РавильЎ



-- Ўи предлагаю покинуть пределы страны в двадцать четыре часа, --
продолжил с чуть большей беглостью, только не в ЗИЛе уже, а в мчащейся по
вечерней Москве Волге .


На заднем сиденьи, стиснутая с обеих сторон ребятками в штатском, выслушала
ответный меморандум Жюли. Поглядела налево. Направо. Сказала:


-- Хочу в туалет.


-- Что? -- не понял Равиль.


-- Пи-пи! -- агрессивно прикрикнула Жюли и попыталась
продемонстрировать.


Равиль обдумал непростую ситуацию, решился:


-- Подвези ее к сортиру!


Черная Волга включила вдруг красно-синюю мигалку, душераздирающе взвыла
сиреною и, развернувшись на месте, резко ушла в переулокЎ


Первая дверца, возле которой они остановились, оказалась заколоченной
крест-накрест, а по доске надпись мелом: РЕМОНТ. Водитель круто сдал
назад, скрипнул шинами и двинул дальше, распугивая прохожих и проезжих
сиреноюЎ


У следующей точки слово ТУАЛЕТ, рельефом выложенное некогда на фронтоне,
было сбито, оттеняя табличку: МАГАЗИН МЕРКЮРИЙ . Мелкая фарца
бросилась к автомобилю:


-- Сдаете ч ?


-- Тьфу ты! -- выругался водитель.


-- Хочу в туалет! -- капризно повизгивала Жюли. -- Хочу пи-пи!!


У следующей дверцы даже не остановились, заметив на малой скорости надпись над
висящим замком: НЕТ ВОДЫ.


-- Хочу пи-пи!!!


Длинный хвост дам тянулся из дверей туалета следующего, наконец --
действующего.


-- Тормози, -- приказал Равиль, кивнул Жюли и пошел, ведя ее за руку, мимо
очереди -- туда, в дверцу.


Мгновенье спустя и Жюли, и Равиль вылетели наружу, сопровождаемые диким
скандальным ором и чуть ли не колотушками возмущенных совженщин, так что едва
успели скрыться в машине.


-- Хочу в туалет! -- требовала Жюли.


-- Да слышу я, слышу! -- заорал выведенный из себя Равиль и приказал
водителю: -- Давай под кирпич, на Столешников!


Вечерняя толпа пешеходной улицы едва успевала с визгом разлетаться перед
лакированным капотом. Над входом сияла неоновая вывеска: КООПЕРАТИВ
УЮТ .


-- Иди, -- кивнул Равиль.


Жюли вылезла, сопровождаемая двумя мальчиками, скрылась за дверцею. Мальчики
замерли по сторонам, как на картине Верещагина.


Жюли показалась через секунду.


-- Что еще?! -- взревел Равиль.


-- L'argent, -- требовательно потерла Жюли большой палец о средний и
указательный.


-- Ларжан-ларжан! -- передразнил Равиль и сунул Жюли красное удостоверение
с золотым гербом державы на обложке. -- Покажешь -- пропустят.


Жюли, гордо покачивая бедрами, направилась в туалетЎ



Тут же, неподалеку, в густой вечерней толпе Вероника остановила молодого
бородатого парня и сунула ему под нос диктофон:


-- Газета Figarot . Как вы относитесь к господину Кропачеву?


-- Боюсь, -- улыбнулся парень, -- что у меня получится непереводимая
игра словЎ



-- К самолету не опоздаем? -- осведомился водитель у стоящего на улице, об
Волгу облокотившегося Равиля. -- Мне, конечно, все равноЎ


Равиль глянул на часы и решительно ринулся в туалет. Прошел мимо опешившей
кассирши, распихал подкрашивающих лица дам, дернул дверь одной кабинки --
раздался визг, другой -- мат, третьейЎ


Узкая потолочная форточка, дорога побега, была открыта настежь, и из нее,
перечеркивая черноту московского неба, сеялся снежок.


-- У-до-сто-ве-ре-ни-е! -- простонал Равиль, вылетел вон и, явно имея в
виду не честную профессию Жюли, но привычное ругательство, добавил сквозь
зубы: -- Пр-р-роститутка французская!



В Интуристе шла обычная вечерняя тусовка: подъезжали-отъезжали собственно
интуристы, туда-сюда таскали багаж носильщики, вилась фарца, похаживали менты с
демократизаторами, лениво презирали всех вокруг путаны, бдительный швейцар
отделял агнцев от козлищЎ


Жюли подошла к администраторше, кивнула на телефон:


-- Можно в Париж?


-- Только из номера, -- глядя куда-то за Жюли, улыбнулась администраторша
и протянула через ее голову грушу с ключиком, которую небрежно принял
низкорослый человек, насельник Востока. -- Вы в каком номере
живете? -- скользнула по Жюли взглядом. -- Давайте визитку!


Жюли как бы не расслышала вопрос, отошла вслед за восточным гостем, который
направлялся в бар, ускорила шаг и успела как раз к моменту, когда две девицы:
обе в полтора его роста, но одна беленькая, а другая -- черненькая,
обступили насельника.


Тот ткнул пальцем в черненькую, потом в циферблат часов, а от беленькой
отмахнулся и даже чуть ли не прикрикнул, когда она попробовала проявить
назойливость. Слов было не разобрать, да Жюли по-русски и не понимала, однако
смысл сцены читался легче, чем в Comйdie-Franзaise .


Насельник Востока двинулся к выходу, черненькая, нагло качнув бедрами перед
беленькою и презрительно улыбнувшись на ее -- сквозь зубы -- смачное
ругательство, прошла мимо Жюли куда-то в вестибюль. Беленькая проводила
черненькую взглядом-лезвием и вернулась к стойке, взобралась на табурет,
ухватила губами соломинку недопитого коктейля.


Жюли подсела.


-- Проститутка? -- поинтересовалась.


-- А что? -- агрессивно ответила та.


Жюли радостно и открыто улыбнулась:


-- Я тоже -- проститутка!


-- Ты? -- с некоторым недоверием, однако, уже без злобы, спросила
беленькая.


-- Ага, -- ответила Жюли. -- Я. -- И добавила поясняюще: --
Из ПарижаЎ



А восточный гость подошел к дверям своего номера, отпер, зашел, по привычке
заперся, но, вспомнив про черненькую, отвернул ключик обратно и даже оставил
щелку между дверью и коридоромЎ



Беленькая склонилась к администраторше:


-- Наташа, будь другом: закажи Париж на тринадцать-восемнадцатый. Со справкой.
Цека компартии.


-- А он оплатит? -- недоверчиво спросила администраторша и вдруг
прыснула. -- Как ты сказала? Цека?! Ну, он дает!



Низкорослый насельник Востока потер ручки, оглядел накрытый стол: коньячок,
рыбка, что-то там еще вкусненькое, чуть поправил тарелочку, сбросил,
насвистывая, пиджак, стянул батник и, оставшись в майке, подошел к зеркалу.
Взял дезодорант с шариком на конце и, не без удовольствия глядя на отражение,
стал освежать подмышки.


В дверь постучали.


-- Ага, -- промурлыкал восточный гость. -- Захады,
дарагая. Гостьей будышь.


Вошла Жюли.


-- Звать как? -- не обернулся насельник.


-- У меня, слава Богу, есть профессия, -- выдала Жюли
по-французски. -- Так что ты не думай, что я -- побираться.


Насельник Востока удивленно оглядел совсем не ту, которую ждал, потом все-таки
догадался:


-- А-аЎ Арыгыналы привэзла? -- сказал по-русски, но с неимоверным
акцентом.


Жюли на всякий случай кивнула.


-- Мы ж вроде на завтра дагаварывалыс?


Жюли пожала плечами.


-- Ладно, давай бистренко, -- и достал из стола пачку сторублевок. --
Из Парыша, что ли?


-- Oui, oui, -- обрадовалась Жюли. -- Paris!


-- Ну давай, -- протянул восточный гость руку. -- У миня тут встрэча.
Дэловая. Так что ти ызвины. А если каняку хочиш -- захады черыз
час, -- перехватил взгляд Жюли, брошенный, впрочем, мимо коньяка на
телефон. -- А арыгыналы давай. Вот, -- выставил сторублевки. --
Десат тисач.


-- Нет! -- отказалась Жюли. -- Не надо денег! Я позвоню, а ты потом
заплатишь по счету. Договорились? -- и пошла на телефон. -- Между
прочим, в Париже я зарабатываю -- на десять разговоров хватило бы.


Насельник Востока преградил Жюли путь:


-- Ну харашо, ладно. Вазмы ыщо и каняк, -- и полез в холодильник. Достал
бутылку, всучил Жюли, повлек ее к выходу. -- И чышы. Давай
арыгыналы, -- ненавязчиво и ловко полез в сумочку.


Взору его открылось удостоверение с золотым гербом на красной обложке.


-- Убедился, что нету денег? Все у них осталось -- и деньги, и документы,
и билетЎ -- начала было Жюли, но осеклась, ибо восточный гость, странно
присвистнув, упал в кресло, машинально налил и опрокинул внутрь полстакана и
простонал:


-- При-э-ха-лиЎ


-- Бедненький, -- профессиональным тоном посочувствовала Жюли. --
Тебя уже пора приласкать? -- и запустила руку под майку низкорослого
насельника.


-- Нэ надо! -- взвился он как ужаленный. -- Только нэ надо питат! Сам
все пакажу. Вот валюта, -- и стал выбрасывать на стол пачки франков,
долларов, марок, фунтов. -- Можиш каныфисковыват. Пажалуста. И расписки нэ
пиши, -- и погреб кучу денег в сторону Жюли.


Та отпихивала назад:


-- Не надо! Ты только за звонок заплати!


-- Какая взатка?! Пачэму сразу взатка?! Каныфискуй на здаровье. А
расписка -- зачэм мнэ твая расписка? Что мне с нэй дэлат?! -- и снова
пихал деньги.


Тут отворилась дверь и явила черненькую из бара.


-- Ти что?! -- замахал на нее хозяин-гость. -- Пашла! Зачэм
прихадыла?! Номером ошиблас! Я тут нэ живу.


Жюли взглянула на проститутку с некоторой ревностью:


-- Если дашь позвонить, можешь, конечно, и с этой. Только в нашей профессии
главное -- опыт, -- и едва ли не обиженно скрылась за внутренней
дверью.


Низкорослый насельник Востока рванулся вослед.


-- Стаю-сматру, -- оправдывался по дороге. -- Дэвушка бэдная, худая.
Вдруг, думаю, кюшат хочэт: пазаву-накармлюЎ


Там, во второй комнате, стояли ксероксы, брошюровальные машинки, стопками
лежали порнографические открытки, календари всех размеров и разное прочее.


-- Ну и что? -- уже уличенный, ткнул восточный гость в нос Жюли образец
продукции. -- Гдэ ти тут увидэла мэжнационалную розн? Чистая парнаграфыя.
Два года, -- и, заискивающе взглянув в глаза Жюли, добавил с
вопросцем: -- Условно, а? Вот, мэжду прочэм, --
продемонстрировал открытку, на которой негр занимался любовью с блондинкою
скандинавского типа. -- Этот вот, прэдпаложим -- армянин. А она из
Азербайджана. Наабарот -- дружьба народов! Пралетарии всех стран!


Жюли критически осмотрела открытку и скривилась.


-- Хараш , -- согласился насельник, сделал таинственное лицо и поманил
Жюли пальчиком; та поневоле склонила ухо. -- Танки, --
прошептал, -- украл Ашот МелконянЎ



Над Красной площадью сеялся мелкий колючий снежок, особенно контрастно
высвечиваясь в лучах прожекторов, направленных наЎ как это? на седые стены
древнего Кремля
. Двое солдат, сопровождаемые разводящим, печатали шаг по
направлению к мавзолею. Начали бить куранты и произошла четкая, словно куклы
двигались в механических часах, смена караула.


Кузьма Егорович с непокрытой головою стоял за огородочкою в двух-трех метрах от
колумбария и сосредоточенно глядел на пустое место между двумя замурованными
урнами.


Взвизгнув тормозами по брусчатке, остановилась равилева Волга  -- Кузьма
Егорович не услышал, не обернулся. Равиль подошел, мужественно и сдержанно
извлек из-под мышки пистолет, протянул. Кузьма Егорович взял машинально. Из
внутреннего кармана Равиль извлек партийный билет и протянул тоже.


-- Сбежала? -- спросил Кузьма Егорович откуда-то оттуда. Издалека.
Извысока. Из Вечности.


Равиль подтверждающе и вместе -- скорбно, склонил повинную голову.


Кузьма Егорович слишком был погружен в Высокие Мысли, чтобы вынырнуть из них
вдруг.


-- Но ложитьсяЎ -- сказал раздумчиво и бросил прощальный взгляд на
праздный кусочек стены, -- ложиться надо сегодня.


-- Слушаюсь, -- отозвался Равиль.


-- Да не тебе! МнеЎ -- и добавил: -- Большая тревогаЎ



И тут же, минуту-другую всего спустя, задвгались мощные телеобъективы,
закрутились кольца резкости на плывущем над полузатененной чашею Земли
спутнике, а в огромном, до отказа забитом электроникою зале, заметались зеленые
лучи по экранам радаров, прерывисто загудел тревожный зуммер, замигали красные
лампы и большой трафарет с надписью по-английски: БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ 1,
заставив офицеров вооруженных сил США напрячь на пультах руки.


Металлический голос вещал из-под потолка:


-- Боевая готовность номер один. Боевая готовность номер один. Войска МВД, КГБ
и части Советской Армии заняли и прочесывают Москву. В воздух подняты все
летательные аппараты Московского военного округа. Боевая готовность номер
одинЎ



-- Профессией надо было заниматься, а не политикой! -- кричал в телефон
раздраженный Секретарь французского ЦК. -- Вот теперь и возвращайтесь!


-- Чтоб надо мною смеялся весь Париж? -- возмущалась Жюли на своем конце
провода, а насельник Востока опрокидывал в себя очередные полстакана. --
Жюли Лекупэ не сумела удовлетворить старую русскую обезьяну! Ха-ха!


Секретарь отставил на отлет трубку, которая выкрикивала еще менее лестные
определения Кузьмы Егоровича, и укоризненно посмотрел на своего секретаря. Тот
взял орущую трубку, словно змею, и пропел вкрадчиво:


-- Но подумайте, дорогаяЎ Что? Не расслышал. Куда идти?


-- В жопу! -- артикулировала Жюли. -- В жо-о-пу!


Восточный гость сидел у стола еле живой (одна бутылка коньяка опустела
совершенно, другая -- наполовину) и, вырывая из записной книжки листок за
листком, разжевывал их и проглатывалЎ



Последнюю сцену представил нам экран монитора, один из доброй полусотни,
находящийся в специальном подвале Интуриста ; вместе с нами наблюдал картину и
сидящий у самого экрана Кузьма Егорович; за ним, стыдливо полуотвернувшись,
чтобы как бы не видеть экрана, но самого Кузьму Егоровича как бы видеть, стоял
Равиль, а за Равилем, стыдливо отвернувшись совсем, -- несколько человек
интуристовского начальства.



За Кузьмою же Егоровичем и за тем, как он наблюдает за Жюли, наблюдал
Седовласый по своему телевизору и мурлыкал:


-- Л-любовь нечаянно нагрянетЎ



Жюли в сердцах бросила трубку, взглянула на хозяина номера.


-- Уже едут? -- спросил тот, вставая Жюли навстречу -- руки вперед,
под наручники, и свалился.


Жюли подошла, попыталась поднять.


-- Я тыбэ русским языиком гаварю, -- провещал насельник Востока. --
Луче жит стоя, чэм умэрет на калэняхЎ



Кузьма Егорович поигрывал скулами и наливался кровью, глядя, как волочит Жюли
восточного гостя к кровати; когда, устроив беднягу, Жюли принялась стаскивать с
него ботинки, Кузьма Егорович не вытерпел: встал, нервно слазил в карман,
откуда извлек, не разобрав что это, равилев пистолет, потом кивнул головою, как
полководец перед атакою, и направился к выходу.


-- Кузьма Егорович! -- ринулся за ним Равиль. -- Осторожно!
Заряжено!



Едва Жюли дотронулась до замочной ручки, чтобы запереть, как дверь распахнулась
и явила разгневанного Кузьму Егоровича. Вдохнув и не находя сил выдохнуть, он
стоял, набирая на лице колер от розового до темно-багрового. Свита маячила
позади, не смея поднять глаз.


Насельник Востока задрал руки. Жюли презрительно приподняла плечо и двинулась
уйти. Кузьма Егорович удержал ее, развернул к себе, удивился собственной
вооруженности, передал пистолет пришедшему от этого в сдержанный восторг Равилю
и неумело, по-детски как-то замахнувшись, ударил Жюли ладошкою по щекеЎ



ЗИЛ Кузьмы Егоровича ехал по ночной Москве.


Впереди, как обычно, сидел Равиль и, подыхивая на пистолет, полировал его
рукавом. Сзади -- в одном углу -- Кузьма Егорович, в другом --
Жюли: отвернувшись, безразлично глядя в окно. На откидном сиденьи зажато, с
прямой спиною, примостился переводчик. Глаза его были завязаны.


Какое-то время все молчали, потом Кузьма Егорович произнес:


-- Скажи ей: я был неправ.


Переводчик повторил по-французски:


-- Он был неправ.


Жюли не отреагировала: только шины шуршали по асфальту да чуть слышно урчал
мотор.


-- Я ее оставляю, -- нарушил паузу Кузьма Егорович.


-- Он вас оставляет, -- сказал переводчик.


-- Не в смысле оставляю, а в смысле -- оставляю, -- поправился Кузьма
Егорович.


-- Не в смысле оставляет, а в смысле -- оставляет, -- перевел
переводчик, не вдаваясь в языковые тонкости.


Жюли все равно молчала.


Тогда Кузьма Егорович собрался духом и выдал:


-- Каждый мужчина в нашей стране имеет право на ревность.


-- Каждый мужчина в ихней стране имеет право на ревность, -- бесстрастно
перевел переводчик.


Жюли кивнула за окно, чуть улыбнулась и спросила совершенно по-русски:


-- Otchakovo?



Лирическая мелодия песни о любви на современном этапе сопровождала не менее
лирическую прогулку по огромному пустынному пляжу трех фигурок: взрослого роста
двоих и -- за руки между ними -- маленькой.


Мощный артиллерийский бинокль зафиксировал пару невозмутимых рыбаков, стоящих
со спиннингами у кромки зимнего штормового прибоя. Быстрая, смазанная панорама,
скользнув по гуляющим троим, уперлась в еще одну рыбачащую -- на
противоположной оконечности пляжа -- пару и сопроводилась голосом:


-- Второй, второй, как слышите?


Один из рыбаков поднес ко рту спиннинг, и возникло искаженное электроникою
бормотание:


-- Слышу нормально, слышу нормально.


-- Проверка связи, -- сказал в уоки-токи Равиль, одетый лесничим и
примостившийся на плащ-палатке в сырой горной расселине, сказал и бинокль
отложил.


-- Я так хочу быть с тобой и я буду с тобо-ой, -- спела Машенька, а потом
повторила те же слова по-французски.


-- Не так, Маша! Не совсем так, -- мягко поправила Жюли и вместе с
девочкою спела сладостные слова.


Кузьма Егорович, гордый и счастливый, хоть ни бельмеса и не понимающий,
скосился на дам.


Когла проходили мимо торчащей из песка щелястой раздевальной кабинки, оттуда
вдруг высунулась таинственная рука и втащила Жюли вовнутрь. Та взвизгнула было,
но звук не успел разнестись, удержанный запирающей рот крепкой ладонью.


Жюли посмотрела на похитителя:


-- Ты??! Здесь??! Этого еще не хваталоЎ


Похититель, вернее -- =тельница, которою оказалась Вероника, отпустила
мать:


-- Проститутка для Кремля! Эксклюзивное интервью. Дорого, -- быстро, очень
по-деловому, выпалила Вероника. -- Встречаемся в восемь, возле церквиЎ


-- Дедушка, дедушка! -- дергала Маша Кузьму Егоровича. -- А где тетя
Жюли?


Кузьма Егорович скосил глаза на одинокую кабинку, оставшуюся метрах в двадцати
позади, и сказал укоризненно:


-- Ай-ай-ай, Маша! Тетя Жюли делает пи-пи, -- и, снова оглянувшись
беззаботно, вдруг настороженно приостановился.


-- Я не допущу, -- кипятилась меж тем в кабинке Жюли, -- чтобы ты
компрометировала Кузьму Егоровича! Настоящим коммунистам в России и без того
туго!..


-- Ну чего, дед? -- тянула Машенька Кузьму Егоровича, пристально глядящего
на кабинку. -- Пошли-и. Нехорошо подглядывать.


-- Там, кажется, штаны, -- невнятно пробормотал Кузьма Егорович.


-- Ты никогда, никогда не проникнешь в этот дом! -- шипела Жюли.


-- Думаешь? -- усомнилась Вероника.


-- И думать нечего: я тебя простоЎ в Сибири сгною!


Кузьма Егорович по мере того, как приближался к кабинке, все ускорял шаги, все
круче нагибался, все невероятнее выворачивал голову:


-- Штаны-ыЎ


-- Ориентир В-2Ў Ориентир В-2Ў -- бормотал в уоки-токи Равиль, раком
скарабкивающийся из расщелины.


Рыбаки со всех ног чесали к кабинке, утопая в пескеЎ


Кузьма Егорович рванул дверцу, как оперативник в кино.


-- Интервью, господин Кропачев! -- мгновенно сориентировалась Вероника и
протянула Кузьме Егоровичу под нос диктофончик.


Жюли оттеснила Веронику, закрыла Кузьму Егоровича собою и авторитетно
произнесла:


-- Господин Кропачев в отпуске интервью не дает!


-- Ну отчего жеЎ -- довольный тем, что обладателем штанов оказалась
обладательница, ответил Кузьма Егорович. -- Если газета достаточно
прогрессивнаяЎ


-- Progressive?? -- возмутилась Жюли. -- Reaction! Reaction! --
и, взяв Кузьму Егоровича под руку, потащила наружу.


Вероникою, впрочем, уже занималась четверка рыбаков.



Большой теплоход, усеянный редкими огнями, медленно разворачивался близ
берега.


Кузьма Егорович стоял на верхней палубе -- пальто внакидку -- и
вдыхал ветер перемен. Потом спустился в каюты. Дверь ванной, за которою
слышался шум душа, была приоткрыта, бросая длинный косой луч на ковер коридора.
Кузьма Егорович подошел к щели, приложился глазом: за полупрозрачной занавескою
Жюли принимала душ.


Чем дольше смотрел Кузьма Егорович, тем больше воодушевлялся. Жюли
почувствовала постороннее присутствие, выглянула из-за занавески:


-- Это вы, Кузьма?


Кузьма Егорович вздрогнул и поспешил дверь прикрыть.


-- Ничего-ничего! -- крикнула Жюли. -- Мне не дует.


Кузьма Егорович улыбнулся тоже и даже сделал довольно решительный шаг внутрь,
какЎ характерным, требовательным образом зазуммерила кремлевская вертушка.
Кузьма Егорович сорвался с места и припустил на звук.


Жюли, накинув халатик, плавно прошествовала в спальню. Дверь за собою закрыла
ровно настолько, чтобы, проходя по коридору, можно было увидеть пространство
перед зеркалом. В это как раз пространство поместилась, сняла халатик, не спеша
надела тончайший, весь в кружевной пене, пеньюар и принялась расчесывать
волосы, через зеркало поглядывая на дверь.


В щели тенью, на цыпочках, промелькнул Кузьма Егорович.


-- Вы, кажется, что-то хотели сказать, Кузьма? -- окликнула Жюли.


Кузьма Егорович воровато появился на пороге и, стараясь не смотреть на Жюли,
понуро произнес:


-- Спокойной ночи.


После чего прикрыл дверь и бесповоротно скрылся.



В черное окно билась рождественская метель. В детской Жюли, одетая маркизою
Помпадур, сделала два последних стежка на корсаже Маши -- Красной Шапочки,
откусила нитку и, хлопнув девочку по попке, послала:


-- Беги!


Машенька впорхнула в огромную залу, посреди которой стоял торжественно и
красиво накрытый рождественский стол: елочка со свечами, подарки на тарелках
под салфетками, великолепие вин и закусок. И, конечно, традиционный гусь.


Вслед за Машенькою вплыла Жюли, ловя восхищенные взгляды. По обеим сторонам
стола сидели Равиль и Кузьма Егорович: последний в ослепительно белом смокинге,
первый -- одетый оперным татарином: шаровары, поясной платок, широкий
музейный ятаган. Еще один прибор был пока не задействован.


-- По случаю маскарада, -- торжественно произнесла Жюли, -- говорим
только по-французски! -- и уселась за стол.



-- Чего-чего? -- спросил Седовласый у молодого своего ассистента.


-- Собираются говорить только по-французски, -- перевел ассистент.


-- Это кто? -- зашелся мрачным смехом Седовласый. -- Кузьма?!.



-- А почему нету папы? -- спросила по-французски Машенька.


-- Как это нету? -- раздалось от дверей, и появившийся в комнате Никита
сделал что-то вроде циркового антрэ.


-- Только по-французски! -- шутливо поправила Жюли, оборачиваясь, и
остолбенела: рядом с Никитою стояла Вероника.


-- Ну! -- взглянула Вероника на Никиту.


-- Знакомься, папа, -- решился тот. -- Моя невеста.


-- Добрый вечер, господин Кропачев, -- пропела Вероника, делая несколько
пародийный книксен. -- Привет, мама.


Жюли стояла как каменная. Кузьма Егорович стрельнул глазами на нее, потом на
будущую невестку и поправил бабочку, с непривычки давящую на горло.


-- Вы, кажется, не вполне точно информированы относительно нашихЎ отношенийЎ
Это -- гувернантка моей внучки. Так что называть ее мамойЎ --
объяснил, смущенно краснея.


-- Но вас-то, господин Кропачев, я могу называть папою? -- дерзко
улыбнулась Вероника.


-- А я даже очень рада! -- сказала Машенька чересчур громко и твердо, с
эдаким вызовом, и потащила Веронику за стол. -- Тебя как звать?


-- Вероника, -- ответила Вероника.


Возникла неловкая пауза, разбавленная восьмикратным боем часов.


-- Мент родился, -- прокомментировал Никита тишину, но она вдруг снова
нарушилась: на сей раз посторонним шумом с улицы.


Кузьма Егорович привстал, приник к окну.


-- Народ обретает права, -- пояснил Никита назидательно.


Зазуммерила внутренняя связь. Равиль вскочил, послушал:


-- Фургон с продуктами не пропускают. Пикетчики сраные!


-- Только по-французски! -- произнесла встревоженная Жюли, как бы заклиная
праздничную атмосферу вернуться.


-- Постой! -- остановил Кузьма Егорович Равиля. -- Сам выйду. --
И посетовал: -- Вот народ! Только за границей и уважают!


-- А зачем нам еще продукты? -- спросила на ломаном русском Жюли
вдогонку мужчинам.


-- Про запас, -- пояснил Никита. -- На случай осады.


За воротами, возле вахты, в сумятице метели, волновался не пикет, а целый
небольшой митинг. Лозунги типа: КРОПАЧЕВ, УЙДИ ПО-ХОРОШЕМУ!, ДАЕШЬ
СОЦИАЛЬНУЮ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!
, КПСС -- РЯД ГЛУХИХ СОГЛАСНЫХ! и
аналогичные, которых много можно набрать из архивов рубежа девяностых,
колыхались над толпою, облепившей большой грузовик-фургон с красными надписями
АВАРИЙНАЯ на бортах. Народ волновался, барабанил кулаками и древками
плакатов по стенам фургона.


-- Разойдись! -- безуспешно пыталась охрана расчистить дорогу
грузовику. -- Пропустите аварийную!


-- Знаем мы ваши аварийные! -- кричали из пикета. -- Кто ж это
КРАСНАЯ ИКРА напишет?!


-- Отдай продукт, Кузьма! Дети голодают!


-- Добром отдай!


Кузьма Егорович в шутовском своем белом смокинге, в короткой внакидку дошке
явился на пороге-ступенечке вахты.


-- Товарищи! -- прокричал. -- Товарищи!


Толпа как-то вдруг перестала шевелиться, притихла.


-- Заткнись! -- шипел один на соседа.


-- Гляди, гляди, Сам вышел, -- комментировал другой с уважением.


-- Тамбовский волкЎ -- только отдельные возгласы из прежних пыжились
вырваться на свободу, но, неуместные в напряженной тишине, гасли,
недоговоренные, недокрикнутые.


-- Товарищи! -- сказал Кузьма Егорович спокойнее, почувствовав, что его
слушают. -- В резиденции прогнили трубы. Водопровод заливает подвал. Это
же, -- кивнул на великолепный особняк прошлого, если не позапрошлого,
века, -- народное достояние. Ваше!


-- Ежели наше -- чего ж т тут живешь? -- спросил кто-то ехидный, и
реплика прозвучала уже не так неуместно.


-- Вы хотите, чтобы дело рук ваших дедов, ваших прадедов погибло ни за грош?!


-- Заботливый какой, -- понеслось в ответ.


-- Вот и отдай дедово!


Толпа уже почувствовала, что нормального, искреннего разговора не будет, и
зашумела, загалдела по-прежнему:


-- Хватит на ..вать!


-- Фургон открывай!


-- Показывай водопроводчиков!