Страница:
Костылев Георгий
Крепкие орешки
Георгий Костылев
Крепкие орешки
Кто
здесь не бывал, кто не
рисковал,
Кто сам
себя не испытал,
Наверное,
нас уже никогда не
поймет!
Поймут,
может быть, отец и брат,
Друган,
который прошел Афган,
Так
выпьем за тех, кто уже
никогда не придет!
Солдатская песня
Вот так все и началось для 303-го Сибирского батальона. Сели пить чай -- а получили мясорубку.
Собственно, началось все значительно раньше. 6 августа в свирепом встречном бою погиб командир батальона, майор Сова, погиб начальник разведки, полегли трое моих зенитчиков, четверо бойцов разведвзвода и башенный стрелок БТР из первой роты. "Борцы за независимость" не досчитались тридцати своих абреков, был сорван удар по комендатуре города Аргуна, уже в красках расписанный по телевидению московскими саботажниками. Мы ошпарили бандитов ливнем стали из своих минометов, кое-как раскачался бурятский ОМОН, и противники, ворча стволами, разошлись, унося раненых.
Бандиты нашли и вернули всех наших мертвецов -- случай в истории чеченской войны беспрецедентный. Причиной тому был не избыток благородства -- дезорганизованное бандитское войско желало побыстрее свинтить, а единственная автодорога на юг роскошно простреливалась огнем нашего батальона. Баш на баш -- в ночь на 7 августа грузовики с бандитами ушли на юг. А кажется, с чего бы? В бою 6 августа их было 300 против наших тридцати.
Король умер -- да здравствует король! Вечером 13 августа бандгруппа Хаттаба скрытно окружила расположение батальона. Впрочем, насчет скрытно -это с их точки зрения. Утром 13-го два наших БТРа проскочили до комендатуры -- решить пару организационных вопросов. Во втором из них находился я. Сказать, что мне было плохо, -- значит не сказать ничего. С лета 1995 года меня крутило перед каждым боем, как белье в центрифуге. Я был уверен, что нашей мангруппе крышка, и не поверил собственным глазам, когда БТРы без помех вошли на территорию части.
-- Дмитриевич, ну-ка посмотри, что там на крыше цеха? -- без предисловий начал исполняющий обязанности комбата капитан Олег Иванов, едва я спрыгнул с брони.
Господь Бог одарил капитана Иванова тремя качествами, исключительно необходимыми офицеру: выдержкой, тактом и здравым смыслом. К 13 августа ситуация в управлении батальона сложилась редкая, если не сказать анекдотическая ("все это было бы смешно, когда бы не было так грустно"): комбат погиб, первый зам (капитан Андрей Барановский) тяжело ранен, замполит -- по делам на Большой земле, начштаба -- вакантная, начальник разведки -убит, начбой -- отсутствует, зампотех -- в госпитале (контужен), зампотыл -непонятно где и вообще как офицер ничего из себя не представляет.
Закон тайги суров, но гибок: без сходок, собраний и обсуждений командование батальоном по всеобщему молчаливому согласию было возложено на Иванова, имевшего, пожалуй, самый невоенный статус в части: заместитель командира по правовым вопросам, т. е. военюрист. Не только военный, но и просто полевой опыт Олега равнялся круглому нулю: всю дорогу он прослужил в комендатуре замполитом. Но в противовес этому сокрушительному недостатку он обладал редчайшим для командира достоинством: умением не мешать подчиненным.
В бинокль БМ8х30 отчетливо просматривались установленный на крыше цеха автоматический гранатомет АГС-17 с пристегнутой "улиткой"* и мешкообразная фигура рядом с ним.
-- Команди-и-ир! -- раздался вопль моего наводчика ЗУ-23, отнюдь не образцового солдата, но парня бедового и решительного. -- Я их вижу, разрешите огонь!
Простенком ниже крыши, за пыльными стеклами цеха, угадывалась какая-то нездоровая суета.
-- Гранатомет АГС на крыше, сто процентов, -- спокойно сказал я Иванову, опуская бинокль.
Одновременно рядом звонко стукнула винтовка, и сразу же вслед за ней дважды коротко рявкнула моя зенитная пушка. Не тратя времени на выяснения, кто скомандовал, а кто стрелял, я вновь вскинул бинокль к глазам: бандитский АГС исчез, сметенный с крыши вместе с ограждением и вентиляционной трубой, а в остеклении верхнего этажа зияли дыры. Что-то подсказало мне довернуть бинокль левее. Лестничная коробка цеха была двусветной: стеклянные стены с востока и запада, поэтому я успел четко засечь, как двое в серо-зеленом под руки тащили вниз третьего.
И -- тишина. Стрелять больше было не по кому. Но когда я опустил бинокль, ощущение необъяснимой угрозы, терзавшее меня с утра, бесследно исчезло. Вероятность переросла в реальность: драка будет, но встречу я ее в роскошном окопе, а это, по военным меркам, просто подарок судьбы.
Облегчение, которое испытываешь при этом открытии, не сравнимо ни с чем, даже если сто бандитов в это самое время прилежно стараются отстрелить тебе голову. Я проверял -- этим проклятым чутьем на предстоящую заваруху в батальоне, кроме меня, не обладал никто. Поэтому не удивительно, что мой сияющий вид воспринимался встревоженными людьми, мягко говоря, неадекватно. Я и так-то слыл в батальоне оригиналом, не матерился в разговоре с подчиненными, читал на досуге Боевой устав вместо "Спид-Инфо" и с аппетитом кушал змейку, если удавалось таковую поймать; а тут -- стрельба, несомненно, готовящееся нападение, а батальонный пушкарь, верста, мать его, коломенская, -- руки в брюки, рот до ушей, кепи набекрень, насвистывая, вразвалочку топает к себе на батарею. Вынужден согласиться, выглядел я со стороны дурак дураком; впрочем, на что на что, а на это мне всегда было глубоко наплевать.
Знавший меня лучше других капитан Манжуров, командир третьей стрелковой роты, пристально посмотрел на меня глубоко посаженными серо-голубыми глазами, вынул изо рта хабарик и внес предложение, подкупающее своей простотой:
-- Митрич, а не выпить ли нам чифиру? Я там шоколадку заначил.
Несмотря на, казалось бы, очевидную дикость подобного предложения (караул! Бандюки под носом! К оружию, товарищи! ), я с готовностью согласился. Во-первых, все, что можно было сделать для отражения нападения, было сделано давным-давно, а прессовать необстрелянных бойцов беготней и суетой с суровым лицом а-ля Шварценеггер -- наилучший способ скособочить им и нервы и мозги еще до первых выстрелов, да и фальшива вся эта псевдоактивность до отвращения. А во-вторых, чифир у Андрея Васильевича Манжурова всегда был превосходен. Дав бойцам команду укрыться, я с чистой совестью направился в "чайхану".
Чайхана "У Васильича" размещалась в закутке, образованном углом двухметрового бетонного забора и маленьким одноэтажным кирпичным домиком, на крыше которого под легким навесом прищурилась двумя своими стволами 23-миллиметровая зенитная автоматическая пушка ЗУ-23-2А12 (круто, правда? Жаль, коротковат индекс! ). Под растянутыми плащ-палатками стоял аккуратный столик, реквизированный в разграбленной дотла канцелярии завода "Красный молот", и десяток стульев; ВПК -- военно-полевой комфорт.
Как бывший работник общепита, заявляю: истинно благородный чифир, в меру крепкий, в меру горьковатый и в то же время ароматный, умеют заварить только две категории граждан: зэки и те, кто их охраняет. А Васильич отбарабанил в конвое таки порядочно. Так вот, покамест я прихлебываю чай, самое время пояснить один момент, который, возможно, вызвал у вас недоумение. Насчет сурового лица и "Чапаев винтовку сорвал со стены: ребята, не время досматривать сны! ". Это, чтобы в дальнейшем было понятнее.
Находясь на переднем крае не день, не два, а недели и месяцы, всеобщую и неослабную боевую готовность поддержать невозможно. Люди, даже солдаты, даже семижильные Русские Солдаты, должны периодически спать, есть, ходить в туалет (а не за угол траншеи), играть в домино, шашки и "двадцать одно", а не то их боеспособность может резко понизиться. Крыша поедет, проще говоря. Читайте Эриха Марию Ремарка -- там все написано, а лучше классика не скажешь.
Мудрый Боевой устав предусмотрел подобную ситуацию, обязав отцов-командиров назначать на позициях наблюдателей и дежурные огневые средства. Если пара-тройка хлопцев добросовестно бдит у пулеметов и пушек, а еще несколько особо зорких пасут окрестности через оптику, то внезапный рывок противника абсолютно исключен, тем более -- днем. С другой стороны, даже если присутствие противника обнаружено, то это отнюдь не значит, что можно бить его влет, без приказа на то старшего. Парадоксальность этой ситуации -- вот он, враг, а стрелять -- не моги! -- на чеченской войне принимала порой совершенно абсурдные формы. Проще было получить по шее за выстрел по противнику, чем за проигранный бой или потерю бойцов.
(Мой знакомый, командир минометного взвода 305-го батальона, выплатил штраф за две несанкционированно выпущенных мины, как за утраченное без уважительных причин вооружение, т. е. в десятикратном размере. Учтите, я не шучу. )
И вот в этой-то неоднозначной тактической паузе -- от визуального контакта до команды "огонь! " -- не имея возможности влиять на события, вести себя можно по-разному. Есть категория начальников, как правило, это разнообразные помы и замы, наказанная Богом особой формой мании величия. Их заботит не то, что и как они делают, а то, как они при этом выглядят и что о них думают окружающие. За их суровыми лицами, пронзительными взорами и металлическими голосами всегда прячется страх, как бы кто не забыл, что Я -начальник! начальник!! Начальник!!! Этот страх, усугубляемый обычно профессиональной некомпетентностью, такие фрукты маскируют суетой, показной требовательностью и матерной руганью. Эта насквозь фальшивая и трусливая суета носит в армии презрительное название ИБД -- имитация бурной деятельности. Имитаторы настолько озабочены сохранением чеканной монументальности своего облика, что на решение прозаических вопросов, типа: где раздобыть заградительных мин? как одолеть бельевую, пардон, вошь? -времени у них уже не остается. Благодарение Богу, ареал обитания этой разновидности приматов обычно далек от мест, где их навороченный камуфляж может попортить окопная грязь или, скажем, разрывная пуля.
А можно не суетиться. При первом же выстреле свободная смена орудийных расчетов самостоятельно вооружилась и заняла укрытия у своих орудий, так что моя команда прозвучала, по существу, вдогонку; вероятные цели для минометов были определены заранее, боеприпасы подготовлены -- одним словом, как на картине у Верещагина: пусть войдут! Вниманию и выучке своих солдат я доверял, а по собственному боевому опыту знал, что основа успеха в бою -это выдержка и хладнокровие. Можете соглашаться со мной или не соглашаться, но, по-моему, вид командира батареи, невозмутимо попивающего чаек, больше способствует сохранению душевного равновесия, чем беготня и вопли о бдительности.
Кстати, о естественных надобностях. В десяти шагах от "чайханы" красовался аккуратный сортирчик нашей батареи, предмет зависти всего батальона. По причине дефицита досок он был по периметру обшит рубероидом. Именно сюда кишечник, не желающий осознавать всю остроту момента, привел водителя батарейного ГАЗ-66 рядового Байрамова. Примерно через пару минут (мы все еще наслаждались чайком) справа от меня бетонный забор просекла бело-желтая вспышка, и порция осколков пополам с бетонным крошевом ушла в туалет вслед за Байрамовым -- прямо сквозь рубероид. Я максимально осторожно (чай-то горячий) поставил кружку на стол и поднялся в рост. Из дверей туалета так же не спеша вышел Байрамов, деловито поддернул штаны и задумчиво прокомментировал ситуацию:
-- А ведь был запор!
И мгновенно исчез в направлении своей огневой, громыхая на ходу бронежилетом и оружием.
Бой начался.
Я прикурил. Слева от меня в положении низкого старта замер расчет зенитной пушки. Я посмотрел на лица -- никакого страха; спокойное ожидание и суровая решимость. А пацанам было по 18-- 20 лет, и в бою они не были НИ РАЗУ.
Я пустил сквозь зубы дым и подал первую с начала боя команду:
-- Не суетись! -- и полез по приставной лесенке на артплощадку, осмотреться.
Почему я сразу не подал зенитчикам команду "к бою", я в тот момент даже не задумывался. Изучать в бинокль обстановку, имея рядом оседлавший пушку расчет, мне никто не мешал; разобраться с этим грубейшим нарушением устава я смог, только взобравшись на крышу.
Выскочив на крышу, я удостоился чести лицезреть ад. Я знаю, что такое обстрел, а что такое абзац, когда пули, кажется, можно ловить руками, как дождевые капли. Гремело отовсюду, на всю катушку, в три слоя, вдребезги, в душу мать. Треск автоматных и пулеметных очередей слился в сплошной рокот и отступил куда-то на задний план, превратившись просто в шумовой фон, подавленный и перекрытый адским грохотом рвущихся гранатометных боеприпасов всех типов -- подствольных ВОГ-25, автоматических ВОГ-17, противотанковых ПГ-7 и ПГ-9. Огонь чеченских гранатометчиков был так густ, что время от времени взрывы наседали один на другой, как пьяницы в давке за водкой, сливаясь в один громовой раскат. Сорвавшаяся с цепи смерть выла, хрипела, стонала и визжала, брызжа во все стороны ядовитой слюной и норовя распороть все живое своими грязными крючковатыми когтями.
Лирическое отступление 1
... Начальник столовой, сержант контрактной службы Игорь Набирухин, спал в своей каптерке и видел сны. Впоследствии, нервно прихлебывая водку, он так и не смог внятно объяснить, что за дикий кошмар подбросил его с койки и вышвырнул вон, под крылечко, за секунду до того, как в дверной проем влетела управляемая противотанковая ракета "фагот", превратив содержимое кладовой в творение сумасшедшего повара-сюрреалиста. Факт остается фактом: из каптерки он выпал до, а не после взрыва, иначе мешанина из квашеной капусты, печенья и макарон была бы обильно приправлена его собственными потрохами...
После первых же выстрелов бойцы заняли свои места на огневых или, по крайней мере, убрались с открытых пространств -- это было проконтролировано. Но никому (мне в том числе) не пришло в голову вспомнить о часовом у входа в караульное помещение. Часовой стоял за короткой Г-образной кирпичной стенкой в рост человека, примыкавшей к высокой, в два этажа, глухой стене гаража. В какой-то степени можно понять, почему не нюхавшие пороха офицеры считали эту стенку защитой, но я-то, старая полевая крыса, прекрасно знал, что осколки гранат ВОГ-25 и ВОГ-17 уверенно валят людей при разрыве и сзади, и сбоку, и сверху. В первые же секунды боя штук шесть гранат врезались в стену гаража, окатив часового потоком рваной стали; на крики о помощи бросился Паша, санинструктор-контрактник, прилетевший из Грозного буквально за пару часов до боя. Он не успел еще толком начать перевязку, как новой лавиной осколков его убило наповал...
Зенитные автоматы, в силу их специфического назначения, практически невозможно по-настоящему защитить от пуль и осколков. Как минимум два ключевых номера -- наводчик и прицельный -- торчат над бруствером, как тополь на Плющихе. И хотя железная логика боя требует, чтобы офицер как можно дольше оставался в живых, у меня язык не повернулся послать к орудию расчет, не попробовав предварительно уцелеть в этой свистопляске самому. В противном случае мне до конца дней моих пришлось бы ходить небритым: я просто не смог бы смотреть на себя в зеркало.
Дежурный наблюдатель, заряжающий Фазлиахметов, деловито постукивал из автомата. Так же деловито, негромко, скупо постукивал весь батальон. И это было гут, ибо беспорядочная пальба во что попало и во что ни попадя есть симптом клинический, начало конца. Хлопцы еще только примеривались, нужно было их слегка воодушевить. Ну-с, приступим!
Я в кресле наводчика, и шестикратный прицел скачком приближает дома, кусты и беспорядочно брошенную дорожно-строительную технику. Страху нет, один задор. Страх был до первого выстрела, страх придет после последнего. Происходящее вокруг воспринимается совершенно отстраненно, разум словно отодвинулся куда-то в глубь зрительного зала, с удобством устроившись на галерке. А бурлящий водоворот боевого азарта громыхал вокруг меня на полных оборотах, лязгая, как большегрузный состав; восторг и жажда убийства смешались в адскую реактивную струю, и мы ревели на пару с автоматом -- он сквозь жерла стволов, я -- сквозь оскаленные зубы.
Тут и там в прицельных линзах подрагивали белесые вспышки выстрелов. Первую очередь я влепил в окно низкого кирпичного дома, что-то вроде коровника с двускатной крышей. Спусковая педаль зенитной пушки, во избежание случайных выстрелов, сделана тугой и с большим свободным ходом; но в этот раз мне показалось, что я жал на нее целую минуту, прежде чем автомат заговорил.
Взревев, как разъяренный дракон, пушка извергла в противника струю взрывчатки и стали. Зенитный автомат, в отличие от пехотного оружия, не строчит, не стучит и не хлопает -- он именно ревет, ухо не в состоянии уловить паузы между выстрелами при суммарной скорострельности двух стволов в 2400 выстрелов в минуту. Соответственно вся отправленная получателю доза взрывается почти одновременно. Изо всех окон, дверей и щелей коровника выбило струю пыли и каких-то лохмотьев, словно я расстреливал гигантский мучной мешок. В считанные секунды я расколошматил фасад, смешав укрывшихся в нем боевиков с битым кирпичом. Держу пари, такой подлянки правоверные не ожидали.
Рывком перебрасываю стволы на 15-00 вправо. Автомат стал продолжением моих нервов; нас не интересует бандитская шпана -- мы играем по-крупному. В двухстах пятидесяти метрах, за неровным пустырем, -- длинный гараж-депо дорожно-строительной автоколонны. И что-то солидное гвоздит по нас именно оттуда, перекрывая гулким перестуком автоматно-пулеметную трескотню.
Вот он -- мерцание крупной бледной вспышки, басовитый грохот автоматического гранатомета. Мучачо засел в кирпичной надстройке на три окна, видимо, бывшей диспетчерской гаража. Мы с Фазой едва успели сменить коробки с лентами, когда артплощадка буквально заплясала под ногами, рубероидный навес рвануло клочьями и что-то где-то куда-то посыпалось. Я отметил это -- не более...
Лирическое отступление 2
... В "избушке", на крыше которой мы устраивали корриду, находилась пулеметная точка третьей роты, а за дощатой перегородкой -- батарейная каптерка, в которой помимо прочего барахла валялся и мой вещмешок с вещами "третьей" необходимости.
Среди множества приспособлений и устройств, разработанных человеком для отстрела ближнего своего, есть такая симпатичная штука -- станковый противотанковый гранатомет СПГ-9, или, по западной кличке, безоткатное орудие. Его осколочно-фугасная граната, как водится, дает фонтан осколков, а бронебойная -- струю раскаленных газов, прожигающих преграду и воспламеняющих все, что за ней находится. По-видимому, именно такой гостинец пожаловал в амбразуру пулеметчиков, поскольку, несмотря на мощный взрыв, ребята отделались только контузиями и царапинами из-за разнесенной в щепки переборки. А вот каптерка весело заполыхала, аннулировав десятка три противогазов, кое-какое тряпье и мое свидетельство о браке, расторгнутом Ленинским народным судом г. Владивостока в 93-м году и почему-то до сих пор мною не выброшенное. Таким образом, жирная точка в моей непутевой семейной жизни была поставлена ни более, ни менее, как волею Аллаха. Аллах акбар!
В военно-художественной литературе мне не раз попадался стилистический оборот "слился с оружием в единое целое". Не знаю, понимали ли авторы прочитанных мною книг смысл этой фразы, но я не раз пережил это непередаваемое ощущение лично и могу лишь повториться -- оно непередаваемо. Это когда цепочка прицел -- глаз -- мозг -- рука -- механизм наводки -ствол вдруг незаметно для вас сокращается всего до двух звеньев: глаз -ствол. Вам стоит только заметить цель, и прицельная марка магическим образом накладывается на нее, безо всяких видимых с вашей стороны усилий. Педаль! Бронебойно-фугасный коктейль гаснет в проеме вражеской амбразуры, вышвыривая наружу какие-то лоскутья и брызги малиновых искр. Буквально в сантиметрах от линии прицеливания, над окопом братков-пехотинцев из третьей геройской роты, возвышался железобетонный столб ЛЭП, и при малейшей моей ошибке снаряды, предназначенные бандитам, рванули бы над головой наших бойцов; при малейшем же моем промедлении чингачгук достал бы нас с Фазлиахметовым.
Позже Фаза рассказывал в батарее, что капитан Костылев, расстреливая бандитский АГС, улыбался блаженной улыбкой идиота, как дурачок на ярмарке. Не удивлюсь, если так оно и было -- Бог свидетель, такого наслаждения я не испытывал никогда.
Дуэль с бандитом длилась не более десяти секунд; одну заправку в сто снарядов автомат хрумкает за две с половиной секунды при непрерывной стрельбе, а я дал три-четыре коротких очереди с поправкой наводки. От басурмана осталась пригоршня стреляных гильз, растоптанная лужа крови и головная повязка цвета исламского знамени с какой-то абракадаброй по-арабски. Аллах акбар!
Вся моя личная война заняла минут десять -- двенадцать максимум, но результат сказался. Пока ревут пушки и ухают минометы, на душе пехотинцев спокойней, тем более что мастерство моих пушкарей в батальоне котировалось по самому высшему баллу. Ответный огонь батальона стал четким, уверенным и организованным. Ребята вспомнили все, чему их учили, и работали на подавление по системе "кучей на одного", что от них и требовалось. Первый отчаянный огневой натиск бандитов не увенчался успехом. Я стряхнул с себя остатки опасений за исход боя, сунул за пазуху бинокль, чтобы не болтался на шее, и сиганул с крыши.
-- Ну что, кто стрелять-то должен? -- тщательно изобразив недовольство (едино только из педагогических целей), спросил я командира зенитного расчета, сержанта Солдатова, выжидательно смотревшего на меня из-под каски. -- Я за вас по супостату пулять не буду!
Будучи с разведывательной миссией в Москве в 1940 году, британский журналист и агент военно-морской разведки Йен Флеминг, будущий литературный отец Джеймса Бонда, писал в отчете, оценивая боеспособность русских солдат: "... эти невысокие крутые ребята с бесстрастными лицами будут для противника крепким орешком... " Их немало прошло передо мной -- высоких и низкорослых, ярких и незаметных, колючих и безответных -- все они, видит Бог, были крутые ребята и чертовски крепкие орешки.
У сержанта Солдатова была парочка недостатков (как и у меня, грешного, допустим), но мужества и отваги ему было не занимать.
-- Короче! Ты -- на подаче, все остальные -- бейте ленты! -- командир расчета обезьяной взлетел на артплощадку. И восемь часов боя -- от звонка до звонка -- они с Фазой отработали на пушке вдвоем, так и не пустив под огонь ни одного из бойцов младшего призыва, хотя оба были матерыми "дедушками"*. Так что, неуважаемый Комитет солдатских матерей, дедовщина бывает разной, и дедушки -- тоже. Тот, который 13 августа дрался с бандитами на пушке No 1, мало походил на ангела -- невысокий малый с невыразительным лицом, острый на язык и не дурак подраться. Но он ОТВЕЧАЛ за своих ребят и ради их шкур подставлял под огонь свою. Крутой парень, крепкий орешек!
Я обернулся к "избушке" -- о, карамба! За те 12-- 15 минут, что прошли с начала боя, нашу площадку исковыряли гранатами вдоль и поперек; навскидку я оценил количество попаданий в 25-- 30, из них не менее десяти бронебойных, отметивших стены тонкими, в сигарету толщиной, сквозными пробоинами в кирпичных стенах. На выходе эта смешная дырочка дает такой газодинамический удар, что у людей вылетают глаза и лопаются нервы. Бруствер разворотило, станок пушки был пробит пулями, внутри избушки упало все, что стояло, но пушка и станковый пулемет в амбразуре гвоздили весело и зло, словно насмехаясь над шквальным огнем бандитов. Я не знаю, почему ни в пулеметчиков, ни в пушкарей так ни разу и не попали. Есть у меня одна гипотеза, да уж больно она ненаучна. Вы о берсерках что-нибудь слыхали? Ладно, проехали.
Так! Настало-таки время поработать главным калибром; "если кто и друг пехоты, это -- хлопцы с минометом". ВЗВО-О-ОД! К БОЮ!
В сорок первом дорогу инфантерии вермахта прокладывали не танки и не пикирующие бомбардировщики, а скромный работяга-миномет калибра 81,4мм. Так вот же они, голубчики, -- "длинная рука пехоты", три миномета БМ-37, точно такие же, как в вермахте, но калибра 82 мм. Пустячок, а приятно. Но к делу.
Для того, чтобы метко стрелять из миномета (гаубицы, полевой пушки), недостаточно уметь совместить цель и прицельную марку, тем более что цели-то сплошь и рядом вообще не видно. Это, кстати, хорошо, когда не видно -значит, и противник тебя не видит. Так вот, вертеть маховики наводки -- дело десятое, хотя и это не так просто. Чтобы довертеть их до правильной цифры, ее еще нужно рассчитать, а чтобы ее рассчитать, нужно, как минимум, дружить с математикой и всенепременно обладать отточенным пространственным воображением. Я не шучу -- людям, лишенным этих качеств, в артиллерии делать нечего; это -- работа для "головастиков".
Я сдавал данные для стрельбы со скоростью карточного шулера на банке и тем не менее не успел додиктовать установки для минометов No 2 и 3, когда миномет No 1 старшего сержанта Шкварчука уже поприветствовал Хаттаба, отправив в гости к правоверным десятифунтовый хвостатый подарок. А через несколько секунд разговорились и два сибиряка, два брата-акробата, Олег и Константин Сурановы, второй и третий расчеты.
Взвод завелся с пол-оборота; огневая словно взорвалась фонтаном огня -на волю вырвалась сжатая неделями тренировок и ожидания энергия лучших в мире солдат, сибиряков, дальневосточников и уральцев -- крутых парней, крепких орешков. Гвоздили мастерски, изощренно, с рассеиванием по фронту и в глубину, накрывая одну огневую точку за другой. Только что злобно плевавшуюся бандитскую амбразуру вдруг заволакивало мутной завесой тротиловой гари, и противник в мгновение ока исчезал под рухнувшей с неба лавиной взрывчатки.
Крепкие орешки
Кто
здесь не бывал, кто не
рисковал,
Кто сам
себя не испытал,
Наверное,
нас уже никогда не
поймет!
Поймут,
может быть, отец и брат,
Друган,
который прошел Афган,
Так
выпьем за тех, кто уже
никогда не придет!
Солдатская песня
Вот так все и началось для 303-го Сибирского батальона. Сели пить чай -- а получили мясорубку.
Собственно, началось все значительно раньше. 6 августа в свирепом встречном бою погиб командир батальона, майор Сова, погиб начальник разведки, полегли трое моих зенитчиков, четверо бойцов разведвзвода и башенный стрелок БТР из первой роты. "Борцы за независимость" не досчитались тридцати своих абреков, был сорван удар по комендатуре города Аргуна, уже в красках расписанный по телевидению московскими саботажниками. Мы ошпарили бандитов ливнем стали из своих минометов, кое-как раскачался бурятский ОМОН, и противники, ворча стволами, разошлись, унося раненых.
Бандиты нашли и вернули всех наших мертвецов -- случай в истории чеченской войны беспрецедентный. Причиной тому был не избыток благородства -- дезорганизованное бандитское войско желало побыстрее свинтить, а единственная автодорога на юг роскошно простреливалась огнем нашего батальона. Баш на баш -- в ночь на 7 августа грузовики с бандитами ушли на юг. А кажется, с чего бы? В бою 6 августа их было 300 против наших тридцати.
Король умер -- да здравствует король! Вечером 13 августа бандгруппа Хаттаба скрытно окружила расположение батальона. Впрочем, насчет скрытно -это с их точки зрения. Утром 13-го два наших БТРа проскочили до комендатуры -- решить пару организационных вопросов. Во втором из них находился я. Сказать, что мне было плохо, -- значит не сказать ничего. С лета 1995 года меня крутило перед каждым боем, как белье в центрифуге. Я был уверен, что нашей мангруппе крышка, и не поверил собственным глазам, когда БТРы без помех вошли на территорию части.
-- Дмитриевич, ну-ка посмотри, что там на крыше цеха? -- без предисловий начал исполняющий обязанности комбата капитан Олег Иванов, едва я спрыгнул с брони.
Господь Бог одарил капитана Иванова тремя качествами, исключительно необходимыми офицеру: выдержкой, тактом и здравым смыслом. К 13 августа ситуация в управлении батальона сложилась редкая, если не сказать анекдотическая ("все это было бы смешно, когда бы не было так грустно"): комбат погиб, первый зам (капитан Андрей Барановский) тяжело ранен, замполит -- по делам на Большой земле, начштаба -- вакантная, начальник разведки -убит, начбой -- отсутствует, зампотех -- в госпитале (контужен), зампотыл -непонятно где и вообще как офицер ничего из себя не представляет.
Закон тайги суров, но гибок: без сходок, собраний и обсуждений командование батальоном по всеобщему молчаливому согласию было возложено на Иванова, имевшего, пожалуй, самый невоенный статус в части: заместитель командира по правовым вопросам, т. е. военюрист. Не только военный, но и просто полевой опыт Олега равнялся круглому нулю: всю дорогу он прослужил в комендатуре замполитом. Но в противовес этому сокрушительному недостатку он обладал редчайшим для командира достоинством: умением не мешать подчиненным.
В бинокль БМ8х30 отчетливо просматривались установленный на крыше цеха автоматический гранатомет АГС-17 с пристегнутой "улиткой"* и мешкообразная фигура рядом с ним.
-- Команди-и-ир! -- раздался вопль моего наводчика ЗУ-23, отнюдь не образцового солдата, но парня бедового и решительного. -- Я их вижу, разрешите огонь!
Простенком ниже крыши, за пыльными стеклами цеха, угадывалась какая-то нездоровая суета.
-- Гранатомет АГС на крыше, сто процентов, -- спокойно сказал я Иванову, опуская бинокль.
Одновременно рядом звонко стукнула винтовка, и сразу же вслед за ней дважды коротко рявкнула моя зенитная пушка. Не тратя времени на выяснения, кто скомандовал, а кто стрелял, я вновь вскинул бинокль к глазам: бандитский АГС исчез, сметенный с крыши вместе с ограждением и вентиляционной трубой, а в остеклении верхнего этажа зияли дыры. Что-то подсказало мне довернуть бинокль левее. Лестничная коробка цеха была двусветной: стеклянные стены с востока и запада, поэтому я успел четко засечь, как двое в серо-зеленом под руки тащили вниз третьего.
И -- тишина. Стрелять больше было не по кому. Но когда я опустил бинокль, ощущение необъяснимой угрозы, терзавшее меня с утра, бесследно исчезло. Вероятность переросла в реальность: драка будет, но встречу я ее в роскошном окопе, а это, по военным меркам, просто подарок судьбы.
Облегчение, которое испытываешь при этом открытии, не сравнимо ни с чем, даже если сто бандитов в это самое время прилежно стараются отстрелить тебе голову. Я проверял -- этим проклятым чутьем на предстоящую заваруху в батальоне, кроме меня, не обладал никто. Поэтому не удивительно, что мой сияющий вид воспринимался встревоженными людьми, мягко говоря, неадекватно. Я и так-то слыл в батальоне оригиналом, не матерился в разговоре с подчиненными, читал на досуге Боевой устав вместо "Спид-Инфо" и с аппетитом кушал змейку, если удавалось таковую поймать; а тут -- стрельба, несомненно, готовящееся нападение, а батальонный пушкарь, верста, мать его, коломенская, -- руки в брюки, рот до ушей, кепи набекрень, насвистывая, вразвалочку топает к себе на батарею. Вынужден согласиться, выглядел я со стороны дурак дураком; впрочем, на что на что, а на это мне всегда было глубоко наплевать.
Знавший меня лучше других капитан Манжуров, командир третьей стрелковой роты, пристально посмотрел на меня глубоко посаженными серо-голубыми глазами, вынул изо рта хабарик и внес предложение, подкупающее своей простотой:
-- Митрич, а не выпить ли нам чифиру? Я там шоколадку заначил.
Несмотря на, казалось бы, очевидную дикость подобного предложения (караул! Бандюки под носом! К оружию, товарищи! ), я с готовностью согласился. Во-первых, все, что можно было сделать для отражения нападения, было сделано давным-давно, а прессовать необстрелянных бойцов беготней и суетой с суровым лицом а-ля Шварценеггер -- наилучший способ скособочить им и нервы и мозги еще до первых выстрелов, да и фальшива вся эта псевдоактивность до отвращения. А во-вторых, чифир у Андрея Васильевича Манжурова всегда был превосходен. Дав бойцам команду укрыться, я с чистой совестью направился в "чайхану".
Чайхана "У Васильича" размещалась в закутке, образованном углом двухметрового бетонного забора и маленьким одноэтажным кирпичным домиком, на крыше которого под легким навесом прищурилась двумя своими стволами 23-миллиметровая зенитная автоматическая пушка ЗУ-23-2А12 (круто, правда? Жаль, коротковат индекс! ). Под растянутыми плащ-палатками стоял аккуратный столик, реквизированный в разграбленной дотла канцелярии завода "Красный молот", и десяток стульев; ВПК -- военно-полевой комфорт.
Как бывший работник общепита, заявляю: истинно благородный чифир, в меру крепкий, в меру горьковатый и в то же время ароматный, умеют заварить только две категории граждан: зэки и те, кто их охраняет. А Васильич отбарабанил в конвое таки порядочно. Так вот, покамест я прихлебываю чай, самое время пояснить один момент, который, возможно, вызвал у вас недоумение. Насчет сурового лица и "Чапаев винтовку сорвал со стены: ребята, не время досматривать сны! ". Это, чтобы в дальнейшем было понятнее.
Находясь на переднем крае не день, не два, а недели и месяцы, всеобщую и неослабную боевую готовность поддержать невозможно. Люди, даже солдаты, даже семижильные Русские Солдаты, должны периодически спать, есть, ходить в туалет (а не за угол траншеи), играть в домино, шашки и "двадцать одно", а не то их боеспособность может резко понизиться. Крыша поедет, проще говоря. Читайте Эриха Марию Ремарка -- там все написано, а лучше классика не скажешь.
Мудрый Боевой устав предусмотрел подобную ситуацию, обязав отцов-командиров назначать на позициях наблюдателей и дежурные огневые средства. Если пара-тройка хлопцев добросовестно бдит у пулеметов и пушек, а еще несколько особо зорких пасут окрестности через оптику, то внезапный рывок противника абсолютно исключен, тем более -- днем. С другой стороны, даже если присутствие противника обнаружено, то это отнюдь не значит, что можно бить его влет, без приказа на то старшего. Парадоксальность этой ситуации -- вот он, враг, а стрелять -- не моги! -- на чеченской войне принимала порой совершенно абсурдные формы. Проще было получить по шее за выстрел по противнику, чем за проигранный бой или потерю бойцов.
(Мой знакомый, командир минометного взвода 305-го батальона, выплатил штраф за две несанкционированно выпущенных мины, как за утраченное без уважительных причин вооружение, т. е. в десятикратном размере. Учтите, я не шучу. )
И вот в этой-то неоднозначной тактической паузе -- от визуального контакта до команды "огонь! " -- не имея возможности влиять на события, вести себя можно по-разному. Есть категория начальников, как правило, это разнообразные помы и замы, наказанная Богом особой формой мании величия. Их заботит не то, что и как они делают, а то, как они при этом выглядят и что о них думают окружающие. За их суровыми лицами, пронзительными взорами и металлическими голосами всегда прячется страх, как бы кто не забыл, что Я -начальник! начальник!! Начальник!!! Этот страх, усугубляемый обычно профессиональной некомпетентностью, такие фрукты маскируют суетой, показной требовательностью и матерной руганью. Эта насквозь фальшивая и трусливая суета носит в армии презрительное название ИБД -- имитация бурной деятельности. Имитаторы настолько озабочены сохранением чеканной монументальности своего облика, что на решение прозаических вопросов, типа: где раздобыть заградительных мин? как одолеть бельевую, пардон, вошь? -времени у них уже не остается. Благодарение Богу, ареал обитания этой разновидности приматов обычно далек от мест, где их навороченный камуфляж может попортить окопная грязь или, скажем, разрывная пуля.
А можно не суетиться. При первом же выстреле свободная смена орудийных расчетов самостоятельно вооружилась и заняла укрытия у своих орудий, так что моя команда прозвучала, по существу, вдогонку; вероятные цели для минометов были определены заранее, боеприпасы подготовлены -- одним словом, как на картине у Верещагина: пусть войдут! Вниманию и выучке своих солдат я доверял, а по собственному боевому опыту знал, что основа успеха в бою -это выдержка и хладнокровие. Можете соглашаться со мной или не соглашаться, но, по-моему, вид командира батареи, невозмутимо попивающего чаек, больше способствует сохранению душевного равновесия, чем беготня и вопли о бдительности.
Кстати, о естественных надобностях. В десяти шагах от "чайханы" красовался аккуратный сортирчик нашей батареи, предмет зависти всего батальона. По причине дефицита досок он был по периметру обшит рубероидом. Именно сюда кишечник, не желающий осознавать всю остроту момента, привел водителя батарейного ГАЗ-66 рядового Байрамова. Примерно через пару минут (мы все еще наслаждались чайком) справа от меня бетонный забор просекла бело-желтая вспышка, и порция осколков пополам с бетонным крошевом ушла в туалет вслед за Байрамовым -- прямо сквозь рубероид. Я максимально осторожно (чай-то горячий) поставил кружку на стол и поднялся в рост. Из дверей туалета так же не спеша вышел Байрамов, деловито поддернул штаны и задумчиво прокомментировал ситуацию:
-- А ведь был запор!
И мгновенно исчез в направлении своей огневой, громыхая на ходу бронежилетом и оружием.
Бой начался.
Я прикурил. Слева от меня в положении низкого старта замер расчет зенитной пушки. Я посмотрел на лица -- никакого страха; спокойное ожидание и суровая решимость. А пацанам было по 18-- 20 лет, и в бою они не были НИ РАЗУ.
Я пустил сквозь зубы дым и подал первую с начала боя команду:
-- Не суетись! -- и полез по приставной лесенке на артплощадку, осмотреться.
Почему я сразу не подал зенитчикам команду "к бою", я в тот момент даже не задумывался. Изучать в бинокль обстановку, имея рядом оседлавший пушку расчет, мне никто не мешал; разобраться с этим грубейшим нарушением устава я смог, только взобравшись на крышу.
Выскочив на крышу, я удостоился чести лицезреть ад. Я знаю, что такое обстрел, а что такое абзац, когда пули, кажется, можно ловить руками, как дождевые капли. Гремело отовсюду, на всю катушку, в три слоя, вдребезги, в душу мать. Треск автоматных и пулеметных очередей слился в сплошной рокот и отступил куда-то на задний план, превратившись просто в шумовой фон, подавленный и перекрытый адским грохотом рвущихся гранатометных боеприпасов всех типов -- подствольных ВОГ-25, автоматических ВОГ-17, противотанковых ПГ-7 и ПГ-9. Огонь чеченских гранатометчиков был так густ, что время от времени взрывы наседали один на другой, как пьяницы в давке за водкой, сливаясь в один громовой раскат. Сорвавшаяся с цепи смерть выла, хрипела, стонала и визжала, брызжа во все стороны ядовитой слюной и норовя распороть все живое своими грязными крючковатыми когтями.
Лирическое отступление 1
... Начальник столовой, сержант контрактной службы Игорь Набирухин, спал в своей каптерке и видел сны. Впоследствии, нервно прихлебывая водку, он так и не смог внятно объяснить, что за дикий кошмар подбросил его с койки и вышвырнул вон, под крылечко, за секунду до того, как в дверной проем влетела управляемая противотанковая ракета "фагот", превратив содержимое кладовой в творение сумасшедшего повара-сюрреалиста. Факт остается фактом: из каптерки он выпал до, а не после взрыва, иначе мешанина из квашеной капусты, печенья и макарон была бы обильно приправлена его собственными потрохами...
После первых же выстрелов бойцы заняли свои места на огневых или, по крайней мере, убрались с открытых пространств -- это было проконтролировано. Но никому (мне в том числе) не пришло в голову вспомнить о часовом у входа в караульное помещение. Часовой стоял за короткой Г-образной кирпичной стенкой в рост человека, примыкавшей к высокой, в два этажа, глухой стене гаража. В какой-то степени можно понять, почему не нюхавшие пороха офицеры считали эту стенку защитой, но я-то, старая полевая крыса, прекрасно знал, что осколки гранат ВОГ-25 и ВОГ-17 уверенно валят людей при разрыве и сзади, и сбоку, и сверху. В первые же секунды боя штук шесть гранат врезались в стену гаража, окатив часового потоком рваной стали; на крики о помощи бросился Паша, санинструктор-контрактник, прилетевший из Грозного буквально за пару часов до боя. Он не успел еще толком начать перевязку, как новой лавиной осколков его убило наповал...
Зенитные автоматы, в силу их специфического назначения, практически невозможно по-настоящему защитить от пуль и осколков. Как минимум два ключевых номера -- наводчик и прицельный -- торчат над бруствером, как тополь на Плющихе. И хотя железная логика боя требует, чтобы офицер как можно дольше оставался в живых, у меня язык не повернулся послать к орудию расчет, не попробовав предварительно уцелеть в этой свистопляске самому. В противном случае мне до конца дней моих пришлось бы ходить небритым: я просто не смог бы смотреть на себя в зеркало.
Дежурный наблюдатель, заряжающий Фазлиахметов, деловито постукивал из автомата. Так же деловито, негромко, скупо постукивал весь батальон. И это было гут, ибо беспорядочная пальба во что попало и во что ни попадя есть симптом клинический, начало конца. Хлопцы еще только примеривались, нужно было их слегка воодушевить. Ну-с, приступим!
Я в кресле наводчика, и шестикратный прицел скачком приближает дома, кусты и беспорядочно брошенную дорожно-строительную технику. Страху нет, один задор. Страх был до первого выстрела, страх придет после последнего. Происходящее вокруг воспринимается совершенно отстраненно, разум словно отодвинулся куда-то в глубь зрительного зала, с удобством устроившись на галерке. А бурлящий водоворот боевого азарта громыхал вокруг меня на полных оборотах, лязгая, как большегрузный состав; восторг и жажда убийства смешались в адскую реактивную струю, и мы ревели на пару с автоматом -- он сквозь жерла стволов, я -- сквозь оскаленные зубы.
Тут и там в прицельных линзах подрагивали белесые вспышки выстрелов. Первую очередь я влепил в окно низкого кирпичного дома, что-то вроде коровника с двускатной крышей. Спусковая педаль зенитной пушки, во избежание случайных выстрелов, сделана тугой и с большим свободным ходом; но в этот раз мне показалось, что я жал на нее целую минуту, прежде чем автомат заговорил.
Взревев, как разъяренный дракон, пушка извергла в противника струю взрывчатки и стали. Зенитный автомат, в отличие от пехотного оружия, не строчит, не стучит и не хлопает -- он именно ревет, ухо не в состоянии уловить паузы между выстрелами при суммарной скорострельности двух стволов в 2400 выстрелов в минуту. Соответственно вся отправленная получателю доза взрывается почти одновременно. Изо всех окон, дверей и щелей коровника выбило струю пыли и каких-то лохмотьев, словно я расстреливал гигантский мучной мешок. В считанные секунды я расколошматил фасад, смешав укрывшихся в нем боевиков с битым кирпичом. Держу пари, такой подлянки правоверные не ожидали.
Рывком перебрасываю стволы на 15-00 вправо. Автомат стал продолжением моих нервов; нас не интересует бандитская шпана -- мы играем по-крупному. В двухстах пятидесяти метрах, за неровным пустырем, -- длинный гараж-депо дорожно-строительной автоколонны. И что-то солидное гвоздит по нас именно оттуда, перекрывая гулким перестуком автоматно-пулеметную трескотню.
Вот он -- мерцание крупной бледной вспышки, басовитый грохот автоматического гранатомета. Мучачо засел в кирпичной надстройке на три окна, видимо, бывшей диспетчерской гаража. Мы с Фазой едва успели сменить коробки с лентами, когда артплощадка буквально заплясала под ногами, рубероидный навес рвануло клочьями и что-то где-то куда-то посыпалось. Я отметил это -- не более...
Лирическое отступление 2
... В "избушке", на крыше которой мы устраивали корриду, находилась пулеметная точка третьей роты, а за дощатой перегородкой -- батарейная каптерка, в которой помимо прочего барахла валялся и мой вещмешок с вещами "третьей" необходимости.
Среди множества приспособлений и устройств, разработанных человеком для отстрела ближнего своего, есть такая симпатичная штука -- станковый противотанковый гранатомет СПГ-9, или, по западной кличке, безоткатное орудие. Его осколочно-фугасная граната, как водится, дает фонтан осколков, а бронебойная -- струю раскаленных газов, прожигающих преграду и воспламеняющих все, что за ней находится. По-видимому, именно такой гостинец пожаловал в амбразуру пулеметчиков, поскольку, несмотря на мощный взрыв, ребята отделались только контузиями и царапинами из-за разнесенной в щепки переборки. А вот каптерка весело заполыхала, аннулировав десятка три противогазов, кое-какое тряпье и мое свидетельство о браке, расторгнутом Ленинским народным судом г. Владивостока в 93-м году и почему-то до сих пор мною не выброшенное. Таким образом, жирная точка в моей непутевой семейной жизни была поставлена ни более, ни менее, как волею Аллаха. Аллах акбар!
В военно-художественной литературе мне не раз попадался стилистический оборот "слился с оружием в единое целое". Не знаю, понимали ли авторы прочитанных мною книг смысл этой фразы, но я не раз пережил это непередаваемое ощущение лично и могу лишь повториться -- оно непередаваемо. Это когда цепочка прицел -- глаз -- мозг -- рука -- механизм наводки -ствол вдруг незаметно для вас сокращается всего до двух звеньев: глаз -ствол. Вам стоит только заметить цель, и прицельная марка магическим образом накладывается на нее, безо всяких видимых с вашей стороны усилий. Педаль! Бронебойно-фугасный коктейль гаснет в проеме вражеской амбразуры, вышвыривая наружу какие-то лоскутья и брызги малиновых искр. Буквально в сантиметрах от линии прицеливания, над окопом братков-пехотинцев из третьей геройской роты, возвышался железобетонный столб ЛЭП, и при малейшей моей ошибке снаряды, предназначенные бандитам, рванули бы над головой наших бойцов; при малейшем же моем промедлении чингачгук достал бы нас с Фазлиахметовым.
Позже Фаза рассказывал в батарее, что капитан Костылев, расстреливая бандитский АГС, улыбался блаженной улыбкой идиота, как дурачок на ярмарке. Не удивлюсь, если так оно и было -- Бог свидетель, такого наслаждения я не испытывал никогда.
Дуэль с бандитом длилась не более десяти секунд; одну заправку в сто снарядов автомат хрумкает за две с половиной секунды при непрерывной стрельбе, а я дал три-четыре коротких очереди с поправкой наводки. От басурмана осталась пригоршня стреляных гильз, растоптанная лужа крови и головная повязка цвета исламского знамени с какой-то абракадаброй по-арабски. Аллах акбар!
Вся моя личная война заняла минут десять -- двенадцать максимум, но результат сказался. Пока ревут пушки и ухают минометы, на душе пехотинцев спокойней, тем более что мастерство моих пушкарей в батальоне котировалось по самому высшему баллу. Ответный огонь батальона стал четким, уверенным и организованным. Ребята вспомнили все, чему их учили, и работали на подавление по системе "кучей на одного", что от них и требовалось. Первый отчаянный огневой натиск бандитов не увенчался успехом. Я стряхнул с себя остатки опасений за исход боя, сунул за пазуху бинокль, чтобы не болтался на шее, и сиганул с крыши.
-- Ну что, кто стрелять-то должен? -- тщательно изобразив недовольство (едино только из педагогических целей), спросил я командира зенитного расчета, сержанта Солдатова, выжидательно смотревшего на меня из-под каски. -- Я за вас по супостату пулять не буду!
Будучи с разведывательной миссией в Москве в 1940 году, британский журналист и агент военно-морской разведки Йен Флеминг, будущий литературный отец Джеймса Бонда, писал в отчете, оценивая боеспособность русских солдат: "... эти невысокие крутые ребята с бесстрастными лицами будут для противника крепким орешком... " Их немало прошло передо мной -- высоких и низкорослых, ярких и незаметных, колючих и безответных -- все они, видит Бог, были крутые ребята и чертовски крепкие орешки.
У сержанта Солдатова была парочка недостатков (как и у меня, грешного, допустим), но мужества и отваги ему было не занимать.
-- Короче! Ты -- на подаче, все остальные -- бейте ленты! -- командир расчета обезьяной взлетел на артплощадку. И восемь часов боя -- от звонка до звонка -- они с Фазой отработали на пушке вдвоем, так и не пустив под огонь ни одного из бойцов младшего призыва, хотя оба были матерыми "дедушками"*. Так что, неуважаемый Комитет солдатских матерей, дедовщина бывает разной, и дедушки -- тоже. Тот, который 13 августа дрался с бандитами на пушке No 1, мало походил на ангела -- невысокий малый с невыразительным лицом, острый на язык и не дурак подраться. Но он ОТВЕЧАЛ за своих ребят и ради их шкур подставлял под огонь свою. Крутой парень, крепкий орешек!
Я обернулся к "избушке" -- о, карамба! За те 12-- 15 минут, что прошли с начала боя, нашу площадку исковыряли гранатами вдоль и поперек; навскидку я оценил количество попаданий в 25-- 30, из них не менее десяти бронебойных, отметивших стены тонкими, в сигарету толщиной, сквозными пробоинами в кирпичных стенах. На выходе эта смешная дырочка дает такой газодинамический удар, что у людей вылетают глаза и лопаются нервы. Бруствер разворотило, станок пушки был пробит пулями, внутри избушки упало все, что стояло, но пушка и станковый пулемет в амбразуре гвоздили весело и зло, словно насмехаясь над шквальным огнем бандитов. Я не знаю, почему ни в пулеметчиков, ни в пушкарей так ни разу и не попали. Есть у меня одна гипотеза, да уж больно она ненаучна. Вы о берсерках что-нибудь слыхали? Ладно, проехали.
Так! Настало-таки время поработать главным калибром; "если кто и друг пехоты, это -- хлопцы с минометом". ВЗВО-О-ОД! К БОЮ!
В сорок первом дорогу инфантерии вермахта прокладывали не танки и не пикирующие бомбардировщики, а скромный работяга-миномет калибра 81,4мм. Так вот же они, голубчики, -- "длинная рука пехоты", три миномета БМ-37, точно такие же, как в вермахте, но калибра 82 мм. Пустячок, а приятно. Но к делу.
Для того, чтобы метко стрелять из миномета (гаубицы, полевой пушки), недостаточно уметь совместить цель и прицельную марку, тем более что цели-то сплошь и рядом вообще не видно. Это, кстати, хорошо, когда не видно -значит, и противник тебя не видит. Так вот, вертеть маховики наводки -- дело десятое, хотя и это не так просто. Чтобы довертеть их до правильной цифры, ее еще нужно рассчитать, а чтобы ее рассчитать, нужно, как минимум, дружить с математикой и всенепременно обладать отточенным пространственным воображением. Я не шучу -- людям, лишенным этих качеств, в артиллерии делать нечего; это -- работа для "головастиков".
Я сдавал данные для стрельбы со скоростью карточного шулера на банке и тем не менее не успел додиктовать установки для минометов No 2 и 3, когда миномет No 1 старшего сержанта Шкварчука уже поприветствовал Хаттаба, отправив в гости к правоверным десятифунтовый хвостатый подарок. А через несколько секунд разговорились и два сибиряка, два брата-акробата, Олег и Константин Сурановы, второй и третий расчеты.
Взвод завелся с пол-оборота; огневая словно взорвалась фонтаном огня -на волю вырвалась сжатая неделями тренировок и ожидания энергия лучших в мире солдат, сибиряков, дальневосточников и уральцев -- крутых парней, крепких орешков. Гвоздили мастерски, изощренно, с рассеиванием по фронту и в глубину, накрывая одну огневую точку за другой. Только что злобно плевавшуюся бандитскую амбразуру вдруг заволакивало мутной завесой тротиловой гари, и противник в мгновение ока исчезал под рухнувшей с неба лавиной взрывчатки.