Страница:
– Не стесняйтесь спросить, даже если вопрос кажется вам глупым, – он обвел учеников взглядом. – Лучше лишний раз спросить и утвердиться в своем мнении, чем постесняться и пойти по ложному пути.
Завершив тренировку церемонией прощания, Акела прошел в душевую и долго стоял под холодной водой, подставив под струи изуродованное ожогами лицо. На душе было неспокойно и тревожно, вот уже несколько недель он не находил себе места. Происходило что-то, чему никак не находилось объяснения.
– Учитель, учитель! – вернул его к действительности голос Вити. – У вас звонит телефон!
– Да, спасибо.
Завернувшись по пояс в полотенце, Акела прошел в тренерскую и взял со стола мобильный. Звонила жена:
– Сашенька, извини, что отвлекаю тебя. Ты поздно сегодня вернешься? – голос был каким-то странным, напряженным.
– Я уже собираюсь уходить, значит, через час буду. Случилось что-то?
– Я не хочу по телефону… Ты возвращайся скорее, пожалуйста…
Она бросила трубку, и Акела обеспокоенно подумал, что все-таки произошло что-то, иначе Алька не позвонила бы ему – никогда не была истеричкой. Он наскоро оделся и поспешил на остановку.
Ольга
Акела
Ольга
Михаил
Завершив тренировку церемонией прощания, Акела прошел в душевую и долго стоял под холодной водой, подставив под струи изуродованное ожогами лицо. На душе было неспокойно и тревожно, вот уже несколько недель он не находил себе места. Происходило что-то, чему никак не находилось объяснения.
– Учитель, учитель! – вернул его к действительности голос Вити. – У вас звонит телефон!
– Да, спасибо.
Завернувшись по пояс в полотенце, Акела прошел в тренерскую и взял со стола мобильный. Звонила жена:
– Сашенька, извини, что отвлекаю тебя. Ты поздно сегодня вернешься? – голос был каким-то странным, напряженным.
– Я уже собираюсь уходить, значит, через час буду. Случилось что-то?
– Я не хочу по телефону… Ты возвращайся скорее, пожалуйста…
Она бросила трубку, и Акела обеспокоенно подумал, что все-таки произошло что-то, иначе Алька не позвонила бы ему – никогда не была истеричкой. Он наскоро оделся и поспешил на остановку.
Ольга
– Оленька, ты совсем ничего не ешь, – заметила Наталья Ивановна, наблюдая за тем, как вернувшаяся с дежурства дочь вяло возит ложкой по тарелке с супом.
Они сидели в маленькой кухне, где пахло борщом и жареной картошкой, а на подоконнике цвели фиалки и герань.
Ольга даже не услышала вопроса, продолжая думать о своем. Мысль об убийце-самурае разъедала ее изнутри, как раковая опухоль, Ольга не могла работать, не могла спать, есть…
Равнодушие оперативников задело ее, девушка не могла понять, как можно отмахиваться от версии, пусть даже она бредовая и неправдоподобная. Ведь в кино любая версия тщательно проверяется и отрабатывается…
– Ты меня не слушаешь, что ли? – Наталья Ивановна слегка толкнула дочь в локоть, и Ольга потрясла головой, отгоняя мысли:
– Нет, мама, слушаю…
– Тогда повтори, что я сейчас сказала! – потребовала она, и Ольга понурилась.
– Мам… ну, проблемы у меня на работе, никак не могу отвлечься, прости…
Наталья Ивановна понимающе улыбнулась. Конечно, она до сих пор не могла смириться и принять выбор дочери, однако ее увлеченность работой не могла не радовать. Ольга своей серьезностью напоминала отца – тот тоже считал, что свое дело нужно делать только с полной самоотдачей, иначе это уже не работа, а халтура. Но одержимость дочери порой пугала Наталью Ивановну – у нее совсем не оставалось времени на личную жизнь, не было любимого человека, даже просто какого-нибудь приятеля, с которым ходят в кино. А ведь пора бы уже подумать и о семье.
– Ты, Оленька, хоть бы сходила куда, – предложила она, убирая тарелку с почти нетронутым борщом и придвигая новую, с румяным картофелем.
– Куда? – не понял Ольга, беря вилку и замирая над очередным блюдом.
– Ну, не знаю – в кино там или на концерт какой…
– В кино… – повторил Ольга, чувствуя, как в голове зарождается какая-то мысль. – В кино, в кино… Мам, ты гений! – выкрикнула она неожиданно, поняв, что именно ей следует сделать, и принялась споро поглощать жареную картошку.
– Да что с тобой сегодня? – удивленно спросила мама, наблюдая за тем, как быстро исчезает с тарелки еда. – То сидишь и не ешь ничего, а то мечешь, как пять дней голодала?
– Потом, мамуля, все потом! – Ольга вскочила, чмокнула мать в щеку и убежала в прихожую, а через пару минут хлопнула входная дверь.
Ольга остановилась только у автобусной остановки, заметив, что вызывает удивленные взгляды прохожих, пошла медленнее, стараясь восстановить дыхание. Она твердо знала, куда направляется – в большой музыкальный магазин на центральном проспекте, там отличный выбор дисков и кассет с фильмами. Возможно, просмотрев что-то про самураев, она, Ольга, сможет найти ответ на мучивший ее вопрос.
В магазине Ольга даже растерялась сначала от обилия ярких коробок, но к ней уже спешила высокая стройная блондинка с копной кудряшек, кокетливо подобранных кверху ярким голубым шарфиком:
– Вам помочь?
– Да, если можете… Я ищу фильмы о средневековой Японии и, если возможно, что-то о современных самураях.
Продавец отошла к стеллажу, начав рассматривать выставленные там диски, а Ольга обвела взглядом просторный зал магазина и вдруг остолбенела. Прямо на нее двигалась неземная красавица, стройная, высокая, медноволосая, в дорогой норковой шубке дымчато-голубого цвета и высоких лаковых сапогах на тонкой шпильке. Что-то в облике женщины показалось ей смутно знакомым, узнаваемым… И этот жест, которым она небрежно отбросила за спину волосы… Ольга взглянула в лицо девушки и обомлела – Анжелка, Анжелка Сокольникова из параллельного класса! Вот так да…
– Анжела? – не очень уверенно произнесла она, протянув руку и коснувшись рукава шубки.
Девушка, уже начавшая рассматривать полки, обернулась и тоже ахнула:
– Ольга?! Ольга Паршинцева?! Ольга из одиннадцатого «А»?
– Ну да! – радостно подтвердила она, разглядывая старую знакомую с интересом. – Ну, ты изменилась, Анжела! Еле узнала, честное слово! Всегда была красавица, а теперь… просто высший класс!
Анжела кокетливо поджала губы и прищурила ярко накрашенные глаза:
– А ты, Олечка, все такая же… Милая девочка-зубрилка.
– Я уже не зубрилка, между прочим, – слегка обиделась Ольга, и Анжела рассмеялась:
– Не дуйся, я пошутила! Никогда не считала тебя зубрилкой, наоборот – удивлялась, откуда ты столько всего знаешь. Где работаешь, Олечка?
– В судмедэкспертизе.
Идеально выщипанные брови Анжелы от удивления выгнулись дугой.
– Это что же – с покойниками возишься?
– Боишься – от шубы трупами запахнет? – насмешливо спросила Ольга, кивнув головой на свою руку, так и замершую на мягком голубом мехе.
Анжела чуть смутилась, порозовела и помотала головой. Ольга улыбнулась и отпустила ее рукав:
– Странные существа – люди. Надо бояться живых, а мертвые вообще никакой угрозы не таят. Но что мы обо мне да обо мне? Ты-то как? Замужем, небось?
– И да и нет, – загадочно проговорила Анжела. – Это неинтересная тема, знаешь ли… Ты торопишься?
– Нет, я совершенно свободна до завтра, – радостно сообщила Ольга. – Можем посидеть в кафе.
– И посидим! – кивнула Анжела. – Только давай сперва диски глянем, а то мне вечером совершенно нечего делать будет.
Анжела пошла в отдел «ужастиков», а Ольга повернулась к терпеливо ожидавшей конца беседы девушке-продавцу. Та держала в руках внушительную стопку дисков:
– Вот… все, что удалось найти. Выбирайте.
У Ольги мелькнула шальная мысль купить все, не перебирая коробки, но потом она вспомнила, что собралась с Анжелой в кафе, следовательно, стоило быть экономнее. Она наскоро отобрала несколько дисков и пошла к кассе. Вскоре к ней присоединилась и Анжела, небрежно обмахивающаяся тремя плоскими коробочками с кровавыми рисунками и ужасными мордами на этикетках.
– Люблю на ночь нервишки пощекотать, – объяснила она удивленной Ольге.
Расплатившись за покупки, они вышли из магазина и попали под снегопад. Снег валил хлопьями, оседал пушистыми перьями на ветках деревьев, на шапках прохожих, на тротуарах и невысоких металлических заборчиках, огораживавших клумбы. Анжела накинула капюшон, натянула лайковые перчатки и вопросительно взглянула на Ольгу. Та мучительно соображала, куда же пригласит ее приятельница, в какое именно место. Беспокоил еще один щекотливый и неприятный вопрос – деньги. В кармане лежало всего несколько купюр, тысячи полторы, а внешний вид Анжелы красноречиво свидетельствовал о том, что в заведение из серии «поел – убери за собой» она не заглядывала со времен школьной юности. Проницательная Анжела уловила замешательство и мягко взяла Паршинцеву под руку:
– Идем, Олечка, я знаю хороший бар здесь, за углом, там варят прекрасный кофе, можно курить… И цены демократичные. Я, конечно, могу заплатить за тебя, но согласись – это как-то… И потом, зная тебя, не думаю, чтобы ты согласилась, правда? – она лукаво взглянула в ее глаза, чуть отогнув край капюшона, и Ольга утвердительно кивнула. – Ну, я так и думала. Идем, в «Карамболе» на самом деле все так, как я сказала.
Они сидели в маленькой кухне, где пахло борщом и жареной картошкой, а на подоконнике цвели фиалки и герань.
Ольга даже не услышала вопроса, продолжая думать о своем. Мысль об убийце-самурае разъедала ее изнутри, как раковая опухоль, Ольга не могла работать, не могла спать, есть…
Равнодушие оперативников задело ее, девушка не могла понять, как можно отмахиваться от версии, пусть даже она бредовая и неправдоподобная. Ведь в кино любая версия тщательно проверяется и отрабатывается…
– Ты меня не слушаешь, что ли? – Наталья Ивановна слегка толкнула дочь в локоть, и Ольга потрясла головой, отгоняя мысли:
– Нет, мама, слушаю…
– Тогда повтори, что я сейчас сказала! – потребовала она, и Ольга понурилась.
– Мам… ну, проблемы у меня на работе, никак не могу отвлечься, прости…
Наталья Ивановна понимающе улыбнулась. Конечно, она до сих пор не могла смириться и принять выбор дочери, однако ее увлеченность работой не могла не радовать. Ольга своей серьезностью напоминала отца – тот тоже считал, что свое дело нужно делать только с полной самоотдачей, иначе это уже не работа, а халтура. Но одержимость дочери порой пугала Наталью Ивановну – у нее совсем не оставалось времени на личную жизнь, не было любимого человека, даже просто какого-нибудь приятеля, с которым ходят в кино. А ведь пора бы уже подумать и о семье.
– Ты, Оленька, хоть бы сходила куда, – предложила она, убирая тарелку с почти нетронутым борщом и придвигая новую, с румяным картофелем.
– Куда? – не понял Ольга, беря вилку и замирая над очередным блюдом.
– Ну, не знаю – в кино там или на концерт какой…
– В кино… – повторил Ольга, чувствуя, как в голове зарождается какая-то мысль. – В кино, в кино… Мам, ты гений! – выкрикнула она неожиданно, поняв, что именно ей следует сделать, и принялась споро поглощать жареную картошку.
– Да что с тобой сегодня? – удивленно спросила мама, наблюдая за тем, как быстро исчезает с тарелки еда. – То сидишь и не ешь ничего, а то мечешь, как пять дней голодала?
– Потом, мамуля, все потом! – Ольга вскочила, чмокнула мать в щеку и убежала в прихожую, а через пару минут хлопнула входная дверь.
Ольга остановилась только у автобусной остановки, заметив, что вызывает удивленные взгляды прохожих, пошла медленнее, стараясь восстановить дыхание. Она твердо знала, куда направляется – в большой музыкальный магазин на центральном проспекте, там отличный выбор дисков и кассет с фильмами. Возможно, просмотрев что-то про самураев, она, Ольга, сможет найти ответ на мучивший ее вопрос.
В магазине Ольга даже растерялась сначала от обилия ярких коробок, но к ней уже спешила высокая стройная блондинка с копной кудряшек, кокетливо подобранных кверху ярким голубым шарфиком:
– Вам помочь?
– Да, если можете… Я ищу фильмы о средневековой Японии и, если возможно, что-то о современных самураях.
Продавец отошла к стеллажу, начав рассматривать выставленные там диски, а Ольга обвела взглядом просторный зал магазина и вдруг остолбенела. Прямо на нее двигалась неземная красавица, стройная, высокая, медноволосая, в дорогой норковой шубке дымчато-голубого цвета и высоких лаковых сапогах на тонкой шпильке. Что-то в облике женщины показалось ей смутно знакомым, узнаваемым… И этот жест, которым она небрежно отбросила за спину волосы… Ольга взглянула в лицо девушки и обомлела – Анжелка, Анжелка Сокольникова из параллельного класса! Вот так да…
– Анжела? – не очень уверенно произнесла она, протянув руку и коснувшись рукава шубки.
Девушка, уже начавшая рассматривать полки, обернулась и тоже ахнула:
– Ольга?! Ольга Паршинцева?! Ольга из одиннадцатого «А»?
– Ну да! – радостно подтвердила она, разглядывая старую знакомую с интересом. – Ну, ты изменилась, Анжела! Еле узнала, честное слово! Всегда была красавица, а теперь… просто высший класс!
Анжела кокетливо поджала губы и прищурила ярко накрашенные глаза:
– А ты, Олечка, все такая же… Милая девочка-зубрилка.
– Я уже не зубрилка, между прочим, – слегка обиделась Ольга, и Анжела рассмеялась:
– Не дуйся, я пошутила! Никогда не считала тебя зубрилкой, наоборот – удивлялась, откуда ты столько всего знаешь. Где работаешь, Олечка?
– В судмедэкспертизе.
Идеально выщипанные брови Анжелы от удивления выгнулись дугой.
– Это что же – с покойниками возишься?
– Боишься – от шубы трупами запахнет? – насмешливо спросила Ольга, кивнув головой на свою руку, так и замершую на мягком голубом мехе.
Анжела чуть смутилась, порозовела и помотала головой. Ольга улыбнулась и отпустила ее рукав:
– Странные существа – люди. Надо бояться живых, а мертвые вообще никакой угрозы не таят. Но что мы обо мне да обо мне? Ты-то как? Замужем, небось?
– И да и нет, – загадочно проговорила Анжела. – Это неинтересная тема, знаешь ли… Ты торопишься?
– Нет, я совершенно свободна до завтра, – радостно сообщила Ольга. – Можем посидеть в кафе.
– И посидим! – кивнула Анжела. – Только давай сперва диски глянем, а то мне вечером совершенно нечего делать будет.
Анжела пошла в отдел «ужастиков», а Ольга повернулась к терпеливо ожидавшей конца беседы девушке-продавцу. Та держала в руках внушительную стопку дисков:
– Вот… все, что удалось найти. Выбирайте.
У Ольги мелькнула шальная мысль купить все, не перебирая коробки, но потом она вспомнила, что собралась с Анжелой в кафе, следовательно, стоило быть экономнее. Она наскоро отобрала несколько дисков и пошла к кассе. Вскоре к ней присоединилась и Анжела, небрежно обмахивающаяся тремя плоскими коробочками с кровавыми рисунками и ужасными мордами на этикетках.
– Люблю на ночь нервишки пощекотать, – объяснила она удивленной Ольге.
Расплатившись за покупки, они вышли из магазина и попали под снегопад. Снег валил хлопьями, оседал пушистыми перьями на ветках деревьев, на шапках прохожих, на тротуарах и невысоких металлических заборчиках, огораживавших клумбы. Анжела накинула капюшон, натянула лайковые перчатки и вопросительно взглянула на Ольгу. Та мучительно соображала, куда же пригласит ее приятельница, в какое именно место. Беспокоил еще один щекотливый и неприятный вопрос – деньги. В кармане лежало всего несколько купюр, тысячи полторы, а внешний вид Анжелы красноречиво свидетельствовал о том, что в заведение из серии «поел – убери за собой» она не заглядывала со времен школьной юности. Проницательная Анжела уловила замешательство и мягко взяла Паршинцеву под руку:
– Идем, Олечка, я знаю хороший бар здесь, за углом, там варят прекрасный кофе, можно курить… И цены демократичные. Я, конечно, могу заплатить за тебя, но согласись – это как-то… И потом, зная тебя, не думаю, чтобы ты согласилась, правда? – она лукаво взглянула в ее глаза, чуть отогнув край капюшона, и Ольга утвердительно кивнула. – Ну, я так и думала. Идем, в «Карамболе» на самом деле все так, как я сказала.
Акела
Он взлетел по ступенькам на свой пятый этаж, торопливо открыл дверь и с порога крикнул:
– Аленька, ты дома?
– Да, я в спальне, – раздался голос жены, и Акела немного успокоился.
Чувство беспокойства и тревоги не отпускало его всю дорогу до дома, он не мог представить, что стряслось у Али, если она решилась позвонить ему на работу – это было не принято. И сейчас, застав ее дома, Акела окончательно взял себя в руки. Когда дело касалось жены и дочери, он забывал свои самурайские привычки и правила, хотя не показывал этого, считая все-таки это проявлением слабости, недостойной мужчины. Алю он очень любил, старался оберегать от неприятностей, однако был требовательным и порой даже жестким. Но у него всегда находилось время, чтобы выслушать ее, дать совет. Его радовало, что жена стремится разделить его образ жизни, что она предпринимает попытки выучить японский, читает книги из его библиотеки и интересуется всем, что связано с ним. Да и Соню Аля воспитывала так, как хотел Акела, – девочка, при всей своей непоседливости, была все-таки упорной и непременно должна была довести любое начатое дело до конца, будь то загрузка посудомоечной машины или картинка к празднику для деда. Став отцом в том возрасте, когда многие его сверстники уже подумывают о внуках, Акела старался дать приемной дочери все что мог. Он считал необходимым окружить девочку атмосферой любви и уважения, интереса к ее маленьким делам и проблемам, а потому каждую свободную минуту проводил вместе с ней – читал, играл, рисовал и потихоньку учил японскому языку, которым сам отлично владел. Смышленая Соня схватывала конструкции на лету, и дело продвигалось довольно быстро.
Сейчас, обеспокоенный звонком жены, Акела не мог думать ни о чем, кроме того, что же произошло в его семье. Убрав куртку в шкаф, он сразу прошел в спальню, где обнаружил Алю лежащей в постели в теплом халате.
– Что с тобой? Ты заболела? – Он сел рядом и коснулся ладонью ее лба.
Аля отрицательно покачала головой, поежилась, обхватила себя руками за плечи и посмотрела на мужа виноватым взглядом:
– Саш… мне нужно тебе сказать кое-что…
– Что?
– Я сегодня очень сильно поссорилась с Алисой Власьевной во дворе, – призналась она, опустив гладко причесанную голову.
– И все?! – с облегчением выдохнул Акела, в голове которого уже возникли ужасающие картины болезней жены или дочери, перед которыми он окажется бессильным.
– Ты не представляешь, что она говорит! – горячо воскликнула Аля, сжав кулачки. – Она всем соседкам рассказывает, что это ты убил того человека – помнишь, я говорила? Как тебе темка?!
Глаз Акелы превратился в щель, тонкие губы поджались, и от всей его фигуры вдруг повеяло каким-то холодным напряжением.
– Не слушай старых сплетниц.
Он развернулся и вышел из комнаты, а через несколько секунд глухо стукнулась в стену ширма, отделяющая спортзал от коридора – значит, пошел заниматься. Саше стало неуютно – она ждала, что муж отреагирует как-то иначе, станет опровергать болтовню Алисы Власьевны, но он только рассердился и ушел в зал, где сейчас будет работать до ужина, хотя только что пришел из клуба. Это верный признак сильного волнения и душевной тревоги.
Акела осторожно вынул из сейфа в небольшой нише предмет, напоминающий кинжал в ножнах. Вещь была явно старинная, украшенная яшмой. Бережно держа предмет на вытянутой ладони, Акела всматривался в отсветы настенных светильников, отражающиеся в крупных камнях на рукоятке. Резким движением он развернул руку, и оказалось, что держит он вовсе не кинжал, а металлический веер, разложившийся от взмаха. Довольно толстые резные пластинки, удобная рукоять, которую плотно обхватили сильные пальцы, а самый верхний край настолько острый, что мог соперничать с бритвой. Это и был тэссен – боевой веер, искусством работы которым Акела теперь владел почти в совершенстве. Кроме того, в сейфе лежал еще один веер, попроще, без украшений и излишеств. Его Акела использовал во время тренировок. Веер принадлежал отцу его матери – известному востоковеду, осужденному в свое время как японский шпион. Дед умудрился сохранить драгоценное оружие каким-то непостижимым образом даже в лагере в глухой сибирской тайге. Настоящее сокровище для тех, кто понимал.
Мать часто рассказывала маленькому Саше историю жизни его деда, рассказывала как сказку на ночь, и в памяти мальчика дедушка запечатлелся сильным великаном. Позже, увидев старые фотокарточки, Саша почувствовал укол разочарования – дед оказался маленьким, сухоньким старичком с длинными вислыми усами и совершенно плоским лицом, изборожденным морщинами.
Мама всегда говорила о своем отце почтительно и восхищенно, и Александру передалось это уважение к деду, однако несходство реального образа и того, что рисовало воображение, немного пошатнуло его веру. Но не уменьшило интереса к восточной культуре. Возможность изучать ее дал университет, а боевые искусства – различные полулегальные школы карате и дзюдо. Но по-настоящему больших высот Акела достиг в кэндзюцу, а затем и в тэссен-дзюцу, которым увлекся очень основательно. В первой же поездке в Осаку на чемпионат он поразил даже местных мастеров и тогда же познакомился с Табанори Казуки, который и предложил ему свою помощь в дальнейшем изучении интересовавших Акелу техник. Табанори был едва ли не единственным мастером тэссен-дзюцу, так как уже много лет этот вид единоборства не получал должного развития. В странном человеке из России, с его обожженным лицом и отсутствующим глазом, старик Табанори разглядел талант и упорство в достижении цели, а потому подошел к нему после окончания чемпионата и на ломаном английском заговорил о перспективах. И был крайне поражен, когда тот ответил на вполне сносном японском. Так между ними возникла симпатия, и Акела стал по мере возможности приезжать к Табанори в его маленькую школу и наравне с тремя его учениками-японцами постигать хитрости обращения с таким мирным на первый взгляд предметом, как веер.
И вот этот почти антикварный тэссен, что держал сейчас в руках Акела, был подарком Табанори-сан. Он принадлежал роду Табанори на протяжении многих лет, и решение отдать такую реликвию говорило о высшем расположении наставника. Акела очень берег веера, никогда не забывал запереть дверцу сейфа, вмонтированного в нишу-таконом специально для хранения тэссенов. Сверху сейф маскировал длинный свиток с иероглифами, на котором было начертано тушью танка Фудзивары Киёскэ. Акела доставал веера только в минуты сильного волнения, как будто старинное оружие могло успокоить, вселить уверенность. Выполняя упражнения и принимая боевые стойки, он приходил в себя, а взмахи веера изгоняли все дурные мысли.
– Саша, все готово, – прошелестел из-за чуть раздвинутой ширмы голос жены, и Акела защелкнул тэссен.
Аля за несколько лет совместной жизни хорошо усвоила все его привычки и правила этикета, которых Акела придерживался многие годы. Ни разу за все время, что они жили отдельно от ее отца, она не сделала и не сказала ничего, что рассердило бы или вывело его из себя, хотя прежде непростой нрав и склонность жены к авантюрам доставляли Акеле немало беспокойств. В последнее же время он иногда поражался тому, насколько тонко чувствует его Аля, как улавливает каждое его движение, правильно понимает любой взгляд. Это было очень ценным качеством для фанатично следующего самурайскому кодексу Акелы. Его раздражали современные девицы – вульгарные, хамовитые и размалеванные студентки, которых он встречал в медицинском институте, когда приезжал встретить жену с работы, или слишком расчетливые зубастые дамочки из маленьких городков и поселков, так и высматривающие, где бы найти себе мужа-спонсора. Аля оказалась именно той женой, какую он себе и хотел. Акела постоянно чувствовал желание защищать ее, опекать, оберегать. Иногда в выходной он мог позволить себе отступить от правил и сам готовил обед и ужин, что умел делать не хуже шеф-повара в японском ресторане. Он довольно редко говорил жене о своих чувствах, но она и не требовала – ей достаточно было просто его улыбки, ласкового прикосновения ладони к щеке. В такие моменты Акела понимал, что семейная жизнь полностью сложилась и соответствует его идеалу.
– Аленька, ты дома?
– Да, я в спальне, – раздался голос жены, и Акела немного успокоился.
Чувство беспокойства и тревоги не отпускало его всю дорогу до дома, он не мог представить, что стряслось у Али, если она решилась позвонить ему на работу – это было не принято. И сейчас, застав ее дома, Акела окончательно взял себя в руки. Когда дело касалось жены и дочери, он забывал свои самурайские привычки и правила, хотя не показывал этого, считая все-таки это проявлением слабости, недостойной мужчины. Алю он очень любил, старался оберегать от неприятностей, однако был требовательным и порой даже жестким. Но у него всегда находилось время, чтобы выслушать ее, дать совет. Его радовало, что жена стремится разделить его образ жизни, что она предпринимает попытки выучить японский, читает книги из его библиотеки и интересуется всем, что связано с ним. Да и Соню Аля воспитывала так, как хотел Акела, – девочка, при всей своей непоседливости, была все-таки упорной и непременно должна была довести любое начатое дело до конца, будь то загрузка посудомоечной машины или картинка к празднику для деда. Став отцом в том возрасте, когда многие его сверстники уже подумывают о внуках, Акела старался дать приемной дочери все что мог. Он считал необходимым окружить девочку атмосферой любви и уважения, интереса к ее маленьким делам и проблемам, а потому каждую свободную минуту проводил вместе с ней – читал, играл, рисовал и потихоньку учил японскому языку, которым сам отлично владел. Смышленая Соня схватывала конструкции на лету, и дело продвигалось довольно быстро.
Сейчас, обеспокоенный звонком жены, Акела не мог думать ни о чем, кроме того, что же произошло в его семье. Убрав куртку в шкаф, он сразу прошел в спальню, где обнаружил Алю лежащей в постели в теплом халате.
– Что с тобой? Ты заболела? – Он сел рядом и коснулся ладонью ее лба.
Аля отрицательно покачала головой, поежилась, обхватила себя руками за плечи и посмотрела на мужа виноватым взглядом:
– Саш… мне нужно тебе сказать кое-что…
– Что?
– Я сегодня очень сильно поссорилась с Алисой Власьевной во дворе, – призналась она, опустив гладко причесанную голову.
– И все?! – с облегчением выдохнул Акела, в голове которого уже возникли ужасающие картины болезней жены или дочери, перед которыми он окажется бессильным.
– Ты не представляешь, что она говорит! – горячо воскликнула Аля, сжав кулачки. – Она всем соседкам рассказывает, что это ты убил того человека – помнишь, я говорила? Как тебе темка?!
Глаз Акелы превратился в щель, тонкие губы поджались, и от всей его фигуры вдруг повеяло каким-то холодным напряжением.
– Не слушай старых сплетниц.
Он развернулся и вышел из комнаты, а через несколько секунд глухо стукнулась в стену ширма, отделяющая спортзал от коридора – значит, пошел заниматься. Саше стало неуютно – она ждала, что муж отреагирует как-то иначе, станет опровергать болтовню Алисы Власьевны, но он только рассердился и ушел в зал, где сейчас будет работать до ужина, хотя только что пришел из клуба. Это верный признак сильного волнения и душевной тревоги.
Акела осторожно вынул из сейфа в небольшой нише предмет, напоминающий кинжал в ножнах. Вещь была явно старинная, украшенная яшмой. Бережно держа предмет на вытянутой ладони, Акела всматривался в отсветы настенных светильников, отражающиеся в крупных камнях на рукоятке. Резким движением он развернул руку, и оказалось, что держит он вовсе не кинжал, а металлический веер, разложившийся от взмаха. Довольно толстые резные пластинки, удобная рукоять, которую плотно обхватили сильные пальцы, а самый верхний край настолько острый, что мог соперничать с бритвой. Это и был тэссен – боевой веер, искусством работы которым Акела теперь владел почти в совершенстве. Кроме того, в сейфе лежал еще один веер, попроще, без украшений и излишеств. Его Акела использовал во время тренировок. Веер принадлежал отцу его матери – известному востоковеду, осужденному в свое время как японский шпион. Дед умудрился сохранить драгоценное оружие каким-то непостижимым образом даже в лагере в глухой сибирской тайге. Настоящее сокровище для тех, кто понимал.
Мать часто рассказывала маленькому Саше историю жизни его деда, рассказывала как сказку на ночь, и в памяти мальчика дедушка запечатлелся сильным великаном. Позже, увидев старые фотокарточки, Саша почувствовал укол разочарования – дед оказался маленьким, сухоньким старичком с длинными вислыми усами и совершенно плоским лицом, изборожденным морщинами.
Мама всегда говорила о своем отце почтительно и восхищенно, и Александру передалось это уважение к деду, однако несходство реального образа и того, что рисовало воображение, немного пошатнуло его веру. Но не уменьшило интереса к восточной культуре. Возможность изучать ее дал университет, а боевые искусства – различные полулегальные школы карате и дзюдо. Но по-настоящему больших высот Акела достиг в кэндзюцу, а затем и в тэссен-дзюцу, которым увлекся очень основательно. В первой же поездке в Осаку на чемпионат он поразил даже местных мастеров и тогда же познакомился с Табанори Казуки, который и предложил ему свою помощь в дальнейшем изучении интересовавших Акелу техник. Табанори был едва ли не единственным мастером тэссен-дзюцу, так как уже много лет этот вид единоборства не получал должного развития. В странном человеке из России, с его обожженным лицом и отсутствующим глазом, старик Табанори разглядел талант и упорство в достижении цели, а потому подошел к нему после окончания чемпионата и на ломаном английском заговорил о перспективах. И был крайне поражен, когда тот ответил на вполне сносном японском. Так между ними возникла симпатия, и Акела стал по мере возможности приезжать к Табанори в его маленькую школу и наравне с тремя его учениками-японцами постигать хитрости обращения с таким мирным на первый взгляд предметом, как веер.
И вот этот почти антикварный тэссен, что держал сейчас в руках Акела, был подарком Табанори-сан. Он принадлежал роду Табанори на протяжении многих лет, и решение отдать такую реликвию говорило о высшем расположении наставника. Акела очень берег веера, никогда не забывал запереть дверцу сейфа, вмонтированного в нишу-таконом специально для хранения тэссенов. Сверху сейф маскировал длинный свиток с иероглифами, на котором было начертано тушью танка Фудзивары Киёскэ. Акела доставал веера только в минуты сильного волнения, как будто старинное оружие могло успокоить, вселить уверенность. Выполняя упражнения и принимая боевые стойки, он приходил в себя, а взмахи веера изгоняли все дурные мысли.
– Саша, все готово, – прошелестел из-за чуть раздвинутой ширмы голос жены, и Акела защелкнул тэссен.
Аля за несколько лет совместной жизни хорошо усвоила все его привычки и правила этикета, которых Акела придерживался многие годы. Ни разу за все время, что они жили отдельно от ее отца, она не сделала и не сказала ничего, что рассердило бы или вывело его из себя, хотя прежде непростой нрав и склонность жены к авантюрам доставляли Акеле немало беспокойств. В последнее же время он иногда поражался тому, насколько тонко чувствует его Аля, как улавливает каждое его движение, правильно понимает любой взгляд. Это было очень ценным качеством для фанатично следующего самурайскому кодексу Акелы. Его раздражали современные девицы – вульгарные, хамовитые и размалеванные студентки, которых он встречал в медицинском институте, когда приезжал встретить жену с работы, или слишком расчетливые зубастые дамочки из маленьких городков и поселков, так и высматривающие, где бы найти себе мужа-спонсора. Аля оказалась именно той женой, какую он себе и хотел. Акела постоянно чувствовал желание защищать ее, опекать, оберегать. Иногда в выходной он мог позволить себе отступить от правил и сам готовил обед и ужин, что умел делать не хуже шеф-повара в японском ресторане. Он довольно редко говорил жене о своих чувствах, но она и не требовала – ей достаточно было просто его улыбки, ласкового прикосновения ладони к щеке. В такие моменты Акела понимал, что семейная жизнь полностью сложилась и соответствует его идеалу.
Ольга
Третий обезглавленный труп принадлежал женщине. Совсем молодой женщине, однако тоже бомжеватого вида. Грязное пуховое пальто некогда фиолетового цвета, сейчас залитое кровью, заношенные сапоги-дутики, руки характерного багрово-синюшного оттенка, неоднократно обмороженные и давно не мытые. Головы не было, что, впрочем, уже не удивляло ни оперативника Карепанова, ни эксперта Нарбуса, ни даже интерна Паршинцеву. Женщину нашли за пустующим ларьком недалеко от железнодорожного вокзала. Новая дворничиха решила осмотреть всю вверенную ей территорию и, заглянув за полуразрушенный ларек, еле успела добежать до здания вокзала и сообщить о находке первому встретившемуся ей по пути милиционеру. После чего благополучно упала в обморок прямо ему под ноги.
Карепанов, присев на корточки, рукой в резиновой перчатке пытался найти в карманах пальто убитой хоть что-то, что помогло бы установить ее личность, но не обнаружил ничего, кроме мятой десятки, дешевой синей зажигалки и тюбика помады. Эта последняя находка вызвала у него усмешку.
– Ты глянь – баба даже в таком виде баба, ишь, помаду в кармане таскала. С накрашенными губами больше денег давали, что ли?
Ольга скривилась и отвернулась. Карепанов раздражал ее все сильнее, и, как назло, общаться с ним приходилось все чаще.
Нарбус покашливал – простыл в кабинете, где всегда открывал окно, чтобы хоть немного рассеять табачный дым, и теперь недомогал и злился на все и вся.
– Ольга, помогите, – попросил он раздраженным голосом, и Паршинцева присела рядом, поворачивая обезглавленное тело на бок.
В луже крови, натекшей под спину трупа, Ольга заметила не то камешек, не то осколок пивной бутылки и потянулась к нему пальцем в резиновой перчатке. Ковырнув, извлекла предмет и подбросила на ладони – это оказался камешек размером с пробку от бутылки, округлый с одной стороны и плоский с другой.
– Что у вас там, Ольга? – по-прежнему раздраженно спросил Валентин Станиславович, которого забивал кашель.
– Да вот, нашла…
– Что, покажи! – мгновенно метнулся к ней Карепанов, и Ольга протянула раскрытую ладонь с лежащим на ней камешком. – Ого… под трупом лежал? – подцепив находку двумя пальцами и разглядывая ее на свет, спросил оперативник.
– Да. Что это?
– Это, если я правильно понимаю, какой-то камень, выпавший из украшения. Видишь, одна сторона плоская, как будто ложе, а вторая – выпуклая, как капля? И, насколько я понимаю, украшение это ну никак не могло принадлежать нашей красавице, – Карепанов кивнул на тело женщины. – Потому что, будь у нее хоть что-то мало-мальски ценное, она мигом в лавку за спиртом сбегала бы, чтоб погреться – мороз-то нешуточный.
– А может, это совсем не ценный камень, а обманка? – спросила Ольга с сомнением. – Ведь есть такие украшения, в которых используют стекло, ограненное под драгоценные камни…
– Эх, Оленька… – со вздохом проговорил Карепанов, насмешливо глянув на девушку. – Делать-то делают, да только вот это – настоящая яшма, я тебе со всей ответственностью говорю – у меня тесть на камнях помешан, вся квартира завалена и драгоценными, и полудрагоценными, да и вообще всяким хламом. Так вот это – желто-коричневая яшма, поделочный камень. Сам по себе не особенно дорогой, но в изделии приобретает определенную ценность. Только что это было – брошь, наверное, или кольцо? Правда, для кольца великоват булыжник…
– Ну, кольца тоже разные бывают, – подавив приступ кашля, выговорил Нарбус. – Сейчас вон чуть не с блюдце величиной. Вчера у своей Стаськи такое видел – чайную чашку удержать можно на кольце.
При упоминании о Стаське, старшей дочери эксперта, Ольга хмыкнула. Надменная красотка часто бывала на кафедре с единственной целью – одолжить у отца очередные тысячу-две. О том, что Станислава играет на автоматах, Нарбус не догадывался, а Ольга не говорила – к чему лезть в чужую семью? К тому же сама она узнала об этом пристрастии дочери своего начальника случайно, заметив как-то белокурую Стаську выходящей из зала игровых автоматов и направляющейся к ближайшему банкомату.
Карепанов упаковал находку в небольшой пакетик и принялся составлять описание вещдока, а Ольга помогла Нарбусу закончить осмотр трупа и, пока эксперт, кашляя и ругаясь вполголоса, заполнял строчки протокола, собрала в чемодан все инструменты.
– Н-да… А головы опять нет, – протянул Карепанов, оглядываясь по сторонам, точно искомая голова могла обнаружиться где-то поблизости. – На кой черт этому маньяку отсеченные бошки, а? Коллекционирует?
Ольга поежилась, а Нарбус спокойно закурил и проговорил, снова кашляя:
– А вы не помните, как два года назад трое студентов-медиков вынесли из анатомички института голову и проехались с ней по всему городу, упаковав в полиэтиленовый пакет? А потом и вовсе бросили у какого-то ларька? И все ради чего? Чтобы перед девчонками покрасоваться. Тьфу, уродцы…
Эту историю Ольга тоже слышала, ее тогда обсуждал весь город, парней с треском отчислили и завели уголовное дело, а в анатомичку запретили проносить сумки и вообще любые вещи.
– Ну, не думаю, что тут кто-то решил девушку поразить широтой натуры и отсутствием каких-то комплексов, – пробормотал Карепанов, роясь в карманах плаща. – Это уже клиника какая-то – бомжи, головы пропавшие… бр-р-р, какая хрень! Кстати, Валентин Станиславович, а ваша помощница-то решила стать второй мисс Марпл, – с усмешкой бросил он, чуть покосившись на Ольгу.
– В смысле? – не понял эксперт, борясь с приступом кашля.
– А вот в том самом смысле, что она тут мне версии выдвигает. Самурай, говорит, завелся в городе. А вот интересуюсь я знать – почему ты на казаков-то не грешишь, Ольга? Может, это кто-то из казачьей сотни упражняется?
– Нет, – спокойно ответила чуть покрасневшая Паршинцева, которой было очень неприятно, что опер пытается выставить ее идиоткой в глазах наставника. – Нет – потому что казаки оставили бы голову на месте. А вот у самураев существовал обычай изготовления бундори.
– Чего? – переспросил Нарбус, заматывая шарф вокруг шеи и стараясь надвинуть поглубже шапку, чтобы не так дуло в уши.
– Бундори, Валентин Станиславович. Это как трофей, как скальп у индейцев, только… голова поверженного врага.
– Откуда познания такие, девушка? – снова усмехнулся Карепанов.
– Ну… сейчас ведь много книг, кассет…
– Во-от! – воскликнул оперативник, подняв вверх палец. – Именно! Именно это – много кассет, книг и прочей ерунды, насмотревшись и начитавшись которой каждый интерн считает себя сыщиком круче Пинкертона! Предупреждаю – не доставай меня своими теориями, Паршинцева! Не лезь в следственный процесс!
– Но…
– Все, никаких но! – отрубил Карепанов, направляясь к милицейской «дежурке». – Если закончили, то давайте уже поедем отсюда.
Нарбус последовал за опером, а Ольга все еще топталась на месте, мрачно наблюдая за тем, как санитары упаковывают тело в черный полиэтиленовый мешок и грузят в подогнанную машину.
– Ольга! – окликнул Нарбус. – Поехали!
– Нет, я на автобусе, – отказалась Паршинцева и побрела в сторону остановки.
«Ну, что за морда? Неужели в таком молодом возрасте можно так опуститься? – он с отвращением взирал на мертвое лицо и морщился. – Это ж сколько грима надо, чтобы привести тебя в должный вид?»
Теперь процедура стала уже почти привычной, руки работали механически, выполняя все необходимые манипуляции, а тошнота практически прошла. Оказывается, ко всему привыкаешь, и любое действие становится в конце концов обыденным.
Карепанов, присев на корточки, рукой в резиновой перчатке пытался найти в карманах пальто убитой хоть что-то, что помогло бы установить ее личность, но не обнаружил ничего, кроме мятой десятки, дешевой синей зажигалки и тюбика помады. Эта последняя находка вызвала у него усмешку.
– Ты глянь – баба даже в таком виде баба, ишь, помаду в кармане таскала. С накрашенными губами больше денег давали, что ли?
Ольга скривилась и отвернулась. Карепанов раздражал ее все сильнее, и, как назло, общаться с ним приходилось все чаще.
Нарбус покашливал – простыл в кабинете, где всегда открывал окно, чтобы хоть немного рассеять табачный дым, и теперь недомогал и злился на все и вся.
– Ольга, помогите, – попросил он раздраженным голосом, и Паршинцева присела рядом, поворачивая обезглавленное тело на бок.
В луже крови, натекшей под спину трупа, Ольга заметила не то камешек, не то осколок пивной бутылки и потянулась к нему пальцем в резиновой перчатке. Ковырнув, извлекла предмет и подбросила на ладони – это оказался камешек размером с пробку от бутылки, округлый с одной стороны и плоский с другой.
– Что у вас там, Ольга? – по-прежнему раздраженно спросил Валентин Станиславович, которого забивал кашель.
– Да вот, нашла…
– Что, покажи! – мгновенно метнулся к ней Карепанов, и Ольга протянула раскрытую ладонь с лежащим на ней камешком. – Ого… под трупом лежал? – подцепив находку двумя пальцами и разглядывая ее на свет, спросил оперативник.
– Да. Что это?
– Это, если я правильно понимаю, какой-то камень, выпавший из украшения. Видишь, одна сторона плоская, как будто ложе, а вторая – выпуклая, как капля? И, насколько я понимаю, украшение это ну никак не могло принадлежать нашей красавице, – Карепанов кивнул на тело женщины. – Потому что, будь у нее хоть что-то мало-мальски ценное, она мигом в лавку за спиртом сбегала бы, чтоб погреться – мороз-то нешуточный.
– А может, это совсем не ценный камень, а обманка? – спросила Ольга с сомнением. – Ведь есть такие украшения, в которых используют стекло, ограненное под драгоценные камни…
– Эх, Оленька… – со вздохом проговорил Карепанов, насмешливо глянув на девушку. – Делать-то делают, да только вот это – настоящая яшма, я тебе со всей ответственностью говорю – у меня тесть на камнях помешан, вся квартира завалена и драгоценными, и полудрагоценными, да и вообще всяким хламом. Так вот это – желто-коричневая яшма, поделочный камень. Сам по себе не особенно дорогой, но в изделии приобретает определенную ценность. Только что это было – брошь, наверное, или кольцо? Правда, для кольца великоват булыжник…
– Ну, кольца тоже разные бывают, – подавив приступ кашля, выговорил Нарбус. – Сейчас вон чуть не с блюдце величиной. Вчера у своей Стаськи такое видел – чайную чашку удержать можно на кольце.
При упоминании о Стаське, старшей дочери эксперта, Ольга хмыкнула. Надменная красотка часто бывала на кафедре с единственной целью – одолжить у отца очередные тысячу-две. О том, что Станислава играет на автоматах, Нарбус не догадывался, а Ольга не говорила – к чему лезть в чужую семью? К тому же сама она узнала об этом пристрастии дочери своего начальника случайно, заметив как-то белокурую Стаську выходящей из зала игровых автоматов и направляющейся к ближайшему банкомату.
Карепанов упаковал находку в небольшой пакетик и принялся составлять описание вещдока, а Ольга помогла Нарбусу закончить осмотр трупа и, пока эксперт, кашляя и ругаясь вполголоса, заполнял строчки протокола, собрала в чемодан все инструменты.
– Н-да… А головы опять нет, – протянул Карепанов, оглядываясь по сторонам, точно искомая голова могла обнаружиться где-то поблизости. – На кой черт этому маньяку отсеченные бошки, а? Коллекционирует?
Ольга поежилась, а Нарбус спокойно закурил и проговорил, снова кашляя:
– А вы не помните, как два года назад трое студентов-медиков вынесли из анатомички института голову и проехались с ней по всему городу, упаковав в полиэтиленовый пакет? А потом и вовсе бросили у какого-то ларька? И все ради чего? Чтобы перед девчонками покрасоваться. Тьфу, уродцы…
Эту историю Ольга тоже слышала, ее тогда обсуждал весь город, парней с треском отчислили и завели уголовное дело, а в анатомичку запретили проносить сумки и вообще любые вещи.
– Ну, не думаю, что тут кто-то решил девушку поразить широтой натуры и отсутствием каких-то комплексов, – пробормотал Карепанов, роясь в карманах плаща. – Это уже клиника какая-то – бомжи, головы пропавшие… бр-р-р, какая хрень! Кстати, Валентин Станиславович, а ваша помощница-то решила стать второй мисс Марпл, – с усмешкой бросил он, чуть покосившись на Ольгу.
– В смысле? – не понял эксперт, борясь с приступом кашля.
– А вот в том самом смысле, что она тут мне версии выдвигает. Самурай, говорит, завелся в городе. А вот интересуюсь я знать – почему ты на казаков-то не грешишь, Ольга? Может, это кто-то из казачьей сотни упражняется?
– Нет, – спокойно ответила чуть покрасневшая Паршинцева, которой было очень неприятно, что опер пытается выставить ее идиоткой в глазах наставника. – Нет – потому что казаки оставили бы голову на месте. А вот у самураев существовал обычай изготовления бундори.
– Чего? – переспросил Нарбус, заматывая шарф вокруг шеи и стараясь надвинуть поглубже шапку, чтобы не так дуло в уши.
– Бундори, Валентин Станиславович. Это как трофей, как скальп у индейцев, только… голова поверженного врага.
– Откуда познания такие, девушка? – снова усмехнулся Карепанов.
– Ну… сейчас ведь много книг, кассет…
– Во-от! – воскликнул оперативник, подняв вверх палец. – Именно! Именно это – много кассет, книг и прочей ерунды, насмотревшись и начитавшись которой каждый интерн считает себя сыщиком круче Пинкертона! Предупреждаю – не доставай меня своими теориями, Паршинцева! Не лезь в следственный процесс!
– Но…
– Все, никаких но! – отрубил Карепанов, направляясь к милицейской «дежурке». – Если закончили, то давайте уже поедем отсюда.
Нарбус последовал за опером, а Ольга все еще топталась на месте, мрачно наблюдая за тем, как санитары упаковывают тело в черный полиэтиленовый мешок и грузят в подогнанную машину.
– Ольга! – окликнул Нарбус. – Поехали!
– Нет, я на автобусе, – отказалась Паршинцева и побрела в сторону остановки.
«Ну, что за морда? Неужели в таком молодом возрасте можно так опуститься? – он с отвращением взирал на мертвое лицо и морщился. – Это ж сколько грима надо, чтобы привести тебя в должный вид?»
Теперь процедура стала уже почти привычной, руки работали механически, выполняя все необходимые манипуляции, а тошнота практически прошла. Оказывается, ко всему привыкаешь, и любое действие становится в конце концов обыденным.
Михаил
– Мишутка, на носу выходные! – капризным тоном объявила Анжела, вытянув на подлокотник его кресла длинные ноги с ярко-красными ноготками. – Как мы их проведем?
Михаил машинально опустил руку на гладкую кожу, провел снизу вверх, но думал о чем-то своем, и Анжела толкнула его в локоть второй ногой:
– Ты меня не слушаешь?
– А? Нет-нет, дорогая, конечно… все, что хочешь, – пробормотал он, и Анжела разозлилась:
– Ну, разумеется! Все, что хочу! Что ты вообще позволяешь себе, а? Я разговариваю сама с собой, а ты витаешь где-то в облаках! Мне надоело это, Миша!
Михаил понял, что допустил оплошность и сейчас ему грозит крупный скандал. А потому поспешно опустился на пол и поцеловал Анжелину коленку.
– Прости, Ангел, я задумался… на работе неприятности…
– Меня не интересуют твои неприятности! – высокомерно заявила Анжела, прикусив нижнюю губу. – Меня интересуют выходные!
– Скажи, чего бы ты хотела, и я выполню любую просьбу, – смиренно проговорил Михаил.
Он не мог объяснить этого удивительного феномена – Анжела порой выводила его из себя своими капризами и хамством, но он терпел это, молча снося все колкости и обиды, потому что боялся потерять ее. Он терпел даже постоянное присутствие и в квартире, и в кровати ее мерзкой собачонки – той-терьера Пушка. Какой, к черту, Пушок, если эта дрянь была абсолютно голой! И это вечно дрожащее собачье Квазимодо на тонких лапках и с выпученными круглыми глазами Анжела любила едва ли не больше, чем всех остальных живых существ. Едва ли не больше, чем саму себя, и уж точно гораздо больше, чем Михаила. Именно этому бобику Анжела покупала разнообразные одежки, какие-то фантастически дорогие консервы, потому что эта пакость ничего другого не ела, возила его в парикмахерскую стричь когти и везде таскала с собой. Михаилу порой казалось, что исчезновение Пушка расстроит Анжелу гораздо сильнее, чем сообщение о том, что он, Михаил, угодил в больницу, например.
Михаил машинально опустил руку на гладкую кожу, провел снизу вверх, но думал о чем-то своем, и Анжела толкнула его в локоть второй ногой:
– Ты меня не слушаешь?
– А? Нет-нет, дорогая, конечно… все, что хочешь, – пробормотал он, и Анжела разозлилась:
– Ну, разумеется! Все, что хочу! Что ты вообще позволяешь себе, а? Я разговариваю сама с собой, а ты витаешь где-то в облаках! Мне надоело это, Миша!
Михаил понял, что допустил оплошность и сейчас ему грозит крупный скандал. А потому поспешно опустился на пол и поцеловал Анжелину коленку.
– Прости, Ангел, я задумался… на работе неприятности…
– Меня не интересуют твои неприятности! – высокомерно заявила Анжела, прикусив нижнюю губу. – Меня интересуют выходные!
– Скажи, чего бы ты хотела, и я выполню любую просьбу, – смиренно проговорил Михаил.
Он не мог объяснить этого удивительного феномена – Анжела порой выводила его из себя своими капризами и хамством, но он терпел это, молча снося все колкости и обиды, потому что боялся потерять ее. Он терпел даже постоянное присутствие и в квартире, и в кровати ее мерзкой собачонки – той-терьера Пушка. Какой, к черту, Пушок, если эта дрянь была абсолютно голой! И это вечно дрожащее собачье Квазимодо на тонких лапках и с выпученными круглыми глазами Анжела любила едва ли не больше, чем всех остальных живых существ. Едва ли не больше, чем саму себя, и уж точно гораздо больше, чем Михаила. Именно этому бобику Анжела покупала разнообразные одежки, какие-то фантастически дорогие консервы, потому что эта пакость ничего другого не ела, возила его в парикмахерскую стричь когти и везде таскала с собой. Михаилу порой казалось, что исчезновение Пушка расстроит Анжелу гораздо сильнее, чем сообщение о том, что он, Михаил, угодил в больницу, например.