Потом потеря всего гонорара, очередной тупик, и - снова выручает Малков.
- Пока наши "демократы" гонят со всех страниц и экранов секс и расчленение трупов, мудрые финны всерьез заинтересовались твоими очерками о Валдае, сказал Малков. - Вот тебе кое-какой аванс от меня, только не пей ради Бога. А мы с Важиным будем к тебе приезжать на рыбалку.
Афонин шел, обходя и перепрыгивая ямы с водой, и в уме составлял текст телеграммы. Хотелось в сухой короткой фразе выразить всю свою благодарность к удачливым и добрым друзьям, что переполняла его. "Жду вместе Важиным..." Непременно надо двоих приглашать!
Дальше мысль не двигалась. Если написать "активно работаю" (то есть отрабатываю доверие), то могут понять, как "приедете - помешаете".
Написать "жду нетерпением" - смешно, послание гимназистки. Но хочется что-то такое ввернуть, чтобы они поняли, как он на самом деле их ждет.
Афонин остановился на том, что можно сказать "скучаю общению".
Сурово, правдиво... Выпить, черт возьми, не с кем.
Когда с текстом решилось, мысли Афонина вернулись к тому, что занимало его с раннего утра. Опять ему снилась Мария. Но, в отличие от прежних снов, этот сон был каким-то явственным и тревожным. Он видел её на песчаной косе уютной речушки, раздетую догола, а вокруг кишели крокодилы. Но не эта картина, не крокодилы заставляли Афонина не переставая думать о ней, а те горькие чувства, что он вдруг во сне пережил.
Такая смертная тоска и такой страх нахлынули на него, что, проснувшись и поняв, что это всего лишь сон, он даже не испытал облегчения и продолжал лежать с открытыми глазами, будто бы предчувствуя близкий конец света.
Проходя то место, где когда-то стояли в два ряда деревенские избы, он подумал, что если от кладбища остались какие-то холмики, то от домов и следов не осталось - кустарник и крапива все поглотили. В какой небесной книге написано, что такой-то деревне, несмотря на все беды, жить и жить, а другой умереть, этому народу жить и процветать, этому мучиться и страдать и исчезнуть в конце концов с лица земли...
Через день после того как Афонин отправил телеграмму в Москву, начались обложные дожди.
Глава 6
Окончательная размолвка Блинова с Марией произошла в октябре 93-го.
Тогда вопрос стоял так: или краснокоричневые будут висеть на столбах, или Блинов будет сидеть.
Он срочно уничтожал кое-какие бумаги и на всякий случай сделал два солидных благотворительных взноса на строительство храмов. Марии было невыносимо видеть суету мужа, и теперь даже днем она надолго уходила из дома. Блинов насторожился, решил, что за ней следует присмотреть.
Нанял людей, сам принялся изучать содержимое её письменного стола, её библиотеки... Наткнулся на дневники - три общих тетради, три года жизни. В одной из тетрадей он увидел конспект чьей-то лекции. Читал и скрипел зубами: все, что она недоговаривала в домашних спорах, было в той лекции изложено открытым текстом. Он понял, что при желании Мария может его засадить лет на пятнадцать.
Ей, которая была в курсе многих его дел, это не составит большого труда.
В тот вечер Блинов всерьез задумался, что же с ней теперь делать, с этой Марией? Как разойтись с минимальными финансовыми потерями, с одной стороны, и без риска быть в дальнейшем ею шантажируемым, с другой?
И он нашел такой выход...
Вернувшись из поездки в Зубову Поляну и отчего-то вспомнив те пресловутые дневники, ту лекцию о так называемом ограблении России, он прошел в комнату жены, вздохнул, увидев компьютер, на котором он когда-то мечтал научить её работать, и подошел к стенке с книгами. Все здесь было известно ему до мелочей, каждая книга, каждый альбом, каждая тетрадь... Но где же те дневники?
Осмотрев полки, он с удивлением обнаружил, что все три тетради исчезли.
- Что за черт! - вслух сказал он. - Не Даниловна же их забрала?
Дальше - больше. Не оказалось на полках ни одной книги Отраднова с идиотскими дарственными надписями. Испарина выступила на высоком и бледном лбу Блинова. Перед его отъездом в Вену все было на своих местах. На другой день после отъезда Марию "выкрали". Так куда, спрашивается, могли подеваться эти тетради и книги?! Неужели она что-то почувствовала и передала их кому-то? Но Даниловна клятвенно уверяла, что Мария никого не принимала после отъезда Блинова и сама никуда не ходила. Да и куда она могла ходить, если он в одиннадцать вечера с ней расстался, а утром её забрали люди Дронова?
Он тут же стал звонить Дронову и Соловьеву. По телефону объясняться с ними не стал, просил приехать немедленно. Дронов, как истый омонбвец, без лишних вопросов сказал:
"Выезжаю!" Соловьев помялся, но тоже обещал вскоре подъехать.
Только после этого Блинов принял душ, облачился в японский халат и, заварив крепкого чаю, стал думать, как лучше построить разговор с подполковником, дабы не показаться ему паникером и трусом. Ничего дельного в голову не приходило, мысли перескакивали с одного на другое, необъяснимое исчезновение дневников внесло ещё большую сумятицу и в без того неспокойную душу Блинова.
Вдруг неизвестно к чему, но именно в эту минуту стали вспоминаться громкие убийства последних лет. Депутатов-предпринимателей, журналистов-предпринимателей и просто удачливых предпринимателей убивали в стране с ужасающей методичностью. Блинову захотелось выпить, но он решил дождаться прихода Дронова.
Через полчаса личный охранник по внутренней связи сообщил, что пришел человек, назвавшийся Анатолием Петровичем.
- Проводите! - приказал Блинов. - Водку, коньяк, бутерброды.
Как и при недавней встрече, Дронов, не дожидаясь вопросов, начал докладывать:
- Состояние здоровья объекта нормальное, хотя аппетит ниже среднего. Истерик не закатывает, попыток членовредительства не наблюдается, агрессивности в отношении сотрудников охраны тоже. Вялость, апатия постепенно усиливаются, появляется некоторое равнодушие к своему будущему...
- Вы в прошлый раз говорили, что у неё есть элемент неверия в то, что её выкупят? - спросил Блинов, жестом предлагая подполковнику наполненную стопку. - Уточните.
- Однозначно ответить трудно.
И верит, и не верит.
Они выпили и стали молча закусывать. Дронов ждал новых вопросов Положение у него было непростое: он не знал, зачем Марию держат в полной изоляции от всего мира, что от неё нужно Блинову и чем все это кончится. Но он знал главное: хороший левый заработок может обернуться для него не только потерей службы но и более крупными неприятностями Блинов в свою очередь не торопился с расспросами. Вновь наполняя хрустальные стопки, он прикидывал предел той откровенности, за который не следует выходить в разговоре. Тонкостей здесь было множество. Дронов заинтересован в том, чтобы Мария как можно дольше находилась под охраной его людей - пятнадцать долларов в час им капает, по пятьдесят в сутки на человека. Поэтому никак нельзя допустить, чтобы Дронов даже отчасти догадался об истинных мотивах изоляции Марии (тогда это дело на год растянется). С другой стороны, требовалось, не вызывая лишнего любопытства, выяснить, не прихватила ли Мария с собой какие-нибудь тетради и книги.
- Хотел ещё раз уточнить, - сказал Блинов, поднимая стопку, - вы в точности соблюдаете условия её содержания?
Подполковник в недоумении застыл с приподнятой стопкой.
- Что именно?
- Никакой информации извне?
Полная изоляция?
- Полнейшая! - убежденно сказал подполковник и, не дожидаясь, когда Блинов начнет пить, выпил первый.
- Хорошо, хорошо, - покивал Блинов, думая, что сейчас было бы лучше услышать нечто другое. Например, то, что она листает свои дневники. Хорошо... Продолжайте внимательно следить за её состоянием. О всех изменениях тут же докладывайте. Да, можете ей сказать, что муж собирает деньги. И все... Да, собирает, и все.
А соберет или не соберет, неизвестно.
Дронов ушел в полной уверенности, что именно ради этого сообщения клиент его и вызывал в столь поздний час.
Следом пришел Соловьев и, едва пожав руку своему начальнику и другу, спросил:
- Что-нибудь серьезное?
- Похоже...
Рассказав об исчезнувших дневниках, Блинов ждал реакции собеседника, но Соловьев пил чай, курил и молчал.
- Что скажешь? - не выдержал Блинов.
- Не знаю... Я с самого начала был против этой затеи. - Длинноносое, несколько комичное лицо Соловьева было сейчас более чем серьезным. - ,Плохо, сказал он. - Вместо того чтобы работать, мы теперь будем ломать головы над этими дневниками.
- Ты что, учить меня собираешься? - раздраженно спросил Блинов.
- При чем тут это? - также не скрывая раздражения, ответил Соловьев. - Уже два дома к сдаче готовы, клиенты меня теребят, когда можно въезжать, и что прикажешь им отвечать?
- Это твоя работа, - знать, что в таких случаях отвечать. Гадство! неожиданно вспыхнул Блинов. - Вокруг одни подлецы! Никому верить нельзя. Никому! - со злой убежденностью повторил Блинов.
- Смотри, так можно далеко зайти, - заметил Альберт, задетый словами своего старого компаньона.
- А мы уже и так далеко зашли.
Когда из моего дома пропадают ценные записи - это как? Не далеко?
Кстати, теперь я обязан поинтересоваться, не заходил ли ты сюда во время моей поездки.
Соловьев резко встал. Взгляд его больших темных глаз был откровенно печальным.
- Нет, - сухо сказал он, - не заходил. А если б и заходил?
Блинов понимал, что напрасно он в таком тоне разговаривает со старым, проверенным корешем, но состояние депутата было таким, что он не мог остановиться.
- Ничего, скоро проведу радикальную реорганизацию, посмотрю, как вы запоете.
- Кто это "вы"? - спросил Соловьев.
- Вы. Все.
- Ну-ну. - Соловьев, холодно попрощавшись, ушел.
Как часто случалось в последнее время, Блинов среди ночи проснулся.
Он бродил по своей большой кухне и с горечью думал о том, что ему не с кем поговорить о своих проблемах, не с кем посоветоваться. Он открыл бутылку земляничного ликера, налил в тонкий высокий стакан, отпил, закурил. Открыл на кухне окно. Невдалеке шумело бессонное Садовое кольцо, а внизу была черная бездна ночного двора. Блинов сплюнул и долго ждал, когда внизу раздастся шлепок. Но так и не дождался.
"Тяжело, - думал он. - Тяжело одному". И тут он вспомнил Марию.
Каково-то ей там, в глухой комнате?
Раньше он об этом и не задумывался, его волновал лишь результат мнимого похищения. Сломить упрямицу, вытрясти из неё всю дурь, чтобы она наконец задумалась о себе, о своей жизни, а не о судьбах отечества. Чтобы она смотрела на Блинова, который её скоро выкупит, как на благодетеля, а не как на изверга.
"Ничего, - решил он, успокоенный стаканом ликера, - скоро я тебя "выкуплю", подарю хорошую трехкомнатную квартиру и прощай..."
Прощай-то прощай, думал он, но надо ещё переписать с её имени имущество. А на кого переписывать? На себя? Ох как рискованно. На Даниловну? Тоже вроде ни в какие ворота... Блинов вздохнул, вспомнив Наталью.
Глава 7
Долго не мог уснуть в эту ночь и Альберт Соловьев. Зная Блинова много лет и обладая профессиональным чутьем на всякие неприятности, он отчетливо понимал, что эта затея с похищением Марии добром не кончится. Он видел, что Леонид уже на грани нервного срыва, и думал: "А что будет завтра?" Он чувствовал, если шеф постоянно находится в таком состоянии, то вскоре беды посыплются одна за другой.
Утром Соловьев решился на отчаянный шаг. Он связался с секретарем Куратора - Папы и попросил о личной встрече, сказав, что дело не терпит отлагательств, а также огласки.
Секретарь обещал посодействовать.
Папа, он же Куратор, был почти недосягаем не только для простых смертных, но и для людей уровня Соловьева. О Папе ходили легенды, говорили, что он вхож и в администрацию президента, и в правительство.
При этом никто толком не знал, где он работает, какую должность занимает. Знали главное: Куратор - человек всемогущий!
Блинов попал под его "крышу" отчасти случайно. Когда с молодым коммерсантом Блиновым случилось то что должно было случиться, то есть когда на кооператив наехала ивантеевская братва с требованием "законных двадцати процентов", Леонид бросился за помощью к своему дяде Баландину, московскому авторитету в "неофициальных структурах". Баландин пожурил племянника за то, что тот вспоминает о )*яде только в трудную минуту, но обещал выручить.
И действительно выручил: ивантеевские "быки" больше не приезжали, а Блинов с Соловьевым вошли самостоятельной единицей в разветвленную сеть подмосковных строительных фирм со своими складами и магазинами. Конечно, за все приходилось платить, но здесь по крайней мере было понятно за что. За безопасность, за льготные кредиты...
Начался стремительный рост. От срубов перешли к строительству кирпичных коттеджей, от коттеджей - к строительству многоквартирных домов. Естественно, все успехи по превращению примитивного кооператива в фирму областного значения Блинов с Соловьевым относили исключительно на свой счет. Их иллюзии рухнули в один день, когда Папа вызвал Леонида в свою резиденцию... Подробности того разговора Соловьеву были неведомы, но достаточно было того, что, вернувшись от Папы, Блинов обреченно сказал:
- Принимай часть дел. Ухожу в политику.
Альберт понял, каков уровень тех людей, что их прикрывали в последние годы.
Через день Соловьеву назначили рандеву на Рублевском шоссе у поста ГАИ, где он должен оставить свою машину и где его подберет черный шестисотый "Мерседес".
Миновав проходную, Папа приказал шоферу остановиться и с помощью двух охранников выбрался из машины. Он встал, грузно опираясь на палку, жестом отодвинул охранников на несколько метров и обратился к Соловьеву:
- По этой аллее до моего дома десять минут. Уложишься?
- Уложусь! - твердо сказал Соловьев и тут же приступил к сообщению заранее подготовленными фразами: - Я бы никогда себе не позволил вас беспокоить, если бы речь шла только о моей судьбе. Но под угрозой существование всего концерна... - Альберт Юрьевич сделал небольшую паузу, пытаясь уловить реакцию Папы на такое начало беседы.
- Так-так, - рассеянно покивал Папа. - Я этого ждал. Ваша отдача снижается на пять-семь процентов ежеквартально.
- И тому есть причины, - многозначительно вставил Соловьев.
- Воровство? - спросил Папа с холодной улыбкой.
- Хуже. Наш шеф, я имею в виду Леонида Евгеньевича Блинова, похоже, как бы это сказать, слегка приболел. Да, как минимум приболел...
- А как максимум?
- Тут я судить не берусь, я не медик. Но нервное расстройство налицо. Согласитесь, когда человек такого масштаба не может справиться с собственной женой...
- Что значит не может справиться? - перебил Папа. - Что за детский лепет? И какое мне дело до его взаимоотношений с женой? Ты для этого искал встречи со мной?
У Соловьева взмокла спина. Невольно он оглянулся: в десяти шагах шли два охранника.
- Не вертись! - сказал Папа. - Не порти о себе впечатление. И говори по существу.
- Да. По существу. В том-то и соль, что их взаимоотношения могут отразиться на всех наших делах. Уже отражаются. Поначалу он, не согласовав ни с кем, ввел её в наши дела. Какоето время она выполняла функции его секретарши. Затем я узнаю, что его жена становится совладелицей чуть ли не всех наших контор. Потом они перессорились, стали врагами, и на этой почве у Блинова начались всякие завихрения...
- Точнее! - приказал Папа. - Какие ещё завихрения? Убить, что ли, он её хочет?
- До этого пока не дошло. Но за последние полгода он превратился в безвольную издерганную личность, и ничего лучше не придумал, как имитировать её похищение. Нанял людей, те убрали её в надежное место, и теперь Блинов ждет, когда она взвоет.
Тогда он её якобы выкупит, подбросит ей на безбедную жизнь и без проблем распрощается.
- Ну и? - резко спросил Папа. - Вполне неплохо придумано. Главное, чтобы все чисто.
- Эх! - в сердцах рубанул рукой Соловьев. - Если бы речь шла о другой женщине. Но я её хорошо знаю!
Это хитрющая и умнейшая баба. Волевая к тому же. Она вычислит его действия как дважды два. Она теперь от него не отлипнет, пока не утопит его. Он потому и нервничает - знает, что от неё можно ждать. Вы представляете, что начнется, если Блинов будет тонуть?
- Да-а, - прогудел Папа и остановился. - Племянничек в дядю пошел. Того еле спасли, теперь с этим...
А каков осенний закат! - вдруг сказал он, оперевшись обеими руками на палку. - И все-таки скучно здесь.
Скучная обжитая природа. Люди все скучные, мелкие. Вроде твоего Блинова. А я, между прочим, ещё студентом обошел с другом на шлюпке весь Байкал по периметру. Ты знаешь, что такое пройти весь Байкал? - Папа положил свою мужицкую ладонь на худое плечо Соловьева и крепко, до боли сжал его. - Понял, что такое сидеть на веслах по десять часов в день?
Но главное, и здесь надо знать меру.
Во всем надо знать меру. Вот тот мой дружок её не знал. Он подумал, что после Байкала ему подвластны любые моря. Погиб у восточного побережья Камчатки. Один, на самодельном катамаране хотел побороть океан... Надо, дружище, чувствовать свой потолок.
- Надеюсь, я его чувствую, - сказал Соловьев. - Я, между прочим, на место Блинова не претендую.
- Молодец, - продолжая глядеть на закат, сказал Папа. - Люблю сообразительных. А почему раньше не доложил?
- Думал, как-нибудь утрясется...
Но тут плюс ко всему дневники его жены пропадают. Прямо из квартиры!
Жены нет, только охрана и домработница, а дневники пропадают.
- Там что, были серьезные записи?
- Судя по тому, как Блинов заметался, довольно серьезные. При этом надо учесть, у его жены есть связи с прессой.
- Мелкота! - Папа стукнул палкой об асфальт. - Я же её видел однажды, она девчонка совсем. Он что, не мог её воспитать?
- Значит, не мог...
- Трухля! И мерзавец. Такую жемчужину выбрасывает. Хорошо, пусть выбрасывает... Не вешай носа, - ободрил поникшего Соловьева Папа-Куратор, ничего страшного пока я не вижу. В случае чего примем меры.
О каких мерах шла речь, Альберт Юрьевич спрашивать, конечно, не стал. Он лишь вздохнул:
- Друг гибнет, обидно.
- Друг гибнет, а ты его закладываешь? - Папа улыбнулся одними губами и, видя растерянность собеседника, добавил: - Шучу. Ты абсолютно правильно поступил. Более того, если теперь прозеваешь момент и наш общий друг наделает крупных ошибок, а я об этом поздно узнаю, то пеняй на себя. Понятно?
ЧАСТЬ II
Глава 1
- На Садовом? - удивился Малков. - В автомобильном чаду?
- Извини, друг, - заметил Важин, - и "Пекин", и "София" тоже на Садовом кольце, и ничего, приличные заведения.
- Действительно, - вновь не без удивления сказал Малков, - как-то не думал. Но все равно не хочется мне идти. Сходи сам.
- У тебя это в сто раз лучше получится. Ты же на презентациях как рыба в воде. Познакомишься с кем нужно, поговоришь, поснимаешь...
Тоже одна из причин: я никудышный оператор.
- Никудышный, - проворчал Малков, - а зачем тогда в это дело влез?
На днях Важин докладывал Муравьеву о результатах поездки в Зубову Поляну.
- Результаты, - оценил их успехи Муравьев, - нулевые.
Разговор получился нелицеприятным. Важин говорил раздраженно:
- Зачем вообще надо было нас посылать в эту Поляну? Носимся взадвперед вместо того, чтобы съездить в деревню, где они сидят за самоваром на лоне природы.
- Хорошо, если так, - сказал Муравьев. - Поэтому я туда и не тороплюсь. Если они там чай пьют, то и пусть себе... А если ей сейчас паяльник в одно место вставляют?! В той же Зубовой Поляне? Как это так, быть рядом и не поинтересоваться, к кому, в какой дом заходил Блинов?!
- Но у нас есть главный результат поездки, - возражал Важин, - это поведение депутата. Он ведет себя так, словно не у него жену выкрали, а у чужого дяди. Разве это не подтверждает его причастности...
- Подтверждает, подтверждает, - проворчал Муравьев. - Ты за логикой своей следи. Только что говорил, что она у Афонина, а теперь - о причастности депутата... Ладно. Вот свежая новость! - уже совсем другим тоном продолжал Муравьев. - Нам стало известно о тесной связи Блинова с фирмой "Росс-ОКО". Вроде как объединение коммерческих организаций или что-то в этом духе. Так вот это объединение, занимаясь в основном нефтью, лесом и недвижимостью, растет как на дрожжах. Сейчас они на полную катушку строят в Москве многоквартирные башни, не говоря уж об особняках в Подмосковье. Что настораживает. По телефону Блинов об "ОКО" не говорит никогда. Только при личных встречах. Конечно, наблюдаем мы ещё мало, окончательные выводы делать рано, но все же...
Так вот это "ОКО" устраивает на днях презентацию по поводу какого-то завершенного строительства. В частном заведении "Рай на Садовом кольце", которое скорее всего принадлежит также им. Это недалеко от Театра кукол. Мог бы ты как журналист там побывать?
- Постараюсь, - ответил Важин, тут же подумав о Малкове.
- Понимаешь, дело какое, - пояснил Муравьев, - там или деньги большие за вход надо платить, или проникать по линии прессы. Они, кстати, телевидение пригласили.
- Проникнем, - заверил Важин. - Не я, так мой друг-журналист.
- Тот, с которым ты в Зубову Поляну гонял?
- Тот самый.
- Смотри, дело твое. Но какой ему интерес?
- В самом деле... - Важин усмехнулся. - Никакого. Просто он любопытный.
Малков поломался, но согласился.
А согласившись, тут же сел за телефон.
Поговорив с кем-то на Российском телевидении, он перезвонил одному из ведущих Московского канала, члену Союза писателей. И пока Важин возился на кухне с кофейником, с телевидения сообщили, что Малков включен в список приглашенных на презентацию фирмы "ОКО".
Теплым осенним вечером Александр вышел из джипа у семиэтажного кирпичного дома дореволюционной постройки, мрачной тюремной коробкой торчащего на пустыре. Малков помнил, совсем недавно здесь были типичные московские трущобы, теперь их снесли, посеяли травку, и от тех домов осталась лишь эта "тюрьма". Здесь же была автостоянка, но парадный вход оказался закрытым.
Обойдя дом, журналист обнаружил обширный двор, огражденный изящной решеткой, с двумя новыми или удачно отреставрированными флигелями. Миновав желтую, опрятную проходную, Малков увидел лужайку с небольшим фонтаном посредине, у большого крыльца террасы стоял сверкающий "Мерседес". По дорожке, выложенной мраморными плитами, Александр прошел через двор.
Открылась тяжелая дверь, и журналист очутился в полутемном фойе.
В канделябрах горели свечи, было тихо, прохладно и мрачновато. Малков невольно напрягся: что за люди здесь собрались? К тому же он нигде не видел примет своих коллег-телевизионщиков. Ни осветительных приборов, ни проводов... Его провели через бар к ещё более внушительным, нежели входные, дверям и распахнули...
Огромный, ярко освещенный юпитерами зал был полон народа. Пестран публика, стоящая между накрытыми, украшенными розами столами, уже пила и закусывала, попутно наблюдая, как на сцене дама в черном вечернем платье и мужчина в кремово-белом костюме торжественно пьют из бокалов шампанское. Они выпили, расцеловались, раздались жидкие аплодисменты, кто-то крикнул "ура".
- На этом, друзья, - сказала дама на сцене, - официальная часть временно прерывается. До приезда высокого гостя.
Снова похлопали, тут и там стрельнули пробками от шампанского. На сцену устремились люди с теле - и фотокамерами, с диктофонами, окружили даму в черном. Мал ков, так и не обнаружив в толпе Блинова, тоже поднялся на сцену и увидел вульгарно раскрашенное лицо ведущей. Она шутливо отмахивалась от журналистов:
- Не ко мне, не ко мне! Все вопросы к Альберту Юрьевичу, он управляющий, он все знает лучше меня.
Но Альберт Юрьевич никого не интересовал, он топтался рядом скорее в роли телохранителя главы фирмы, огораживал её от наседающих журналистов, которые засыпали женщину в черном разными, порой откровенно глупыми вопросами. "С какого года вы существуете?", "Любите ли вы своего мужа?", "Что с вами будет, если к власти придут коммунисты?"
- Извините, я принципиально не даю интервью, - сказала глава фирмы и поправилась с улыбкой: - Пока не даю.
Постепенно журналистская братия переключилась на управляющего делами. Тот с удовольствием, подробно и нудно стал рассказывать о деяниях фирмы. Кто-то его перебил:
- Расскажите о новых домах в так называемом Голицынском парке.
- Там уже стоят два четырехсекционных дома, готовых к заселению.
Один, как мы и договаривались с мэрией, будет принадлежать городу, второй - нам.
- Кто в них будет жить? - спросила симпатичная черноволосая девушка, подсовывая диктофон к лицу управляющего. - Ведь там были городские отстойники, по санитарным нормам...
- Все нормы согласованы, - снисходительно отвечал управляющий. - Неужели вы думаете, что, не утряся этот вопрос, мы начали бы строительство? Отстойники надежно погребены, скоро там вновь зазеленеет вырубленный в тридцатые годы парк.
- И все же, кого вы намерены там поселить? - не унималась брюнетка.
- Себя, - улыбаясь, ответил управляющий. - И свою семью. Надеюсь, этим все сказано?
"Ах ты, Альбертик, - думал Малков, нацеливая на него телекамеру, - как же, будешь ты там жить со своей семьей".
- А кроме вашей семьи? - не унималась дотошная журналистка. - Кто в основном будет жить на отстойниках?
- Не надо, не надо подобных терминов, - сухо ответил управляющий. - А кого там поселят, это, извините, не в моей компетенции. - И он отвернулся от назойливой девушки.
- Пока наши "демократы" гонят со всех страниц и экранов секс и расчленение трупов, мудрые финны всерьез заинтересовались твоими очерками о Валдае, сказал Малков. - Вот тебе кое-какой аванс от меня, только не пей ради Бога. А мы с Важиным будем к тебе приезжать на рыбалку.
Афонин шел, обходя и перепрыгивая ямы с водой, и в уме составлял текст телеграммы. Хотелось в сухой короткой фразе выразить всю свою благодарность к удачливым и добрым друзьям, что переполняла его. "Жду вместе Важиным..." Непременно надо двоих приглашать!
Дальше мысль не двигалась. Если написать "активно работаю" (то есть отрабатываю доверие), то могут понять, как "приедете - помешаете".
Написать "жду нетерпением" - смешно, послание гимназистки. Но хочется что-то такое ввернуть, чтобы они поняли, как он на самом деле их ждет.
Афонин остановился на том, что можно сказать "скучаю общению".
Сурово, правдиво... Выпить, черт возьми, не с кем.
Когда с текстом решилось, мысли Афонина вернулись к тому, что занимало его с раннего утра. Опять ему снилась Мария. Но, в отличие от прежних снов, этот сон был каким-то явственным и тревожным. Он видел её на песчаной косе уютной речушки, раздетую догола, а вокруг кишели крокодилы. Но не эта картина, не крокодилы заставляли Афонина не переставая думать о ней, а те горькие чувства, что он вдруг во сне пережил.
Такая смертная тоска и такой страх нахлынули на него, что, проснувшись и поняв, что это всего лишь сон, он даже не испытал облегчения и продолжал лежать с открытыми глазами, будто бы предчувствуя близкий конец света.
Проходя то место, где когда-то стояли в два ряда деревенские избы, он подумал, что если от кладбища остались какие-то холмики, то от домов и следов не осталось - кустарник и крапива все поглотили. В какой небесной книге написано, что такой-то деревне, несмотря на все беды, жить и жить, а другой умереть, этому народу жить и процветать, этому мучиться и страдать и исчезнуть в конце концов с лица земли...
Через день после того как Афонин отправил телеграмму в Москву, начались обложные дожди.
Глава 6
Окончательная размолвка Блинова с Марией произошла в октябре 93-го.
Тогда вопрос стоял так: или краснокоричневые будут висеть на столбах, или Блинов будет сидеть.
Он срочно уничтожал кое-какие бумаги и на всякий случай сделал два солидных благотворительных взноса на строительство храмов. Марии было невыносимо видеть суету мужа, и теперь даже днем она надолго уходила из дома. Блинов насторожился, решил, что за ней следует присмотреть.
Нанял людей, сам принялся изучать содержимое её письменного стола, её библиотеки... Наткнулся на дневники - три общих тетради, три года жизни. В одной из тетрадей он увидел конспект чьей-то лекции. Читал и скрипел зубами: все, что она недоговаривала в домашних спорах, было в той лекции изложено открытым текстом. Он понял, что при желании Мария может его засадить лет на пятнадцать.
Ей, которая была в курсе многих его дел, это не составит большого труда.
В тот вечер Блинов всерьез задумался, что же с ней теперь делать, с этой Марией? Как разойтись с минимальными финансовыми потерями, с одной стороны, и без риска быть в дальнейшем ею шантажируемым, с другой?
И он нашел такой выход...
Вернувшись из поездки в Зубову Поляну и отчего-то вспомнив те пресловутые дневники, ту лекцию о так называемом ограблении России, он прошел в комнату жены, вздохнул, увидев компьютер, на котором он когда-то мечтал научить её работать, и подошел к стенке с книгами. Все здесь было известно ему до мелочей, каждая книга, каждый альбом, каждая тетрадь... Но где же те дневники?
Осмотрев полки, он с удивлением обнаружил, что все три тетради исчезли.
- Что за черт! - вслух сказал он. - Не Даниловна же их забрала?
Дальше - больше. Не оказалось на полках ни одной книги Отраднова с идиотскими дарственными надписями. Испарина выступила на высоком и бледном лбу Блинова. Перед его отъездом в Вену все было на своих местах. На другой день после отъезда Марию "выкрали". Так куда, спрашивается, могли подеваться эти тетради и книги?! Неужели она что-то почувствовала и передала их кому-то? Но Даниловна клятвенно уверяла, что Мария никого не принимала после отъезда Блинова и сама никуда не ходила. Да и куда она могла ходить, если он в одиннадцать вечера с ней расстался, а утром её забрали люди Дронова?
Он тут же стал звонить Дронову и Соловьеву. По телефону объясняться с ними не стал, просил приехать немедленно. Дронов, как истый омонбвец, без лишних вопросов сказал:
"Выезжаю!" Соловьев помялся, но тоже обещал вскоре подъехать.
Только после этого Блинов принял душ, облачился в японский халат и, заварив крепкого чаю, стал думать, как лучше построить разговор с подполковником, дабы не показаться ему паникером и трусом. Ничего дельного в голову не приходило, мысли перескакивали с одного на другое, необъяснимое исчезновение дневников внесло ещё большую сумятицу и в без того неспокойную душу Блинова.
Вдруг неизвестно к чему, но именно в эту минуту стали вспоминаться громкие убийства последних лет. Депутатов-предпринимателей, журналистов-предпринимателей и просто удачливых предпринимателей убивали в стране с ужасающей методичностью. Блинову захотелось выпить, но он решил дождаться прихода Дронова.
Через полчаса личный охранник по внутренней связи сообщил, что пришел человек, назвавшийся Анатолием Петровичем.
- Проводите! - приказал Блинов. - Водку, коньяк, бутерброды.
Как и при недавней встрече, Дронов, не дожидаясь вопросов, начал докладывать:
- Состояние здоровья объекта нормальное, хотя аппетит ниже среднего. Истерик не закатывает, попыток членовредительства не наблюдается, агрессивности в отношении сотрудников охраны тоже. Вялость, апатия постепенно усиливаются, появляется некоторое равнодушие к своему будущему...
- Вы в прошлый раз говорили, что у неё есть элемент неверия в то, что её выкупят? - спросил Блинов, жестом предлагая подполковнику наполненную стопку. - Уточните.
- Однозначно ответить трудно.
И верит, и не верит.
Они выпили и стали молча закусывать. Дронов ждал новых вопросов Положение у него было непростое: он не знал, зачем Марию держат в полной изоляции от всего мира, что от неё нужно Блинову и чем все это кончится. Но он знал главное: хороший левый заработок может обернуться для него не только потерей службы но и более крупными неприятностями Блинов в свою очередь не торопился с расспросами. Вновь наполняя хрустальные стопки, он прикидывал предел той откровенности, за который не следует выходить в разговоре. Тонкостей здесь было множество. Дронов заинтересован в том, чтобы Мария как можно дольше находилась под охраной его людей - пятнадцать долларов в час им капает, по пятьдесят в сутки на человека. Поэтому никак нельзя допустить, чтобы Дронов даже отчасти догадался об истинных мотивах изоляции Марии (тогда это дело на год растянется). С другой стороны, требовалось, не вызывая лишнего любопытства, выяснить, не прихватила ли Мария с собой какие-нибудь тетради и книги.
- Хотел ещё раз уточнить, - сказал Блинов, поднимая стопку, - вы в точности соблюдаете условия её содержания?
Подполковник в недоумении застыл с приподнятой стопкой.
- Что именно?
- Никакой информации извне?
Полная изоляция?
- Полнейшая! - убежденно сказал подполковник и, не дожидаясь, когда Блинов начнет пить, выпил первый.
- Хорошо, хорошо, - покивал Блинов, думая, что сейчас было бы лучше услышать нечто другое. Например, то, что она листает свои дневники. Хорошо... Продолжайте внимательно следить за её состоянием. О всех изменениях тут же докладывайте. Да, можете ей сказать, что муж собирает деньги. И все... Да, собирает, и все.
А соберет или не соберет, неизвестно.
Дронов ушел в полной уверенности, что именно ради этого сообщения клиент его и вызывал в столь поздний час.
Следом пришел Соловьев и, едва пожав руку своему начальнику и другу, спросил:
- Что-нибудь серьезное?
- Похоже...
Рассказав об исчезнувших дневниках, Блинов ждал реакции собеседника, но Соловьев пил чай, курил и молчал.
- Что скажешь? - не выдержал Блинов.
- Не знаю... Я с самого начала был против этой затеи. - Длинноносое, несколько комичное лицо Соловьева было сейчас более чем серьезным. - ,Плохо, сказал он. - Вместо того чтобы работать, мы теперь будем ломать головы над этими дневниками.
- Ты что, учить меня собираешься? - раздраженно спросил Блинов.
- При чем тут это? - также не скрывая раздражения, ответил Соловьев. - Уже два дома к сдаче готовы, клиенты меня теребят, когда можно въезжать, и что прикажешь им отвечать?
- Это твоя работа, - знать, что в таких случаях отвечать. Гадство! неожиданно вспыхнул Блинов. - Вокруг одни подлецы! Никому верить нельзя. Никому! - со злой убежденностью повторил Блинов.
- Смотри, так можно далеко зайти, - заметил Альберт, задетый словами своего старого компаньона.
- А мы уже и так далеко зашли.
Когда из моего дома пропадают ценные записи - это как? Не далеко?
Кстати, теперь я обязан поинтересоваться, не заходил ли ты сюда во время моей поездки.
Соловьев резко встал. Взгляд его больших темных глаз был откровенно печальным.
- Нет, - сухо сказал он, - не заходил. А если б и заходил?
Блинов понимал, что напрасно он в таком тоне разговаривает со старым, проверенным корешем, но состояние депутата было таким, что он не мог остановиться.
- Ничего, скоро проведу радикальную реорганизацию, посмотрю, как вы запоете.
- Кто это "вы"? - спросил Соловьев.
- Вы. Все.
- Ну-ну. - Соловьев, холодно попрощавшись, ушел.
Как часто случалось в последнее время, Блинов среди ночи проснулся.
Он бродил по своей большой кухне и с горечью думал о том, что ему не с кем поговорить о своих проблемах, не с кем посоветоваться. Он открыл бутылку земляничного ликера, налил в тонкий высокий стакан, отпил, закурил. Открыл на кухне окно. Невдалеке шумело бессонное Садовое кольцо, а внизу была черная бездна ночного двора. Блинов сплюнул и долго ждал, когда внизу раздастся шлепок. Но так и не дождался.
"Тяжело, - думал он. - Тяжело одному". И тут он вспомнил Марию.
Каково-то ей там, в глухой комнате?
Раньше он об этом и не задумывался, его волновал лишь результат мнимого похищения. Сломить упрямицу, вытрясти из неё всю дурь, чтобы она наконец задумалась о себе, о своей жизни, а не о судьбах отечества. Чтобы она смотрела на Блинова, который её скоро выкупит, как на благодетеля, а не как на изверга.
"Ничего, - решил он, успокоенный стаканом ликера, - скоро я тебя "выкуплю", подарю хорошую трехкомнатную квартиру и прощай..."
Прощай-то прощай, думал он, но надо ещё переписать с её имени имущество. А на кого переписывать? На себя? Ох как рискованно. На Даниловну? Тоже вроде ни в какие ворота... Блинов вздохнул, вспомнив Наталью.
Глава 7
Долго не мог уснуть в эту ночь и Альберт Соловьев. Зная Блинова много лет и обладая профессиональным чутьем на всякие неприятности, он отчетливо понимал, что эта затея с похищением Марии добром не кончится. Он видел, что Леонид уже на грани нервного срыва, и думал: "А что будет завтра?" Он чувствовал, если шеф постоянно находится в таком состоянии, то вскоре беды посыплются одна за другой.
Утром Соловьев решился на отчаянный шаг. Он связался с секретарем Куратора - Папы и попросил о личной встрече, сказав, что дело не терпит отлагательств, а также огласки.
Секретарь обещал посодействовать.
Папа, он же Куратор, был почти недосягаем не только для простых смертных, но и для людей уровня Соловьева. О Папе ходили легенды, говорили, что он вхож и в администрацию президента, и в правительство.
При этом никто толком не знал, где он работает, какую должность занимает. Знали главное: Куратор - человек всемогущий!
Блинов попал под его "крышу" отчасти случайно. Когда с молодым коммерсантом Блиновым случилось то что должно было случиться, то есть когда на кооператив наехала ивантеевская братва с требованием "законных двадцати процентов", Леонид бросился за помощью к своему дяде Баландину, московскому авторитету в "неофициальных структурах". Баландин пожурил племянника за то, что тот вспоминает о )*яде только в трудную минуту, но обещал выручить.
И действительно выручил: ивантеевские "быки" больше не приезжали, а Блинов с Соловьевым вошли самостоятельной единицей в разветвленную сеть подмосковных строительных фирм со своими складами и магазинами. Конечно, за все приходилось платить, но здесь по крайней мере было понятно за что. За безопасность, за льготные кредиты...
Начался стремительный рост. От срубов перешли к строительству кирпичных коттеджей, от коттеджей - к строительству многоквартирных домов. Естественно, все успехи по превращению примитивного кооператива в фирму областного значения Блинов с Соловьевым относили исключительно на свой счет. Их иллюзии рухнули в один день, когда Папа вызвал Леонида в свою резиденцию... Подробности того разговора Соловьеву были неведомы, но достаточно было того, что, вернувшись от Папы, Блинов обреченно сказал:
- Принимай часть дел. Ухожу в политику.
Альберт понял, каков уровень тех людей, что их прикрывали в последние годы.
Через день Соловьеву назначили рандеву на Рублевском шоссе у поста ГАИ, где он должен оставить свою машину и где его подберет черный шестисотый "Мерседес".
Миновав проходную, Папа приказал шоферу остановиться и с помощью двух охранников выбрался из машины. Он встал, грузно опираясь на палку, жестом отодвинул охранников на несколько метров и обратился к Соловьеву:
- По этой аллее до моего дома десять минут. Уложишься?
- Уложусь! - твердо сказал Соловьев и тут же приступил к сообщению заранее подготовленными фразами: - Я бы никогда себе не позволил вас беспокоить, если бы речь шла только о моей судьбе. Но под угрозой существование всего концерна... - Альберт Юрьевич сделал небольшую паузу, пытаясь уловить реакцию Папы на такое начало беседы.
- Так-так, - рассеянно покивал Папа. - Я этого ждал. Ваша отдача снижается на пять-семь процентов ежеквартально.
- И тому есть причины, - многозначительно вставил Соловьев.
- Воровство? - спросил Папа с холодной улыбкой.
- Хуже. Наш шеф, я имею в виду Леонида Евгеньевича Блинова, похоже, как бы это сказать, слегка приболел. Да, как минимум приболел...
- А как максимум?
- Тут я судить не берусь, я не медик. Но нервное расстройство налицо. Согласитесь, когда человек такого масштаба не может справиться с собственной женой...
- Что значит не может справиться? - перебил Папа. - Что за детский лепет? И какое мне дело до его взаимоотношений с женой? Ты для этого искал встречи со мной?
У Соловьева взмокла спина. Невольно он оглянулся: в десяти шагах шли два охранника.
- Не вертись! - сказал Папа. - Не порти о себе впечатление. И говори по существу.
- Да. По существу. В том-то и соль, что их взаимоотношения могут отразиться на всех наших делах. Уже отражаются. Поначалу он, не согласовав ни с кем, ввел её в наши дела. Какоето время она выполняла функции его секретарши. Затем я узнаю, что его жена становится совладелицей чуть ли не всех наших контор. Потом они перессорились, стали врагами, и на этой почве у Блинова начались всякие завихрения...
- Точнее! - приказал Папа. - Какие ещё завихрения? Убить, что ли, он её хочет?
- До этого пока не дошло. Но за последние полгода он превратился в безвольную издерганную личность, и ничего лучше не придумал, как имитировать её похищение. Нанял людей, те убрали её в надежное место, и теперь Блинов ждет, когда она взвоет.
Тогда он её якобы выкупит, подбросит ей на безбедную жизнь и без проблем распрощается.
- Ну и? - резко спросил Папа. - Вполне неплохо придумано. Главное, чтобы все чисто.
- Эх! - в сердцах рубанул рукой Соловьев. - Если бы речь шла о другой женщине. Но я её хорошо знаю!
Это хитрющая и умнейшая баба. Волевая к тому же. Она вычислит его действия как дважды два. Она теперь от него не отлипнет, пока не утопит его. Он потому и нервничает - знает, что от неё можно ждать. Вы представляете, что начнется, если Блинов будет тонуть?
- Да-а, - прогудел Папа и остановился. - Племянничек в дядю пошел. Того еле спасли, теперь с этим...
А каков осенний закат! - вдруг сказал он, оперевшись обеими руками на палку. - И все-таки скучно здесь.
Скучная обжитая природа. Люди все скучные, мелкие. Вроде твоего Блинова. А я, между прочим, ещё студентом обошел с другом на шлюпке весь Байкал по периметру. Ты знаешь, что такое пройти весь Байкал? - Папа положил свою мужицкую ладонь на худое плечо Соловьева и крепко, до боли сжал его. - Понял, что такое сидеть на веслах по десять часов в день?
Но главное, и здесь надо знать меру.
Во всем надо знать меру. Вот тот мой дружок её не знал. Он подумал, что после Байкала ему подвластны любые моря. Погиб у восточного побережья Камчатки. Один, на самодельном катамаране хотел побороть океан... Надо, дружище, чувствовать свой потолок.
- Надеюсь, я его чувствую, - сказал Соловьев. - Я, между прочим, на место Блинова не претендую.
- Молодец, - продолжая глядеть на закат, сказал Папа. - Люблю сообразительных. А почему раньше не доложил?
- Думал, как-нибудь утрясется...
Но тут плюс ко всему дневники его жены пропадают. Прямо из квартиры!
Жены нет, только охрана и домработница, а дневники пропадают.
- Там что, были серьезные записи?
- Судя по тому, как Блинов заметался, довольно серьезные. При этом надо учесть, у его жены есть связи с прессой.
- Мелкота! - Папа стукнул палкой об асфальт. - Я же её видел однажды, она девчонка совсем. Он что, не мог её воспитать?
- Значит, не мог...
- Трухля! И мерзавец. Такую жемчужину выбрасывает. Хорошо, пусть выбрасывает... Не вешай носа, - ободрил поникшего Соловьева Папа-Куратор, ничего страшного пока я не вижу. В случае чего примем меры.
О каких мерах шла речь, Альберт Юрьевич спрашивать, конечно, не стал. Он лишь вздохнул:
- Друг гибнет, обидно.
- Друг гибнет, а ты его закладываешь? - Папа улыбнулся одними губами и, видя растерянность собеседника, добавил: - Шучу. Ты абсолютно правильно поступил. Более того, если теперь прозеваешь момент и наш общий друг наделает крупных ошибок, а я об этом поздно узнаю, то пеняй на себя. Понятно?
ЧАСТЬ II
Глава 1
- На Садовом? - удивился Малков. - В автомобильном чаду?
- Извини, друг, - заметил Важин, - и "Пекин", и "София" тоже на Садовом кольце, и ничего, приличные заведения.
- Действительно, - вновь не без удивления сказал Малков, - как-то не думал. Но все равно не хочется мне идти. Сходи сам.
- У тебя это в сто раз лучше получится. Ты же на презентациях как рыба в воде. Познакомишься с кем нужно, поговоришь, поснимаешь...
Тоже одна из причин: я никудышный оператор.
- Никудышный, - проворчал Малков, - а зачем тогда в это дело влез?
На днях Важин докладывал Муравьеву о результатах поездки в Зубову Поляну.
- Результаты, - оценил их успехи Муравьев, - нулевые.
Разговор получился нелицеприятным. Важин говорил раздраженно:
- Зачем вообще надо было нас посылать в эту Поляну? Носимся взадвперед вместо того, чтобы съездить в деревню, где они сидят за самоваром на лоне природы.
- Хорошо, если так, - сказал Муравьев. - Поэтому я туда и не тороплюсь. Если они там чай пьют, то и пусть себе... А если ей сейчас паяльник в одно место вставляют?! В той же Зубовой Поляне? Как это так, быть рядом и не поинтересоваться, к кому, в какой дом заходил Блинов?!
- Но у нас есть главный результат поездки, - возражал Важин, - это поведение депутата. Он ведет себя так, словно не у него жену выкрали, а у чужого дяди. Разве это не подтверждает его причастности...
- Подтверждает, подтверждает, - проворчал Муравьев. - Ты за логикой своей следи. Только что говорил, что она у Афонина, а теперь - о причастности депутата... Ладно. Вот свежая новость! - уже совсем другим тоном продолжал Муравьев. - Нам стало известно о тесной связи Блинова с фирмой "Росс-ОКО". Вроде как объединение коммерческих организаций или что-то в этом духе. Так вот это объединение, занимаясь в основном нефтью, лесом и недвижимостью, растет как на дрожжах. Сейчас они на полную катушку строят в Москве многоквартирные башни, не говоря уж об особняках в Подмосковье. Что настораживает. По телефону Блинов об "ОКО" не говорит никогда. Только при личных встречах. Конечно, наблюдаем мы ещё мало, окончательные выводы делать рано, но все же...
Так вот это "ОКО" устраивает на днях презентацию по поводу какого-то завершенного строительства. В частном заведении "Рай на Садовом кольце", которое скорее всего принадлежит также им. Это недалеко от Театра кукол. Мог бы ты как журналист там побывать?
- Постараюсь, - ответил Важин, тут же подумав о Малкове.
- Понимаешь, дело какое, - пояснил Муравьев, - там или деньги большие за вход надо платить, или проникать по линии прессы. Они, кстати, телевидение пригласили.
- Проникнем, - заверил Важин. - Не я, так мой друг-журналист.
- Тот, с которым ты в Зубову Поляну гонял?
- Тот самый.
- Смотри, дело твое. Но какой ему интерес?
- В самом деле... - Важин усмехнулся. - Никакого. Просто он любопытный.
Малков поломался, но согласился.
А согласившись, тут же сел за телефон.
Поговорив с кем-то на Российском телевидении, он перезвонил одному из ведущих Московского канала, члену Союза писателей. И пока Важин возился на кухне с кофейником, с телевидения сообщили, что Малков включен в список приглашенных на презентацию фирмы "ОКО".
Теплым осенним вечером Александр вышел из джипа у семиэтажного кирпичного дома дореволюционной постройки, мрачной тюремной коробкой торчащего на пустыре. Малков помнил, совсем недавно здесь были типичные московские трущобы, теперь их снесли, посеяли травку, и от тех домов осталась лишь эта "тюрьма". Здесь же была автостоянка, но парадный вход оказался закрытым.
Обойдя дом, журналист обнаружил обширный двор, огражденный изящной решеткой, с двумя новыми или удачно отреставрированными флигелями. Миновав желтую, опрятную проходную, Малков увидел лужайку с небольшим фонтаном посредине, у большого крыльца террасы стоял сверкающий "Мерседес". По дорожке, выложенной мраморными плитами, Александр прошел через двор.
Открылась тяжелая дверь, и журналист очутился в полутемном фойе.
В канделябрах горели свечи, было тихо, прохладно и мрачновато. Малков невольно напрягся: что за люди здесь собрались? К тому же он нигде не видел примет своих коллег-телевизионщиков. Ни осветительных приборов, ни проводов... Его провели через бар к ещё более внушительным, нежели входные, дверям и распахнули...
Огромный, ярко освещенный юпитерами зал был полон народа. Пестран публика, стоящая между накрытыми, украшенными розами столами, уже пила и закусывала, попутно наблюдая, как на сцене дама в черном вечернем платье и мужчина в кремово-белом костюме торжественно пьют из бокалов шампанское. Они выпили, расцеловались, раздались жидкие аплодисменты, кто-то крикнул "ура".
- На этом, друзья, - сказала дама на сцене, - официальная часть временно прерывается. До приезда высокого гостя.
Снова похлопали, тут и там стрельнули пробками от шампанского. На сцену устремились люди с теле - и фотокамерами, с диктофонами, окружили даму в черном. Мал ков, так и не обнаружив в толпе Блинова, тоже поднялся на сцену и увидел вульгарно раскрашенное лицо ведущей. Она шутливо отмахивалась от журналистов:
- Не ко мне, не ко мне! Все вопросы к Альберту Юрьевичу, он управляющий, он все знает лучше меня.
Но Альберт Юрьевич никого не интересовал, он топтался рядом скорее в роли телохранителя главы фирмы, огораживал её от наседающих журналистов, которые засыпали женщину в черном разными, порой откровенно глупыми вопросами. "С какого года вы существуете?", "Любите ли вы своего мужа?", "Что с вами будет, если к власти придут коммунисты?"
- Извините, я принципиально не даю интервью, - сказала глава фирмы и поправилась с улыбкой: - Пока не даю.
Постепенно журналистская братия переключилась на управляющего делами. Тот с удовольствием, подробно и нудно стал рассказывать о деяниях фирмы. Кто-то его перебил:
- Расскажите о новых домах в так называемом Голицынском парке.
- Там уже стоят два четырехсекционных дома, готовых к заселению.
Один, как мы и договаривались с мэрией, будет принадлежать городу, второй - нам.
- Кто в них будет жить? - спросила симпатичная черноволосая девушка, подсовывая диктофон к лицу управляющего. - Ведь там были городские отстойники, по санитарным нормам...
- Все нормы согласованы, - снисходительно отвечал управляющий. - Неужели вы думаете, что, не утряся этот вопрос, мы начали бы строительство? Отстойники надежно погребены, скоро там вновь зазеленеет вырубленный в тридцатые годы парк.
- И все же, кого вы намерены там поселить? - не унималась брюнетка.
- Себя, - улыбаясь, ответил управляющий. - И свою семью. Надеюсь, этим все сказано?
"Ах ты, Альбертик, - думал Малков, нацеливая на него телекамеру, - как же, будешь ты там жить со своей семьей".
- А кроме вашей семьи? - не унималась дотошная журналистка. - Кто в основном будет жить на отстойниках?
- Не надо, не надо подобных терминов, - сухо ответил управляющий. - А кого там поселят, это, извините, не в моей компетенции. - И он отвернулся от назойливой девушки.