-- Ўи предлагаю покинуть пределы страны в двадцать четыре часа, --
продолжил с чуть большей беглостью, только не в ЗИЛе уже, а в мчащейся по
вечерней Москве Волге .
На заднем сиденьи, стиснутая с обеих сторон ребятками в штатском, выслушала
ответный меморандум Жюли. Поглядела налево. Направо. Сказала:
-- Хочу в туалет.
-- Что? -- не понял Равиль.
-- Пи-пи! -- агрессивно прикрикнула Жюли и попыталась
продемонстрировать.
Равиль обдумал непростую ситуацию, решился:
-- Подвези ее к сортиру!
Черная Волга включила вдруг красно-синюю мигалку, душераздирающе взвыла
сиреною и, развернувшись на месте, резко ушла в переулокЎ
Первая дверца, возле которой они остановились, оказалась заколоченной
крест-накрест, а по доске надпись мелом: РЕМОНТ. Водитель круто сдал
назад, скрипнул шинами и двинул дальше, распугивая прохожих и проезжих
сиреноюЎ
У следующей точки слово ТУАЛЕТ, рельефом выложенное некогда на фронтоне,
было сбито, оттеняя табличку: МАГАЗИН МЕРКЮРИЙ . Мелкая фарца
бросилась к автомобилю:
-- Сдаете ч ?
-- Тьфу ты! -- выругался водитель.
-- Хочу в туалет! -- капризно повизгивала Жюли. -- Хочу пи-пи!!
У следующей дверцы даже не остановились, заметив на малой скорости надпись над
висящим замком: НЕТ ВОДЫ.
-- Хочу пи-пи!!!
Длинный хвост дам тянулся из дверей туалета следующего, наконец --
действующего.
-- Тормози, -- приказал Равиль, кивнул Жюли и пошел, ведя ее за руку, мимо
очереди -- туда, в дверцу.
Мгновенье спустя и Жюли, и Равиль вылетели наружу, сопровождаемые диким
скандальным ором и чуть ли не колотушками возмущенных совженщин, так что едва
успели скрыться в машине.
-- Хочу в туалет! -- требовала Жюли.
-- Да слышу я, слышу! -- заорал выведенный из себя Равиль и приказал
водителю: -- Давай под кирпич, на Столешников!
Вечерняя толпа пешеходной улицы едва успевала с визгом разлетаться перед
лакированным капотом. Над входом сияла неоновая вывеска: КООПЕРАТИВ
УЮТ .
-- Иди, -- кивнул Равиль.
Жюли вылезла, сопровождаемая двумя мальчиками, скрылась за дверцею. Мальчики
замерли по сторонам, как на картине Верещагина.
Жюли показалась через секунду.
-- Что еще?! -- взревел Равиль.
-- L'argent, -- требовательно потерла Жюли большой палец о средний и
указательный.
-- Ларжан-ларжан! -- передразнил Равиль и сунул Жюли красное удостоверение
с золотым гербом державы на обложке. -- Покажешь -- пропустят.
Жюли, гордо покачивая бедрами, направилась в туалетЎ
Тут же, неподалеку, в густой вечерней толпе Вероника остановила молодого
бородатого парня и сунула ему под нос диктофон:
-- Газета Figarot . Как вы относитесь к господину Кропачеву?
-- Боюсь, -- улыбнулся парень, -- что у меня получится непереводимая
игра словЎ
-- К самолету не опоздаем? -- осведомился водитель у стоящего на улице, об
Волгу облокотившегося Равиля. -- Мне, конечно, все равноЎ
Равиль глянул на часы и решительно ринулся в туалет. Прошел мимо опешившей
кассирши, распихал подкрашивающих лица дам, дернул дверь одной кабинки --
раздался визг, другой -- мат, третьейЎ
Узкая потолочная форточка, дорога побега, была открыта настежь, и из нее,
перечеркивая черноту московского неба, сеялся снежок.
-- У-до-сто-ве-ре-ни-е! -- простонал Равиль, вылетел вон и, явно имея в
виду не честную профессию Жюли, но привычное ругательство, добавил сквозь
зубы: -- Пр-р-роститутка французская!
В Интуристе шла обычная вечерняя тусовка: подъезжали-отъезжали собственно
интуристы, туда-сюда таскали багаж носильщики, вилась фарца, похаживали менты с
демократизаторами, лениво презирали всех вокруг путаны, бдительный швейцар
отделял агнцев от козлищЎ
Жюли подошла к администраторше, кивнула на телефон:
-- Можно в Париж?
-- Только из номера, -- глядя куда-то за Жюли, улыбнулась администраторша
и протянула через ее голову грушу с ключиком, которую небрежно принял
низкорослый человек, насельник Востока. -- Вы в каком номере
живете? -- скользнула по Жюли взглядом. -- Давайте визитку!
Жюли как бы не расслышала вопрос, отошла вслед за восточным гостем, который
направлялся в бар, ускорила шаг и успела как раз к моменту, когда две девицы:
обе в полтора его роста, но одна беленькая, а другая -- черненькая,
обступили насельника.
Тот ткнул пальцем в черненькую, потом в циферблат часов, а от беленькой
отмахнулся и даже чуть ли не прикрикнул, когда она попробовала проявить
назойливость. Слов было не разобрать, да Жюли по-русски и не понимала, однако
смысл сцены читался легче, чем в Comйdie-Franзaise .
Насельник Востока двинулся к выходу, черненькая, нагло качнув бедрами перед
беленькою и презрительно улыбнувшись на ее -- сквозь зубы -- смачное
ругательство, прошла мимо Жюли куда-то в вестибюль. Беленькая проводила
черненькую взглядом-лезвием и вернулась к стойке, взобралась на табурет,
ухватила губами соломинку недопитого коктейля.
Жюли подсела.
-- Проститутка? -- поинтересовалась.
-- А что? -- агрессивно ответила та.
Жюли радостно и открыто улыбнулась:
-- Я тоже -- проститутка!
-- Ты? -- с некоторым недоверием, однако, уже без злобы, спросила
беленькая.
-- Ага, -- ответила Жюли. -- Я. -- И добавила поясняюще: --
Из ПарижаЎ
А восточный гость подошел к дверям своего номера, отпер, зашел, по привычке
заперся, но, вспомнив про черненькую, отвернул ключик обратно и даже оставил
щелку между дверью и коридоромЎ
Беленькая склонилась к администраторше:
-- Наташа, будь другом: закажи Париж на тринадцать-восемнадцатый. Со справкой.
Цека компартии.
-- А он оплатит? -- недоверчиво спросила администраторша и вдруг
прыснула. -- Как ты сказала? Цека?! Ну, он дает!
Низкорослый насельник Востока потер ручки, оглядел накрытый стол: коньячок,
рыбка, что-то там еще вкусненькое, чуть поправил тарелочку, сбросил,
насвистывая, пиджак, стянул батник и, оставшись в майке, подошел к зеркалу.
Взял дезодорант с шариком на конце и, не без удовольствия глядя на отражение,
стал освежать подмышки.
В дверь постучали.
-- Ага, -- промурлыкал восточный гость. -- Захады,
дарагая. Гостьей будышь.
Вошла Жюли.
-- Звать как? -- не обернулся насельник.
-- У меня, слава Богу, есть профессия, -- выдала Жюли
по-французски. -- Так что ты не думай, что я -- побираться.
Насельник Востока удивленно оглядел совсем не ту, которую ждал, потом все-таки
догадался:
-- А-аЎ Арыгыналы привэзла? -- сказал по-русски, но с неимоверным
акцентом.
Жюли на всякий случай кивнула.
-- Мы ж вроде на завтра дагаварывалыс?
Жюли пожала плечами.
-- Ладно, давай бистренко, -- и достал из стола пачку сторублевок. --
Из Парыша, что ли?
-- Oui, oui, -- обрадовалась Жюли. -- Paris!
-- Ну давай, -- протянул восточный гость руку. -- У миня тут встрэча.
Дэловая. Так что ти ызвины. А если каняку хочиш -- захады черыз
час, -- перехватил взгляд Жюли, брошенный, впрочем, мимо коньяка на
телефон. -- А арыгыналы давай. Вот, -- выставил сторублевки. --
Десат тисач.
-- Нет! -- отказалась Жюли. -- Не надо денег! Я позвоню, а ты потом
заплатишь по счету. Договорились? -- и пошла на телефон. -- Между
прочим, в Париже я зарабатываю -- на десять разговоров хватило бы.
Насельник Востока преградил Жюли путь:
-- Ну харашо, ладно. Вазмы ыщо и каняк, -- и полез в холодильник. Достал
бутылку, всучил Жюли, повлек ее к выходу. -- И чышы. Давай
арыгыналы, -- ненавязчиво и ловко полез в сумочку.
Взору его открылось удостоверение с золотым гербом на красной обложке.
-- Убедился, что нету денег? Все у них осталось -- и деньги, и документы,
и билетЎ -- начала было Жюли, но осеклась, ибо восточный гость, странно
присвистнув, упал в кресло, машинально налил и опрокинул внутрь полстакана и
простонал:
-- При-э-ха-лиЎ
-- Бедненький, -- профессиональным тоном посочувствовала Жюли. --
Тебя уже пора приласкать? -- и запустила руку под майку низкорослого
насельника.
-- Нэ надо! -- взвился он как ужаленный. -- Только нэ надо питат! Сам
все пакажу. Вот валюта, -- и стал выбрасывать на стол пачки франков,
долларов, марок, фунтов. -- Можиш каныфисковыват. Пажалуста. И расписки нэ
пиши, -- и погреб кучу денег в сторону Жюли.
Та отпихивала назад:
-- Не надо! Ты только за звонок заплати!
-- Какая взатка?! Пачэму сразу взатка?! Каныфискуй на здаровье. А
расписка -- зачэм мнэ твая расписка? Что мне с нэй дэлат?! -- и снова
пихал деньги.
Тут отворилась дверь и явила черненькую из бара.
-- Ти что?! -- замахал на нее хозяин-гость. -- Пашла! Зачэм
прихадыла?! Номером ошиблас! Я тут нэ живу.
Жюли взглянула на проститутку с некоторой ревностью:
-- Если дашь позвонить, можешь, конечно, и с этой. Только в нашей профессии
главное -- опыт, -- и едва ли не обиженно скрылась за внутренней
дверью.
Низкорослый насельник Востока рванулся вослед.
-- Стаю-сматру, -- оправдывался по дороге. -- Дэвушка бэдная, худая.
Вдруг, думаю, кюшат хочэт: пазаву-накармлюЎ
Там, во второй комнате, стояли ксероксы, брошюровальные машинки, стопками
лежали порнографические открытки, календари всех размеров и разное прочее.
-- Ну и что? -- уже уличенный, ткнул восточный гость в нос Жюли образец
продукции. -- Гдэ ти тут увидэла мэжнационалную розн? Чистая парнаграфыя.
Два года, -- и, заискивающе взглянув в глаза Жюли, добавил с
вопросцем: -- Условно, а? Вот, мэжду прочэм, --
продемонстрировал открытку, на которой негр занимался любовью с блондинкою
скандинавского типа. -- Этот вот, прэдпаложим -- армянин. А она из
Азербайджана. Наабарот -- дружьба народов! Пралетарии всех стран!
Жюли критически осмотрела открытку и скривилась.
-- Хараш , -- согласился насельник, сделал таинственное лицо и поманил
Жюли пальчиком; та поневоле склонила ухо. -- Танки, --
прошептал, -- украл Ашот МелконянЎ
Над Красной площадью сеялся мелкий колючий снежок, особенно контрастно
высвечиваясь в лучах прожекторов, направленных наЎ как это? на седые стены
древнего Кремля. Двое солдат, сопровождаемые разводящим, печатали шаг по
направлению к мавзолею. Начали бить куранты и произошла четкая, словно куклы
двигались в механических часах, смена караула.
Кузьма Егорович с непокрытой головою стоял за огородочкою в двух-трех метрах от
колумбария и сосредоточенно глядел на пустое место между двумя замурованными
урнами.
Взвизгнув тормозами по брусчатке, остановилась равилева Волга -- Кузьма
Егорович не услышал, не обернулся. Равиль подошел, мужественно и сдержанно
извлек из-под мышки пистолет, протянул. Кузьма Егорович взял машинально. Из
внутреннего кармана Равиль извлек партийный билет и протянул тоже.
-- Сбежала? -- спросил Кузьма Егорович откуда-то оттуда. Издалека.
Извысока. Из Вечности.
Равиль подтверждающе и вместе -- скорбно, склонил повинную голову.
Кузьма Егорович слишком был погружен в Высокие Мысли, чтобы вынырнуть из них
вдруг.
-- Но ложитьсяЎ -- сказал раздумчиво и бросил прощальный взгляд на
праздный кусочек стены, -- ложиться надо сегодня.
-- Слушаюсь, -- отозвался Равиль.
-- Да не тебе! МнеЎ -- и добавил: -- Большая тревогаЎ
И тут же, минуту-другую всего спустя, задвгались мощные телеобъективы,
закрутились кольца резкости на плывущем над полузатененной чашею Земли
спутнике, а в огромном, до отказа забитом электроникою зале, заметались зеленые
лучи по экранам радаров, прерывисто загудел тревожный зуммер, замигали красные
лампы и большой трафарет с надписью по-английски: БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ 1,
заставив офицеров вооруженных сил США напрячь на пультах руки.
Металлический голос вещал из-под потолка:
-- Боевая готовность номер один. Боевая готовность номер один. Войска МВД, КГБ
и части Советской Армии заняли и прочесывают Москву. В воздух подняты все
летательные аппараты Московского военного округа. Боевая готовность номер
одинЎ
-- Профессией надо было заниматься, а не политикой! -- кричал в телефон
раздраженный Секретарь французского ЦК. -- Вот теперь и возвращайтесь!
-- Чтоб надо мною смеялся весь Париж? -- возмущалась Жюли на своем конце
провода, а насельник Востока опрокидывал в себя очередные полстакана. --
Жюли Лекупэ не сумела удовлетворить старую русскую обезьяну! Ха-ха!
Секретарь отставил на отлет трубку, которая выкрикивала еще менее лестные
определения Кузьмы Егоровича, и укоризненно посмотрел на своего секретаря. Тот
взял орущую трубку, словно змею, и пропел вкрадчиво:
-- Но подумайте, дорогаяЎ Что? Не расслышал. Куда идти?
-- В жопу! -- артикулировала Жюли. -- В жо-о-пу!
Восточный гость сидел у стола еле живой (одна бутылка коньяка опустела
совершенно, другая -- наполовину) и, вырывая из записной книжки листок за
листком, разжевывал их и проглатывалЎ
Последнюю сцену представил нам экран монитора, один из доброй полусотни,
находящийся в специальном подвале Интуриста ; вместе с нами наблюдал картину и
сидящий у самого экрана Кузьма Егорович; за ним, стыдливо полуотвернувшись,
чтобы как бы не видеть экрана, но самого Кузьму Егоровича как бы видеть, стоял
Равиль, а за Равилем, стыдливо отвернувшись совсем, -- несколько человек
интуристовского начальства.
За Кузьмою же Егоровичем и за тем, как он наблюдает за Жюли, наблюдал
Седовласый по своему телевизору и мурлыкал:
-- Л-любовь нечаянно нагрянетЎ
Жюли в сердцах бросила трубку, взглянула на хозяина номера.
-- Уже едут? -- спросил тот, вставая Жюли навстречу -- руки вперед,
под наручники, и свалился.
Жюли подошла, попыталась поднять.
-- Я тыбэ русским языиком гаварю, -- провещал насельник Востока. --
Луче жит стоя, чэм умэрет на калэняхЎ
Кузьма Егорович поигрывал скулами и наливался кровью, глядя, как волочит Жюли
восточного гостя к кровати; когда, устроив беднягу, Жюли принялась стаскивать с
него ботинки, Кузьма Егорович не вытерпел: встал, нервно слазил в карман,
откуда извлек, не разобрав что это, равилев пистолет, потом кивнул головою, как
полководец перед атакою, и направился к выходу.
-- Кузьма Егорович! -- ринулся за ним Равиль. -- Осторожно!
Заряжено!
Едва Жюли дотронулась до замочной ручки, чтобы запереть, как дверь распахнулась
и явила разгневанного Кузьму Егоровича. Вдохнув и не находя сил выдохнуть, он
стоял, набирая на лице колер от розового до темно-багрового. Свита маячила
позади, не смея поднять глаз.
Насельник Востока задрал руки. Жюли презрительно приподняла плечо и двинулась
уйти. Кузьма Егорович удержал ее, развернул к себе, удивился собственной
вооруженности, передал пистолет пришедшему от этого в сдержанный восторг Равилю
и неумело, по-детски как-то замахнувшись, ударил Жюли ладошкою по щекеЎ
ЗИЛ Кузьмы Егоровича ехал по ночной Москве.
Впереди, как обычно, сидел Равиль и, подыхивая на пистолет, полировал его
рукавом. Сзади -- в одном углу -- Кузьма Егорович, в другом --
Жюли: отвернувшись, безразлично глядя в окно. На откидном сиденьи зажато, с
прямой спиною, примостился переводчик. Глаза его были завязаны.
Какое-то время все молчали, потом Кузьма Егорович произнес:
-- Скажи ей: я был неправ.
Переводчик повторил по-французски:
-- Он был неправ.
Жюли не отреагировала: только шины шуршали по асфальту да чуть слышно урчал
мотор.
-- Я ее оставляю, -- нарушил паузу Кузьма Егорович.
-- Он вас оставляет, -- сказал переводчик.
-- Не в смысле оставляю, а в смысле -- оставляю, -- поправился Кузьма
Егорович.
-- Не в смысле оставляет, а в смысле -- оставляет, -- перевел
переводчик, не вдаваясь в языковые тонкости.
Жюли все равно молчала.
Тогда Кузьма Егорович собрался духом и выдал:
-- Каждый мужчина в нашей стране имеет право на ревность.
-- Каждый мужчина в ихней стране имеет право на ревность, -- бесстрастно
перевел переводчик.
Жюли кивнула за окно, чуть улыбнулась и спросила совершенно по-русски:
-- Otchakovo?
Лирическая мелодия песни о любви на современном этапе сопровождала не менее
лирическую прогулку по огромному пустынному пляжу трех фигурок: взрослого роста
двоих и -- за руки между ними -- маленькой.
Мощный артиллерийский бинокль зафиксировал пару невозмутимых рыбаков, стоящих
со спиннингами у кромки зимнего штормового прибоя. Быстрая, смазанная панорама,
скользнув по гуляющим троим, уперлась в еще одну рыбачащую -- на
противоположной оконечности пляжа -- пару и сопроводилась голосом:
-- Второй, второй, как слышите?
Один из рыбаков поднес ко рту спиннинг, и возникло искаженное электроникою
бормотание:
-- Слышу нормально, слышу нормально.
-- Проверка связи, -- сказал в уоки-токи Равиль, одетый лесничим и
примостившийся на плащ-палатке в сырой горной расселине, сказал и бинокль
отложил.
-- Я так хочу быть с тобой и я буду с тобо-ой, -- спела Машенька, а потом
повторила те же слова по-французски.
-- Не так, Маша! Не совсем так, -- мягко поправила Жюли и вместе с
девочкою спела сладостные слова.
Кузьма Егорович, гордый и счастливый, хоть ни бельмеса и не понимающий,
скосился на дам.
Когла проходили мимо торчащей из песка щелястой раздевальной кабинки, оттуда
вдруг высунулась таинственная рука и втащила Жюли вовнутрь. Та взвизгнула было,
но звук не успел разнестись, удержанный запирающей рот крепкой ладонью.
Жюли посмотрела на похитителя:
-- Ты??! Здесь??! Этого еще не хваталоЎ
Похититель, вернее -- =тельница, которою оказалась Вероника, отпустила
мать:
-- Проститутка для Кремля! Эксклюзивное интервью. Дорого, -- быстро, очень
по-деловому, выпалила Вероника. -- Встречаемся в восемь, возле церквиЎ
-- Дедушка, дедушка! -- дергала Маша Кузьму Егоровича. -- А где тетя
Жюли?
Кузьма Егорович скосил глаза на одинокую кабинку, оставшуюся метрах в двадцати
позади, и сказал укоризненно:
-- Ай-ай-ай, Маша! Тетя Жюли делает пи-пи, -- и, снова оглянувшись
беззаботно, вдруг настороженно приостановился.
-- Я не допущу, -- кипятилась меж тем в кабинке Жюли, -- чтобы ты
компрометировала Кузьму Егоровича! Настоящим коммунистам в России и без того
туго!..
-- Ну чего, дед? -- тянула Машенька Кузьму Егоровича, пристально глядящего
на кабинку. -- Пошли-и. Нехорошо подглядывать.
-- Там, кажется, штаны, -- невнятно пробормотал Кузьма Егорович.
-- Ты никогда, никогда не проникнешь в этот дом! -- шипела Жюли.
-- Думаешь? -- усомнилась Вероника.
-- И думать нечего: я тебя простоЎ в Сибири сгною!
Кузьма Егорович по мере того, как приближался к кабинке, все ускорял шаги, все
круче нагибался, все невероятнее выворачивал голову:
-- Штаны-ыЎ
-- Ориентир В-2Ў Ориентир В-2Ў -- бормотал в уоки-токи Равиль, раком
скарабкивающийся из расщелины.
Рыбаки со всех ног чесали к кабинке, утопая в пескеЎ
Кузьма Егорович рванул дверцу, как оперативник в кино.
-- Интервью, господин Кропачев! -- мгновенно сориентировалась Вероника и
протянула Кузьме Егоровичу под нос диктофончик.
Жюли оттеснила Веронику, закрыла Кузьму Егоровича собою и авторитетно
произнесла:
-- Господин Кропачев в отпуске интервью не дает!
-- Ну отчего жеЎ -- довольный тем, что обладателем штанов оказалась
обладательница, ответил Кузьма Егорович. -- Если газета достаточно
прогрессивнаяЎ
-- Progressive?? -- возмутилась Жюли. -- Reaction! Reaction! --
и, взяв Кузьму Егоровича под руку, потащила наружу.
Вероникою, впрочем, уже занималась четверка рыбаков.
Большой теплоход, усеянный редкими огнями, медленно разворачивался близ
берега.
Кузьма Егорович стоял на верхней палубе -- пальто внакидку -- и
вдыхал ветер перемен. Потом спустился в каюты. Дверь ванной, за которою
слышался шум душа, была приоткрыта, бросая длинный косой луч на ковер коридора.
Кузьма Егорович подошел к щели, приложился глазом: за полупрозрачной занавескою
Жюли принимала душ.
Чем дольше смотрел Кузьма Егорович, тем больше воодушевлялся. Жюли
почувствовала постороннее присутствие, выглянула из-за занавески:
-- Это вы, Кузьма?
Кузьма Егорович вздрогнул и поспешил дверь прикрыть.
-- Ничего-ничего! -- крикнула Жюли. -- Мне не дует.
Кузьма Егорович улыбнулся тоже и даже сделал довольно решительный шаг внутрь,
какЎ характерным, требовательным образом зазуммерила кремлевская вертушка.
Кузьма Егорович сорвался с места и припустил на звук.
Жюли, накинув халатик, плавно прошествовала в спальню. Дверь за собою закрыла
ровно настолько, чтобы, проходя по коридору, можно было увидеть пространство
перед зеркалом. В это как раз пространство поместилась, сняла халатик, не спеша
надела тончайший, весь в кружевной пене, пеньюар и принялась расчесывать
волосы, через зеркало поглядывая на дверь.
В щели тенью, на цыпочках, промелькнул Кузьма Егорович.
-- Вы, кажется, что-то хотели сказать, Кузьма? -- окликнула Жюли.
Кузьма Егорович воровато появился на пороге и, стараясь не смотреть на Жюли,
понуро произнес:
-- Спокойной ночи.
После чего прикрыл дверь и бесповоротно скрылся.
В черное окно билась рождественская метель. В детской Жюли, одетая маркизою
Помпадур, сделала два последних стежка на корсаже Маши -- Красной Шапочки,
откусила нитку и, хлопнув девочку по попке, послала:
-- Беги!
Машенька впорхнула в огромную залу, посреди которой стоял торжественно и
красиво накрытый рождественский стол: елочка со свечами, подарки на тарелках
под салфетками, великолепие вин и закусок. И, конечно, традиционный гусь.
Вслед за Машенькою вплыла Жюли, ловя восхищенные взгляды. По обеим сторонам
стола сидели Равиль и Кузьма Егорович: последний в ослепительно белом смокинге,
первый -- одетый оперным татарином: шаровары, поясной платок, широкий
музейный ятаган. Еще один прибор был пока не задействован.
-- По случаю маскарада, -- торжественно произнесла Жюли, -- говорим
только по-французски! -- и уселась за стол.
-- Чего-чего? -- спросил Седовласый у молодого своего ассистента.
-- Собираются говорить только по-французски, -- перевел ассистент.
-- Это кто? -- зашелся мрачным смехом Седовласый. -- Кузьма?!.
-- А почему нету папы? -- спросила по-французски Машенька.
-- Как это нету? -- раздалось от дверей, и появившийся в комнате Никита
сделал что-то вроде циркового антрэ.
-- Только по-французски! -- шутливо поправила Жюли, оборачиваясь, и
остолбенела: рядом с Никитою стояла Вероника.
-- Ну! -- взглянула Вероника на Никиту.
-- Знакомься, папа, -- решился тот. -- Моя невеста.
-- Добрый вечер, господин Кропачев, -- пропела Вероника, делая несколько
пародийный книксен. -- Привет, мама.
Жюли стояла как каменная. Кузьма Егорович стрельнул глазами на нее, потом на
будущую невестку и поправил бабочку, с непривычки давящую на горло.
-- Вы, кажется, не вполне точно информированы относительно нашихЎ отношенийЎ
Это -- гувернантка моей внучки. Так что называть ее мамойЎ --
объяснил, смущенно краснея.
-- Но вас-то, господин Кропачев, я могу называть папою? -- дерзко
улыбнулась Вероника.
-- А я даже очень рада! -- сказала Машенька чересчур громко и твердо, с
эдаким вызовом, и потащила Веронику за стол. -- Тебя как звать?
-- Вероника, -- ответила Вероника.
Возникла неловкая пауза, разбавленная восьмикратным боем часов.
-- Мент родился, -- прокомментировал Никита тишину, но она вдруг снова
нарушилась: на сей раз посторонним шумом с улицы.
Кузьма Егорович привстал, приник к окну.
-- Народ обретает права, -- пояснил Никита назидательно.
Зазуммерила внутренняя связь. Равиль вскочил, послушал:
-- Фургон с продуктами не пропускают. Пикетчики сраные!
-- Только по-французски! -- произнесла встревоженная Жюли, как бы заклиная
праздничную атмосферу вернуться.
-- Постой! -- остановил Кузьма Егорович Равиля. -- Сам выйду. --
И посетовал: -- Вот народ! Только за границей и уважают!
-- А зачем нам еще продукты? -- спросила на ломаном русском Жюли
вдогонку мужчинам.
-- Про запас, -- пояснил Никита. -- На случай осады.
За воротами, возле вахты, в сумятице метели, волновался не пикет, а целый
небольшой митинг. Лозунги типа: КРОПАЧЕВ, УЙДИ ПО-ХОРОШЕМУ!, ДАЕШЬ
СОЦИАЛЬНУЮ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!, КПСС -- РЯД ГЛУХИХ СОГЛАСНЫХ! и
аналогичные, которых много можно набрать из архивов рубежа девяностых,
колыхались над толпою, облепившей большой грузовик-фургон с красными надписями
АВАРИЙНАЯ на бортах. Народ волновался, барабанил кулаками и древками
плакатов по стенам фургона.
-- Разойдись! -- безуспешно пыталась охрана расчистить дорогу
грузовику. -- Пропустите аварийную!
-- Знаем мы ваши аварийные! -- кричали из пикета. -- Кто ж это
КРАСНАЯ ИКРА напишет?!
-- Отдай продукт, Кузьма! Дети голодают!
-- Добром отдай!
Кузьма Егорович в шутовском своем белом смокинге, в короткой внакидку дошке
явился на пороге-ступенечке вахты.
-- Товарищи! -- прокричал. -- Товарищи!
Толпа как-то вдруг перестала шевелиться, притихла.
-- Заткнись! -- шипел один на соседа.
-- Гляди, гляди, Сам вышел, -- комментировал другой с уважением.
-- Тамбовский волкЎ -- только отдельные возгласы из прежних пыжились
вырваться на свободу, но, неуместные в напряженной тишине, гасли,
недоговоренные, недокрикнутые.
-- Товарищи! -- сказал Кузьма Егорович спокойнее, почувствовав, что его
слушают. -- В резиденции прогнили трубы. Водопровод заливает подвал. Это
же, -- кивнул на великолепный особняк прошлого, если не позапрошлого,
века, -- народное достояние. Ваше!
-- Ежели наше -- чего ж т тут живешь? -- спросил кто-то ехидный, и
реплика прозвучала уже не так неуместно.
-- Вы хотите, чтобы дело рук ваших дедов, ваших прадедов погибло ни за грош?!
-- Заботливый какой, -- понеслось в ответ.
-- Вот и отдай дедово!
Толпа уже почувствовала, что нормального, искреннего разговора не будет, и
зашумела, загалдела по-прежнему:
-- Хватит на ..вать!
-- Фургон открывай!
-- Показывай водопроводчиков!