Крапивин Владислав Петрович. Дырчатая Луна (Сказки Безлюдных пространств - 1)

Крапивин Владислав
Дырчатая Луна (Сказки Безлюдных пространств - 1)

   Владислав КРАПИВИН
   ДЫРЧАТАЯ ЛУНА
   ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
   БУХТА, О КОТОРОЙ НИКТО НЕ ЗНАЕТ
   Желтая нитка
   Четвертому "А" повезло. Почему-то не пришел учитель физкультуры, и два последних урока отменили.
   Народ весело загалдел и помчался из школы: кто домой, кто на пляж. Первые дни сентября в здешних местах - это еще полное лето. Море сияло спокойной синевой, желтые древние камни пахли жарко и сухо.
   Гайка Малютина пошла от школы одна. Здешних ребят она пока знала плохо и не то чтобы стеснялась, а не хотела показаться слишком приставучей.
   От крыльца вела густая каштановая аллея. Поглядывая перед собой. Гайка шагала по ракушечным плитам, заляпанным круглыми солнечными пятнами. На плитах валялась колючая кожура каштанов. Здесь было еще прохладно, а впереди, где аллея кончалась, полыхал белый солнечный жар. Гайка уже не первый раз позавидовала мальчишкам: их не заставляют ходить в школьных костюмах. А девочкам сказали: "Вам полагается носить форменные платья и фартучки". Многие, правда, не слушались и приходили в школу кто в чем, но Гайка была новенькая. Мама говорила, что новеньким нельзя так сразу нарушать правила.
   Солнечный жар был все ближе. Аллея выводила на бугристые пустыри, которые заросли серой полынью, сурепкой и грудами непролазного дрока. По пустырям ветвисто разбегались тропинки, они вели к береговым обрывам.
   Поскольку на Гайку свалились полтора часа свободного времени, она решила подгулять по берегу. Несмотря иа жару. Здешние места были ей почти незвакомы, а незнакомое - оно всегда манит к себе.
   Вообще-то Гайке запрещалось ходить к морю одной. "Потому что мало ли что", - говорила мама. Но Гайка успокоила совесть, сказав себе, что будет не одна. Вон впереди шагает в ту же сторону мальчишка. Тоже четвероклассник, только не из Гайкиною класса, а из параллельного, из "Б". Они даже чуточку знакомы. Вернее, Гайка знает его фамилию. Слышала, как ребята его окликали: "Эй, Гулькин! "
   Гайка приметила Гулькина еще в первый день. Потому, что у мальчишки был странный взгляд. Столкнувшись в коридоре или на дворе, он смотрел вроде бы и прямо на тебя и в то же время чуточку в сторону. Словно видел рядом что-то еще - понятное и заметное только ему. В общем, с загадкой были его желтовато-серые глаза. Хотя, возможно, Гайке это просто чудилось. Фантазий-то в голове у нее хватало.
   А кроме глаз, ничего загадочного в Гулькине вовсе даже не было. Самый обыкновенный. Совершенно белобрысый, но, видимо, не от природы, а от южного солнца. У многих русых мальчишек волосы здесь летом выгорают добела...
   Гулькин ровно шагал, не оглядывался. Гайка - следом, но на достаточном расстоянии, чтобы казаться независимой. Потому что больно нужен ей этот Гулькин! Просто надо, чтобы в случае чего она могла сказать: "Я гуляла не одна... "
   Гулькин остановился у плоского камня-песчаника. Поставил на него ранец. Стянул белую рубашку и, скомкав, спрятал в ранце. "Вот неряха, не может свернуть аккуратно... " Потом Гулькин стряхнул сандалии и тоже сунул в ранец. А белые носочки запихал в карманы на шортах неопределенно-пыльною цвета. И, не оглядываясь, пошел дальше - босой, тощий. Коричневый, как лакированная стойка этажерки. Потертый синий ранец он теперь держал за ручку и помахивал им по верхушкам полыни.
   Гайка шла шагах в двадцати и смотрела Гулькину в спину. Спина была с глубоким желобком и треугольными торчащими лопатками. Они ритмично двигались. Гайка поймала себя на том, что глядит на эти лопатки чересчур пристально. Испугалась, что Гулькин ощутит ее взгляд, и начала смотреть поверх головы.
   Струился нагретый воздух, в зарослях стрекотала всякая мелкая живность. Но от обрывов уже доносилось йодистое дыхание моря и смягчало жару.
   Тропинка огибала полукруглое приземистое строение из треснувшего бетона. Скорее всего, разрушенный дот, который остался после давней войны. Гулькин скрылся за дотом. Гайка заспешила, чтобы не остаться одной. Тоже обогнула бетонную развалину с черной амбазурой (из которой резко дохнуло холодом). И... чуть не налетела на Гулькина.
   Тот сидел на круглом пористом камне, боком к Гайке. Рядом валялся ранец, а на нем - какая-то желто-черная тряпица. Гулькин сильно согнулся и шевелил пальцами на ногах. К ногам упала Гайкина тень. Гулькин повернулся - неторопливо и без удивления. Глянул Гайке в лицо (и вроде бы чуточку в сторону). Спросил, словно у старой знакомой:
   - Ты не знаешь, как он называется? - И зажатой в руке травинкой показал на один из пальцев левой ноги.
   - Знаю... Палец, - отозвалась Гайка слегка озадаченно.
   Гулькин терпеливо объяснил:
   - Естественно, что палец. Но как именно?.. Вот - мизинец, вот, кажется, безымянный (как на руке), вот средний. Этот - большой. А этот? - И он коснутся того пальца, что был между большим и средним. - Если на руке, то указательный. А здесь? Он же тут никуда не указывает... Ну, как?
   Гайка помигала.
   - Н-не знаю... - Она искренне огорчилась, что не знает.
   Но Гулькин не огорчился. Сказал с удовольствием:
   -И я не знаю. И все, кого спрашивал, тоже не знают. Это хорошо. На нем и завяжем. - Он дотянулся до желто-черной тряпицы, выдернул из нее мохнатую нитку. Трижды обмотал ее вокруг пальца и завязал каким-то хитрым узелком.
   Гайка была рада, что начался разговор. Теперь у нее было полное право спросить:
   -А зачем тебе это?
   Гулькин вопросу не удивился и не сказал "какое тебе дело". Без особой охоты, но и без недовольства объяснил:
   - От злого колдовства. Такая примета есть...
   Гайка помолчала и сказала осторожно:
   -А ты правда веришь в это?
   Гулькин посмотрел на нее из-за острого шоколадного плеча.
   - Отчею же не верить? На свете столько всякого... неразгаданного.
   - Я знаю. Но про такую примету я не слыхала.
   - Неужели ты не читала про Тома Сойера и Гека Финна?
   - Читала. Ну и что?
   - Там негры обматывают пальцы шерстяными нитками, чтобы ведьмы и колдуны не привязались. А если обмотать палец без названия - это еще надежнее. Ведь они это название тоже не знают, оттого и вредить сильно не смогут...
   "Неужели ты думаешь, что колдуны и ведьмы по правде есть на свете? " - чуть не спросила Гайка. Но побоялась рассердить Гулькина. Проговорила неловко:
   - А ты уверен, что эта нитка - шерстяная?
   - Она же из флагдука! Из специальной шерстяной материи для флагов. Смотри! - Он схватил и расправил тряпицу.
   Это и правда был флаг. Длиной в полметра. Желтый с черным кругом посередине.
   - Сигнальный! Я такие видела!
   Гулькин кивнул:
   - Наверно, во время шторма с какого-нибудь судна сорвало и сюда занесло. Я его здесь в траве нашел... Дело не только в том, что он шерстяной...
   - А в чем?
   - Вообще... В морских флагах особая волшебная сила. Потому что их обдувают ветры всех морей и океанов.
   "Какой чудак", - подумала Гайка, но без насмешки.
   Флажок этот едва ли когда-нибудь обдували океанские ветры. Принесло его сюда скорее всего из ближнего яхтклуба или с какого-нибудь рейдового катера. Но Гайка не стала спорить. Она сказала опять:
   - Он из сигнального свода. Называется "Ферт" и означает букву "Эф".
   Гулькин глянул с интересом, но не согласился:
   - Это буква "И". Называется "Индиа". Такой сигнал значит: "Я изменяю свой курс влево".
   Спорить было рискованно. Однако здесь Гайка не уступила.
   - Ты хоть что доказывай, но это "Ферт".
   - Ты хоть как не соглашайся, но это "Индиа", - в тон ей откликнулся Гулькин. Впрочем, без ехидства, даже скучновато.
   Гайка вздохнула:
   - Между прочим, мой папа командир корабля. И он мне показывал сигналы. Дома у нас куча морских справочников.
   Снова взглянув из-за плеча, Гулькин с расстановкой произнес:
   - Мой... не командир корабля, но морские справочники у нас тоже есть. А свод сигналов у нас в классе каждый пацан и без справочников знает. Так что не спорь.
   Гайку этот снисходительный тон царапнул. "Нет уж это ты не спорь", хотела начать она, а Гулькин вдруг мигнул и сказал уже иначе, добрее:
   - Постой. Твой папа военный?
   - Конечно! Капитан третьего ранга.
   - Тогда он, вероятно, тебе объяснял военно-морской свод! А я говорю про международный... Военный я не знаю...
   - А я не знаю тот, который ты знаешь... Наверно, мы оба правильно говорим, только по-разному! - обрадовалась Гайка.
   - Вот и славно, что мы оба правы, - отозвался Гулькин. Но как-то рассеянно. И сразу перестал интересоваться Гайкой. Уложил флаг в ранец. Сейчас встанет и уйдет.
   - Я знаю, ты в четвертом "Б" учишься, - торопливо сказала Гайка. - А я в четвертом "А".
   - Да? Отчего же я тебя не знаю?
   - Потому что я только в этом году поступила... А я тебя знаю. То есть фамилию. Ты Гулькин, да?
   Тень прошла по Гулькину. На лице сменилось удивление, досада, желание эту досаду сдержать и напускное равнодушие.
   - Вовсе не Гулькин. Моя фамилия Носов.
   - Ой... значит, я ошиблась... - Гайка со стыдом поняла, что не просто ошиблась, а допустила опасный промах. Конечно, мальчишку называли Гулькиным, но это было прозвище. И видимо, оно ему не очень нравилось. Я... это случайно...
   - Ничего, - снисходительно сказал Гулькин (то есть Носов). Поднялся и взял ранец.
   - Носов - это очень замечательная фамилия, - жалобно сообщила Гайка.
   - Что же в ней замечательного? Обыкновенная...
   - Ну, как же! Писатель такой. Который "Приключения Незнайки" сочинил! И "Незнайку на Луне"! Читал?
   - Читал, - безразлично отозвался Носов-Гулькин. - Это не самая интересная книжка про Луну, есть получше.
   "Какие же? " - хотела спросить Гайка. Но Гулькин (ой, Носов! ) уже явно не был настроен на разговор. Надел ранец.
   - Ну, пока... - И зашагал к обрыву. Щуплый, ловкий, с желтой ниткой на пальце, у которого нет названия. Носки трепыхались у карманов, как белые крылышки. Над левым ухом торчала острая, будто сосулька, белая прядь. А вообще-то его прямые волосы падали вниз - на уши, на тонкую коричневую шею...
   "Вот так и уйдет", - с печалью подумала Гайка.
   Носов достиг обрыва и стал как бы погружаться в землю - это он, видимо, оказался на лесенке среди скал. Исчезли ноги, потом спина и ранец. И наконец скрылась белая голова.
   Гайка подумала и... тоже пошла к берегу.
   Утро Гулькина
   В начале сентября солнце встает в половине седьмого. Четвероклассник Носов, по прозвищу Гулькин и по имени Лесь, поднялся в то утро вместе с солнцем.
   Он умылся на дворе, под рукомойником, прибитым к ракушечной стене сарая. Вода остыла за ночь. Утренний воздух тоже покалывал кожу холодком. Но это был непрочный холодок - вот подымется солнце повыше, и опять разольется привычный зной.
   В сарае тяжело и ритмично стукал механизм. Лесь поднял глаза. Отражатель (похожий на маленькую спутниковую антенну) был повернут к солнцу. На черной коробочке "инкубатора" дрожал оранжевый блик. Все точно, все как полагается.
   Лесь вскочил на конуру, в которой обитал старый ленивый Пират ровесник Леся. Пират, не просыпаясь, постучал хвостом о стенки конуры. Лесь встал на цыпочки и увидел над забором солнце. Сквозь листья винограда оно светило, как золотисто-малиновая звезда. Капли на ресницах еще не высохли и разбивали пространство на радужные осколки - словно смотришь сквозь крошечные стеклянные кубики.
   - Лесь! Ты уже на ногах! Даже будить не пришлось. Вот чудеса... - Это мама. Она хлопотала у садового столика с портативной газовой плиткой. В чем причина?
   Лесь не знал причины.
   - Кто рано встает, тому Бог подает, - нашелся он. Это были слова бабушки, к которой он летом ездил в Белокаменку.
   - Ну, тогда иди к столу. Бог подает тебе кашу... А может, ты наконец решил сделать зарядку?
   Лесь проворно устроился за столом.
   - Видишь, я уже умылся, а после умывания какая зарядка...
   - По-моему, ты лентяй.
   - Ну и пусть... А зато я послушно ем манную кашу. Все ее ненавидят, а я - без всякого отвращения.
   - Ты ешь варенье с примесью манной каши... - Мама отодвинула трехлитровую темно-красную банку. - Ну вот, закапал себя, чучело! Не забудь смыть, а то рубашка прилипнет.
   - Непременно... - Лесь мизинцем снял с ребристой, кофейного цвета груди вишневую каплю. Облизал палец. - Ой, мама, а рубашку-то сегодня надо белую! И белые носочки. Потому что сегодня к нам в класс какие-то гости придут! На четвертый урок.
   - Воображаю, на что будут похожи ваши рубашки к этому уроку...
   - Нет, мы обещали Оксане Тарасовне сохранить на весь день парадную внешность... Оксана Тарасовна еще говорила, что хорошо бы черные галстучки; Такие... - Лесь провел рукой по груди вниз, - или такие, бабочкой, - и он чиркнул пальцами у ямки под горлом. - Но все мальчишки сказали, что это уж фигушки.
   - Ну и напрасно. Могли хотя бы час или два выглядеть как приличные люди.
   Лесь задумчиво поскреб подбородок.
   - Думаешь, черная бабочка была бы мне к лицу?
   - По крайней мере вреда. не принесла бы... А вот очки точно были бы к лицу. А главное - полезны.
   Лесь затуманился.
   - Чего теперь говорить, раз кокнулись... Да у меня уже все выправилось!
   - Не знаю, все ли. И надо ведь закрепить... Ты ужасно легкомысленный, Лесь.
   - Нет, я не ужасно. В меру... Спасибо! - Он выбрался из-за стола. У рукомойника смыл с груди и подбородка следы варенья. И через минуту, уже в белой рубашке, надевал ранец. Потом умело закатал до локтей рукава.
   - Надень-ка другие штаны. Эти мятые и все в пыли.
   - Ну и пусть. Зато у них карманы удобные.
   - Чтобы складывать все, что отыщешь на свалках.
   - Ну, естественно, - согласился Лесь. - Мама, скажи Це-це, чтобы ничего не трогала у меня на столе...
   - Лось! Ты опять? Почему ты так называешь свою... почти родную тетю?!
   - А как ее называть? Полное имя говорить - язык вывихнешь. А "тетя Цеца" - вообще смешно, такого имени даже и не бывает. И она не тетя, а дама...
   - Лесь, ты дождешься...
   - А что я сказал? - Лесь изобразил вежливое недоумение.
   - Она - наше спасение. Я целый день на работе, дяди Симы неделями нет дома, а она... Смотри, сегодня ни свет ни заря уже отправилась на рынок.
   - Вот и хорошо. А меня пусть не воспитывает... Каждый раз, как приду, она будто случайно мне поясницу щупает - не сырые ли плавки. "Лесик, ты опять купался без спросу? Я умру от беспокойства... "
   - Потому что волнуется за тебя. Она тебя любит... И ты должен ее любить, раз вы с дядей Симой такие друзья. Она же его родная сестра!
   - Ну, я и люблю... официально. - Лесь хитро сложил рот "восьмеркой": один край нижней губы - вверх, другой - вниз, и верхняя губа - так же. А имущество мое пусть она не трогает. У меня все разложено как надо, а она...
   - Да она и не входит к тебе в комнату. Потому что отчаянно боится твоего желтого зверя.
   Лесь растянул губы в улыбке:
   - Вот и славно... Мам, а когда дядя Сима приедет?
   - Не знаю, он обещал позвонить мне на почту... Зачем ты толкаешь носки в карманы? Не смей!
   Но Лесь затолкал. Взял сандалии и похлопал их друг о дружку.
   - Ну что ты за чудо-юдо непутевое, - жалобно сказала мама. - Почему до школы надо топать босиком?
   - Берегу сандалеты. На одной уже подошва отстает.
   - У тебя же есть почти новые кеды.
   - А сандалии должны дожить до двадцать первого числа!
   - Ты весь оброс приметами, как неграмотная бабка.
   - Вовсе не как бабка! У меня к приметам научный подход... Ну, я пошел!
   - А почему ты сегодня так рано?
   - С Витькой поиграю подольше... Лесь крутанулся на босой пятке, глянул на повернутый к солнцу отражатель и скрылся за калиткой.
   Тропинка, что вела от калитки вниз, к Шлюпочному проезду, была похожа на пологую лесенку. Прыгала по отшлифованным подошвами камням.
   На последней "ступеньке" Лесь через левое плечо оглянулся на дом приземистый, причудливый, как бы составленный из нескольких белых кубов, с окнами разной величины. Потом Лесь сбежал на ракушечный тротуар, уронил сандалии, сделал из кулаков "бинокль" и оглядел окрестности.
   Это было его пространство, его земля, его мир...
   Место, где стоял дом Леся, называлось Французская слободка. Давным-давно, во времена Первой осады, здесь располагался военный лагерь французов. На склонах балки, среди осыпей, до сих пор попадаются иногда иностранные пуговицы со скрещенными сигнальными рожками, с якорями ненашей формы и выпуклыми номерами полков и дивизий.
   Белые улицы слободки тянулись по склону вдоль Древней балки, а крутые переулки-лестницы пересекали их.
   Справа, на востоке, слободка примыкала к новому району с многоэтажными корпусами (солнце между ними светило уже горячее, без малиновых оттенков). Слева балка плавно переходила в просторные каменистые пустыри, на которых лежал Заповедник - остатки ужасно странного греческого города, где велись теперь раскопки. Среди заросших фундаментов и рассыпавшихся крепостных стен торчали одинокие мраморные колонны. Они были похожи издалека на воткнутые в серую траву сигареты.
   За пространством Заповедника лежало очень синее море.
   Раньше на западе был виден невысокий Казачий мыс, а на нем решетчатая башенка с зеленым маячным фонарем. Это нижний знак Казачьего створа. (Верхний знак стоял высоко и далеко, на пологой верхушке горы Артура. ) Мыс и маяк Лесь привык считать своими. Башенку с блестевшим изумрудным стеклом он раньше каждый день видел из окна - с тех пор, как помнил себя. Но этой весной между мысом и Заповедником выросло серое девятиэтажное здание. И закрыло створный маяк от Леся. Лесь был раздосадован так, словно кто-то нахально забрался в его собственный дом и заколотил окно. Один раз он даже уронил злую слезинку. И с тех пор на серый дом старался не смотреть.
   Он и сейчас отвел глаза от этой дурацкой, бесцеремонно воткнувшейся в старинный берег новостройки. Подхватил сандалии и поскакал к лестнице она вела вниз по склону балки.
   В балке кучками рос мелкий орешник и всюду подымалась перепутанная овражная трава (у которой никто не знает названия). Где по колено, а где и по пояс. Она прятала под собой тропинки. В траве было множество колючек, но они ничего не могли поделать с прокаленной крепкой кожей мальчишки. В травяных зарослях еще не высохли росинки. Они чиркали Леся по ногам словно длинными прохладными язычками. Но сверху трава высохла, и запах ее тоже был сухой - солнечный и горьковатый.
   Одна тропинка вела вдоль каменного моста с тяжелыми арками. Это были остатки старинного водопровода, пересекавшего балку. (По нему и сейчас шла труба, одетая в деревянный кожух). Лесь забрался на угловатую глыбу ракушечника, что лежала у каменной опоры. Сел на корточки, посвистел, позвал:
   - Витька, Витька...
   Из травы прыгнул крупный кузнечик лимонного цвета. Скакнул на камень, потом на лаково-коричневое колено Леся.
   - Здравствуй, - заулыбался Лесь. - Как живешь?
   Желтый кузнечик Витька, подскочил, опять сел на колено и прострекотал, что живет отлично.
   - С зелеными не ссоришься?
   Витька новым стрекотаньем сообщил, что живет с местными кузнечиками душа в душу.
   - Никто тебя слопать не пробовал?
   Витька пострекотал насмешливо: пускай, мол, только сунутся.
   - Значит, зарядов у тебя хватает? Ну-ка... - Лесь поднес к Витькиной солнечной головке мизинец. - Ай! - Головка тут же стрельнула в палец крошечной молнией. Искра была чуть заметна, однако мизинец кольнула болезненно. Лесь взял палец в рот.
   - Я же только спросил, а ты...
   Витька стрекотал виновато: прости, не рассчитал маленько.
   - А не забыл, чему я тебя учил? Давай-ка. Хоп...
   Лесь отставил руку. Витька высоко подпрыгнул, сделал в воздухе сальто и приземлился Лесю на ладонь.
   - Хоп!
   Витька тем же способом вернулся на колено. Сел в горделивой позе, стрельнул глазками: ну, как?
   - Молодец! В будущем году, когда выведу много твоих братишек, устроим цирк солнечных кузнечиков.
   Витька радостно попрыгал на колене.
   - А пока не скучай... Хотел я тебе для компании Кузю принести, но он такой домосед. Поселился в старой сандалете и никуда из комнаты... А новичок вылупится еще не скоро...
   Витька беззаботно потрещал опять. В том смысле, что вовсе он не скучает, у него тут среди местного населения множество друзей-приятелей.
   - Ну и молодец. Тогда заряжайся на солнышке, а мне в школу пора.
   Витька скакнул на камень, уселся попрочнее и широко развернул прозрачные, заискрившиеся крылышки - начал заряжаться. А Лесь по тропинке добрался до северного склона балки. И по каменному трапу стал подниматься к школе.
   Невыносимый Вязников
   Труба в деревянном кожухе, покинув каменный мост, проходила недалеко от школы. Метрах в двух над землей. Она опиралась на железные стойки. По нижнему краю кожуха сбоку тянулся широкий деревянный брус. На нем удобно было сидеть: привалишься спиной к обшивке и болтаешь ногами.
   В одном месте водопровод нависал над тропой, что вела к калитке в школьной изгороди. Здесь у четвертого "Б" с давних пор было любимое место. Еще с того времени, когда он был первым "Б". В теплое время года народ всегда сидел там, дожидаясь звонка на уроки. Разговаривали, спорили, менялись вкладышами от заграничных жвачек и даже ухитрялись тут же, с тетрадками на коленях, скатывать друг у друга домашние задания.
   Тем, кто подходил к школе со стороны балки, видны были из-под кожуха только болтающиеся ноги. Казалось издалека, что колышется коричневая бахрома. Внизу ее украшали разноцветные кроссовки, сандалетки и кеды. А сегодня бахрома была отделана еще и неровной белой оторочкой. По указанию Океаны Тарасовны четвертый "Б" надел белые носки и гольфы. Видимо, классная руководительница надеялась, что такая деталь костюма (вместе с белыми рубашками) придаст растрепанной, обжаренной солнцем вольнице хоть какую-то внешнюю благопристойность.
   Не доходя до кожуха с полсотней качающихся ног, Лесь обулся. Потом прошелся по ногам одноклассников глазами: угадывал по башмакам, кто где. И с правого края увидел тощие "ходули" в черно-белых кроссовках. Это был, без сомнения, Вязников. И Лесь испытал примерно то же чувство, с каким недавно смотрел на серый дом. Он вспомнил, что сегодня седьмое сентября.
   А может, Вязников забыл? Не то, что седьмое, а то, ч т о о н д о л ж е н с д е л а т ь.
   Лесь взял левее, нырнул под кожух, пригнулся под чьими-то каблуками и без задержки зашагал к школе. Несколько голосов его окликнули, но Лесь не оглянулся: спешу, мол. Тогда позади застучали подошвы. Рядом оказалась Натка Мальченко - тощее хитрое существо с белобрысыми торчащими косами.
   - Гулькин!.. Ой, то есть Лесь! Вязников хвастался, что на большой перемене опять напишет... то, что в прошлом году.
   - Напишет - заработает, - самым беззаботным тоном отозвался Лесь. Тоже, как в прошлом году...
   Кто из них двоих "заработал" в тот раз больше, вопрос был спорный. И чем кончится нынче, тоже неясно. Лесь, однако, боялся не драки и синяков. Угнетала сама неизбежность скандала. И еще - то, что скандала этого ожидал весь класс. Интерес был сдержанный, деликатный такой, потому что и к Носову и к Вязникову относились одинаково хорошо. Но стычки все-таки ждали - как ждут результата увлекательного матча.
   Лесь томился этим ожиданием, ловил на себе взгляды, но делал вид, что ему совершенно все равно. Он даже ухитрился получить пятерку на уроке географии.
   В классе было прохладно. Старые акации укрывали окна от солнца. Пятерка приподняла настроение Леся. На Вязникова он принципиально не смотрел. Тот на Леся - тоже. И на третьем уроке Лесю стало казаться, что, может быть, все обойдется.
   Но в начале шумной двадцатиминутной перемены все та же Натка с белыми тощими косами подскочила к Лесю в коридоре.
   - Лесь! Он нарисовал и написал! Пойдем...
   - Пойдем, - вздохнул Лесь. Потому, что от судьбы не спрячешься.
   В дальнем углу горячего от солнца двора ярко белел школьный гараж сложенный из брусьев известняка и похожий на маленькую крепость. Там толпился весь четвертый "Б". Когда Лесь подошел, все расступились со значительными лицами.
   На известняке вверх от земли была проведена углем черта. Высотой в мальчишечий рост. Ее, как мерную линейку, украшали деления. Рядом с этой линейкой была изображена лопоухая фигура с ногами-лучинками, волосами-спичками и (самое подлое!) длиннющим носом, какого у Леся никогда не было. Но рисунок изображал именно четвероклассника Носова! Потому что сверху шла крупная черная надпись: "Ура! Гулькин Нос опять подрос! "
   Народ смотрел на Леся. Понимающе и выжидательно молчал.
   ...Первый раз такое дело случилось три года назад. Сперва стройненький большеглазый первоклассник Вязников даже понравился Лесю, и он простодушно подумал, что хорошо бы им подружиться. Казалось Лесю, что и Вязников поглядывает на него с благожелательным интересом.
   Но однажды во дворе, когда гоняли по ракушечным плитам мячик, никто не захотел вставать в ворота, и авторитетный Артур Глухов распорядился:
   - Пусть Нос встает. Он самый маленький, маленькому легче прыгать между штангами.
   Утверждение, что он самый маленький, было неточным. Это во-первых. А во-вторых, Лесь обиделся:
   - Ты чего обзываешься!
   - Как? - удивился Глухов.
   - Носом!
   - А чего такого? Раз фамилия у тебя... Меня Глухарем зовут, я же не злюсь. Нос - это разве плохо? Не хвост ведь и... ничто другое.
   Может, на том бы и порешили. Но тут-то и сунулся Вязников. Махая длинными ресницами, он сообщил:
   - Надо говорить не "Нос", а "Гулькин Нос". Потому что от горшка два вершка.
   Маленький - это ведь не значит боязливее всех.
   - Вот как тресну по кумполу! Думаешь, если длинный, значит, умнее других?!
   Вязников заулыбался, отошел и сказал издалека:
   - Сперва подрасти... Скоро ли из Гулькина Носа превратишься в Большой Нос, как у Буратино?