо грохнулся на землю, но тут же ловко, по-кошачьи, перевернулся на бок, одновременно посылая из автомата очередь за очередью. Майк спас Рохо инстинктивно: ему до сих пор все еще казалось, что он видит, как заросли медленно раздвигаются, и из желтой травы вглядывается в них широкий черный раструб ружья.

   — Дьявол! — Отбросив автомат, Рохо двумя руками рвал правую штанину. Клочья плотной ткани тлели, пахло паленым мясом. — Да помогите же мне, черт возьми! — крикнул он не решающемуся оторваться от земли Майку. — Больше стрелять там некому!
   Майк встал, все еще недоверчиво оглядываясь на заросли. «Десперадос» были уже там. Они возбужденно разговаривали, рассматривая что-то, потом вдруг рассеялись в разных направлениях. Их движение можно было определить лишь по колышущейся траве.
   Двое подбежали к лежащему на спине Инносенсио и растерянно опустились рядом с ним на корточки. Еще двое поспешили к чертыхающемуся Рохо, но Майк уже помог охотнику разрезать грязную штанину и теперь осторожно отрывал от почерневшей кожи обугленные лоскутки ткани. Вид раны был ужасен, это было кровавое месиво, в которое выстрел вогнал клочья одежды.
   Рохо не стонал. Он отстегнул от пояса пузатую флягу, поднес ее к побледневшим губам и долго-долго пил.
   Потом протянул флягу Майку.
   — Черт с ними, с правилами. Выпейте, капитан. Вам виски, кажется, нужнее, чем мне…
   Майк сделал несколько глотков. Охотник тем временем, морщась и кусая губы, ощупывал свою ногу. Потом он слегка пошевелил ею, застонал, но нашел в себе силы улыбнуться:
   — Если кость и задета, то чуть-чуть… Эти самодельные пули не пробивают даже задницы. Только бы не было заражения!
   Он достал из заднего кармана плоскую металлическую коробку, извлек из нее шприц с какой-то жидкостью и всадил его себе прямо в рану. Глаза его закрылись от боли. Затем он отшвырнул пустой шприц. Открыл небольшой флакончик, смочил взятый из той же коробки тампон и принялся протирать рану.
   — А вы, капитан, идите-ка посмотрите, в чем там дело… — вдруг неожиданно резко сказал он.
   Майк понял, что Великий Охотник не хочет, чтобы он, Майк, видел его корчащимся от боли — таким прославленного Фрэнка Рохо не должен был видеть никто, а африканцы… Их Рохо в счет не брал.
   Майк молча кивнул и пошел в заросли, вернее, туда, где еще недавно стояла стена золотой травы. Теперь она была вытоптана, и на желтом ковре лежали два мертвых африканца. Рядом валялись длинноствольные самопалы с прикладами, украшенными резьбой, и воронкообразными стволами. Убитые были почти мальчишки. Их охотничьи сумки, распотрошенные «отчаянными», лежали поодаль.
   Сколько времени понадобилось этим юношам, чтобы неслышно подкрасться к «отчаянным», понять, что произошло в деревне, и принять решение — отомстить?!
   Майк попытался представить себе, как они слушают разговор его и Рохо, как выбирают, кому в кого целить, как засыпают в стволы порох,.закладывают круглые свинцовые пули и забивают пыжи…
   Когда Майк вернулся на поляну, наемники уже перевязали Рохо и отвели к хижине, у стены которой он и прислонился, обхватив плечо одного из «отчаянных» .
   — Они — из этой деревни, — встретил он Майка. — Идиоты! Впрочем, эти люди не знают, что такое настоящая жизнь, потому-то так легко и умирают. Право же, порою я им даже завидую…
   — Мы вернемся в форт? — Майк кивнул на бинты вокруг правой ноги Рохо.
   — Нет. Мы идем дальше…

ДВОЙНАЯ ИГРА

   — Бэзил, вы только посмотрите, как это выразительно!
   Корнев держал в руках небольшую фигурку из черного дерева: женщина обратила лицо к небу и широко открыла рот, словно в раздирающем душу крике. Грудь ее была обнажена, руки, прижатые к животу, стискивали калебас. В скульптуре не было ничего лишнего, резец прошелся по материалу скупо и точно.
   Рядом, у круглой хижины, сидел старик, молчаливый, с клочками седых волос на большой, тяжелой голове и, не обращая внимания на Корнева и Мангакиса, остановившихся рядом, шлифовал эбеновую маску.
   — А посмотрите-ка сюда…
   Мангакис коснулся плеча Корнева и кивнул в сторону соседней хижины: там работала целая семья.
   Грубые, корявые куски черного дерева валялись поодаль. Мальчишка лет двенадцати, в одной лишь набедренной повязке, тяжелым мачете обрубал остатки сучков. Почти рядом, сидя на земле, работал его отец. Острым, похожим на маленькую кирку инструментом, он сильными, но осторожными ударами снимал с продолговатого бруска негнущиеся, толстые стружки, и прямо на глазах из корявой чурки вытягивался легкий корпус пироги.
   Старейшина семьи, сухонький старик в одних шортах, сидя на корточках, колдовал тонким и острым ножом над маленькими фигурками гребцов. Горка крокодильих зубов лежала перед ним на аккуратно расстеленной тряпице, здесь же — несколько уже готовых фигурок с неширокими отверстиями в стиснутых кулачках. В эти отверстия старик вставлял сделанные из эбони копья, весла, длинноствольные ружья.
   Две уже готовые полуметровые пироги с командами гребцов и охотниками стояли на чурбаке того же черного дерева. Их полированные бока светились золотым отблеском солнечных лучей.
   — Если организовать дело широко, страна будет получать за это валюту, — задумчиво сказал Мангакис и обернулся к Корневу — За два дня мы с вами. Никос, побывали в семи кооперативах, но все это, что называется, пищевая и туристская промышленность. Рис, яме, ткачество, резьба по эбони и махагони… Единственная надежда на бокситы. Правда, в том районе нам еще только предстоит побывать…
   — Вы знаете, как я вам благодарен. Вытащить меня в такое путешествие… Даже не верится, что я оторвался от моего стола.
   — Скажите спасибо Кэндалу… Мне, к сожалению, пока его нечем порадовать. Я знал, что страна бедна, но то, что увидел, меня ужасает. Нам придется здесь все начинать сызнова: дороги, связь, водопровод… Все эти крошечные деревушки придется объединять, мы построим деревни с настоящими домами, фермами…
   — Вы энтузиаст, Бэзил. Пока эта страна под белым крестом Лузитании, и войне не видно конца. Да вы и сами знаете, что правое дело торжествует далеко не всегда.
   — Лузитания проиграла воину, — упрямо насупился грек. — Португальцы обороняются, а не наступают. Они устали от буша. И поверьте мне, фитиль, горящий здесь, взорвет фугас в Лиссабоне.
   — И когда это случится, вы начнете реформировать и эту страну по плану, который вы разрабатываете по просьбе Кэндала…
   Мангакис кивнул.
   — Вы знаете, Никос, я командовал партизанской бригадой в Греции, фашисты не без помощи англичан нас тогда разгромили. Мне казалось, что нас предал весь мир.
   — Вы имеете в виду английскую демократию? Мангакис отмахнулся.
   — Не ловите меня на слове. Как советник ООН я попал, в конце концов, в Богану. И то, что удалось сделать стране, такой же бедной, как вот эта деревня, было моим возрождением… Маленькое государство, народ которого впервые за всю свою историю сыт и одет… Никос, разве это не лучшая награда смертному? После разгрома бригады я долго никуда не мог уйти от печальных строк нашего древнего поэта… Они звучат примерно так: «Вовсе на свет не родиться — для смертного лучшая доля» .
   — А теперь?
   Мангакис улыбнулся.
   — Вы же все прекрасно понимаете, Никое, вы — журналист и ученый… Я б не пережил, если бы здание, которое мы с таким трудом возводили все эти годы, рухнуло в одну ночь…
   — Поставив себе памятник в Богане, вы решили увековечить свое имя и в Колонии? — пошутил Корнев.
   — А разве это плохо — оставить после себя что-нибудь, за что люди будут вспоминать тебя добрым словом? — Он посмотрел на часы. — Уже пять часов! Через два часа начнет темнеть…
   — Ну и что, ведь мы решили ночевать здесь К залежам бокситов пойдем завтра, с рассветом. Кстати, сколько туда…
   Корнев хотел еще что-то сказать, но в этот момент из-за хижины появился стройный африканец в аккуратном защитном комбинезоне, перетянутом новенькими ремнями, с тяжелой кобурой, а в том, как он держал свой новенький автомат, было что-то плакатное. Лицо его было тщательно выбрито, волосы коротко подстрижены.
   — Надеюсь, камарады, вы довольны? — спросил он приятным, мелодичным голосом. — За три дня, пока мы сюда добирались, мне кажется, вы многое увидели.
   — Спасибо, Жоа.
   Мангакис похлопал ладонью по толстой записной книжке, оттопыривавшей нагрудный карман его серой походной рубахи.
   — Конечно, для того чтобы подготовить серьезный план развития вашей страны, этого мало, но, однако, нам будет о чем поговорить с Кэндалом.
   — Кстати, в письме он писал, что мы встретимся с ним в освобожденной зоне… — Корнев внимательно посмотрел на Жоа.
   Тот недоуменно пожал плечами.
   — Я не знаю, что в письме… Мне было приказано передать его вам и камараду Мангакису и как можно скорее прибыть сюда. Меня даже удивила эта спешка. Правда, — он понизил голос, — Движение планирует провести в ближайшее время съезд представителей освобожденных районов. Люди будут интересоваться экономикой: действительно, какой толк от свободы, если нам будет нечего есть! Центральный Комитет Движения поручил Кэндалу подготовить доклад. Вот он, видимо, и надеется на вашу помощь, камарад Мангакис. Своих опытных экономистов у нас пока еще нет… Учатся.
   В последнем слове Корневу послышался легкий сарказм.
   Корнев встречал Жоа несколько раз в штабе «борцов свободы» . Его уважали, у него были заслуги старого участника Движения. Таких в штабе было несколько — вышедших из колониальных ткгрем, где они отсидели не один год.
   Колониальные власти взяли с них подписку об отказе участвовать в Движении: шесть-семь лет тюрьмы — разве этого недостаточно, чтобы навсегда отбить охоту болтать о политике? Но они вернулись в Движение, ничего не утаив о подписках, и даже нередко отличались своей образованностью от тех партизанских командиров, которые все эти годы провели в боях и засадах, в рейдах на бетонные форты; организовывали крестьянские кооперативы.
   Однако поведение Жоа — человека еще довольно молодого, но уже много повидавшего— казалось Корневу по меньшей мере странным. Иногда Жоа целыми часами не раскрывал рта, и лицо его было сосредоточенно-хмурым, словно что-то беспокоило его. Затем он становился неестественно веселым, шутил, старался понравиться.
   С майором на переправе он был начальственно строг, но чем дальше они углублялись на территорию Колонии, тем меньше оставалось начальственности в его манерах, словно он напоминал, что партизаны не слишком разбираются в тонкостях штабной иерархии…
   Сейчас он был чем-то озабочен — или Корневу это только показалось? Он сам, оставив Корнева и Мангакиса на попечение старосты, ушел в разведку на три часа, пока жители готовили в честь гостей скромный пир…
   И опять Майк шагал по звериной тропе сквозь молчаливый буш. И опять он знал, что впереди, позади и по сторонам идут «отчаянные» Франка Рохо,но не видел их и не слышал.
   Даже здоровенный парень, который нес на своей спине командира «Огненной колонны», умудрялся ступать так неслышно, будто шел по толстому ковру.
   Фрэнк Рохо скомандовал выступление всего лишь через час после того, как заряд угодил ему в правое бедро. Командир «десперадос» хотел выполнить свою миссию во что бы то ни стало.
   И Майк все пытался разобраться в своем отношении к Рохо. Кто же этот человек? Бесстрашный следопыт, бегущий от цивилизации в мир буша, или хладнокровный убийца, ни во что не ставящий человеческую жизнь?
   Раненый, неспособный передвигаться самостоятельно, он продолжает этот тяжелый поход, чтобы захватить партизанских вожаков — двух-трех людей всего лишь, но в обмен на них власти Боганы выдадут десятки тех, кого они взяли месяц назад, разгромив ночной десант. Он не щадит себя ради спасения наемников-африканцев и тех офицеров-белых, которым изменило счастье.
   Именно об этой операции шла речь в бетонном блокгаузе форта № 7. И еще Рохо добавил: генерал ди Ногейра хочет испытать капитана Брауна «в деле» потому, что имеет на него определенные виды.
   — Все будет олл райт, капитан! — дружески заверил его тогда охотник. — Мы не пропадем.
   Он мог бы сказать — «со мною не пропадешь» . И Майк понял, что Рохо щадит его самолюбие.
   А его внимательный взгляд, брошенный на Брауна как раз перед тем, как из кустов прогремели мушкетные выстрелы? Майку показалось, что командир «десперадос» сожалел, что Майк стал свидетелем того, что произошло в лесной деревушке. Нет, сам Рохо не убивал людей,.он их лишь выслеживал, и ничто не должно было мешать ему, когда он шел по следу.
   Вот и теперь… Они почти бегут через этот бесконечный буш уже двенадцать часов. Сколько же — сорок, пятьдесят, шестьдесят — километров отделяют их от надежных стен форта?
   Рохо уверен, что там, среди своих, есть и лазутчики партизан. Что ж, после того, как старательный, верный сержант Аде, службист, гроза рядовых наемников, оказался капитаном Морисом, офицером разведки Боганы, погубившим так хорошо подготовленный десант, Майк больше уже никому не верил…
   Впереди прокричала какая-то птица. Ей отозвались еще три: справа, слева, сзади… Майк знал: это сигнал к привалу. Лишь один он имел право идти после сигнала — и только к Фрэнку Рохо.
   Майк сделал несколько шагов. Так и есть. Чаща немного отступила, и у ствола дерева, вытянув правую ногу вперед, сидел побледневший Фрэнк Рохо. Его запыхавшийся носильщик хлопотал поблизости, неуклюже расстилая на жесткой траве новенькое красное одеяло.
   Майк невольно вздрогнул, таким странным, показалось ему лицо Рохо: глаза охотника были сужены, губы плотно сжаты. Он неподвижно смотрел из-под густых бровей на наемника, подчеркнуто старательно расправлявшего на траве одеяло. Правая рука Рохо была в кармане.
   — У нас нет таких одеял, Кларенс, — сказал он тихо.
   Наемник испуганно выпрямился во весь свой богатырский рост, отер ладонью пот со лба и, полуоткрыв рот, уставился на командира.
   — Где ты взял это одеяло? — Слова прозвучали еще тише.
   — Это… — парень опустил глаза.
   — Ты взял его в деревне.
   — Нет!
   Наемник, закрывая лицо руками, в ужасе попятился.
   — Такими одеялами снабжает только Движение. Ты нарушил мой приказ!
   — Я боль…
   Не кончив фразы, «отчаянный» метнулся в сторону, туда, где у ствола дерева стоял его автомат.
 

 
   Выстрелы Франка Рохо прозвучали глухо, не громче, чем стреляет шампанское. Наемник упал головою в чащу и повис на кусте, словно пытаясь удержаться на его колючих ветвях, потом захрипел и медленно сполз на землю.
   Рохо положил пистолет с навинченным на него черным решетчатым глушителем на раненую ногу и оперся затылком о серый ствол дерева. Только теперь он заметил растерянного Майка, неподвижно стоящего метрах в трех от него, и болезненно скривился.
   — Он знал, что бывает за нарушение приказа.
   — Но парень стелил вам! — Майк сделал ударение на слове «вам» .
   — Только поэтому я и узнал, что он нарушил приказ.
   — Это жестоко!
   — Жестоко? — Рохо усмехнулся. — А это, по-вашему, акт гуманизма? — Он указал на свою вытянутую ногу. — Если задета кость и начнется заражение — считайте, что я вышел в тираж. Одноногими могут быть пираты, да и то только в романах.
   — Парни мстили за смерть родных!
   — Помогите мне лучше сменить повязку. Открылось кровотечение. И не думайте, ради бога, обо всем этом… — Рохо сделал жест в сторону убитого. — Это не наша война.
   Майк подошел и присел на корточки возле охотника, молча принялся развязывать куски гибких лиан. Ему не хотелось продолжать разговор.
   Он разорвал зубами оболочку протянутого охотником индивидуального пакета и хотел было уже снимать набухшие кровью бинты, как Рохо вдруг легонько отстранил его.
   — Извините, капитан. Дальше я сам. Глупость, но я стесняюсь, это у меня с детства. Отвернитесь, прошу… вас… — Смущенно, но настойчиво сказал он.
   Майк недоуменно пожал плечами.
   — Но ведь африканцы перевязывали вас.
   — Африканцы?.. Африканцы совсем другое дело. Это же не мы с вами.
   Рохо менял повязку, а Майк стоял к нему спиною и невольно смотрел в сторону кустов, из которых торчали тяжелые, очень большие ботинки убитого.