Крапивин Владислав Петрович. Колесо Перепёлкина

   Вася щелкал фотоаппаратом. Это был игрушечный пластмассовый аппаратик — такой, из которого при нажатии кнопки выскакивает на пружине клоунская рожица. Но Васе и не нужен был другой. Для придуманных зверей годится любая фотокамера.
   Вася прокрался сквозь чащу к поляне, где паслись жирафы и зебры. Щелк… На ветках одинокого пузатого тополя (как баобаб) он снял вертлявых мартышек. Затем вплотную придвинулся к пыльному косматому льву. Дождался, когда тот распахнет разовую с белым частоколом зубов, пасть. Щелк… Лев разинул пасть еще шире и утробно рыкнул.
   — Да брось, — сказал Вася. Он во всей своей охотничьей красе отражался в круглых львиных глазах. — Мы же давно знакомы. — И начал выбирать из львиной гривы сухие репьи. Лев смущенно посапывал и шевелил кисточкой на хвосте…
   Была еще встреча с носорогом, который оказался не столь воспитанным, как лев. Пришлось уносить ноги. По желтой от одуванчиков и мать-и-мачехи канаве Вася примчался на самый край пустырей. Совсем рядом была своя многоэтажная улица. А еще ближе, за сухим серым бурьяном, краснело длинное кирпичное строение. Это был недавно построенный склад для торговли мебелью. У стены что-то делали двое рабочих. А может, не рабочие, а диверсанты?
   Вася притаился за шуршащей чащей. Дядьки в синих робах бетонировали фундамент. Совковыми лопатами брали с носилок густую серую кашу и размазывали по земле вдоль нижнего ряда кирпичей. Впрочем, они уже кончали работу. Очень скоро прихватили носилки с лопатами и ушли за угол… А слева от Васи что-то зашуршало. Он по-охотничьи обернулся и увидел тощего серого кота.
   Возможно, это был тот самый кот, который завтра вечером встретится Васе у мусорного контейнера. Но в этот момент ничего такого Вася знать не мог. Сейчас это был леопард, вышедший за добычей.
   Вася навел на хищника объектив — щелк! Зверь пренебрежительно дернул хвостом и трусцой двинулся прочь.
   — Эй… кис-кис…
   Конечно леопардов так не окликают, но надо было задержать его, чтобы охота не кончилось так быстро. Кот, однако, рассуждал иначе. Когда Вася двинулся следом, этот «леопард» перешел на крупную рысь и помчался к свежей бетонной полоске. Пересек ее по диагонали. На бегу брезгливо тряхнул лапами и скрылся за дощатой будкой, пристроенной к павильону.
   Когда Вася подбежал к фундаменту, он увидел на загустевшем бетоне отчетливые следы растопыренных лап.
   «Ну вот, — сразу подумал Вася. — Это на целую вечность». Потому что крепкий домина простоит наверно лет сто или двести, бетон сохранится столько же. И кота давным-давно не станет на свете, а следы будут все такие же…
   Задумчивая грусть мягко щекотнула Васю, прогнала прежнюю веселость. Он оглянулся — нет ли кого поблизости? — сдернул с левой ноги кроссовку и носок и осторожно вдавил ступню в сырой мягкий бетон, рядом с дощатым поребриком. Зачем? Он и сам не мог объяснить. «И меня уже не будет, а след сохранится…»
   Вася постоял с минуту, глядя на отпечаток с круглой пяткой и слегка оттопыренным большим пальцем. Особой печали он не чувствовал, но задумчивость не уходила. Потом Васе показалось, что сзади зашуршали сухие стебли. Он быстро обернулся. Никого не было.
   Вася торопливо натянул носок и башмак и заспешил на Луговую улицу — самая короткая дорога к школе. Наверно, уже пора… На перекрестке Луговой и Савельевской Вася глянул на большие часы над аптекой. Какое там «пора»! Уже «сверхпора»! Вот это поохотился!
   До школы оставался квартал, но времени уже — ни полминутки. Вася помчался. Царапины на ногах зудели, но некогда было почесаться.
 

Лестница

   Он опоздал. По часам в школьном коридоре было видно, что уроки начались две минуты назад. Ну ладно, Полина Аркадьевна скажет «больше не опаздывай», только и всего. Вася сдернул панаму, сунул ее под погон и бросился к лестнице.
   — Стоп, козявка! — на нижних ступенях возник дежурный. Здоровый такой парень из девятого или десятого. Лицо его было похоже на свежий каравай с проткнутыми пальцем дырками. — Куда это ты, такой красавчик?
   — Пусти!
   «Каравай» не пустил. Для того дежурные и поставлены (и даже специально освобождены от уроков), чтобы разбираться с нарушителями.
   — Как твоя фамилия?
   Подумаешь, испугал! Пусть записывает!
   — Перепёлкин моя фамилия, из второго «А». Пусти!
   — Ну какой же ты Пере-пёлкин? Ты еще не «пере…», а «недо…» Недо-пёлкин, — снисходительно разъяснил «Каравай».
   — Сам такой, — сказал Вася. Потому что понимал: драться здесь этот тип не посмеет. Пусть попробует, Вася такой крик поднимет — все школа сбежится!
   Но дежурный благожелательно разъяснил:
   — Я не такой. Я как раз «пере…» Пере-верзев. Не слыхал?
   — Не слыхал. Пусти, мне в класс надо.
   — В класс надо приходить во время и в форме, — с удовольствием сказал большущий Переверзев.. — А ты с такими карманами. Не знаешь закона? — Он приготовился было скучать сорок минут, а тут вдруг развлечение. — Ну-ка, что у тебя там? Сигареты? Наркотики? Валюта? — И дежурный потянулся к оттопыренному карману на штанах. Там был пластмассовый аппаратик.
   «Отберет! Скажет — посторонняя вещь…»
   Известно, что Вася не был храбрецом. Но постоять за свои права он все же умел.
   — Не лезь! Не имеешь права обыскивать!
   — Суслик, — ласково сказал Переверзев. — Это не обыск, а досмотр. Уяснил?
   — Все равно не имеешь права! Ты не милиция! Пусти!..
   Но «Каравай» ухватил его за плечо.
   Вася присел, вырвался и бросился в другой конец коридора, там тоже была лестница. И дежурного на ней не оказалось.
   — Стой, бактерия, хуже будет! — вопил вслед «Каравай». Но Вася понимал: хуже не будет. Пусть этот тип только сунется за ним в класс, Полина Аркадьевна ему покажет!
   Ах, кабы знать! Когда Вася с разбега взлетел на второй этаж, он чуть не врезался в самого Валерьяна Валерьяновича!
   Можно сказать, что вот здесь и берет начало история с колесом (вернее, с Колесом). С этого момента начался путь, который свел вместе Колесо и Перепёлкина. Но тогда Вася ни о чем не догадывался. Он просто остановился с размаха, как пришпиленный к месту. И ослабли коленки.
   Длинный и худой Валерьян Валерьянович с высоты устремил взгляд на нарушителя.
   — Извините… — пробормотал Вася.
   — Любопытно. За что же я должен тебя извинить?
   — Ну… что быстро бежал.
   — Вот как. А почему же ты так бежал?
   — Потому что в класс опаздываю… — Вася печально смотрел на узкие блестящие туфли завуча.
   — Хорошо. Но, поскольку ты уже опоздал, задержись еще немного и ответь на такой вопрос…
   В этот миг возник рядом запыхавшийся Переверзев
   — Валерьян Валерьяныч! Это Перепёлкин из второго «А»! Мелкий, а такой нахальный! Я говорю: «Почему без формы?», а он…
   — Кстати, в самом деле: почему ты не в установленной одежде?
   — Сожгли утюгом. Нечаянно, — вздохнул Вася. — Вчера вечером. А новую ведь сразу не закажешь. И денег нет, и вообще… никакого расчета. Скоро каникулы, а за лето я вырасту. Дети летом быстро растут, особенно руки и ноги… — И Вася для убедительности покачал согнутыми в локтях руками. Длинным рассуждением он рассчитывал смягчить завуча.
   А тот… непонятно, смягчился или нет.
   — Ну что же, в твоем объяснении есть некое рациональное зерно. Однако, мне хотелось узнать о другом. Почему ты поднялся не по той лестнице?
   Ох… Вася опять обмяк. В самом деле, он ведь нарушил строжайший закон! Еще зимой, после новогодних каникул, Валерьян Валерьянович всем предписал подниматься на этажи только по правой лестнице, а спускаться только по левой. Чтобы не было на ступенях лишней суеты и опасных столкновений. Такое правило полагалось выполнять даже учителям. Но с них-то не спрашивали строго, а если нарушит ученик — ох какой скандал сразу!
   Может быть, в таком законе и было «рациональное зерно». Однако, это если на шумных переменах. А если пусто в коридорах…
   — Я торопился… А на той лестнице стоит вот этот… и не пускает. Говорит, досмотр какой-то. А разве он имеет право?! — Вася ощутил в глазах нехорошую сырость, но уже не опускал взгляда.
   — Права дежурных оговорены школьным уставом, — уклончиво сообщил Валерьян Валерьянович. — А что касается тебя, Перепёлкин, то нарушение следует исправить. Сейчас ты спустишься на первый этаж, поднимешься, как положено, по той лестнице и после этого ступай к себе в класс. Можешь сказать Полине Аркадьевне, что я просил не наказывать тебя за опоздание.
   И только-то?! Вася обрадованно поправил лямки рюкзачка. Глянул вниз по ступеням. Почти уже сделал шаг и… не шагнул. Спросил:
   — А зачем?
   — Что «зачем»? — сдержанно удивился Валерьян Валерьянович. А дежурный Переверзев хихикнул и замигал.
   — Зачем спускаться и подниматься, если я уже здесь? И класс мой рядом.
   — Затем, что так положено. Ты поступил неправильно и теперь должен исправить то, что нарушил.
   — Я не понимаю, — вздохнул Вася.
   — Что? ты? не понимаешь?
   — Не понимаю, что исправлять. Вот если бы я разбил стекло, надо было бы его вставить. Или деньги заплатить. Если бы намалевал что-то на стенке, надо было бы покрасить. А здесь то что? Спущусь, поднимусь, и опять окажусь вот тут. Тогда зачем идти?
   — Считай, что это тебе в назидание.
   — Как носом в угол, что ли? — тихо спросил Вася.
   — Ну… если угодно, считай, то именно так.
   Переверзев опять деликатно хихикнул.
   Вася почесал кроссовкой изжаленную щиколотку и стал смотреть в сторону. И сказал совсем уже тихо:
   — Не пойду…
   — Не пойдешь? Вот как?
   — Да, — шевельнул губами Вася.
   — Можно узнать, почему?
   — Потому что я не виноват… Я хотел подняться по той… а там вот этот… не пустил… — Ясно, что Васины глаза были совсем уже на мокром месте. Он, кажется, даже чуть всхлипнул. Но упрямо закусил губу.
   — Сейчас он не будет тебе мешать, — пообещал завуч. — Можешь идти спокойно.
   — Нет…
   — Что «нет», Перепёлкин?
   — Не пойду… — сказал он через силу.
   — Валерьян Валерьяныч, давайте, я его за шиворот! Вниз и вверх! — предложил свои услуги Переверзев. — В нем же весу, как в блохе!
   — Ни в коем случае! Применение физических мер воздействия запрещено гимназическим уставом. По крайней мере, пока… — (Может быть, завуч Игупкин вспомнил английские школы, где виноватых, говорят, и в наши дни лупцуют линейками по ладоням, и надеялся ввести это правило здесь.)
   — Да я легонько, — настаивал Переверзев.
   — Отправляйся на свой пост. А Перепёлкин пойдет по лестницам сам. Он это должен.
   — Почему я должен? — уже открыто всхлипнул Вася.
   — Потому что тебе приказывает завуч школы.
   Вася проглотил комок. Подумал.
   — А если вы прикажете мне с крыши прыгнуть, я тоже должен?
   — Ты рассуждаешь дерзко и неумно! Педагоги не отдают таких нелепых приказаний. Ты считаешь, что я глуп?
   Вася так не считал. В общем и целом. Но сейчас приказание завуча было глупым. А главное — обидным.
   — Не пойду…
   — В таком случае ты будешь наказан гораздо сильнее. А пока я снимаю тебя с уроков. До беседы с родителями. Можешь отправляться домой.
   Вася стряхнул с ресниц капли и пошел вниз по ступеням.
   — А кто будет говорить «до свиданья»? — напомнил вслед Валерьян Валерьянович.
   — Никто… — буркнул Вася. Впрочем, тихонько, под нос.
   Дома, конечно, никого не было. Вася хотел, было, пойти к тете Томе и все ей рассказать. Тетя Тома всегда его понимала. Выслушает, пожалеет, а потом еще перед мамой и папой заступится. А пока он просто отведет душу (а может быть, и от непролитых слез освободится, перед ней не стыдно). Но сначала Вася решил немного полежать. Потому что чувствовал себя ужасно вялым, обессилевшим. Скинул кроссовки, прилег на диван кровать, и…
   Васю разбудили нервные голоса в прихожей — это пришли мама и папа. А будильник рядом с лампой показывал половину седьмого.
   Мама возбужденно восклицала:
   — А если его нет дома?! Если он куда-то сбежал и… Я сойду с ума!
   — Да вот его рюкзак, — перебил ее папа. — Василий, ты дома?!
   — Дома… — сипло отозвался Вася и сел.
   Они разом вдвинулись за ширму — так, что чуть ее не опрокинули.
   — Немедленно рассказывай, то ты натворил в школе! — Это, конечно мама.
   — Только спокойно и по порядку… — Это, разумеется папа. Он тискал пальцами треугольный, как у Васи, подбородок.
   — А чего рассказывать… — Вася кулаками уперся в постель и стал смотреть за окно. И засопел. — Вам и так уж, наверно, все рассказали…
   — Да! Нас обоих по телефону вызывали к завучу! — сообщила мама. Так драматически, словно их вызывали по крайней мере в администрацию президента.
   — И Валерьян Валерьянович изложил нам все события, — подтвердил папа. — Но нам хотелось бы услышать, так сказать, твою версию…
   — А зачем? — сквозь застрявший в горле комок выговорил Вася. — Вы же все равно скажете, что он во всем прав, а я во всем виноват.
   — А ты хочешь сказать, что виноват он? — звонко вознегодовала мама. — Валерьян Валерьянович культурнейший человек и замечательный педагог. Один из лучших в городе! А ты… ты дерзкий мальчишка и глупый скандалист. Мало тебе истории в начале года с твоим нелепым письмом, тебе захотелось еще! Чтобы о тебе говорила вся школа!..
   Конечно, надо было сдержанно возмутиться и с достоинством объяснить, как было дело. Вася так и хотел. Но одно дело хотеть, а другое… попробуйте удержать слезы.
   — Ну и отдайте меня в интернат… если я… такой…
   — Нет, подожди, — заволновался папа и чуть не свихнул подбородок. — Давай рассуждать здраво. Возможно, с одной стороны ты прав…
   — А так не бывает, что с одной стороны прав, а с другой фиг! — выдал со слезами Вася. — Я вам не железный рубль, где орел и решка. Чтоб меня вертеть… Вместо того, чтобы заступиться!..
   — Но подожди же! — стискивая локти, воскликнула мама. — Ты думаешь, мы не заступались? Мы сказали Валерьяну Валерьяновичу, что ты справедливый мальчик и что, если ты спорил, у тебя были, наверно, основания, и что… — Она уже забыла, что полминуты назад называла его дерзким мальчишкой и глупым скандалистом.
   Вася подтянул к груди колени и оперся в них подбородком. Сырыми глазами по очереди посмотрел на мать и отца.
   — Тогда. Почему. Вы. Ругаете. Меня?
   Мама сказала очень проникновенно:
   — Тебя никто не ругает! Но пойми. У Валерьяна Валерьяновича есть свои принципы. Что будет, если он станет от них отступать перед каждым второклассником? И он требует совсем немного: чтобы завтра ты спустился по одной лестнице и поднялся по другой. Это такой пустяк!
   — Не пустяк, — со всхлипом сказал Вася. — Я ему кто? Заводная игрушка, что ли?
   — Ты не игрушка, а ученик, который нарушил правила! — мама опять стала накаляться. — И ты должен…
   — Я не специально нарушил! Зачем там этот дурак стоял? Почему он не виноват, а я виноват?!
   — Дело не в том, что кто-то виноват, — начал опять папа. — Дело в том, что вступили в противоречие школьная система и личность… Яна, подожди… Василий, давай поговорим, как мужчина с мужчиной…
   —А я не хочу, как мужчина! Почему ты не можешь, как отец с сыном?! — вырвалось у Васи.
   — Здравая мысль, — вмешалась мама. — В самом деле! Парню скоро девять лет, а ты его не разу не выдрал, как полагается отцу. И вот результат!
   — Я, по-твоему такой же садист, как твой Валерьян Валерьянович?! — папа хлопнул ладонью о стол. — Я не привык издеваться над детьми!
   — А я, выходит, издеваюсь над собственным ребенком? — накал в мамином голосе достиг высоких градусов. — Прекрасно! Я могу больше вообще не заниматься его воспитанием! Посмотрим, что из него выйдет, когда наступит переходный возраст!
   Вася мельком подумал, что при такой жизни до переходного возраста он не дотянет. Стиснул пальцами скользкие от слез коленки и перестал слушать. Начал мысленно считать до ста, двухсот… И перестал, когда родительский скандал дошел до финала. До коронной маминой фразы:
   — Почему ты меня так ненавидишь?!
   Но папа на сей раз не стал прятаться за газетой. Видать, у него накипело больше обычного. Папа вздохнул и сказал:
   — Очевидно, есть на то причины…
   И стало очень тихо.
   — Вот как… — слабо выдохнула мама. — Ну что же… Тогда я немедленно уезжаю к тете. И живите тут как хотите…
   Тетя была сестра маминой мамы, Васина двоюродная бабушка. Она жила на Сахалине, и Вася не видел ее ни разу в жизни. Да и мама — раза три, не больше. Но в самые напряженные моменты мама заявляла, что уедет к тете. Просто больше ехать было не к кому.
   — Да, живите, как хотите, — жалобно повторила мама. — А я завтра же… Нет, почему завтра? Сегодня же. Сейчас…
   Вася понимал, что никуда она не уедет. По крайней мере, сейчас. Как это — не уволившись с работы, не заказав заранее билеты (дорога-то ого-го какая дальняя, с пересадками). И папа это понимал. И все-таки папа сделался каким-то потерянным. Стал искать в нагрудном кармане очки, которые надевал в самых редких случаях. Друг на друга родители не смотрели. Васе стало горько жаль их обоих. И себя. Вернее, это была смесь жалости и злости на нелепую жизнь. Вася откинулся к стенке, вдавил в мохнатый плед кулаки.
   — Ну, хватит вам! Ну, ладно! Если вам так надо, поднимусь я по этой проклятой лестнице! Только не ругайтесь вы ради Бога! Ну, по-жа-луй-ста…
   На следующий день мама с утра отпросилась с работы. Видно, боялась оставлять Васю одного. Сказала, что принесла ему домашние задания, специально звонила из своей конторы Полине Аркадьевне, чтобы узнать их (ведь вчера-то Вася не был на занятиях).
   — Полина Аркадьевна сказала, чтобы ты не волновался и не переживал…
   Вася только плечом повел.
   Мама осторожно смотрела, как он готовит уроки. Осторожно попросила помочь вымыть посуду. Она вела себя так, словно хотела погладить Васю по голове и не решалась.
   Вася решал задачу и примеры, писал упражнение старательно и молча. Так же молча, со сжатыми губами, вымыл три тарелки и два стакана.
   Мама приготовила для него вместо рубашки «сафари» белую сорочку с черным галстучком — чтобы он выглядел больше «по-гимназически», хотя и без формы.
   «Как для приношения в жертву», — подумал Вася. Он видел историческую передачу про древнюю Америку, там пленников, назначенных для убийства на алтаре, обряжали в роскошные одежды.
   Но маме Вася ничего не сказал.
   — Почему ты все время молчишь?
   — А что говорить?
   — Помни, ты дал мне и папе слово сегодня не спорить с Валерьяном Валерьяновичем и делать все, что он скажет.
   — Я дал слово, что поднимусь по этой проклятой лестнице.
   — И без капризов…
   — Без… Совершенно молча.
   — Ох, до чего же ты трудный человек… Иди, почисти штаны. Где ты вчера успел их так потрепать?
   — В Африке, — буркнул Вася.
   В коридоре он охлопывал штаны свернутой газетой и думал, что, может быть, завуч уже забыл про второклассника Перепёлкина и его оставят в покое.

Вверх и вниз…

   Сначала казалось, что и правда оставят. Перед занятиями никто ничего Васе не сказал, только Шурик Кочкин спросил:
   — Почему тебя вчера не было?
   — Горло болело… — Оно ведь и правда вчера болело. Вернее в нем царапало, от слез…
   Четыре урока прошли нормально, а на математике Вася даже получил четверку за решенный на доске пример. И он совсем уже успокоился. Ведь урок-то последний! Вот-вот раздастся звонок и можно будет помчаться домой… Но за минуту до звонка Полина Аркадьевна, глядя поверх голов, сухо сказала:
   — После урока никто не разбегается. Все берем свои вещи и организованно идем на первый этаж, будет линейка вторых и третьих классов.
   У Васи что-то ухнуло под сердцем и обмякло все тело.
   «Не пойду!»
   «Ты же слово дал…»
   «Так не договаривались, чтобы при всех!»
   «Никак не договаривались. А слово дал. Упрешься — еще хуже будет…»
   «Куда уж хуже-то! Все будут глядеть…»
   «Да может, линейка-то не из-за тебя…»
   Но последняя мысль была такая слабенькая, что и не надежда, а так…
   Второклассники вереницей пошли по коридору второго этажа, вниз по лестнице. Вася двигался на жидких ногах, будто на казнь.
   На первом этаже уже стояли пестро-клетчатыми шеренгами лицом к лицу два третьих класса и второй «Б». Второй «А» в две линии пристроили рядом. Вася оказался во второй шеренге. Но от этого было не легче.
   — А для чего нас построили-то? — шепнул Васе Шурик Кочкин. Он ничего не знал, конечно. Вася закусил губу.
   Учительницы во главе своих классов стояли молча и важно, как генералы. Чего-то ждали. Наконец по левой лестнице сошел в нижний коридор завуч Валерьян Валерьянович. Тоже с генеральским достоинством (хотя и тощий). Остановился в начале шеренг. Его черная гладкая прическа блестела, как туфли.
   — Дети, — сказал Валерьян Валерьянович громко, но мягко. — На улице прекрасная погода, и можно гулять, играть и радоваться близким каникулам. Но я вынужден задержать вас, чтобы решить один неприятный вопрос. Это касается вашего товарища… Перепёлкин Вася из второго класса «А», подойди ко мне…
   На него заоглядывались. Юля Терехина, стоявшая впереди Васи, испуганно отодвинулась. И… что ему было делать-то? Увязая в стыде, как в липкой каше, Вася побрел к завучу. И все смотрели, как он бредет с головой ниже плеч. И тугой, как резина, воздух забивал ему уши.
   Вася подошел. Стал смотреть на кончики блестящих туфель. В них отражались лампы — они горели, несмотря на солнце за окнами.
   Завуч легонько взял Васю за рюкзачок и поставил к себе спиной.
   — Надо, чтобы все тебя видели и ты видел всех… И не опускай лицо. — (Но Вася все равно опустил. Странно, что глаза оставались сухими). — Вчера Вася Перепёлкин отличился тем, что за две-три минуты множество раз нарушил дисциплину. Опоздал на уроки. Нагрубил дежурному старшекласснику. Отказался выполнить его требования. И — это самое скверное — нарушил строжайшее правило передвижения по школе. Обругав дежурного, он бросился наверх по лестнице, предназначенной исключительно для спуска. Такое не позволено никому, даже выпускникам. А когда я остановил Васю Перепёлкина и потребовал спуститься обратно и пройти по той лестнице, по которой следует, он заупрямился самым непозволительным образом.