— Кто такая ропуха? — спросил Женя. — Я у всех спрашивал… Никто не знает, что такое «ропуха»…
   — Жаба, — сказал Мишка. — Обыкновенная жаба…
   И расхохотался, а за ним и мы.
 
   Три дня Женя не выходил из дома. Три утра подряд он не ездил на велосипеде на станцию и не читал газет. Орион, распластавшись, лежал на крыльце и никого, кроме тети Марьи, не пропускал в дом.
   Наташка специально сбегала в поле и спросила у тети Марьи: что случилось? Почему Женя сидит дома и никуда не выходит?
   — Лежит, — смеясь, сказала тетя Марья. — На полу, родимый, лежит…
   — Заболел? — спросила Наташка.
   — Эта у него… гипо… анамия какая-то…
   И еще пуще засмеялась.
   Мы ломали головы: что же это за болезнь?
   И потом, почему на полу лежит?
   И уж совсем непонятно: человек заболел, а тете Марье смешно!
   Мы подходили к изгороди и свистели. Орион поднимал голову и сочувственно смотрел на нас. Но Женя не откликался. И даже в окно ни разу не выглянул. Тогда мы решили без приглашения пойти к нему. Но лишь открыли калитку, как с крыльца поднялся Орион и, подойдя к нам, загородил дорогу. Когда Наташка попыталась обойти его, Орион приподнял черную губу и показал большие белые клыки. Делать было нечего, и мы отступили.
   И тогда Мишке пришла в голову идея.
   — На чердаке есть окошко, — сказал он. — И без стекла… Попробуем?
   — А я как же? — спросила Наташка.
   — Ориона отвлекай, — сказал я. — Дергай все время калитку…
   Мы обошли дом и перелезли через изгородь. По бревнам, прислоненным к углу дома, вскарабкались на крышу. Сначала Мишка, потом я. А дальше было не так уж трудно, окошко широкое, и мы без особых хлопот оказались на чердаке. Спустились по лестнице в темные сени, и вот мы в комнате.
   У окна тренога с подзорной трубой. К ней прикреплена газета — это чтобы солнечные лучи не падали на пол, на котором лежал Женя и смотрел на белый потолок.
   Он лежал на голых крашеных досках, и под головой была подложена толстая книжка в коричневом переплете. Рядом, чтобы рукой можно было достать, стоял ковш с водой, на газете полбуханки хлеба, начатая банка рыбных консервов и несколько картофелин в мундире. И будильник.
   Он не удивился нашему приходу, все так же лежал и смотрел в потолок. Над ним кружились большие синие мухи, которые залетали в открытую форточку.
   — У тебя с позвоночником что-нибудь? — спросил Мишка.
   Я вспомнил, как он прыгал с крыши. Допрыгался…
   — Нога? — спросил я.
   Женя посмотрел на нас и улыбнулся.
   — Я не могу встать… — сказал он.
   — Поможем! — подскочил Мишка, но он покачал головой.
   — Я встану… — Он повернул голову и взглянул на будильник. Я встану через четыре часа сорок одну минуту…
   Мишка посмотрел на меня и дотронулся до виска: дескать, малый чокнулся…
   — В углу спиннинг, а на столе коробка с блеснами, — сказал Женя. — Забирайте и — на речку… Эх, выкупаться бы!
   Он отмахнулся от нахалки мухи, которая норовила усесться на кончик носа, и, приподняв голову, отпил из ковша. Отпил и поморщился: теплая вода.
   — Три дня так и лежишь на полу? — спросил я.
   — Три дня, — сказал Женя. — Это чепуха… А как же они? Неделями лежат вот так, не двигаясь, а потом сразу на центрифугу… А в барокамере? Шестьдесят дней!
   И тут только я сообразил, что это тоже тренировка! Мишка разглядывал на стене фотографии, приколотые кнопками. Их много было: все наши космонавты. И незнакомые летчики в странных скафандрах. Один сидел на маленькой надувной лодочке, а кругом море, и вдали виднеется пароход.
   — А что такое гипо… анамия? — спросил я.
   — Гиподинамия… — засмеялся Женя. — Это когда человек находится в состоянии полной неподвижности…
   — А-а, — сказал я.
   — А может быть, встанешь? — спросил Мишка. Женя снова взглянул на будильник.
   — Через четыре часа тридцать две минуты, — сказал он.
   — Ты что, в космонавты готовишься? — спросил Мишка.
   — Я полечу на Марс или Венеру, — сказал Женя. А может быть, и за пределы Солнечной системы… Луна — это теперь наша стартовая площадка. Еще в этом веке ее построят. Космические корабли будут с Луны улетать на другие планеты…
   — И давно ты… тренируешься? — спросил я.
   — Второй год, — сказал Женя. — Я был в Звездном городке. Меня сначала не пускали, а потом пропустили… Я им показал график движения наших спутников, который я целый месяц составлял.
   — И космонавтов видел? — спросил Мишка.
   — Они мне подарили вот эту фотографию, — сказал Женя. — Если хочешь, сними и прочитай на обратной стороне…
   Но Мишка не стал снимать со стены фотографию. Он подошел к стене и долго смотрел на космонавтов, сфотографировавшихся группой.
   — А как вы попали сюда? — запоздало спросил Женя.
   — Из космоса… — улыбнулся Мишка и показал пальцем на потолок.
   Женя попросил меня вылить теплую воду и принести из кадки свежей. Я принес.
   — И ни разу не встал? — спросил Мишка.
   — Кого же я буду обманывать? — сказал Женя. — Себя, что ли?
   — Ну, давай лежи, — сказал Мишка. — Сколько тебе осталось?
   — Четыре часа шесть минут… — сказал Женя. Последние часы ужасно долго тянутся!
   Назад мы вышли через двор. Нужно было видеть изумленную морду Ориона! Он растопырил уши и, растерянно моргая, смотрел на нас.
   — Прошляпил? — сказал я и, потрепав его по шее, вслед за Мишкой прошел калитке, где нас с нетерпением ждала Наташка. У нее даже одна ленточка в волосах развязалась.
   — Ну что, за доктором бежать? — спросила она.
   — Доктор не поможет, — сказал Мишка. — У него болезнь неизлечимая. Гипо… Как она называется?
   — Ги-по-ди-на-мия, — с удовольствием произнес я это незнакомое космическое слово.
   — Я побегу в контору, — заволновалась Наташка. — Из района «скорую помощь» вызовут…
   Она повернулась, чтобы побежать, но Мишка поймал ее за руку.
   — Пойдем на Чупрыкину мельницу щук шугать.
   — Какие щуки, — чуть не плача, сказала Наташка. — Человеку плохо, а вы… вы тут со своими щуками…
   Мишка отпустил ее руку и, помолчав, сказал:
   — Не надо «скорую помощь»… Он поправится ровно через три часа и пятьдесят пять минут…
   Мишка сказал это спокойным, серьезным голосом, и Наташка поверила. Она уселась на низкую скамейку, что возле забора, и положила руки на острые коленки, выглядывавшие из-под ситцевого платья в горошек.
   — Я буду ждать, — сказала она.