Страница:
– Что за загадки? – насторожилась Мышка, и Женька решил не юлить:
– Понимаешь, Маш… а ведь Маринка-то того… жива…
– Что?! – резко подавшись всем своим худым телом в сторону отпрянувшего от неожиданного движения Хохла, переспросила Мышка. – Ты… ты что сказал?!
– Не пыли, Маш, – скривившись, попросил он, прикурив новую сигарету. – Не перебивай только, я ж оратор тот еще. Короче…
За десять минут Женька выложил ошарашенной и совершенно растерявшейся Мышке все, что произошло до мнимых похорон, на которых она была, и после них.
– …И вот теперь она там совсем одна. Виола не может больше туда ездить, потому что муж напрягаться стал. А когда Бес напрягается – то вокруг становится неспокойно всем. А мне этого не надо. Я еще должен Реваза наказать так, чтоб пыль столбом и кровища фонтаном.
Мышка испуганно отпрянула. Она слишком хорошо знала сидящего перед ней человека, чтобы усомниться в его словах.
– Женя… а ты не подумал о том, что у тебя на руках малолетний ребенок и едва живая женщина? – осторожно спросила она.
Хохол вздохнул:
– Это и есть самая главная проблема, понимаешь? Маринка и Егор… Не будь их рядом, я бы уже весь город сжег на хрен. Но не могу… пока не могу.
– Ты хочешь увезти их в Англию? В дом Егора?
– А куда еще? Можно, конечно, на Кипр, там все-таки тоже дом, там тепло… но доктор сказал, что резко менять климат нельзя, а в Англии все же погода ближе к нашей. Увезу туда, потом будет видно.
Маша потрясенно молчала, не в состоянии свыкнуться с мыслью, что подруга, которую она сама лично провожала в последний путь, не умерла.
– Даже приехать и поцеловать ее не могу. Я измучился, Машка, если бы ты только знала… – пожаловался Хохол. – Спать не могу, только глаза закрою, ее вижу.
– Ты хочешь, чтобы я побыла с ней? – Мышка встала, обошла стол и положила руки на плечи сгорбившегося в кресле Женьки.
– Если бы я мог, был бы с ней сам, но ты ведь понимаешь… – Он машинально прижался щекой к ее руке, как делал прежде с Мариной, и, уловив незнакомый запах, сел ровно.
– Жень, я могу пробыть у тебя месяц – ровно столько мои будут в Турции. Я позвоню мужу и объясню, что тебе нужна помощь… только хватит ли этого времени?
– Должно хватить, Маш, – иначе может быть поздно.
Три года спустя, Бристоль, Англия
– Понимаешь, Маш… а ведь Маринка-то того… жива…
– Что?! – резко подавшись всем своим худым телом в сторону отпрянувшего от неожиданного движения Хохла, переспросила Мышка. – Ты… ты что сказал?!
– Не пыли, Маш, – скривившись, попросил он, прикурив новую сигарету. – Не перебивай только, я ж оратор тот еще. Короче…
За десять минут Женька выложил ошарашенной и совершенно растерявшейся Мышке все, что произошло до мнимых похорон, на которых она была, и после них.
– …И вот теперь она там совсем одна. Виола не может больше туда ездить, потому что муж напрягаться стал. А когда Бес напрягается – то вокруг становится неспокойно всем. А мне этого не надо. Я еще должен Реваза наказать так, чтоб пыль столбом и кровища фонтаном.
Мышка испуганно отпрянула. Она слишком хорошо знала сидящего перед ней человека, чтобы усомниться в его словах.
– Женя… а ты не подумал о том, что у тебя на руках малолетний ребенок и едва живая женщина? – осторожно спросила она.
Хохол вздохнул:
– Это и есть самая главная проблема, понимаешь? Маринка и Егор… Не будь их рядом, я бы уже весь город сжег на хрен. Но не могу… пока не могу.
– Ты хочешь увезти их в Англию? В дом Егора?
– А куда еще? Можно, конечно, на Кипр, там все-таки тоже дом, там тепло… но доктор сказал, что резко менять климат нельзя, а в Англии все же погода ближе к нашей. Увезу туда, потом будет видно.
Маша потрясенно молчала, не в состоянии свыкнуться с мыслью, что подруга, которую она сама лично провожала в последний путь, не умерла.
– Даже приехать и поцеловать ее не могу. Я измучился, Машка, если бы ты только знала… – пожаловался Хохол. – Спать не могу, только глаза закрою, ее вижу.
– Ты хочешь, чтобы я побыла с ней? – Мышка встала, обошла стол и положила руки на плечи сгорбившегося в кресле Женьки.
– Если бы я мог, был бы с ней сам, но ты ведь понимаешь… – Он машинально прижался щекой к ее руке, как делал прежде с Мариной, и, уловив незнакомый запах, сел ровно.
– Жень, я могу пробыть у тебя месяц – ровно столько мои будут в Турции. Я позвоню мужу и объясню, что тебе нужна помощь… только хватит ли этого времени?
– Должно хватить, Маш, – иначе может быть поздно.
Три года спустя, Бристоль, Англия
– Джек, ты где? – цокая каблуками по лестнице, Мэриэнн спустилась вниз и обнаружила его сидящим на высоком табурете у барной стойки.
В руке она заметила бокал темного пива.
– Так, начинается! Что опять случилось? – Ответа не последовало, и она, взяв за подбородок, повернула его голову к себе. – У-у, понятно! Успел уже! – Марина убрала руку и села на табурет рядом, потянула к себе джезву с кофе.
– Не пей. Сара варила, – буркнул Женька, делая очередной глоток пива.
Домработница Сара, доставшаяся «в наследство» от покойного Малыша, была совершенно бездарна во всем, что касалось кухни, а уж кофе варила такой, что им впору было заменять химическое оружие.
Марина выплеснула содержимое джезвы в раковину и принялась варить сама. Когда над медным сосудом поднялась шапка коричневатой пены, она добавила туда щепотку молотой корицы, склонилась, вдыхая аромат, и зажмурилась от удовольствия. Перелив кофе в тонкую фарфоровую чашечку, Марина добавила сливки и снова забралась на табурет, закинула ногу на ногу. Полы шелкового халата разошлись, демонстрируя красивые длинные ноги, и Хохол, скосив глаза, сглотнул слюну. Коваль заметила это и поменяла позу, сверкнув при этом красными стрингами. Женька сломался, спрыгнул с табурета и, подхватив Марину, перебросил ее на плечо и понес по лестнице в спальню. Коваль, смеясь, болтала ногами:
– Уронишь, пусти! Я пойду сама!
– Нет! – прорычал он. – Я не хочу так!
– С ума сошел?! Грегори дома!
– Он играет в компьютер на первом этаже, если ты этого не знала, а дверь в спальню я запру…
Халат разлетелся в клочья, как, собственно, и стринги, Хохол упал на распластанную по кровати Марину и впился в ее рот, одновременно хватая ее за запястья.
– Больно… – простонала она, но это только сильнее подстегнуло Женьку.
– Да… знаю… потерпи, котенок, я осторожно…
Но Хохол и «осторожно» – понятия совершенно несовместимые, поэтому через полчаса Маринину грудь украшал огромный синяк, на запястьях остались следы от Женькиных пальцев, а губы болели. Но во всем теле была та удивительная легкость, что оставалась всякий раз после их с Хохлом близости.
– Женька… я так тебя люблю… – Марина коснулась рукой его волос, которые он больше не сбривал наголо, а просто коротко стриг.
– Я тоже люблю тебя, котенок… прости, чуть не сорвался сегодня…
– Да ладно, ерунда. Только не пей сегодня больше, хорошо?
– Я уже Егорке пообещал, что вместе поедем в центр, погуляем в парке, уток покормим.
Это было любимое развлечение пятилетнего Егора – в городском парке множество уток, и каждую субботу мальчик тянул туда родителей. По дороге они заезжали в небольшую кондитерскую, покупали пирожные и огромную белую булку, которую Егорка скармливал плавающим в пруду птицам. Это стало уже непреложным правилом – в субботу к обеду собираться и ехать в парк.
– То есть, сегодня за руль сяду я? – уточнила Марина, приподнимаясь на локте и глядя в лицо лежащего на спине Хохла с улыбкой.
– Ну, выходит, что так, – тоже улыбнулся он. – Поцелуй меня, котенок.
Марина захохотала и принялась покрывать его лицо поцелуями, что моментально привело к перемещению обратно в горизонтальное положение…
– Ма-ама! Ну, что вы там закрылись? – возмущенно выговаривал под дверью спальни Егорка. – Папа обещал в парк ехать!
– Да, родной, сейчас, – отозвалась Марина, пытаясь выбраться из-под навалившегося на нее Хохла. – Мы уже собираемся, ты иди тоже одевайся.
– Я уже давно оделся, а вы все не выходите!
– Все, идем. Найди пока ключи от машины, – распорядился Женька, вставая с кровати и подавая Марине руку. – В душ, котенок? – шепнул он ей на ухо, щекотно обдав жарким дыханием.
– Только быстро… Егорка ждет… А вечером полежим в джакузи, хочешь?
– Конечно, родная…
Через полчаса они ехали в центр города. Марина уверенно вела машину, уже вполне освоившись на английских дорогах, успев даже привыкнуть к странному для русских движению. Егорка на заднем сиденье бормотал что-то по-английски, держал обеими руками большой пакет с пирожными и булками. Весь салон заполнился запахом свежей выпечки, и Марина почему-то вдруг вспомнила Женькину бабу Настю и ее деревенский хлеб, только что вынутый из русской печки, большую глиняную кружку, полную парного молока… В носу защипало, Коваль стянула зубами перчатку и вытерла непрошеные слезы.
Уже давно ей не было так плохо и не тянуло с такой силой домой, в Россию. Однако даже заговаривать на эту тему она боялась, зная отношение Хохла к этому вопросу. Он тоже отчаянно хотел вернуться, но понимал, что тем самым сведет на нет все свои усилия по выводу Марины и Егорки из-под прицела мамедовских. Но и жить здесь, в Бристоле, ему тоже становилось невыносимо, и все чаще Хохол срывался и пил. Марина понимала его, не скандалила, застав Женьку пьяным. Потом он извинялся, долго ходил шелковый и исполнял любую Маринину прихоть.
Первое время она страшно злилась на Женьку за самовольно принятое решение, особенно когда только-только пришла в себя и стала хоть чуть-чуть соображать. Ее бесила эта страна, этот дом – да вообще все. Хотелось домой, в родной город, в родной коттедж, ночами Коваль рыдала в подушку, кроя лежащего рядом Хохла последними словами. Со временем, правда, она смирилась и поняла, что только так Женька мог спасти ее, только таким образом дал ей возможность выжить и жить дальше. Злоба и досада сменились стыдом и благодарностью. Коваль даже предприняла попытку стать обычной женщиной – женой и матерью, но куда там… Если ты не рождена для этого, то нечего и пробовать. Очень скоро ей наскучила размеренная и спокойная жизнь, и Марина уговорила Хохла не упрямиться и позволить ей заниматься чем-нибудь. Она открыла ресторан, правда, не японский – русский, но все же это был ресторан, бизнес, в котором она хорошо разбиралась. Найти эмигрантов для работы оказалось совсем несложно, и управляющий тоже был из русских.
Егорка уже ходил в подготовительную школу и выделялся среди своих сверстников тягой к языкам, об этом постоянно говорила его наставница. Марина была рада – в конце концов, знание иностранного языка еще никому не вредило. Она испытала это на своей шкуре – куда теперь без своего почти безукоризненного английского.
– …Мама, ну, куда ты едешь? Уже полпарка проехала! – Возмущенный детский голосок отвлек Марину от раздумий, и она резко нажала на педаль тормоза.
– …Твою мать! – откомментировал Хохол, едва не врезавшись лбом в стекло. – Рехнулась?! Опять мечтаешь за рулем?
– Не ори! – разозлилась Марина. – Не надо было пиво жрать с утра, сам бы ехал и на меня не срывался!
Она решила не портить ребенку долгожданный выходной, а потому взяла себя в руки и вышла из машины с улыбкой, протянула Егору руку:
– Идем, Грегори, папа нас догонит.
При этом связка ключей полетела точнехонько в лицо Хохла, и тот едва успел увернуться. Марина, опираясь на трость, направилась с сыном к пруду, а Женька, подобрав ключи и взгромоздившись на водительское место, пробормотал:
– Стерва чертова, обязательно последнее слово твое должно быть!
Он оставил «мерина» на стоянке и пошел искать свое семейство. Сделать это оказалось нетрудно – во-первых, их излюбленным местом была небольшая беседка на берегу пруда, где Марина сидела на лавке, а Егорка, свесившись через перила, крошил в воду булку, а во-вторых, другой такой женщины во всем парке просто не было. Марина теперь стриглась коротко, почти под ежик, красилась по-прежнему в черный цвет и пользовалась ярко-красной губной помадой. Цвет одежды тоже не менялся, хотя изредка Коваль позволяла себе белую блузку или пушистый ангорский свитер. Сегодня на ней был именно такой – снежно-белый, и на фоне еще голых деревьев и старой коричневой беседки Марина смотрелась ярким пятном. Хохол вошел в беседку, сел напротив Коваль и дерзко уставился ей в лицо. Воспользовавшись тем, что Егорка занят кормлением уток, Марина показала Хохлу средний палец, на что Женька фыркнул и шепотом пообещал разобраться с ней ночью.
– Помечтай! – насмешливо отозвалась она, встала и подошла к сыну, висевшему над водой с куском булки в руке: – Что, плавают?
– Смотри, какие большие! – с восторгом проговорил мальчик, поворачивая к матери мордашку.
Марина отломила кусочек и бросила в воду. Тут же подплыла серая птица, схватила хлеб клювом и, смешно вытянув шею, проглотила. Уток было много, целая стая, они прилетали сюда каждый год, и Егорка вполне серьезно утверждал, что птицы его узнают.
– Ага, у них только и дел! – фыркнул Хохол, доставая сигареты.
– Узнают! – уперся Егор, глянув на отца исподлобья.
Хохол взбесился – его раздражала манера мальчика копировать Маринину привычку убивать собеседника взглядом.
– Ты как на отца опять смотришь?! – зашипел он по-русски, а Егор, отойдя на безопасное расстояние, вдруг по-английски выдал:
– А ты мне не папа!
Коваль замерла на лавке, не донеся до губ зажженную сигарету. Как он узнал?! Откуда?! Она никогда не говорила Егорке, что Хохол ему не родной, это просто не обсуждалось – Женька растил его с десятимесячного возраста как сына, считал своим ребенком, и вдруг такое… Даже Женькиных познаний в английском хватило, чтобы понять фразу, брошенную ребенком.
– Что?! – оторопел Хохол. – Как ты сказал?
Егорка молчал, глядя под ноги, но повторить свои слова не решался. Хохол вдруг поднялся и пошел прочь из беседки, ссутулив плечи и опустив голову, как побитая собака.
– Грег! Как ты мог?! – взвинтилась Марина, гневно глядя на сына.
– Я правду сказал! Он мне не папа!
Коваль ударила его по щеке перчаткой и зашипела в лицо:
– Не смей! Не смей никогда говорить отцу таких вещей, ты, маленький поганец! Ты понял?! – Она сильно встряхнула его за плечо и повторила: – Не слышу – понял?!
– По-понял… – проговорил Егор, часто моргая, чтобы не дать выкатиться слезам – его никто и никогда не бил, тем более так обидно, по лицу, тонкой кожаной перчаткой.
– А раз понял – догони отца и извинись!
Марина чуть толкнула мальчика к выходу из беседки, и Егорка со всех ног кинулся вслед за уходящим Хохлом. Марина видела, как он догнал Женьку, взял за руку и заставил остановиться. Задрав вверх головенку в спортивной шапочке, он что-то говорил Хохлу, а тот в ответ только погладил его по макушке. Егор подпрыгивал на месте и продолжал что-то говорить, а Женька вдруг подхватил его на руки и прижал к себе, спрятав лицо на его груди. Мальчик обнял Хохла за шею, и у Марины защипало в носу. Она глубоко затянулась сигаретой, стараясь не заплакать. Вот так – ребенок откуда-то узнал, что Женька ему не отец… А что произойдет, когда он вдруг выяснит, что и Марина ему не мать? Но кто мог сказать об этом пятилетнему ребенку? Да еще здесь, в чужой стране, где никто их не знал?
Обратно ехали молча. Хохол сидел с Егоркой на заднем сиденье, потому что мальчик не отпускал его, прилип намертво, чувствуя свою вину. Дома Егор сразу пошел к себе и лег, хотя время было раннее.
– Ты будешь ужинать? – Марина вошла в детскую, чтобы позвать сына к столу, но тот только помотал головой и снова спрятал лицо в подушку.
Она присела на кровать рядом и потрепала его по затылку:
– Грег… ты обиделся?
Он промолчал. Марина потеснила его к стенке и легла рядом, обняла и прижала к себе, уткнувшись губами в темноволосую макушку:
– Прости меня, сынок, я была неправа. Но и ты тоже сделал ужасную вещь. Ты обидел папу. За что?
– А за что ты меня ударила?
– Вот за это самое. Никогда не смей говорить что-то подобное папе. Он – твой папа, понимаешь?
– Нет, он не мой папа. – Егор освободился от материнских рук и сел на кровати. – Не настоящий. Моего папу звали Егор, я знаю.
– Откуда? Что за бред?
– Прочитал то, что написано в такой синенькой бумажке… она лежит у тебя в столе.
– Ты рылся в моем столе? – удивленно изогнула брови Марина, приподнимаясь на локте. – Знаешь, как это называется?
– Знаю – шакалить, – вздохнул Егор совершенно серьезно, и Коваль, повалившись обратно на кровать, закатилась смехом.
– Я тебя умоляю… – простонала она, вытирая заслезившиеся глаза. – Больше никому и никогда не повторяй то, что слышишь от папы… особенно в школе…
– Мама, не смейся, – попросил Егорка, обхватывая ее за шею. – Я больше не буду так говорить. Но ведь моего папу на самом деле звали Егор, правда? Ну, скажи, скажи!
Он тормошил мать, заглядывал ей в лицо, терся носом о щеку. Марина уворачивалась, пытаясь перевести разговор на другую тему, но настырный мальчик не отставал.
– Хорошо, – сдалась Коваль. – Но сначала мы пойдем поедим, а потом поднимемся к тебе и поговорим, да? Беги в столовую, я сейчас тоже приду.
Егорка побежал вниз, а Марина, сев на кровати и обхватив руками колени, задумалась. Значит, Егорка нашел в ящике стола свое свидетельство о рождении, в котором ясно написано, что его отец – Егор Сергеевич Малышев. Беда с грамотными…
Читать его, как ни странно, научил Хохол, долгими зимними вечерами они сидели с книжками в детской или в гостиной, и маленький Егорка повторял за Женькой русские буквы, складывая их в слова и слоги. Английскому его обучала русская студентка Инна, приходившая к ним дважды в неделю. Пока Марина восстанавливалась после болезни, она почти не занималась сыном, но когда немного окрепла, взяла его обучение в свои руки, и теперь, к пяти годам, Егор бегло читал и по-русски, и по-английски. А теперь придется рассказать сыну правду о его отце, раз уж возник такой вопрос… Но сначала нужно поговорить с Женькой.
Марина спустилась в столовую, где за накрытым столом уже сидели Хохол и Егорка, села на свое место и потянулась к стакану с соком.
Закончив ужинать, Егор без напоминаний собрал со стойки тарелки и сложил их в посудомоечную машину – это было его обязанностью с четырехлетнего возраста.
– Потом иди в душ и к себе, я приду минут через сорок, нам с папой нужно поговорить, – распорядилась Марина, и мальчик кивнул.
Хохол вопросительно смотрел на нее, но Коваль не собиралась разговаривать при ребенке.
– Идем в кабинет.
Бывший кабинет Малыша на первом этаже теперь стал Марининым рабочим местом. Там она держала все документы, бумаги, там же находился и сейф, в котором лежали российские паспорта и Маринины драгоценности, коих было немало – подарки Малыша и Хохла. Ничего в интерьере она не поменяла, все осталось так, как при Егоре.
Опустившись в кресло, Коваль закурила, помолчала какое-то время, глядя на сидящего перед ней Женьку. Она не знала, как начать разговор, с какой фразы, как сделать так, чтобы тот не почувствовал себя чужим и отвергнутым.
– Женя… понимаешь, какое дело… Словом, Егор нашел свое свидетельство о рождении.
– И что? – не сразу понял Хохол.
– Как – что? Он прочитал все, что там написано, и именно поэтому сегодня сказал тебе то, что сказал.
Женька молчал, уставившись куда-то на пол, словно изучал рисунок ковра.
– Жень…
– Что?
Марина вышла из-за стола, села на подлокотник кресла и обняла любовника за шею, прижавшись губами к виску:
– Жень… ты не думай, он не станет любить тебя меньше… он ведь еще ничего не соображает, лепит, что в голову взбредет…
– Да, было бы лучше, чтобы он врал так же виртуозно, как ты, – невесело усмехнулся Хохол, похлопав Марину по колену. – Не говори ерунды, котенок. Теперь он знает, что я ему не родной отец, и при любом удобном случае будет напоминать мне об этом.
– Ты спятил! Я не позволю Егору относиться к тебе иначе, чем было до сегодняшнего дня! – возмутилась Марина. – Ему пять лет, но тебе-то уже пятый десяток – может, хватит? Неужели ты не понимаешь, что отец не тот, кто в документах записан, а тот, кто растит и воспитывает? Он же копирует тебя, каждое слово, каждый жест! Женя! – Она пересела к нему на колени и взяла в ладони хмурое лицо. – Прекрати! Ты – его отец, другого у него уже не будет. И не было.
– Себя хоть не обманывай, – попросил он, прислушиваясь к движениям ее рук по щекам. – Он все равно будет спрашивать.
– Я расскажу ему об этом сегодня. Да-да, вот прямо сегодня, – предупреждая возглас Хохла, Марина приложила палец к его губам. – Он обдумает все и успокоится. Хочет знать – пусть знает.
– Он еще маленький…
– Ну и что? Зато потом никто не сможет ранить его.
– Да? А если…
– Не надо! Об этом я ему расскажу… позже… когда он будет старше…
Марина замолчала, и Хохол, словно почувствовав, как все ее тело сковали тревога и страх, крепче обнял ее и прижал к себе. Они раньше никогда не заговаривали друг с другом на эту тему, просто не было необходимости задумываться, что Егор может узнать правду самостоятельно, да еще таким образом.
– Не переживай, котенок, все образуется. Егор вырастет…
– Да, – эхом отозвалась Марина, не отрываясь от Хохла, словно это могло отодвинуть непростой разговор с сыном. – Вырастет…
– Хочешь, я сейчас с тобой пойду? – предложил Женька, но Марина отказалась:
– Спасибо, родной… я должна сама.
– Ну, ты тогда просто помни, что я с тобой.
– Ты всегда со мной, не говори ерунды.
Коваль поцеловала его в щеку и встала, направляясь в детскую. Перед этим она открыла сейф и вытащила оттуда небольшой альбом – это были фотографии, которые Хохол даже в суматохе отъезда не забыл взять с собой.
Он понимающе кивнул:
– Давай, котенок, все правильно…
Перед дверью детской Марина остановилась, набрала в грудь воздуха и резко выдохнула, словно перед прыжком в воду, и только после этого взялась за ручку. Егор сидел в кровати, переодетый в пижаму. На личике застыло напряженное ожидание, руки теребили любимого плюшевого медвежонка, привезенного из России. Марина села рядом с сыном, положила ему на колени альбом:
– Здесь фотографии твоего папы, Грег.
Мальчик взялся за обложку так осторожно, словно она была горячая и могла обжечь его. С первой страницы на него смотрел Малыш – на фотографии, сделанной в офисе, он сидел за столом и улыбался в объектив.
– Это… он? – почему-то Егорка не смог произнести слово «папа».
– Да, сынок.
У Марины заболело сердце при виде родного лица, она так и не избавилась от своих ночных кошмаров, по-прежнему видела во сне мужа и просыпалась в слезах. Правда, это случалось все реже, однако случалось, причиняя боль. Егорка провел пальцем по фотографии и всхлипнул.
– Что такое? – Марина прижалась к сыну, и он поднял на нее синие глаза:
– А где он?
– Он… он умер, Грег.
– Умер? Как?
– Так…
– А где тогда был я?
– А ты… ты был еще совсем маленький, совсем крошечный…
– И я его никогда-никогда не увижу?
– Нет, сынок, никогда. Он похоронен очень далеко, в России. Может быть, мы съездим туда когда-нибудь, и ты принесешь ему цветы.
Егор укоризненно поглядел на мать:
– Мам, ты чего говоришь? Как я принесу ему цветы, если он умер?
– Ты положишь их на его могилу, и он почувствует, что ты пришел. – Коваль вытерла слезы, катившиеся по щекам, поцеловала сына в темноволосую макушку.
– Мама, не плачь, – попросил он срывающимся голосом. – Хочешь, я не буду спрашивать больше?
– Нет-нет, сынок, спрашивай… – выдохнула Марина. – Просто… это очень тяжело…
– А его звали, как меня?
– Это тебя зовут, как его. Я назвала тебя так же. В России ты был бы Егор Егорович, а здесь – Грегори.
– Жалко, что я его совсем не видел, – пробормотал мальчик, переворачивая альбомный лист. – Ой, мамуля, а это ты!
Это была одна из ее редких фотографий – Марина не любила фотографироваться. Но здесь они были вдвоем – Малыш держал на руках жену, одетую в белоснежное подвенечное платье, и улыбался счастливой улыбкой.
– Это вы женились, да?
– Да.
– А как же папа… ну, мой другой папа?
– Мы еще тогда не были знакомы, – уклонилась Марина.
– Мам… а я похож на своего первого папу?
– Очень. – Коваль снова поцеловала его. – У тебя такие же глаза, такие же волосы… ты копия своего отца, Грегори.
Они пролистали альбом до конца, и мальчик все время внимательно рассматривал лицо Малыша, словно искал в нем свои черты. Закрыв альбом, Егорка какое-то время молчал, а потом попросил:
– Можно, он будет лежать у меня в комнате?
– Можно. Но у меня к тебе тоже просьба. Я могу говорить с тобой как со взрослым мужчиной? – Марина вгляделась в синие глазенки сына, и тот кивнул. – Грег, твой родной папа умер. Но Женя… он тоже твой папа, он растил тебя, он заботился о тебе, когда я… уезжала, а потом сильно болела, ты помнишь?
– Помню. А еще я помню, как мы жили в другом доме, – вдруг сказал Егорка, удивив Марину. – Такой большой-большой дом, намного больше этого. Да?
– Это так странно… тебе было всего два года, я даже не думала, что такие маленькие дети могут что-то помнить…
– Ты не ответила!
– Да, родной, наш дом в России был намного больше этого, – сдалась Марина. – Его построил твой папа, он ведь был строителем.
– А этот дом кто построил?
– Этот – не знаю. Папа купил его, когда приехал сюда жить. Но ты перевел разговор, хитрый поросенок! – Она ущипнула сына за щеку, и тот лукаво улыбнулся. – Так вот – я прошу, нет, я требую от тебя беспрекословного подчинения отцу, ты понял? Любое слово, сказанное папой, для тебя закон. И не дай тебе Бог забыть то, о чем мы говорили сегодня в парке.
Единственным человеком, который совершенно не боялся взгляда Коваль, был ее сын. Однако боязнь разочаровать ее была сильнее всего, сильнее крика и ругани. Егор старался ничем не огорчать мать, не заставлять мрачнеть ее красивое лицо. Он слышал, как в школе учительницы говорили о том, что миссис Мюррей – фантастически красивая женщина и наверняка могла бы сниматься в рекламе. Егор гордился матерью, любил, когда она приезжала за ним в школу, выходила из джипа и ждала его, Егора, облокотившись на капот. Потом они ехали в какое-нибудь кафе, заказывали что-нибудь вкусное и обязательно – мороженое в большом бокале, украшенное вишенкой сверху. Но дело было даже не в мороженом, а в том, что в такие моменты Марина принадлежала только ему, только его слушала, только с ним разговаривала.
– Грег, я не слышу, – напомнила Марина, заметив, что мальчик отвлекся и думает о чем-то.
– Да, мамуля, я понял. Мамуля, я так тебя люблю…
– И я тебя, родной…
Выйдя из детской, Марина закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя, как силы покидают ее. Разговор, такой внешне спокойный и размеренный, дался ей непросто и отнял много нервов. Марина съехала по двери и села на пол и так сидела очень долго, до тех пор, пока ее не нашел Хохол.
– Вот ты где! А чего на полу?
– Я очень устала, Жень… это так трудно, оказывается, так больно…
Марина заплакала, уткнувшись лицом в колени. Хохол присел рядом, потрепал по волосам:
– Котенок, ты не плачь, ведь все кончилось. Что Егор сказал?
– Да вроде ничего… пообещал, что будет слушаться тебя, как раньше…
– А… про Малыша – что?
В руке она заметила бокал темного пива.
– Так, начинается! Что опять случилось? – Ответа не последовало, и она, взяв за подбородок, повернула его голову к себе. – У-у, понятно! Успел уже! – Марина убрала руку и села на табурет рядом, потянула к себе джезву с кофе.
– Не пей. Сара варила, – буркнул Женька, делая очередной глоток пива.
Домработница Сара, доставшаяся «в наследство» от покойного Малыша, была совершенно бездарна во всем, что касалось кухни, а уж кофе варила такой, что им впору было заменять химическое оружие.
Марина выплеснула содержимое джезвы в раковину и принялась варить сама. Когда над медным сосудом поднялась шапка коричневатой пены, она добавила туда щепотку молотой корицы, склонилась, вдыхая аромат, и зажмурилась от удовольствия. Перелив кофе в тонкую фарфоровую чашечку, Марина добавила сливки и снова забралась на табурет, закинула ногу на ногу. Полы шелкового халата разошлись, демонстрируя красивые длинные ноги, и Хохол, скосив глаза, сглотнул слюну. Коваль заметила это и поменяла позу, сверкнув при этом красными стрингами. Женька сломался, спрыгнул с табурета и, подхватив Марину, перебросил ее на плечо и понес по лестнице в спальню. Коваль, смеясь, болтала ногами:
– Уронишь, пусти! Я пойду сама!
– Нет! – прорычал он. – Я не хочу так!
– С ума сошел?! Грегори дома!
– Он играет в компьютер на первом этаже, если ты этого не знала, а дверь в спальню я запру…
Халат разлетелся в клочья, как, собственно, и стринги, Хохол упал на распластанную по кровати Марину и впился в ее рот, одновременно хватая ее за запястья.
– Больно… – простонала она, но это только сильнее подстегнуло Женьку.
– Да… знаю… потерпи, котенок, я осторожно…
Но Хохол и «осторожно» – понятия совершенно несовместимые, поэтому через полчаса Маринину грудь украшал огромный синяк, на запястьях остались следы от Женькиных пальцев, а губы болели. Но во всем теле была та удивительная легкость, что оставалась всякий раз после их с Хохлом близости.
– Женька… я так тебя люблю… – Марина коснулась рукой его волос, которые он больше не сбривал наголо, а просто коротко стриг.
– Я тоже люблю тебя, котенок… прости, чуть не сорвался сегодня…
– Да ладно, ерунда. Только не пей сегодня больше, хорошо?
– Я уже Егорке пообещал, что вместе поедем в центр, погуляем в парке, уток покормим.
Это было любимое развлечение пятилетнего Егора – в городском парке множество уток, и каждую субботу мальчик тянул туда родителей. По дороге они заезжали в небольшую кондитерскую, покупали пирожные и огромную белую булку, которую Егорка скармливал плавающим в пруду птицам. Это стало уже непреложным правилом – в субботу к обеду собираться и ехать в парк.
– То есть, сегодня за руль сяду я? – уточнила Марина, приподнимаясь на локте и глядя в лицо лежащего на спине Хохла с улыбкой.
– Ну, выходит, что так, – тоже улыбнулся он. – Поцелуй меня, котенок.
Марина захохотала и принялась покрывать его лицо поцелуями, что моментально привело к перемещению обратно в горизонтальное положение…
– Ма-ама! Ну, что вы там закрылись? – возмущенно выговаривал под дверью спальни Егорка. – Папа обещал в парк ехать!
– Да, родной, сейчас, – отозвалась Марина, пытаясь выбраться из-под навалившегося на нее Хохла. – Мы уже собираемся, ты иди тоже одевайся.
– Я уже давно оделся, а вы все не выходите!
– Все, идем. Найди пока ключи от машины, – распорядился Женька, вставая с кровати и подавая Марине руку. – В душ, котенок? – шепнул он ей на ухо, щекотно обдав жарким дыханием.
– Только быстро… Егорка ждет… А вечером полежим в джакузи, хочешь?
– Конечно, родная…
Через полчаса они ехали в центр города. Марина уверенно вела машину, уже вполне освоившись на английских дорогах, успев даже привыкнуть к странному для русских движению. Егорка на заднем сиденье бормотал что-то по-английски, держал обеими руками большой пакет с пирожными и булками. Весь салон заполнился запахом свежей выпечки, и Марина почему-то вдруг вспомнила Женькину бабу Настю и ее деревенский хлеб, только что вынутый из русской печки, большую глиняную кружку, полную парного молока… В носу защипало, Коваль стянула зубами перчатку и вытерла непрошеные слезы.
Уже давно ей не было так плохо и не тянуло с такой силой домой, в Россию. Однако даже заговаривать на эту тему она боялась, зная отношение Хохла к этому вопросу. Он тоже отчаянно хотел вернуться, но понимал, что тем самым сведет на нет все свои усилия по выводу Марины и Егорки из-под прицела мамедовских. Но и жить здесь, в Бристоле, ему тоже становилось невыносимо, и все чаще Хохол срывался и пил. Марина понимала его, не скандалила, застав Женьку пьяным. Потом он извинялся, долго ходил шелковый и исполнял любую Маринину прихоть.
Первое время она страшно злилась на Женьку за самовольно принятое решение, особенно когда только-только пришла в себя и стала хоть чуть-чуть соображать. Ее бесила эта страна, этот дом – да вообще все. Хотелось домой, в родной город, в родной коттедж, ночами Коваль рыдала в подушку, кроя лежащего рядом Хохла последними словами. Со временем, правда, она смирилась и поняла, что только так Женька мог спасти ее, только таким образом дал ей возможность выжить и жить дальше. Злоба и досада сменились стыдом и благодарностью. Коваль даже предприняла попытку стать обычной женщиной – женой и матерью, но куда там… Если ты не рождена для этого, то нечего и пробовать. Очень скоро ей наскучила размеренная и спокойная жизнь, и Марина уговорила Хохла не упрямиться и позволить ей заниматься чем-нибудь. Она открыла ресторан, правда, не японский – русский, но все же это был ресторан, бизнес, в котором она хорошо разбиралась. Найти эмигрантов для работы оказалось совсем несложно, и управляющий тоже был из русских.
Егорка уже ходил в подготовительную школу и выделялся среди своих сверстников тягой к языкам, об этом постоянно говорила его наставница. Марина была рада – в конце концов, знание иностранного языка еще никому не вредило. Она испытала это на своей шкуре – куда теперь без своего почти безукоризненного английского.
– …Мама, ну, куда ты едешь? Уже полпарка проехала! – Возмущенный детский голосок отвлек Марину от раздумий, и она резко нажала на педаль тормоза.
– …Твою мать! – откомментировал Хохол, едва не врезавшись лбом в стекло. – Рехнулась?! Опять мечтаешь за рулем?
– Не ори! – разозлилась Марина. – Не надо было пиво жрать с утра, сам бы ехал и на меня не срывался!
Она решила не портить ребенку долгожданный выходной, а потому взяла себя в руки и вышла из машины с улыбкой, протянула Егору руку:
– Идем, Грегори, папа нас догонит.
При этом связка ключей полетела точнехонько в лицо Хохла, и тот едва успел увернуться. Марина, опираясь на трость, направилась с сыном к пруду, а Женька, подобрав ключи и взгромоздившись на водительское место, пробормотал:
– Стерва чертова, обязательно последнее слово твое должно быть!
Он оставил «мерина» на стоянке и пошел искать свое семейство. Сделать это оказалось нетрудно – во-первых, их излюбленным местом была небольшая беседка на берегу пруда, где Марина сидела на лавке, а Егорка, свесившись через перила, крошил в воду булку, а во-вторых, другой такой женщины во всем парке просто не было. Марина теперь стриглась коротко, почти под ежик, красилась по-прежнему в черный цвет и пользовалась ярко-красной губной помадой. Цвет одежды тоже не менялся, хотя изредка Коваль позволяла себе белую блузку или пушистый ангорский свитер. Сегодня на ней был именно такой – снежно-белый, и на фоне еще голых деревьев и старой коричневой беседки Марина смотрелась ярким пятном. Хохол вошел в беседку, сел напротив Коваль и дерзко уставился ей в лицо. Воспользовавшись тем, что Егорка занят кормлением уток, Марина показала Хохлу средний палец, на что Женька фыркнул и шепотом пообещал разобраться с ней ночью.
– Помечтай! – насмешливо отозвалась она, встала и подошла к сыну, висевшему над водой с куском булки в руке: – Что, плавают?
– Смотри, какие большие! – с восторгом проговорил мальчик, поворачивая к матери мордашку.
Марина отломила кусочек и бросила в воду. Тут же подплыла серая птица, схватила хлеб клювом и, смешно вытянув шею, проглотила. Уток было много, целая стая, они прилетали сюда каждый год, и Егорка вполне серьезно утверждал, что птицы его узнают.
– Ага, у них только и дел! – фыркнул Хохол, доставая сигареты.
– Узнают! – уперся Егор, глянув на отца исподлобья.
Хохол взбесился – его раздражала манера мальчика копировать Маринину привычку убивать собеседника взглядом.
– Ты как на отца опять смотришь?! – зашипел он по-русски, а Егор, отойдя на безопасное расстояние, вдруг по-английски выдал:
– А ты мне не папа!
Коваль замерла на лавке, не донеся до губ зажженную сигарету. Как он узнал?! Откуда?! Она никогда не говорила Егорке, что Хохол ему не родной, это просто не обсуждалось – Женька растил его с десятимесячного возраста как сына, считал своим ребенком, и вдруг такое… Даже Женькиных познаний в английском хватило, чтобы понять фразу, брошенную ребенком.
– Что?! – оторопел Хохол. – Как ты сказал?
Егорка молчал, глядя под ноги, но повторить свои слова не решался. Хохол вдруг поднялся и пошел прочь из беседки, ссутулив плечи и опустив голову, как побитая собака.
– Грег! Как ты мог?! – взвинтилась Марина, гневно глядя на сына.
– Я правду сказал! Он мне не папа!
Коваль ударила его по щеке перчаткой и зашипела в лицо:
– Не смей! Не смей никогда говорить отцу таких вещей, ты, маленький поганец! Ты понял?! – Она сильно встряхнула его за плечо и повторила: – Не слышу – понял?!
– По-понял… – проговорил Егор, часто моргая, чтобы не дать выкатиться слезам – его никто и никогда не бил, тем более так обидно, по лицу, тонкой кожаной перчаткой.
– А раз понял – догони отца и извинись!
Марина чуть толкнула мальчика к выходу из беседки, и Егорка со всех ног кинулся вслед за уходящим Хохлом. Марина видела, как он догнал Женьку, взял за руку и заставил остановиться. Задрав вверх головенку в спортивной шапочке, он что-то говорил Хохлу, а тот в ответ только погладил его по макушке. Егор подпрыгивал на месте и продолжал что-то говорить, а Женька вдруг подхватил его на руки и прижал к себе, спрятав лицо на его груди. Мальчик обнял Хохла за шею, и у Марины защипало в носу. Она глубоко затянулась сигаретой, стараясь не заплакать. Вот так – ребенок откуда-то узнал, что Женька ему не отец… А что произойдет, когда он вдруг выяснит, что и Марина ему не мать? Но кто мог сказать об этом пятилетнему ребенку? Да еще здесь, в чужой стране, где никто их не знал?
Обратно ехали молча. Хохол сидел с Егоркой на заднем сиденье, потому что мальчик не отпускал его, прилип намертво, чувствуя свою вину. Дома Егор сразу пошел к себе и лег, хотя время было раннее.
– Ты будешь ужинать? – Марина вошла в детскую, чтобы позвать сына к столу, но тот только помотал головой и снова спрятал лицо в подушку.
Она присела на кровать рядом и потрепала его по затылку:
– Грег… ты обиделся?
Он промолчал. Марина потеснила его к стенке и легла рядом, обняла и прижала к себе, уткнувшись губами в темноволосую макушку:
– Прости меня, сынок, я была неправа. Но и ты тоже сделал ужасную вещь. Ты обидел папу. За что?
– А за что ты меня ударила?
– Вот за это самое. Никогда не смей говорить что-то подобное папе. Он – твой папа, понимаешь?
– Нет, он не мой папа. – Егор освободился от материнских рук и сел на кровати. – Не настоящий. Моего папу звали Егор, я знаю.
– Откуда? Что за бред?
– Прочитал то, что написано в такой синенькой бумажке… она лежит у тебя в столе.
– Ты рылся в моем столе? – удивленно изогнула брови Марина, приподнимаясь на локте. – Знаешь, как это называется?
– Знаю – шакалить, – вздохнул Егор совершенно серьезно, и Коваль, повалившись обратно на кровать, закатилась смехом.
– Я тебя умоляю… – простонала она, вытирая заслезившиеся глаза. – Больше никому и никогда не повторяй то, что слышишь от папы… особенно в школе…
– Мама, не смейся, – попросил Егорка, обхватывая ее за шею. – Я больше не буду так говорить. Но ведь моего папу на самом деле звали Егор, правда? Ну, скажи, скажи!
Он тормошил мать, заглядывал ей в лицо, терся носом о щеку. Марина уворачивалась, пытаясь перевести разговор на другую тему, но настырный мальчик не отставал.
– Хорошо, – сдалась Коваль. – Но сначала мы пойдем поедим, а потом поднимемся к тебе и поговорим, да? Беги в столовую, я сейчас тоже приду.
Егорка побежал вниз, а Марина, сев на кровати и обхватив руками колени, задумалась. Значит, Егорка нашел в ящике стола свое свидетельство о рождении, в котором ясно написано, что его отец – Егор Сергеевич Малышев. Беда с грамотными…
Читать его, как ни странно, научил Хохол, долгими зимними вечерами они сидели с книжками в детской или в гостиной, и маленький Егорка повторял за Женькой русские буквы, складывая их в слова и слоги. Английскому его обучала русская студентка Инна, приходившая к ним дважды в неделю. Пока Марина восстанавливалась после болезни, она почти не занималась сыном, но когда немного окрепла, взяла его обучение в свои руки, и теперь, к пяти годам, Егор бегло читал и по-русски, и по-английски. А теперь придется рассказать сыну правду о его отце, раз уж возник такой вопрос… Но сначала нужно поговорить с Женькой.
Марина спустилась в столовую, где за накрытым столом уже сидели Хохол и Егорка, села на свое место и потянулась к стакану с соком.
Закончив ужинать, Егор без напоминаний собрал со стойки тарелки и сложил их в посудомоечную машину – это было его обязанностью с четырехлетнего возраста.
– Потом иди в душ и к себе, я приду минут через сорок, нам с папой нужно поговорить, – распорядилась Марина, и мальчик кивнул.
Хохол вопросительно смотрел на нее, но Коваль не собиралась разговаривать при ребенке.
– Идем в кабинет.
Бывший кабинет Малыша на первом этаже теперь стал Марининым рабочим местом. Там она держала все документы, бумаги, там же находился и сейф, в котором лежали российские паспорта и Маринины драгоценности, коих было немало – подарки Малыша и Хохла. Ничего в интерьере она не поменяла, все осталось так, как при Егоре.
Опустившись в кресло, Коваль закурила, помолчала какое-то время, глядя на сидящего перед ней Женьку. Она не знала, как начать разговор, с какой фразы, как сделать так, чтобы тот не почувствовал себя чужим и отвергнутым.
– Женя… понимаешь, какое дело… Словом, Егор нашел свое свидетельство о рождении.
– И что? – не сразу понял Хохол.
– Как – что? Он прочитал все, что там написано, и именно поэтому сегодня сказал тебе то, что сказал.
Женька молчал, уставившись куда-то на пол, словно изучал рисунок ковра.
– Жень…
– Что?
Марина вышла из-за стола, села на подлокотник кресла и обняла любовника за шею, прижавшись губами к виску:
– Жень… ты не думай, он не станет любить тебя меньше… он ведь еще ничего не соображает, лепит, что в голову взбредет…
– Да, было бы лучше, чтобы он врал так же виртуозно, как ты, – невесело усмехнулся Хохол, похлопав Марину по колену. – Не говори ерунды, котенок. Теперь он знает, что я ему не родной отец, и при любом удобном случае будет напоминать мне об этом.
– Ты спятил! Я не позволю Егору относиться к тебе иначе, чем было до сегодняшнего дня! – возмутилась Марина. – Ему пять лет, но тебе-то уже пятый десяток – может, хватит? Неужели ты не понимаешь, что отец не тот, кто в документах записан, а тот, кто растит и воспитывает? Он же копирует тебя, каждое слово, каждый жест! Женя! – Она пересела к нему на колени и взяла в ладони хмурое лицо. – Прекрати! Ты – его отец, другого у него уже не будет. И не было.
– Себя хоть не обманывай, – попросил он, прислушиваясь к движениям ее рук по щекам. – Он все равно будет спрашивать.
– Я расскажу ему об этом сегодня. Да-да, вот прямо сегодня, – предупреждая возглас Хохла, Марина приложила палец к его губам. – Он обдумает все и успокоится. Хочет знать – пусть знает.
– Он еще маленький…
– Ну и что? Зато потом никто не сможет ранить его.
– Да? А если…
– Не надо! Об этом я ему расскажу… позже… когда он будет старше…
Марина замолчала, и Хохол, словно почувствовав, как все ее тело сковали тревога и страх, крепче обнял ее и прижал к себе. Они раньше никогда не заговаривали друг с другом на эту тему, просто не было необходимости задумываться, что Егор может узнать правду самостоятельно, да еще таким образом.
– Не переживай, котенок, все образуется. Егор вырастет…
– Да, – эхом отозвалась Марина, не отрываясь от Хохла, словно это могло отодвинуть непростой разговор с сыном. – Вырастет…
– Хочешь, я сейчас с тобой пойду? – предложил Женька, но Марина отказалась:
– Спасибо, родной… я должна сама.
– Ну, ты тогда просто помни, что я с тобой.
– Ты всегда со мной, не говори ерунды.
Коваль поцеловала его в щеку и встала, направляясь в детскую. Перед этим она открыла сейф и вытащила оттуда небольшой альбом – это были фотографии, которые Хохол даже в суматохе отъезда не забыл взять с собой.
Он понимающе кивнул:
– Давай, котенок, все правильно…
Перед дверью детской Марина остановилась, набрала в грудь воздуха и резко выдохнула, словно перед прыжком в воду, и только после этого взялась за ручку. Егор сидел в кровати, переодетый в пижаму. На личике застыло напряженное ожидание, руки теребили любимого плюшевого медвежонка, привезенного из России. Марина села рядом с сыном, положила ему на колени альбом:
– Здесь фотографии твоего папы, Грег.
Мальчик взялся за обложку так осторожно, словно она была горячая и могла обжечь его. С первой страницы на него смотрел Малыш – на фотографии, сделанной в офисе, он сидел за столом и улыбался в объектив.
– Это… он? – почему-то Егорка не смог произнести слово «папа».
– Да, сынок.
У Марины заболело сердце при виде родного лица, она так и не избавилась от своих ночных кошмаров, по-прежнему видела во сне мужа и просыпалась в слезах. Правда, это случалось все реже, однако случалось, причиняя боль. Егорка провел пальцем по фотографии и всхлипнул.
– Что такое? – Марина прижалась к сыну, и он поднял на нее синие глаза:
– А где он?
– Он… он умер, Грег.
– Умер? Как?
– Так…
– А где тогда был я?
– А ты… ты был еще совсем маленький, совсем крошечный…
– И я его никогда-никогда не увижу?
– Нет, сынок, никогда. Он похоронен очень далеко, в России. Может быть, мы съездим туда когда-нибудь, и ты принесешь ему цветы.
Егор укоризненно поглядел на мать:
– Мам, ты чего говоришь? Как я принесу ему цветы, если он умер?
– Ты положишь их на его могилу, и он почувствует, что ты пришел. – Коваль вытерла слезы, катившиеся по щекам, поцеловала сына в темноволосую макушку.
– Мама, не плачь, – попросил он срывающимся голосом. – Хочешь, я не буду спрашивать больше?
– Нет-нет, сынок, спрашивай… – выдохнула Марина. – Просто… это очень тяжело…
– А его звали, как меня?
– Это тебя зовут, как его. Я назвала тебя так же. В России ты был бы Егор Егорович, а здесь – Грегори.
– Жалко, что я его совсем не видел, – пробормотал мальчик, переворачивая альбомный лист. – Ой, мамуля, а это ты!
Это была одна из ее редких фотографий – Марина не любила фотографироваться. Но здесь они были вдвоем – Малыш держал на руках жену, одетую в белоснежное подвенечное платье, и улыбался счастливой улыбкой.
– Это вы женились, да?
– Да.
– А как же папа… ну, мой другой папа?
– Мы еще тогда не были знакомы, – уклонилась Марина.
– Мам… а я похож на своего первого папу?
– Очень. – Коваль снова поцеловала его. – У тебя такие же глаза, такие же волосы… ты копия своего отца, Грегори.
Они пролистали альбом до конца, и мальчик все время внимательно рассматривал лицо Малыша, словно искал в нем свои черты. Закрыв альбом, Егорка какое-то время молчал, а потом попросил:
– Можно, он будет лежать у меня в комнате?
– Можно. Но у меня к тебе тоже просьба. Я могу говорить с тобой как со взрослым мужчиной? – Марина вгляделась в синие глазенки сына, и тот кивнул. – Грег, твой родной папа умер. Но Женя… он тоже твой папа, он растил тебя, он заботился о тебе, когда я… уезжала, а потом сильно болела, ты помнишь?
– Помню. А еще я помню, как мы жили в другом доме, – вдруг сказал Егорка, удивив Марину. – Такой большой-большой дом, намного больше этого. Да?
– Это так странно… тебе было всего два года, я даже не думала, что такие маленькие дети могут что-то помнить…
– Ты не ответила!
– Да, родной, наш дом в России был намного больше этого, – сдалась Марина. – Его построил твой папа, он ведь был строителем.
– А этот дом кто построил?
– Этот – не знаю. Папа купил его, когда приехал сюда жить. Но ты перевел разговор, хитрый поросенок! – Она ущипнула сына за щеку, и тот лукаво улыбнулся. – Так вот – я прошу, нет, я требую от тебя беспрекословного подчинения отцу, ты понял? Любое слово, сказанное папой, для тебя закон. И не дай тебе Бог забыть то, о чем мы говорили сегодня в парке.
Единственным человеком, который совершенно не боялся взгляда Коваль, был ее сын. Однако боязнь разочаровать ее была сильнее всего, сильнее крика и ругани. Егор старался ничем не огорчать мать, не заставлять мрачнеть ее красивое лицо. Он слышал, как в школе учительницы говорили о том, что миссис Мюррей – фантастически красивая женщина и наверняка могла бы сниматься в рекламе. Егор гордился матерью, любил, когда она приезжала за ним в школу, выходила из джипа и ждала его, Егора, облокотившись на капот. Потом они ехали в какое-нибудь кафе, заказывали что-нибудь вкусное и обязательно – мороженое в большом бокале, украшенное вишенкой сверху. Но дело было даже не в мороженом, а в том, что в такие моменты Марина принадлежала только ему, только его слушала, только с ним разговаривала.
– Грег, я не слышу, – напомнила Марина, заметив, что мальчик отвлекся и думает о чем-то.
– Да, мамуля, я понял. Мамуля, я так тебя люблю…
– И я тебя, родной…
Выйдя из детской, Марина закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя, как силы покидают ее. Разговор, такой внешне спокойный и размеренный, дался ей непросто и отнял много нервов. Марина съехала по двери и села на пол и так сидела очень долго, до тех пор, пока ее не нашел Хохол.
– Вот ты где! А чего на полу?
– Я очень устала, Жень… это так трудно, оказывается, так больно…
Марина заплакала, уткнувшись лицом в колени. Хохол присел рядом, потрепал по волосам:
– Котенок, ты не плачь, ведь все кончилось. Что Егор сказал?
– Да вроде ничего… пообещал, что будет слушаться тебя, как раньше…
– А… про Малыша – что?