Страница:
В соответствии с Государственным Законом.
И тогда Бекки вспомнила. Шок от смерти Агаты помог ее сознанию устранить подсознательные запреты, и она вспомнила Акт о смерти, который десять лет назад ей приказали забыть. Вспомнила все, что говорил ей меднаблюдатель на прошлой неделе. "Ты бесполезная старуха, - сказал он, сделав гипнопрививку, - и скоро тебе будет шестьдесят пять, когда от тебя потребуется умереть. Я оставлю пилюли..."
Не сработало, не получилось, потому что какой-то след остался у нее в памяти, и она спрятала пилюли. Нож пугал ее все эти дни, и теперь, когда Агата умерла, она все вспомнила, и это испугало ее еще больше.
Она снова взглянула на часы. Было десять минут четвертого, а она на двадцать шесть минут моложе Агаты... Что будет через двадцать три минуты?
Двадцать три минуты...
Настенные часы шли, отсчитывая секунды.
Бекки торопливо поднялась в свою спальню, выдернула ящик шкафа и высыпала его содержимое на пол: одежда, две коробочки с украшениями, старые письма от Тома и пачка пилюль. Она схватила ее и бросилась вниз по лестнице. Мысли кричали ей: "Торопись!", сердце нашептывало: "Медленнее!" Она прошла в гостиную и, стараясь не глядеть на Агату, взяла со стола нож. Она его вытерла - прямо о скатерть.
Выйдя во двор, где, как всегда, квохтали куры, она подошла к колодцу и бросила вниз нож и коробку с пилюлями. Потом подбежала к сараю, где хранилось зерно, отперла дверь и вошла. Часы на руке показывали три пятнадцать. Еще восемнадцать минут. Бекки заперла дверь изнутри и выбросила ключ через маленькое забранное решеткой окошко. Затем села на мешок с зерном и стала ждать приказ умереть.
Сидя на мешке, она сжала руки и опустила их на колени. Глаза все время возвращались к часам, с этим она уже ничего не могла поделать.
Шепот меднаблюдателя послышался в мозгу в три тридцать.
"Ты прожила шестьдесят пять лет, и это была хорошая, счастливая жизнь, но теперь ты устала. Теперь тебе нужно прощаться с этой жизнью, потому что продолжать жить слишком трудно. С каждым днем становится все труднее вставать, одеваться, делать то, что необходимо. Все мы люди, и в старости нет позора, разумеется, если мы признаем ее, смотрим фактам в лицо. Государство благодарно тебе за замечательную пожизненную службу, и теперь, когда жизнь стала слишком трудна, оно милостиво предоставляет тебе выход из этого положения".
В горле Бекки возник комок, когда она осознала, как заботливо Государство. При воспоминании о ее собственном упрямстве слезы потекли по ее щекам. Она предала Государство...
"Не бойся. Не бойся умереть. Мы сделали смерть легкой для тебя. Тебе не будет больно. Ты словно уснешь. Ты же хочешь уснуть, потому что так устала. Ты устала после долгой хорошей жизни служения Государству. Помни также о том, что это не конец. Это только начало, как ты знаешь из учений Государственной Церкви. Ты помнишь это учение? Конечно же помнишь. Все детство тебя хорошо учили, и в сердце своем ты знаешь, что уход из этой жизни означает прибытие в новую, лучшую жизнь в ином мире. Перед тобой лежит прекрасное будущее, и ключом к этому будущему служит пилюля, которую Государство в щедрости своей тебе предоставило бесплатно. Прими эту пилюлю!"
Бекки встала с мешка, схватилась за прутья решетки и, потеряв контроль над собой, всхлипывая, запричитала:
- Я не могу! Я выбросила их в колодец!! Господи, прости меня, я выбросила их в колодец!!!
Она рвалась и безуспешно пыталась раздвинуть прутья.
"Иногда пилюли случайно теряются, но всегда есть другие способы. Смерть всегда рядом, стоит лишь протянуть руку, и ты обретешь желанный покой. Сделай это! Сделай это сейчас!"
- Я не могу! - затравленным взглядом Бекки обвела маленький сарай. Ничего острого, ничего тяжелого. Только мешки, пустое ведро, какое-то тряпье в углу. - Мне никак! Поверь мне, я хочу, но мне никак.
"Сделай это! Ты же хочешь. Ты хочешь это сделать. Сделай! Сейчас!"
- Я хочу!
Бекки билась всем телом о дверь сарая, и ветхая дверь поддавалась. Она не чувствовала боли в плече. В иное время такие удары надолго свели бы ее в постель, но сейчас не было больно.
Наконец дверь открылась. Бекки выбежала во двор.
Голос исчез.
Дом, черный и высокий, в центре двора старый круглый колодец, с квохканьем к ней подбежали куры. Она машинально вернулась в сарай, набрала горсть зерна и бросила курам. Отталкивая друг друга, они кинулись к пище. Бекки удивленно смотрела на них. Что-то важное выпало из памяти, и она никак не могла вспомнить, что.
Начало сильно болеть плечо, так что трудно было даже дышать.
Она взглянула на часы. Стрелки показывали три тридцать пять.
Что-то она забыла, что-то она забыла, надо это обязательно вспомнить.
Через некоторое время, когда Бекки вошла в дом и увидела Агату, она вспомнила.
Она поднялась наверх и надела старое подвенечное платье. Она вспомнила, как восхищался ею Том в тот яркий день много лет назад...
Бекки попудрилась перед зеркалом и нечаянно просыпала пудру на платье. И не стала отряхивать.
Она никогда не верила тому, чему ее учили на обязательных занятиях в Государственной Церкви. В конце концов откуда они могли знать, что будет там, после?
Агата говорила, что она похожа на барана в шкуре ягненка... Бесполезная птица...
Бекки спустилась вниз и вышла во двор. Море, черное и тягучее. За оградой рычал бронтомех. А впереди по дороге, по которой никто не ездил уже лет десять, двигался большой белый фургон. У дома фургон остановился, из него вышли люди и поставили на землю два больших ящика. Последним вышел меднаблюдатель и удивленно и укоризненно покачал головой, когда увидел Бекки. Позади него, непринужденно привалившись к стенке фургона, ждали его помощники.
Меднаблюдатель вздохнул, вернулся в фургон и вылез с каким-то ящиком. Снова поглядел на Бекки, пожал плечом и повернул на ящичке рычажок.
Бекки мгновение колебалась - идти к к морю или к ограде. Затем спокойно свернула налево и побрела по короткой траве к изгороди Государственных Полей.
Меднаблюдатель молча смотрел, как она неуклюже перелезла через проволоку. Бронтомех остановился, но щиток перед бешено вращающимися ножами не был опущен.
Хрупкая сухая фигурка в старинном подвенечном платье неторопливо подошла к челюстям огромной машины и исчезла, оставив после себя лишь белое облачко пудры, похожее на дым.
И тогда Бекки вспомнила. Шок от смерти Агаты помог ее сознанию устранить подсознательные запреты, и она вспомнила Акт о смерти, который десять лет назад ей приказали забыть. Вспомнила все, что говорил ей меднаблюдатель на прошлой неделе. "Ты бесполезная старуха, - сказал он, сделав гипнопрививку, - и скоро тебе будет шестьдесят пять, когда от тебя потребуется умереть. Я оставлю пилюли..."
Не сработало, не получилось, потому что какой-то след остался у нее в памяти, и она спрятала пилюли. Нож пугал ее все эти дни, и теперь, когда Агата умерла, она все вспомнила, и это испугало ее еще больше.
Она снова взглянула на часы. Было десять минут четвертого, а она на двадцать шесть минут моложе Агаты... Что будет через двадцать три минуты?
Двадцать три минуты...
Настенные часы шли, отсчитывая секунды.
Бекки торопливо поднялась в свою спальню, выдернула ящик шкафа и высыпала его содержимое на пол: одежда, две коробочки с украшениями, старые письма от Тома и пачка пилюль. Она схватила ее и бросилась вниз по лестнице. Мысли кричали ей: "Торопись!", сердце нашептывало: "Медленнее!" Она прошла в гостиную и, стараясь не глядеть на Агату, взяла со стола нож. Она его вытерла - прямо о скатерть.
Выйдя во двор, где, как всегда, квохтали куры, она подошла к колодцу и бросила вниз нож и коробку с пилюлями. Потом подбежала к сараю, где хранилось зерно, отперла дверь и вошла. Часы на руке показывали три пятнадцать. Еще восемнадцать минут. Бекки заперла дверь изнутри и выбросила ключ через маленькое забранное решеткой окошко. Затем села на мешок с зерном и стала ждать приказ умереть.
Сидя на мешке, она сжала руки и опустила их на колени. Глаза все время возвращались к часам, с этим она уже ничего не могла поделать.
Шепот меднаблюдателя послышался в мозгу в три тридцать.
"Ты прожила шестьдесят пять лет, и это была хорошая, счастливая жизнь, но теперь ты устала. Теперь тебе нужно прощаться с этой жизнью, потому что продолжать жить слишком трудно. С каждым днем становится все труднее вставать, одеваться, делать то, что необходимо. Все мы люди, и в старости нет позора, разумеется, если мы признаем ее, смотрим фактам в лицо. Государство благодарно тебе за замечательную пожизненную службу, и теперь, когда жизнь стала слишком трудна, оно милостиво предоставляет тебе выход из этого положения".
В горле Бекки возник комок, когда она осознала, как заботливо Государство. При воспоминании о ее собственном упрямстве слезы потекли по ее щекам. Она предала Государство...
"Не бойся. Не бойся умереть. Мы сделали смерть легкой для тебя. Тебе не будет больно. Ты словно уснешь. Ты же хочешь уснуть, потому что так устала. Ты устала после долгой хорошей жизни служения Государству. Помни также о том, что это не конец. Это только начало, как ты знаешь из учений Государственной Церкви. Ты помнишь это учение? Конечно же помнишь. Все детство тебя хорошо учили, и в сердце своем ты знаешь, что уход из этой жизни означает прибытие в новую, лучшую жизнь в ином мире. Перед тобой лежит прекрасное будущее, и ключом к этому будущему служит пилюля, которую Государство в щедрости своей тебе предоставило бесплатно. Прими эту пилюлю!"
Бекки встала с мешка, схватилась за прутья решетки и, потеряв контроль над собой, всхлипывая, запричитала:
- Я не могу! Я выбросила их в колодец!! Господи, прости меня, я выбросила их в колодец!!!
Она рвалась и безуспешно пыталась раздвинуть прутья.
"Иногда пилюли случайно теряются, но всегда есть другие способы. Смерть всегда рядом, стоит лишь протянуть руку, и ты обретешь желанный покой. Сделай это! Сделай это сейчас!"
- Я не могу! - затравленным взглядом Бекки обвела маленький сарай. Ничего острого, ничего тяжелого. Только мешки, пустое ведро, какое-то тряпье в углу. - Мне никак! Поверь мне, я хочу, но мне никак.
"Сделай это! Ты же хочешь. Ты хочешь это сделать. Сделай! Сейчас!"
- Я хочу!
Бекки билась всем телом о дверь сарая, и ветхая дверь поддавалась. Она не чувствовала боли в плече. В иное время такие удары надолго свели бы ее в постель, но сейчас не было больно.
Наконец дверь открылась. Бекки выбежала во двор.
Голос исчез.
Дом, черный и высокий, в центре двора старый круглый колодец, с квохканьем к ней подбежали куры. Она машинально вернулась в сарай, набрала горсть зерна и бросила курам. Отталкивая друг друга, они кинулись к пище. Бекки удивленно смотрела на них. Что-то важное выпало из памяти, и она никак не могла вспомнить, что.
Начало сильно болеть плечо, так что трудно было даже дышать.
Она взглянула на часы. Стрелки показывали три тридцать пять.
Что-то она забыла, что-то она забыла, надо это обязательно вспомнить.
Через некоторое время, когда Бекки вошла в дом и увидела Агату, она вспомнила.
Она поднялась наверх и надела старое подвенечное платье. Она вспомнила, как восхищался ею Том в тот яркий день много лет назад...
Бекки попудрилась перед зеркалом и нечаянно просыпала пудру на платье. И не стала отряхивать.
Она никогда не верила тому, чему ее учили на обязательных занятиях в Государственной Церкви. В конце концов откуда они могли знать, что будет там, после?
Агата говорила, что она похожа на барана в шкуре ягненка... Бесполезная птица...
Бекки спустилась вниз и вышла во двор. Море, черное и тягучее. За оградой рычал бронтомех. А впереди по дороге, по которой никто не ездил уже лет десять, двигался большой белый фургон. У дома фургон остановился, из него вышли люди и поставили на землю два больших ящика. Последним вышел меднаблюдатель и удивленно и укоризненно покачал головой, когда увидел Бекки. Позади него, непринужденно привалившись к стенке фургона, ждали его помощники.
Меднаблюдатель вздохнул, вернулся в фургон и вылез с каким-то ящиком. Снова поглядел на Бекки, пожал плечом и повернул на ящичке рычажок.
Бекки мгновение колебалась - идти к к морю или к ограде. Затем спокойно свернула налево и побрела по короткой траве к изгороди Государственных Полей.
Меднаблюдатель молча смотрел, как она неуклюже перелезла через проволоку. Бронтомех остановился, но щиток перед бешено вращающимися ножами не был опущен.
Хрупкая сухая фигурка в старинном подвенечном платье неторопливо подошла к челюстям огромной машины и исчезла, оставив после себя лишь белое облачко пудры, похожее на дым.