Страница:
На кладбище приходят два друга. Горацио, конечно, знает, что Гамлет неравнодушен к Офелии; в день ее смерти он был в замке, факт смерти ему известен. И что же: в его присутствии Гамлет допытывается у могильщика, для кого роют могилу, а Горацио стоит рядом и, зная, для кого, Гамлету этого не говорит – то есть в "реальной" жизни (здесь все диалоги поданы прозой) Горацио фактически скрывает от друга, что сейчас будут хоронить девушку, которую тот любит. Такое поведение лучшего друга Гамлета более чем странно.
От кого же нам известно, что это лучший друг Гамлета? Из прозы или из стихов? Все, что можно оттрактовать (и всеми шекспироведами оттрактовано) как положительные отзывы о Горацио, имеет место только в стихотворной части "Гамлета", то есть в вымышленной, придуманной Гамлетом "Мышеловке", а не "в жизни".
В.К.: Уж не Горацио ли является "рассказчиком" в "Гамлете"?
А.Б.: Вы немного опережаете события – мы пока еще в пути. Вот что можно понять из текста произведения.
Горацио гораздо старше принца: в день рождения принца он присутствовал при поединке и помнит его детали.
Горацио прибыл в замок, казалось бы, на правах гостя, а между тем стража видит Призрака и не просто сообщает об этом Горацио, но докладывает ему.
На фоне куртуазно-вежливого обращения с Розенкранцем и Гильденстерном просьба Короля, предписывающая Горацио "присмотреть" за Офелией выглядит как не предполагающая никаких возражений команда. (Никакого соблюдения придворного этикета, и, судя по всему, Горацио настолько близок к Королю, что прибегать к формулам этикета и не требуется; поведение стражи это только подтверждает.)
Горацио получил от Гамлета письмо с сообщением о пленении того пиратами и с просьбой передать послания Гертруде и Королю, но почему-то не сделал этого сам, а перепоручил придворному. Гонец на вопрос Короля, откуда письма, отвечает, что их дал ему Клавдио, "который получил их от тех, кто их принес". (То есть Горацио и Клавдио – одно и то же лицо.)
Почему не передал сам? Чем-то был занят? – Да, Король поручил ему постоянно находиться при Офелии. Значит, это он был свидетелем ее смерти, с его слов узнала Гертруда об обстоятельствах ее смерти; но он же был и свидетелем попытки Офелии поговорить с Королевой наедине.
Из всего этого можно сделать следующие выводы: во-первых, Клавдио означает "младший Клавдий", то есть Горацио – сын короля Гамлета (это объясняет его особое положение в Эльсиноре); во-вторых, похоже, что он не смог присмотреть за Офелией – а скорее всего и сам является виновником ее смерти.
В.К.: Не с подачи ли отца, короля Гамлета, расчищающего путь к трону для сына, Горацио не только "присматривает" за Офелией, но и убивает ее?
А.Б.: Такая мысль приходила мне в голову – но очень ненадолго. Анализ текста показывает, что король не так черен, как его малюют шекспироведы. На короле Гамлете лежит вина за смерть брата, и он ее переживает (когда он трезв) – потому и объявляет, что наследником является принц Гамлет. Но всем известны чувства принца к Офелии, в то время как Офелия и Горацио свои отношения скрывали. Когда Офелию убивают в отсутствие принца Гамлета, и, к тому же, обнаруживается, что она была беременна, король понимает, кто осмелился на подобное. Понимая, что его сынок пойдет и на другое убийство, и, не желая, чтобы на его совести была еще и смерть племянника, он отсылает принца.
Если Горацио и есть тот, кто обесчестил Офелию, а она собирается сообщить об этом королеве, то понятно, чем грозит ему этот разговор: его заставят жениться, и – прощай любая надежда на трон. Горацио – сын короля Гамлета, но он родился до того, как отец стал королем, в другом браке, а на трон Дании, которую его отец получил не "де-юре", а как приданое овдовевшей Гертруды, претендовать не может. В Эльсиноре имеют место быть два принца: один – сын Гертруды и Фортинбраса, Гамлет, с правом на трон, и второй – сын короля Гамлета, Горацио, без права на трон. Ко всему они оказались и соперниками в любви.
Для Горацио возможность пробиться к трону, путь к нему лежит через труп Офелии, раз уж она забеременела. Отказаться жениться – смерти подобно: и Гамлет в любой момент может вернуться в Эльсинор, и брат Офелии, Лаэрт, – лучший фехтовальщик королевства. В то же время, воспользовавшись доверием короля к сыну и тем, что у него есть доступ к королевской печати без конца поддающего отца, он подделывает королевское письмо, обрекая и Гамлета на смерть и полагая, что таким образом не только обережет себя от возмездия, но и расчистит путь к трону.
В.К.: Получается, что единственный, кто заинтересован в том, чтобы правда о происходившем в замке не стала известной, – Горацио, а, следовательно, именно он является рассказчиком в "Гамлете", стараясь всеми силами эту правду скрыть?
А.Б.: Да, это так – и в "Гамлете" есть прямое указание на это: умирая, принц Гамлет говорит: "Горацио, я гибну; Ты жив; поведай правду обо мне Неутоленным…", а отвечая на заявление Фортинбраса о правах на престол, Горацио подтверждает свое намерение описать происходившее: "Об этом также мне сказать придется Из уст того, чей голос многих скличет…"
В.К.: То есть – из уст Шекспира?!. Так значит Горацио – рассказчик, повествующий "от имени" Шекспира! Так он еще и драматург!
А.Б.: Вот это и есть самый сложный и наиболее трудно постигаемый ход в "Гамлете". Гамлет и Горацио – соперники еще и в этом: Гамлет создает и ставит пьесу, которую называет "Мышеловкой", а Горацио использует эту пьесу для своего коллажа под названием "Гамлет", якобы написанного Шекспиром. Но поскольку стихом он не владеет, все стыки он "заделывает" прозой, искусно маскируя информацию, которая могла бы его выдать. Например, он не приводит текст письма, в котором шла речь об убийстве Гамлета в Англии и которое Гамлет передал ему по возвращении. Или, описывая в прозе свою беседу с Гамлетом, он искусно приверстывает кусок текста из вымышленной фабулы "Мышеловки", где Гамлет его расхваливает, причем делает это так ловко, что читающее человечество до сих пор верит тому, что Горацио – друг Гамлета.
В.К.: Как же нам следует понимать "Гамлета" в целом? Как бы вы передали содержание этой… этого произведения? – Я ловлю себя на том, что уже и не могу назвать "Гамлета" пьесой!
А.Б.: Неудивительно: "Гамлет" – не стихотворная пьеса, а прозаический роман-мениппея. Основное повествование в "Гамлете" – о том, что в Эльсиноре идет постановка пьесы, построенной на "местном материале", но с несколько измененными биографическими данными персонажей. В частности, тридцатилетний "реальный" обитатель Эльсинора принц Гамлет, сын погибшего за тридцать лет до этого короля Фортинбраса, в фабуле созданной им "Мышеловки" показал себя самого как двадцатилетнего сына якобы отравленного короля Гамлета. Которого на самом деле никто и не думал травить – этот спившийся братоубийца и "сейчас" все еще жив. (Кстати, в "живом" виде он появляется всего один раз, среди зрителей "Мышеловки".) А Король Клавдий – персонаж только "Мышеловки", созданный принцем Гамлетом художественный образ, и в "реальной жизни" его просто нет. Кстати, если в переводном тексте "Гамлета" или даже в "академических" "подлинниках" встретите в сценических ремарках имя "Клавдий", не верьте написанному: в прижизненных изданиях Шекспир ставил просто "Король". А ремарки с "Клавдием" – плоды изысков английской "академической" науки, которая не стесняется "подправлять" самого Шекспира. Поэтому и наше, и мировое шекспироведение зачастую пользуется искаженными текстами "Гамлета" и ошибочным канонизированным толкованием его содержания.
В.К.: А какова же "реальная" судьба Офелии, самого Гамлета и королевы?
А.Б.: Если не выходить за рамки фабулы, то в "реальной жизни" Офелия действительно не сохранила верность Гамлету, но вряд ли погибла, поскольку сцена с похоронами имеет место только во вставной "Мышеловке", а беседа Гамлета с могильщиком – через три года после ее постановки. Королева осталась жива, а Гамлет не погибает, но странным образом "пропадает": его считают мертвым, но он скрывается под чужой личиной ("не лежит в своей могиле").
НЕ ЛЕЖАЩИЙ В СВОЕЙ МОГИЛЕ
В.К.: Ну, что ж, наверно при таком подходе действительно снимаются все "противоречия" и объясняются все "странности" в "Гамлете". Но зачем все это?! Зачем было городить такую сложную структуру и прятать правду об истинном сюжете происходившего, когда вполне можно было бы и на всех реалиях "событий в Эльсиноре" выстроить хорошую драму? Или задача Шекспира была не столько описать "события в Эльсиноре", сколько написать сатиру на некого драматурга, своего антагониста?
А.Б.: Чуть забегая вперед, скажу, зачем. В фабуле "Гамлета" показана сама "королева-девственница", из-за чего публикация "Гамлета" (не путать с регистрацией!) стала возможной только после смерти Елизаветы в 1603 году и воцарения на троне ее племянника-"Фортинбраса" – короля Шотландии Якова, сына казненной Елизаветой ее кузины Марии Стюарт. В образе Гамлета – сына королевы – изображен сам Шекспир. Все это имело прямое отношение к английскому трону и, следовательно, – к политике, не все можно было сказать вслух, и особенно – то, что имело отношение лично к Шекспиру. Тем не менее в "Гамлете" есть практически прямое указание на то, кто именно был Шекспиром…
Если Шекспир – величайший писатель мировой литературы и на этом именно основании назван человеком тысячелетия, то "Гамлет" – несомненно центральное произведение шекспировского наследия. Есть в нем некая тайна, казалось бы, недоступная рациональному пониманию и веками заставлявшая читателей и зрителей, актеров и режиссеров снова и снова вчитываться в этот текст и вглядываться в маски его персонажей. И вот через четыреста лет, на стыке веков и тысячелетий нашелся наконец человек, проникший в эту тайну и давший миру ее конгениальное объяснение. Человек этот – философ и аналитик, литературовед-структуралист Альфред Николаевич Барков.
Исследуя структуру "Гамлета", он обнаружил, что это произведение построено как мениппея (роль рассказчика отдана отрицательному персонажу, который, с целью обелить себя, извращает имевшие место в действительности события и факты) и что в тексте этого произведения дан ответ и на вопрос, кто скрывался под псевдонимом "Шекспир": "таннером, не лежащим в своей могиле", был сын королевы Елизаветы, гениальный поэт и драматург по прозвищу "таннер" Кристофер Марло, смерть которого инсценировали. Тайна шекспирова авторства оказалась тесно связанной с политической ситуацией и безопасностью страны.
Наш корреспондент Владимир Козаровецкий взял у А.Н.Баркова обширное интервью, текст которого мы и предлагаем читателям "Новых известий".
В.К.: …Какова же "реальная" судьба Офелии, самого Гамлета и королевы?
А.Б.: Если не выходить за рамки фабулы, то в "реальной жизни" Офелия действительно не сохранила верность Гамлету, но вряд ли погибла, поскольку сцена с похоронами имеет место только во вставной "Мышеловке", а беседа Гамлета с могильщиком – через три года после ее постановки. Королева осталась жива, а Гамлет не погибает, но странным образом "пропадает": его считают мертвым, но он скрывается под чужой личиной ("не лежит в своей могиле").
НЕ ЛЕЖАЩИЙ В СВОЕЙ МОГИЛЕ
В.К.: Ну, что ж, наверно при таком подходе действительно снимаются все "противоречия" и объясняются все "странности" в "Гамлете". Но зачем все это?! Зачем было городить такую сложную структуру и прятать правду об истинном сюжете происходившего, когда вполне можно было бы и на всех реалиях "событий в Эльсиноре" выстроить хорошую драму? Или задача Шекспира была не столько описать "события в Эльсиноре", сколько написать сатиру на некого драматурга, своего антагониста?
А.Б.: Чуть забегая вперед, скажу, зачем. В фабуле "Гамлета" показана сама "королева-девственница", из-за чего публикация "Гамлета" (не путать с регистрацией!) стала возможной только после смерти Елизаветы в 1603 году и воцарения на троне ее племянника-"Фортинбраса" – короля Шотландии Якова, сына казненной Елизаветой ее кузины Марии Стюарт. В образе Гамлета – сына королевы – изображен сам Шекспир. Все это имело прямое отношение к английскому трону и, следовательно, – к политике, не все можно было сказать вслух, и особенно – то, что имело отношение лично к Шекспиру. Тем не менее в "Гамлете" есть практически прямое указание на то, кто именно был Шекспиром…
В.К.: ??!
А.Б.: Все в той же сцене с могильщиком тот, играя словом last, замечает: "Труп обычного человека "протянет" восемь лет, а дубильщика кож "протянет" девять." Могильщик ведет речь о таннере, дубильщике кож, который после своей смерти "протянет" в могиле еще девять лет. Но он же далее, играя словом lie ("лежать" и "лгать"), бросает: "Вы лжете/лежите, не в этой могиле, сэр, поэтому она не ваша; что же касается меня, я не лежу/не лгу в ней, и все же она моя."
Уж не этот ли могильщик с университетским образованием является тем самым "таннером", который девять лет не лежит в своей могиле? Но главное здесь – пока – даже не это. В этой сцене заложено противоречие, на которое почему-то не обращали внимания и которое подталкивает нас к неожиданным выводам. Беседа происходит между двумя людьми, каждый из которых когда-то знал человека, чей череп они держат в руках. Каждый из них общался с Йориком в одно и то же время на королевских застольях в Эльсиноре (где еще шут станет выливать кому-то на голову кувшин вина?), и они не могут не быть знакомы. И тем не менее они ведут себя так, будто у них даже повода нет задать вопрос: "Простите, а мы с вами случайно не..?" Такое возможно, только если они – две половинки одного и того же персонажа. Надо сказать, что до относительно недавнего времени по традиции, идущей от шекспировских времен, в постановках "Гамлета" могильщик, прежде чем приняться за работу, снимал с себя несколько сюртуков, как бы показывая, что его персонаж выступает в разных личинах. Так Шекспир подводит нас к пониманию, что Гамлет и могильщик – одно и то же лицо и что его мениппея имеет выход в реальную действительность.
В.К.: Тогда почему "таннер"? И почему девять лет? Какое это имеет отношение к реальной действительности?
А.Б.: Текст "Гамлета" был зарегистрирован в 1602 году; вычитаем 9 лет, прожитых "таннером" после своей смерти, и получаем 1593.
30 мая 1593 года трагически погиб гениальный поэт и драматург Кристофер Марло, один из 5 главных претендентов на авторство шекспировских произведений. Смерть Марло не без оснований считалась сфальсифицированной. И современники, и – впоследствии – исследователи его творчества звали его "таннером": он считался сыном сапожника.
В.К.: Альфред Николаевич, не может ли это быть простым совпадением?
А.Б.: В этой фразе – не одно, а три совпадения. Совпадает сам факт того, что Марло "не лежит в своей могиле" (а "марловианцы" собрали весьма внушительные доказательства того, что Марло на самом деле не был убит и что его смерть была инсценирована), совпадает количество лет, которое прошло с тех пор, как он "не лег в свою могилу", и совпадает прозвище Кристофера Марло – "таннер". Не слишком ли много совпадений? Тем не менее я сам себе показался бы излишне категоричным, если бы на основании только этих – даже таких – совпадений сделал вывод, что Шекспиром был именно Марло.
Но сторонники авторства Марло напоминают и о том, что псевдоним "Шекспир" появился через две недели после "гибели" Марло. Имя Уильяма Шекспира явилось миру на вставном листке, срочно допечатанном и зафальцованном в уже готовую поэму "Венера и Адонис", которая была сдана в печать до даты "смерти" Марло. Через несколько лет в предисловии к "посмертно" изданной поэме "Геро и Леандр" Марло даст понять, что она является продолжением поэмы "Венера и Адонис" – которая вышла в свет после его "смерти" и о которой он как покойник знать не мог! Это очень сильный аргумент, и "марловианцы", абсолютно уверенные в том, что Шекспиром был именно Марло, сожалеют лишь, что нет какого-нибудь очевидного доказательства, вроде "еще дымящегося пистолета". Если я хотел подтвердить свое предположение, я должен был найти именно такое доказательство, хотя я бы предпочел – и не только терминологически – "отпечатки пальцев", это как-то надежнее. Поэтому я стал искать их с помощью "графологии" творческого почерка: я обратился к произведениям Марло.
Ну, тот факт, что именно Марло ввел в английскую литературу пятистопный безрифменный ямб, общеизвестен, и "стратфордианцы" не отрицают, что Шекспир этим нововведением Марло воспользовался…
В.К.: Хороший аргумент, но не решающий. Во всяком случае, без других сильных аргументов отпечатком пальца его вряд ли можно назвать.
А.Б.: А вот вам и решающий. Оказалось, что драмы Марло "Мальтийский еврей" и "Доктор Фауст" – такие же мениппеи, как и "Гамлет", и что их подлинный смысл прямо противоположен открыто декларируемому. Их построение и разделение основной и вставной фабул на прозаическую и стихотворную части произведены по тем же принципам, что и в "Гамлете", в "Отелло", в "Короле Лире", в "Ромео и Джульетте", а стилистические черты поэтической речи (игра слов, метафорический строй) идентичны..
В.К.: Да, пожалуй, это уже – отпечатки пальцев: не может один гений слизнуть у другого стиль, это невозможно по определению – на то он и гений, чтобы быть в стиле самостоятельным. Но тогда тем более требует ответа вопрос: зачем Марло-Шекспиру понадобился такой сложный стиль со спрятанным – на грани литературной мистификации – смыслом?
МИСТИФИКАЦИЯ ИЛИ ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ?
А.Б.: Ответ на ваш вопрос содержится в биографии Марло-Шекспира. Но прежде чем обратиться к ней, приведу пример, который покажет, как иногда полезно владеть приемом изложения, который позволяет говорить то, что думаешь, без риска быть за это обезглавленным.
Известно, что Марло к католицизму относился с симпатией; в то же время папский престол в "Докторе Фаусте" изображен в явно сатирической манере, что не вяжется ни с биографией Марло, ни с творчеством Шекспира. "Марловианцы", не будучи в состоянии объяснить этот феномен, молча обходят это противоречие, не понимая, что рассказчик в "Докторе Фаусте" – не автор и что именно рассказчик, а не доктор Фауст, является слугой дьявола. На самом деле сатира Марло в "Докторе Фаусте" направлена против хулителей католической церкви. Легко представить, чем бы кончилась для Марло попытка высказать вслух то, что ему удалось таким способом передать в "Докторе Фаусте": одним из пунктов доноса, по которому его ждала неминуемая смерть, было открытое выражение симпатии к католицизму. Таким образом "Доктор Фауст" для "марловианцев" превращается из минуса в плюс.
В.К.: А что в "Мальтийском еврее"?
А.Б.: Если исходить из общепринятого прочтения "Мальтийского еврея", антисемитизм Марло не вызывает сомнения. Однако в общем метасюжете этого произведения имеет место апологетика Варравы, который свою дочь, принявшую христианство, не убивал и монахинь не травил; все преступления совершил маскирующийся рассказчик. "Венецианский купец" Шекспира не просто схож по фабуле с "Мальтийским евреем": у них, как у мениппей, совершенно аналогичная конструкция: Шейлок – вовсе не злодей, каким его выводит рассказчик, он жертва оговора со стороны мерзавца-рассказчика.
Таким образом, из сравнительного анализа названных произведений следует:
1) эти произведения, увидевшие свет под именами Кристофера Марло и Уильяма Шекспира, созданы одним человеком;
2) их автор – Кристофер Марло;
3) в 1602 году, на момент регистрации "Гамлета", Марло был еще жив.
В.К.: Похоже, что вся совокупность ваших аргументов не оставляет места для возражений – хотя мне в таком случае и непонятно, какую роль в истории шекспировского псевдонима сыграла чета Рэтлендов. До знакомства с вашими взглядами я был убежден, что именно И.Гилилову в "Тайне Великого Феникса" удалось "расшифровать" Шекспира.
А.Б.: О Рэтлендах, если у нас останется "время и место", мы еще поговорим. В дальнейшем я буду опираться на данные, собранные и опубликованные не только "марловианцами", но и "бэконианцами" и "рэтлендианцами", ибо и те, и другие, и третьи нашли убедительные доказательства причастности своих кандидатов к псевдониму "Шекспир"; но главным в этом несомненно коллективном псевдониме был все-таки Кристофер Марло, который, так же, как и Френсис Бэкон, был… сыном королевы Елизаветы.
В.К.: Что, есть "прямые улики"?
А.Б.: Ну, если бы были "прямые улики", не было бы и предмета для нашего разговора. А вот косвенных улик – более чем достаточно, причем по ним очень хорошо видно, что прямых и быть не могло, настолько тщательно они уничтожались; это проливает свет и на строгость сохранения тайны псевдонима "Шекспир" – на государственном уровне. Стоило просочиться любым крохам информации о ней, как Тайный Совет мгновенно наказывал виновного, вплоть до тюрьмы и смерти, – и на то были весьма серьезные причины.
Елизавета была дочерью Анны Болейн и – формально – дочерью Генриха VIII, хотя на самом деле он не был ее отцом, поскольку все его дети, и до Елизаветы, и после нее, в отличие от нее страдали врожденным сифилисом (Генрих VIII женился на Анне Болейн, когда она уже ждала ребенка). Взойдя на престол в 1558 году, она стала усиленно укреплять позиции протестантизма в стране, чем навлекла на себя гнев папского престола и большинства монархий Европы, до самой ее смерти интриговавших против нее. Она не преследовала католиков и принимала их на службу, чем добилась спокойствия в стране. Чтобы не повторить ошибку своей предшественницы, Марии Тюдор, озвучившей имя своего наследника (лизоблюды мгновенно переметнулись к Елизавете), Елизавета до конца жизни так и не назвала своего преемника. На требование парламента выйти замуж и родить наследника она заявила, что замужем за Англией и останется королевой-девственницей. При этом она полюбила – на всю жизнь, вплоть до его смерти в 1588 году – Роберта Дадли, графа Лестера, якобы тайно обвенчалась с ним и родила от него несколько детей. По некоторым данным от разных отцов у нее было пятеро детей, из них одна или две девочки; сохранился портрет, где Елизавета изображена в характерной для беременной женщины одежде, есть портрет, где она изображена с ребенком, и портрет, где рядом с ней двое детей.
По всей стране снимались католические изображения Девы Марии и заменялись портретами Елизаветы, на которых черты лица изображались в соответствии с официально канонизированной маской. При такой канонизации целомудренный имидж королевы необходимо было надежно защитить от любых случайностей – тем более что папский престол настаивал на нелегитимности брака Генриха VIII с Анной Болейн и подвергал сомнению (и не без оснований) его отцовство по отношению к Елизавете; Тайный Совет тщательно следил за тем, чтобы имидж королевы-девственницы не был подпорчен.
ТАЙНЫЙ СЫН КОРОЛЕВЫ-ДЕВСТВЕННИЦЫ
В.К.: Неужели возможно было сохранить рождение нескольких детей в тайне?
А.Б.: В узком кругу утаить это было невозможно, но это было и неважно. Задача Тайного совета заключалась в том, чтобы не допустить утечки информации в прессу и за границу: любые улики уничтожались, свидетели держали рот на замке, опасаясь тюрьмы или физического уничтожения. Все ее дети регистрировались под чужими именами и фактически не могли претендовать на престол. На примере Кристофера Марло можно представить себе, как происходила такая регистрация. В донесении своему монарху 11 апреля 1564 года посол Испании при английском дворе докладывал, что королева Елизавета выезжает в Уорвик (замок Дадли), чтобы "разрешиться от последствия неблагопристойного поведения". По современному календарю рождение ребенка имело место скорее всего в конце апреля, а не в конце февраля, как задокументировано рождение Марло. (Кстати, Уорвик расположен на берегу Эйвона, того самого, на котором стоит и Стратфорд; отсюда и "Эйвонский лебедь" посвящения Бена Джонсона в шекспировском Большом фолио.) В этом же году Роберт Дадли был возведен в графское достоинство, а его шурин Генри Сидни стал кавалером Ордена Подвязки.
В.К.: Это был первый ребенок Елизаветы?
А.Б.: Нет, к этому времени у Марло могло быть уже по крайней мере два брата: один из них, старше на 10 лет, сын от тайной связи Елизаветы с королем Испании Филиппом II, и второй – на три года старше, – Френсис Бэкон, в регистрации рождения которого тоже обнаружено немало "странностей".
Для регистрации тайнорожденного нужен был ребенок, родившийся примерно в то же время и вскоре умерший; необходимо было, чтобы его рождение зарегистрировали, а смерть – не успели. Нужно было уговорить родителей ребенка отказаться от регистрации смерти или захоронить его в другом приходе, где у королевы был "свой" священник. Для этой цели лучше всего подходил Мэтью Паркер, член Тайного Совета и высший духовный иерарх Англии. Анна Болейн, став королевой, сделала его своим личным капелланом, при Марии Тюдор он был в опале и лишен должности главы колледжа "Корпус Кристи", Елизавета вновь возвысила его и сделала архиепископом Кентерберийским. В Кентербери и нашлась метрическая запись от 26 февраля 1564 года, использованная для документирования новорожденного ребенка королевы. Отец умершего ребенка Джон Марло получил значительную денежную компенсацию, стал членом Гильдии сапожников на два с половиной года раньше положенного срока и пожалован званием "фримена", а судья Адмиралтейского суда в Дувре сэр Роджер Мэнвуд стал попечителем новорожденного. Запись же о смерти ребенка Джона Марло скорее всего была сделана в церкви Св. Стефена на территории имения Мэнвуда; не случайно сохранившиеся записи о регистрации крещений, венчаний и смертей в этой церкви датируются лишь с 1567 года.
От кого же нам известно, что это лучший друг Гамлета? Из прозы или из стихов? Все, что можно оттрактовать (и всеми шекспироведами оттрактовано) как положительные отзывы о Горацио, имеет место только в стихотворной части "Гамлета", то есть в вымышленной, придуманной Гамлетом "Мышеловке", а не "в жизни".
В.К.: Уж не Горацио ли является "рассказчиком" в "Гамлете"?
А.Б.: Вы немного опережаете события – мы пока еще в пути. Вот что можно понять из текста произведения.
Горацио гораздо старше принца: в день рождения принца он присутствовал при поединке и помнит его детали.
Горацио прибыл в замок, казалось бы, на правах гостя, а между тем стража видит Призрака и не просто сообщает об этом Горацио, но докладывает ему.
На фоне куртуазно-вежливого обращения с Розенкранцем и Гильденстерном просьба Короля, предписывающая Горацио "присмотреть" за Офелией выглядит как не предполагающая никаких возражений команда. (Никакого соблюдения придворного этикета, и, судя по всему, Горацио настолько близок к Королю, что прибегать к формулам этикета и не требуется; поведение стражи это только подтверждает.)
Горацио получил от Гамлета письмо с сообщением о пленении того пиратами и с просьбой передать послания Гертруде и Королю, но почему-то не сделал этого сам, а перепоручил придворному. Гонец на вопрос Короля, откуда письма, отвечает, что их дал ему Клавдио, "который получил их от тех, кто их принес". (То есть Горацио и Клавдио – одно и то же лицо.)
Почему не передал сам? Чем-то был занят? – Да, Король поручил ему постоянно находиться при Офелии. Значит, это он был свидетелем ее смерти, с его слов узнала Гертруда об обстоятельствах ее смерти; но он же был и свидетелем попытки Офелии поговорить с Королевой наедине.
Из всего этого можно сделать следующие выводы: во-первых, Клавдио означает "младший Клавдий", то есть Горацио – сын короля Гамлета (это объясняет его особое положение в Эльсиноре); во-вторых, похоже, что он не смог присмотреть за Офелией – а скорее всего и сам является виновником ее смерти.
В.К.: Не с подачи ли отца, короля Гамлета, расчищающего путь к трону для сына, Горацио не только "присматривает" за Офелией, но и убивает ее?
А.Б.: Такая мысль приходила мне в голову – но очень ненадолго. Анализ текста показывает, что король не так черен, как его малюют шекспироведы. На короле Гамлете лежит вина за смерть брата, и он ее переживает (когда он трезв) – потому и объявляет, что наследником является принц Гамлет. Но всем известны чувства принца к Офелии, в то время как Офелия и Горацио свои отношения скрывали. Когда Офелию убивают в отсутствие принца Гамлета, и, к тому же, обнаруживается, что она была беременна, король понимает, кто осмелился на подобное. Понимая, что его сынок пойдет и на другое убийство, и, не желая, чтобы на его совести была еще и смерть племянника, он отсылает принца.
Если Горацио и есть тот, кто обесчестил Офелию, а она собирается сообщить об этом королеве, то понятно, чем грозит ему этот разговор: его заставят жениться, и – прощай любая надежда на трон. Горацио – сын короля Гамлета, но он родился до того, как отец стал королем, в другом браке, а на трон Дании, которую его отец получил не "де-юре", а как приданое овдовевшей Гертруды, претендовать не может. В Эльсиноре имеют место быть два принца: один – сын Гертруды и Фортинбраса, Гамлет, с правом на трон, и второй – сын короля Гамлета, Горацио, без права на трон. Ко всему они оказались и соперниками в любви.
Для Горацио возможность пробиться к трону, путь к нему лежит через труп Офелии, раз уж она забеременела. Отказаться жениться – смерти подобно: и Гамлет в любой момент может вернуться в Эльсинор, и брат Офелии, Лаэрт, – лучший фехтовальщик королевства. В то же время, воспользовавшись доверием короля к сыну и тем, что у него есть доступ к королевской печати без конца поддающего отца, он подделывает королевское письмо, обрекая и Гамлета на смерть и полагая, что таким образом не только обережет себя от возмездия, но и расчистит путь к трону.
В.К.: Получается, что единственный, кто заинтересован в том, чтобы правда о происходившем в замке не стала известной, – Горацио, а, следовательно, именно он является рассказчиком в "Гамлете", стараясь всеми силами эту правду скрыть?
А.Б.: Да, это так – и в "Гамлете" есть прямое указание на это: умирая, принц Гамлет говорит: "Горацио, я гибну; Ты жив; поведай правду обо мне Неутоленным…", а отвечая на заявление Фортинбраса о правах на престол, Горацио подтверждает свое намерение описать происходившее: "Об этом также мне сказать придется Из уст того, чей голос многих скличет…"
В.К.: То есть – из уст Шекспира?!. Так значит Горацио – рассказчик, повествующий "от имени" Шекспира! Так он еще и драматург!
А.Б.: Вот это и есть самый сложный и наиболее трудно постигаемый ход в "Гамлете". Гамлет и Горацио – соперники еще и в этом: Гамлет создает и ставит пьесу, которую называет "Мышеловкой", а Горацио использует эту пьесу для своего коллажа под названием "Гамлет", якобы написанного Шекспиром. Но поскольку стихом он не владеет, все стыки он "заделывает" прозой, искусно маскируя информацию, которая могла бы его выдать. Например, он не приводит текст письма, в котором шла речь об убийстве Гамлета в Англии и которое Гамлет передал ему по возвращении. Или, описывая в прозе свою беседу с Гамлетом, он искусно приверстывает кусок текста из вымышленной фабулы "Мышеловки", где Гамлет его расхваливает, причем делает это так ловко, что читающее человечество до сих пор верит тому, что Горацио – друг Гамлета.
В.К.: Как же нам следует понимать "Гамлета" в целом? Как бы вы передали содержание этой… этого произведения? – Я ловлю себя на том, что уже и не могу назвать "Гамлета" пьесой!
А.Б.: Неудивительно: "Гамлет" – не стихотворная пьеса, а прозаический роман-мениппея. Основное повествование в "Гамлете" – о том, что в Эльсиноре идет постановка пьесы, построенной на "местном материале", но с несколько измененными биографическими данными персонажей. В частности, тридцатилетний "реальный" обитатель Эльсинора принц Гамлет, сын погибшего за тридцать лет до этого короля Фортинбраса, в фабуле созданной им "Мышеловки" показал себя самого как двадцатилетнего сына якобы отравленного короля Гамлета. Которого на самом деле никто и не думал травить – этот спившийся братоубийца и "сейчас" все еще жив. (Кстати, в "живом" виде он появляется всего один раз, среди зрителей "Мышеловки".) А Король Клавдий – персонаж только "Мышеловки", созданный принцем Гамлетом художественный образ, и в "реальной жизни" его просто нет. Кстати, если в переводном тексте "Гамлета" или даже в "академических" "подлинниках" встретите в сценических ремарках имя "Клавдий", не верьте написанному: в прижизненных изданиях Шекспир ставил просто "Король". А ремарки с "Клавдием" – плоды изысков английской "академической" науки, которая не стесняется "подправлять" самого Шекспира. Поэтому и наше, и мировое шекспироведение зачастую пользуется искаженными текстами "Гамлета" и ошибочным канонизированным толкованием его содержания.
В.К.: А какова же "реальная" судьба Офелии, самого Гамлета и королевы?
А.Б.: Если не выходить за рамки фабулы, то в "реальной жизни" Офелия действительно не сохранила верность Гамлету, но вряд ли погибла, поскольку сцена с похоронами имеет место только во вставной "Мышеловке", а беседа Гамлета с могильщиком – через три года после ее постановки. Королева осталась жива, а Гамлет не погибает, но странным образом "пропадает": его считают мертвым, но он скрывается под чужой личиной ("не лежит в своей могиле").
НЕ ЛЕЖАЩИЙ В СВОЕЙ МОГИЛЕ
В.К.: Ну, что ж, наверно при таком подходе действительно снимаются все "противоречия" и объясняются все "странности" в "Гамлете". Но зачем все это?! Зачем было городить такую сложную структуру и прятать правду об истинном сюжете происходившего, когда вполне можно было бы и на всех реалиях "событий в Эльсиноре" выстроить хорошую драму? Или задача Шекспира была не столько описать "события в Эльсиноре", сколько написать сатиру на некого драматурга, своего антагониста?
А.Б.: Чуть забегая вперед, скажу, зачем. В фабуле "Гамлета" показана сама "королева-девственница", из-за чего публикация "Гамлета" (не путать с регистрацией!) стала возможной только после смерти Елизаветы в 1603 году и воцарения на троне ее племянника-"Фортинбраса" – короля Шотландии Якова, сына казненной Елизаветой ее кузины Марии Стюарт. В образе Гамлета – сына королевы – изображен сам Шекспир. Все это имело прямое отношение к английскому трону и, следовательно, – к политике, не все можно было сказать вслух, и особенно – то, что имело отношение лично к Шекспиру. Тем не менее в "Гамлете" есть практически прямое указание на то, кто именно был Шекспиром…
Если Шекспир – величайший писатель мировой литературы и на этом именно основании назван человеком тысячелетия, то "Гамлет" – несомненно центральное произведение шекспировского наследия. Есть в нем некая тайна, казалось бы, недоступная рациональному пониманию и веками заставлявшая читателей и зрителей, актеров и режиссеров снова и снова вчитываться в этот текст и вглядываться в маски его персонажей. И вот через четыреста лет, на стыке веков и тысячелетий нашелся наконец человек, проникший в эту тайну и давший миру ее конгениальное объяснение. Человек этот – философ и аналитик, литературовед-структуралист Альфред Николаевич Барков.
Исследуя структуру "Гамлета", он обнаружил, что это произведение построено как мениппея (роль рассказчика отдана отрицательному персонажу, который, с целью обелить себя, извращает имевшие место в действительности события и факты) и что в тексте этого произведения дан ответ и на вопрос, кто скрывался под псевдонимом "Шекспир": "таннером, не лежащим в своей могиле", был сын королевы Елизаветы, гениальный поэт и драматург по прозвищу "таннер" Кристофер Марло, смерть которого инсценировали. Тайна шекспирова авторства оказалась тесно связанной с политической ситуацией и безопасностью страны.
Наш корреспондент Владимир Козаровецкий взял у А.Н.Баркова обширное интервью, текст которого мы и предлагаем читателям "Новых известий".
В.К.: …Какова же "реальная" судьба Офелии, самого Гамлета и королевы?
А.Б.: Если не выходить за рамки фабулы, то в "реальной жизни" Офелия действительно не сохранила верность Гамлету, но вряд ли погибла, поскольку сцена с похоронами имеет место только во вставной "Мышеловке", а беседа Гамлета с могильщиком – через три года после ее постановки. Королева осталась жива, а Гамлет не погибает, но странным образом "пропадает": его считают мертвым, но он скрывается под чужой личиной ("не лежит в своей могиле").
НЕ ЛЕЖАЩИЙ В СВОЕЙ МОГИЛЕ
В.К.: Ну, что ж, наверно при таком подходе действительно снимаются все "противоречия" и объясняются все "странности" в "Гамлете". Но зачем все это?! Зачем было городить такую сложную структуру и прятать правду об истинном сюжете происходившего, когда вполне можно было бы и на всех реалиях "событий в Эльсиноре" выстроить хорошую драму? Или задача Шекспира была не столько описать "события в Эльсиноре", сколько написать сатиру на некого драматурга, своего антагониста?
А.Б.: Чуть забегая вперед, скажу, зачем. В фабуле "Гамлета" показана сама "королева-девственница", из-за чего публикация "Гамлета" (не путать с регистрацией!) стала возможной только после смерти Елизаветы в 1603 году и воцарения на троне ее племянника-"Фортинбраса" – короля Шотландии Якова, сына казненной Елизаветой ее кузины Марии Стюарт. В образе Гамлета – сына королевы – изображен сам Шекспир. Все это имело прямое отношение к английскому трону и, следовательно, – к политике, не все можно было сказать вслух, и особенно – то, что имело отношение лично к Шекспиру. Тем не менее в "Гамлете" есть практически прямое указание на то, кто именно был Шекспиром…
В.К.: ??!
А.Б.: Все в той же сцене с могильщиком тот, играя словом last, замечает: "Труп обычного человека "протянет" восемь лет, а дубильщика кож "протянет" девять." Могильщик ведет речь о таннере, дубильщике кож, который после своей смерти "протянет" в могиле еще девять лет. Но он же далее, играя словом lie ("лежать" и "лгать"), бросает: "Вы лжете/лежите, не в этой могиле, сэр, поэтому она не ваша; что же касается меня, я не лежу/не лгу в ней, и все же она моя."
Уж не этот ли могильщик с университетским образованием является тем самым "таннером", который девять лет не лежит в своей могиле? Но главное здесь – пока – даже не это. В этой сцене заложено противоречие, на которое почему-то не обращали внимания и которое подталкивает нас к неожиданным выводам. Беседа происходит между двумя людьми, каждый из которых когда-то знал человека, чей череп они держат в руках. Каждый из них общался с Йориком в одно и то же время на королевских застольях в Эльсиноре (где еще шут станет выливать кому-то на голову кувшин вина?), и они не могут не быть знакомы. И тем не менее они ведут себя так, будто у них даже повода нет задать вопрос: "Простите, а мы с вами случайно не..?" Такое возможно, только если они – две половинки одного и того же персонажа. Надо сказать, что до относительно недавнего времени по традиции, идущей от шекспировских времен, в постановках "Гамлета" могильщик, прежде чем приняться за работу, снимал с себя несколько сюртуков, как бы показывая, что его персонаж выступает в разных личинах. Так Шекспир подводит нас к пониманию, что Гамлет и могильщик – одно и то же лицо и что его мениппея имеет выход в реальную действительность.
В.К.: Тогда почему "таннер"? И почему девять лет? Какое это имеет отношение к реальной действительности?
А.Б.: Текст "Гамлета" был зарегистрирован в 1602 году; вычитаем 9 лет, прожитых "таннером" после своей смерти, и получаем 1593.
30 мая 1593 года трагически погиб гениальный поэт и драматург Кристофер Марло, один из 5 главных претендентов на авторство шекспировских произведений. Смерть Марло не без оснований считалась сфальсифицированной. И современники, и – впоследствии – исследователи его творчества звали его "таннером": он считался сыном сапожника.
В.К.: Альфред Николаевич, не может ли это быть простым совпадением?
А.Б.: В этой фразе – не одно, а три совпадения. Совпадает сам факт того, что Марло "не лежит в своей могиле" (а "марловианцы" собрали весьма внушительные доказательства того, что Марло на самом деле не был убит и что его смерть была инсценирована), совпадает количество лет, которое прошло с тех пор, как он "не лег в свою могилу", и совпадает прозвище Кристофера Марло – "таннер". Не слишком ли много совпадений? Тем не менее я сам себе показался бы излишне категоричным, если бы на основании только этих – даже таких – совпадений сделал вывод, что Шекспиром был именно Марло.
Но сторонники авторства Марло напоминают и о том, что псевдоним "Шекспир" появился через две недели после "гибели" Марло. Имя Уильяма Шекспира явилось миру на вставном листке, срочно допечатанном и зафальцованном в уже готовую поэму "Венера и Адонис", которая была сдана в печать до даты "смерти" Марло. Через несколько лет в предисловии к "посмертно" изданной поэме "Геро и Леандр" Марло даст понять, что она является продолжением поэмы "Венера и Адонис" – которая вышла в свет после его "смерти" и о которой он как покойник знать не мог! Это очень сильный аргумент, и "марловианцы", абсолютно уверенные в том, что Шекспиром был именно Марло, сожалеют лишь, что нет какого-нибудь очевидного доказательства, вроде "еще дымящегося пистолета". Если я хотел подтвердить свое предположение, я должен был найти именно такое доказательство, хотя я бы предпочел – и не только терминологически – "отпечатки пальцев", это как-то надежнее. Поэтому я стал искать их с помощью "графологии" творческого почерка: я обратился к произведениям Марло.
Ну, тот факт, что именно Марло ввел в английскую литературу пятистопный безрифменный ямб, общеизвестен, и "стратфордианцы" не отрицают, что Шекспир этим нововведением Марло воспользовался…
В.К.: Хороший аргумент, но не решающий. Во всяком случае, без других сильных аргументов отпечатком пальца его вряд ли можно назвать.
А.Б.: А вот вам и решающий. Оказалось, что драмы Марло "Мальтийский еврей" и "Доктор Фауст" – такие же мениппеи, как и "Гамлет", и что их подлинный смысл прямо противоположен открыто декларируемому. Их построение и разделение основной и вставной фабул на прозаическую и стихотворную части произведены по тем же принципам, что и в "Гамлете", в "Отелло", в "Короле Лире", в "Ромео и Джульетте", а стилистические черты поэтической речи (игра слов, метафорический строй) идентичны..
В.К.: Да, пожалуй, это уже – отпечатки пальцев: не может один гений слизнуть у другого стиль, это невозможно по определению – на то он и гений, чтобы быть в стиле самостоятельным. Но тогда тем более требует ответа вопрос: зачем Марло-Шекспиру понадобился такой сложный стиль со спрятанным – на грани литературной мистификации – смыслом?
МИСТИФИКАЦИЯ ИЛИ ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ?
А.Б.: Ответ на ваш вопрос содержится в биографии Марло-Шекспира. Но прежде чем обратиться к ней, приведу пример, который покажет, как иногда полезно владеть приемом изложения, который позволяет говорить то, что думаешь, без риска быть за это обезглавленным.
Известно, что Марло к католицизму относился с симпатией; в то же время папский престол в "Докторе Фаусте" изображен в явно сатирической манере, что не вяжется ни с биографией Марло, ни с творчеством Шекспира. "Марловианцы", не будучи в состоянии объяснить этот феномен, молча обходят это противоречие, не понимая, что рассказчик в "Докторе Фаусте" – не автор и что именно рассказчик, а не доктор Фауст, является слугой дьявола. На самом деле сатира Марло в "Докторе Фаусте" направлена против хулителей католической церкви. Легко представить, чем бы кончилась для Марло попытка высказать вслух то, что ему удалось таким способом передать в "Докторе Фаусте": одним из пунктов доноса, по которому его ждала неминуемая смерть, было открытое выражение симпатии к католицизму. Таким образом "Доктор Фауст" для "марловианцев" превращается из минуса в плюс.
В.К.: А что в "Мальтийском еврее"?
А.Б.: Если исходить из общепринятого прочтения "Мальтийского еврея", антисемитизм Марло не вызывает сомнения. Однако в общем метасюжете этого произведения имеет место апологетика Варравы, который свою дочь, принявшую христианство, не убивал и монахинь не травил; все преступления совершил маскирующийся рассказчик. "Венецианский купец" Шекспира не просто схож по фабуле с "Мальтийским евреем": у них, как у мениппей, совершенно аналогичная конструкция: Шейлок – вовсе не злодей, каким его выводит рассказчик, он жертва оговора со стороны мерзавца-рассказчика.
Таким образом, из сравнительного анализа названных произведений следует:
1) эти произведения, увидевшие свет под именами Кристофера Марло и Уильяма Шекспира, созданы одним человеком;
2) их автор – Кристофер Марло;
3) в 1602 году, на момент регистрации "Гамлета", Марло был еще жив.
В.К.: Похоже, что вся совокупность ваших аргументов не оставляет места для возражений – хотя мне в таком случае и непонятно, какую роль в истории шекспировского псевдонима сыграла чета Рэтлендов. До знакомства с вашими взглядами я был убежден, что именно И.Гилилову в "Тайне Великого Феникса" удалось "расшифровать" Шекспира.
А.Б.: О Рэтлендах, если у нас останется "время и место", мы еще поговорим. В дальнейшем я буду опираться на данные, собранные и опубликованные не только "марловианцами", но и "бэконианцами" и "рэтлендианцами", ибо и те, и другие, и третьи нашли убедительные доказательства причастности своих кандидатов к псевдониму "Шекспир"; но главным в этом несомненно коллективном псевдониме был все-таки Кристофер Марло, который, так же, как и Френсис Бэкон, был… сыном королевы Елизаветы.
В.К.: Что, есть "прямые улики"?
А.Б.: Ну, если бы были "прямые улики", не было бы и предмета для нашего разговора. А вот косвенных улик – более чем достаточно, причем по ним очень хорошо видно, что прямых и быть не могло, настолько тщательно они уничтожались; это проливает свет и на строгость сохранения тайны псевдонима "Шекспир" – на государственном уровне. Стоило просочиться любым крохам информации о ней, как Тайный Совет мгновенно наказывал виновного, вплоть до тюрьмы и смерти, – и на то были весьма серьезные причины.
Елизавета была дочерью Анны Болейн и – формально – дочерью Генриха VIII, хотя на самом деле он не был ее отцом, поскольку все его дети, и до Елизаветы, и после нее, в отличие от нее страдали врожденным сифилисом (Генрих VIII женился на Анне Болейн, когда она уже ждала ребенка). Взойдя на престол в 1558 году, она стала усиленно укреплять позиции протестантизма в стране, чем навлекла на себя гнев папского престола и большинства монархий Европы, до самой ее смерти интриговавших против нее. Она не преследовала католиков и принимала их на службу, чем добилась спокойствия в стране. Чтобы не повторить ошибку своей предшественницы, Марии Тюдор, озвучившей имя своего наследника (лизоблюды мгновенно переметнулись к Елизавете), Елизавета до конца жизни так и не назвала своего преемника. На требование парламента выйти замуж и родить наследника она заявила, что замужем за Англией и останется королевой-девственницей. При этом она полюбила – на всю жизнь, вплоть до его смерти в 1588 году – Роберта Дадли, графа Лестера, якобы тайно обвенчалась с ним и родила от него несколько детей. По некоторым данным от разных отцов у нее было пятеро детей, из них одна или две девочки; сохранился портрет, где Елизавета изображена в характерной для беременной женщины одежде, есть портрет, где она изображена с ребенком, и портрет, где рядом с ней двое детей.
По всей стране снимались католические изображения Девы Марии и заменялись портретами Елизаветы, на которых черты лица изображались в соответствии с официально канонизированной маской. При такой канонизации целомудренный имидж королевы необходимо было надежно защитить от любых случайностей – тем более что папский престол настаивал на нелегитимности брака Генриха VIII с Анной Болейн и подвергал сомнению (и не без оснований) его отцовство по отношению к Елизавете; Тайный Совет тщательно следил за тем, чтобы имидж королевы-девственницы не был подпорчен.
ТАЙНЫЙ СЫН КОРОЛЕВЫ-ДЕВСТВЕННИЦЫ
В.К.: Неужели возможно было сохранить рождение нескольких детей в тайне?
А.Б.: В узком кругу утаить это было невозможно, но это было и неважно. Задача Тайного совета заключалась в том, чтобы не допустить утечки информации в прессу и за границу: любые улики уничтожались, свидетели держали рот на замке, опасаясь тюрьмы или физического уничтожения. Все ее дети регистрировались под чужими именами и фактически не могли претендовать на престол. На примере Кристофера Марло можно представить себе, как происходила такая регистрация. В донесении своему монарху 11 апреля 1564 года посол Испании при английском дворе докладывал, что королева Елизавета выезжает в Уорвик (замок Дадли), чтобы "разрешиться от последствия неблагопристойного поведения". По современному календарю рождение ребенка имело место скорее всего в конце апреля, а не в конце февраля, как задокументировано рождение Марло. (Кстати, Уорвик расположен на берегу Эйвона, того самого, на котором стоит и Стратфорд; отсюда и "Эйвонский лебедь" посвящения Бена Джонсона в шекспировском Большом фолио.) В этом же году Роберт Дадли был возведен в графское достоинство, а его шурин Генри Сидни стал кавалером Ордена Подвязки.
В.К.: Это был первый ребенок Елизаветы?
А.Б.: Нет, к этому времени у Марло могло быть уже по крайней мере два брата: один из них, старше на 10 лет, сын от тайной связи Елизаветы с королем Испании Филиппом II, и второй – на три года старше, – Френсис Бэкон, в регистрации рождения которого тоже обнаружено немало "странностей".
Для регистрации тайнорожденного нужен был ребенок, родившийся примерно в то же время и вскоре умерший; необходимо было, чтобы его рождение зарегистрировали, а смерть – не успели. Нужно было уговорить родителей ребенка отказаться от регистрации смерти или захоронить его в другом приходе, где у королевы был "свой" священник. Для этой цели лучше всего подходил Мэтью Паркер, член Тайного Совета и высший духовный иерарх Англии. Анна Болейн, став королевой, сделала его своим личным капелланом, при Марии Тюдор он был в опале и лишен должности главы колледжа "Корпус Кристи", Елизавета вновь возвысила его и сделала архиепископом Кентерберийским. В Кентербери и нашлась метрическая запись от 26 февраля 1564 года, использованная для документирования новорожденного ребенка королевы. Отец умершего ребенка Джон Марло получил значительную денежную компенсацию, стал членом Гильдии сапожников на два с половиной года раньше положенного срока и пожалован званием "фримена", а судья Адмиралтейского суда в Дувре сэр Роджер Мэнвуд стал попечителем новорожденного. Запись же о смерти ребенка Джона Марло скорее всего была сделана в церкви Св. Стефена на территории имения Мэнвуда; не случайно сохранившиеся записи о регистрации крещений, венчаний и смертей в этой церкви датируются лишь с 1567 года.