Страница:
«Всегда для меня был главным долг воина и гражданина. Вы были на втором месте…
Сегодня я впервые ставлю на первое место долг перед вами…»
Если представить, что окончательную и теперь вполне конкретную угрозу расправы с семьей он услышал, уже приехав на работу в последнее утро, то получают объяснение и спокойный его уход из дома, и намерение быть к обеду, когда прилетят из Сочи жена с внучкой, и записка, в которой он с кем-то объясняется по поводу неудачной первой попытки убить себя. Кстати, те, с кем он объясняется, могли предложить ему и этот используемый в криминальном мире способ самоубийства.
Кому и зачем понадобилось убрать маршала?
Есть разные варианты ответа на этот вопрос. Но все сводятся по существу к тому, что он слишком много знал и для многих стал слишком неудобен.
Известно, например: в тот критический момент готовился выступить на сессии Верховного Совета СССР, которая была назначена на 26 августа. Честное и прямое его слово представляло серьезную опасность для тех, кто приступил в это время к решающему акту осуществления своих коварных планов.
Впрочем, кристальная честность, несгибаемая принципиальность этого человека давно уже стали опасностью и для него самого. В свидетельских показаниях Г. Малинецкого читаю:
«Неоднократно говорил, что его политическая борьба как депутата и общественного деятеля может угрожать благополучию его семьи, его свободе, а возможно и жизни. После опубликования статьи в «Советской России» «Кому мешают генералы», по его словам, звонили на работу и угрожали расправой».
Да что там телефонные звонки и анонимные письма! Грозили весьма недвусмысленно даже с газетных страниц. У меня все дрогнуло внутри, когда в одном из набросков ахромеевского выступления в Верховном Совете, где он намеревался сказать, в частности, о кампании травли и клеветы, организованной против него «демократической» прессой, я прочитал: называют военным преступником, пишут, что Ахромеева должна постигнуть «судьба Шпеера и Гесса».
Оба, как известно, были осуждены Нюрнбергским трибуналом, а Гесс, приговоренный к пожизненному заключению, в конце концов умер в петле.
Что-то уж чересчур прозорлив оказался «демократический» автор в зловещем своем предсказании, каким образом маршал должен уйти из жизни…
* * *
Я написал: кампания травли и клеветы. Но ведь многие, наверное, уже забыли, а молодые и не знают, что это была за кампания и почему объектом ее, одним из центральных объектов стал Ахромееев.
Напомню. Шло наступление на нашу Родину. В этот раз оно началось не одномоментно и не прорывом внешних границ, как в июне 41-го. Главное направление его было организовано изнутри страны.
Оно не было военным и вообще никаким наступлением не называлось: ему дали вполне мирное название «перестройка».
Да никто ведь и не говорил (разве можно!), что цель начатого – уничтожение Отчизны. Лозунги звучали хорошие: «Ускорение и эффективность!», «Больше демократии – больше социализма!» А вот на деле…
На деле постепенно стало проясняться, что социализма не должно быть совсем. Более того, не должно быть Советского Союза!
Путь к этому, вспомните, прокладывался массированными атаками на главные духовные и государственные наши опоры и скрепы. На историю нашу. На партию. На армию.
Многие ли сразу поняли смысл и конечную цель этих оглушительных психических атак? Многие ли встали против них? Оглядываясь назад, скажем прямо: нет, не многие.
Маршал Советского Союз Ахромеев встал одним из первых. Решительно и смело, как поднимались солдаты в бoй под вражеским огнем и как сам он на фронте не раз поднимался.
Жена сказала так:
– Слова «раньше думай о Родине, а потом о себе» он понимал буквально и всю жизнь следовал им. Они не были для него высокопарной фразой.
И вот он почувствовал, что над Родиной совершенно неожиданно опять нависла угроза. Нет, пожалуй, не сразу и он, как и все мы, осознал глобальные масштабы этой угрозы. Восприняв всей своей открытой, широкой душой провозглашенные цели перестройки, благородные и красивые, поначалу считал коробившие его публикации в некоторых изданиях просто плодом безответственности отдельных журналистов в погоне за сенсацией. Так сказать, издержки гласности.
Однако и эти «отдельные издержки», особенно связанные с фальсификацией истории Великой Отечественной войны, молча терпеть не мог. Помню, как стал привозить и присылать статьи к нам в «Правду». Меня еще удивляло: военачальник такого ранга находит время и силы, чтобы спорить с какими-то мелкотравчатыми писаниями! Но однажды услышал ответ маршала моему коллеге по редакции примерно на тот же вопрос:
– Молчать нельзя, когда лгут. Надо давать сдачу. Иначе совсем обнаглеют.
Они наглели, несмотря на голос Ахромеева и других, кто пытался говорить правду, но чьи голоса вскоре уже многократно перекрывались шумным гвалтом «демократической» прессы.
И тогда он поймет, тогда напишет: «Они осуществляют вполне определенную политическую линию. Все наше прошлое перекраивается. А ведь без достойного прошлого у страны не может быть и нормального настоящего, не может быть будущего. Дорого обойдется Отечеству разрушительная работа новоявленных демократов».
Как часто вспоминаю я сегодня эти его пророческие слова! Впрочем, теперь многим очевидно, насколько правы были предупреждавшие, что мы можем лишиться нормального настоящего и будущего.
А в то время этих предупреждавших постарались опорочить в глазах людей, дабы люди их просто не слушали. Если недостаточно было ярлыков типа «консерватор» и «противник перестройки», если после этого человек не отступал и не прекращал борьбу, а его борьба приобретала все более впечатляющий характер, против него организовывалась целенаправленная «персональная» кампания. И тут уж, что называется, все средства хороши – не останавливались ни перед чем.
Читаю в дневнике Ахромеева:
«По отношению ко мне, например, сегодня органы печати, начиная с газеты «Известия» до «Литературной газеты», развернули настоящее преследование, изо дня в день пишется заведомая неправда. Совершенно бесполезно говорить о какой-то справедливости. Шабаш преследования можно сравнить с кампаниями, которые были организованы против Лигачева Е. К. Цель одна – заставить меня замолчать. Не удастся – скомпрометировать».
Поразительно, до какой оголтелости доходили в обвинениях его! Больно читать наброски выступлений и статей, в которых он вынужден доказывать нелепость многочисленных обвинений.
«Военный преступник» – это, конечно, за Афганистан, где около двух лет он был начальником штаба оперативной группы Министерства обороны. Выполняя решение высшего руководства страны.
А вот из письма Ахромеева главному редактору «Известий», которое, как и многие другие подобные его обращения, осталось не только не опубликованным, но и безответным:
«Газета «Известия» говорит неправду:
– что скрывал данные о состоянии Вооруженных Сил в своей стране и раскрывал их в США;
– изображает меня сегодня воришкой, залезающим в карман государству…»
Боже мой, вот это, последнее, осталось у меня в памяти как верх позора для тех, кто в тоге «борцов с привилегиями» травил честнейшего человека! Это ведь было не только в «Известиях». Может, и вы вспомните горящие глаза и холодный прокурорский голос белокурой девицы, вскакивающей на телеэкране из депутатских рядов и обличающей, обличающей, обличающей…
А о чем, собственно, шла речь? Маршалу предложили на госдаче, где он жил с семьей из восьми человек, по государственной цене выкупить мебель, которую он до этого арендовал. Старую мебель.
Сопоставьте это с тем, как вскоре «борцы с привилегиями» разворуют и распродадут всю страну.
Видя сегодня на телеэкране модно одетую белокурую мадам, что-то лепечущую о социальной защите сирых и бедных, я всегда думаю: неужели не является тебе по ночам тень маршала Ахромеева? Того, который за величайшую скромность и аскетическую неприхотливость друзьями был назван спартанцем. Который, перейдя на должность советника президента, отказался от повышенного в полтора раза оклада. Который, даже прощаясь с жизнью, не забыл, что он должен в столовую несколько рублей, и в одной из последних записок попросил вернуть долг, приложив деньги.
Вы, нравственные пигмеи, злобно и жестоко травившие такого человека, разве вы способны – ну не подняться до его высоты, нет, а хотя бы эту высоту понять?
* * *
Наконец, еще об одной, важнейшей, стороне пережитой им драмы, которая обернулась трагедией.
Давайте повнимательнее подумаем: с кем боролся он в эти последние годы своей жизни?
«Мне понятно, – пишет в дневнике, – что соответствующая пресса свое дело будет делать и дальше. Всегда найдутся бойкие перья, которые за хорошие деньги напишут любую гнусность, тем более что отвечать за это никто не будет. И есть политические силы, которые им эту гнусность закажут».
Так в каких же политических силах видит он своих противников?
Называет печатные издания: «Огонек», «Московские новости», «Аргументы и факты»…
Использует вошедшие в обиход определения: «демократы», «межрегионалы»…
Резко критикуя перевертышей типа Волкогонова, отмечает: «Теперь генерал-полковник Волкогонов – антикоммунист. Сегодня он изменил делу КПСС и встал под знамена одного из бывших руководителей КПСС, а теперь воинствующего антикоммуниста Б.Н. Ельцина».
Значит, противники – антикоммунисты…
Но с кем он, коммунист Ахромеев, вступивший в партию на фронте, не менявший и не предававший своих убеждений, оказался в этот сложный исторический момент?
Он был, как принято говорить, в команде Горбачева. Был, волею судеб, в ближайшем окружении его. Но кто был Горбачев?
Вскоре после смерти Ахромеева в издательстве «Международные отношения» вышла последняя его книга, написанная в соавторстве с бывшим заместителем министра иностранных дел Г. Корниенко, «Глазами маршала и дипломата». Критический взгляд на внешнюю политику до и после 1985 года. Очень маленьким тиражом вышла, да и то удивляюсь, как это выпустили ее тогда! Читая дневник Сергея Федоровича, я видел, с какой настойчивостью, несмотря на нездоровье и занятость многими другими делами, работал он все последние месяцы над книгой, давая себе задания буквально на каждый день. Словно боялся, что не успеет высказаться. Так вот книга эта, в чем-то исповедальная, вместе с дневником помогает конкретнее представить очень непростые его отношения с тем, в чью «команду» он входил, и глубже понять драматизм положения, в которое был поставлен.
Тема горькая и большая. Возьму для примера один факт.
Известно, что Ахромеев, будучи начальником Генштаба, а затем советником президента страны по военным вопросам, принимал активное участие в подготовке важнейших советско-американских переговоров, связанных с сокращением вооружений. В 1987 году на повестке дня был договор по ракетам средней и меньшей дальности.
«Упорная борьба», «напряженное противоборство», «настоящая дуэль» – такие выражения в книге Ахромеева нередки. Понятно, вести дело так, чтобы согласие достигалось и решения в конце концов принимались, но без ущерба для наших государственных интересов, было нелегко. Американцы-то о своей выгоде ни на минуту не забывали!
В этот раз наиболее серьезное «перетягивание каната» возникло по поводу советской ракеты «Ока», именовавшейся на Западе СС-23. Почему? Ракета новая, последнее достижение нашей военно-технической мысли. Американцы заинтересованы, чтобы у нас ее не было.
Но под условия договора она не подпадает. Ликвидации подлежат ракеты средней дальности – от 1000 до 5500 километров и меньшей – от 500 до 1000. Максимальная испытанная дальность «Оки» – 400 километров. И тем не менее… она попала под уничтожение! Каким же образом это могло произойти?
Ахромеев, конечно, твердо стоял на своем, парируя все хитрые уловки американской стороны. Как всегда. Недаром имевшие с ним дело американские военные так уважали его за патриотизм и высочайший профессионализм. Вот и теперь, в конечном счете, им было предложено: что ж, давайте по-честному – запретим все ракеты в диапазоне не с 500, а с 400 до 1000 км. Тогда была бы поставлена преграда для создания модернизированной американской ракеты «Лэнс-2» с дальностью 450 – 470 км. Паритет был бы сохранен.
Однако, приехав в Москву, госсекретарь США Шульц ставит вопрос перед Шеварднадзе о подведении СС-23 под понятие «ракеты меньшей дальности». И получает ответ: для нас это не будет проблемой.
На встречу экспертов, состоявшуюся в тот же вечер в МИД, представителей Генштаба даже не приглашают. А во время состоявшейся на следующий день беседы Горбачева с Шульцем о включении СС-23 в понятие «ракеты меньшей дальности» говорилось уже… как о решенном вопросе. Без всяких оговорок, что нижний предел дальности должен уменьшиться и для американцев!
Ахромеев в книге пишет:
«На состоявшейся 23 апреля беседе М.С. Горбачева с Дж. Шульцем мое участие не планировалось, и первая половина ее (в ходе которой была закреплена упомянутая договоренность о ракете «Ока») прошла без моего участия. Однако в середине их беседы я совсем неожиданно был вызван Генеральным секретарем для выяснения некоторых обстоятельств переговоров в Рейкьявике в составе рабочей группы Нитцке – Ахромеев. Я дал необходимые разъяснения и был оставлен на беседе, где пошел разговор о конкретных вопросах будущего договора по сокращению СНВ. О решении же в ходе первого этапа этой беседы вопроса о ракете «Ока» я узнал только на следующий день из газет, прочитав сообщение о встрече М.С. Горбачева с Дж. Шульцем, да еще с указанием, что на беседе присутствовал начальник Генерального штаба».
Вот оно как! На вторую часть беседы его и пригласили-то, видимо, для того, чтобы дать именно такое сообщение в газетах. А по существу – обманули. И его, и всех.
«Военное руководство было возмущено случившимся», – замечает Ахромеев. Он пишет предельно сдержанно, хотя чувствуется, что и спустя время в душе его все клокочет. О непосредственной же реакции мне рассказывал Валентин Иванович Варенников, который был тогда первым заместителем Ахромеева в Генштабе:
– Приехал я из Афганистана, где находился в длительной командировке, и сразу к нему. А он, как будто предвидя мой первый вопрос, буквально бросился мне навстречу: «Не думай, что это сделал я!» Видно было, сильно мучается.
Поводы для мучений возникали все чаще. Однако и в конкретных ситуациях, подобных вот этой, и при оценке ухудшавшегося положения страны в целом он еще долго не сможет прямо сказать: виноват Горбачев.
Ему уже ясно, разумеется, что дело не только в «межрегионалах», в так называемой демократической оппозиции. Он видит своих противников уже в руководстве страны. Называет уже поименно: Яковлев, Шеварднадзе, Медведев… А для Горбачева все-таки находит оправдания – наверное, его «подставляют».
Драма честного человека, живущего по совести и не представляющего, что совесть может быть эластичной, что можно думать одно, говорить другое, а делать третье. Драма доверия и верности!
Между тем, как я уже тогда почувствовал, а теперь совершенно отчетливо понимаю, для Горбачева и действительно близких ему людей Ахромеев не был «своим». И становился все более неприемлемым.
Запомнился случай, происшедший где-то в конце 1989-го или в начале 1990-го. Главным редактором в «Правду», сменив «консерватора» Афанасьева, был уже прислан «прогрессивный» Фролов – полномочный и доверенный ставленник Горбачева. Однажды дает мне статью. С недовольным, каким-то брезгливо-кислым видом:
– Ахромеев написал. Поглядите.
– Готовить к печати?
– Я же сказал: поглядите!
Кричать на подчиненных Иван Тимофеевич умел – по поводу и без повода, а в данном случае причина раздраженности его стала мне абсолютно ясна, когда прочитал статью. Это был сгусток боли, резкий протест против того, что вело все к большему и большему развалу страны.
Конечно же, статья не была напечатана, хотя я довел ее до газетного объема и сдал Фролову.
– Позвоните автору, пусть подождет, – был его ответ.
Пришлось что-то невнятное бормотать в телефонную трубку. Увы, это не раз бывало в связи с острыми статьями и других неудобных авторов, которые, без всяких объяснений, «заворачивались» главным редактором. Простите меня, Сергей Федорович!..
По-моему, он все понял. Даже «Правда», которую считал самой своей газетой, переставала быть таковой. Что оставалось? «Советская Россия» и «Красная звезда»? Пожалуй, вот и все печатные трибуны, где он мог выступить.
А ведь так много нужно было сказать! Словно чуткий сейсмограф, воспринимает он всем существом своим нарастающую трагедию Родины. В дневниковых его заметках бьется напряженная мысль, и оценки происходящего – все резче, все определеннее.
«1. Люди потеряли перспективу – веру в Президента и КПСС. 2. Сломать все сломали – ничего не сделали. Бедлам, никакого порядка нет. 3. 1985 – 1991 годы. Когда было лучше? В чем Вы нас хотите убедить!!! 4. Нет сырья, нет комплектующих. Производство расстроено. 5. Все продано в Румынию».
Эта запись сделана, очевидно, после поездки в Молдавию, откуда он был избран народным депутатом СССР. Начался уже 1991 год. И он не может больше уходить от прямого ответа на вопрос о вине Горбачева.
Задолго до августа, где-то весной, работая над выступлением в Верховном Совете, записывает:
«О М.С. ГОРБАЧЕВЕ. После 6 лет пребывания М.С. Горбачева главой государства коренным вопросом стало:
– КАК ПОЛУЧИЛОСЬ, ЧТО СТРАНА ОКАЗАЛАСЬ НА КРАЮ ГИБЕЛИ. Какие причины создавшейся ситуации объективные, они должны были проявиться независимо от того, кто возглавил бы страну в 1985 году, а чему виной является политика и практическая деятельность Горбачева.
В 1985 – 1986 годах М.С. Горбачев, да и другие члены Политбюро вели себя как легкомысленные школьники.
И это делали серьезные люди?
Кто и почему организовал антиармейскую кампанию в стране.
Как нам сегодня относиться к нашему прошлому.
Словом, делалось все, чтобы кризис доверия в стране наступил.
Кому и зачем он был нужен?
С чьей стороны имело место это легкомыслие или злой умысел?»
Ответ четкий: «Путь Горбачева – не состоялся. Страна ввергнута в хаос».
Я вижу, что Ахромеев как человек исключительной честности в злой умысел до последнего поверить не может. Однако недопустимость дальнейшего пребывания Горбачева у руководства страны для него уже несомненна:
«О ЧЕМ НАПИСАТЬ М.С. Остался один шаг до отставки. Виноват в первую очередь сам М.С. – его приспособленчество и компромиссность… Отставка неизбежна. М.С. Горбачев дорог, но Отечество дороже».
* * *
Написал ли он это Горбачеву? Наверняка. Или написал, или высказал. Упоминавшийся уже Энгвер, со слов самого Сергея Федоровича, так передает его кредо президентского советника: говорить не то, что хочет услышать Горбачев, а то, что есть в действительности.
Но почему не выступил с требованием отставки Горбачева публично?
Георгий Маркович Корниенко, работавший в то время вместе с Ахромеевым над книгой, вспоминает, что публично выступать лично против президента Сергей Федорович считал неэтичным, поскольку был «при должности»: советник же его!
Трижды писал заявления о собственной отставке. Ссылался на ухудшение здоровья, на последствия ранения и контузии, что было правдой. Но еще большая правда была в том, что должность советника при главном руководителе государства, на которой он надеялся сделать для государства немало полезного, теперь, в критической ситуации, не позволяла ему сделать, может быть, самое необходимое – во всеуслышание выступить против этого руководителя.
А Горбачев не давал ему отставки, думаю, именно потому, что знал: тогда-то уже он будет выступать без всяких «самоограничений». Кстати, следующую свою книгу Ахромеев собирался написать о Горбачеве. Представляю, какая это была бы книга!..
Но 19 августа ринется в Москву не против Горбачева лично выступать. За Отечество!
Ему, остававшемуся официально Президентом СССР, через три дня напишет:
«Дело в том, что начиная с 1990 года я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели. Вскоре она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом».
И тут же, опять-таки как советник президента (не освобожденный от этой проклятой должности!), пишет о своей ответственности за участие в работе ГКЧП…
Мне давно хотелось услышать из уст Горбачева, а что он чувствовал, когда узнал о трагической смерти Ахромеева, что чувствует и думает в связи с этим теперь.
Поймать в Москве бывшего президента страны, а ныне – личного фонда очень нелегко. «10 сентября Михаил Сергеевич улетает в Германию. Вернется только 25-го. Но 30-го опять улетит. В Америку. Это до 12 октября. А 19-го снова в Америку»…
И все-таки, после четырехмесячных настойчивых моих звонков, разговор состоялся. Что же услышал я?
Горбачев, по его словам, тяжело пережил смерть Ахромеева. Относился к нему с большим уважением и доверием. Он повторил это два раза: «Я верил ему». Назвал человеком морали и совести: «Покраснеет, но прямо скажет все, что думает». А прилет его в Москву тогда, в августе, воспринял «как удар».
– Это была тяжелая ситуация для президента и Генсека. С одной стороны, близкие люди выступили против. С другой – набирала силу российская власть, российское руководство, они считали, что они на коне. Я должен был пойти на российский Верховный Совет…
Разговор все дальше уходил от Ахромеева – Горбачев говорил о себе, и пришлось прервать его вопросом, который особо меня волновал:
– Скажите, а нет ли у вас хоть какого-то чувства вины перед маршалом? Ведь смерть его стала, так или иначе, следствием трагического положения, в которое была ввергнута страна. Написал же вам: «Вскоре она окажется расчлененной».
– У меня чувства вины не было и нет.
Гулом отдалось во мне это: «Не было и нет», «не было и нет»!..
Он говорил, что собирался пригласить Ахромеева для беседы, но «был заверчен» – как раз встречался в Верховном Совете российском, тогда же делал заявление о снятии с себя полномочий Генсека. А я подумал: кажется, в день его смерти Горбачев и делал это потрясшее меня заявление – отрекся от партии, объявив по существу о роспуске ее! Успел ли услышать Сергей Федорович? Каким же ударом для него это было…
Вряд ли нужно еще комментировать разговор с Горбачевым. Может, только одно слово, которое остро резануло меня:
– Ахромеев был переживальщик большой.
Слово это, походя и небрежно брошенное, по-моему, выразительно характеризует и того, о ком сказано, и того, кто сказал.
Когда свой вопрос: «Самоубийство или убийство?», с которым я обращался ко многим, задал генералу армии М. Гарееву, Махмут Ахметович ответил так:
– В любом случае это было убийство. Его убили подлостью и предательством, тем, что сделали со страной.
– Но ведь с этим не один он столкнулся! Если допускаете, что сам мог руки на себя наложить, почему именно он?
– Он наиболее совестливый из нас.
Что ж, такое поймет только совестливый. А для тех, в чьем представлении совесть – понятие абстрактное, он останется странным «переживальщиком».
* * *
«Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается все, что считал смыслом моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право из жизни уйти. Я боролся до конца».
Принимал ли он смерть добровольно или насильно, в этих последних словах – главное: Отечество гибнет! Он отдал за него все, что мог. В конце концов, окруженный врагами и преданный, отдал жизнь.
Во время Великой Отечественной, храбрым бойцом которой он был, про героев так и писали: «Отдал жизнь за Родину».
Вскоре после его смерти, как он предвидел, Родина окажется расчлененной. Выходит, напрасными были его борьба и смерть? Думаю, нет.
Когда-то мы говорили о погибших наших героях, как о горьковском Соколе: «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером»…
Сейчас редко звучат эти слова. «Поле боя после битвы принадлежит мародерам» – название одной из современных пьес довольно точно обозначает, кто сегодня хозяева жизни. В этом смысле надругательство над могилой Ахромеева (неслыханное, чудовищное надругательство!) стало зловеще символическим – ознаменовало, так сказать, вступление в новую эру.
Только не будет же так всегда. Битву за Родину мы продолжим, дети встанут потом в этой битве на место отцов.
И они должны знать: в наше время были не одни лишь «герои» Фороса и Беловежья. Был маршал Ахромеев. Он был и навсегда останется Маршалом Великой Державы – Союза Советских Социалистических Республик, – не предавшим свои идеалы.
Невозможно представить его вписавшимся в «новый режим». Не представляю, например, сидящим на каком-нибудь нынешнем официальном мероприятии – в советском маршальском мундире, но с нашивками из триколора и двуглавого орла.
На его могильном камне – три слова, выражающие самую суть этого человека: Коммунист, Патриот, Солдат. И недаром на могилу приходят борцы из оппозиции самых разных, порой несовместимых направлений – он как бы объединяет их всех. Так же, думаю, своим высоким авторитетом мог объединить в жизни, если бы остался жив. Может, именно поэтому не оставили его в живых?
Дмитрий Тимофеевич Язов, тоже Маршал Советского Союза, оказавшись в камере Матросской Тишины и узнав там о гибели своего боевого друга, записал в тюремной тетради: «Появится когда-нибудь талантливый автор и создаст об этом удивительном человеке, настоящем человеке чести, достойную книгу, которая дополнит и украсит серию «Жизнь замечательных людей».
Сегодня я впервые ставлю на первое место долг перед вами…»
Если представить, что окончательную и теперь вполне конкретную угрозу расправы с семьей он услышал, уже приехав на работу в последнее утро, то получают объяснение и спокойный его уход из дома, и намерение быть к обеду, когда прилетят из Сочи жена с внучкой, и записка, в которой он с кем-то объясняется по поводу неудачной первой попытки убить себя. Кстати, те, с кем он объясняется, могли предложить ему и этот используемый в криминальном мире способ самоубийства.
Кому и зачем понадобилось убрать маршала?
Есть разные варианты ответа на этот вопрос. Но все сводятся по существу к тому, что он слишком много знал и для многих стал слишком неудобен.
Известно, например: в тот критический момент готовился выступить на сессии Верховного Совета СССР, которая была назначена на 26 августа. Честное и прямое его слово представляло серьезную опасность для тех, кто приступил в это время к решающему акту осуществления своих коварных планов.
Впрочем, кристальная честность, несгибаемая принципиальность этого человека давно уже стали опасностью и для него самого. В свидетельских показаниях Г. Малинецкого читаю:
«Неоднократно говорил, что его политическая борьба как депутата и общественного деятеля может угрожать благополучию его семьи, его свободе, а возможно и жизни. После опубликования статьи в «Советской России» «Кому мешают генералы», по его словам, звонили на работу и угрожали расправой».
Да что там телефонные звонки и анонимные письма! Грозили весьма недвусмысленно даже с газетных страниц. У меня все дрогнуло внутри, когда в одном из набросков ахромеевского выступления в Верховном Совете, где он намеревался сказать, в частности, о кампании травли и клеветы, организованной против него «демократической» прессой, я прочитал: называют военным преступником, пишут, что Ахромеева должна постигнуть «судьба Шпеера и Гесса».
Оба, как известно, были осуждены Нюрнбергским трибуналом, а Гесс, приговоренный к пожизненному заключению, в конце концов умер в петле.
Что-то уж чересчур прозорлив оказался «демократический» автор в зловещем своем предсказании, каким образом маршал должен уйти из жизни…
* * *
Я написал: кампания травли и клеветы. Но ведь многие, наверное, уже забыли, а молодые и не знают, что это была за кампания и почему объектом ее, одним из центральных объектов стал Ахромееев.
Напомню. Шло наступление на нашу Родину. В этот раз оно началось не одномоментно и не прорывом внешних границ, как в июне 41-го. Главное направление его было организовано изнутри страны.
Оно не было военным и вообще никаким наступлением не называлось: ему дали вполне мирное название «перестройка».
Да никто ведь и не говорил (разве можно!), что цель начатого – уничтожение Отчизны. Лозунги звучали хорошие: «Ускорение и эффективность!», «Больше демократии – больше социализма!» А вот на деле…
На деле постепенно стало проясняться, что социализма не должно быть совсем. Более того, не должно быть Советского Союза!
Путь к этому, вспомните, прокладывался массированными атаками на главные духовные и государственные наши опоры и скрепы. На историю нашу. На партию. На армию.
Многие ли сразу поняли смысл и конечную цель этих оглушительных психических атак? Многие ли встали против них? Оглядываясь назад, скажем прямо: нет, не многие.
Маршал Советского Союз Ахромеев встал одним из первых. Решительно и смело, как поднимались солдаты в бoй под вражеским огнем и как сам он на фронте не раз поднимался.
Жена сказала так:
– Слова «раньше думай о Родине, а потом о себе» он понимал буквально и всю жизнь следовал им. Они не были для него высокопарной фразой.
И вот он почувствовал, что над Родиной совершенно неожиданно опять нависла угроза. Нет, пожалуй, не сразу и он, как и все мы, осознал глобальные масштабы этой угрозы. Восприняв всей своей открытой, широкой душой провозглашенные цели перестройки, благородные и красивые, поначалу считал коробившие его публикации в некоторых изданиях просто плодом безответственности отдельных журналистов в погоне за сенсацией. Так сказать, издержки гласности.
Однако и эти «отдельные издержки», особенно связанные с фальсификацией истории Великой Отечественной войны, молча терпеть не мог. Помню, как стал привозить и присылать статьи к нам в «Правду». Меня еще удивляло: военачальник такого ранга находит время и силы, чтобы спорить с какими-то мелкотравчатыми писаниями! Но однажды услышал ответ маршала моему коллеге по редакции примерно на тот же вопрос:
– Молчать нельзя, когда лгут. Надо давать сдачу. Иначе совсем обнаглеют.
Они наглели, несмотря на голос Ахромеева и других, кто пытался говорить правду, но чьи голоса вскоре уже многократно перекрывались шумным гвалтом «демократической» прессы.
И тогда он поймет, тогда напишет: «Они осуществляют вполне определенную политическую линию. Все наше прошлое перекраивается. А ведь без достойного прошлого у страны не может быть и нормального настоящего, не может быть будущего. Дорого обойдется Отечеству разрушительная работа новоявленных демократов».
Как часто вспоминаю я сегодня эти его пророческие слова! Впрочем, теперь многим очевидно, насколько правы были предупреждавшие, что мы можем лишиться нормального настоящего и будущего.
А в то время этих предупреждавших постарались опорочить в глазах людей, дабы люди их просто не слушали. Если недостаточно было ярлыков типа «консерватор» и «противник перестройки», если после этого человек не отступал и не прекращал борьбу, а его борьба приобретала все более впечатляющий характер, против него организовывалась целенаправленная «персональная» кампания. И тут уж, что называется, все средства хороши – не останавливались ни перед чем.
Читаю в дневнике Ахромеева:
«По отношению ко мне, например, сегодня органы печати, начиная с газеты «Известия» до «Литературной газеты», развернули настоящее преследование, изо дня в день пишется заведомая неправда. Совершенно бесполезно говорить о какой-то справедливости. Шабаш преследования можно сравнить с кампаниями, которые были организованы против Лигачева Е. К. Цель одна – заставить меня замолчать. Не удастся – скомпрометировать».
Поразительно, до какой оголтелости доходили в обвинениях его! Больно читать наброски выступлений и статей, в которых он вынужден доказывать нелепость многочисленных обвинений.
«Военный преступник» – это, конечно, за Афганистан, где около двух лет он был начальником штаба оперативной группы Министерства обороны. Выполняя решение высшего руководства страны.
А вот из письма Ахромеева главному редактору «Известий», которое, как и многие другие подобные его обращения, осталось не только не опубликованным, но и безответным:
«Газета «Известия» говорит неправду:
– что скрывал данные о состоянии Вооруженных Сил в своей стране и раскрывал их в США;
– изображает меня сегодня воришкой, залезающим в карман государству…»
Боже мой, вот это, последнее, осталось у меня в памяти как верх позора для тех, кто в тоге «борцов с привилегиями» травил честнейшего человека! Это ведь было не только в «Известиях». Может, и вы вспомните горящие глаза и холодный прокурорский голос белокурой девицы, вскакивающей на телеэкране из депутатских рядов и обличающей, обличающей, обличающей…
А о чем, собственно, шла речь? Маршалу предложили на госдаче, где он жил с семьей из восьми человек, по государственной цене выкупить мебель, которую он до этого арендовал. Старую мебель.
Сопоставьте это с тем, как вскоре «борцы с привилегиями» разворуют и распродадут всю страну.
Видя сегодня на телеэкране модно одетую белокурую мадам, что-то лепечущую о социальной защите сирых и бедных, я всегда думаю: неужели не является тебе по ночам тень маршала Ахромеева? Того, который за величайшую скромность и аскетическую неприхотливость друзьями был назван спартанцем. Который, перейдя на должность советника президента, отказался от повышенного в полтора раза оклада. Который, даже прощаясь с жизнью, не забыл, что он должен в столовую несколько рублей, и в одной из последних записок попросил вернуть долг, приложив деньги.
Вы, нравственные пигмеи, злобно и жестоко травившие такого человека, разве вы способны – ну не подняться до его высоты, нет, а хотя бы эту высоту понять?
* * *
Наконец, еще об одной, важнейшей, стороне пережитой им драмы, которая обернулась трагедией.
Давайте повнимательнее подумаем: с кем боролся он в эти последние годы своей жизни?
«Мне понятно, – пишет в дневнике, – что соответствующая пресса свое дело будет делать и дальше. Всегда найдутся бойкие перья, которые за хорошие деньги напишут любую гнусность, тем более что отвечать за это никто не будет. И есть политические силы, которые им эту гнусность закажут».
Так в каких же политических силах видит он своих противников?
Называет печатные издания: «Огонек», «Московские новости», «Аргументы и факты»…
Использует вошедшие в обиход определения: «демократы», «межрегионалы»…
Резко критикуя перевертышей типа Волкогонова, отмечает: «Теперь генерал-полковник Волкогонов – антикоммунист. Сегодня он изменил делу КПСС и встал под знамена одного из бывших руководителей КПСС, а теперь воинствующего антикоммуниста Б.Н. Ельцина».
Значит, противники – антикоммунисты…
Но с кем он, коммунист Ахромеев, вступивший в партию на фронте, не менявший и не предававший своих убеждений, оказался в этот сложный исторический момент?
Он был, как принято говорить, в команде Горбачева. Был, волею судеб, в ближайшем окружении его. Но кто был Горбачев?
Вскоре после смерти Ахромеева в издательстве «Международные отношения» вышла последняя его книга, написанная в соавторстве с бывшим заместителем министра иностранных дел Г. Корниенко, «Глазами маршала и дипломата». Критический взгляд на внешнюю политику до и после 1985 года. Очень маленьким тиражом вышла, да и то удивляюсь, как это выпустили ее тогда! Читая дневник Сергея Федоровича, я видел, с какой настойчивостью, несмотря на нездоровье и занятость многими другими делами, работал он все последние месяцы над книгой, давая себе задания буквально на каждый день. Словно боялся, что не успеет высказаться. Так вот книга эта, в чем-то исповедальная, вместе с дневником помогает конкретнее представить очень непростые его отношения с тем, в чью «команду» он входил, и глубже понять драматизм положения, в которое был поставлен.
Тема горькая и большая. Возьму для примера один факт.
Известно, что Ахромеев, будучи начальником Генштаба, а затем советником президента страны по военным вопросам, принимал активное участие в подготовке важнейших советско-американских переговоров, связанных с сокращением вооружений. В 1987 году на повестке дня был договор по ракетам средней и меньшей дальности.
«Упорная борьба», «напряженное противоборство», «настоящая дуэль» – такие выражения в книге Ахромеева нередки. Понятно, вести дело так, чтобы согласие достигалось и решения в конце концов принимались, но без ущерба для наших государственных интересов, было нелегко. Американцы-то о своей выгоде ни на минуту не забывали!
В этот раз наиболее серьезное «перетягивание каната» возникло по поводу советской ракеты «Ока», именовавшейся на Западе СС-23. Почему? Ракета новая, последнее достижение нашей военно-технической мысли. Американцы заинтересованы, чтобы у нас ее не было.
Но под условия договора она не подпадает. Ликвидации подлежат ракеты средней дальности – от 1000 до 5500 километров и меньшей – от 500 до 1000. Максимальная испытанная дальность «Оки» – 400 километров. И тем не менее… она попала под уничтожение! Каким же образом это могло произойти?
Ахромеев, конечно, твердо стоял на своем, парируя все хитрые уловки американской стороны. Как всегда. Недаром имевшие с ним дело американские военные так уважали его за патриотизм и высочайший профессионализм. Вот и теперь, в конечном счете, им было предложено: что ж, давайте по-честному – запретим все ракеты в диапазоне не с 500, а с 400 до 1000 км. Тогда была бы поставлена преграда для создания модернизированной американской ракеты «Лэнс-2» с дальностью 450 – 470 км. Паритет был бы сохранен.
Однако, приехав в Москву, госсекретарь США Шульц ставит вопрос перед Шеварднадзе о подведении СС-23 под понятие «ракеты меньшей дальности». И получает ответ: для нас это не будет проблемой.
На встречу экспертов, состоявшуюся в тот же вечер в МИД, представителей Генштаба даже не приглашают. А во время состоявшейся на следующий день беседы Горбачева с Шульцем о включении СС-23 в понятие «ракеты меньшей дальности» говорилось уже… как о решенном вопросе. Без всяких оговорок, что нижний предел дальности должен уменьшиться и для американцев!
Ахромеев в книге пишет:
«На состоявшейся 23 апреля беседе М.С. Горбачева с Дж. Шульцем мое участие не планировалось, и первая половина ее (в ходе которой была закреплена упомянутая договоренность о ракете «Ока») прошла без моего участия. Однако в середине их беседы я совсем неожиданно был вызван Генеральным секретарем для выяснения некоторых обстоятельств переговоров в Рейкьявике в составе рабочей группы Нитцке – Ахромеев. Я дал необходимые разъяснения и был оставлен на беседе, где пошел разговор о конкретных вопросах будущего договора по сокращению СНВ. О решении же в ходе первого этапа этой беседы вопроса о ракете «Ока» я узнал только на следующий день из газет, прочитав сообщение о встрече М.С. Горбачева с Дж. Шульцем, да еще с указанием, что на беседе присутствовал начальник Генерального штаба».
Вот оно как! На вторую часть беседы его и пригласили-то, видимо, для того, чтобы дать именно такое сообщение в газетах. А по существу – обманули. И его, и всех.
«Военное руководство было возмущено случившимся», – замечает Ахромеев. Он пишет предельно сдержанно, хотя чувствуется, что и спустя время в душе его все клокочет. О непосредственной же реакции мне рассказывал Валентин Иванович Варенников, который был тогда первым заместителем Ахромеева в Генштабе:
– Приехал я из Афганистана, где находился в длительной командировке, и сразу к нему. А он, как будто предвидя мой первый вопрос, буквально бросился мне навстречу: «Не думай, что это сделал я!» Видно было, сильно мучается.
Поводы для мучений возникали все чаще. Однако и в конкретных ситуациях, подобных вот этой, и при оценке ухудшавшегося положения страны в целом он еще долго не сможет прямо сказать: виноват Горбачев.
Ему уже ясно, разумеется, что дело не только в «межрегионалах», в так называемой демократической оппозиции. Он видит своих противников уже в руководстве страны. Называет уже поименно: Яковлев, Шеварднадзе, Медведев… А для Горбачева все-таки находит оправдания – наверное, его «подставляют».
Драма честного человека, живущего по совести и не представляющего, что совесть может быть эластичной, что можно думать одно, говорить другое, а делать третье. Драма доверия и верности!
Между тем, как я уже тогда почувствовал, а теперь совершенно отчетливо понимаю, для Горбачева и действительно близких ему людей Ахромеев не был «своим». И становился все более неприемлемым.
Запомнился случай, происшедший где-то в конце 1989-го или в начале 1990-го. Главным редактором в «Правду», сменив «консерватора» Афанасьева, был уже прислан «прогрессивный» Фролов – полномочный и доверенный ставленник Горбачева. Однажды дает мне статью. С недовольным, каким-то брезгливо-кислым видом:
– Ахромеев написал. Поглядите.
– Готовить к печати?
– Я же сказал: поглядите!
Кричать на подчиненных Иван Тимофеевич умел – по поводу и без повода, а в данном случае причина раздраженности его стала мне абсолютно ясна, когда прочитал статью. Это был сгусток боли, резкий протест против того, что вело все к большему и большему развалу страны.
Конечно же, статья не была напечатана, хотя я довел ее до газетного объема и сдал Фролову.
– Позвоните автору, пусть подождет, – был его ответ.
Пришлось что-то невнятное бормотать в телефонную трубку. Увы, это не раз бывало в связи с острыми статьями и других неудобных авторов, которые, без всяких объяснений, «заворачивались» главным редактором. Простите меня, Сергей Федорович!..
По-моему, он все понял. Даже «Правда», которую считал самой своей газетой, переставала быть таковой. Что оставалось? «Советская Россия» и «Красная звезда»? Пожалуй, вот и все печатные трибуны, где он мог выступить.
А ведь так много нужно было сказать! Словно чуткий сейсмограф, воспринимает он всем существом своим нарастающую трагедию Родины. В дневниковых его заметках бьется напряженная мысль, и оценки происходящего – все резче, все определеннее.
«1. Люди потеряли перспективу – веру в Президента и КПСС. 2. Сломать все сломали – ничего не сделали. Бедлам, никакого порядка нет. 3. 1985 – 1991 годы. Когда было лучше? В чем Вы нас хотите убедить!!! 4. Нет сырья, нет комплектующих. Производство расстроено. 5. Все продано в Румынию».
Эта запись сделана, очевидно, после поездки в Молдавию, откуда он был избран народным депутатом СССР. Начался уже 1991 год. И он не может больше уходить от прямого ответа на вопрос о вине Горбачева.
Задолго до августа, где-то весной, работая над выступлением в Верховном Совете, записывает:
«О М.С. ГОРБАЧЕВЕ. После 6 лет пребывания М.С. Горбачева главой государства коренным вопросом стало:
– КАК ПОЛУЧИЛОСЬ, ЧТО СТРАНА ОКАЗАЛАСЬ НА КРАЮ ГИБЕЛИ. Какие причины создавшейся ситуации объективные, они должны были проявиться независимо от того, кто возглавил бы страну в 1985 году, а чему виной является политика и практическая деятельность Горбачева.
В 1985 – 1986 годах М.С. Горбачев, да и другие члены Политбюро вели себя как легкомысленные школьники.
И это делали серьезные люди?
Кто и почему организовал антиармейскую кампанию в стране.
Как нам сегодня относиться к нашему прошлому.
Словом, делалось все, чтобы кризис доверия в стране наступил.
Кому и зачем он был нужен?
С чьей стороны имело место это легкомыслие или злой умысел?»
Ответ четкий: «Путь Горбачева – не состоялся. Страна ввергнута в хаос».
Я вижу, что Ахромеев как человек исключительной честности в злой умысел до последнего поверить не может. Однако недопустимость дальнейшего пребывания Горбачева у руководства страны для него уже несомненна:
«О ЧЕМ НАПИСАТЬ М.С. Остался один шаг до отставки. Виноват в первую очередь сам М.С. – его приспособленчество и компромиссность… Отставка неизбежна. М.С. Горбачев дорог, но Отечество дороже».
* * *
Написал ли он это Горбачеву? Наверняка. Или написал, или высказал. Упоминавшийся уже Энгвер, со слов самого Сергея Федоровича, так передает его кредо президентского советника: говорить не то, что хочет услышать Горбачев, а то, что есть в действительности.
Но почему не выступил с требованием отставки Горбачева публично?
Георгий Маркович Корниенко, работавший в то время вместе с Ахромеевым над книгой, вспоминает, что публично выступать лично против президента Сергей Федорович считал неэтичным, поскольку был «при должности»: советник же его!
Трижды писал заявления о собственной отставке. Ссылался на ухудшение здоровья, на последствия ранения и контузии, что было правдой. Но еще большая правда была в том, что должность советника при главном руководителе государства, на которой он надеялся сделать для государства немало полезного, теперь, в критической ситуации, не позволяла ему сделать, может быть, самое необходимое – во всеуслышание выступить против этого руководителя.
А Горбачев не давал ему отставки, думаю, именно потому, что знал: тогда-то уже он будет выступать без всяких «самоограничений». Кстати, следующую свою книгу Ахромеев собирался написать о Горбачеве. Представляю, какая это была бы книга!..
Но 19 августа ринется в Москву не против Горбачева лично выступать. За Отечество!
Ему, остававшемуся официально Президентом СССР, через три дня напишет:
«Дело в том, что начиная с 1990 года я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели. Вскоре она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом».
И тут же, опять-таки как советник президента (не освобожденный от этой проклятой должности!), пишет о своей ответственности за участие в работе ГКЧП…
Мне давно хотелось услышать из уст Горбачева, а что он чувствовал, когда узнал о трагической смерти Ахромеева, что чувствует и думает в связи с этим теперь.
Поймать в Москве бывшего президента страны, а ныне – личного фонда очень нелегко. «10 сентября Михаил Сергеевич улетает в Германию. Вернется только 25-го. Но 30-го опять улетит. В Америку. Это до 12 октября. А 19-го снова в Америку»…
И все-таки, после четырехмесячных настойчивых моих звонков, разговор состоялся. Что же услышал я?
Горбачев, по его словам, тяжело пережил смерть Ахромеева. Относился к нему с большим уважением и доверием. Он повторил это два раза: «Я верил ему». Назвал человеком морали и совести: «Покраснеет, но прямо скажет все, что думает». А прилет его в Москву тогда, в августе, воспринял «как удар».
– Это была тяжелая ситуация для президента и Генсека. С одной стороны, близкие люди выступили против. С другой – набирала силу российская власть, российское руководство, они считали, что они на коне. Я должен был пойти на российский Верховный Совет…
Разговор все дальше уходил от Ахромеева – Горбачев говорил о себе, и пришлось прервать его вопросом, который особо меня волновал:
– Скажите, а нет ли у вас хоть какого-то чувства вины перед маршалом? Ведь смерть его стала, так или иначе, следствием трагического положения, в которое была ввергнута страна. Написал же вам: «Вскоре она окажется расчлененной».
– У меня чувства вины не было и нет.
Гулом отдалось во мне это: «Не было и нет», «не было и нет»!..
Он говорил, что собирался пригласить Ахромеева для беседы, но «был заверчен» – как раз встречался в Верховном Совете российском, тогда же делал заявление о снятии с себя полномочий Генсека. А я подумал: кажется, в день его смерти Горбачев и делал это потрясшее меня заявление – отрекся от партии, объявив по существу о роспуске ее! Успел ли услышать Сергей Федорович? Каким же ударом для него это было…
Вряд ли нужно еще комментировать разговор с Горбачевым. Может, только одно слово, которое остро резануло меня:
– Ахромеев был переживальщик большой.
Слово это, походя и небрежно брошенное, по-моему, выразительно характеризует и того, о ком сказано, и того, кто сказал.
Когда свой вопрос: «Самоубийство или убийство?», с которым я обращался ко многим, задал генералу армии М. Гарееву, Махмут Ахметович ответил так:
– В любом случае это было убийство. Его убили подлостью и предательством, тем, что сделали со страной.
– Но ведь с этим не один он столкнулся! Если допускаете, что сам мог руки на себя наложить, почему именно он?
– Он наиболее совестливый из нас.
Что ж, такое поймет только совестливый. А для тех, в чьем представлении совесть – понятие абстрактное, он останется странным «переживальщиком».
* * *
«Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается все, что считал смыслом моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право из жизни уйти. Я боролся до конца».
Принимал ли он смерть добровольно или насильно, в этих последних словах – главное: Отечество гибнет! Он отдал за него все, что мог. В конце концов, окруженный врагами и преданный, отдал жизнь.
Во время Великой Отечественной, храбрым бойцом которой он был, про героев так и писали: «Отдал жизнь за Родину».
Вскоре после его смерти, как он предвидел, Родина окажется расчлененной. Выходит, напрасными были его борьба и смерть? Думаю, нет.
Когда-то мы говорили о погибших наших героях, как о горьковском Соколе: «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером»…
Сейчас редко звучат эти слова. «Поле боя после битвы принадлежит мародерам» – название одной из современных пьес довольно точно обозначает, кто сегодня хозяева жизни. В этом смысле надругательство над могилой Ахромеева (неслыханное, чудовищное надругательство!) стало зловеще символическим – ознаменовало, так сказать, вступление в новую эру.
Только не будет же так всегда. Битву за Родину мы продолжим, дети встанут потом в этой битве на место отцов.
И они должны знать: в наше время были не одни лишь «герои» Фороса и Беловежья. Был маршал Ахромеев. Он был и навсегда останется Маршалом Великой Державы – Союза Советских Социалистических Республик, – не предавшим свои идеалы.
Невозможно представить его вписавшимся в «новый режим». Не представляю, например, сидящим на каком-нибудь нынешнем официальном мероприятии – в советском маршальском мундире, но с нашивками из триколора и двуглавого орла.
На его могильном камне – три слова, выражающие самую суть этого человека: Коммунист, Патриот, Солдат. И недаром на могилу приходят борцы из оппозиции самых разных, порой несовместимых направлений – он как бы объединяет их всех. Так же, думаю, своим высоким авторитетом мог объединить в жизни, если бы остался жив. Может, именно поэтому не оставили его в живых?
Дмитрий Тимофеевич Язов, тоже Маршал Советского Союза, оказавшись в камере Матросской Тишины и узнав там о гибели своего боевого друга, записал в тюремной тетради: «Появится когда-нибудь талантливый автор и создаст об этом удивительном человеке, настоящем человеке чести, достойную книгу, которая дополнит и украсит серию «Жизнь замечательных людей».