– Но это же пединститут, подготовительная группа. И к тому, же не физики и математики, а филологи… Зато все почти понятно. А вот у нас в университете доктор Яснопольский есть, он как начнет об альтернативных теориях пространственно-временного континуума… У мировых светил на портретах уши в трубочку…
   Валерий не сдержал удивления:
   – Разве здесь есть университет?
   – Я про столичный. Там я на философском, на заочном, третий курс…
   – Философия – мать наук. Сударь, я снимаю перед вами шляпу.
   – Надень обратно, темечко простудишь, – отозвался подпоручик с печалью. Видимо, вспомнил тяготы учебы.
   – А этого обормота, Костика Лопушинского, нигде нет, – сказал Валерий.
   – Вон еще костерок. Последний шанс.
   Маленький костер горел у самого откоса, рядом с репейной чащей. Вокруг стояли две девочки и трое мальчишек… И Лыш среди них!
   Витя окликнул с пяти шагов:
   – Лыш! Иди-ка сюда!
   На подошедших заоглядывались, кто-то сказал "Витя, привет", а Лыш (чуть запинаясь) подошел быстро и безбоязненно. Глянул с ожиданием:
   – Чего?
   – Дело есть, – сказал Витя. – Вот у него… – Кивнул на Валерия и отошел.
   – Ты меня помнишь? – спросил Валерий.
   Лыш не удивился:
   – Конечно. Ты Валерий. Днем виделись на дворе… – (Небо еще было светлым, узнать собеседника не трудно.)
   – Ну да… А когда прощались, ты сказал слова… "Аакса танка, тона…"
   Кажется, Лыш насупился:
   – Ну, сказал… А чего? Это же не обидные слова…
   – Да конечно, не обидные! А как они переводятся, знаешь?
   – Вроде бы, знаю. Примерно… Будто как "всего хорошего тебе"… А что?
   – Да удивительно же! А на каком это языке?
   – Понятия не имею, – холодновато сказал этот непонятный Лыш. – Просто… иногда прыгает в голове. – Он явно говорил не всё.
   – Ну, что же. Не хочешь – не рассказывай… А ты слышал, что я ответил?
   – Не-а… Я не разобрал.
   – Я сказал "Итиа…"
   Лыш наморщил переносицу, мигнул.
   – Это … вроде как "Пусть не будет жары, да?"
   – Да… Я не думал, что кто-то на Земле знает этот язык.
   Лыш не удивился опять. Опустил голову, пошевелил сандалией песок. Снова поднял лицо.
   – А ты… где слышал этот язык?.. Если не на Земле?
   – Во сне, – честно сказал Валерий.
   Лыш вновь стал смотреть вниз. Проговорил шепотом:
   – И я… только это не простые сны. Ты не думай, будто я не хочу сказать. Но их… трудно объяснить…
   – Красные пески, да?
   – Да… – Лыш вдруг шагнул вплотную, встал не напротив, а рядом. Плечом коснулся локтя Валерия. – По ним идешь, идешь…
   – К башне?
   – К пирамиде, – выдохнул Лыш. – Только она далеко… А сперва еще надо найти шар. Роешь, роешь песок… Ты видишь такое же? – Он смотрел снизу и сбоку, и в глазах дрожали огоньки заката.
   – Да, похоже…
   – Похоже… – Лыш медленно кивнул.
   В нем не было заметно ни опасения, ни большого удивления. Скорее, этакая озабоченность: вот, мол, появилась задачка, с решением которой придется повозиться.
   – Лыш, нам бы поговорить как следует, подробно… – осторожно предложил Валерий.
   Тот оживился:
   – Да, конечно!.. Только сейчас я не могу, надо уже домой… – кажется, он по правде был огорчен, что нет времени. – Давай днем!
   – А как тебя найти?
   – У тебя есть мобильник?
   – Да… И у тебя?
   – Куда теперь без него… – деловито отозвался Лыш. – Только я его все время теряю… – Он захлопал по расстегнутой джинсовой безрукавке (легкий алюминиевый крестик запрыгал на тощенькой груди). Потом зашарил в карманах растрепанных шортиков. Вытащил, наконец, похожую на мыльницу коробочку.
   Они продиктовали друг другу номера. "Как хорошо, что Витя снял блокиратор", – вспомнил Валерий. А Витя все топтался поодаль, поглядывал по сторонам.
   – У нас всё, – известил его Валерий, А Лышу сказал, не удержался: – Итиа…
   Тот понимающе помахал ему мобильником – уже с нескольких шагов.
   Витя подошел.
   – Мы решали одну лингвистическую проблему, – объяснил Валерий.
   – Ясно, – сказал Витя, которому, конечно, ничего не было ясно. – Решили?
   – Не совсем. Продолжим после, юноша торопится домой… Мне, кстати, тоже пора. Мысли о простокваше бабы Клавы все назойливее.
   – Тебя проводить? Или найдешь теперь дорогу? Можно автобусом…
   – Пройдусь пешком. Ночной Инск мне еще неведом. И потому любопытен…
   – Удачи… Свой телефон я тебе вписал, так что ежели что…
   Валерий по-американски (как матросу Вове) отдал подпоручику Петряеву честь. Витя с дурашливой старательностью откозырял в ответ…
 
   А у костра, куда вернулся Лыш, продолжался свой разговор.
   – То тебя дома до полночи нет, а то "скорее надо", – выговаривала брату девочка в желтой рубашке с погончиками и шевронами. – Подожди немного, пойдем вместе…
   – У меня в сарае работа не кончена, – озабоченно разъяснил ей Лыш. – Поэтому, кто пойдет, а кто поскачет…
   Лыш отошел и выволок из репейников легонький венский стул.
   – Опять! – вознегодовала сестра. – Шею свернешь, акробат!.. Лыш, я маме скажу!
   – Жалоба моченая, на углях копченая…
   Все слушали спокойно. Знали, что Лыш обозвал сестру «жалобой» так, для порядка, и ничего она не скажет маме. А он, конечно, не свернет шею.
   Лыш оседлал стул задом наперед, растопырил ноги, слегка толкнул перед собой спинку. Стул ударил ножкой в песок, будто нетерпеливый жеребенок. Подпрыгнул и взмыл над репейной чащей. Понес всадника над склоном вверх.
   – Вот это да… – выдохнул один из оставшихся мальчишек.
   Девочка (не сестра Лыша, а другая – круглолицая, светлоголовая) осторожно сказала ему:
   – Видишь, ты уже столько тайн знаешь про нас… Расскажи и про себя.
   – Но я ведь рассказывал…
   Другой мальчик мягко проговорил:
   – Ты не обижайся, но ты говорил не все. Расскажи нам про главное

Вторая часть
Ампула

Глава 1

   Пока я подрастал, меня называли по-разному. То есть в документах стояло, конечно одно и то же имя, а остальные можно считать кличками. Но они оказывались такими надолго прилипчивыми, что были как настоящие имена. Первое из них – Дуня. Сокращенное от прозвища «Одуванчик». Но это еще в самой младшей группе дошкольного детдома. Потом, года волосы перестали пушисто щетиниться и сделались гладкими, появилось другое прозвище – Седой. Оно продержалось до перевода в школьный сиротский интернат. К тому времени волосы, хотя и оставались очень светлыми, но стали уже не чисто белыми, а как бы присыпанными истертой в пыль золой…
   Сперва некоторые пацаны в школьном интернате окликали меня: "Эй, Косой!" Потому что среди таких, как я, – белобрысых и с голубыми глазами – нередко встречаются ребята с косоватостью во взгляде. Но у меня косоватости не было, и кличка не приклеилась. Стали меня звать сокращенно от фамилии – Клим.
   А в компании Моргана обращались ко мне почти по-нормальному: Гриня. Потому что Морган сам так стал меня называть: "Гриня, смотаешься на рынок, добудешь там у черных дураков груш или яблочек…" Или: "Гриня, ты у нас нынче дневальный, гляди, мой хороший, чтоб порядочек…" Ласково так. Но все знали, что за этой ласковостью…
   А в спецшколе я снова стал Климом. Но вскоре один остряк сказал: ""Клим Ворошилов". Конечно, все стали спрашивать: почему и кто такой? "А это был давным-давно в Красной армии маршал. Говорят, стрелял без промаха. Даже звание такое потом для самых метких придумали: "Ворошиловский стрелок". Да вы чё, кино не смотрели, что ли?.."
   Ну и получил я новую кличку – Стрелок…
   Было у меня еще одно имя, но его никто из ребят не знал. Я крепко держал его про себя. Потому что оно было для меня дорогое изо всех сил. Это имя стало мне известно из письма, которое… Хотя нет, про письмо потом…
   А в спецшколе, значит, – Стрелок. Не насмешливое прозвище, а даже с почтением. Потому что все помнили историю про мою стрельбу, когда ментухаи окружили меня с Пузырьком и Тюнчиком на Волохинском разъезде…
   …И Мерцалов звал меня так же – Стрелок, хотя ему-то полагалось звать воспитанников по фамилии. Он был один из воспитателей. Не руководитель группы, а помощник начальника по какой-то там линии. Мы с ним редко сталкивались, я даже не думал, что он меня помнит. Но три дня назад, когда был урок математики, Мерцалов заглянул в класс и окликнул меня так по-свойски:
   – Стрелок, пойдем-ка со мной голубчик, тетя доктор зовет…
   Я подумал: опять на допрос. Начнут десятый раз пытать про одно и то же. А я ведь давно уже рассказал все, что знал, вывернул себя наизнанку! Чего еще надо-то?
   Но оказалось, надо не это. "Тетя доктор" (а точнее, фельдшерица Зинаида Матвеевна) приготовила шприц и велела мне спустить штаны. Я спросил:
   – А что это за раствор?
   – Потом узнаешь, – улыбнулся Мерцалов (он был рыхлый и вроде бы добродушный, но с тонкими, как у коварной киношной красавицы, губами).
   Спорить было бесполезно. Я сказал:
   – Давайте, я сам воткну, я умею…
   Дело в том, что год назад у меня нашли какую-то болезнь (с непонятным названием: то ли «дебют», то ли "дубликат"). Мне пришлось таскать с собой шприц и ампулы и несколько раз в день самому себе делать уколы, иначе мог помереть. Так мне сказали. Потом выяснилось, что диагноз был ошибочный и втыкал иголки с лекарствами я в себя зря. Директор интерната с треском уволил врачиху, а опытные парни из старшеклассников меня утешали: "Не горюй, кент, опыт пригодится, если вздумаешь "сесть на иглу". Я знал, что садиться на иглу в жизни не буду (не самоубийца же!), поэтому только плевал а ответ. А те ржали…
   Но сейчас Мерцалов сказал:
   – Не суй лапы, Стрелок. Зинаида Матвеевна профессионал…
   Ну, эта «профессионал» и всадила мне так, что я взвыл. Мерцалов захихикал. А когда я застегнул лямки комбинезона, он за плечо вывел меня в коридор, оглянулся и полушепотом, объяснил:
   – Теперь слушай сюда, мальчик. Ты у меня на поводке. Покрепче якорной цепи. Это снадобье – спецсредство. Ровно через тридцать суток у тебя вот тут – (он твердым пальцем ткнул мне рядом с лямкой, под левую ключицу) – появится розовый бугорок.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента