Когда Фогт вышел, Крузенштерн постоял у окна, машинально ощупывая глазами такелаж и рангоут брига. Отметил досадный перекос фор-брам-рея и провисание грот-стень-штага. Ждал, что воспоминания об острове Святой Елены опять неумолимо и тоскливо лягут на душу. Но нет, не случилось. Потому что другая тяжесть – стыд и вина перед маленьким Егором Алабышевым – была сильнее других чувств. Иван Федорович тяжело прошел к порогу.
Григорий маячил неподалеку от двери.
– Матвеич, иди сюда… Что мальчик? Они его… сильно?
– Может, и не так уж сильно попервости. Да обидно же… Съежился в спальне, все еще плачет.
– Приведи… если он может.
Следовало бы пойти самому, но не смог себя заставить: как будут смотреть кадеты на директора, который обещал защиту и предал!
Он сел в кресло – не к столу, а у камина.
Минут через пять вошел Григорий, ведя осторожно за плечи Егора. Тот глядел в пол.
– Подойди ко мне, – тихо сказал Крузенштерн.
Алабышев подошел, сбивчиво ступая по ковру. Встал в двух шагах от кресла. На опущенном лице разглядел Крузенштерн разводы от слез, на ресницах – капли. Он привстал, взял мальчика за локоть, притянул ближе. Локоть затвердел; твердость эта от злого недоверия и обиды.
И тогда Иван Федорович сказал то, что ни в коем случае не должен говорить командир подчиненному, и уж тем более адмирал крохотному кадету:
– Егорушка, ты прости меня. Я же не знал…
Егор взметнул ресницы – так, что слетели с них брызги.
– Я помыслить не мог, – вполголоса говорил Крузенштерн, – что он посмеет так… без моего ведома… Думал – пугает…
Егор шепотом спросил:
– Значит, вы не разрешали?
– Да что ты! Как же я мог?
Егор всхлипнул, но уже как-то размягченно. Сам придвинулся еще на полшага. Лицо его было на одном уровне с адмиральским эполетом. Крузенштерн взял в ладони его маленькие холодные пальцы.
– Я ведь знаю, как это горько… Наверно, сперва хотелось уйти куда глаза глядят, корпус бросить навеки… Так ведь?
Егор кивнул. Но вдруг сказал без жалобы, тихо, но жестко:
– Но теперь не хочу. Я стану офицером.
Крузенштерн печально улыбнулся:
– И думаешь: только получу офицерский чин – и тут же вызову этого Фогта на дуэль…
Егор опять вскинул ресницы, но сразу набычился:
– Да. Вызову.
– Ну, что же, вызови, коли будет охота… Но кажется мне, ты к тому времени поймешь: не стоит он того… – Крузенштерн опять говорил то, чего говорить не следовало по законам дисциплины. Зато ладонь Егорушки теплела. – К тому же сей Фогт и без этого наказан уже порядочно. И к роте более не вернется.
Егор шмыгнул носом. Так же, как после долгих слез, успокаиваясь, шмыгают все дети. “Слава богу”, – подумал Крузенштерн и сказал:
– На дуэлях люди головою рискуют, а это ни к чему. Если уж отдавать жизнь, так за большое дело, за отечество. За людей, которых защищаешь. Обещай это. Хорошо?
Егор посопел опять и ответил шепотом:
– Хорошо…
– Молодец… Тебе худо пришлось нынче, но уж коли так случилось, запомни это не ради одной обиды. Станешь капитаном, будешь командовать многими людьми. Капитан в море – он один царь и бог над всеми, кто на корабле. Не чини тогда людям жестокостей, помни, как горька несправедливость и боль… И на меня не сердись, ладно?
Егор смотрел теперь прямо:
– Я не сержусь, ваше превосходительство. Честное слово.
– Не надо “превосходительства”. Мы ведь не по службе тут беседуем. Иван Федорович я… Сколько тебе лет-то, Егор?
– Десять с половиною, ва… Иван Федорович.
– Годы быстро бегут… Ох как быстро, Егор. Будет когда-нибудь у тебя свой корабль, пойдешь вокруг света. И забудешь, как звали тебя Мышонком… – И встревожился адмирал: – А почему так зовут? Уж не обижают ли товарищи?
“Если и обижают, не скажет”, – подумал он.
Но Егор Алабышев улыбнулся по-хорошему. И сказал смущенно, однако без досады:
– Это не для обиды так прозвали. Когда все балуются или гуляют, я с книжкой люблю сидеть. Ребята говорят: “Шуршишь, как мышонок в углу…” А потом просят рассказать, что читаю…
– Про что же читаешь? – улыбнулся и Крузенштерн.
– Про плавания… Вашу книгу тоже читал, “Путешествие вокруг света”…
– Да? А еще про что?
– Еще Василия Михалыча Головнина “В плену у японцев”… И Юрия Федоровича Лисянского, который плавал вместе с вами…
– Лисянский плавал более один, чем со мною, у него особые заслуги… Значит, мечтаешь о море?
– Так точно, в… Иван Федорович. Я очень плавать хочу… Мы этим летом у нас в деревне корабль из плота сделали на пруду. И парус был… Я чуть не потонул один раз…
– А вот тонуть-то не смей, – засмеялся Крузенштерн, вспомнив детские игры в имении под Ревелем. – Тебе плавать и плавать, целую жизнь. Может быть, героем станешь, как многие наши офицеры в недавнем бою под Наварином… Слышал ли?
– Конечно! Михаил Петрович Лазарев на “Азове” разом с пятью кораблями дрался и все потопил!.. А перед тем он два раза ходил вокруг света и с капитаном Беллинсгаузеном новые земли открыл в Южном море… Говорят, про их плавание тоже есть книга. Я слышал, но не читал…
– Нет еще, не напечатали пока. Но немало есть других сочинений о разных открытиях, что сделали русские капитаны. …Я скажу новому командиру роты, что завтра ты свободен от классов. Пойдешь в библиотеку, возьмешь какие хочешь книги и читай на здоровье.
– Младших туда в будние дни не пускают, только по воскресеньям.
– Я распоряжусь… А ты за это дай мне одно обещанье. Дашь? Не бойся, оно легкое…
Глаза Егора совсем уже высохли. Он глянул с хитринкой:
– А про что обещанье, Иван Федорович?
– Как станешь знаменитым мореходцем, откроешь новые острова да напишешь про них свою книгу, не забудь прислать в подарок мне, старику… Коли буду жив… Обещаешь?
Офицер Российского флота Егор Алабышев не написал своей книги. У него была иная судьба. Но Крузенштерна он помнил всю жизнь. До последнего дня, до последней вспышки…
Первая часть
МЕДНЫЙ СТУК ЧАСОВ
НОВОГОДНИЕ СЮРПРИЗЫ
#
Месяц звонкий и рогатый
С неба звезды сгреб лопатой.
Новый год, Новый год,
Нынче все наоборот!
Эти стихи 29 декабря сорок седьмого года сочинил ученик четвертого класса “Б” новотуринской начальной школы номер десять Толик Нечаев. Они сами придумались, когда Толик волок с базара елку.
С елкой Толику несказанно повезло. Хотя и не сразу.
Часа два Толик топтался на городском рынке, в огороженном квадрате, который назывался “Елочный базар”. Елок хватало, но тоска брала, когда он смотрел на однобокие уродины с редкими ветками. Правда, можно было купить два таких “инвалида” и связать вместе, но душа Толика восставала против подделки. Елка должна быть без всяких обманов и хитрости, одна и настоящая! Какая елка – такой и праздник получится.
Среди покупателей возник было неуверенный слух, что, может быть, еще привезут елки, прямо из лесничества. Но продавщица – тетка в могучем тулупе – развеяла надежду:
– Ишшо чё! Вечер на дворе. Берите эти, завтра и таких не будет.
Толик понимал, что это, скорее всего, правда. Вот балда-то! Надо было раньше покупать. Все тянул, хотел, чтобы свежая была… А может, завтра все-таки привезут?
Толик продрог, в варежках коченели кончики пальцев. Так ничего и не выбрав, побрел Толик с рынка. И уже за воротами увидел красавицу ель.
Она была темная, голубоватая, с чешуйчатыми шишками в тени разлапистых веток. Ее наверняка только что привезли из леса: в хвое светился снежок. Поблескивали сосульки. От оранжевого, очень яркого заката в сосульках дрожали огоньки. Караулил елку низенький краснолицый мужичок в рыжем полушубке. Он притопывал и нерешительно поглядывал на редких прохожих: то ли кого-то ждал, то ли побаивался. Может, милиции?
Толик задрал голову и спросил жалобно и восхищенно:
– Продается?
Мужичок глянул сумрачно и рубанул:
– Тридцать рублей.
Катись, мол, не для тебя товар.
Толика и правда отшатнуло. С точки зрения здравомыслящего человека цена была непомерная.
За эти деньги можно не меньше десяти раз сходить в кино. Можно купить похожий на фотоаппарат фильмоскоп и к нему еще (если добавить сорок копеек) цветную ленту. Например, “Халифа-аиста” или “Оборону Севастополя”. А лучше всего – автомат! Ствол и диск у него деревянные, зато приклад от настоящего ППШ. Видно, после войны автоматы в больших количествах стали уже не нужны и оставшиеся на заводах заготовки пустили на игрушки. Такой почти настоящий ППШ с трещоткой стоил как раз тридцатку. Толик не раз думал об этом, когда пересчитывал свои сбережения. Но он не поддался никаким соблазнам. Главное – елка и все волшебные новогодние радости…
Делать сбережения было нелегко. На пирожках в школьном буфете и на кино много не сэкономишь. У мамы тоже лишний рубль не выпросишь. Не потому, что маме жалко, а потому, что зарплата у машинисток – “кот наплакал”… А еще эта реформа две недели назад! Конечно, здорово, что отменили хлебные карточки, теперь можно есть досыта. И новые деньги – красивые такие, просто удовольствие их разглядывать. Да только меняют-то их на старые один рубль за десять. Толик чуть не заревел, когда узнал про такое. С осени копил, старался, а теперь что?.. Но скоро стало известно, что мелочь обменивать не надо: медяки и “серебрушки” останутся прежними. И Толик обрадованно потряс жестяной копилкой.
В общем, так или иначе, а расплатиться с мужичком в рыжем полушубке Толик мог. Но все-таки он жалобно сказал:
– А может, двадцать пять, а?
Мужичок глянул с интересом. Но ответил непреклонно:
– Я ее по заказу с участка тащил, одному артисту драматическому в театре. А он говорит теперь: не надо. А я зря надрывался, да? Тридцать.
Толик сдернул варежки, подышал на пальцы, расстегнул пальтишко. В пришитом к подкладке кармане лежали его капиталы…
Мужичок пересчитал новые рубли и трешки и стремительно подобрел:
– Вот и ладненько!.. А как потащишь-то?
– Я близко живу, – торопливо соврал Толик. Он испугался, что мужичок передумает.
– Ну, держи… За середину берись, чтоб ловчее нести…
Мужичок навалил ель на Толика, и тот оказался в хвойной чаще. Праздничный запах снежного новогоднего леса вскружил ему голову. Но тяжесть оказалась вовсе не праздничной. Толик пискнул и поволок покупку по Рыночному переулку. Со стороны казалось, наверно, что упавшая набок большущая елка сама семенит куда-то на слабых ножках в подшитых валенках.
Так он добрался до улицы Коммунаров – центральной “магистрали” Новотуринска. Уложил елку на обочину, выбрался из-под веток и понял, что силы свои немыслимо переоценил.
Изредка проезжали автобусы. Но разве залезешь туда с такой громадиной? Даже в открытый, переделанный из полуторки автобус Толика с этим деревом не пустят…
Но правду говорят, что под Новый год случаются чудеса. Неторопливая лошадка протащила мимо Толика розвальни. В них сидел на соломе старый небритый дядька (последний свет заката искрился на его седой щетине). Толика словно толкнуло:
– Дяденька, подвезите меня с елкой! А то я помру, не дотащу! – Он сказал это и весело, и жалостно. Сам удивился своей смелости и не ждал, что “дяденька” отзовется.
– Тпру… – сказал дядька. Оглянулся: – А тебе куда?
– На Запольную! – заволновался Толик. – Это по улице Красина, а потом за Земляной мост…
– Это же в Заовражке! А я в Рыбкооп, на базу.
– Ну, хоть до моста! А там уж я дотащу!
– Вали свою древесину. Вот сюда, ближе втаскивай… Садись… Но-о, голубушка, чтоб тебя черти съели!..
Сразу стало все прекрасно. Даже пальцы в варежках перестали мерзнуть. Замечательная заиндевелая лошадка повезла елку и Толика мимо замечательных, уже освещенных витрин с нарисованными снежинками и цифрами “1948”, мимо кинотеатра “Победа” с афишей нового замечательного фильма “Первая перчатка”, замечательную песенку из которого пели все мальчишки: “При каждой неудаче давать умейте сдачи, иначе вам удачи не видать!” (Толик, правда, не всегда умел давать сдачи, но песенка ему нравилась.)
Замечательный небритый возчик спросил про елку:
– Куды же ты ее такую волокешь? В школу, что ль?
– Не-е! Домой, – гордо сказал Толик.
– Домо-ой? Дак не влезет же.
– У нас потолок высокий. Нам осенью новую комнату дали, большую… Там раньше эвакуированные жили, целых шесть человек!
– А вас, выходит, меньше? – поинтересовался словоохотливый возчик. И благодарный Толик объяснил!
– Мама да я… Еще сестра, но она сейчас в Среднекамске, в институте учится. На инженера-химика.
– Сестра – это хорошо, – вздохнул дядька и закашлялся. – У моих сынков тоже сестра была… Вот ведь дело какое вышло: два сына ушли на войну и дочка. Парни-то оба вернулись, а сестренку ихнюю убило. В сорок пятом уже, в Германии. Фельдшер она была…
Толик вежливо молчал. Что тут скажешь?
– А ты, выходит, за мужика в доме? Отец-то небось тоже погиб?
– Под Севастополем…
– Помнишь батю-то?
– Маленько, – признался Толик. В армию отца призвали еще до войны, в тридцать девятом, когда Толику не было двух лет. С тех пор отец появлялся дома два-три раза на очень короткие деньки. И Толику запомнились лишь новые коричневые ремни, запах табака и одеколона и звездочка политрука на суконном рукаве гимнастерки…
Дальше ехали молча. Мимо четырехэтажного горсовета, мимо решетки городского сада, мимо старой церкви, где была контора Заготзерно. Потом свернули на улицу Красина… Грустная минутка ушла, и опять вернулось новогоднее настроение.
Закат светился над заснеженными крышами. Жестяные дымники печных труб чернели, будто кружевные теремки. Поверх заката ехал в ту же сторону, что и Толик, месяц с лихо задранным подбородком. Замечательный новогодний месяц.
“Скырлы-скырлы, скырлы-скырлы”, – поскрипывали полозья. Как липовая нога в сказке про медведя. Но сейчас была другая сказка – добрая. И под равномерный скрип в голове у Толика замаршировали веселые слова:
#
Месяц звонкий и рогатый…
Месяц звонкий и рогатый…
Рогатый – понятно почему. А звонкий… Потому что он серебристый и полупрозрачный, как из льдинки. Щелкни ногтем – и зазвенит…
Скоро пришлось попрощаться с добрым дядькой и тащить елку по Земляному мосту. Толик волок ее, ухватив под мышку комель; елке это было не на пользу, верхушка тащилась по снегу, но что поделаешь? С крутых склонов съезжали в лог на санках и лыжах орущие от восторга мальчишки. Закат быстро догорал над невысокими домами и деревьями Заовражка. Месяц стал ярче. Но звезд по-прежнему не было. Может, месяц решил подурачиться и соскоблил их с неба острым подбородком? Как лопатой!
#
Месяц звонкий и рогатый
С неба звезды сгреб лопатой!
Новый год, Новый год,
Нынче все наоборот!
Толик прошептал это, сопя от усталости и веселой натуги. Почему “все наоборот”, он и сам не знал. Так получилось.
А может, и правда наоборот? Не так, как обычно.
Ведь дядька не хлестнул кобылу и не проехал мимо, а взял да и подвез Толика.
И по календарю сегодня понедельник, а у ребят – выходной. В школе решили позаниматься в воскресенье, чтобы потом сразу – каникулы. Но и в воскресенье не учились. Вера Николаевна раздала табели и всех отпустила после первого урока. Ура!
По арифметике у Толика выходил явный трояк, но Вера Николаевна поставила четверку. Сказала: “Ладно уж, гуляй, добрый молодец, без печали”. Вот какой веселый “наоборот”!
Только скорей бы добраться до дома…
Толик втащил елку во двор, когда совсем стемнело. Окна их с мамой комнаты на втором этаже светились. Значит, мама уже пришла с работы. Так рано! Тоже хороший “наоборот”!
Но мама встретила Толика неласково:
– Я уже искать собралась! Где тебя носило?
– Елку тащил! Пойдем, покажу! Ну, пойдем, увидишь, какая!
Мама покачала головой, накинула платок и ватник…
Вместе с мамой вышел Султан. Он радостно уставился на елку и заколотил Толика хвостом по валенкам.
– Ой, – сказала мама. – Толька, ты спятил… А как мы эту громадину в сарай затолкаем?
– Вот я и сам думаю…
– Если здесь оставить, могут стащить.
– Ага… Мама! А давай прямо сейчас ее украсим! А? Ну, ведь уже почти праздник! Даже в школе сегодня утренник был, и на площади елка!
– Не выдумывай…
– Ну почему “не выдумывай”?
– До послезавтра она осыпаться начнет.
– Да что ты! Она же только из лесу!.. Согласна? Ура!
Он облапил маму и чуть не уронил в сугроб…
– Дурень сумасшедший, – сказала мама.
Старая подставка из брусков крест-накрест оказалась мала. Пришлось ставить елку в кадушку, укреплять в ней ствол поленьями. Верхушка царапала потолок. Чтобы прицепить к ней серебряную самодельную звезду, Толик поставил на стол тумбочку, на тумбочку табурет. Султан неодобрительно смотрел на эти упражнения, фыркал и поматывал остроухой головой. Он только что обнюхал елку и уколол нос.
Игрушек для такой великанши оказалось маловато.
– Ничего, – сказала мама. – Еще ваты накидаем, будто снежок… Да и незачем такую красавицу чересчур игрушками увешивать, она и так хороша.
Но все же мама хитро посмотрела на Толика и достала из сундука несколько разноцветных шаров с картинками. Вот это сюрприз! Толик заорал “ура” и радостно упал с верхотуры на Султана, который обиженно, по-щенячьи, тявкнул и ушел к двери.
Пришла соседка Эльза Георгиевна. Изумилась:
– Куда же вам такая громадная, двоим-то?
– Почему двоим? Варя приедет, к ней ребята придут, бывшие одноклассники, – весело возразила мама. – И еще гости всякие… Наверно, и вы не откажетесь нас посетить?
– Ох, не знаю. Ко мне должна прийти сестра Вадима Валентиновича с мужем, это традиция… Вадим Валентинович так любил Новый год и елку, просто как ребенок. Сам игрушки делал, особенно солдатиков… – Эльза Георгиевна вдруг поджала губу, кивнула и вышла. Она была ничего, не вредная соседка, но старомодная и со странностями. Одинокая и бездетная…
– А Дмитрий Иванович придет? – спросил Толик.
– Н-не знаю. Едва ли. Он встречает Новый год со своими сотрудниками, в Рыбкоопе. У него там друзья.
– А ты? – ревниво сказал Толик.
– Что я?
– Разве не “друзья”?
Мама и Дмитрий Иванович познакомились в сорок шестом году, они вместе работали в комиссии на избирательном участке. Потом Дмитрий Иванович к ним часто заходил в гости. Про войну Толику рассказывал, научил вертушки с флюгерами делать, чтобы на крыше прибивать. Осенью помог им с мамой переехать в новую комнату. В кино маму приглашал, в цирк. А недавно они опять дежурили в одном агитпункте, потому что были выборы в местные Советы, и Дмитрий Иванович всегда маму провожал…
В общем, не было здесь для Толика никакой тайны.
Он снова забрался на стол, на тумбочку, на табурет и сказал:
– Поженились бы вы, да и дело с концом.
– Анатолий!
– Ну чего “Анатолий”? Я же понимаю…
– Ты вот спустись, я покажу, где у тебя понимание.
Толик хихикнул на безопасной высоте и сказал деловито:
– Я серьезно говорю. Не маленький.
Мама села на кровать, помолчала.
– Раз не маленький, должен понимать, как все это сложно…
– Чего сложного-то… – буркнул Толик. Но уже не для мамы, а себе под нос.
Когда кончили украшать елку, был уже девятый час. Толик подул на исколотые хвоей руки и украдкой глянул на маму. Сказал осторожно и явно подхалимским голосом:
– Ма-а…
– Не выдумывай!
– Ну, мам…
– Я так и знала! Сперва одно, потом другое…
– Только попробуем. Самую чуточку…
– Ты жулик, – сказала мама.
Толик радостно затанцевал:
– Всего на полминутки!
– Мелкий авантюрист и вымогатель…
Мама достала пачку свечек и связку подсвечников-зажимов.
– На самые маленькие полминутки, – повторил Толик.
– В густоту не ставь, пожар устроим.
Толик укрепил свечки на хвойных лапах подальше от бумажных игрушек. А одну – у самой верхушки, чтобы звезда сверкала.
– Мама, давай зажигать! Я здесь, а ты внизу!
– Подожди… – как-то странно сказала мама. – Спустись.
Толик встревожился и послушно прыгнул на пол.
Мама задумчиво пригладила ему коротенькую прическу “полубокс”.
– Если уж зажигать, значит – праздник. Умойся и причешись.
Толик заволновался, послушно и старательно вымыл на кухне, под звякающим умывальником, руки, лицо и шею. Ледяной водой, взятой в сенях из кадки! Мама включила электрочайник. Потом дала мама Толику белую рубашку и черный праздничный костюм, который знакомая портниха тетя Римма сшила из маминой вельветовой юбки. Такие костюмы из вельвета были у многих мальчишек, но Толику они не нравились: куртки висели, как мешки, а застегнутые под коленками штаны раздувались, будто аэростаты. Любой пацан делался похожим на куль с куриными ножками. А костюм для Толика получился ладный, без лишней полноты и складок. Наверно, потому, что материи в юбке было в обрез. Даже на рукава не хватило, вместо куртки вышел жилетик. Ну и ладно, так даже лучше, белую рубашку заметнее.
А военные пуговки горят, как золотые!
В глубине души Толик считал, что в этом наряде он похож на Пятнадцатилетнего капитана или Роберта Гранта.
Из-под кровати Толик вытащил свои легонькие летние сандалии. Свежий воротник ласкал шею. Лицо празднично горело от недавнего умывания. Перед зеркалом Толик продрал гребешком куцую челку. Привычно вздохнул по поводу немужественного курносого отражения, но сейчас и оно настроения не испортило.
Мама за шевелящейся занавеской тоже надевала что-то праздничное. Толик замечал, что в последнее время мама стала его стесняться: всегда одевается за шторкой или в темноте. Толик деликатно отвернулся от занавески. А когда глянул снова, мама уже стояла на свету в зеленом своем платье со стеклянными “искорками” на груди. Молодая, почти как Варя…
Мама оглядела Толика и сказала:
– Теперь – зажигаем.
Толик схватил коробок и опять полез к потолку…
Потом они с мамой отошли в дальний угол. Елка с потрескивающими огоньками была как целая лесная страна. В ее чаще мерцали неизвестные сказки. Может быть, затерянные и забытые города, живущие неведомой жизнью.
Как неоткрытые острова в океане.
И над ними сверкала сделанная Толиком звезда.
Жаль, что у сказок такое короткое время.
Мама вздохнула и сказала, что свечки надо поберечь. Но волшебство не исчезло совсем. Запах елки теперь смешивался с запахом погасших свечек. А ведь именно при погасших свечах в замках и подземельях происходили удивительные истории…
Мама принесла булькающий чайник, поставила на стол блюдце с карамелью “кофейная подушечка”, тарелку с печеньем.
– Приедет Варя, придут ее друзья, Новый год будет шумный. А сейчас давай сделаем тихий праздничный вечерок.
И они стали пить чай у елки. Елка занимала чуть ли не полкомнаты, она была здесь хозяйка, а Толик и мама – у нее в гостях. Ради таких чудесных минут и старался Толик: деньги экономил, игрушки клеил, елку тащил. Теперь все было замечательно… Только… что-то грустные глаза у мамы. И улыбается она слишком уж задумчиво. Вообще-то ничего особенного, в такие вечера грусть иногда подбирается сама собой. Но все полезно в меру. И чтобы сделать маму повеселее, Толик сказал:
– Раз уж получается сегодня праздник, тогда знаешь что? Я тебе подарю подарок, который к Новому году сделал. Ты не бойся, это не весь подарок, потом еще будет.
И он вытащил из тайника, со шкафа, склеенное “Лукоморье”.
Это была словно маленькая театральная сцена. Размером с тетрадку. На ней – дуб с золотой цепочкой, черный лохматый кот ростом с полспички, Баба Яга в ступе из наперстка, а в ветвях – русалка с хвостом из фольги. Из-под белых гребешков на волнах торчали шлемы и копья Черноморова войска (правда, не тридцать три, а поменьше). Подвешенный на нитке к облаку бородатый колдун тащил богатыря с длинным мечом из иголки.
Небо над Лукоморьем было из тонкой зеленой бумаги. Прорезанный в ней месяц Толик заклеил ярко-желтой бумажкой – совсем прозрачной. Посмотришь на просвет – небо таинственно светится, месяц горит, силуэты на сцене будто оживают…
Мама и в самом деле повеселела. Хвалила Толика и долго разглядывала сказочный театр. Потом сказала:
– Я тебе тоже сделаю подарок. Тоже предварительный…
И дала мама Толику синюю книжку с быстрым кораблем на твердой корочке. “Русские кругосветные мореплаватели”.
– Ух ты-ы… – сказал Толик. Съехал со стула на пол, под елку, и там открыл первую страницу. – Мам, вот спасибо… – Он торопливо пролистал предисловие (известно, что предисловия читать необязательно). – “Крузенштерн и Лисянский, первая экспедиция на Восток”… Мама, они кто? Капитаны?
– Читай, читай, сам узнаешь, – сказала мама. – Кто у нас моряк-путешественник? Ты или я?
И Толик читал под елкой, пока мама не погнала его в постель. Потом еще читал – под одеялом, с фонариком (вернее, с батарейкой, к которой были примотаны самодельный жестяной рефлектор и лампочка). Мама наконец сказала сквозь сон:
– Толька, совесть у тебя есть? Я тебя завтра не подниму.
– Ну и что? Каникулы же.
– Мало ли что каникулы! С утра пойдешь на рынок…
КУРГАНОВ
Уходя на работу, мама растолкала Толика.
– На столе деньги и список: что надо купить.
Толик не стал нежиться в постели. В каникулы для этого почему-то нет настроения. Он выпустил гулять Султана, разогрел на завтрак жареную картошку, полюбовался елкой и отправился за покупками. Ключ оставил в коридоре под половиком. Султану, который шастал по двору, сказал: